Читать книгу Чародей из Серого замка - Наталья Борисовна Русинова - Страница 1

Оглавление

За Богумилом пришли, когда солнце вовсю клонилось к закату, а из-за корявых, как душа грешника, туч выползала чахлая луна. В дверь постучали, точнее, робко поскреблись.

– Милсдарь, там это… стражники внизу, хотят сопроводить вас в усадьбу. Говорят, с вами лично господин Синекур знакомиться желает, – пролепетал стоящий на пороге мальчишка, что час назад подавал ему внизу в трактире запеченное вепрево колено с горчицей, такой ядреной, что от нее до сих пор свербело в носу. Еда была хороша, а малец, которого хозяин отправил обслуживать гостя, трясся так, что Богумил пожаловал ему сверх платы медяшку – за усердие.

Поди не каждый согласится даже за большую мзду обслуживать колдуна, борющегося с нечистью поганой, да чудищами. Богумил понимал – к нему отправили самого бесполезного работника, которого в случае чего не жалко. Видно же: слабый, недокормленный, ключицы из ворота застиранной рубахи выпирают, руки тонюсенькие, как у девки. Но стоит, держится, блюдет лицо трактира. «Золотые головы» в Бродянике не зря считались лучшим заведением в округе.

Богумил невольно вспомнил себя в этом же возрасте. Семью кметов, где праздничными были те редкие дни, когда отчим не пил. Тогда матушка улыбалась чаще, пела детям колыбельные, пекла тестяных «уточек» с собранной в окрестных лесах ежевикой. Были деньки, да…

В подполе, когда отчим впадал в злобное хмельное буйство, они прятались намного чаще.

А потом матушка застудилась, полоща белье на речке, и померла, трех дней не прошло. А через сутки после похорон явились ведуны из Серого замка. Назывался он, конечно, по-другому, но дети, двое темноволосых мальчишек и девчонка – рыжая конопушка, этого не знали. И человек, которого они всю жизнь любили и почитали, хотя, справедливости ради, не за что было его ни любить, ни почитать, продал отпрысков за три злотых чернокнижникам в услужение.

С тех пор минуло почти двадцать лет. Миленка так и осталась в замке, где юнцов растили, как будущих воинов против нежити. И да, учили среди прочего и чернокнижию, ведь надо уметь разбираться и с последствиями наведенных злых чар. Вышла замуж за одного из писарей и, кажется, была счастлива. Во всяком случае, ходила довольной, румяной, справно одетой и не битой. Муж ее хмельным брезговал, потому Богумил был за младшую сестру-егозу спокоен.

Брат Вацлав погиб прошлой зимой случайно – поехал на пару часов в соседние Малые Топи, проредить поголовье болотных кочечников, а нарвался на букавца, насмерть поранившего его огромным изогнутым рогом.

А сам он, Богумил, нынче едет в Чаросвет по указанию повелителя Царьграда, выслеживать штригоя. Проклятый упырь налетел, откуда не возьмись, среди бела дня, что для их кровососьего племени и вовсе дело неслыханное, скогтил младшую дочку короля Феофана и унес в горы. Искали девчонку неделю. Нашли только изуродованную голову.

Феофан чуть с ума не сошел от ярости. Собирался сам ехать за штригоем в поход. Советники во главе с верховным наставником Серого замка Радагастом Мудрым отговорили.

«Тут не грубая сила нужна, повелитель. Погубит вас упырь, коли поедете вдогонку с отрядом, передавит в пути по одному. Сильна тварь, раз уж ей дневное светило не помеха. Тут нужны опыт, хитрость и холодный расчет. Горе же туманит рассудок, заставляя забыть об осторожности. Останьтесь. Я знаю, кого послать, он и один справится. На рожон не полезет, будет внимателен. Привезет вам голову паскудника», – пообещал Радагаст.

И вот теперь Богумил в дороге уже неделю. Ехал в одиночку на пегой норовистой кобыле Жарехе, ночевал один раз в трактире с клопами, которых удалось вывести из одежды только заклинанием Священного Огня, два раза – в избах, что топили по-черному. Селяне боялись нелюдимого черникнижника в зеленом камзоле, подбитом дорогим бархатом (дублет, рукава которого были окованы серебром против нежити и природных нечистецов, Богумил надевал только перед боем), но препятствий не чинили. Отлично понимали: до градоправителей с их защитой далеко, до ксендзов с их молитвами – тоже. А упыри с незаложными покойниками и прочей пакостью – вон, за околицей.

Однако Бродяник оказался селом большим и зажиточным – был здесь и небольшой храм, и неплохая мыльня, и веселый дом с гулящими девками (все заведения находились на одной улице), и даже свой пан, шляхтич Синекур, которому жители платили оброк. Наверняка уже услышал о молодом колдуне, прибывшем в город с королевской грамоткой. В документе наказывалось препятствий обозначенному лицу не чинить и всячески содействовать в его стремлениях. Наверное, одичавший в глуши пан решил на диковинного гостя поближе глянуть. Не каждый день столичные колдуны улочки Бродяника узорчатыми сапогами с серебряными набойками топчут.

Богумил расчесал темно-каштановые волосы пятерней, затянул их кожаным шнурком в короткий хвост и со вздохом покосился на кровать, где лежала чистая рубаха.

«Не сейчас, – думал он. – Пан – не девка, чтобы нарядным к нему идти. Узнаю, какого лешего он хочет, и сразу в бани. А потом – к бабам, злотого хватит, чтобы весь их притон выкупить на ночь. Возьму троих, самых красивых, чтобы зубы были целые, сиськи размером с дыню, и бесы плясали в глазах. Прикажу, чтобы спать мне всю ночь не давали, ласкали без устали…»

Богумил с сожалением вынырнул из сладостных мечтаний, нацепил на еще не снятый камзол пояс с двумя клинками и шагнул к порогу комнаты.

– Ну, малец, веди. Посмотрим, что там у вас за пан Синекур.

*

Усадьба выглядела богато, но запущенно. Вокруг дома с потрескавшимися мраморными ступенями и колоннами загадочно шелестел мрачный сад с давно не стриженными деревьями и кустами, в кронах которых цвиркали горластые птахи. А состояние живой изгороди было таким, что впору заводиться лесовикам. Богуслав на всякий случай перепроверил, точно ли взял с собой вдобавок к обычному стальному кинжалу еще и серебряный.

В подворье около усадьбы пана Синекура играли свадьбу – длинный и сутуловатый конюх Вячко брал в жены кухонную девицу Агнешку, румяную и пухлую, но очень скромную в поведении. В невесть откуда взявшемся белом платье, расшитом жемчугами, она напоминала тестяную опару, грозящую вот-вот выползти из кадушки.

– Папенька ей красоту сию на один вечер пожаловал, из сокровищницы, – шепнул Богумилу сын Синекура, молодой Лешек. Он был уже изрядно пьян, и лицо его, очень похожее на лошадиное, раскраснелось от выпитого. Лешек залпом осушил вторую бутылку вина, стоявшую на праздничном столе, наклонился к сидящему рядом колдуну и смрадно выдохнул в ухо. – Потом сам же с нее это все снимет.

Богумил поморщился. Право первой брачной ночи было не в диковинку не только в Чаросвете и его окрестностях, но и во всем Полесском королевстве. Да что греха таить – он сам родился аккурат через восемь месяцев после того, как мать, совсем еще молодую и красивую, прямо со свадьбы забрал в замок пан Яцек Збруев, владевший их деревенькой, и не выпускал из опочивальни почти шесть недель. Да, нарушил все возможные королевские указы, наплевал на увещевания ксендза, просившего вернуть жену законному мужу. Только шляхтич на своих землях и царь, и Бог, кого бы он стал слушать?

Видимо, от настоящего отца и передался Богумилу магический дар, что позволил ему стать одним из самых толковых охотников за нежитью во всем королевстве. Ни сестра, ни брат колдовское ремесло полноценно освоить так и не смогли. Но благодарности колдун не испытывал. Наоборот – будь его воля, он бы всех этих затрапезных сельских панов перевешал вдоль тракта, ведущего из Царьграда в Чаросвет, и пусть бы висели, пока ноги их не обглодают дикие звери, а глаза не выклюют вороны.

К селянам Богумил, впрочем, тоже не испытывал особой приязни. Дикие, невежественные, боящиеся собственной тени, верящие во что угодно, только бы оправдать собственное скудоумие. А еще терпеливы до тошнотворной одури. Колдун наблюдал, как после венчания Агнешку, едва успевшую охладиться квасом в пристройке около кухни, повели в усадьбу. У дверей ее дожидался пан Синекур, отвратительный толстый старик. Ковылял он с трудом, и подойти к гостю с королевской грамоткой не соизволил, лишь передал заверения в своей приязни и приглашение остаться на празднике.

Однако на пухленькую молодку у него прыти, видимо, хватило. Будет лежать на шелковых простынях, как полудохлый водяник в высохшей от летнего зноя реке, а девчонку заставит себя ублажать, поганец мерзкий. И жених новоявленный стоит истуканом, вслед Агнешке смотрит, лицо каменное, пальцы на руках побелели от напряжения. Сжал бы ладони в кулаки, да нельзя – выпорют на своей же конюшне, не сделают скидку на праздник…

«Сдохли бы вы все поскорее от пьянства своего да мерзости, – думал Богумил, потягивая вино из стакана аккуратными глотками. Подливать себе добавки он строго запретил. – Что я вообще здесь делаю? Лучше бы мне сейчас в мыльне голову и пятки чесали».

На усадьбу тем временем опускались сумерки, густые и влажные, пахнущие медом, смородиновым листом и чубушником. В кронах деревьев за спиной нежно твинькал соловушка. На другом краю длинного стола сидели стражники, хмельного в рот не брали, но яствами угощались наравне со всеми. Напротив них пощипывал за бочок жареного гуся ксендз из ближайшей часовни, приглашенный провести венчание.

Селяне плясали под звуки скрипки, на которой играл полупьяный музыкант, и не обращали никакого внимания на происходящее вокруг. Только около растерянного жениха стояла девочка лет десяти в узорчатом сарафане, поглаживая его по плечу и что-то ласково бормоча.

– А эту уже я возьму, когда чуть подрастет, – тут же похвалился изрядно захмелевший Лешек. – Я таких, как Агнешка, не уважаю, толстомясых. Пусть ее конюх немытый трахает. Я стройных люблю, чтобы титьки в ладонь влезали, а не поперек пуза висели. Есть тут одна такая, третьего дня на службу устроилась, Аннушкой зовут. Не девка – цветочек! Волосья чернющие, ниже пояса, на руку в постельных утехах наматывать – самое оно. Глаза синие, личико – как небо над болотами поутру. Оттащу ее сегодня за косу к себе в опочивальню, погляжу, везде ли она такая сладкая и розовенькая.

И молодой шляхтич с прихрюкиванием заржал. Богумил едва сдержался, чтобы не дать ему в морду.

– А если жених у той девицы есть, не чета конюху? – все же спросил осторожно.

– Ну и что? – фыркнул Лешек. – Перетопчется. Все эти смерды живы только нашей с батюшкой милостью. И бабы их – тоже. Захочу – засеку до смерти, захочу – до смерти же заласкаю. Я шляхтич, имею право. А если и сдохнет к утру – мне-то что? Выплачу штраф в казну, пусть на мои деньги богадельни при храмах содержат, старухи тамошние мне все грехи отмолят…

Скрипач на пару минут перестал играть, опрокидывая в себя кружку с пенной брагой. Селяне остановились, и тут ухо колдуна уловило едва слышимый стон. Кто-то натужно мычал в летней пристройке около кухни, за закрытыми дверями. Богумил вскочил на ноги. Ему не хотелось даже двигаться после дальней дороги, но слушать блевотные речи хмельного паныча не хотелось еще больше.

Селяне опасливо расступились перед худощавым темноволосым мужиком в дорогом узорчатом камзоле и с кинжалами на поясе. Ну его к лешему, чернокнижника, сглазит еще. Посмотрит на бабу какую, а у той речь к утру пропадет или понос с кровью начнется.

Перекосившиеся двери в пристройку были заперты, но Богумил наклонился над замком, прошептал коротенькое заклинание, и тот, щелкнув, отворился.

Внутри было прохладно и пыльно, пахло перебродившим квасом и почему-то пудровым дамским порошком. Богумил заметил неладное еще до того, как один из смердов зажег свечу, и в комнате посветлело.

На стуле, обливаясь слезами, сидела давешняя невеста, а ныне молодая жена Агнешка, с краем собственного свадебного рушника во рту и связанными руками. Колдун видел – обездвижили девицу аккуратно, чтобы не причинить боли. Вместо дорогого, в жемчугах, платья на ней была домотканая рубаха с вышитыми по подолу обережными узорами от зла и нечисти.

Судя по произошедшему, помогали они слабо.

Селяне подошли ближе. Конюх Вячко с громким аханьем бросился вперед, едва не отпихнув Богумила в сторону. Торопливо развязал веревки, освободил рот, прижал напуганную жену к своему плечу.

– Что ззззза бесссовщина тут происходит? – пролепетал сзади пьяный Лешек. – Если толстуха здесь, то… кто с батюшкой в опочивальне? Кто, я вас спрашиваю? Отвечайте, ссссмерды!..

К концу сбивчивой фразы шляхтич сорвался на мерзкий, почти поросячий визг.

– Аннушка, – тихо шепнула Агнешка, поднимая от плеча мужа отекшее и зареванное лицо. – Завела меня сюда, попить предложила, а сама дунула мне в лицо ворожбой, и я заснула…

– Но я же сам видел, как тебя… тебя уводили в усадьбу! – вскричал Лешек, неловко, по-петушиному всплескивая руками.

Пальцы Богумила сомкнулись на рукояти серебряного кинжала. Он выпрямился и обвел взглядом притихшую толпу.

– Вперед меня не высовываться, под ноги не кидаться, не орать, не визжать. Уяснили? Пан Лешек, вас это тоже касается.

И Богумил рванул на улицу, быстро обогнул заставленные едой столы и стражников с хмурыми лицами. Однако колдуна они пропустили без разговоров.

Парадная лестница, ведущая к дверям усадьбы, была окутана странным туманом. Все уже закончилось, запоздало понял Богумил, едва взглянув на зеленоватые всполохи, сияющие в темноте, что сладко пахла медоцветами и соломой. Что бы там не оказалось внутри, оно уже не прячется, не боится и сейчас выйдет наружу.

Через секунду тоненькая девичья фигурка в черном шагнула за порог. Следом показалось тело, которое незнакомка волокла за собой, ухватив за шиворот. Толстый Синекур был раза в два ее крупнее, но злодейка с нежным именем Аннушка будто не замечала этой тяжести.

Дотащив тело до верхнего края лестницы, девица швырнула его на мраморные ступеньки, а затем размахнулась и ударила ногой. Синекур с неприятным влажным шмяканьем покатился вниз, оставляя за собой кровавые полосы.

Сзади раздался хоровой бабий визг. Им вторил мигом протрезвевший Лешек, и получалось у него ничуть не хуже.

А Богумил не сводил глаз с Аннушки. Та спускалась неторопливо, держала голову прямо, не обращая внимания ни на стражников, стоящих внизу с обнаженными мечами, ни на истерику собравшихся. Красивая, как молодой шляхтич и описывал. Глазища синие, огромные, носик чуть вздернутый, пухлые и яркие, как вишневое варенье, губки. Такой бы в королевском дворце за троном Феофана в нарядном платье стоять, а не по усадьбам прятаться, втираясь в доверие к наивным селянам и убивая их господинчиков.

Аннушка поймала его взгляд и улыбнулась насмешливо, а затем склонила голову. И Богумил ответил ей. Мигом раньше он увидел на ладной груди, обтянутой черной тканью, цеховой знак – змею, насаженную на меч. А когда тело Синекура докатилось, наконец, до площадки перед усадьбой, увидел и другое.

Остекленевшие глаза старого пана, глядевшие в небо, были желтыми, с вертикальным зрачком.

– Не трогайте Анну! – вдруг раздался из-за спины голос ксендза. Святой отец шумно дышал, и руки его дрожали. – Это я ее… пригласил.

Селяне замерли, стражники опустили мечи. Только Лешек стоял бледный, как полотно, вздрагивая всем телом.

– Доброго здравия вам, господа, – громко сказала девчонка. – Большинство присутствующих знает меня, как Аннушку, помощницу кухарки, нанятую для работы на свадьбу. А теперь позвольте представиться по-настоящему.

Девчонка подняла руки повыше и обнажила запястья, показывая парные татуировки. Та же змея, нанизанная на меч.

– Люди зовут меня Анной из Реогарда. Я жрица земного храма Безымянной матушки, расположенного в двадцати милях отсюда.

А затем она развернула носком сапога голову мертвого Синекура к собравшимся, и те ахнули, отшатнувшись в стороны.

– Меня зовут Анна, – повторила она. – И я убиваю змеев.

Затем она перевела взгляд на все еще всхлипывающую Агнешку, что стояла за плечом мужа.

– Прости меня, лапушка, что заворожила и твой облик на себя примерила. Иначе бы этот подлец мне в руки не дался. А ты аккурат к следующей весне умерла бы родами, подарив миру уродца, ядовитого и умеющего летать с момента появления на свет. Он давно тебя ждал, такую… пухленькую. Худышки их потомство просто не способны выносить. А ты бы смогла, и все бы надеялись, что беременность от мужа, с одного-то раза мало что получается. И берегли бы тебя, как зеницу ока, позволяя гаду полноценно сформироваться.

Вооруженные стражники синхронно взглянули в сторону Лешека.

– Я не знал, – попятился тот, и голос его дрогнул. – Богом клянусь, не знал!

Тело под ногами Анны вдруг зашевелилось. Снова завизжали бабы, но девчонка оказалась проворнее – она выхватила клинок из-за пояса и одним ловким движением отсекла Синекуру голову.

– Ты глянь, живучий какой, – подивилась она. – Сейчас я тебя…

Анна наклонилась и вспорола толстяку брюхо от груди до лобковой кости. Запахло фекалиями и желчью. На мигом набрякшую от крови рубаху хлынули кишки, которые шевелились, словно живые.

Нет, не кишки – змеи. Жирные, лоснящиеся, гладкие, они терлись друг о друга, сплетаясь в чудовищный клубок.

И вот тут Агнешка, наконец, обхватила руками живот и заревела в голос.

*

Утро оказалось для Богумила недобрым. Накануне он до глубокой ночи следил за порядком на свадьбе, внезапно ставшей кровавой, в сотый раз объясняя напуганным и зареванным бабам, что нет, идолище поганое не воскреснет, а змеи из распоротого брюха, ушуршавшие в траву от греха подальше, совершенно не отличаются от любых других местных гадов. И нет, это не тот упырь, которого он ищет, но бояться нечего – кровосос падок лишь на юных и молодых, в чьей крови есть хоть мало-мальский магический дар. Селяне в итоге перестали бояться залетного колдуна и сами жались к нему поближе. И так надоели своими причитаниями, что Богумил едва дождался отряда солдат из окружного гарнизона в трех милях от сел, и с облегчением спихнул заботу о смердах на них.

«Леший бы пробрал эту королевскую грамотку, – с досадой думал он, забрав вещи из трактира и поднимаясь к мыльне. – Плюнул бы, да уехал давно. Так нет, блюсти репутацию приходится. Начнут потом языками чесать, что Феофан к себе приближает самых негодяйских чернокнижников, которые наплевательски относятся к бедному люду, попавшему в такую беду…»

Потом была баня, где колдун не только трижды намылился и ополоснулся, а затем час лежал в горячей бадье с травами, но и отдал нательное в стирку, получив взамен до утра чистую рубаху и порты. А затем он попал в долгожданный веселый дом, где после пережитого напился, как свинья.

– Ссссталбыть, пан-то ваш не Сссинекур, а Сссинекурва змейская, что невесту толстую ожидала, на заду своем чешуйчатом сидючи! И сделать она хотела с девицей то, шшто я со всеми вами этой ночью буду делать, во как! – вещал он заплетающимся языком, лежа головой на чьих-то голых коленях. – А паныч ваш молодой, сталбыть, синекурвин сын!

Бабы хором хихикали, прижимая пальцы к напудренным щекам. А довольный Богумил лежал, прикрыв глаза, и шарил вокруг себя обеими руками, оглаживая то справный девичий бок, обнятый тугим корсетом, то шелковистое бедро в кружевном чулке, а то и сиськи размером с дыню. Все, как он и хотел.

Расплата наутро была страшной. Головная боль раскалывала череп пополам, да так, что он едва выбрался из пропахшей пудрой и любовным потом постели. Пошатываясь и перешагивая через спящих на полу обнаженных девиц, он добрел до сумки с вещами, достал темный флакон с притертой пробкой, откупорил его и осушил до дна.

Сразу же стало легче. Богумил торопливо оделся, ополоснул лицо и руки в стоящем на табурете тазу с водой и розовым маслом, а затем оттуда же напился. Осталось зайти в мыльню за выстиранными вещами, забрать лошадь из конюшни при трактире и тронуться в путь.

Но провидение распорядилось иначе. Внизу, на мягких диванах в гостиной, его ждала Анна, держащая за шиворот Лешека. Молодому панычу волшебных зелий явно с утра никто не поднес, и выглядел он так, словно на нем всю ночь черти по окрестным полям ездили.

– Тебе чего? – буркнул недовольно колдун вместо приветствия. Жрица раздражала своей красотой и свежестью, словно спала в постели из лепестков роз, и не пила на ночь ничего, акромя эльфской гламарии. Не могут честные люди с раннего утра так выглядеть!

– Да вот думаю, сколько с тебя за выполнение твоей же работы запросить, – хмыкнула она и, дождавшись недоуменно поднятых бровей, пояснила. – Пока ты тут всю ночь проверял, у кого из местных распутниц норка туже да слаще, я следы твоего кровососа в усадьбе нашла.

– Где? – так и вскинулся Богумил, забыв про похмелье. – В подвалах? В опочивальне старика? Среди смердового подворья?

– Хуже, – и Анна кивнула на Лешека, судорожно сжимавшего мягкую узорчатую подушечку, коих в избытке валялось на дорогом мягком ковре. – Заголяйся, паныч.

– Не могу, – проблеял тот, краснея, а затем с обидой выпалил. – Зачем ему рассказала?! Я же к тебе за исцелением пришел, думал, поможешь! Вы же, жрицы, лечить умеете!

– Такое – не умеем, – пожала плечами Анна. – Заголяйся, говорю тебе. Что ж ты вчера не стеснялся, когда обещал меня за косу в опочивальню затащить?

Лешек обреченно шмыгнул длинным носом, но послушался – спустил штанину с одной ноги, а затем раздвинул бедра в стороны, стыдливо прикрывая пах.

Но эта часть тела молодого шляхтича интересовала Богумила меньше всего. Гораздо занятнее были воспалившиеся следы от клыков на внутренней стороне бедра. Колдун изумленно присвистнул и тут же полез в сумку за линейкой.

Сомнений не осталось – укус взрослого, даже зрелого штригоя, вдобавок самца. Тварь явно была крупной, хорошо откормленной на детской крови. Богумил очень хотел сплюнуть на пол, но пачкать мягкий ковер постыдился. Чай, не грязный селянин, сраму не имущий и правил приличия не ведающий.

Из-за многочисленных дверей, ведущих из гостиной в комнаты, начали высовываться женские заспанные мордашки. Некоторые, осмелев, подошли ближе и с хихиканьем наблюдали, как приезжий колдун копошится меж раздвинутых ног местного паныча.

– Ну, рассказывай, – поднял, наконец, голову Богумил, – как давно этот упырь у вас гостил и сколько раз он кровь у тебя пил. Еще и умный, курвеныш, шею не стал трогать, так бы в два счета распознали, что за тварь к аристократу молодому по ночам захаживает. Понятно, что искать его здесь уже нет смысла, он давно в Чаросвете. Но, может, ты его хоть немного помнишь?

– Ккккакой курвеныш? – осоловело хлопая глазами, прошептал Лешек. – Ты что несешь, колдун? Девка это была, красивая, три дня подряд у нас гостила, с батюшкой дела какие-то решали. А ко мне ночами приходила, я и не против был, много ли ей крови надо? Знал бы ты, чародей, какая она ласковая, никто с ней из местных баб не сравнится…

Богумил не выдержал – захрюкал, а затем заржал в голос. Ему визгливо вторили гулящие девки, что прятались в полумраке комнаты.

Лешек затравленным взглядом обвел присутствующих и ахнул, прикрыв рот рукой.

– Так это что… мужик был? Со мной был мужик? Я же чувствовал, я же не мог ошибиться!..

И расплакался, совсем по-мальчишечьи, захлюпал некрасивым носом.

– Мужик, мужик, – нехорошо оскалился Богумил. – И раз ты помнишь лишь девку красивую, то заморочил он тебя на славу. Собирайся, в город со мной поедешь, там у судебных менталистов-дознавателей содействия попросим, чтобы в голову тебе заглянули, да морок сняли. Или хочешь здесь остаться? Я бы не советовал. Тебя собственные кметы на вилы поднимут уже дня через три, как только все, о чем здесь говорилось, за пределы этой развеселой обители выйдет.

По резко посмурневшему лицу паныча Богумил догадался – поедет, и еще как. Дурным богатеньким сопляком, что совращен и околдован злым чудищем, прослыть в собственной деревеньке не так страшно, как содомитом. Тут и после смерти не отмоешься. И через сто лет люди срамными словами будут вспоминать, к имени аристократическому приставку делать обидную.

Правда, собирался паныч в дорогу все равно целое утро. Богумил успел забрать из прачечной при мыльне свои вещи, позавтракать и оседлать вредную Жареху.

Когда он вышел из конюшни на улицу, Анна разговаривала с двумя совсем юными девицами в белых чепцах – подавальщицами из трактира. Жрица храма Безымянной матушки поглаживала их по загрубевшим от работы рукам, а те синхронно стояли и всхлипывали. Вот одна не выдержала и повалилась Анне в ноги. Та присела рядом с ней на корточки и что-то зашептала в ухо.

А затем оглянулась на колдуна и поморщилась. Подавальщицы опасливо покосились на мужчину и тут же исчезли за углом таверны, быстро, как мыши.

– Чего они от тебя хотели? – недоуменно уставился Богумил им вслед.

– Решения целого вороха проблем, которые вы, мужики, им с завидной регулярностью подкидываете, – горько скривилась Анна. – Таких проблем, с которыми они больше ни к кому не пойдут. Ибо ксендз на исповеди осудит, родители дома побьют, а паны типа Лешека с папашей Синекуром и вовсе из села взашей погонят.

Богумил замер, раскрыв рот.

– Ты что же, полоумная, абортивного пессария им дала?! – тут же зашипел он. – Хочешь, чтобы нас стражники поймали, да в яму с кольями кинули?

– Его самого, – даже бровью не повела жрица. – А еще лекарство от стыдной болезни, которой их наградил хозяин таверны, где ты вчера, кстати, ел. И зелья дала, что можно добавить старому козлу в чай, и тогда до скончания жизни не будет ему хотеться юных девиц по углам тискать. Им же шестнадцати нет, ни той, ни другой.

– И что? – хмыкнул колдун. – Вычислят их в два счета, если заподозрят. Обозлится хозяин, да выгонит их, жалованья не заплатив. Работы они себе другой не найдут, слухами-то земля полнится. Значит, дорога им прямая в веселый дом, где они и так умрут через несколько лет от всяческих инфекций. Кому ты лучше сделала, Анна? Испокон веков так заведено, чтобы мужчины всем заправляли, а женщины подчинялись, и не нам ломать этот порядок.

И тогда глаза Анны зло полыхнули синим.

– Какой порядок, чародей? – прошипела она не хуже змеи. – Девчонок наивных, бестолковых брюхатить? Служанок насильничать и не лечить, если кровью наутро изойдут? Старух на улицу выгонять, не заплатив жалования, когда они от трудов непосильных не могут больше спины разогнуть? Или красавиц на костре сжигать, обвинив в черном ведовстве – лишь за то, что отказались лечь с тем, кто им не по нраву? Хорошо ссылаться на то, что испокон веков заведено, когда тебя напрямую оно никак не касается и препятствий в жизни не чинит!

С этими словами жрица развернулась и направилась в конюшню. И лишь у дверей обернулась.

– С вами поеду, – непререкаемым тоном заявила она. – Может статься, твой упырь с моим змеищем сговорились о чем-то до его смерти. Мне надо понять, о чем. Может, пакость какую задумали, от которой добрые люди пострадают. Но если ты еще раз заговоришь со мной о бабском бесправии в тоне, достойном одуревшего от собственной безнаказанности пана, я тебя прокляну.

До Чаросвета оставалось половина дня пути. Ехали втроем – Богумил на Жарехе, Анна на черном вертлявом коньке и паныч, сидевший в седле на огромном гнедом жеребце, как куль с мукой. Молчали всю дорогу. О чем говорить-то настолько случайным попутчикам?

«Что же я упустил? – переживал колдун. – Зачем штригою понадобился змей? И что это вообще за гадина такая, о которой я ни разу не слышал? В тело носителя паразитом подселяется или же просто притворяется человеком?»

Ясно одно: задание будет сложнее, чем он предполагал. Надо бы обязательно по приезду наведаться в городскую библиотеку. Может, в старых фолиантах найдутся хоть какие-то упоминания о гадах ползучих, сотрудничающих с упырями?

*

Чаросвет был известен тем, что в нем уже триста лет стояла магическая школа имени Левии Цинтарской, куда определяли детей с невысоким даром, способных стать сельскими знахарями, заклинателями погоды, повитухами и иже с ними. Ментальников, способных читать мысли, целителей-универсалов, боевых магов и охотников за нежитью обучали в Царьграде.

Идеальное место для штригоя, что черпал силу из молодой крови. Это столичных отпрысков из богатых семей в случае пропажи начинали искать через несколько часов. А здесь студенты попроще, зачастую имевшие за плечами лишь скудный чародейский дар и желание найти себе на задницу всевозможных приключений. Зарабатывали юнцы на кусок хлеба и крышу над головой, чем придется. В лучшем случае показывали по тавернам фокусы и торговали слабенькими зельями от прыщей, в худшем – отдавали себя местным богатеям, охочим до молодого тела. Главное, чтобы сластолюбцы не только платили за утехи, но и учиться при этом дозволяли.

«В школу надо бы наведаться обязательно, поговорить с тамошними преподавателями, не пропадал ли кто из недорослей внезапно и с концами, и не находили ли окровавленных тел учеников в переулках, – думал колдун. – Или Анну заслать? Она с девицами общий язык хорошо находит, может, и разговорит кого. Девки юные – они глазастые, зачастую подмечают то, что взрослые не увидят и под собственным носом».

Для жилья сняли три комнаты в постоялом дворе у городской площади. Лешек, начавший жаловаться на усталость и неудобства еще на въезде в Чаросвет, выбрал большую и удобную спальню, на верхнем этаже и с большими окнами. Богумил только рукой махнул, катись, дескать, с глаз моих, только недалече, к дознавателям ведь идти надо.

Анна непривычно скромным голоском попросила колдуна уступить ей дальнюю комнату, окна которой выходили на сад, и тот согласился, поставив взамен условие – прогуляться после отдыха около школы имени Левии Цинтарской и разговорить тамошних учеников. Сам же заказал и с удовольствием съел сытный горячий обед в трактире на первом этаже, а перед этим сунул подавальщице в декольте медяшку и заговорщическим шепотом попросил принести кружку огуречного рассола. Проверенное средство окончательно сняло похмелье и провело колдуна в доброе расположение духа.

Он как раз заканчивал трапезу, когда за ним пришел посыльный из костела святого Анхеля – местный ксендз приглашал столичного гостя и его сопровождающих на чай. Изрядно удивившись, Богумил все же поднялся на верхние этажи, забрал из комнаты недовольного и заспанного Лешека, заставил того переодеться и прополоскать рот мятным настоем.

Анна уже ждала их внизу. Вместо привычного камзола и мужских брюк на ней были белая рубаха и темно-зеленый корсет со шнуровкой, а также юбка до пола из айлиньского шелка, из-под которой торчали кончики узорчатых дамских сапожек. На плечи она набросила бархатную накидку, отороченную беличьим мехом, а черные волосы заплела в косу и спрятала под атласную шапочку с золотой вышивкой.

– Видишь, веду себя прилично, как порядочная женщина, – усмехнулась Анна.

Колдун лишь оторопело моргнул, не в силах оторвать взгляда от ее декольте. В ложбинке меж небольших, но пышных грудей поблескивала на цепочке вчерашняя змейка, пронзенная мечом.

– Не о том думаешь, – с досадой поморщилась жрица. – Нас дела ждут важные. А у вас, мужиков, только сиськи на уме.

И первой вышла из дверей на улицу, следуя за посыльным.

Чаросвет Богумилу нравился – много юнцов и девиц на улицах, все хохочут, щебечут, о чем-то жарко спорят. Энергия молодости так и бурлила в воздухе, невольно заражая желанием жить, веселиться и дышать полной грудью. Приятно широкие улицы, лавки со сладостями и медовухой. Цену спрашивали невысокую, так что колдун, поддавшись обаянию городка, купил себе и сонному панычу два рогалика с маковой начинкой, а Анне – петушка на палочке. Та недоверчиво хмыкнула, но угощенье приняла.

Ксендз Густав был низковат, полноват и лыс, а в белом одеянии и вовсе походил на большое и добродушное кремовое пирожное из кондитерской на углу. Костел был ему под стать – светлый, просторный, с огромными окнами-витражами, благодаря которым внутреннее убранство сияло причудливыми разноцветными всполохами.

– Мне написал старинный товарищ, служитель из Бродяника, попросил оказать вам всяческое содействие, – объяснил он за чаем. – Я и велел городской страже предупредить меня, как только вы войдете в город. О вашей нужде знаю, чем смогу – помогу.

Он взглянул на развалившегося на стуле Лешека и деликатно кашлянул.

– Если молодой господин захочет исповедаться в своих грехах, я к вашим услугам…

– Не захочу, – мотнул тот немытой головой. – С девицами ложе делить не постыдно, а что это не девица была, так я и знать не знал, и ведать не ведал. Может, и неправ колдун. Пусть дознаватели-менталисты скажут, как оно было на самом деле.

Ксендз укоризненно вздохнул, но настаивать не решился. Вместо этого предложил пройти унизительную процедуру прямо в стенах костела, чтобы стражники при магистрате на смех околдованного юнца не подняли, да на весь город потом не ославили. Анна тут же откланялась и убежала в школу, беседовать с учениками. Богумил остался – он хотел послушать дознавателей.

Те прибыли через полчаса – двое высоких тощих мужиков с гладко выбритыми угрюмыми лицами. Долго держали Лешека то за запястье, то за виски, бубнили молитвы себе под нос. Затем попробовали артефакт, от воздействия которого паныч взвыл, словно огретый по хребту осел, и грязно выругался. Но и тогда деликатный ксендз лишь поморщился, замечание делать не стал.

– Бесполезно, – выдохнул один из дознавателей спустя полчаса. – Разум подчищен на славу, еще и постарались, вместо провала в памяти ту самую девицу красивую нарисовали. Силен, стервь, и умен. Сможете к нам завтра прийти, пан Лешек? У нас еще много артефактов в запасе.

– Не таких болезненных, – добавил его коллега, увидев вытянувшееся лицо шляхтича. – Не переживайте, разум мы вам восстановим в целости и сохранности.

На том и порешили. Лешек, который с утра съел лишь рогалик, запросился назад на постоялый двор и ушел вместе с дознавателями. Богумил остался – в костеле было хорошо и уютно, а ксендз оказался приятным и внимательным собеседником.

– Удивительное дело, – вздыхал преподобный Густав, потягивая чай из фарфоровой чашечки. – Чтобы кровососы среди бела дня шастали у королевского дворца, как у себя дома – разве ж такое возможно?

– Запросто, – пожал плечами Богумил. – Штригой – самый сильный из существующих упырей. Солнце его сжигает, как и всех, но если он выпьет детской крови из нескольких десятков недорослей, то на краткий промежуток времени сможет вести себя, как обычный человек, дневное светило ему не будет помехой. А уж с его нечеловеческой скоростью и силой он такого может наворотить за это время…

Чародей из Серого замка

Подняться наверх