Читать книгу Цветы лазоревые. Юмористические рассказы - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 13

С лестницы ворвался в дверь морозный воздух и в виде пара клубами закружился по комнате. В дверях показалась фигура околоточного с портфелем под мышкой.

– Антип Самсонов дома? – спросила фигура.

– Дома… Дома… Ах ты господи! Антип Самсоныч! – засуетилась толстая женщина в ситцевом платье и в ситцевом платке на голове, возившаяся около русской печки. – Пожалуйте, милости просим, – обратилась она к околоточному.

– Где же он?

– Да дрыхнет вон за занавеской. И сколько в него этого сна лезет, так просто ужас!

Из-за ситцевой занавески, разделявшей комнату на две части, раздавался храп.

– Старший дворник, и дрыхнет в непоказанные часы! Да ведь это не по положению…

– Антип Самсоныч!.. Антип Самсоныч! Вставайте! Господин околоточный пришел! – бросилась дворничиха за занавеску.

– Не замай… Оставь… – пробормотал сквозь сон дворник. – Пусть другой раз…

– Как не замай, коли такой гость! Да очнись ты…

– Скажи, что я в участок с паспортами ушел.

– Что ты говоришь, бессмысленная твоя рожа! Да ведь господин околоточный здесь стоит. Сами господин околоточный тебя спрашивают! – крикнула дворничиха.

– Околоточный? Фу!.. Да ты не врешь?

– Вставай, вставай, Антип Самсонов! Это я! – заговорил околоточный.

Тон переменился.

– Простите, ваше благородие… Виноват… Сейчас, только сапоги надену.

Из-за занавески вышел старший дворник в рубашке и жилетке.

Он позевывал и почесывался. Околоточный принял его несколько строго.

– Хоть я, брат, тебе и кум, но должен сделать по всем строгостям взыскание. Тротуары песком не посыпаны, а ты дрыхнешь… – сказал он.

– Неужто не посыпаны? Ах, черти! Да ведь я велел подручным…

– Ты велел, а они по портерным да по кабакам разбрелись. Смотреть надо.

– Как тут усмотришь за анафемами! Просто хоть сам посыпай. Ведь вот только прилег, а тут такие действия… Сейчас велю-с! Наталья! Давай кафтан!

– Погоди… Надо тебя и о другом деле порасспросить.

– Чайку не прикажете ли? Жена живо самовар поставит.

– Некогда мне с твоими чаями возиться. Я на минутку.

– Ну, с бальзанчиком рюмочку? Жена! Беги сейчас в лавочку и спроси семушки кусочек… Да пусть отрежут получше. Для нашего, мол, околоточного.

– Ага! Теперь с бальзанчиком и семушки… А давеча: «В участок ушел».

– Виноват-с… Спросонков… Я так полагал, что это кто-нибудь из жильцов по пустякам тревожит. Ведь у нас поминутно: то печка дымит, то насчет прачешной. Неужто бы я такие слова, ежели бы чувствовал, что такой дорогой гость?.. Прошу покорно садиться… Наталья!

Живо за семгой…

Околоточный сел.

– Что у вас вчера ночью такое освещение в третьем этаже? – спросил он.

– А это у господина Голованова. Зачастую у них.

– Кто этот Голованов?

– По паспорту – отставной чиновник… А вот где он служит – пес его ведает. Пытал я у прислуги – и та не знает. В черном теле они, этот Голованов, у супруги, а барин хороший, щедрый… Супруга у них главным манером действует, и ежели приглядеться, то не то она как бы в воспитальницах у одного старичка-генерала состоит, не то в содержанках у купца-меховщика. Оба они наезжают… Как приедут – муж сейчас со двора сбежит. Ездит еще третий барин амуры к ней распускать… Как его?.. Мудреная такая немецкая фамилия. Горенбиров… Нет, не Горенбиров… Одни говорят, что он из портных, другие – что из адвокатов.

– Так это у содержанки? – протянул околоточный. – А я думал…

– Вы думали, что у поляка? Нет, там спокойно… Никаких этих действий он у нас не распространяет. Уж я смотрю в оба, а ничего… Старичок только один старенький обедать ходит. Поест и уйдет… Сами они разве в киятер… А то все дома, и все тихо… Ребят разве иногда просекать прутом начнут, так визжание начинается… Ну, и шум…

– Что ж, картеж у этой содержанки? – расспрашивал околоточный.

– Да она, Клим Иваныч, не настоящая содержанка, а на манер как бы в крестницах у старичка и в дочках посаженых у купца этого самого. А за квартиру платит портной или адвокат этот… Ходим, ходим за деньгами – все завтра да завтра… а наедет портной, вечер пересидит – ну, наутро и за квартиру заплочено.

– В карты вчера играли, что ли? У них непременно картеж.

– Нет, больше пьянство. Швейцар сказывал, что под утро начали выходить, так все пьяные. Двугривенных по два за сохранение калош ему давали. Лакей сказывал, что сели и в карты было играть, но такое умоисступление от вина началось, что стали двойками валетов да тузов крыть – ну и бросили.

– Ты говоришь, пьянство?

– Шибко пьют. После гостей лакей ихний иной раз на целый рубль пустых бутылок продаст. Коли хотите, то можно внушение сделать: что, мол, так и так… пейте поменьше…

– Пусть пьют. Это не возбраняется. Лишь бы только дебоширств не было.

– Купец ноне у нас в семнадцатом номере спутался, – доложил дворник.

– В каких смыслах? – спросил околоточный.

– Да коли ежели один и впотьмах, то всякую небель стал за черта принимать. Увидит, к примеру, чугунку-печку, ну и кричит, что черт. Под кровать от страха лезет. Призывали старика с кладбища, отчитывали.

– С чего же это он?

– Ослаб. От вина ослаб. Дела в расстройство пришли. В лавку-то не ходит, чтоб по запискам долгов не платить, сидит дома, никому не сказывается и пьет. Да вот и допился.

– Пусть пьет… Лишь бы не дебоширил.

Явилась дворничиха из лавки и принесла семгу.

– Целый фунт отрезал, когда я сказала, что для их благородия, – проговорила она. – Самый лучший кусок…

– Ну, еще бы он посмел дрянь-то… – отвечал дворник.

Появился на столе графинчик с бальзамной водкой.

– Ну, скорей, скорей… – торопил околоточный. – Мне еще в Семиглотов дом надо.

– Без парочки рюмочек, Клим Иваныч, не отпущу, а то захромаете, – сказал дворник и налил две рюмки.