Читать книгу Век императрицы – 2. Живая статуя - Натали Якобсон - Страница 5

Церковь – единственное место, где чувствуешь, что рядом есть что-то сверхъестественное без присутствия волшебных существ. Они бы просто не посмели войти сюда. Я закончил свой рассказ, поудобнее уселся на полу и огляделся по сторонам. Здесь нет никого из моих подданных и никого из теней, но ощущается присутствие некой высшей силы.

Мое повествование было кратким. Многое я пропустил, о большинстве событий вообще не успел упомянуть, но Ноэль смотрел на меня так, будто я был знаменитым героем, сошедшим со страниц его любимой книги. Точно так же когда-то смотрела на меня графиня Франческа, которая первой разоблачила меня и все равно сделала своим кумиром, и которую я погубил.

– Неужели ты сдашься? Не попытаешься ничего сделать? – с чувством спросил Ноэль, когда я упомянул про события в склепе и свое изгнание.

Я мог только пожать плечами и еще раз с унынием вспомнить про то, что я отвергнут.

– Возможно, это расплата мне за все мои ночи, – я посмотрел за окно, где уже сгустилась мгла. – За каждый мой полночный налет, за ночи боли, крови, убийств, обманутых надежд, за каждое разбитое сердце. Я губил и обжигал, но не думал, что кому-то удастся обжечь меня самого, но Роза оказалась той самой роковой свечой, к которой лучше было бы не подносить ладоней.

– Ты будешь снова искать ее, Розу? – Ноэль весь напрягся, ожидая ответа. Он не хотел, чтобы я погиб, но также ему не хотелось, чтобы я был несчастлив.

– Да! – ответил я, ко мне вернулась былая решимость. Я встал, плащ яркой шелковистой волной взметнулся у меня за плечами и полностью закрыл крылья. Я снова собирался стать всего лишь путником в сложном лабиринте дорог, ведущих к склепу. Я собирался идти или лететь, провести в лесу всю ночь или целый год, но добраться назад до того места, где поселилась Роза.

Окно само распахнулось передо мной, свежий воздух приятной волной окатил разгоряченную кожу, я запрыгнул на подоконник и в последний раз обернулся на Ноэля. Ему безразлично, к каким силам я принадлежу, он все равно будет молиться за меня. Вид покаяния и покорность судьбе так не подходили ему. Я бы хотел помочь ему прямо сейчас, независимо от того даст он свое согласие на мое вмешательство или нет, но гораздо важнее для меня было найти дорогу к гробнице.

– Прощай! – я быстро махнул Ноэлю рукой перед тем, как выпрыгнуть из окна и пуститься в полет, и он ответил мне:

– До встречи!

Воя волков было не слышно. Метель прекратилась уже давно, и в лесу царило спокойствие. Как же хорошо сумела спрятаться вся та нечисть, с которой я недавно сражался, если я не могу уловить ни единого признака их присутствия вблизи, ни звука, ни вздоха, как будто их и вовсе нет, но я-то знал, что они здесь, попрятались по укромным уголкам и выжидают. Пока я первым не уберусь из леса, они не вылезут из своих нор.

Я очень быстро нашел ту дорогу, по которой шел к склепу, для этого мне пришлось всего лишь прибегнуть к тайному зрению, чтобы различить остатки собственных следов под слоями наметенного за день снега. Для меня одного они горели тусклым оранжевым свечением и указывали путь. Я долго шел по ним, узнавал знакомые места, даже набрел на тот куст, под которым валялся увядший розан. Кто-то сорвал его с ветки и бросил в снег. Еще совсем немного, и я должен дойти до места, но дойти никак не мог. Передо мной маячились уже виденные однажды купы кустов, ели и заросли смешанного леса, но до склепа дойти я никак не мог. Казалось, что я брожу кругами, а склеп скрыт от меня плотной пеленой. Мои усилия тщетны, а за спиной у меня кто-то злобно и радостно хихикает.

Вся местность превратилась для меня в лабиринт, из которого невозможно было выйти. Клубок дорог перемешался, перепутались и остатки моих следов. Я бродил всю ночь, а потом целый день, но склепа так и не обнаружил.

Сейчас я был таким усталым и голодным, что разодрал бы пополам любого волка, которого заметил, но, очевидно, поняв, что я в дурном расположении духа, не только волки, но и все мелкие зверьки старались держаться подальше от тех дорог, по которым я брожу.

– Я еще вернусь! – крикнул я, перед тем, как уйти, и был уверен, что какой-то невидимый шпион все слышал и передаст мое обещание Розе и всей собравшейся вокруг нее нечисти.

Кто-то захихикал и сбросил на меня с веток охапку снега, когда я все же свернул с дороги. Снежинки попали за воротник, и я бы с радостью растерзал проказника, но ни поймать его, ни даже заметить мне не удалось.

Из леса я ушел уставшим и злым, и только, когда очутился в Рошене, начал немного приходить в себя. Ну, и что мне до этого склепа, все равно эта нечисть не оставит меня в покое, будет шпионить за мной, и, возможно, однажды я изловчусь и поймаю кого-нибудь из них, а там уж у меня есть собственные способы заставить пленников выдать все секреты врага.

Сейчас лучше всего было бы пойти к Марселю, посмотреть, как продвигается его работа, взглянуть на картины, настолько прекрасные, что при виде их забываешь о собственных несчастьях.

И все-таки сначала я решил заглянуть к Флер. Я сам не мог понять, почему меня так потянуло в ее комнату именно в этот вечер. Я почти не отдавал себя отчета в том, что делаю, когда шел к ней. Ноги сами несли меня по знакомым истоптанным мостовым, а потом по крутым ступеням к ее дверям.

Я вошел без стука, замок сам отперся передо мной, даже не щелкнув. Флер уже спала, и это было удивительно, ведь еще не ночь, а она привыкла бодрствовать допоздна. И еще более странно то, что ее тело кажется мне совсем неподвижным, грудь не дышит, и не слышно биения сердца. Я даже не мог уловить быстрый ток крови в венах спящей, а обычно я сразу чувствовал все это. Я подошел к кровати. Флер лежала поверх одеяла и, как это ни странно, даже не переоделась для сна. На ней было лучшее ее платье, на кистях рук поблескивали украшения, в волосах, свесившихся вниз, запутались искусственные цветы. Флер напоминала неживую куклу из марионеточного театра, которую после представления за ненадобностью бросили за кулисами. Еще до того, как я прикоснулся к ее пульсу, я знал, что он не бьется.

– Флер! – тихо позвал я, но она не ответила. Она была мертвой, я мог поклясться в этом, передо мной лежало всего лишь ее бездыханное тело, и вдруг ресницы на ее веках чуть дрогнули. Губы шевельнулись и что-то тихо прошептали, я не смог разобрать что, кажется чье-то имя.

– Ты живая? – изумленно спросил я, но вопрос прозвучал глупо, девушка уже приподнялась и села на постели, кокетливо одернув слой воздушного лилового газа на юбках.

– А ты надеялся не застать меня живой? – вдруг обиженно спросила она.

– Что? – я с трудом верил собственным ушам и тому, как гордо, как капризно вдруг начала вести себя Флер, будто какая-нибудь принцесса.

– Тебя не было здесь так долго, я думала, ты ушел навсегда, – вдруг выпалила она и закрыла лицо руками. На кистях сверкнули два браслета, которые я ей подарил.

– Мне было так страшно думать, что ты не вернешься.

– Но я же вернулся, – я подошел к окну, чтобы его закрыть, потому что в комнате стало холодно, но тут вспомнил про башмачок фей и оставил створку открытой. Флер слишком любила свою туфельку с якобы живущими в ней крошечными существами и пыталась создать им самые удобные условия.

На столе что-то ослепительно блеснуло. Остро отточенное лезвие с запекшейся на кончике кровью резко выделялось на фоне безделушек, разбросанных по столешнице. Уж не пыталась ли Флер покончить с собой. От такой, как она, всего можно ожидать. Я взволнованно оглянулся на ее запястья, но они были скрыты бриллиантовым блеском украшений. Оставалось только исследовать лезвие и кровь на нем, я взялся за рукоять и с удивлением узнал свой собственный кинжал. То самое оружие, которое осталось в гробнице. Кинжал, которым слуги Розы ранили меня самого.

– Откуда он у тебя? – я кинулся к Флер и даже потряс ее за плечи.

Она, явно, не собиралась отвечать, лишь недоуменно смотрела на меня и хлопала ресницами.

– Откуда у тебя этот кинжал? – уже настойчивее повторил я.

– Я и сама не знаю, – проговорила она и опасливо покосилась на блестящее лезвие в моей руке. – Пожалуйста, Эдвин, не надо так шутить, а то я, и вправду, решу, что ты хочешь меня убить.

– Ладно, будем считать, что это была неудачная шутка, – я убрал руку с лезвием подальше от Флер и отодвинулся сам, чтобы она чувствовала себя в безопасности. – А теперь объясни, где ты взяла кинжал?

– Нигде я его не взяла, – на этот раз Флер, действительно, разозлилась. – Уж не думаешь ли ты, что я интересуюсь оружием? Кто-то оставил его на окне и еще записку.

– Записку? – я посмотрел на кинжал в моих руках и заметил, что к рукояти, и вправду, привязан какой-то рваный клочок то ли бумаги, то ли пергамента. Минуту назад его, кажется, здесь не было, а может, это я был так разъярен, что ничего не замечал.

Я отвязал записку, испачканную той же яркой багряной кровью, что и кончик кинжала. Странно, но я ничуть не содрогался при мысли, что эта кровь – моя. Однако записка меня сильно изумила. Она тоже была написана моей кровью, я чувствовал это по запаху, пара алых строк была выведена каплями из моих вен. Витиеватый почерк со множеством сложных закорючек, каким писали только в старые времена тоже был мне знаком.

«Наслаждайся жизнью, Эдвин, как и положено принцу», гласила записка, а подпись ниже можно было даже не ставить. Я и так знал, что ее написал Винсент. Неужели, когда я был в опасности, он, невидимый и неуловимый, тоже носился где-то рядом и собирал в чернильницу капли моей крови, чтобы потом обмакнуть туда перо и вывести на бумаге эту кровавую строку. Постскриптум был написан уже чернилами, очевидно, крови на него не хватило.

«Твоя новая пассия просто восхитительна, хотя светлый цвет волос ей не слишком идет».

Вот за это я готов был убить Винсента, но рядом его не было. Как он посмел так сказать о Флер? Что означало – ей не идет светлый цвет волос? Я попытался представить Флер брюнеткой и не смог. Быть шатенкой или рыжей ей бы тоже не пошло. Именно белокурые длинные пряди делали ее похожей на фею. Возможно, в этой фразе скрыт какой-то тайный смысл. Надо все обдумать, а вдруг Винсент решил говорить со мной загадками. Заявление, конечно, казалось абсолютно пустым, но, может быть, именно в нем крылся тонкий намек. Намек на что? Неужели, со мной решили поиграть, как я сам всегда играю со своими жертвами? Это выводило меня из себя. Я злился, но злобы выместить было не на ком.

– Что-то не так? – Флер привела себя в порядок перед зеркалом и теперь заинтересованно смотрела на меня.

– Все в порядке, – солгал я, ей не за чем знать о моих проблемах.

– А это правда, что ты принц? – она вдруг оказалась возле меня, хотя я не видел, как она пересекла комнату и через мое плечо заглянула в записку. Интересно, мне только кажется, или она может двигаться так же неуловимо и проворно, как я.

– Ты прочла записку, адресованную мне? – обвинил ее я.

– Ну, я же не знала, что тебе, ведь доставили то ее ко мне на окно, – попыталась оправдаться Флер и при этом выглядела так очаровательно, что ее невозможно было не простить.

– Обещай больше не читать никаких бумаг, ни писем, ни документов, ни книг, где может встретиться упоминание обо мне, – потребовал я.

Флер только рассеяно пожала плечами, не понимая, откуда вдруг такая подозрительность по отношению к ней, и торжественно поклялась:

– Обещаю!

Я был вообще крайне удивлен тем, что Флер умела читать. Раньше я полагал, что она безграмотна, как и большинство уличных красоток. Да и кто бы стал обучать ее грамоте, разве только какой-нибудь друг или поклонник. А может, до того, как ступить на театральную стезю, Флер в детстве посещала церковно-приходскую школу. В жизни возможен любой поворот событий. Если бы моя новоявленная подружка не вела себя дерзко и развязно, как и положено коломбине, я бы, пожалуй, решил, что она воспитанница богатой или аристократической семьи, сбежавшая от нежеланного брака. Не у многих хватало мужества для того, чтобы сбежать из – под венца, а потом притворяться белошвейкой, служанкой или актрисой. Только у одной наследницы престола хватило смелости не только для того, чтобы убежать в неизвестность, но и для того, чтобы полюбить дракона. Какие то были чудесные времена, когда я подобрал Розу, лишившуюся крова, когда начал обучать ее фехтованию и колдовству, когда она говорила – неважно, что она любит демона, главное, этот демон прекраснее всех ее земных друзей.

– Кстати, мне по-прежнему обращаться к тебе на «ты» или делать реверанс и произносить «ваше высочество» при каждом твоем появлении? – спросила Флер, выводя меня из задумчивости. Она уже стояла у окна и увлеченно рассматривала свой чудесный башмачок, словно, действительно, пыталась обнаружить внутри него признаки жизни. Как она могла так быстро переноситься из одного места в другое. Она даже не летала, будто такой обыденный способ передвижения был ей ни к чему, а обладала талантом присутствовать в двух местах одновременно. Один миг она стоит возле тебя и в это же самое мгновение вдруг неуловимо оказывается уже в другом конце комнаты. Не слышно было ни шагов, ни тихого шуршания платья. Флер казалась мне почти нематериальной.

– Обращайся ко мне, как привыкла, – без особого радушия разрешил я. – Не знакомиться же нам с тобой заново.

Флер что-то неразборчиво хмыкнула, будто осуждала меня то ли за отсутствие смекалки, то ли за недостаток галантности.

Я вспомнил, что не принес ей никакого подарка и немного огорчился. Конечно, я был совсем не обязан оправдываться за свое невнимание к ней. В конце концов, она мне никто, просто случайная знакомая, но, как это ни странно, я успел к ней привыкнуть, проникнуться симпатией и даже немного заинтересоваться. Флер окружала плотная неразгаданная тайна, поскольку ее мысли были мне недоступны.

Опустив руку в карман, я прошептал пару слов, это было короткое, тайное повеление для духов, понятное им одним, но Флер навострила ушки так, будто тоже поняла, о чем я говорю.

Я надеялся, что духи украдут для моей дамы что-то из самых привлекательных безделушек или не украдут, а вытащат из давно забытых кладов. Флер прислушалась к тишине так, будто слышала неуловимое для человеческих ушей шушуканье призраков и их неслышные движения. А потом тихий звон драгоценности, очутившейся у меня в кулаке. Я разжал руку и протянул ей восхитительное колье из бриллиантов. Мелкие камни в нем соединялись, принимали затейливые формы, и оно казалось ожерельем из звезд.

Флер немного оживилась, увидев украшение, но подарок приняла так, словно я всего лишь возвращал ей то, что у нее же было когда-то украдено. Она разложила колье на ладони, рассматривая тонкую огранку камней, и опять вместо сложных линий судьбы на ее руке мелькнул горящий, алый крест. Я уже почти забыл, что общаюсь с девушкой, которая навечно осуждена носить на себе этот знак, как печать.

– Ты самый щедрый из всех кавалеров, каких я знаю, Эдвин, – со странной, невыразительной интонацией протянула Флер, будто не хвалила, а укоряла меня за что-то. – Скажи, неужели тебе не жалко оставлять здесь, в месте, в которое ты, возможно, уже не захочешь возвращаться, все эти ценные вещицы?

– Эти украшения созданы для женщины. Мне они ни к чему, – я смог только слегка пожать плечами, тем самым выражая, что таков мир, и его не изменишь. Похоже, мне удалось с честью выйти из ситуации, а ведь Флер чуть не поставила меня в тупик. Не мог же я объяснить ей, что сокровищницы дракона давно ломятся от золота и драгоценных камней, а по всему миру раскиданы тайники, до которых могу добраться только я один. Различные подати все время пополняют уже несметные сбережения, а нетронутое богатство мне ни к чему. Я не собираюсь спать на золоте и вешать замки на каждый сундук, мне хочется осчастливить мир, раздав нуждающимся хотя бы сотую долю того, что я сам имею, иначе богатство, запертое вдали от солнечного света, неприкосновенное и не приносящее пользы никому, превратится в ненужный хлам.

Мог ли я объяснить все это Флер в паре слов? Прочти я ей хоть длинную лекцию о том, что хочу принести людям немного радости, она бы меня не поняла. Разве можно заботиться о других, когда у самой полно забот? Так думала, наверное, каждая из актрис, с которыми Флер выступала. Были такие времена, когда я тоже не мог задуматься ни о чем, кроме собственных проблем, но они остались далеко позади, в теперь уже недосягаемой древности.

– Давай прогуляемся вместе, – вдруг с лукавой улыбкой предложила Флер. – Нельзя же все время сидеть взаперти и унывать. Лучше сходим в театр, вот удивятся мои бывшие подруги, когда увидят меня среди зрителей, да еще с таким кавалером, как ты. Тебе, наверное, уже не раз говорили, что на тебя сложно не обратить внимания.

– Да, говорили, но лучше я от этого не стал.

– И не надо, ты и так хорош собой, по крайней мере, мои подруги так решат. Так мы идем?

– У тебя нет подходящей для похода в театр накидки, а на улицах очень холодно, – это была первая отговорка, которая пришла мне на ум. Идти в театр сегодня мне совсем не хотелось даже одному и уж тем более со спутницей, которую придется развлекать.

– Да, точно, новой накидки у меня нет, – с досады Флер поджала губы и стала оглядываться по сторонам так, будто сейчас могло произойти чудо, и на ее окне вместо записки оказался бы необходимый подарок.

– Я принесу тебе теплую одежду, как-нибудь на днях, – пообещал я.

– А пока ты не одолжишь мне свой плащ? – предложила Флер. – По крайней мере, на сегодняшний вечер.

– Нет, сегодня я не могу никуда пойти, мне нужно навестить друга, – попытался оправдаться я. То, что Флер обиделась, было сразу заметно.

– Друга? – переспросила она с какой-то странной интонацией, будто собиралась убить такового, если бы он повстречался ей на пути.

– Художника, – уточнил я. – Он выполняет мои заказы.

– Закажи ему мой портрет! – глаза Флер зажглись радостным огоньком. – Пожалуйста, Эдвин!

– Обязательно закажу, – пообещал я, глядя на нее. В этот миг Флер показалась мне необычайно хорошенькой, и про себя я добавил: « я хочу иметь твой портрет для того, чтобы у меня осталось хоть какое-то напоминание о тебе даже после того, как пройдут столетия, и твои кости обратятся в прах, ведь ты рано или поздно умрешь, а я осужден жить вечно».

Флер не могла знать, о чем я думаю, так почему же она вдруг коварно улыбнулась, будто собираясь мне сказать, что собирается прожить всю вечность рядом со мной.

Иногда мне казалось, что ее повадки становятся более хищными, а поведение более раскованным, чем тогда, когда мы с ней познакомились. Это мне не нравилось. Не нравился и алый крест на ее ладони.

– Если бы я мог устранить любой изъян, ты бы согласилась, чтобы я убрал эту отметину с твоей руки? – осторожно спросил я у Флер.

Я думал, что она с готовностью согласится, но она только отрицательно покачала головой и произнесла:

– Я уже привыкла быть меченой.

Когда я уходил от нее к Марселю, то чувствовал, что ее зеленоватые глаза все еще следят за мной. Я обернулся и отыскал взглядом ее окно на темном фасаде. Несмотря на то, что нас разделяла высота, я четко увидел Флер, даже различил мерцание жемчужной нити на ее шее. Она прижалась лбом к стеклу и пристально следила за тем, как я ухожу, ловила взглядом каждое мое движение, будто ей казалось неестественным то, что я просто шагаю по дороге, а не лечу над ней. Но ведь Флер не знала, что я умею летать. Какое неуместное предположение. Разве могла она заподозрить своего покровителя в том, что по ночам он пускается в полет над спящими селениями, что расстояния и высота для него ничто. Я поднял руку и помахал Флер на прощание.

Надо будет как-нибудь отвести Флер к Марселю, чтобы он увидел, насколько она красива, и нарисовал одну из своих лучших картин. Я уже привык считать мастерскую Марселя целым миром, самостоятельным и отдельным от всей вселенной. Сколько бы раз я не посылал своих незримых подданных забрать уже оплаченные картины, пока художник спит, а сокровищница, полная восхитительных полотен, не пустела. Марсель ничуть не обижался, когда я прилетал к нему в любое время ночи и отрывал от работы, напротив, он всегда был рад моему появлению. Если бы он только знал, кого приветствует, кому отдает свое восхищение. Как странно, что тот, кто когда-то беспощадно спалил в огне прекраснейшие области мира, теперь смиренно сидел в каморке живописца и с удовольствием наблюдал за тем, как ловко и умело кисть кладет ровные мазки на холст. Проще простого было бы разрушить всю эту хрупкую красоту. Одно дыхание и не только мастерская, но и весь дом обратятся в пепел, одно быстрое движение, и шея самого живописца будет рассечена, но мне было невыносимо даже думать о таком исходе событий. Пусть я не всегда сожалел о самых прочных и неприступных крепостях, уничтоженных мной, но я не смог бы, пусть даже случайно, оцарапать хоть одно из произведений Марселя. Я дорожил всеми его картинами и им самим так, как не дорожил целым миром. Наверное, потому, что, приходя к нему, я видел вокруг себя только прекрасное и ни разу не встречал ни пороков, ни зла, которые, наверное, уже с сотворения мира распространились по всей вселенной. В ночном Рошене по углам прятались тени, ожидая жертвы, рыскали по широким улицам приспешники Августина, вспыхивали костры, а в мастерской Марселя царила безмятежность.

– Что ты чувствуешь, когда носишь этот медальон? – спросил я у Марселя, работавшего над очередной картиной.

Он вздрогнул, отложил кисть и коснулся золотого кружочка у себя на груди. Он даже не заметил, как я влетел в распахнутое окно и уселся на подоконник.

– Довольно странные чувства, – ответил он, как только пришел в себя от изумления. – Мне кажется, что вся какофония звуков из целого необъятного города вдруг стала достигать моих ушей, и я могу выделить любой звук, к которому захочу прислушаться, смогу услышать, о чем говорят собутыльники в ближайшей таверне или влюбленная парочка, которая шепчется о чем-то на морозе, за углом. Эдвин, иногда мне чудится, что медальон лишь средство, с помощью которого я могу дотянуться до любого уголка мира, при этом не переступив порога своего жилья.

– Так и должно быть, – кивнул я. – Что-то необычное случается с каждым, к кому попадет подобная, редкостная вещь.

– Волшебная вещь?

– Можешь назвать и так. Считай, что открывшийся талант, это мой подарок тебе за твои труды. Возможно, однажды тебе повезет, и ты вовремя сумеешь подслушать чей-то заговор против тебя или меня, при этом находясь вне досягаемости от злоумышленников, – я всего лишь пошутил, но Марсель отнесся к этому серьезно и даже кивнул, словно давая торжественное обещание, что попытается оградить нас обоих от опасности.

Он неосторожно щелкнул крышечкой медальона и порезался о замочек. Я тут же ощутил тонкий, чуть отдающий железом аромат крови, еще до того, как увидел алую капельку, выступившую на мизинце у Марселя. К моему удивлению, Марсель тоже ощутил запах, жадно втянул ноздрями и даже наклонился, чтобы слизнуть кровь с пальца.

– Прости! – пробормотал он, как только пришел в себя и заметил, что я пристально за ним наблюдаю. Очевидно, собственное поведение показалось ему недостойным. – Не знаю, что на меня нашло.

– Не знаешь? – зато я знал, так бывало с каждым, кого тени не хотели отпускать из своей компании. – Скажи, Марсель, тебе до сих пор удается утолить жажду водой или вином, не тянет ли тебя, к чему-то другому? Когда ты идешь ночью по улице, тебе не хочется накинуться на первого прохожего и вцепиться ему в горло?

Марсель отрицательно покачал головой и снова взялся за кисть.

– Иногда у меня, конечно, бывают плохие мысли, и все они связаны с тем темным обществом, в которое ты меня однажды привел. Я помню их фарфоровые лица, их хищную грацию и те чудесные фрески, которые их окружали. Иногда во снах ко мне является та девушка, которая изображена там, на стене, и которую теперь рисую я. Я знаю, что она царица. Я видел корону на ее голове. Сама она так красива, что я готов упасть перед ней на колени, но то, что она говорит, меня пугает.

– И что же она тебе говорит? – я был заинтригован.

Марсель секунду мялся, будто ему было страшно произнести ответ, убирал волосы со лба и разглядывал палитру так, будто она сейчас занимала его больше всего.

– Она велит мне изгнать тебя, как злого духа, а самому выброситься в это самое окно, в которое я не раз впускал темную силу, чтобы искупить свой грех, разбившись лбом о мостовую, – признание далось ему с трудом, но после слова полились потоком. – Она говорит, ты будешь сокрушаться о моей смерти, и в этом будет твое наказание, говорит, что другие злые духи будут носиться над местом моей гибели, а если я сам не покончу с собой, то она пришлет своих слуг, чтобы они подтолкнули меня в нужный момент. Она приказывает мне не впускать тебя больше, не говорить с тобой, но …когда я просыпаюсь, когда солнечный свет льется в окно, кошмары ночи перестают быть мучительными. Каждый раз дневной свет напоминает мне тебя, и я чувствую, что ты рядом, несмотря на то, что тебя рядом нет.

– Не переживай, Марсель, это пустые угрозы, – сказал я, хотя сам в этом сомневался. – Ты вообразил, что твоя царица жестока, хотя на самом деле это не так.

– Я ничего не вообразил, – с чувством возразил Марсель. – Дурные мысли, как будто приходят откуда-то извне, с неведомой темной стороны, из склепа, в котором я никогда не был.

Неужели Роза стала настолько жестокой? Марсель не мог знать о склепе, а я ему никогда не говорил. А может быть, это слуги Розы решили извести меня, а заодно и всех тех, к кому я испытываю теплые чувства. Для них это, должно быть, редкостная забава, посмотреть на то, как кто-то сокрушается о своем друге, которого погубили они. Те духи, которые окружили мою царицу, очень любят пакостить, а потом прятаться от возмездия.

У меня уже кулаки чесались от желания убить всех, кто когда-либо бродил вокруг того склепа, кроме Розы и Винсента, разумеется. Их единственных я бы пощадил, а вот всю эту свору, которая их окружает, не задумываясь, бросил бы в разожженную печь и задвинул заслон, чтобы они не смогли спастись. Они упорно рвались к жизни и к новым шалостям, но, как только я сумею до них добраться, им придет конец. Давно надо было очистить мир от такого скопища зла. Куда смотрели мои подданные? Почему не донесли мне? Разве не наши собственные правила гласят, что сильнейшие волшебные существа должны собираться в империи и подчиняться общепринятым законам, а остальные все равны предателям. Пора бы завести более надежную разведку, готовую пролезть в любую щель, или припугнуть уже существующих шпионов, чтобы они поменьше ленились и побольше летали по миру, подслушивая все, что их заинтересует, и беря под наблюдение любой дом, который вызовет у них подозрение. И не только дом, любой сарай или хлев, любое закрытое помещение под крышей или без нее, по которому, возможно, втайне разливается волшебный свет, и существа, подобные нам, чинят там свои козни.

– Кстати, я не верю, что ты можешь иметь какое-то отношение к темным силам, – уверенно заявил Марсель.

– А она тебе так говорит?

Он огорченно кивнул и с яростью отшвырнул одну из ненужных кистей, будто это она была во всем виновата.

– Разве можно так клеветать, как те, которые иногда летают у меня под окном, и как Августин, который готов обвинить во всех смертных грехах любого встречного? Красавица в короне, скорее всего, просто заблуждается на счет тебя, но те, кто окружают ее, действительно, готовы причинить вред каждому, и тебе, и мне, и всем, до кого смогут добраться.

Еще не хватало, чтобы в наши дела вмешалась вся эта рать с одной стороны и Августин с другой, подумал я про себя, но вслух сказал:

– Тебе нужно более спокойное место работы, а здесь становится не вполне безопасно. Что если я предложу тебе более просторную мастерскую в Виньене, а точнее, в королевском дворце?

– Ты шутишь, наверное, Эдвин, – пробормотал Марсель, опустив глаза в пол. Предложение, явно, его прельщало, но он боялся в этом признаться.

– Там у тебя будет все необходимое, я об этом позабочусь, – продолжал настаивать я. – Разве плохо быть другом короля в спокойной процветающей стране, где нет ни теней, ни инквизиции?

– А что подумают обо мне при дворе, решат, что я только что приехал из деревни? – Марсель критически оглядел себя и, кажется, вздохнул.

– Мы оденем тебя по последней моде, и ты сам станешь вельможей, – какое простое решение. На Марселя можно было бы одеть хоть мантию министра, он бы все равно остался робким юным художником.

– Я боюсь, – наконец честно признался он. – Боюсь оставить это место, где встретил тебя, и того, что при дворе ты станешь недостижимым, и не будет больше дружбы и никаких волшебных тайн. Все волшебство, которое я в тебе вижу, будет скрыто от меня так же, как от той роскошной придворной толпы, среди которой я окажусь.

А Марсель был куда проницательнее, чем я о нем думал. Неужели он пренебрегает Виньеной, лишь потому, что хочет отправиться вслед за мной в ту империю, где я полновластный хозяин навеки. Земная страна, ее богатство и власть преходяще, а та держава, куда смертным путь закрыт, неизменна вовеки, и если Марсель вступит туда сейчас, то навсегда останется таким же молодым, каким я видел его в этот миг. Может, действительно, взять его с собой туда, но каково будет его удивление, когда он поймет, что попал в гости к дракону. А рано или поздно он поймет. Сам бы я мог скрыть от него правду, но мои услужливые подданные все равно проговорятся, причем не для того, чтобы навредить, а из желания похвастать. Разве запретишь им хвалиться тем, что их повелитель всемогущ?

– Я дам тебе время на раздумье, – пообещал я Марселю, хотя не был уверен, есть ли у нас это время, или же нечисть из склепа превратит нашу жизнь в кошмар уже сегодня ночью. Надо будет начертить над окном и дверью побольше колдовских формул, запрещающих посторонним вторгаться в тот дом, который я избрал убежищем для себя и своих приближенных.

– Подумай хорошенько над моим предложением, Марсель, – посоветовал я и тут же упрекнул себя за излишнюю настойчивость. Я предлагал ему занять одно из высших мест при королевском дворе с таким рвением, будто на самом деле пытался заманить его в бездну, но, с другой стороны, разве договор с демоном, хоть и обещающий временную роскошь, не увлекает в конечном итоге человека к гибели. Наверное, Роза назвала меня именно демоном, когда говорила Марселю в его снах, что, общаясь со мной, он совершает тяжкий грех, расплатой за который должна стать его смерть.

– Я надеюсь, ты примешь верное решение, – уже мягче добавил я. – Но, во всяком случае, знай, даже если бы я был более темной и коварной силой, чем утверждает твоя царица, я бы все равно не желал тебе зла, потому что ты единственный в этом мире, с кем я могу ощутить духовную близость, наверное, благодаря твоей необычности, твоему разительному отличию от всех людей, твоему таланту…

– Только поэтому? – тихо переспросил Марсель. Он, явно, ожидал большего, какого-то особенного признания и хотел в чем-то признаться сам, но не находил слов.

– Еще потому, что ты единственный друг, который до сих пор меня не предал, – хотел сказать я, но промолчал. Марсель бы не понял. Я бы обидел его таким предположением, ведь для него предать близкого друга, пусть даже случайно, было бы преступлением. А он ведь почти ничего не знал обо мне в отличие от тех двоих, которым я открыл свое сердце, и которые обратили полученные от меня колдовские знания против меня же самого.

– Есть много причин, по которым я прилетаю к тебе снова и снова, – после молчания сказал я только потому, что Марсель ждал от меня хоть каких-нибудь слов, но это не было отговоркой, а чистой правдой. – Только будь уверен, я не желаю прикрыться радушием, как маской, а потом привести тебя к пропасти. Мне это ни к чему.

– Значит, ее слова были ложью?

– Нет, не ложью. Я, действительно, совершал много такого, за что меня можно было бы осудить. Самое страшное произошло давно, за много веков до твоего появления на свет, но я все еще укоряю себя за это.

– Ты совершал все это против собственной воли? – скорее не вопрос, а утверждение. Как тонко Марсель смог подметить суть моих злодеяний. Меня к ним принуждали, но менее тяжким от этого мой грех не становился. Если бы только Марсель смог увидеть пылающий ад, вопли тех, кто погребен под остатками обрушенных зданий, и не стихающие крики еще живых, которые часто напоминали мне мучение душ, заточенных в преисподнюю. Марсель не мог всего этого знать, так почему же мне иногда казалось, что в его глазах тоже мелькают отблески неземного огня?

– Я делал то, что мне было приказано, но последствия становились ужасными, – признался я. – Сейчас приказываю я сам, и бесчисленная рать ждет, когда я пошлю ее на опасное задание. Сам я давно освободился от обязанности выполнять чужие повеления. Знаю, ты решишь, что все мною совершаемое было лишь естественным ходом уже предначертанных событий, но я не карал грешников. В тех кострах, которые мне довелось увидеть, сгорали все, и спасения не было никому. Что перед теми пожарами казни Августина? Костры в Рошене с высоты подобны пламени свеч, а то, что я видел когда-то, можно было сравнить лишь с огромным погребальным костром.

– Ты так много знаешь, так много видел. Мир менялся на твоих глазах, и только ты сам остался неизменным, – Марсель, как обычно не мог скрыть своего восхищения. Все чувства, которые он испытывал, тут же отражались на лице, особенно в выражении глаз, и всегда находили выход в словах. – Если бы я мог стать таким же, как ты.

– О, это никогда не поздно осуществить, – шепотом протянул я. Те немногие избранные, которым я бы разрешил перебраться на постоянное жительство в мою империю, а особенно в замок, постепенно уподоблялись остальным моим подданным, становились такими же вечными, нестареющими и привлекательными, как и рать моих слуг. Конечно, какой-нибудь волшебный талант в моих избранниках тоже рано или поздно просыпался. Например, как только к Марселю попал медальон, в юноше проснулся тайный дар. И я был уверен, что этот дар пойдет на развитие.

– А та страшная картина, которую ты велел мне написать… – робко начал Марсель.

– Ее скоро у тебя заберут, – пообещал я.

– Я никогда не замечаю, когда исчезает очередной заказ, но так, наверное, и должно быть, – Марсель неуверенно улыбнулся.

– У всего волшебного должен быть волшебный путь, – закончил я за него.

– Именно, – кивнул мой друг. – Я вот только не могу понять, как тот жуткий сюжет может быть связан с тобой. Я говорю о той обезглавленной даме. Ты ведь не имеешь к этому никакого отношения?

– Почему же? Имею и еще какое, – честно ответил я. – Только ты никогда не догадаешься, что произошло на самом деле, а я тебе не скажу. Когда-то я поклялся еще живой Даниэлле де Вильер, так звали эту девушку, что не поведаю никому из людей о тайнах ее семьи. Могу только сказать, что эта семья была проклята поколениями, и теперь каждый ее потомок, так или иначе, не может избежать справедливой кары за грехи предков.

– Мало ли было таких семей, о которых идет дурная молва? – Марсель, как будто, что-то припомнил. – Еще в детстве, в деревне, я слышал об одной проклятой семье из Рошена. Говорят, с ее потомками до сих пор творятся странные вещи. Уже не помню, как их звали, только помню, что им принадлежал склеп семи херувимов, который в буквальном смысле исчез. Его никогда не сносили, но однажды он пропал из поля зрения людей, и с тех пор его, как будто, и не было вовсе.

Здесь я не смог удержаться от снисходительного смеха. Откуда Марсель мог знать, что исчезновение склепа это моих рук дело. Мне даже пришлось отстаивать это злачное, но весьма удобное для дракона место у Винсента, потому что, как это не прискорбно, но прежде были времена, когда мне, как и любому бродяге, негде было спать. Поэтому я и жалел всех попрошаек, которых гонял Августин, ведь в отличие от меня они бы, наверное, не смогли заснуть на холодной крышке далеко не пустого саркофага, согретые лишь собственным внутренним огнем и мечтами о мести.

– Хочешь, я покажу тебе этот склеп? – предложил я Марселю, уже заранее зная, что он струсит и откажется. – Не бойся, там нет никого, кроме семи прекрасных, чуть зловещих статуй и сокровищ. Туда не смеет зайти ни одно сверхъестественное существо. Вообще там мало что можно связать с мистикой, разве только, кроме того факта, что сам склеп принадлежит мне.

Марсель слегка присвистнул то ли от изумления, то ли из уважения к подобной смелости. Самому ему казались зловещими даже надгробия на кладбище, он бы никогда не решился объявить какой-либо склеп своим личным владением.

Я поудобнее устроился на подоконнике и посмотрел, что творится внизу. Там, в темноте, по острым булыжникам мостовой, как будто плясали в диком хороводе те существа, которых я видел в склепе Розы. А может, мне просто почудилось. Может, так куролесит и гадко смеется кто-то из моих собственных подданных.

– Эдвин, осторожнее! – предостерегающе крикнул Марсель, когда я перекинул ноги через подоконник и наклонился, чтобы повнимательнее присмотреться к событиям внизу. Он знал, что я умею летать и, тем не менее, за меня беспокоился. А у меня, как и всех крылатых созданий, было пристрастие к тому, чтобы сидеть где-то на высоте, как птица на жердочке, и готовиться к рискованному прыжку вниз.

Смех внизу тут же прекратился. Шпионить теперь было не за кем, зато со мной были блокнот и перо с кончиком, чуть перепачканным чернилами. Пара заклинаний, и этих чернильных пятен хватило на то, чтобы исписать стихами целый лист. Я укладывал в рифмы то, о чем постоянно думал, а ветер теребил мои локоны и швырял их на глаза так, будто пытался запретить вспоминать о склепе и искать дорогу к нему, пусть даже только в стихах, а не на деле. Так мы с Марселем и работали какое-то время, художник и поэт, оба занятые своими делами, а потом, я услышал множество звуков со стороны площадей и дальних кварталов и понял, что слуги Розы решили совершить вояж по спящему городу. Я их не видел, но слышал легкое царапанье и противный визг, и предполагал, что они карабкаются по стенам и забираются к кому-то в окна, чтобы утащить не ценные, но яркие безделушки со столиков прямо из-под носа у спящих хозяев. Ну и воришки! Кто-то даже смог утащить несколько нарядных лент и украшений из шляпной лавки, и, уходя, разбил хвостом витрину. Я слышал, как осколки с тихим звоном посыпались на тротуар, и приятели проказника громко, гадко захихикали. С тем же самым смехом меня самого выдворяли из гробницы. Может, отложить блокнот со стихами и стрелой полететь к центру города, чтобы навести порядок. Всех пронырливых хулиганов я не успею поймать, они разбрелись по огромному городу, как по лабиринту, но хоть кого-то я успею схватить точно, да и Перси, если быстро его позвать, сможет преодолеть брезгливость и поймать за хвост парочку нахалов. Я бы кинулся за ними хоть сейчас, но не хотелось так неожиданно кидать Марселя одного. Где гарантия, что, пока я буду ловить озорников, те из них, которые успеют сбежать, в отместку за собратьев не раскромсают своими острыми коготками все самые лучшие картины Марселя. Конечно, я начертил оберегающие заклинание над его дверью и окном, но, когда имеешь дело с такими ловкими и хитрыми пронырами, ни в каких методах безопасности нельзя быть уверенным.

Кто-то особенно наглый отделился от целой армии и подобрался поближе к дому Марселя. Одно, может быть, два пронырливых существа во всю прыть скакали по мостовой и оставались почти неотличимыми от мглы для человеческого взгляда – просто уродливые маленькие тени на фоне прочих ночных теней. Они проворно поднялись туда, где сидел я, под самую крышу. Я не слышал, как они карабкались по стене, значит, наверное, забрались наверх по водосточному желобу. Стоило бы насторожиться, но я был настолько твердо уверен в собственных силах, что даже не отложил блокнот. А нужно было бы заранее освободить руки, чтобы схватить первого, кто окажется поближе ко мне. Они были где-то близко, но не рядом со мной, поэтому я на миг расслабился, решив, что еще есть время для передышки. Я не сразу заметил длинные коричневые коготки, которые потянулись к окну из мрака, моментально выхватили у меня из рук блокнот и нырнули обратно во мрак. Я хотел броситься в погоню за воришкой, но тут ощутил, что в карманах стало непривычно легко, вся тяжесть золотых монет и одному мне дорогих безделиц куда-то исчезла. Опустив руку в карман, я понял, что в нем не осталось ничего, ни денег, ни вещиц, ни даже носового платка. Кто-то весело хихикнул во тьме, чьи-то проворные лапки опустились на подоконник, метнулись ко мне, и нескольких золоченых пуговиц на моем камзоле, как ни бывало. Ну и мошенники! Если бы я, как обычный смертный, носил с собой часы, то сейчас бы остался без них.

Блокнот со стихами, однако, мне вскоре вернули. Та же когтистая лапка швырнула мне его назад. За окном раздалось недовольное фырканье. Очевидно, злодеи были недовольны, что блестящая корочка блокнота на самом деле оказалась обычной картонкой, а не чистым золотом. Выходит, они еще вдобавок и скупые. Лично мне денег было не жалко. Что значила та мелочь, которую я сам бы им подал, если б они попросили в сравнении со всего одной страничкой стихов, в которые вложена душа. Хорошо, что они отдали мне блокнот как раз в тот момент, когда я решил прочесть заклинание, благодаря которому в моем кармане очутились бы не только украденные вещи, но и сами воры. В этом случае им бы не поздоровилось.

Кажется, они решили обворовать и Марселя. Во всяком случае, одна когтистая лапка потянулась к набору кистей, а другая к пустому медному кувшину из-под вина. Я всего лишь шикнул на них один раз, но они тут же расслышали магическое слово, испуганно взвизгнули и канули в пустоту, так будто их вообще никогда и не было.

– Что-то случилось? – Марсель оторвался от работы. Он тоже услышал визг и, наверное, решил, что на этот раз вместо золота я принес к нему в кармане бездомного котенка.

– Ничего не случилось, – быстро ответил я, при этом напряженно оглядывая тьму за окном, и каждый миг ожидая новой пакости. – Только, кажется, у меня вот-вот заведутся приятели, которые очень любят пошалить.

– Ты хочешь пригласить их сюда, чтобы я их тоже нарисовал? – Марсель вытер капельки пота со лба. Он работал всю ночь, устал и, явно, не очень хорошо понимал, что мы внезапно оказались в осаде. И это в самом центре Рошена, где правит великий изгонитель демонов Августин, стоит умолчать о том, что и с его святостью дело не обошлось без тайны. Мог бы подумать случайный прохожий, что нас осаждает нечистая сила?

– Ни в коем случае не приглашу их к тебе и даже вышвырну вон, если они сами придут, – ответил я Марселю.

– Почему?

– Потому что они относятся к тем гостям, которые любят прихватить с собой все, что им приглянется.

Марсель попытался кивнуть с понимающим видом, хотя на самом деле не понял ничего. Он вокруг себя не видел никаких гостей, не слышал стука в дверь и вообще никого не замечал, но уже привык к тому, что я вижу рядом с нами тех, кого сам он увидеть не может.

– До знакомства с тобой я и не подозревал, что рядом с нами существуют те, о ком можно прочесть только в сказках и не в единичном экземпляре, а в бесчисленных количествах, – зевнув, пробормотал он.

Работать больше у него не было сил, но сегодня ночью продолжать труды было и не надо. Картина завершена, и я, даже будучи самым суровым критиком, не смог бы не назвать ее шедевром. Похоже, после знакомства со мной Марсель стал не только понимать, что вокруг него существует целый незримый сказочный мир, но и работать вдвое, нет, в стократ быстрее, чем раньше. Возможно, раньше он был медлителен, потому что считал свои работы никому не нужными и далеко не совершенными, но теперь, когда нашелся хоть один искренний ценитель, Марсель готов был отдать всего себя искусству, работать без сна и отдыха всего лишь за похвалу. А может быть, каждый одаренный, хотя бы в мечтах пообщавшийся с ангелом, испытывал прилив творческих сил. Мой светлый ореол тоже был всего лишь иллюзией, но Марсель принимал его за правду только потому, что ему так хотелось.

Недавно я дал Марселю адрес поместья, где поселил Ориссу, и назначил ему незримого проводника, который подтолкнул художника к тому окну, в которое можно было увидеть, как музицирует моя подопечная. Марсель видел Ориссу всего лишь однажды, да и то всего несколько мгновений, но запечатлел на холсте ее черты так, будто она сама позировала ему всю ночь. Стоило только убрать тонкую, похожую на венок рамку, и картина показалась бы мне сценкой из жизни. Казалось, стоит только подойти, протянуть руку и прикоснешься к плечу Ориссы, на которое кокетливо спадают непокорные длинные пряди волос. На картине девушка сидела за клавесином. В жизни Орисса тоже большую часть времени проводила за клавесином, а остальную тратила на мелочные козни. Кисть художника тонко обвела опущенные вниз ресницы, но глаза все равно были видны, и в них плясал едва заметный лукавый огонек. Как Марселю удалось уловить неуловимое, запечатлеть на холсте навеки то, что даже в жизни нельзя было задержать даже на миг. Все было выполнено кистью идеально: каждый локон, каждое кружево на лиловом платье, каждый корешок книги в затененной библиотеке за спиной натурщицы. Мне не понравилось только то, что тьма сгущается за спиной Ориссы и приобретает форму крыльев, не потому, что это было некрасиво, напротив, очень даже романтично и интригующе то, что на плечи девушки, сидящей за клавесином, ложится тень от чьих-то крыльев. Просто это был нехороший знак, как будто тень довлеет над Ориссой, подкрадывается к ней сзади и хочет погубить ее. Но чья это тень? Тень дракона или тень смерти?

– Тебе она нравится? – Марсель имел в виду картину.

– Как и все твои работы, – кивнул я. – Только скажи, зачем ты нарисовал эту тень, и крыло, которое касается плеча девушки?

Марсель только пожал плечами и произнес:

– Мне показалось, что я его видел.

– А сама Орисса? Какой она тебе показалась?

Марсель уставился куда-то в пространство и долго думал, прежде чем ответить, будто пытался найти одно точное слово и никак не мог его подобрать.

– Неживой, – наконец сказал он.

Браво, Марсель, мысленно похвалил я, ты сумел охарактеризовать одним словом мое творение, хотя тебе и трудно было сказать такое об Ориссе.

– То есть, она говорит, она двигается, она играет и довольно неплохо, но все, что она делает, кажется мне вынужденным, будто кто-то поселился внутри нее, или какая-то дурная кровь разлилась по ее венам и побуждает ее к действиям изнутри, как кукловод ведет марионетку. Ты, наверное, будешь смеяться надо мной за такие сумасшедшие предположения.

– Вовсе нет, – возразил я, как можно было смеяться, если ему удалось так тонко подметить истину.

– Знаешь, однажды, на ярмарке, я видел механизированную куклу размером с живого человека, так вот, Орисса была бы точной ее копией, если б не внешняя привлекательность и нежность. Кажется, что живут в ней лишь одни глаза, и сквозь них в этот мир выглядывает кто-то, кто вовсе не был должен сюда возвратиться из могилы.

Оказывается, Марсель увидел все, что было скрыто от других, даже то, что огненная кровь дракона разливается по венам этой мертвой девушки и принуждает ее возвратиться к жизни. Только вот он отказывался поверить в то, что все, увиденное им, правда. Как же тонко чувствуют одаренные, поэтому, наверное, им и удается превратить обычный кусок холста в великолепный портрет или стопку чистых листов в блистательную поэму. Они тоже, по-своему, творят волшебство. Все увиденное Марсель принял за свою собственную фантазию и в то же время так точно перенес свои впечатления на полотно, он говорил о своих чувствах миру посредством кисти и холста.

– Останусь на остаток ночи с тобой, – решил я и захлопнул окно прямо перед носом у какого-то проныры, который опять попытался сунуться к нам. Он взвизгнул и хотел бросить через стекло пару угроз, но более опытный приятель оттащил его за хвост, прежде чем ругань достигла моих ушей.

– Можешь считать, что я либо хочу предохранить тебя от повторного вторжения моих приятелей и этого неприятного визга, либо, что сегодня ночью я по личным причинам оказался бездомным, а спать на крыше какого-то здания, знаешь ли, не слишком удобно, – пояснил я, хотя заранее знал, что Марсель не станет задавать вопросов. Он только радостно облегченно рассмеялся и широким жестом обвел свою мастерскую, без слов давая понять, что я здесь всегда желанный гость. Гость, который защитит его от возвращения дурных снов и от жестокой царицы, которая велит ему покончить с собой. Наверное, я решил охранять Марселя, потому что нечто внутри меня тоже взбунтовалось. Ведь он теперь мой личный художник, какое право имеет вся эта нечисть приставать к нему.

Масляная лампа потухла от моего неслышного приказа. Зеркало на туалетном столике загадочно замерцало в полутьме. Рядом были разложены какие-то вещицы, поблескивали бритвы, ножницы, тазик с водой для умывания и медный гребень, на эти незатейливые вещи воришки либо не польстились, либо просто не успели до них добраться. Интересно, наутро все жители Рошена будут обсуждать друг с другом свои пропажи, или будут молчать, как рыбы, лишь из страха, что Августин сможет обвинить недовольных, обворованных граждан в содружестве со злыми силами и умышленном наведении беспорядка. Вот бы наделали переполоха маленькие проказники, если б не клали все, что тащили к себе в мешки, а просто перетаскивали бы вещи из одного дома в другой. Тогда бы, наверное, все жители передрались друг с другом так, что сам Августин не смог бы ничего поделать, а маленькие негодники смогли бы забрать все, что хотели при свете дня, а потом хвастать перед госпожой своей ловкостью. Они ведь и до такого могут додуматься. Интересно, зачем они столько воруют, наверняка, не только из озорства. Может, Винсент пользуется тем, что он любимый слуга госпожи и все у них отбирает. Сколько я его знал, он всегда был крайне жадным, но скупость богатства ему так и не принесла, чем больше он силился поправить свои материальные дела, тем беднее становился. Я также помнил его поистине дьявольское пристрастие к разного рода пари, договорам, случаям побиться об заклад. По большей части он проигрывал, но иногда, например, за карточным столиком, пускал в ход колдовство, и тогда золото лилось к нему в карманы рекой, а потом неизвестно куда исчезало. Во всяком случае, уже через день после каждого удачного выигрыша Винсент снова был беден и зол, и срочно искал друзей или знакомых, которые пригласят его на ужин или хотя бы на ночлег. Точно так мы с ним и свели дружбу, он заявился в мое поместье ночевать, при этом не спросив разрешения хозяина. Вместо того, чтобы тут же его наказать, я пожалел беднягу, сделал своим приближенным, и вот как он меня за это отблагодарил, сбежал вместе с моей императрицей. И теперь спустя годы беглецов простыл и след. Я бы вовсе не злился на них и не упрекал, если бы они напроказили где-нибудь и вернулись с повинной, но время шло, а они все не возвращались, и я начинал злиться. Дракон внутри меня год за годом питался злостью и был близок к бунту. Единственное, что помогало мне сохранить равновесие, это легкое прикосновение к медальону, где был спрятан локон Розы. Я хранил его на груди, у самого сердца, и прикасался к нему все чаще, потому что тьма внутри меня становилась все беспокойнее, а огонь растекался по венам все яростней. Казалось, что внутри у меня все накалилось до предела, чуть что, и огненная волна вырвется наружу, хлынет на мир, окружающий меня, и поглотит все, до чего сможет дотянуться.

Наутро я оставил спящего Марселя и, как это ни глупо, снова отправился топтать все лесные дороги подряд в поисках той единственной, которая приведет меня к Розе. Я опять старался найти склеп и, конечно же, ничего не нашел. Каждая тропка, как будто манила меня обещанием удачи, но стоило свернуть туда, и я тут же понимал, что она не приведет к искомому. Только кто-то невидимый будет снова хихикать в дупле дерева, если я пройду до конца неправильный путь, а стройная колоннада склепа так и не забелеет впереди.

Гробница, в которую я так жаждал попасть, словно исчезла с лица земли. Смертный задался бы вопросом, а была ли она вообще, или ему только приснилось, что он однажды побывал в склепе, населенным демонами и напоминающим осколок ада. Но я- то знал, что мне все это не привиделось. Пылающие следы на снегу, бой с волками, а потом и с адскими тварями, живая статуя в склепе и поцелуй царицы: – все это не было плодом моего воображения или самообманом. Кто, кроме меня и мне подобных, мог так разборчиво отличить иллюзию от реальности, если я сам привык вводить людей в заблуждение, вызывая видения, миражи или просто приглашая кого-то из духов, чтобы они устроили жуткую неразбериху. Но никому еще не удавалось ввести в заблуждение меня. Роза была первой и редкостной обманщицей, которой удалось сыграть злую шутку со мной самим. И эту обманщицу я любил. Ну, разве не смешная ситуация, я топчусь в замкнутом лабиринте, пытаясь разыскать и вызвать на перемирие тех, на кого давно бы уже был должен наложить опалу за их неуважение к верховной власти. И самое главное, что я собираюсь делать, когда их найду, воззвать к их совести? Бесполезно, у них ее попросту нет. Подкупить их подарками? Слишком избитый метод, его я уже не раз испробовал, и, как показали события, он не слишком хорошо сработал. Может, пригрозить им? И что тогда? Из объекта, безропотно терпящего подшучивания, я моментально превращусь в их врага, они станут сражаться со мной не на жизнь, а насмерть, и вполне возможно, что один раз, сам того не ведая, во время самозащиты я причиню им непоправимый вред. Ведь не всегда же хватает время рассмотреть, кто нападает на тебя с ножом из-за угла, чтобы спастись, реакция должна быть моментальной. Выживает либо нападающий, либо жертва. Так уже однажды было у нас с Винсентом, он пытался изобразить из себя брави, напал на меня со шпагой после наступления темноты. Тогда я его простил, а теперь он снова взялся за старое.

Да, похоже, я, действительно, не продумал план до конца. Когда я в следующий раз войду в склеп, придется действовать по ситуации. Конечно, если этот следующий раз будет. Пока что поиски казались безнадежными. Я точно помнил, что гробница расположена где-то впереди, возможно, совсем близко, но так и не мог найти где. Точно так же иногда после пробуждения человека преследуют смутные воспоминания о приснившемся, мелькают какие-то обрывки, как частицы головоломки, и, казалось бы, вот-вот ты вспомнишь весь сон, но вспомнить его целиком никак не можешь.

Мои теперешние поиски были такими же мучительными. Казалось, что до полной победной удачи мне не хватает всего какой-то мелочи, случайно упущенной, но невыразимо важной. И этой мелкой деталью были не следы и не смех тварей, прятавшихся где-то поблизости. Следов на этот раз было совсем не видно, но даже если б они заревом сверкали прямо здесь, на снегу, то это был еще не указатель. Они ведь тоже могли тянуться цепочкой в никуда, мимо склепа, быть очередным обманным маневром. А если идти на смех слуг Розы, то рано или поздно они поймут, что я преследую их, и вместо того, чтобы после проказ вернуться в склеп к свой хозяйке заманят меня куда-нибудь в трясину. Я бы, конечно, мог поймать парочку из них и потребовать, чтобы они указали мне путь, но был уверен, что они будут молчать, как партизаны, даже если припугнуть их пытками. В конце концов, что такое любые казематы перед гневом целой орды свирепых сослуживцев, которые рано или поздно хоть из-под земли достанут предателей и отволокут их на суд.

Еще до того, как солнце достигло зенита, я уже понял, что поиски бесполезны и решил вернуться в церковь к Ноэлю. Я знал, что сегодня он снова там один и надеялся поговорить с ним по душам. Беседы с ним могли бы самому безнадежному грешнику принести облегчение и, возможно, даже желание раскаяться. С Ноэлем можно было говорить, о чем угодно, и ничего не бояться. Он бы не упрекнул никого ни в чем, наоборот, даже демону протянул бы руку помощи в миг опасности. По сути это он и сделал, сойдясь со мной. Я признался ему в том, что я нечистая сила, что грешил и собираюсь грешить в дальнейшем, а он не только не отшатнулся от меня, но, напротив, стал верить, что свело нас вместе само провидение. Дружба двух таких разных созданий, как мы – вот феномен, который соединит и сможет сделать лучше оба мира: и этот, и потусторонний. Мы двое – свет и тень, добро в противовес злу, и пожатие наших рук символично, в нем, как будто соединяются оба мира, реальный и сверхъестественный. Каждый из нас, и я, и Ноэль, всего лишь представитель своей расы. Он – человек, я в его представлении ангел, любые отношения между двумя такими разными существами противоестественны, и, тем не менее, между нами вспыхнула искра взаимопонимания.

Я, как всегда, пробрался в церковь через колокольню. Прошел к узкой лестнице, не задев ни одного из колоколов. Их медные подвижные язычки могли поднять ненужный шум и неразбериху, ведь звонить можно только соответственно службам и в случае опасности. Ни единая ступень не скрипнула под моей ногой, когда я спускался вниз. Деревянные половицы были уже совсем старыми, а образа и утварь практически древностью. Я помнил эту церковь еще заброшенной, а земли рядом невозделанными и необжитыми. Тогда вокруг стеной возвышались заросли репейника и полыни, а теперь трескалась выжженная почва, на которой мгновенно таял даже снежный покров. В этой церкви я был когда-то давным-давно, когда на свете еще не было Ноэля, а священник, который служил здесь, тогда еще не перебрался в эти края. Где-то здесь и по сей день хранился договор, написанные кровью. Две подписи горели на нем рубиновым пламенем. До сих пор я чувствовал в тяжелом, окутанном фимиамом воздухе запах собственной крови, едкий, как дым, и возбуждающий, словно очень крепкое вино. От этого запаха щекотало ноздри, и спящее чудовище внутри меня тут же начинало волноваться и рваться наружу.

Ноэль наводил порядок в ризнице и не слышал, как я пришел. Какими только обязанностями он здесь ни занимался, не только помогал во время богослужений, но также убирал и чистил все, что успевал. На нем лежали все обязанности, начиная от привратника и кончая, наверное, просвирником. Во всяком случае, за запасами вина для причастий все время следил он, ему же были поручены и колокола, и церковные записи, и книги, и утварь, которую часто надо было чистить. То есть, братья Ноэля потрудились на славу, разыскав для него такое глухое местечко, где было очень плохо со средствами и еще хуже с рабочими руками. Богатых или знатных прихожан не было, но зато всегда было полно работы. Ноэль, наверное, трудился так, как не трудятся все служки вместе взятые, и иногда даже находил в этом удовольствие, ведь работа помогала ему отвлечься от дурных мыслей и сожалений. По крайней мере, он радовался тому, что хоть в этой глуши от него есть какая-то польза, и лишь иногда вздыхал о Рошене, и о прежней блестящей жизни.

За те полгода, что Ноэль провел вдали, Рошен неузнаваемо переменился. Августин стал еще более могущественным и требовательным, чем до этого. Его власть росла и крепла, помогая творить тот произвол, на который он бы никогда не решился год назад, когда еще не занял достаточно твердых позиций. С ожесточением правителя менялся к худшему и сам город. Вернись сейчас Ноэль в родной дом, и он бы почувствовал себя там чужим.

В церкви царила благодатная, чуть таинственная тишина, только за цветными витражами окон слышался приглушенный шум. Нестройный хор голосов выдавал волнение, но сквозь стены оно просочиться не могло. Люди боялись повышать голос в таком месте, да и услышанными кем-то посторонним быть не хотели. Ноэль бы никогда не догадался, что люди, за которыми он недавно затворил двери, теперь все еще стоят у портала и обсуждают какого-то приезжего.

Я оглядел начищенные до блеска подсвечники, дароносицы, мощаницы. Всюду чувствовалась легкая рука Ноэля, но не видно было его самого. Он вечно возился с книгами, свечами, какими-то стопками бумаг и замечал меня только какое-то время спустя после прихода. Хорошо то, что он один, не зависимо от обстоятельств, всегда радостно приветствовал мой приход и никогда не упрекал за долгое отсутствие.

Я окинул храм взглядом, пытаясь вычислить хоть кого-то из существ, подобных мне, хоть летучую мышь на перекладине, но никого не заметил. А ведь я отчетливо ощущал, что не один. Кто-то стоял рядом, но не Ноэль. Кто-то, кроме него.

– Что празднуют на улице? – спросил я у появившегося Ноэля. Он не понял, и я пояснил. – Толпа под окнами очень оживлена.

– Сегодня ты какой-то другой… – Ноэль изумленно смотрел на идеально скроенный камзол, который по непонятной причине остался без нескольких пуговиц и неброский темно-синий плащ, прикрывающий спину, плечи и крылья. Золотистые символы, вытканные по его краям, выглядели не как колдовство, а всего лишь, как орнамент, надо было быть очень проницательным, чтобы принять их за зловещий знак.

– Сегодня я буду вельможей в числе твоих прихожан, – я высыпал несколько золотых монет в руку Ноэля, побоявшись, что если брошу их в церковный ящик, то он сломается, не приняв то, что проклято. – Нужно же и мне когда-нибудь показать образцовое поведение…

– Тем, кто следует за тобой, – закончил за меня Ноэль.

– Да. А ты откуда знаешь, – я ему об этом не говорил, ни о своей свите, ни о своих мелких, но злокозненных врагах.

– Я слышал смех, – объяснил Ноэль, так просто, будто это было естественным моментально связать со мной те звуки, которые исходят из ниоткуда.

Мы вышли из церкви, встали чуть поодаль от кучки прихожан, никто из них и заподозрить не мог, что вельможа, который стоит, как старый друг, рядом с будущим священником, на самом деле демон. Ноэль указал мне на какого-то человека, прислонившего к стволу рябины и быстро делающего пометки в блокноте. Он был одет в простую одежду, без украшений, короткий и, несмотря на холодную погоду, не слишком теплый черный плащ, и в то же время в нем чувствовалось нечто аристократичное. Тонкие пальцы, сжимавшие перо, явно, никогда не смогли бы приспособиться к тяжелому труду. Манеры были не то, чтобы раскованными, но в каждом жесте проглядывало нечто повелительное. Было видно, что молодой человек хоть и старается вести себя вежливо, но всюду ощущает себя единоличным хозяином. Он был аристократом до мозга костей, и, глядя на него, я почему-то вспомнил свою первую встречу с Винсентом. Тогда он смотрел на меня через толпу, и его глаза сверкали, как драгоценные камни, мудрый, бесстрашный и чуть нагловатый взгляд. Винсент был скромно облачен во все черное, но вел себя, как настоящий принц.

Вдруг незнакомец оторвался от своих записей, рука с пером застыла в воздухе, будто ее остановило сильное ощущение опасности, дыхание смерти в темень или близость огня. Он ведь мог и почувствовать, что рядом дракон. Или просто интуитивно сообразить, что в нескольких ярдах от него стоит убийца. Из-под простой фетровой шляпы на меня посмотрели темные, бездонные глаза. Как это ни удивительно, глазам простого смертного удалось не только отыскать меня в толпе, но и на миг заглянуть мне в душу.

Еще до того, как Ноэль сказал мне, я знал, кто передо мной.

– Это Габриэль де Вильер, родственник тех самых де Вильеров, о которых идет дурная молва, ты, наверняка, знаешь о таких вещах лучше меня, – приглушенный шепот Ноэля был слышим мне одному. Если только Габриэль не умел читать по губам, то ему было непонятно, о чем мы говорили.

– Знаю, он приехал сюда, чтобы расследовать исчезновение брата и сестры, его кузена и кузины, а еще убийство какой-то девушки… – шепнул я и почуял недоброе.

– Да, Бланки Розье, – подтвердил Ноэль. – Она приехала сюда из Рошена, как заговоренная бродила вокруг поместья де Вильеров, но ни разу не решилась поговорить с привратником и попроситься внутрь, да, это было и бесполезно, старый граф никого не желал к себе подпускать на пушечный выстрел. А потом нашли ее тело с разорванным горлом. Его видели, но потом, когда позвали гробовщиков, оно исчезло. Просто исчезло, и все… – с придыханием рассказывал Ноэль, для него вся эта история была невероятной и пугающей.

– Она говорила с тобой? Эта самая Бланка? – неосмотрительно задал я провокационный вопрос.

– Да, но об этом я должен молчать, – проговорил Ноэль, явно ощутив неловкость.

– Молчи и дальше, – милостиво согласился я. – Это твой долг.

– Ты не обиделся? – Ноэль казался немного расстроенным.

– Нет, как я могу на кого-то обижаться после того, что натворил сам? – конечно, я помнил эту девушку, Бланку. Еще одна проклятая из небезызвестной семьи Розье, их склеп и их сила поколениями наводили ужас на город. Когда, я встретил ее, то удержаться не смог. Кровь на снегу, на ее горле, на моих когтях, тотчас снова принявших вид человеческих пальцев, это, пожалуй, все, что я мог припомнить. Мало ли было таких случайных жертв, как она. Я не мог и не хотел запоминать каждую. А как исчез труп? Это уже была та история, о которой лучше умолчать, учитывая то, что во всех этих происшествиях замешан не я один.

– Габриэль твой друг? – тихо спросил я у Ноэля.

– Единственный, кто от меня не отвернулся после всех моих неудач, – печально вздохнул тот в ответ.

– Представишь нас друг другу? – спросил я, но в этом не было надобности. Габриэль уже двигался к нам, и, наверное, впервые его походка была медлительной и неуверенной.

Неуверенность в поведении, робость в пожатие руки, страх перед знакомством с новой личностью и в то же время неодолимое притяжение. Для Габриэля все эти ощущения были в новинку, но он, явно, почувствовал, что рядом с ним затаился зверь. Он не был колдуном, как и все де Вильеры, но чутьем обладал безошибочным. Скорее всего, и ему по наследству передались какие-нибудь особенные таланты, о которых он сам и не подозревал и уж тем более не пытался развить, поскольку в колдовство не верил. Казни в Рошене проходили на его глазах и в то же время мимо него. Казнят виновных, так считал Габриэль, если эти люди и не колдуны, значит, еретики или преступники. События истории развивались рядом с ним, но он не замечал, что уже в них участвует. Надо же было оказаться родственником тех самых де Вильеров и выбрать себе участь совсем не завидную, но вроде бы напрямую связанную с их пристрастиями, хотя на самом деле и являющую полную противоположность им всем. Габриэль тоже был охотником и убийцей, но кровожадность, проснувшуюся в нем, пытался прикрыть видимостью благородства. Он ведь на службе у закона, он охотиться за теми, чьи головы полны злых умыслов. Отдавал ли он сам себе отчет в том, что ему все равно за кем охотится, за убийцами или за невинными. Просто он де Вильер, и дурная наследственность велит ему мучить и убивать, кого бы то ни стало. Знал ли он об этом или, действительно, верил в то, что совершает подвиги, а не гонится за запахом крови.

– Я очень рад, – только и смог пробормотать он при рукопожатии.

И я рад, что наши пути перекрестились, инквизитор, чуть было не сказал я, но вовремя опомнился, никто здесь не знает, что Габриэль помощник инквизиции, что он тоже по-своему палач, и если я проговорюсь, то тут же выдам себя.

Я пожал его ладонь слегка, но под легким давлением моих пальцев чуть не хрустнула непрочная человеческая кость. Глаза Габриэля чуть расширились, то ли от страха, то ли от удивления. Он и хотел бы вырвать пальцы из железной хватки, но не мог. Я поскорее разжал руку и спрятал в складках плаща, нельзя позволять ему заметить, что я обладаю сверхъестественной силой.

Случайно звякнул колокол на башне, будто кто-то, ловкий и озорной, дернул за язычок, а сам рассмеялся и спрятался. Я слышал этот тихий ехидный смешок, но людей привлек и насторожил долгий протяжный звук самого большого колокола, который в это время должен был бы молчать. Сейчас в высоте мог бы разлиться многотонный золотистый перезвон, но проказник, кем бы он не был, не решился повторить шутку во второй раз, наверное, обжегся с непривычки, ведь немногим из волшебной расы, кроме меня, удавалось оставаться невредимыми в церкви. Звон прекратился, осталось только эхо, и, тем не менее, Ноэль поспешил извиниться.

– Мне нужно пойти посмотреть, в чем дело, – с запинкой проговорил он, бросил быстрый взгляд на меня, словно спрашивая, не мои ли спутники причиной этому. Я, едва заметно, отрицательно покачал головой, сторонний наблюдатель мог подумать, что это всего лишь знак недоумения, и я тоже удивлен тем, что колокол зазвонил в пустой церкви. Медный язычок был слишком тяжелым, чтобы его мог качнуть просто ветер, звонарю требовалась недюжинная физическая сила. Да, и ветра сегодня не было.

Ноэль уже скрылся в пустом здании, а Габриэль не в силах долго выдержать моего взгляда тоже посмотрел вверх, на колокольню, и нервно усмехнулся.

– Наверное, грим, – пробормотал он.

– Вы верите в существование гримов? – я был немного изумлен. Инквизиция, конечно, верит в ведьм или делает вид, что верит, но в существ, которые селятся на церковных кладбищах или воют под окнами больных, предвещая тем скорый конец, она попросту верить была не должна, чтобы не подорвать собственного авторитета. Разве можно искать защиту от нечисти на церковных землях, если такие существа смело разгуливают там и даже обитают?

– Не то, чтобы верю, но о них часто говорят, – неуверенно пробормотал Габриэль, он, явно, хотел сказать что-то совсем другое.

– Это грима вы пытаетесь высмотреть на колокольне? – с чуть заметной насмешкой осведомился я.

– Возможно, – уклончиво ответил он. – Во всяком случае, я пытаюсь понять, кто навел беспорядок.

– Естественно, ведь это ваша обязанность – вылавливать и наказывать нарушителей порядка, – чуть высокомерно констатировал я и нахмурился, невежливо было напоминать Габриэлю, что он здесь всего лишь выполняет службу.

– О, вы уже знаете, – только и смог протянуть он.

– Ноэль сказал, – я пожал плечами так, будто пытался объяснить, что вины Ноэля здесь нет, если бы и не он, то кто-нибудь еще рассказал бы мне о его расследовании. Такие новости облетают окрестности быстро, как лесной пожар.

– На колокольне нет никого похожего на черного пса или теленка, – как бы между прочим, заметил я, чтобы перевести разговор на что-то менее обидное, но все равно между нами с Габриэлем даже в разговоре сохранялась дистанция недоверия, и, как будто, поселилась вражда.

– Разве грим не может принять другой облик? – не спросил, а скорее попытался настоять Габриэль.

– Но сегодня нет похорон, – обычно эти существа смотрели вниз с колокольни только после отпевания.

– Значит, скоро будут, – предположил Габриэль и нервно прикусил губу.

– Говорят, по виду грима во время похорон можно понять, куда отправится душа человека: в ад или в рай, – процитировал я то, что прочел в одном из своих черных справочников много-много лет назад.

– А вы, куда рассчитываете попасть? – вдруг спросил Габриэль, как мне показалось, с вызовом.

– О, так далеко я не заглядываю, – не мог же я сказать, что уже попал в нечто промежуточное, а в аду побывал не раз и при всем этом до сих пор сохранил возможность появляться в любое желаемое время среди людей, общаться с ними, притворяться одним из них, втайне оставаясь существом совершенно сверхъестественным.

Габриэлю, наверное, очень нравилось ставить собеседника в тупик разными каверзными вопросами. В этом он мог превзойти даже своих сотрудников – инквизиторов. Удивительно, как они еще до сих пор не обвинили в чем-нибудь его самого, чтобы избавиться от лидирующей личности в своем тесном кружке. Должно быть, в выполнении различных обязанностей он оказался настолько незаменим, что на его открытый вызов обществу и нагловатость даже старейшины предпочитали закрывать глаза.

– Давайте, пройдемся, – предложил я, мне уже надоело стоять на одном месте, когда тело надолго оставалось без движений, дракон внутри начинал копошиться, если конечности затекали, то огонь еще сильнее бурлил в венах. Габриэль послушно пошел за мной, всего раз обернувшись через плечо на церковь.

– Колокола! – с какой-то странной интонацией, будто боящийся всего, затравленный зверек повторил он. – Не люблю колокольный звон.

Опасно было проговариваться об этом в присутствии его знакомых- инквизиторов или, вообще, церковников, а также суеверных, но Габриэль был так взволновал ощущением того, что убийца близко и прячется где-то в толпе, что сам ненадолго потерял бдительность.

Колокольный звон не любят все проклятые, подумал я про себя. И у меня тоже были моменты, когда кровь сочилась из ушей при одном далеком эхе колоколов. А Габриэлю сейчас особенно тяжело, потому что Даниэлла, державшая всю темную силу семьи в своих руках, теперь мертва, Батист не приспособлен и не может удержать духов, которые должны были бы ему подчиниться, а вместо этого пользуются его неосведомленностью, и сами верховодят им. Старый граф тоже мертв и поделать ничего не может. Естественно, в такие смутные времена, когда темная мощь всего семейства выпущена на свободу и неконтролируема, Габриэля стократ сильнее мучает его собственный темный талант, затаившийся где-то внутри и пока что дремлющий.

Мы отошли, как можно дальше, так, что кучке сплетничающих людей стало нас не видно. Я думал, что теперь-то уж точно Габриэль, забыв об осторожности, накинется на меня с кулаками, но он даже не делал попыток нагрубить или сказать колкость. Наоборот, теперь он терялся в моем присутствии. Какая перемена.

– Вы хотели вызвать кого-то на дуэль, например меня? – я сам полез на рожон и не жалел об этом, если сейчас вдали от свидетелей я убью Габриэля и оставлю где-нибудь в зарослях или в овраге его окровавленный труп, то у местных жителей будет только больше тем для пересудов.

– С чего вы взяли? – удивился он.

– Просто, вы смотрели в мою сторону так, будто собираетесь убить. Не помню, чтобы я был знаком с вами раньше, а уж тем более дал повод для драки, но раз уж мы с вами столкнулись только что и сразу прониклись желанием причинить друг другу вред, то повод для дуэли придется изобретательно найти. Так делают сейчас все смутьяны в Рошене.

– А в Виньене? Я давно там не был.

– Там другие законы, – я предпочел умолчать о том, что Виньена теперь принадлежит мне, и все законы там устанавливаю я.

– Я ни в коем случае не хотел причинить вред никому невиновному, – как-то странно произнес Габриэль, особенно выделив последнее слово. Он чуть сдвинул поля шляпы со лба, словно свежий, морозный воздух, дунувший ему в уши и лицо, мог облегчить мысли, избавить мозг от какой-то тягостной ноши воспоминаний или просто дурных дум.

– Иногда я чувствую себя близоруким, – наконец признался Габриэль. – Когда смотрю в толпу и вижу, что где-то там притаился преступник, но отличить его взглядом от прочих людей не могу, разве только чутьем. Со зрением у меня еще в детстве было неважно, наверное, потому что иногда я замечаю то, чего не может заметить никто другой. В инквизиции часто и назидательно повторяют, что участь ведьм – костер, а удел ясновидящих – конечная слепота.

– Вы верите в это?

– Я… – Габриэль запнулся, слишком поздно осознав, что сболтнул много лишнего, ведь он общался с почти что незнакомцем. Сегодня он впервые меня увидел и ничего обо мне не знал. Моя дружба с Ноэлем не рекомендация, ведь тот привык утешать всех страждущих подряд и по-доброму общаться со всеми, кто только не переступит порог церкви. Невозможно было предугадать, как я поступлю, выслушав такое откровение, не отправлю ли тайный донос?

– Я только хотел сказать, что смотрел так пристально не на вас и не на Ноэля, а на того, третьего, который стоял за вами. Его я различал отчетливо, а вас смутно, – он поднес руку ко лбу, будто от этого его мысли могли стать яснее, блеснули разводы чернил на чуть вымазанных пальцах и кольцо с фамильной печаткой де Вильеров.

– Все это правда, – поклялся Габриэль. – Я видел рядом с вами кого-то другого, и он очень мне не понравился. Кажется, он стоял прямо у вас за плечами и напоминал тень.

– А какая эта тень была по форме? – уж не с крыльями ли, подумал я, тогда это точно не галлюцинация, а правда.

– Не знаю, я же сказал, что плохо вижу, – с чувством выпалил собеседник, его самого, явно, раздражало то, что он не обладает зоркостью дракона, возможно потому, что еще более развитое зрение заложено не в его зрачках, а глубже, в душе. То могло быть только тайное зрение, способность видеть то, что другие не видят. Таких, как Габриэль, множество, и редко кто из них догадывается о том, что способен видеть другой параллельный мир, о котором люди не знают, а также выходцев из него.

– Может быть, это была тень колокольни или портала? – я попытался навести Габриэля на ложный след, но это не удалось. Собеседник не засомневался даже на миг.

– Нет, то было живое существо, – упрямо возразил он. – Я знаю, я чувствую обычно такие вещи.

Габриэль все больше напоминал мне Винсента, такой же нервный и вспыльчивый, до полного сходства ему не хватало одной лишь хитрости. Врать и притворяться с такой же изобретательностью, как мой старый друг, он бы, явно, не сумел. И открытым, казалось, навечно юным лицом, он тоже напоминал Винсента, вот только глаза были напряженными, будто все время ищущими кого-то, а не плутоватыми, и цвет другой, темно-синий, как грозовое небо, а Винсент хоть и умел, наверное, с помощью колдовства менять цвет своих глаз, но предпочитал, чтобы они всю жизнь оставались карими. Я уже давно не видел его, но все еще помнил этот теплый ореховый оттенок, иногда, конечно, например, при каждом приступе гнева дужки глаз Винсента переливались всеми радужными тонами, но для меня они всегда были сравнимы только с орешником. Да и сам Винсент, пожалуй, тоже, общение с ним всегда было, как прогулка возле ореховых зарослей, за которыми притаился и наблюдает кто-то, постоянно желающий ближним зла.

В отличие от Винсента Габриэль не превозносил свои тайные способности, а, напротив, их стеснялся. Он даже в полной мере не осознавал свою необычность, отказывался причислять себя к проклятым или даже верить в то, что его родня поколениями отдавалась во власть темных сил. Даниэлла на миг добилась триумфа, решила, что сможет командовать злом, которое призвала, а затем последовало болезненное падение. Теперь она пополнила число моих невольников, как, возможно, вскоре их пополнит и Батист, в том случае если продолжит упрямиться и идти по моим следам, как ищейка.

– А мне знаком ваш голос, – вдруг произнес Габриэль.

Конечно, знаком, усмехнулся я. Как он только раньше не припомнил. Однако все, что он мог вспомнить обо мне, это звук моего голоса, точнее, самые низкие шепчущие ноты. Ведь это я после того, как убил Даниэллу, прилетел к нему, ворвался прямо в окно здания инквизиции, склонился над изголовьем спящего так, чтобы он ощутил на своей щеке мое огненное, обжигающее дыхание и проснулся. Тогда я требовательно шепнул ему:

– В поместье несчастье, отправляйся туда!

Он вскрикнул от сильного ожога, вскочил с постели и начал озираться по сторонам лишь тогда, когда меня уже и след простыл. Ему и хотелось бы отправиться в поездку, но старшие по службе его не пустили. Сам Августин прочел ему длинную лекцию о том, что ночью к нему приходил не дьявол, таковой в священное место просто зайти не может, и обжегся Габриэль, скорее всего, от свечи, совсем не важно, что свеча ночью зажжена не была, об этом все как-то забыли. Да и где это видано, чтобы кто-то подбирался по ночам к постели служителя инквизиции и обжигал его своим дыханием? Августин решил, что покрывает своих хозяев, и старался, как мог. Габриэля тогда не выпустили из Рошена, под предлогом того, что если нечистый искушает его даже во снах, то уж вне пределов священного места ему будет точно угрожать настоящая опасность. А теперь, когда слухи о пропавших без вести дошли до Рошена, было уже слишком поздно. Даниэллу из могилы я еще смог поднять, а вот Батиста перевоспитать уже не смогу. Он приехал в поместье очень не вовремя и, как последний простачок, попался в сети зла. Если бы тогда рядом оказался кто-то живой из его родни, то неприятностей можно было бы избежать. Они бы вместе посетовали на судьбу, начали бы рыскать по саду и парку в поисках преступника, в итоге опустошили бы пару бутылок и заснули на какой-нибудь подстилке. Когда ты не один, а в компании сочувствующего человека, то колдовство не может так явно проявить себя. Но компании у Батиста в роковой день не оказалось. Он остался в опустошенном поместье один на один с колдовской книгой, жестоким наследием, доставшимся потомку от порочных предков, и колдовство взяло над ним верх. Духи заговорили с человеком, оставшимся в одиночестве, так сладкоречиво и развязно, как не решились бы обратиться к компании из двух или трех человек. Им удалось соблазнить Батиста и полностью подчинить его себе. Он, наверное, и сам не подозревал, как из хозяина превратился в раба. Те, которые по завещанию должны были бы стать его слугами, теперь смело руководили им. Духи любят напроказить, из желания посмеяться и взять свое после стольких лет службы, они еще подтолкнут Батиста на самую рискованную авантюру.

– Мы точно с вами раньше не разговаривали? – выспрашивал между тем Габриэль.

– Не припомню, – соврал я и даже не ощутил себя виновным во лжи, лгать в последнее время приходилось слишком часто, так, что это уже, пожалуй, стало входить у меня в привычку, как и у Винсента. Дурной пример почти всегда заразителен. Оставшись без своих порочных, но любимых друзей, я невольно начал им подражать.

– Возможно, мы все-таки раньше встречались, например, на карнавале, когда я еще не был… – Габриэль чуть не сказал « на службе инквизиции», но вовремя удержался. – Когда я еще посещал такие развлечения. У вас есть титул…

– Я – маркиз, – по привычке ответил я. С тех пор, как я купил одно поместье недалеко от Виньены, то считал, что по праву могу пользоваться титулом бывшего, разорившегося владельца. Конечно, для меня это было весьма ощутимое понижение, но не говорить же Габриэлю, которой и без того необъяснимо ощущал неловкость в моем присутствии, что на самом деле я – коронованная особа. Я вообще не любил ничем хвастаться, или ставить себя выше других, высокомерие прижилось во мне, как норма поведения, но с людьми, заинтересовавшими меня, я всегда старался говорить по-дружески.

Габриэля я мог бы сделать своим другом, убедить его перейти на мою сторону, но не хотел. Он слишком сильно напоминал мне о том беглеце, который предал мое доверие. Не то, чтобы Габриэль мог оказаться таким же лживым и подлым. Напротив, ложь давалась ему с трудом, и уже по тону голоса можно было определить, когда он неискренен. Он мог бы отлично послужить мне, естественно, после того, как я бы открыл ему глаза на правду, на потусторонних хозяев Августина, на тайны его семьи, а также многих знакомых. То есть, после того, как он бы понял, что заблуждался относительно честности окружающих и не смог бы больше доверять им или кому бы то ни было, кроме меня. Я бы пригласил его к теням или в Лары, город некогда великий, но теперь уже почти целиком отрезанный от мира, где сверхъестественное сравнялось с реальным. Там люди жили бок о бок с волшебными созданиями, вместе посещали балы, играли в карты, заключали долговые обязательства и надеялись, что господин дракон позволит им и в дальнейшем вести веселую, беззаботную жизнь.

Окажись Габриэль там, и он бы понял, что таких, как он, много, и есть те места, где колдовство не считается пороком. Жаль только, что я не хотел оставить нового знакомого рядом с собой. Каждый раз, смотря на него, я вспоминал Винсента, его магию, его лесть, его ложь, его выразительные, в гневе многоцветные глаза, чуть насмешливые, бездонные, лукавые и всегда лживые.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – Габриэль хотел пожать мне руку, но вспомнил о неприятном ощущении и не стал.

– Вы останетесь здесь, где нет даже постоялого двора? – не мог же Августин приучить его с радостью спать на голых камнях и утешать себя только молитвой и надеждой на скорую удачу.

– Перед именем одного моего знакомого откроются двери любого дома, – уклончиво ответил Габриэль. – Жаль, конечно, что ближайшая деревня сгорела, рассказывают, в ней были отличные харчевни, и хозяева всегда позволяли задержаться там на ночлег. Кстати, как вы думаете, от чего начался пожар?

– От неосторожности крестьян, кто-то опрокинул свечу, не закрыл заслоном разожженную печь или оставил лампаду без присмотра. Всякое могло произойти.

– А в то, что несчастье наслал на дома кто-то, обладающий колдовской силой, вы не готовы поверить?

– Можно поверить даже в то, что по деревне в ту ночь бродил дьявол и решил устроить там погром. Верьте во что угодно, все, что сгорело, уже не восстановишь.

– Ужасно, – Габриэль посмотрел на выжженную почву у себя под ногами, стряхнул золу с ботфорт. – Сложно поверить в то, что дома, так долго стоявшие здесь и не поврежденные за годы никакими случайностями, вдруг в один миг могли вспыхнуть, как вязанка хвороста. Ведь раньше никто не опрокидывал свечей и не давал огню в печи разбушеваться. Неужели всего за одну ночь в деревне могло завестись столько неосторожных людей, или же пришел кто-то, кто с самого начала замышлял недоброе, и пожар это его рук дело.

– Если вы не хотите верить в случайность, тогда предполагайте самое худшее. А вдруг ваше предположение окажется правдой. Тогда вы станете величайшем следопытом из всех существующих, ведь никто, кроме вас, не смог определить, в чем суть дела.

– А я надеюсь выяснить всю правду, – упрямо заявил Габриэль.

– Как и каждый, кто исследует какое-то таинственное явление, – кивнул я и едва смог сдержать смех. Этот глупец и представить себе не мог, что сейчас идет бок о бок с живым воплощением этого самого таинственного явления и даже заподозрить своего спутника ни в чем не может. В какую только сторону направлена его бдительность? Он осознает, что причина всех бед где-то рядом, но даже понять не может насколько близко. Он ищет опасность где-то в нескольких метрах от себя, даже не подозревая, что она шагает в ногу с ним.

– Оставшиеся в живых поговаривают о драконе и, наверное, совсем спятили, – Габриэль остановился, будто только сейчас в полной мере осознал, что под его ногами та самая, выжженная адским пламенем земля. Кругом простиралась та самая пустошь, на которой еще недавно полыхало пламя и гибли люди.

– Вполне возможно, что они просто околдованы или же пытаются замести следы собственных колдовских опытов, – предположил он про пострадавших. Скорее всего, в его образованную, но не слишком догадливую голову такое предположение вложил Августин. А самому Августину это нашептали те, кто хотел умалить мои заслуги в глазах всей волшебной расы. Мол, дракона уже никто не боится, все смертные считают, что такой грандиозный пожар, который может учинить лишь золотой владыка теперь под силу вызвать любому мелкому практикующемуся магу. Конечно, во власть дракона из смертных мало кто верил и раньше, пока не замечал светящийся золотой силуэт в поднебесье и горячее дыхание, извергнутого сверху, с недосягаемой высоты огня. Но только сейчас кто-то, очень ловкий и заинтересованный в понижении моего, до этого непререкаемого авторитета, начал плести против меня целую паутину интриг.

– Я должен пойти в поместье де Вильеров, взломать чугунные ворота и посмотреть, не осталось ли каких-то улик в доме или в саду, – посетовал Габриэль. – Не хотите составить мне компанию. Конечно, в том случае, если вы не из робкого десятка, на что я очень надеюсь.

– Каждый хочет оказаться смельчаком, но нельзя равнять смелость с безрассудством.

– Что вы имеете в виду? – Габриэль нахмурился.

– То, что в этом поместье нет ничего, кроме паутины и тараканов. Вы не услышите там ни песни призрака убитой леди, ни тайного заговора, ничего, кроме мышиной возни. Говорят, это злачное место, и вряд ли в нем вы найдете что-то наводящее на след, разве только свалитесь с полуразрушенной лестницы или столкнетесь с другого рода опасностью.

– Например?

– Это заброшенное местечко давно уже могли облюбовать контрабандисты или шайка разбойников. Если туда и идти, то с целым полком и при свете дня, а не в одиночку, когда уже начинает смеркаться.

– Совет не плох, но я продолжаю рассчитывать на то, что мне улыбнется удача. А если я и замечу бандитов, то попытаюсь стать для них неуловимым.

– Прочтете их мысли и будете прятаться в те места, о которых они не подумают?

– Откуда вы знаете, что иногда мне удается читать мысли? – насторожился Габриэль.

– Ниоткуда. Я просто решил подшутить. Вы воспринимаете все чересчур серьезно.

– Да, наверное, – Габриэль потупился. – Забудем о том, что я сказал про чтение мыслей. Я тоже иногда люблю пошутить, но теперь стал в этом крайне неловок, служба заставляет расставаться со старыми привычками. Я уже не в высшем обществе, а в сети различных поисков и преступлений. Шутки со смертью плохи.

Он не решился сказать, что Августин учит его спасаться от чтения чужих мыслей, как от греха, потому что это тот дар, который приходит к людям с темной стороны. На самом деле, Августин вовсе так не считал. Он сам был бы не прочь понять, что творится в умах окружающих, не строит ли кто-то планов мести ему, не желает в скором времени отстранить его от власти. И он боялся, что Габриэль один раз сможет заглянуть в его собственные мысли и узнать о его тайных покровителях.

– Так не шутите со смертью, и останетесь живы, – посоветовал я Габриэлю. Бедняга даже не осознавал, насколько близко к смерти он сейчас находится. Несколько лицемерных пожеланий удачи могли бы сорваться с моих губ, но не сорвались. Прощание было простым, без рукопожатия, я решил пощадить нервы и кости собеседника.

– И все же мне придется обшарить каждый дюйм земли в поместье, – Габриэль улыбнулся так, будто кидал вызов судьбе. –Прощайте, предупредите Ноэля, чтобы он во время своих ночных бдений запирал двери и постарался не попасть в руки того душегуба, который, я уверен, бродит где-то поблизости. И сами будьте поосторожнее!

– Вам тоже осторожность не помешает, – я махнул ему на прощание и шутливо произнес, – до свидания, ловец удачи.

Какую-то часть пути мне пришлось идти пешком, а не лететь и не исчезать из вида, чтобы полностью не испортить свою репутацию в глазах отважного следователя. Стоило мне только оказаться вне поля его зрения, и я, как обычно, пустился в полет. Ветер прикоснулся к разгоряченной коже, словно способствуя ее превращению в золотые чешуйки. К тому времени, как я добрался до Рошена, я, конечно, снова стал человеком. Звездное небо куполом окружало город, как во время нашего разговора с Анри. Мы заключили своего рода сделку, я помогаю ему исполнить самое сокровенное его пожелание, а он должен забыть обо всех наших распрях. Об этом не стоило даже говорить на словах, смысл моей помощи и так был ясен. Я хотел избавиться от подземных недоброжелателей, но не путем казней, а благодаря простой договоренности.

Посмотрев на темное, усыпанное звездами, словно блестками, полотно неба, я решил, все, сегодня последняя ночь, пора идти на набережную и вручить просителю то, о чем он меня так горячо умолял.

В поместье, из которого Перси почти что выгнал жильцов, было не то, чтобы спокойно, но и бурных ссор пока не слышалось, так, что я облегченно вздохнул, переступив порог. Чьи-то ловкие худые руки тут же сняли с меня плащ и повесили на вешалку в прихожей.

– Сударыня так велела, – пояснил Перси, отряхивая невидимые пылинки со всего плаща, от воротника и до длинных пол.

– Принести вина, эля или чего-нибудь покрепче? – медоточивым, явно недавно выбитым из него наставницей тоном осведомился Перси. – Сударыня нашла в погребах вина почти столетней выдержки и решила, что вам они понравятся?

И уже ясно было без слов, что эта же самая сударыня велела мне их предложить.

– Спасибо, Перси, но сегодня я предпочту побыть немного трезвенником, – я отослал его повелительным взмахом руки, иначе чего доброго, по наущению своей новой госпожи, Перси стал бы так же сладкоречиво, но настойчиво требовать, чтобы я тотчас снял сапоги и отдал ему для чистки.

Похоже, мои распущенные нагловатые слуги на этот раз попали в хорошую школу. Кто, кроме новой суровой госпожи, мог за такой короткий срок преподать им урок хороших манер.

В доме был наведен такой порядок, какого я не видел уже давно. Все канделябры и бра были начищены так, что сверкали. На портьерах, креслах и коврах совсем не осталось пыли. Множество неизвестно откуда взявшихся изящных вещиц было расставлено на каминных полках и низких столиках. Отполированные настенные зеркала отражали пламя зажженных свеч. Наверное, Перси долго и энергично работал в качестве лакея.

Пушистый ковер под ногами заглушал шаги, иначе кто-то тут же кинулся бы мне навстречу. Когда я вошел в так же тщательно убранный музыкальный салон, Орисса стояла у настенного зеркала и примеряла очередную парюру, которую принесла ей Даниэлла. Саму Даниэллу я заметил у окна. Она нервно поглаживала штору и держалась поближе к распахнутым ставням, чтобы можно было тут же улететь, если Орисса снова выпустит коготки.

– О, с возвращением! – Орисса заметила мое отражение в зеркале и радостно, как ребенок, улыбнулась. Вот только, несмотря на искреннюю радость, в ее глазах все равно остались лукавые искорки.

– Знаю, меня долго не было, – предупредил я все упреки и бросил быстрый взгляд на Даниэллу, которая почему-то сменила свой наполовину истлевший наряд на голубое платье с высокой талией, которое больше бы подошло к первому балу, чем к ночным похождениям по городу. Шею она прикрыла бархаткой, наверное, потому, что Орисса начала дразнить ее из-за шрама.

– Что мне сыграть для тебя, – шурша юбками и поправляя сверкающие браслеты на запястьях, Орисса прошла к клавесину. – Какую музыку ты предпочтешь сегодня вечером?

– Орисса… – обратился я к ней и тут же умолк, я понятия не имел, как сообщить ей об Анри.

– Ты вообще никогда не говорил, какие мелодии тебе нравятся и нравятся ли вообще, – она щебетала без умолку, не давая мне вставить и слово. – Даниэлла говорит, ты предпочел бы слушать панихиду, чем мою музыку, но, по-моему, она слишком преувеличивает. Ведь раньше тебе нравилось, как я играю.

Она пробежала пальчиками по клавишам, и приятные, стройные звуки разлились по салону. Ее игра была, явно, благозвучнее, чем похоронный марш, но сейчас ни говорить об этом, ни слушать ее концерты я не собирался. Я должен был рассказать ей об Анри.

Крышка клавесина со щелчком захлопнулась по моему повелению, чуть не прищемив ее изящные пальчики.

– Орисса, я хочу сказать тебе нечто очень важное!

– Важнее, чем моя игра? – она обиженно надула губки.

Я подошел к ней, отвел мягкий пшеничного цвета локон с ее плеча и заметил, что сеть язвочек на шее не только не исчезла, но, напротив, даже стала сильнее. Крошечные алые точки четко выделялись на фоне лилейной, бледной кожи.

– Ты хочешь всю жизнь музицировать только для меня? – я с легким презрением взглянул на изящный, с полированной крышкой клавесин.

– Да, – с детским упрямством заявила она.

Я сделал знак Даниэлле уйти. Она тихо обиженно фыркнула, но послушно выскочила за дверь, которая сама по себе отворилась и затворилась за ней.

– Есть кто-то, кроме меня, кто очень тебя любит, и ты тоже должна его полюбить, – я решил говорить с Ориссой напрямую, иначе до ее блуждающих мыслей было не достучаться.

– Почему? – с безразличием осведомилась она.

– Потому, что только благодаря ему, ты снова жива.

– Я до сих пор думала, что жива только благодаря тебе, – Орисса гневно царапнула крышку клавесина, нещадно обдирая блестящую полировку. – Скажи, что ты просто пошутил! – потребовала она.

– У меня сейчас нет настроения шутить, я сказал тебе правду.

– Но ты был первым, кого я увидела, ты был ангелом… – девушка чуть не ударилась в слезы. – А сейчас… сейчас ты говоришь, как…

– Как кто? – строго спросил я, у нее не находилось сил или желания договорить.

Орисса минуту вглядывалась в мои глаза, а потом выпалила.

– Как демон!

– Такой я и есть, – равнодушно подтвердил я.

– Неправда!

Я отошел от нее, но она вскочила с тумбочки и кинулась за мной, потянула за рукав.

– Ты не демон, ты лучше всех, кого я знала при жизни и знаю теперь, после воскрешения, – настаивала она.

Я воскресил ее не потому, что захотел этого сам, а по заказу другого, но сказать ей об этом было бы слишком жестоким ударом. Всего миг, и в моих руках очутилась ее накидка, подбитая соболем, бесполезно было посылать Даниэллу за теми вещами, до которых я могу дотянуться сам одним мысленным усилиям. Хотя Орисса, наверное, уже приучала ее к роли служанки. Пора кончать со всей этой неразберихой. Это же чистое безумие держать у себя и воспитывать в дальнейшем ту, которая предназначена для другого. Пора отвести ее на набережную, позвать Анри и никогда больше не вспоминать о них обоих.

– Пойдем, я познакомлю тебя с ним, – предложил я, протягивая ей накидку. – Он отнесется к тебе с большей галантностью, чем я.

Орисса только фыркнула, презрительно и недоверчиво, даже спрятала руки за спиной, будто говоря, что не собирается наряжаться и куда-либо идти.

– Пойдем! – повторил я, но идти на набережную уже не было надобности. Анри сам заявился к нам. Стоило задать вопрос, как он прошел в охраняемый моими слугами дом, но, предупредив вопрос, он красноречиво кивнул в сторону раскрытого окна. Распахнутые ставни, как будто впускали ночь в наше имение, а вместе с ночью и всех тех странных, губительных и очаровательных существ, которые бродят в ночи.

Таким элегантным Анри еще никогда ко мне не являлся. Его светлые волосы были расчесаны так, что чуть ли не сверкали и мягкими прядками спадали на лоб. Ряд пуговиц на кафтане из алого бархата был начищен до блеска. Короткий плащ удерживали серебристые тесемки, перевязанные свободным узелком. Он облокотился о бюст, стоявший возле книжного шкафа и напоминал не изгнанника, а волшебное, сотканное из лунного сияния существо, озорного эльфа, который вдруг решил превратиться в галантного кавалера.