Читать книгу Три страны света - Николай Некрасов - Страница 5

В тот день, с которого начинается наша повесть, Полинька, оставшись одна, задумчивая и озабоченная, подошла к своему комоду, отперла верхний ящик и достала из-под груды разноцветных лоскутков, ниток и шерсти небольшой красивый портфель. Размотав розовую тесемочку, она открыла его: там были деньги. Зная очень хорошо, сколько у нее денег, она, однакож, внимательно пересчитала их: оказалось ровно сто рублей. Полинька вздохнула; облокотясь на комод, она долго думала. Вдруг лицо ее просияло радостной улыбкой. Проворно пошарив в углу ящика, она достала сверток, развернула его, и шесть блестящих столовых ложек застучали по комоду. Это было ее трудовое добро. Зная ветреный характер своего жениха, она трудилась вдвое, чтоб сколько-нибудь обзавестись к свадьбе. Она страшно боялась вытти замуж без верных средств к жизни; печальный пример ежедневно был перед ее глазами; может быть, и ее дети должны будут жить в чужих людях и терпеть горе, как дети Ольги Александровны. Принужденная жить трудами, Полинька поневоле смотрела практически на жизнь.

Блеск ложек, кажется, ослепил ее: она закрыла лицо руками; потом, взяв со стола маленькие часы довольно грубой отделки, долго любовалась ими, прислушивалась к их бою, наконец почистила их и положила в футляр. Обревизовав так свое богатство, Полинька снова спрятала его и села к окну, где стоял ее рабочий столик.

Долго смотрела она на окно Каютина, в котором рама была уже вставлена, и слезы ручьями полились из ее глаз…

Полинька оделась довольно тщательно и протянула было руку к часам, но горько усмехнулась и не взяла их.

Было около семи часов вечера, когда она вышла из дому; на улице становилось темно; фонарей еще не зажигали. Полинька шла очень скоро в глубокой задумчивости; брови ее были сдвинуты; она кусала свои розовые губы. Незаметно очутилась она в одной из главных петербургских улиц и проворно взлетела на лестницу огромного дома, на котором среди множества вывесок всех цветов и размеров ярче всех бросалась в глаза исполинская надпись золотыми буквами:

КНИЖНЫЙ МАГАЗИН И БИБЛИОТЕКА ДЛЯ ЧТЕНИЯ НА ВСЕХ ЯЗЫКАХ

Надпись оканчивалась фамилией владельца с огромным восклицательным знаком, будто сам художник не мог достаточно надивиться своему произведению и добродушно рекомендовал его удивлению других. При входе, у подъезда, и по всей лестнице беспрестанно попадались второстепенные вывески такого же содержания, но без восклицательных знаков; в самом деле, удивляться было уже нечему: на небольшой доске надпись белилами по красному полю и голубая рука с вытянутым указательным пальцем: таковы, были второстепенные вывески.

Добежав до третьего этажа, Полинька дернула за колокольчик… При входе в прихожую ее поразил страшный говор.

– Что, у вас гости? – спросила она у курчавого парня, в синей сибирке, с бородкой.

– Гости, – гордо отвечал артельщик.

– Здесь Надежда Сергеевна?

– Здесь-с.

Сделав несколько шагов коридором, Полинька вошла в небольшую комнату, в которой стояли две детские кроватки, диван и стол с чашками, стаканами и огромным самоваром, величественно пыхтевшим. На диване сидела женщина лет двадцати пяти, которой бледное, болезненное лицо выражало следы долгих и тяжких страданий. На руках ее спал ребенок; крупные слезы, как роса на розовом листке, замерли на его щеках.

Они поздоровались, и Полинька спросила, прислушиваясь к шуму соседней комнаты:

– А что, у вас опять гости?

– Да, – со вздохом отвечала хозяйка. – Ты лучше спроси, – прибавила она с странной улыбкой: – когда у нас их не бывает?.. Разве его дома нет!

И она осторожно положила сонного ребенка в кроватку, потом подошла к другим детям, спавшим в той же комнате, и, оправляя подушки, спросила:

– Ты что-то не весела сегодня? Лицо Полиньки вдруг потемнело.

– Я принесла тебе нерадостные вести, – отвечала она, и глаза ее наполнились слезами.

– Что такое?.. что случилось? – с участием спросила хозяйка.

Полинька вздыхала… Громкий, дружный хохот нескольких голосов, неожиданно раздавшийся в ту минуту из соседней комнаты, заставил всех вздрогнуть. Грудной ребенок заплакал раздирающим голосом; хозяйка побледнела и кинулась успокаивать его.

– Да они детям уснуть не дадут, – заметила Полинька.

Хозяйка не отвечала, но в каждом взгляде ее на дверь выражался печальный упрек.

– Какое горе у тебя, Полинька? – спросила она, желая переменить разговор.

Пересказывая приятельнице свое горе, Полинька долго крепилась; наконец сил у нее не стало: она расплакалась.

– Полно! о чем плакать? вы еще молоды. Ну, что было бы хорошего, если б вы теперь обвенчались? ни у него, ни у тебя ни гроша…

– Да, я знаю, что нельзя!.. – отвечала Полинька, отирая слезы: – а все-таки мне грустно… мало ли что может случиться….

– Одно может случиться, что он разлюбит тебя. Так пусть лучше разлюбит, пока не обвенчались… а то дети…

Надежда Сергеевна тяжело вздохнула.

– О, он меня не разлюбит! – самодовольно отвечала Полинька. – Я пришла к тебе посоветоваться, – продолжала она, приняв важный вид: – не знаешь ли ты, у кого денег взять под залог?

– А тебе разве нужно?

– Да, мне нужно заложить часы и ложки…

– На что? – встревоженно спросила Надежда Сергеевна.

– Да у него нет денег на дорогу. Он хотел остаться здесь на месяц, чтоб заработать, да я подумала: он такой ветреный, пожалуй, опять решимость пройдет… так я лучше хочу дать ему денег…

– Смотри, не скоро опять выкупишь.

– Отчего? я еще больше буду работать, когда он уедет.

– Хорошо, если так, а то бог знает что может случиться.

– Да что же случится!

– Захвораешь.

– И выздоровлю.

– Я бы тебе сама денег дала, – со вздохом сказала Надежда Сергеевна, – да как просить у него…

– Нет, полно, – перебила Полинька, – как можно! тебе самой нужно… у тебя дети! Я за себя не боюсь: я одна…

– У моего мужа есть знакомый, – он еще с ним в компании, – который, говорят, дает деньги.

– Кто он?

– Да он, кажется, теперь здесь…

Хозяйка подошла к двери, и, отняв сбоку занавеску, заглянула в соседнюю комнату.

– Точно здесь, – сказала она, – у него пренеприятное лицо; но муж говорит, что он отличный человек.

Полинька тоже полюбопытствовала заглянуть за занавеску.

В комнате, убранной с безвкусным великолепием, вокруг стола, установленного бутылками, сидело, ходило и лежало человек десять, с красными лицами и сверкающими глазами; они кричали, хохотали, чокались, целовались и пели. Полинька была скромна, но чувство скромности не переходило у ней в щепетильность и чопорность, и она с любопытством рассматривала холостую пирушку, которой не приводилось еще видеть ей ни разу в жизни, и не смущалась тем, что не на всех пирующих были галстуки, а на некоторых не было даже и сюртуков. Прежде всего, бросался в глаза господин, которому высокий рост, широкие плечи, огромный лоснящийся лоб и круглые красные щеки, удачно скрадывавшие своей одутловатостью непомерную величину носа, давали неотъемлемое право на название «видного мужчины». На глаза некоторых он мог назваться даже красавцем. Наряд его поражал пестротой и изысканной роскошью: в его шарфе горел брильянт, оскорблявший своей огромностью всякое чувство приличия, а толстые пальцы его жестких и красных рук усеяны были кольцами и перстнями, столько же безвкусными, сколько и богатыми. Во всю длину груди шла золотая толстая цепь; на животе тоже красовалось золото, в форме разных зверей, птиц и рыб. Его черные, довольно жидкие волосы, с висками, зачесанными к бровям, щедро натерты были фиксатуаром. Походку имел он величавую, а в маленьких, заплывших жиром глазах его выражались самодовольствие и презрительное высокомерие. Говорил он сиплым басом, резко и отрывисто, и хохотал – исключительно собственным шуткам – так, что стекла дрожали. Он беспрестанно обходил с бутылкой гостей, наполнял стаканы, непомерно проливая, и приставал с просьбами пить.

– Что ж, господа! – говорил он с упреком: – никто не пьет! Разорить, что ли, хотите Ивана Тимофеича?.. Ведь я для того купил, чтоб пить… ей-богу! или боитесь, нехватит на ночь?.. А Иван-то Тимофеевич на что?.. Стоит турнуть гонца к благодетелю… А? не правда ли?

Благодетель, к которому относились последние слова видного мужчины, господин с стеклянным лицом и стеклянными глазами, по всей вероятности винный продавец и главный потребитель своего товара, энергически отвечал:

– Для милого дружка и сережка из ушка; хоть бочку прикатим, слова не скажем!

– Уж еще мы не пьем! – возразил видному мужчине один рыжий гость обиженным голосом. – Да я еще за обедом водки три рюмки да хересу стакана четыре выпил… а ведь каждый стакан хересу бутылки шампанского стоит!

– Ну вот, – перебил его видный мужчина, – расхвастался! десять человек… а что выпили? стыдно сказать! всего… всего, – заключил он тоном тончайшей иронии, – третью дюжину допиваем!

Раздался дружный хохот гостей, покрытый собственным хохотом видного мужчины.

– Борис Антоныч, сделайте одолжение!

Господин, к которому теперь обратился видный мужчина, сидел на диване; видна была только его голова, которая висела почти над самым столом, резко отличаясь своей бледностью. Лицо маленькое, с миниатюрными, очень тонкими и нежными чертами, необыкновенно черные курчавые волосы, изредка пересыпанные седыми, проницательные большие глаза, радостно вращавшиеся кругом, и густые нависшие брови, которые, казалось, неохотно расправлялись вопреки своей привычке хмуриться: таков был Борис Антоныч.

– Вы знаете, что я не могу много пить, – отвечал он тонким и приятным голосом.

– Для меня! – неумолимо возразил видный мужчина, двинув к нему стакан, который пришелся почти на одной линии с носом курчавого старичка.

– Для вас – извольте! Я не знаю, чего бы я не сделал для почтеннейшего нашего Василия Матвеича! да и каждый из нас… не правда ли, господа?

– О, разумеется!

– Василий Матвеич, – продолжал курчавый старичок, – между нами голова. Ему на роду написано ворочать миллионами.

– Вашими устами мед пить! – отозвался видный мужчина, лицо которого засияло, и протянул к старику стакан.

Они чокнулись и выпили.

– Сто лет жить, сто миллионов нажить! – воскликнул курчавый старичок, поставив свой стакан. – Уж как Василий Матвеич вздумает покутить, так у него стыдно становится отказываться… Такое радушие – все нараспашку… десяток гостей назовет, а на сто вина закупит! хе, хе, хе!..

И курчавый старичок залился сухим, дребезжащим смехом.

– Уж кутить, так кутить! – величаво заметил видный мужчина.

– И надо правду сказать, – продолжал курчавый старичок, – кутить он кутит, да и дела не забывает. И бог знает, когда у него хватает на все времени! Человек светский, общество любит; утром – на завтраке; там, глядишь, обед дома, и за обедом гостей тьма; там в театре… как же?.. нельзя и не повеселиться… мы ведь не хуже других. Денег, слава богу, довольно… надо свое сословие поддержать! хе, хе, хе!.. а оттуда частенько к цыганам, к Матрене Кондратьевне… а? есть тот грех?

– Дело житейское, – с гордостью отвечал видный мужчина.

– Думаешь, дело ждет… интерес упущен!.. Не тут-то было! и дело идет своим чередом, товар принят, почта отправлена, счета поверены… а все он же, Василий Матвеич!.. все он! без него в магазине ничего не делается!

И тут курчавый старичок лукаво посмотрел в правый угол, где молчаливо сидел человек с угреватым лицом, худо одетый, худо выбритый и худо причесанный. При взгляде старика по толстым потрескавшимся губам его пробежала злая, радостная улыбка, и он незаметно кивнул головой.

– Не понимаю, просто не понимаю такой деятельности, – продолжал курчавый старичок. – Да научите меня, Василий Матвеич, вашему секрету! я вот едва умею справиться с моим маленьким хозяйством.

– Очень просто, – глубокомысленно отвечал видный мужчина, – строжайший порядок… ежеминутная отчетность, исполнительность?.. аккуратность… все по часам… строгость… ночи не спишь за делами…

– Я так и думал! – воскликнул курчавый старичок и опять лукаво взглянул в правый угол и получил в ответ ту же ядовитую, радостную улыбку. – Вот после того и судите о людях по наружности! А ведь другой, посмотревши на жизнь Василия Матвеича, как он то в театре, то у цыган, то на попойке, то у себя банкет задает, подумает сдуру, что он – извините, почтеннейший Василий Матвеич, – пустейший и ленивейший человек, за которого все делает какой-нибудь приказчик.

Курчавый старичок переглянулся с дурно причесанным господином.

– …и которому, – заключил он любезнейшим и добродушнейшим голосом, – не миновать банкротства! ха, ха, ха! не правда ли, господа?

Курчавый старичок залился своим звонким смехом и светлым, добродушным взглядом обвел все собрание.

Никто, казалось, не заметил, что смех его отзывался зловещей иронией, и все добродушно смеялись вместе с ним, и всех громче и добродушнее смеялся сам видный мужчина!

Худо выбритый гоподин тоже смеялся в своем углу.

– Выпьем же, господа, – воскликнул Борис Антоныч, – за здоровье почтеннейшего и деятельнейшего Василия Матвеича.

– Выпьем! выпьем!

– Вина! – закричал восторженно видный мужчина.

Принесли вино, хоть и в прежних бутылках было еще довольно; пробка хлопнула, и видный мужчина начал наливать.

– А Харитону-то Сидорычу, – заметил Борис Антоныч, указывая на дурно выбритого господина, – помощнику-то вашему… хоть, правду сказать, вы не очень нуждаетесь в помощниках… хе, хе, хе!

Старик опять засмеялся и лукаво щурился то на видного мужчину, то на его помощника.

– Нальем и Харитону Сидорычу, – отвечал видный мужчина, терпеливо выжидая с нагнутой бытылкой, пока осядет пена в стакане старичка. – Харитон Сидорыч! – продолжал он, дополнив стакан, совсем другим тоном: – что вы там, заснули, что ли? рыбу удите?

– Чего изволите? – подобострастно сказал худо причесанный господин, почтительно вставая.

– Приросли, что ли, к месту-то, батюшка? мне гостей помнить или вас? Могли бы и сами подойти… я вина не жалею… давайте стакан.

Харитон Сидорыч подошел со стаканом, и, когда видный мужчина наполнил его, он молча возвратился на прежнее место.

– Уф, руку отморозил! – сказал видный мужчина, ставя на стол порожнюю бутылку.

– Здоровье Василия Матвеича!

Все взяли стаканы и встали. Встал и курчавый старичок, но он почти не сделался выше.

– Скажи, пожалуйста, – обратилась удивленная Полинька к своей приятельнице, – тут есть какой-то маленький старичок. Что он, без ног, что ли?

– Нет, он уродец, горбун.

– А кто он такой?

– Да в компании с моим мужем. Вот он-то и дает деньги…

– А какой странный, сколько ему лет?

– Говорят, уж пятьдесят с лишком.

– А лицо, точно как у ребенка; волосы почти все черные! А глаза-то, глаза…

– У него отличные глаза, – заметила Надежда Сергеевна.

– Да, большие, черные, только как противно их прищуривает! А брови как нахмурит вдруг, так даже страшно делается… Он, должно быть, презлой…

– Муж уверяет, что он прекрасный человек… – Он так хвалит твоего мужа…

– Муж говорит, что он даже бедным помогает.

Вдруг занавеска с шумом распахнулась: вошел видный мужчина. Его глаза так блестели, щеки были так красны, а телодвижения так размашисты, что Надежда Сергеевна испугалась и побледнела.

– Что нужно? – быстро спросила она.

– Пуншу! – отвечал видный мужчина. – Мы пили, пили шампанское… да что толку?.. Только слава, что вино!.. Так уж вы, Надежда Сергеевна, поусердствуйте, а мы всегда с нашей благодарностью.

И он хотел обнять ее. Но она с отвращением уклонилась.

– Полно, пожалуйста; не нежничай! лучше перейдите в другую комнату, а то детей перебудите!

– Дети… а! Петька, вставай!

И видный мужчина шел к кроватке ребенка.

– Тише; ну зачем вы его поднимаете? – сказала Полинька, скрывавшаяся в углу комнаты.

– А, Палагея Ивановна! как поживаете? не угодно ли к нам? – закричал видный мужчина.

Надежда Сергеевна дернула Полиньку за платье и покачала головой.

– Нет, я сейчас пойду домой, – отвечала Полинька.

– Ну, как желаете… Так налей же пуншу, да позабористей!.. Ну, что хмуришься?.. ведь ты у меня умница!

И он обнял ее за талию,

– Оставь меня! – сердито сказала она.

– Не годится, нехорошо! Добрая жена не должна сердиться на мужа… муж глава… Ее дело смотреть за детьми… Ах, дети! дай я их покажу!

– Они спят, не трогай! – твердо сказала мать, подходя к кроватке сына.

– Не умничай! – сердито возразил видный мужчина.

– Я не позволю, не позволю!

И она смело посмотрела ему в глаза. Но он подошел, к кроватке и закричал:

– Эй! Петька! вставай!

Сын проснулся и приподнялся.

– Вылезай: пойдем кутить!

– Боже! – воскликнула мать и в изнеможении села на диван.

Видный мужчина взял ребенка и в одной рубашке понес его к гостям.

Ребенок начал плакать; отец грозил ему:

– Ну, молчать, а не то смотри!

Полинька подошла опять к занавеске и видела, как он поднял ребенка над головой и закричал:

– Господа! вот вам будущий книгопродавец Кирпичов; прошу любить да жаловать!..

– Я боюсь, чтоб они не дали ему вина! – с отчаяньем сказала мать и тоже подошла к занавеске.

Отец учил сына танцевать; сын хмурился и готовился разреветься.

– Господа, выпьем за здоровье будущего миллионера!.. – сказал маленький горбун, – Хе, хе, хе!

– Браво, браво! – гаркнули все так дружно и громко, что ребенок страшно испугался, кинулся к отцу и пронзительным плачем присоединился к общему хору.

– Вина, скорей вина! – закричал видный мужчина, и остальные заревели:

– Да будет он достоин своего отца!

Чокнулись и выпили.

– Мама! – простонал ребенок.

– Господа, – заметил видный мужчина, – извините будущего миллионера: ему хочется спать… Скорей еще вина!

Пробка щелкнула, вино зашипело. Артельщик, красный столько же, как и гости, непомерно лил через край.

Видный господин подошел к столу взять стакан; Петя почувствовал себя свободным и бегом пустился к дверям, бойко топая маленькими ножками; мать приняла его в объятия, крепко прижала к сердцу, и ее крупные слезы падали на детскую головку…

– Прощай, я пойду домой, – сказала Полинька, грустно смотря на Надежду Сергеевну.

– Прощай; как же ты одна пойдешь?

– Возьму извозчика. А ты дай мне адрес того горбуна: я завтра понесу к нему свои вещи.

Позвали артельщика и спросили адрес.

– Ты проси больше, – заметила Надежда Сергеевна, когда красный артельщик, наговорив кучу лишних слов, удалился нетвердым шагом. – Он даст тебе втрое меньше, чем ты попросишь…

– Отчего?

– Уж у них так водится, говорит мой муж: иначе нельзя… Впрочем, муж говорил, что он честный человек.

– Я завтра непременно пойду к нему. Прощай!

– До свидания, Полинька! Смотри, не раздумай, не отговори своего жениха! Поверь мне: если он тебя истинно любит, так не разлюбит в два, в три года… А не то вы еще можете оба раза по три влюбиться.

Проводив такими словами свою приятельницу, Надежда Сергеевна стала укачивать ребенка.

В соседней комнате по-прежнему раздавались веселые крики и хохот, а лицо бедной матери становилось все задумчивей.

О чем она думала? какие мысли, какие воспоминания омрачили ее лицо, и всегда невеселое?..