Читать книгу Курмахама - Надежда Калинина - Страница 13

Кирилл Запевалов. Вот кто стал объектом следующей страстной влюблённости Генки. Разумеется, не сексуальной, а просто обожательной, до одури. Запевалов всё делал красиво. Даже в школьной столовке, где все носились между столами и пихались, чтобы занять лучшее место, он, ещё будучи салагой-младшеклассником, безо всяких видимых усилий усаживался там, где мечтали сесть все, от мала до велика. Хотя быть может, дело обстояло иначе – куда бы ни сел Запевалов, там тотчас оказывался эпицентр школьной жизни.

Почему так происходило, не знал никто, тем более сам Запевалов. Он никогда не пытался привлечь к себе внимание – редко повышал голос, говорил, в сравнении с другими, мало и никогда ни к кому не подлизывался. Но каждое сказанное Запеваловым слово будто имело дополнительную силу, которая ощущалась и ребятнёй, и взрослыми. Этакий волшебный голос Джельсомино.

Генка хорошо помнил, как Запевалов впервые вошёл в помещение, где занимался их третий класс. Это было в четвёртой четверти, когда весеннее настроение вовсю разогревает ребячье озорство до градуса кипения. Поэтому новенький сразу же вызвал нездоровый всплеск всеобщего ажиотажа – девчонки зашушукались, обозревая экстерьер пришельца, а пацаны начали строить ему рожицы, демонстрируя свою зарождавшуюся маскулинность. Местный хулиган Бантик украдкой показал ему кулак, а другой забияка, СухоВитька, сидевший тогда один за партой, демонстративно поставил свой портфель на свободное соседнее место – мол, не сядешь со мной, новенький, здесь занято.

Учительница, было, открыла рот, чтобы начальственным словом своим заставить класс оказать более радушный приём Запевалову, но это оказалось не нужным. Потому что новенький без проблем справился сам. Для этого ему не понадобились ни слова, ни жесты, ни даже гримасы. Запевалов просто смотрел на всех спокойным ясным взглядом своих больших ярко-голубых глаз. На его лице царила парадоксальная безмятежность, словно не он впервые пришёл в новый класс, где ему явно не были рады, а сам класс был у него в гостях. Потом неожиданно для всех улыбнулся. Улыбнулся всем: учительнице, своим новым сотоварищам, просто пространству. Это была не победная улыбка завоевателя, уверенного в своих силах. Не робкая и заискивающая улыбка того, кто привык сразу всем уступать. Это была улыбка чистой радости – радости бытия, радости чему-то новому, свежему, предвкушаемому. Улыбка всем и никому по отдельности. И мгновенно стало тихо – смолк гвалт голосов за партами, застыла, приоткрыв рот, училка, воззрившаяся с удивлением на новенького. И тут Запевалов вдруг спокойно и чётко произнёс:

– Так я сяду?!

Это не было вопросом – несмотря на отчётливую вопросительную интонацию, сказанная фраза звучала как завершение театрального действия и, одновременно, разрешение всем продолжить урок. И тут же всё пришло в движение. Учительница, наконец, пришла в себя и торопливо закивала Запевалову:

– Конечно, конечно!

СухоВитька, повинуясь неведомому импульсу, убрал портфель со стула. Ирка Круглова, тоже сидевшая одна за партой, быстро отвернулась к окну, чтобы никто не заподозрил у неё желание сидеть с новеньким. Хотя вся её осанка недвусмысленно давала понять – она жаждет, чтобы Запевалов выбрал место именно с ней.

Между тем, Запевалов всё с той же потусторонне-лучистой улыбкой обвёл внимательным взглядом все парты. Он не торопился, но и не тормозил, он выбирал. И только сделав глазами полный круг, обойдя ими всех и каждого, спокойно зашагал к парте Ирки Кругловой.

Если бы на месте Запевалова был кто-нибудь другой, учительница, разумеется, не оставила бы ему свободу выбора и показала свою власть, посадив с тем, с кем ему хотелось сидеть менее всего. Пусть для этого пришлось рассадить на новые места всех учеников. Такое в младших классах было нормой в те годы. Да и пацаны сразу бы стали злорадствовать – «с девчонкой сел, значит, сам как баба», что считалось в их кругах грехом ужасным. Но в случае с Запеваловым все приняли его выбор как должное. А СухоВитька заметно пригорюнился.

С того самого дня Запевалов занял в классе, да что там в классе – во всей школе, центральное место. К нему не цеплялись местные хулиганы, его уважали учителя. Даже если Запевалов не выполнил задание, что, впрочем, случалось в редчайших случаях, они почему-то не ругали его как простых смертных, а словно извинялись перед ним и двойки никогда не ставили. Девчонки же – от самых мелких первоклашек и до вполне созревших десятиклассниц – подолгу провожали его взглядом, когда он шествовал по коридору. Да-да, Запевалов никогда не шёл, он шествовал, даже если куда-то спешил. Кстати, провожали Запевалова взглядом не только девчонки, но и многие парни, Генка не исключение.

В те годы мальчишки вынуждены были носить школьную форму, сшитую по единым для всей страны лекалам, и оттого сидевшую практически на всех нелепо и топорно. Форму не любили, поэтому почти все пацаны имели на ней «украшения» в виде оторванных пуговиц, разнокалиберных пятен и всевозможных дырок. Зато на Запевалове эта дурацкая форма вечно казалась безукоризненной и смотрелась элегантно, точно гусарский мундир. Хотя он никогда не чурался самых буйных мальчишеских забав: лазал, прыгал, ползал не меньше чем остальные, но при этом всегда оставался свежим и ладным как огурчик.

У Запевалова, как уже упоминалось, было имя – Кирилл. Имя в те годы весьма редкое, имя звучное. Тем не менее, по имени его никто не звал, только по фамилии – Запевалов. У других ребят были прозвища, так было принято. Почти у всех, но только не у Запевалова. Наверное, ему просто очень шла его фамилия, не менее замечательная чем он сам. Как раз в его фамилию сперва и влюбился Генка. «Ах, если б только я был Запеваловым! – мечтал он, плавая в сладостных грёзах перед отходом ко сну, – никто бы не смел называть меня глупым прозвищем Домоген! Запевалов – как же это звучит! Обладатель такой фамилии просто не может не быть лидером». Но тогда ещё сам Запевалов, как человек, не был Генке особенно интересен.

А потом однажды в школьной столовке Генке довелось обедать напротив того места, где ел Запевалов. Как все знают, школьные обеды придумали не для гурманов. Кажется, главным достоинством блюд, которые готовят школьные повара, является их скоропоедаемость. Генкина школа исключением в этом не была, поэтому ученики заглатывали свой обед стремительно, будто планктон синие киты. Ррраз, рот полон, а тарелка уже чистая. Всё, можно бежать по своим делам. И вот в этом суматошном вихре встающих из-за стола и садящихся за стол людей Генкин глаз выхватил странный островок стабильности. Он присмотрелся и ахнул про себя. Напротив него, удобно устроившись, расположился Запевалов.

Запевалов не швырял в себя ложку за ложкой, как уголёк в паровозную топку, он совершал трапезу! Размеренным и хирургически точным посылом столового прибора Запевалов не отламывал – отрезал от безликой школьной котлеты аккуратный кусочек, выверенным движением обваливал его в подливке, с удовлетворением осматривал и неторопливо отправлял в рот, не уронив при этом ни капли. Вся эта процедура была вполне уместна для изысканного блюда в дорогом ресторане, но не для детской столовки!

Генка смотрел на сотворяемое Запеваловым священнодействие словно завороженный. Он ещё ни разу в жизни не видел, чтобы люди ели так красиво, так аристократически! С этого момента он пропал, отныне Запевалов стал для Генки путеводной звездой, по которой он постоянно сверял свой курс. Они не стали друзьями – Запевалов вообще ни с кем не водил дружбу, был самодостаточен, дарил свой свет ровно и равно всем окружающим – просто теперь Генка, что бы ни делал, чем бы ни занимался, всегда обращал внимание, а как это же самое делает Запевалов. И по возможности копировал его действия, старался – молчаливо, издалека – соответствовать.

Сначала он учился у Запевалова острить. В отличие от других одноклассников, Запевалов даже в мальчишеском разговоре не употреблял матерные слова. Они ему были попросту не нужны. Он умел любого так припечатать невинной с виду фразочкой, что у бедолаги не оставалось ни единого шанса хоть что-то сказать в ответ. Только удалиться подальше, бурча под нос бессмысленные проклятия, под хохот свидетелей собственного унижения. Запевалов подбирал нужные выражения математически точно, с любого места попадая прямо в яблочко. При этом никогда не старался намеренно кого-либо оскорбить, тем более унизить, говорил всегда по делу. Но очень любил над всеми подтрунивать.

Девчонки его, конечно же, обожали. И это стало ещё одной причиной, почему Генка избрал Запевалова своим фаворитом. В старших классах Генкина влюблённость в Запевалова достигла своего апогея. Но параллельно с этой влюблённостью внутри Генки начало расти к Запевалову и чувство острой зависти и ревности, выплёскивающееся наружу приступами горькой обиды.

К тому времени Генкина любовь к Альбине уже полностью исчезла. Где-то в классе восьмом Альбина переключила своё внимание на других мальчишек, отдалилась и стала высокомерной по отношению к Генке. По крайней мере, так ему тогда казалось. В отместку он нашёл, что у неё лицо в прыщах и тем удовлетворился. Хотя продолжал посматривать в её сторону ещё долго. И мысленно представлял, как они с Альбиной лежат в одной кровати, правда, теперь его фантазии продолжались вплоть до закономерного финала. Причём финал этот заканчивался бурными рыданиями Альбины над поруганной им, Генкой, девственностью и его злобным, горестным удовлетворением от доведённого до конца отмщения за демонстративное им пренебрежение. И чем больше хохотала Альбина над шутками Запевалова, тем жёстче в воображаемой постели становился с ней Генка.

А один раз в этих мечтах даже заставил её на коленях ползать вокруг кровати, вымаливая прощение. Да так, чтобы колени эти были содраны в кровь и оставляли на полу отчётливо красный след. Это произошло, когда Запевалов, картинно разлёгшись на перемене на плоскости парты, собрал вокруг себя одноклассников, как обычно, выступая в разговорном жанре.

– У меня тут Сочи, – вальяжным бархатным баритончиком объявил он, щурясь как кот на весеннее солнышко за окном, – лежишь, загораешь…

Запевалов сделал выверенную паузу и продолжил, намеренно не глядя на публику:

– Вышел к доске, поплавал!..

Новая пауза, в расчёте на комплименты. Шутку, разумеется, сразу оценили. Со всех сторон раздались восхищённые смешки. Но самым громким оказался Альбинин. Генка посмотрел на девочку – та раскраснелась, глаза её сияли, она не сводила взгляд с великолепного Запевалова. Генке же веселиться мгновенно расхотелось. Он осторожно, чтобы не заметили, отошёл вглубь класса и пристроился за какую-то парту, уныло пялясь в спины почитателей Запеваловского таланта. Внутри его бушевал торнадо, затягивая в воронку гнева и обиды все Генкины страсти. Он даже не знал, кого ненавидел больше сейчас – Запевалова или Альбину. И кого больше из них любил.

А потом Генка вообще решил убить Запевалова. Убить своим презрением. «Никогда ему не прощу, – твердил он себе, – умолять меня будет, а вот фиг тебе, Запевалов! Не дождёшься!» И он сумрачно представлял, как спокойное и улыбчивое лицо Запевалова навсегда перекосится от такого горя – как же, Генка его простить не может! Причиной столь сурового Генкиного решения стало вероломное предательство Запевалова. Дело было так. Где-то в конце седьмого класса половое созревание дошло, наконец, и до Генкиного тела. И даже не дошло, а в полном смысле бросилось на него. У Генки начались приступы неконтролируемой эрекции, причём, спереди у него оттопыривалось прилично и не заметить это было никак невозможно. Ну, или Генке казалось, что невозможно.

Выразительное изменение геометрии Генкиного переда смущало мальчика так, что он готов был скорее умереть, чем позволить увидеть себя девчонкам или взрослым в подобном состоянии. И один из таких приступов как на грех случился прямо перед уроком физкультуры, когда на Генке не было брюк, хоть как-то скрадывающих очертания эрегированного органа, а вместо них были надеты тренировочные штаны, где видно всё, сразу и в деталях.

Как только подлая эрекция началась, Генка предусмотрительно бухнулся на лавку в раздевалке и задрал колени вверх. К его счастью, никто ничто не заметил, мальчишки заспешили к выходу в спортзал, но Запевалов всё же обратил на него внимание и с неизменной улыбкой своей поинтересовался:

– Почему сидишь?

Генка не нашёл лучшее, чем во всём признаться Запевалову, взяв с него честное слово, что тот никому не скажет о причине его странного поведения. И что-нибудь придумает для физрука, чтобы оправдать задержку. Запевалов легко согласился и действительно помог тогда Генке с физруком. Гроза грянула, когда Генка уже забыл об этом случае, но, однажды войдя в класс, с содроганием почувствовал мучительную и мощную эрекцию, едва миновав двери. Не зная, что делать, он сунул руки в карманы и встал на входе как вкопанный, ожидая, когда напряжение спадёт само собой. И тут вмешалась Ирка Круглова:

– Эй, Домоген, – звонко выкрикнула она на весь класс, – ты чё там застыл в дверях? Ждёшь кого-то или памятник себе изображаешь?

Генка, не зная что сказать, оглянулся на проходящего мимо вразвалочку Запевалова, а тот остановился и ответил Ирке насмешливым своим голосом:

– Глупая, он тебя приветствует. Салютует тебе, как на параде честь отдаёт!

– Да как он салютует, когда у него руки, вон, в карманах? – не поняла Ирка.

И тут Генка одновременно зажмурился и густо покраснел по обыкновению, он уже знал, что сейчас произнесёт Запевалов. Его ужасные предчувствия полностью подтвердились. Более того, всё вышло даже хуже, чем он думал. Запевалов нацепил одну из своих улыбочек и вкрадчиво выговорил:

– А ты не туда смотришь! Он тебе внизу салютует. У него сегодня нижний салют!

И глазами показал на выпирающие из карманов Генкины кулаки. Первым прыснул Жорка Рыбин по прозвищу РыбийЖор, а потом… потом глупо захихикала Альбина. Ирка Круглова продолжала хлопать глазами, пока кто-то из девчонок не прошептал ей на ухо. Теперь ржали все. А Генка вылетел из класса и уныло поплёлся домой, прогуляв последние два урока.

Но мальчишеское горе быстротечно. Уже через неделю про Генкин конфуз все забыли, переключившись на более животрепещущие события.

В девятом классе Запевалов снова отличился в Генкиных глазах. И заслужил от него жгучую зависть. В этом году Генкина и Запеваловская парты стояли рядом, на камчатке, но через проход. Запевалов сидел с Танькой Гарькавенко, которая с прошлого года получила звание «самая красивая девушка класса». Как раз в прошлом году она пришла в Генкин класс и сразу произвела фурор. Мальчишки хором шептались, какая она симпотная, девчонки неприкрыто завидовали. На школьных вечерах Танька была нарасхват. Генка не был исключением и тоже, как и все, мечтал о Таньке, правда, издалека. Но села Танька, конечно, с Запеваловым. И кажется, впервые в жизни, Запевалов обратил на кого-то внимание. Он часто и подолгу о чём-то приглушённо беседовал с Танькой. Но как ни напрягал уши, Генка так ничто и не мог расслышать из произнесённого им. Зато из реакции Таньки на эти слова явственно следовало – она подобно остальным не устояла перед Запеваловскими чарами.

Генка один раз тоже пригласил Таньку на танец, но, обхватив её талию, настолько оробел, что даже не смог заставить себя положить полностью левую ладонь на Танькин упругий бок. Так и топтался с девочкой рядом полтанца – правая ладонь на талии, но как приклеенная, абсолютно неподвижна от страха. А левая рука прислоняется к Таньке щепотью, точнее, тремя пальцами. А самое плохое – весь танец Генка молчал, стесняясь собственного косноязычия. Молчала и Танька, только в самом конце вдруг резко спросила его:

– Я что – заразная? Ты ко мне даже прикасаться не хочешь?

Но Генка лишь краснел и сопел, не зная, что говорить в подобном случае. Разумеется, после этого он вообще старался близко к Таньке не подходить и обожал её издали. Любовался и обожал, бросая на Таньку взгляды, когда никто не видел. Равно как любовался и обожал, при этом бесконечно ревнуя, Запевалова.

И вот случилась контрольная по математике. Генка математику знал неплохо, поэтому с заданиями справился быстро, когда большая часть класса ещё усиленно корпела над тетрадями. Он начал осторожно посматривать по сторонам, чтобы чем-нибудь занять себя до конца урока. Надо ли говорить, что первым делом его взгляд скользнул по соседней парте. И тут Генка увидел такое, что у него перехватило дух. События за Запеваловской партой развивались в двух измерениях – над партой, где располагались те части тел Запевалова и Таньки Гарькавенко, которые были выше груди, и под партой, где находились их попы и ноги. Сбоку Генке хорошо было видно, что происходило в каждой из локаций. В «верхнем» измерении оба ученика прилежно решали контрольную и даже не переговаривались. Но при этом почему-то периодически синхронно вдруг откидывались на спинки своих стульев и устремляли взгляды вниз. А там, внизу… Внизу Запеваловская левая рука ловко задирала подол платья Таньки, где, положенная на коленки, была спрятана тетрадь с примерами. Запевалов и Танька некоторое время смотрели в тетрадь, а потом Танька быстро задёргивала подол обратно. Они банально списывали.

Но Генка смотрел вовсе не на тетрадь, а на Танькины ноги, которые Запеваловской рукой оголялись вплоть до белых как летнее облако под ярким солнцем трусиков, ослепительно сияющих в полутьме подпартного пространства. Подумать только – Запевалов может вот так, запросто, смотреть на эти ноги, эти трусики. Ему позволяется задирать подол так же запросто, как завязывать шнурки собственных ботинок. Это было немыслимо! Это было невыносимо! Он, Генка, не мог даже ладонь свою на Танькин бок положить, а Запевалов, вероятно, может не только видеть, но даже и гладить, щупать самые интимные части женского тела. И какого тела!

Весь остаток этого адского дня Генка просидел точно на зажжённой конфорке. При мысли о Танькиных ножках и особенно трусиках внутренний жар становился особенно палящим и жгучим. Но думать о чём-то, кроме этих ножек, трусиков и по-хозяйски расположившейся на них руке Запевалова он не мог в принципе. На следующий же день Генка пересел на самую первую парту, которая всегда пустовала, потому что никто не хотел сидеть перед носом учителей. И никакие насмешливые вопросы языкастых одноклассников, первым среди которых был Запевалов, не поколебали его мрачной решимости остаться там вплоть до конца учёбы. Лишь бы подальше от счастливой парочки.

Последним школьным воспоминанием Генки, связанным с Запеваловым, был их выпускной экзамен по физике. Физики все боялись, потому что боялись физичку. Та была жёлчной немолодой женщиной, громогласной и вечно всем недовольной. В хорошем настроении она обычно лишь ругала всех подряд, да придумывала ребятам обидные прозвища, называя это юмором. Зато в плохом – орала так, что преподаваемый ею предмет забывали даже те ученики, которые хорошо его знали. И как на грех перед экзаменом в Генкином классе в хорошем настроении её давно никто не видел.

Но Запевалова настроение физички волновало слабо. На экзамен он явился как всегда ослепительный. Зашёл в кабинет в числе первых, отвечал на все вопросы с улыбочкой и был милостиво отпущен с пятёркой быстрее других.

– Всю арену покорил любимец публики Кирилл! – насмешливо продекламировала фразу из популярного тогда мультика Альбина при виде его довольного лица.

Саму её заметно потрясывало. В класс, где проходил экзамен, Альбина зайти пока не решалась, и чем дальше, тем сильнее нервничала. Тем более что после Запевалова из экзаменационного кабинета долго никто не выходил, а похожий на землетрясение рокот голоса физички из-за двери с каждой минутой только усиливался.

Альбина шла на золотую медаль и потому волновалась больше остальных. Она нервно комкала носовой платок, часто вскакивала со стула, на котором сидела и зеленела лицом всё гуще и болезненнее. Запевалов, который после экзамена остался в школе и устроился рядом с ней, наблюдал за девушкой с любопытством, но до поры молчал. Наконец, несчастная Альбина не выдержала и будто заклятье начала скороговоркой повторять вслух:

– Хоть бы меня пронесло, хоть бы меня пронесло!..

Запевалов выждал несколько секунд и радостно провозгласил:

– Дождешься, Альбина, сейчас тебя точно пронесёт!

Стоящие рядом грохнули от хохота, настолько точным было попадание очередной Запеваловской шуточки. Альбина с лицом зелёным, перекошенным и дикими глазами, словно действительно съевшая что-то несвежее, кажется, была готова последовать совету одноклассника немедленно. Она вдруг слабо вскрикнула и бросилась стремглав по коридору, чем лишь добавила веселья окружающим.

– А потом, мол, скажут – пророк, – смиренным голосом проговорил Запевалов, чем буквально добил аудиторию.

Ржали так, что из кабинета, где проходил экзамен, показалась голова физички и рявкнула:

– А ну, тихо!!!

Генке внезапно стало не по себе, он вспомнил как ловил запах Альбины в коридоре и подумал, что теперь от неё пахнет совсем иначе, а если Запевалов прав, то и вообще пахнет очень плохо… От этих дум его охватило раздражение. Раздражение на себя самого за глупые неподобающие мысли, и он, вздохнув, направился к двери, где сдавали экзамен.

Взяв билет, Генка сел за последнюю парту, начал готовиться. И тут в кабинет зашла Альбина. Девушка схватила первый попавшийся билет и ринулась к его парте. Бухнулась рядом и на какое-то время замерла, уставившись на вопросы билета. Генка краем глаза смотрел на Альбину, а та всё пребывала в ступоре.

Тут Генка ощутил дрожь, сначала ему показалось, что дрожит он сам, но быстро догадался – вибрация исходит от Альбины.

– Ты чего? – тихонько спросил он, но Альбина не ответила.

Генка присмотрелся, девушка уставилась в одну точку, туловище её содрогалось, а ноги просто ходили ходуном, будто хотели оторваться от тела.

– Альбина, ты меня слышишь? – уже громче спросил Генка и вновь не получил ответ.

«Надо что-то делать, – мелькнула в голове мальчика стремительная догадка, – а не то она сейчас, того и глядишь, грохнется в обморок».

Машинально, не осознавая что делает, Генка пододвинулся на стуле ближе к Альбине и незаметно для других положил руку на её вибрирующее колено. Начал поглаживать его, потом бедро, успокаивающими движениями. Залез под подол, стал гладить обе ноги попеременно.

– Это, что это такое ты там делаешь?! – вдруг взорвался воздух диким воплем физички.

Генка хотел было убрать руку с ноги Альбины, но та быстро накрыла её свои пальцами и чётко проговорила:

– Простите, Зинаида Пантелеймоновна, у меня судорога случилась, и я попросила Геннадия мне помочь. Размассировать. Сама бы не справилась.

Генка не верил своим ушам. Только после этих слов он внезапно, как по волшебству, ощутил всю восхитительную мягкость Альбининого бедра и сразу же вспотел от волнения. В абсолютном смятении Генка осторожно вытянул руку из-под пальцев Альбины и сел, уткнувшись взглядом в свой листок, уши его пылали, лицо тоже.

– Делом займитесь. И смотрите у меня! – уже спокойнее пробурчала физичка и приняла прежнюю позу.

Какое-то время Генка и Альбина сидели молча.

– Спасибо тебе, – вдруг услышал Генка шёпот Альбины.

– Да ладно, чего там, – вырвалось у него.

После экзамена Генка постарался поскорее улизнуть из школы. Он прокрался к лестнице, ведущей наружу – никого. С облегчением застучал пятками по ступенькам, сердечко его бешено колотилось. Но у самой выходной двери его ждали. Это была Альбина. Она оторвалась от стены вестибюля, подошла к нему близко, взяла за руку и сказала:

– Я сейчас тебя поцелую, ты меня просто спас!

Но не поцеловала, а просто постояла рядом. Обоим неизвестно отчего стало неловко, они ещё потоптались у двери и разошлись.

Надо отметить, что сексуальный опыт у Генки к тому времени уже был. Однажды мать познакомила его с дочерью своей подруги Софой. Точнее, он познакомился с Софой сам, когда мать взяла Генку с собой в гости к Камраям – такую фамилию носили мамины друзья. Пока Генкина мать вела беседы с родителями Софы, мальчика, чтобы не мешал взрослым, отправили в другую комнату. Там десятиклассник Генка обнаружил маленькую рыжеволосую девочку, которую вначале принял за шестиклассницу, настолько юной выглядела Софа внешне. Ни груди, ни попы у дочери Камраев не наблюдалось. Увидев это создание, Генка заскучал – проводить время с девчонкой, которой ещё в куклы играть, было определённо уныло. Он с тоской обвёл взором комнату – внимание мальчика привлёк книжный шкаф со множеством книг. «Ладно, буду читать, раз больше делать нечего», – решил Генка и направился к шкафу в поисках чего-нибудь интересненького.

– А хочешь, кое-что покажу? – раздался у него за спиной звонкий голосок.

Генка нехотя развернулся, девочка смотрела на него лукаво и улыбалась почти до ушей. По всему было заметно, Генка ей понравился, очень понравился, и наш герой растаял. Мало кто взирал на него вот так, неприкрыто восторженно, тем более из представительниц женского пола.

– Ну? – с притворной скукой, как и должен взрослый состоявшийся мужчина общаться с малолеткой, обратился к Софе Генка.

Софа радостно спрыгнула со стула, где сидела, и встав на коленки, залезла глубоко под свою кровать. Подол её платьица задрался, открывая взгляду мальчика тонкие, ещё лишённые женственной округлости бёдра и белые трусики Софы. Сердце его сразу заколотилось, набирая первую космическую скорость. Он вспомнил трусики Таньки Гарькавенко, запах Альбины. Между тем, Софа, нимало не смутившись, выползла из-под кровати с каким-то журнальчиком в руках. Надпись на обложке у журнальчика была на иностранном языке.

– Иди сюда, – похлопала Софа рукой рядом с собой, устраиваясь на низком диванчике.

С замиранием сердца Генка плюхнулся рядом с девочкой. От неё резко пахло потом и леденцами монпансье, но этот запах лишь усилил возбуждение Генки.

– Это Плейбой, – показав глазами на журнал, со значением сказала Софа и толкнула Генку локтем, типа, зацени, чувак! – у родителей стащила.

– Что? – не понял Генка, который до этого никогда про Плейбой и не слыхивал, равно как не видел ни одну фотографию с голыми женщинами.

– Ты что, не знаешь про Плейбой? – изумилась Софа, – ты вообще в каком классе учишься?

– В десятом, – буркнул смущённый Генка, теперь уже сам ощущающий себя шестиклассником в присутствии десятиклассницы.

– Большой уже мальчик, – развеселилась Софа, – так и быть, просвещу тебя!

И она стала показывать поражённому Генке фотографии из журнала. Эти фото Софа комментировала таким тоном опытной, искушённой женщины, что Генка не выдержал.

– Ты сама-то в каком классе? – как можно более небрежно поинтересовался он.

– В девятом, – не смутилась Софа.

– Ты? В девятом? – не поверил ей Генка.

– Да, я просто выгляжу молодо, – вздохнула Софа, – ты не первый. Никто не верит.

Было видно, что это для неё это больной вопрос.

– Врёшь! – не поверил и Генка.

– Ах, вру? – завелась Софа.

– Конечно, врёшь. Только не пойму зачем, – ещё поддразнил девочку Генка.

– А это ты видел? – и Софа безо всякого стыда задрала подол и спустила на ножки-спички свои белые трусики.

Лобок у неё был густо покрыт золотистыми курчавыми волосиками.

– Усёк? – надевая трусики обратно и поправляя подол, спросила она у Генки.

А Генка не знал, что и думать. Впервые в сознательной жизни он увидел запретный предмет вожделения так близко, на расстоянии вытянутой руки.

Прошла неделя.

– А про тебя Софочка спрашивала, – сказала однажды мать Генки, когда тот пришёл из школы, – и Камраи всё в гости зазывают. Хочешь сходить?

И снова Генкино сердце отправилось в забег. За прошедшее время он так и не смог определиться, чего ему больше хочется от Софы: заняться с рыженькой сексом или держаться от неё подальше. С одной стороны, Софа казалась такой доступной, с другой – эти ножки-спички, запах пота… Всё же запретный плод оказался настолько сладок, что Генка не выдержал и согласился на ещё один визит к Камраям.

В комнате Софы всё произошло именно так, как он представлял в своих самых смелых мечтах. Софа легко поддалась на Генкины ласки, первой полезла целоваться, без стеснения давала себя трогать во всех местах.

Но чем уступчивее была Софа, тем меньше желания было у Генки. Он вздрагивал от страха, что их могут застукать в любой момент. К тому же запах пота Софы, усилившийся в минуты страсти, на этот раз вызывал не притяжение, а отторжение. Генка разрывался между стремлением дойти до конца и искушением бросить всё и покинуть дом Камраев. В конце концов он сдался, и под предлогом нахлынувшей головной боли удрал от Софы. Но полностью расстаться с девочкой не спешил.

Влюблённая Софа упросила родителей пойти в гости к Домакиным, и тем пробила себе дорогу к Генке. Они ещё пару раз пробовали ласкать друг друга – безуспешно.