Читать книгу Столыпинский вагон, или Тюремные приключения мэра - Николай Свистунов - Страница 4

Что скрывать, вначале было очень трудно. Слишком крутой разворот я предпринял. Заведовать в техникуме вечерним отделением – это не подсечки с удержаниями проводить на борцовском ковре. Студенты вечернего отделения – взрослые люди. А расписание? Как я намучился, пока научился его составлять. Спасибо старшим коллегам, моим кураторам Анатолию Степановичу Старикову и Виталию Александровичу Шабурову, которые терпеливо со мною возились, подсказывали, устраивали профессиональный разбор моих лекций, от которых бросало то в жар, то в холод. Иногда думалось, что я полная бездарность и ничего у меня не получится. Спасибо Альберту Романовичу Камышеву, который полностью отдал мне свой кабинет, свои конспекты. Если бы не он, неизвестно, как сложилась бы моя преподавательская судьба. А так постепенно шаг за шагом у меня что-то стало получаться. За год я полностью освоился на новом месте.

Но тут Евгений Николаевич Поляков вновь огорошил своим очередным предложением. Он вызвал меня к себе в кабинет и сказал:

– Николай Юрьевич, с первого сентября хочу предложить вам место преподавателя.

– Почему? – не понял я. – Я только разобрался в делах вечернего отделения, нашел общий язык с преподавателями и студентами, научился составлять расписание занятий, выучил в лицо всех вечерников, вник в их проблемы, и вдруг…

– Ничего, ничего. Добавим часов, будет полторы ставки. Дадим классное руководство. Возьмете группу электриков. Нашему коллективу нужна ваша энергия, молодость.

Я молчал, слушал и не понимал. Видя мою растерянность, директор пустил в ход последний аргумент.

– Видите ли, есть еще одна причина. На ваше место мы планируем Виталия Александровича Шабурова. Он все-таки на пенсии, ему все труднее со студентами, а вам, я думаю, на новом месте будет интереснее. Тем более у вас полный курс электроснабжения, курсовые, дипломы. Соглашайтесь. Да и зарплату прибавим. О чем спорить?

Спорить я не стал. Молча кивнул и вышел. Прямо в приемной была другая дверь – завуча. Учитывая очень доброе отношение ко мне Анатолия Степановича Старикова, решил сразу зайти к нему.

– Что-то случилось? – понял он, только подняв голову.

– Случилось, – ответил я и опустился на стул. – Был сейчас у директора. Он предложил мне вместо должности заместителя директора по вечернему образованию стать классным руководителем группы электриков.

Анатолий Степанович тоже удивился. Он отложил бумаги:

– Продолжай.

– Не из-за места заместителя директора я расстроился. Какая разница, зам я или нет. Не могу понять логику директора, вот в чем вопрос. Целый учебный год коллектив возился со мной. У меня же нет педагогического образования. Преподаватели делились опытом, учили, подсказывали. Через год у меня кое-что стало получаться. Я стал увереннее, смелее. Навел порядок, продумал план работы отделения на следующий год. Есть предложение ввести кроме вечерней заочную форму обучения. Хотелось открыть новые специальности. Одним словом, планов громадье! Вместо этого мне предлагается все бросить и начать с нуля.

– Да, – Анатолий Степанович усмехнулся. – Ты, Николай, логику не там ищешь. Сейчас объясню. Ты думаешь о работе. А директор – о своем месте. Руководитель он слабенький. Все об этом знают, посмеиваются. Есть у него и внутренняя оппозиция в лице Любови Ивановны Тарасовой. Ему выгодно менять кадры. Почему он тебя взял? Думаешь, ты ему нужен? Не-е-ет. Ты новенький, ничего не умеешь, всего боишься. Он для тебя учитель-покровитель. Всегда может тебя ткнуть носом, наказать, снять с работы. Одним словом, ты управляем. Но в тебе он сильно ошибся. Ты парень шустрый, за год освоился. Тебя уже просто так не возьмешь. А вдруг теперь ты будешь претендовать на его место? Ты же занимаешь должность заместителя директора! Усек? Вот он и забеспокоился. Зачем же директору выращивать себе конкурентов.

– Да не собираюсь я быть директором!

– Успокойся, дело не в тебе. Еще раз говорю: не там ищешь логику. На месте зама ты ему мешаешь. Выбор небольшой: хочешь – оставайся преподавателем, не хочешь – уходи.

Вот так я получил свой первый политический урок. Урок логики. Конечно, я перевелся преподавателем. Работать стало намного легче: отвел свои часы и свободен. Появилась возможность полдня заниматься своими делами.

Вечера проводил в спортзале, где преподаватели допоздна рубились в бадминтон, разбивая в пыль воланы. Классное руководство для меня, имевшего педагогический опыт в зале борьбы, тоже было не в тягость. Народ – двадцать восемь парней и две девчонки – у меня подобрался толковый, спортивный. Забот хватало: то смотр-конкурс, то лекции, то походы, то встречи. Замечательное было время. Лучше и интереснее я не жил никогда. Молодость, беззаботность, светлое будущее – все было со мной.

Но пришел 1985-й. Год, который изменил жизнь. Горбачев, перестройка. Новые веяния я воспринял с энтузиазмом. Никогда не был сторонником КПСС. Считал, что в партии отсутствует демократия. Объявленная Михаилом Горбачевым гласность прорвала информационную блокаду. В газетах и журналах разрешили печатать невиданные ранее материалы. О Сталине, Ленине, КПСС.

Ежедневно я старался смотреть новостные телевизионные передачи. Мне кажется, в то время вся страна жила у экрана. Народ соскучился по правде. После череды смертей престарелых лидеров к власти в Кремле пришел относительно молодой руководитель. Он умел говорить с людьми на понятном для них языке. На фоне предшественников из эпохи застоя Горбачев казался народу чудом. Мы вдруг узнали много интересного о своей стране, о ее прошлом и будущем. Его удивительная способность часами говорить о самых злободневных вопросах как магнитом притягивала меня к экрану телевизора. Тексты пленумов и съездов коммунистической партии, которые печатались в газетах массовыми тиражами, можно было читать не отрываясь, как детектив. Процесс пошел, народ проснулся от многолетней спячки.

Страна закипала от перестройки и нового мышления, а в нашем техникуме все было тихо и спокойно. Конечно, события, происходившие в стране, живо обсуждались в педагогическом коллективе, но больше в курилках, шепотом. При слове «перестройка» директор бледнел и указывал пальцем куда-то в небеса. Среди преподавателей преобладали люди предпенсионного возраста. Им было трудно всерьез принять призыв Горбачева изменить отношение к стране, истории, самому себе. Они привычно отводили часы и расходились по домам, а молодежь не решалась затеять дискуссию о новых веяниях в стране.

Самым нелюбимым мероприятием в кругу преподавателей считался педсовет. Обычно его назначали после четвертой пары в четверг или пятницу. А четвертые пары были редкостью. Обычно это время отдавалось внеклассным делам или лабораторным работам по специальным предметам. Активная жизнь в стенах техникума замирала после третьей пары: в коридорах наступала тишина, и только уборщицы гремели своими ведрами. Основная масса преподавателей, обремененных личными проблемами, расходилась по домам. Естественно, педсовет, на который надо было задерживаться допоздна, энтузиазма среди моих коллег не вызывал. Все прекрасно понимали, что это ритуал, что ничего нового там не будет. Пустая формальность для отчета руководства.

Обязательным элементом педсовета была политинформация: ее поручали одному из преподавателей, обычно по очереди. Необходимо было осветить события недели в стране, привести какие-то цифры и обязательно найти интересную заметку для общего обсуждения. Но отношение к этому мероприятию было дежурным. Ответственный за политинформацию обычно шел перед педсоветом в библиотеку техникума, просматривал там подшивки газет и затем зачитывал коллегам то, что показалось ему любопытным.

Коллеги слушали докладчика вполуха. Кто-то проверял тетради, кто-то заполнял журнал, кто-то готовился к завтрашнему уроку, а кто-то просто смотрел в окно. Стены кабинета истории, где обычно проходил педсовет, украшали лозунги, скуку никак не разгонявшие. «Народ и партия едины». «Коммунистическое учение всесильно, потому что оно верно». «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Думаю, антураж знаком любому педагогу, работавшему в советские годы.

Моя политическая карьера началась на одном таком педсовете. Хорошо помню тот важный для меня день. Я по обыкновению сидел за третьим столом у окна и заполнял классный журнал, краем уха слушая, о чем идет речь. Преподаватель электротехнического цикла Светлана Ивановна Корсакова готовилась к обзору политических событий в стране. Она нервно листала газетную подшивку, подыскивая нужный материал. Ничто не предвещало событий. Обычный педсовет.

Но тут в аудитории появились незнакомые люди. Оказалось, директор пригласил работников общества «Знание».

Первой возникла крупная женщина. Огромные очки делали ее фигуру еще толще. Она по-хозяйски вошла в аудиторию и направилась к преподавательскому столу. За ней следовал небольшого роста человек, толстый и лысый. Проницательный взгляд и уверенные манеры выдавали в нем партийного работника. Он тоже подошел к столу и встал рядом с дамой. Наш директор Евгений Николаевич представил гостей и дал им слово.

– Уважаемые преподаватели. Большинство из вас коммунисты, – произнес лысый толстяк.

Народ переглянулся. Когда оратор начинает свою речь с такого, жди беды. Наверняка дальше последуют призывы проявить партийную сознательность и показать примеры беззаветного служения родине.

– Вы – наиболее сознательная часть нашего общества. Сегодня партия взяла на себя огромную роль – критики и самокритики. Партия решила очиститься от того, что тормозит ее развитие. Сегодня, как говорит Михаил Сергеевич Горбачев, мы должны правильно разъяснить идею перестройки и нового мышления нашему советскому народу. Он ждет от нас простых и понятных слов о том, что происходит сегодня в нашей стране в свете последних выступлений Генерального секретаря КПСС Михаила Сергеевича Горбачева.

И пошло, и поехало. Поначалу все внимали. Ждали конкретных предложений, но их не было. Где-то через полчаса, заметив, что народ начал ерзать и разговаривать, оратор очнулся.

– Заканчивая небольшое вступление, перехожу к делу, – он внимательно оглядел аудиторию и поднял верх палец. – Наиболее сознательная и грамотная часть партии должна мощным отрядом выйти в народ. На очередном заседании горкома мы посоветовались с товарищами и решили усилить разъяснительную работу среди населения. Начато формирование лекторской группы из числа наиболее сознательных и грамотных коммунистов. Тема лекций одна: «Перестройка и новое мышление». Народ должен понять и принять идею самоочищения партийных рядов…

Казалось, он опять завелся на полчаса. Но его остановил замдиректора по учебной части Анатолий Степанович Стариков. Он отвечал за проведение педсовета и решительно взял бразды в свои руки.

– Если мы правильно вас поняли, вам необходим список преподавателей для проведения лекций?

– Да, – ответил он. – Что это за новая лекторская группа, вам объяснит представитель общества «Знание», на базе которого и будет организована вся работа.

Дама решительно шагнула вперед.

– Уважаемые товарищи! – словно с трибуны партсъезда крикнула она.

Преподаватели рассмеялись. Дама осеклась и перешла на человеческий тон.

– Сегодня мы формируем список лекторов по Волжскому району.

– В колхоз поедем? – спросил кто-то из задних рядов.

Горкомовец вскочил со стула:

– Конечно, обязательно в колхозы и совхозы. Нужно дойти до каждого человека.

– Опять бесплатно мотаться по фермам да свинарникам, – отреагировал тот же скептический голос сзади.

– Общество «Знание» будет платить как обычно: рубль сорок за лекцию в городе, два двадцать в районе, – ответила тетенька из «Знания». – Думаю, для вас, как правильно здесь было сказано, наиболее сознательной части передового отряда партии, вопрос оплаты вообще не должен стоять в повестке дня.

– Дело не в деньгах, – вновь вставил свое веское слово человек из горкома.

– Мы нуждаемся в притоке новых, неформальных лиц со своей партийной позицией.

В аудитории наступила тишина. Кому хочется в свободное от работы время мотаться по деревням и в коровниках читать лекции неграмотным дояркам. Даже несмотря на высокое звание «наиболее сознательной части передового отряда». Волжский район большой. До колхоза «Москва» семьдесят километров. Уедешь туда, так на целый день. Я понимал коллег. Они опустили глаза и словно не выучившие урок ученики внимательно разглядывали парты.

А мне хотелось. Я загорелся идеей нести в массы идеи перестройки и нового мышления. Так, как я их понимал. Но вскакивать с места и предлагать свои услуги я не торопился. Мне было интересно, чем кончится дело: кто из коллег готов пожертвовать своим свободным временем ради идеи.

– Дело добровольное, – начал было представитель горкома, но директор техникума его перебил.

– Не надо никакой добровольности, никакой анархии. Иначе никто не согласится. У каждого из нас есть общественная нагрузка. Плюс семья. Найти свободное время очень сложно. Я предлагаю поручить лекторскую работу нашим молодых преподавателям.

Он посмотрел в мою сторону.

– Молодым преподавателям, на мой взгляд, лекторская работа будет интересной, да и забот у них все-таки поменьше, а энергии во много раз больше. Посмотрите, – он обвел рукой выдохнувший с облегчением коллектив, – у нас в основном преподаватели солидного, так скажем, возраста, и, думаю, молодежь поддержит мою инициативу.

Старшие товарищи смотрели на меня с плохо скрываемой надеждой. Глянув по сторонам, я с удивлением обнаружил, что преподаватели моего возраста отсутствуют. Из молодых специалистов на педсовете я был один.

– Если обществу «Знание» хватит одного лектора, то готов попробовать, – не вставая из-за стола, объявил я.

Аудитория еще раз облегченно вздохнула. Коллеги сразу оживились и стали переговариваться, поглядывая на часы.

– Маловато, – представитель горкома явно потерял былой пыл.

– Ничего, – бодро ответил Евгений Николаевич Поляков. – Я завтра поговорю с нашей молодежью. Думаю, что пару человек найдем.

Такой поворот всех устроил. Педсовет окончил свою работу. Я подошел к даме из общества «Знание». Она записала в блокнот мои данные и строго сказала:

– Николай Юрьевич, напишите конспект, подготовьте материалы и, если вам нетрудно, принесите мне посмотреть. Договорились?

Я был воодушевлен. Скажу честно, история и политика меня очень интересовали. Иногда даже на лекциях, особенно у вечерников, отходил от темы электроснабжения и пускался в споры о происходящем в стране. А происходило необыкновенное. Реабилитация Солженицына, возвращение из ссылки Сахарова, выявление коррупции (узбекское дело) и т. д. В партии, ее идеологии, в поведение коммунистов мне многое не нравилось. Магазины были пусты, в условиях тотального дефицита процветал блат, которому партийные начальники были отнюдь не чужды.

Последней каплей недовольства в народе стала антиалкогольная кампания Горбачева. Как спортсмен я не пил и не курил. Идею борьбы с алкоголизмом поддерживал полностью. Но вот с методами был не согласен. Мало того, что по талонам у нас продавалось практически все, от мяса до одежды, так теперь их ввели и на водку. Раз есть талоны, их надо отоварить. А отоварил, думай, что с этой водкой теперь делать: пить или не пить? Народ начал гнать самогонку. Умельцы наловчились получать спирт даже из гуталина. Пили всякую гадость: паленый спирт, средство для очистки стекол, столярный клей, недоспелую брагу. Таксисты на вокзале открыто торговали самогоном. Страна медленно катилась в пучину бесконтрольного пьянства.

Перестройка начала буксовать. Партийные бонзы только и делали, что болтали о перестройке и новом мышлении. В стране возник тотальный дефицит на товары народного потребления. На юге страны очумелые чиновники под маркой борьбы с пьянством начали вырубать прекрасные сорта виноградников. Одним словом, в стране победившего социализма наступал коллапс. Я самоуверенно решил, что без меня в такой трудный час общество обойтись не может.

За лекторское дело я по обыкновению взялся с энтузиазмом. Серьезно проработал литературу, подобрал необходимую статистику. Даже нарисовал на больших листах ватмана графики о развитии промышленности и сельского хозяйства Марийской АССР. Когда все было готово, отправился в общество «Знание».

Оно находилось в здании горкома партии. Оказавшись там впервые, я еле сдержал вдох разочарования. Серые, какие-то грязные стены. Рассохшиеся, потерявшие цвет половые доски. Усеянная сигаретными бычками и сгоревшими спичками лестничная площадка. Да и сам кабинет общества «Знание» выглядел убого. Это было маленькое, в одно окно, заваленное различной литературой помещение с огромным железным шкафом в углу. За столом в ворохе бумаг сидела знакомая толстушка. Но никакого напора и пафоса в ее манерах уже не было. Наверное, здесь, в кабинете, ей не хватало зрителей и ответственного товарища из горкома.

– Присаживайтесь – махнула она рукой на замызганный стул.

Я присел на край стула. Мой рулон с диаграммами уперся в ее стол.

– Вот вам, Николай Юрьевич, направление на лекцию. Придете в организацию, найдете председателя профкома или парткома. Договоритесь о времени, как им и вам удобнее. Они обязаны собрать для вас работников, желательно в обед. Лекция не более сорока пяти минут. Это вам знакомо, будем считать, что вы проводите урок.

Я кивнул.

– После лекции руководитель должен расписаться на бланке и поставить печать. Справку приносите мне. Финансовый расчет за прочитанные лекции один раз в месяц. Расценки у вас есть.

Я опять кивнул.

– Справку можно почтой: некоторым лекторам так удобнее. Все. Если нет вопросов, то желаю удачи.

Я не успел вставить ни единого слова. Растерянно поднимаясь, не выдержал:

– Позвольте, вы говорили, что проверите мои лекции. Почитаете материал, если что, поможете и поправите. Я принес.

– Вижу, – она не дала мне договорить. – Проверять тут нечего. Вы имеете высшее образование, каждый день читаете такого рода лекции в техникуме. Я вам доверяю.

– Но я читаю лекции по электротехнике.

– Ничего, ничего, мне вас характеризовали как умного, настойчивого молодого человека. Вам и карты в руки. Все, я спешу. Извините.

Не давая мне опомниться, она встала из-за стола. Пришлось встать и мне. Разворачиваясь, я неловким движением чуть не сбил своим рулоном с ее стола набор ручек с календарем. Извинился и, пятясь, осторожно вышел на уже знакомую заплеванную лестничную клетку. Дама вышла следом, быстро закрыла дверь и исчезла в коридорах власти.

Вот тебе раз, – растерянно подумал я. – Дурак, набитый фантазиями. Собирался на встречу как жених. Заготовил вырезки из газет. Уговорил Леночку, секретаршу директора, напечатать на машинке текст. Два вечера рисовал диаграммы. А она даже не удосужилась посмотреть материал.

«Вам и карты в руки», – вслух передразнил ее я и, чертыхаясь, пошел обратно в техникум.

Разочарование не давало мне покоя. Такое важное дело, идеологический фронт, как любят говорить коммунисты, доверили какой-то абсолютно равнодушной особе.

Но к вечеру я успокоился. Получалось, мне отдали на откуп целый Волжск и район в придачу. Читай что хочешь, как хочешь, где хочешь и сколько хочешь. Что ж, такой вариант меня устроил. Это даже неплохо.

В голове тут же сложился план более смелых лекций. Удивительная беспечность представителя общества «Знание» подтолкнула меня к переработке всего материала. Нет, конспект лекции остался в целости и сохранности, но комментарии, выводы, характеристики я решил сделать более острыми.

Переработал материал о руководящей роли КПСС. Ярче и жестче дал оценку Сталину и культу личности. Ну а Ленина вообще определил в основоположники фашизма. В текст лекции были внесены те материалы Владимира Ильича, которые особо не афишировались коммунистами. А именно записки о роли интеллигенции в развитии российского общества, о массовом взятии в заложники семей церковнослужителей, дворян и офицерства, о красном терроре, о том, что не кто иной, как Троцкий первым в России организовал концентрационный лагерь на Соловках для изоляции и полного уничтожения политических противников большевистского режима.

Отдельно шел вопрос о гласности, перестройке и новом мышлении. «Огонек» – журнал, никогда не писавший о политике, стал рупором демократических сил в коммунистической партии. Критика лилась рекой, газеты были все смелее, выступления и диспуты все интереснее. Для хорошей лекции на злобу дня ничего не надо было выдумывать. Просто надо было людям говорить правду, не врать, не уходить от острых вопросов.

Ровно через неделю после памятного педсовета я начал читать лекции в организациях Волжска. Каждая лекция проходила по одному сценарию. Я начинал говорить об обстановке в стране, о Горбачеве, о том, что он хочет от каждого из нас, от простого народа. Затем приводил ряд статистических данных о промышленности, сельском хозяйстве страны и нашей автономной республики. В середине лекции переходил на критику партии и властей на местах.

Народ внимательно слушал и не верил своим ушам. Люди напряженно вглядывались в мое лицо, искали взглядом парторга и как будто ждали, что вот сейчас в зал войдет наряд милиции, на меня наденут наручники и погрузят в черный воронок. Такой эффект поначалу меня смешил. Ведь я не говорил ничего нового: моя лекция состояла из опубликованных в центральной прессе материалов. Те же выводы звучали из телевизора, а настоящая история коммунистической партии была давно озвучена писателем Солженицыным и академиком Сахаровым. И только прочитав несколько лекций, я понял, в чем дело. Наотмашь било живое слово. Одно дело – газеты и радио, а другое – человек, лектор общества «Знание». С официальным направлением из городского комитета коммунистической партии. И он, этот новый лектор, которого партия направила в массы разъяснять свою политику, полощет коммунистов в хвост и в гриву.

Мне вдруг стало понятно, отчего в глазах некоторых моих слушателей я видел неподдельный животный страх. За семьдесят лет своего существования советская государственная машина вырастила человека-раба. Партия большевиков пропустила население огромной страны через кровавое месиво гражданской и Великой Отечественной войн, жестоких репрессий. Каленым железом коммунисты выжгли из человека желание мыслить и анализировать. Запугали его расправами и психушками. Всеми силами государственного карательного аппарата долгие годы топтали христианские ценности и навязывали свои нормы поведения. За годы правления большевиков советский человек превратился в раба, который отвык думать и принимать решения.

Раб больше всего боится правды, он разучился жить по правде. Его устраивает ложь. Раб, как хамелеон, быстро приспособляется к обстановке. Он врет самому себе, окружающим и терпит вранье других. Так удобно. Не лезь, не высовывайся, угождай. За молчание и покорность по талону получишь итальянские сапоги или джинсы, банку икры или кусок колбасы. Вроде всем всего хватает. Есть какие-то гарантии. Раб уговаривал себя: «Все хорошо! У нас в стране все хорошо! Лишь бы не было войны».

Вот так живет себе человек, работает, воспитывает детей, и вдруг однажды в рабочий полдень в красный уголок предприятия приходит молодой лектор из общества «Знание». Он одет в костюм, на шее у него повязан галстук. Лектор встает на трибуну рядом с кумачовым знаменем и совершенно официально утверждает, что советский человек – раб. И что свою жизнь он прожил неправильно.

На каждой лекции после получасового монолога я делал паузу, спрашивал мнение людей о том, что они услышали, просил писать записки с вопросами. Кстати, независимо от рода деятельности предприятия, записок всегда поступало много. Оказалось, людям проще написать. А задавать вопросы вслух, принародно, так сказать, им было то ли неловко, то ли непривычно. Я и не настаивал. К концу лекции, а она обычно длилась час, слушатели не хотели расходиться. Начальству приходилось разгонять подчиненных по рабочим местам. Народ выходил из красного уголка и возбужденно гудел, как растревоженный улей. Для меня это было самое главное. Значит, лекция нашла отклик в душах и сердцах. И наверняка продлится. Мужики доспорят в курилке, а у женщин появиться повод выпить чашку чая.

Моя лекторская свобода продолжалось недолго. По городу пошел разговор о молодом лекторе, который будоражит трудовые коллективы дерзкой критикой коммунистической партии и советского правительства. Вскоре в техникуме появилась моя старая знакомая из общества «Знание». На этот раз она уже не выглядела такой беспечной, как в предыдущую нашу встречу. Сквозь огромные очки в меня летели молнии, а на губах гуляла ехидная ухмылка.

– Отвратительные слухи ходят про ваши лекции.

– Да что вы говорите, – как можно искренней постарался удивиться я. – Чего же нехорошего там может быть? Лекция с вами согласована, вы ее внимательно прочитали, дали добро. Не может там быть ничего нехорошего.

Лицо ее изменилось. Я попал в самую точку. Воспоминание о нашей предыдущей встрече слегка остановило ее напор. Оснований для принятия мер не было. Да и с кого в первую очередь спрашивать? Конечно, с руководителя лекторской группы, то есть с нее. Она это поняла и, покачиваясь на пятках, в раздумье закусила губу. Требовалось найти такой выход из щекотливого положения, чтобы и овцы были целы, и волки сыты.

– Ладно, – медленно сквозь зубы процедила она, – с сегодняшнего дня на ваши лекции будет ходить член правления общества «Знание», ветеран партии и труда. Кстати, ее партийный стаж составляет пятьдесят лет. Она прикрепляется к вам как шеф. Начиная с сегодняшнего дня, вы не имеете права читать лекции без ее присутствия. Вот вам путевка. Завтра в обед у вас лекция в Волжском отделении госбанка.

Это уже интересно, подумал я. Значит, мне дали надсмотрщика, это хорошо. Пришла пора наконец встретиться лицом к лицу с живым свидетелем истории ВКП(б).

Назавтра я явился во всеоружии. Здание госбанка располагалось через дорогу от техникума. Лекция проходила на втором этаже в помещении красного уголка. Перед входом меня встретила Валентина Александровна Черных, директор банка и депутат городского собрания, а также незнакомая мне пожилая женщина. Ростом выше среднего, можно сказать, крупного телосложения. Седые волосы, очки, внимательный взгляд говорили о том, что передо мной стоит человек, который знает себе цену. Даже по манере принимать знаки внимания чувствовалось, что это не простой ветеран, а обласканный партийной и административной властью города. На меня смотрели проницательные глаза опытного человека.

Да, подумал я, с этим монстром в юбке надо быть аккуратней на поворотах.

Женщина уверенно подошла ко мне, протянула для приветствия руку.

– Клавдия Федоровна, – представилась она и, подойдя почти вплотную, стала довольно бесцеремонно меня разглядывать. – Наслышана, наслышана, молодой человек.

Ее голос никак не соответствовал возрасту. Сочный, грудной, он звенел молодостью и энергией. Чувствовалось, что речь у человека поставлена. Такой ветеран за словом в карман не полезет. Я крайне осторожно пожал ее ладонь и был удивлен, когда она, перехватив инициативу, крепко стиснула мои пальцы. А потом довольная засмеялась.

– Что, молодой человек, думаете, старая рухлядь? Ладошку сжать боитесь. Зря. Я, братец мой, старая революционерка. Молода была – горы сворачивала. Днепрогэс девчонкой возводила.

– Вот, – продолжила она свою приветственную речь, – прикреплена к вам, молодому дарованию лекторского искусства. Надо быть в гуще проблем. Хочется послушать трактовку событий молодежью. У меня-то свое видение перестройки, – она хитро улыбнулась и, взяв меня под руку, повела в миниатюрный зал.

– Учтите, молодой человек, аудитория здесь своеобразная. Сплошь женщины, да к тому же еще и банкиры! Дебет с кредитом, их ети! Так что особо не обольщайтесь. Аплодисментов не получите, это я вам гарантирую. Не выпендривайтесь, молодой человек.

Это самое «не выпендривайтесь» очень естественно прозвучало из ее уст, сразу видно – любимое словечко. Мой новый куратор определенно внушал уважение. Старая партийная активистка, участвовавшая в строительстве Днепрогэса, на удивление быстро оценила обстановку и характер аудитории. Я послушался ее и лекцию провел без особого накала. Коммунистам, правда, все равно досталось по полной программе, а вот с Лениным и его товарищами пришлось обойтись более аккуратно. Разговор я перевел на актуальные вопросы сегодняшнего дня и историю почти не трогал.

Женщины, а в зале сидели только они, начало лекции восприняли холодно. Сразу чувствовалось, что они далеки от политики и с радостью поменяли бы ненужное им мероприятие на традиционную в любом учреждении чайную церемонию. Отсутствующие взгляды просто выбивали меня из колеи. Однако я быстро перестроился. Пару ярких эпизодов, резких выпадов против КПСС, плюс примеры, касающиеся каждой женщины: дефицит товаров и услуг, колготки и зимние сапоги, талоны на колбасу и мясо, – и все, аудитория преобразилась. В конце я уже немного осмелел и прошелся по любимой коммунистической партии.

Мой куратор сидела в последнем ряду, закрыв глаза. Трудно было понять, какой эффект производят на нее мои речи. Поэтому я решил вести себя так, будто ее в зале просто нет.

Отведенные для лекции сорок пять минут пролетели как одно мгновение. Аудитория разогрелась и после окончания расходилась неохотно. Наиболее любопытные, в основном молодые девушки, даже задержались и задали мне несколько вопросов.

Наконец я освободился. Мой куратор терпеливо дождалась, когда слушательницы разойдутся по рабочим местам. Встала, подошла. Глаза прищурены. И опять я так и не мог прочесть в них, что же она обо мне думает. Я оценил это. Действительно старый опытный партиец. Знает как себя вести.

– Да… – она была задумчива.

Взяла меня под руку и без иронии тихо произнесла:

– Проводите старую революционерку.

Попрощавшись с руководителем банка, мы вышли на улицу. До начала уроков у меня еще было время. С волнением я ожидал приговора. Остановились. Я посмотрел на нее. Она молча сняла очки. Достала чистый платочек. Протерла стекла. Одела очки.

– Я надеюсь, молодой человек, вы хотите знать мое мнение.

– Естественно, – так же тихо произнес я и еще больше заволновался. Кажется, даже покраснел. Сердце забилось чаще.

– Ну что ж, обманывать вас мне смысла нет. Меня просили дать вашим лекциям оценку. Я услышала все, что хотела. Хотя, думаю, многое вы не сказали, учитывая, что я в зале. Если б меня не было, разошлись бы вы, Николай Юрьевич, на полную катушку, – она засмеялась легким смехом и тут же сделала серьезное лицо. – И вот что я вам скажу. Да, лектор вы талантливый, умеете говорить и держать в руках аудиторию. Не знаю, откуда, но школа в вас чувствуется. Мое мнение такое. Далеко пойдете, но… Говорите вы не то. Мне неприятно вам это говорить, но говорите вы не то. Переделывать меня уже поздно, я одной ногой стою в могиле и хочу закончить свою жизнь, не разочаровываясь в прошлом. – Она ненадолго замолчала. – Из вашей лекции выходит, что я слепая и недалекая. Жизнь прожила зря. Я в это не верю и не стану верить никогда. Я прожила жизнь с гордостью, с уверенностью, что служила великим идеалам. Позвольте мне и умереть с этим убеждением. Меня не провожайте, – она протянула на прощание руку.

Я пожал протянутую руку уже без опаски. Шершавые костистые пальцы уверенно и жестко сжали мою ладонь.

– Впереди у вас тяжелая жизнь. Придется вам пострадать. Поверьте, мне, старой большевичке. Так просто мы ничего вам не отдадим. Не надейтесь.

Она развернулась и энергичным шагом удалилась. Потрясенный, я смотрел ей вслед. Непростая женщина. Она сразу выхватила главное. Я – ее идейный враг, не больше и не меньше. Такие люди не пойдут на изменения в партии. Они не будут ставить на кон свои страдания и завоевания Октября. Всегда останутся с ними.

Больше на мои лекции она не ходила. Когда через неделю я пришел в общество «Знание» за очередной путевкой, руководительница встретила меня недобрым взглядом.

– Вы доиграетесь. Я вас предупреждаю в последний раз. Хватит вам пудрить мозги неграмотным гражданам. Следующая лекция у вас в проектном институте. Имейте в виду, что там все люди с высшим образованием и что там прекрасная партийная ячейка.

Это был неожиданный ход. По всему видать, лекция станет последней. Чувствовалось, что тетенька из общества «Знание» говорила чужими словами. Скорее всего мой куратор провела встречу с руководством горкома партии и – спасибо ей – убедила начальство направить меня в наиболее сильную парторганизацию города. Видимо, перед ответственными работниками проектного института, из которых девяносто процентов имели высшее образование и все сто состояли в партии и комсомоле, была поставлена задача выиграть идеологический бой с молодым лектором, выскочкой и фразером. Это было что-то новенькое. Одно дело – молчаливая масса слушателей, которая пришла на лекцию по привычке, и совсем другое – готовая к горячей дискуссии, идейно подкованная группа коммунистов. Не было сомнений, что это прямой вызов.

В проектном институте города Волжска работала Мария Лукинична Зотина, жена первого секретаря горкома партии.

Зотин Владислав Максимович.

Родился 22 мая 1942 года в с. Килемары.

Государственный и политический деятель.

Из семьи сельских интеллигентов. Отец – Максим Петрович – организатор первой коммуны в Сурске, учитель, партийный работник, редактор Килемарской районной газеты, погиб на фронте в 1943 году. Мать – Зоя Ивановна – работала учительницей, профсоюзным организатором в Горномарийском районе Марий Эл, одна воспитывала двух сыновей. Окончил Еласовскую сельскую школу, 1959. Го д работал в колхозе. В 1965, после окончания Московского института инженеров сельскохозяйственного производства, направлен в Параньгу главным инженером районного управления сельского хозяйства. Активный общественник, замечен первым секретарем райкома КПСС Арефьевым И. А., в 1967 возглавил райком комсомола. В 1966 году женился на рязанской девушке Марии Лидякиной, работавшей в Параньге главным инженером дорожного участка. В 1969 назначен заместителем председателя райисполкома, в 1970 году избран вторым секретарем Марийского обкома ВЛКСМ. Два года, 1974–1976, учился в Москве, в Высшей партийной школе. Направлен в Куженерский район – председатель райисполкома, с 1979 первый секретарь райкома КПСС. Солидное повышение получил с началом перестройки: в 1986 возглавил Волжскую городскую парторганизацию. С апреля 1990 первый заместитель председателя Верховного Совета Марийской

АССР, а августа – председатель. Под его руководством в Марийской республике одной из первых в России проведена реформа управления – введен институт президентства, 1991, учрежден парламент на мажоритарной основе, 1993. На выборах президента, декабрь 1991, в паре с кандидатом в вице-президенты Галавтеевым В. А. одержал уверенную победу. Годы его правления пришлись на самый тяжелый период российских реформ: невостребованный ВПК, составляющий 82 % объема промышленности республики, разваливающееся сельское хозяйство, хронические невыплаты зарплат и пенсий и пр. В декабре 1996 на выборах президента набрал третье число голосов среди 6 кандидатов и не попал во второй тур. Работал в разных организациях. В настоящее время на пенсии.

Депутат Верховного Совета МАССР трех созывов: 1980-85, 1985-90, 1990-91.

Академик Международной академии информатизации.

Медаль «За преобразование Нечерноземья РСФСР», 1985.

Семья: мать, жена, два сына, внук, две внучки.

Девиз: «Только вперед!»

(«Кто есть кто в Марий Эл», 2002, с. 208)

Сам о себе Владислав Максимович Зотин говорил коротко: «Я маленький черненький мариец». Действительно, он был маленького роста и зело худ. Черные волосы и смуглая кожа выдавали в нем горного марийца.

Когда приезжему говорят о том, что марийцы делятся на горных и луговых, человек начинает вертеть головой в поисках гор. Но искать надо не горы, а реку Волгу. Один ее берег крутой и высокий, другой – низменный. Марийцы, родившиеся на высоком берегу Волги, считаются горными, а родившиеся в низине – луговыми. Внешние отличия – существенные. Луговые марийцы преимущественно русоволосые, кожа у них белая или красная, глаза раскосые; горные марийцы смуглые, глаза их имеют более округлую форму. Статья 15 Конституции Республики Марий Эл гласит: «Государственными языками в Республике Марий Эл являются марийский (горный, луговой) и русский языки».

Как все люди маленького роста, Зотин не был лишен комплексов. Один из них бросался в глаза сразу. Сознавая свою тщедушность, Владислав Максимович совсем не стеснялся ее, не скрывал, а, наоборот, подчеркивал. Он очень любил окружать себя высокими и крепкими людьми, на фоне которых выглядел еще меньше, и, похоже, получал истинное удовольствие от того, что эти рослые дядьки склонялись перед ним в три погибели и были готовы выполнить любую его команду.

Невзрачная внешность могла ввести в заблуждение тех, кто его не знал. Кому-то казалось, что в борьбе за руководящее кресло он слабый и неопасный конкурент, но это была ошибка. В этом маленьком человеке было достаточно ума, хитрости и терпения, чтобы отвоевать себе место под солнцем.

Он обожал интриги и подковерные дела. Редко делал то, что обещал. Ценил лесть и раболепие. По любому поводу мог говорить часами и страшно сердился, когда его обрывали.

Для карьерного роста в национальной республике изначально необходимы три условия: образование, национальность и личная преданность первому лицу.

Первому секретарю Марийского обкома партии Григорию Андреевичу Посибееву Зотин понравился. Ему казалось, что маленький черненький мариец скромен не только ростом (сам Посибеев был мужчиной высоким и крепким), но и карьерными амбициями. Чтобы доверие партийного лидера к Зотину было полным, не хватало сущего пустяка.

Не секрет, что в годы развитого социализма по служебной лестнице быстрее продвигались чиновники, имеющие в своей биографии какое-нибудь пятно, прокол. В идеале это должен был быть проступок, имеющий отношение к конкретной статье уголовного кодекса. Но сажать свои кадры в тюрьму у коммунистов Советского Союза было не принято. Обычно уголовное дело на партийного функционера прекращалось, прокурор складывал материалы в папочку и передавал ее первому секретарю обкома КПСС. Первый вызывал провинившегося на ковер и после серьезного партийного разговора вынимал из сейфа папочку. Выбор у провинившегося был простой: или беззаветно служить родине, то есть первому секретарю, или загреметь на нары. Так выращивались верные партийные кадры.

Для решительного рывка по службе Владиславу Максимовичу не хватало именно какого-нибудь маленького преступления. И, кажется, оно случилось перед самой перестройкой. Широкое хождение в узких кругах получил слух, что Зотин, в то время первый секретарь Куженерского райкома партии, попался на приписках. Не могу точно сказать, что именно было приписано – урожай, надои или поголовье. Но район получил переходящее знамя победителя соцсоревнования, и только труженики села собрались порадоваться, как знамя изъяли: выяснилось, что победные результаты приписаны.

Казалось, скандал ставил на карьере партийного функционера жирный крест. Максимум, на что можно было рассчитывать после такого, – это место зоотехника или завгара в отстающем колхозе. Но скандал потихоньку замяли. А вскоре, в самое тревожное время горбачевской перестройки, Посибеев назначил Зотина первым секретарем парторганизации Волжска и Волжского района.

Так маленький черненький мариец стал руководителем второго по величине города республики, имеющего ряд предприятий (в том числе военных) союзного значения. В районе под его властью оказались десятки крупных и мелких колхозов, а также развитая база отдыха. Имевшие большой спрос санатории и профилактории (марийский край называют страной тысячи озер, здесь дивные сосновые леса и чистые реки), национальный парк «Марий чодра» – все это теперь было в его ведении. Из малозаметного функционера районного масштаба Владислав Максимович в одночасье превратился во влиятельную фигуру региона.

Почему Посибеев подобрал второму городу республики такого руководителя? У меня есть только одно объяснение.

Назначением Зотина, маленького черненького марийца, Посибеев хотел унизить или по крайне мере поставить на место вечно бунтующих руководителей промышленных предприятий Волжска.

Не секрет, что Волжск – извечный конкурент Йошкар-Олы. В 1940 году, когда в Волжске было 40 тысяч жителей, в столице республики проживало лишь 26 тысяч. Кроме того, Волжск – это город-вольница. Съехавшийся со всей страны на строительство бумажного комбината народ впоследствии был разбавлен репрессированными крымскими татарами, пленными немцами и всякого рода ссыльными. Эта смесь наций, религий, характеров дала особую породу людей – волжан. Громогласные и самостоятельные, они сильно отличались от робких и непритязательных марийцев, заселявших этот лесной край. За независимость и ершистость волжан не любил ни один руководитель республики.

Зотин приживался в Волжске долго и мучительно. И немудрено: директорский корпус воспринимал его с трудом. Даже внешне руководители предприятий выглядели фигурами иного калибра: все как на подбор крепкие, высокие, здоровые, уверенные в себе. Несколько заводов имели двойное подчинение. Поэтому некоторое время Владислав Максимович занимался только сельским хозяйством.

Немного забегая вперед, замечу, что в своем протеже Посибеев ошибся. Ставка на замаранного и послушного не сыграла. Зотин вновь попался на приписках. Все было как в прошлый раз: сначала переходящее знамя за победу в соцсоревновании, а потом скандальное разоблачение. На этот раз приписки выявил юрист управления сельского хозяйства Волжского района Сергей Александрович Панфилов (впоследствии его выберут главой района). Знамя снова отняли, скандал снова замяли, а Зотина снова повысили – теперь до первого заместителя Председателя Верховного Совета МАССР.

Все это не мешало Владиславу Максимовичу быть хорошим семьянином. Его супруга, русская по национальности, была женщиной высокой и статной. Двое детей. С одним из них, Эдиком, я долго занимался дзюдо. Родители вообще поощряли спорт и здоровый образ жизни: сам Владислав Максимович не курил и каждое утро бегал на зарядку в парк. Сыновья получили хорошее образование и, по-моему, состоялись как личности.

Итак, в Волжском проектном институте, где трудилась Мария Лукинична Зотина, мне надлежало прочитать лекцию на тему «Перестройка и новое мышление». Я отчетливо понимал, что это финальный пункт моей лекторской карьеры: коммунисты никак не могли простить мне всего того, что я наговорил о них в рабочих коллективах.

В проектном институте меня ждали и готовились. Директором института был член бюро горкома Валерий Александрович Кутузов. В актовом зале он собрал наиболее стойких и подкованных коммунистов, а неблагонадежных решили на лекцию не пускать: для верности завхоз даже запер в коридоре дверь.

Свободных мест в зале не было. В последнем ряду я увидел жену первого секретаря горкома партии. Все шло по плану.

Уже через считанные минуты после начала лекции монолог уступил место диалогу. Моим оппонентам была необходима победа, причем, пожалуй, даже больше, чем мне. Старые коммунисты подготовились основательно. Каверзные вопросы сыпались на мою лекторскую голову со всех сторон. Одного не учли мои оппоненты: их время прошло. Многолетняя ложь партийной номенклатуры как ржа разъела идеологическую платформу партии. Реальная жизнь советского человека разительно отличалась от того, что говорили с высоких трибун вожди.

В магазинах города стояли пустые полки. Товары расходились по блату прямо с торговых баз. В конце каждого месяца городской торг выбрасывал в открытую сеть, словно собакам мяса, малую часть продуктов и дефицитный вещей. Партийная номенклатура жировала, а «его величество рабочий класс» еле сводил концы с концами.

Обо всем этом я тогда говорил. Коротко и четко ответил на вопросы старых коммунистов и перешел в контратаку. У меня вопросов тоже было заготовлено великое множество. Хотя эти вопросы задавал даже не я – их задавала жизнь.

Никогда я не был так упоен победой. А в том, что это была победа, сомневаться не приходилось. Вместо сорока минут мероприятие растянулось на полтора часа. Лекция закончилась, а возбужденные работники института никак не хотели меня отпускать. В какой-то момент завхоз открыл дверь, в зал ввалила толпа, и мне пришлось некоторые вещи рассказывать по второму разу.

Мои единомышленники с горящими глазами ворвались в разговор и начали на чем свет стоит костерить свою партийную верхушку. Парторг института испугался. Он начал шуметь, разгонять сотрудников по рабочим местам под предлогом того, что они нарушают трудовую дисциплину. Действительно, обеденный перерыв давно прошел, мы задержались.

Мои сторонники проводили меня до самых дверей. Они жали мне руки и требовали продолжения дискуссии. Осмелев, говорили, что если и в следующий раз их не пустят на лекцию, они сломают дверь.

Перестройка расколола общество на две неравные части. Ортодоксы пытались каким-то образом сдержать курс на обновление, но были в очевидном меньшинстве. Недовольных политикой партии пытались урезонить, однако их становилось все больше и больше. Так получилось, что я со своими лекциями стал для них каким-то символом обновления.

Народ просыпался, словно медведь от зимней спячки. В людях пропал страх. Чем больше газеты писали о зверствах ГУЛАГа, тем смелее становился советский человек. Гласность и новое мышление выплеснулись из кухонь и курилок на улицу. Что ждало нас на этих улицах? Честно говоря, об этом никто не думал. Все упивались свободой слова, демократией. Люди читали газеты и не верили в происходящее. Даже некоторые коммунисты со стажем ходили задумчивые: переоценка жизни и истории давалась им с большим трудом.

На следующий день не успел я прийти на работу, как прибежала секретарша и срочно пригласила меня к директору.

Начинается, подумал я. Но страха не было. Единственное, что могли со мной сделать коммунисты, – лишить права читать лекции.

– Николай Юрьевич, – директор был как всегда энергичен, – что вы вчера натворили?

Наш техникум структурно подчинялся министерству среднего и технического образования в Москве, но Волжский горком партии мог, конечно, оказать влияние на коммуниста Евгения Николаевича Полякова. Я пожал плечами и по возможности спокойно произнес:

– Ничего особенного. Читал лекцию в проектном институте.

– Какая лекция? – приподняв рыжие брови, выдавил он.

– Как же, вы сами рекомендовали меня на лекторскую работу в общество «Знание».

– Черт возьми, – заорал он, – наверное, из-за этого меня вызывают к самому.

– К кому? – не понял я.

– К кому, к кому, – зло передразнил он, – к первому секретарю горкома партии товарищу Зотину!

Директор схватился за голову и заметался по узкому кабинету.

– Что вы там наговорили? – раздраженно спросил он и, не дав мне ответить, стал собирать со стола бумаги, беспрестанно разговаривая с самим собой.

– Дурак я, дурак. Как можно было так опростоволоситься. Я же знал, что вы антисоветчик. Все эти разговоры по техникуму. Ну вот, допрыгались вы, Николай Юрьевич. Учтите, – повысив голос, он поднял вверх указательный палец. – Там я вас защищать не буду. Последствия непредсказуемы. Зотин, он зверь. Он порвет меня на части. Зачем я вас рекомендовал? Все, готовьтесь на вылет, вы свободны.

Я пожал плечами и вышел из кабинета, прекрасно понимая, что никто меня с работы за это не выгонит. Зажимать критику во время набирающей обороты гласности было опасно. Бледный Евгений Николаевич с папкой бумаг в руках выскочил из кабинета следом за мной и чуть не бегом пролетел мимо. В таких растрепанных чувствах директора никто не увидел: коридоры были пусты, шли занятия.

Реакция Зотина понятна. Он получил информацию из первых уст. Шагая в свой кабинет, я так и не вспомнил, когда его жена ушла с лекции.

Настроение было испорчено. Проводить занятия со студентами в таком состоянии было тяжело. Кое-как доработав до обеда, я спустился в учительскую. Там меня поджидал мрачный Поляков, уже вернувшийся из горкома.

– Ну, как визит к «самому»? – припомнив его поднятый вверх палец, нашел в себе силы съязвить я.

– Смеетесь? И напрасно. Смеяться будете вечером. Владислав Максимович приглашает вас на беседу. Так что, будьте любезны, Николай Юрьевич, к пятнадцати ноль-ноль явиться в горком партии. На ковер к «самому»!

– Разве что приглашает, я ведь не коммунист, – на всякий случай напомнил я и вышел из учительской.

Не успел пообедать, как вокруг моей скромной персоны начали происходить всякие события. В приемную директора позвонила тетенька из общества «Знание». Она попросила срочно прислать текст лекции за моей подписью, а также графики и диаграммы. Потом звонил редактор газеты «Волжская правда» Владимир Андреевич Шилов: он оказался председателем общества «Знание». Следующий звонок был из горкома комсомола. Там не смогли найти мою учетную карточку и хотели со мною встретиться. Добил меня Евгений Николаевич Поляков, который назначил на 17.00 педсовет. «Видно, для подведения итогов», – невесело думалось мне.

Мое состояние можно было назвать возбужденным. Нет, я не боялся, что выгонят из техникума. Чувствовал: происходит что-то очень важное, что может полностью перевернуть мою жизнь. И почему-то был уверен, что эти перемены обязательно пойдут мне на пользу.

Политика могла стать моей профессией – вот что волновало меня. Я узнал вкус успеха. Понял, что людям нужна правда, и моя задача заключается в том, чтобы донести ее. В душе зажегся огонь протеста, в голове начали роиться мысли о создании новой партии или движения. Мне хотелось прямо сейчас, подхватив транспаранты, бежать на улицы и собирать сторонников. Вот в таком приподнятом, боевом настроении я и шел на ковер к «самому».

Двухэтажное здание горкома партии с колоннами и лепным фасадом располагалось за городским парком. Уже внешние атрибуты должны были вызывать у посетителя уважение на грани трепета. Человека встречали огромные тяжелые дубовые двери, толстое стекло которых украшал витиеватый орнамент в виде символов государства – звезды с серпом и молотом.

В фойе я был остановлен крупным молодым человеком. Он специально поджидал меня и повел на второй этаж. Широкая мраморная лестница. Красные дорожки. Большая приемная. Высокие потолки. Тяжелые, собранные волнами белые шторы.

Попросили подождать. Минут через пять пригласили.

Я вошел. Передо мной был огромный прямоугольный кабинет и длинный стол для совещаний, окруженный стульями с высокими спинками. Вдали с торца перпендикулярно стоял еще один стол – массивный, тяжелый. Рабочее место первого секретаря комитета коммунистической партии города Волжска. Хозяйский стол был почти чист, лишь несколько бумажек лежали на зеленом сукне. Несмотря на темную полированную мебель, кабинет был светел. Под самый потолок уходили огромные окна. Белоснежными волнами (как в приемной) спускались шторы. Воздуха в кабинете было много: одно окно оказалось открытым настежь. Параллельно столу во всю длину кабинета по дубовому паркету была постелена красная ковровая дорожка. На стене, прямо над хозяином кабинета, висел портрет Ленина. Ильич присутствовал и на столе, но уже в виде бюста. Томы вождя и других советских руководителей заполняли огромные стеллажи, прижатые к свободной стене. В углу на небольшом постаменте стояли кумачовые бархатные знамена. Кабинет производил впечатление.

За столом сидел маленький худенький черноволосый человек. Он дождался, пока я осмотрю кабинет, и как только встретил мой взгляд, сразу вскочил. Лично с Владиславом Максимовичем Зотиным мы знакомы не были.

Без пиджака, в белой рубашке с красным галстуком, он вылетел из-за стола и почти подбежал ко мне. Так же стремительно начал говорить. Он то подходил ко мне, то отходил. То засовывал руки в карманы брюк, то вынимал их и начинал жестикулировать. Было видно, что говорить он любит. От такого потока слов я растерялся.

Мне думалось, что хозяин кабинета пригласит меня для разговора за стол. Мы сядем и как цивилизованные люди станем дискутировать. Спорить, соглашаться с аргументами другого или не соглашаться. Одним словом, я ждал диалога, а получил стопроцентный монолог. Причем у самой двери.

Я честно пытался поймать хотя бы секундную паузу в его спиче, но тщетно. Прогуливаясь по ковровой дорожке, первое лицо городской парторганизации ни на мгновение не умолкало. Говорило, говорило и говорило.

Но все имеет предел. Начал уставать и Владислав Максимович. Мало что из его потока осталось у меня памяти. Наверное, он говорил то же, что обычно говорят партийные функционеры, защищая свою кормушку. О прелестях советского образа жизни. О революции. О великой войне и великой победе. О героях. И об отщепенцах, которые сдерживают мощную поступь советского народа к светлому будущему.

Как только хозяин кабинета устал и появилась возможность вставить слово, я начал этим пользоваться. Не оправдывался, а пытался спорить. Это распаляло его еще больше, и он с ожесточением начинал все сначала.

Только он успокоится, я опять ему вопрос или реплику – он снова в крик. Так продолжалось до тех пор, пока Зотину не надоело.

– Как вы можете так говорить?! – возмутился он в конце концов. – Вы же преподаватель, педагог, воспитатель человеческих душ, коммунист!

– Извините, я не коммунист.

– Как не коммунист? – опешил он. – Как не коммунист? А кто же, черт возьми, допустил вас до идеологической работы с людьми?

Он сел за свой огромный стол и замолчал. Чуть косые глаза смотрели на меня с полным непониманием.

– И не комсомолец? – спросил он со слабой надеждой в голосе.

– Да, и не комсомолец.

Когда я вернулся в родной Волжск после работы на шахте имени Стаханова, то не встал на комсомольский учет. А пять лет назад был отчислен из рядов ВЛКСМ за неуплату членских взносов.

– Вот как, – задумчиво произнес первый секретарь, – это меняет дело.

– Я думаю, у партии особой перспективы нет, – как бы продолжая дискуссию, вставил я. – Рано или поздно коммунисты разбегутся, бросив партбилеты.

Он опять взорвался.

– Да таких подонков, как ты, мы уничтожим, – взвизгнул он. – Я был, есть и умру коммунистом. Вон, вы свободны.

В приемной меня ждали. Красная, как рак, дама из общества «Знание» потащила меня в библиотеку горкома, где уже заседал какой-то совет этого самого общества. Из присутствующих мне были знакомы, да и то заочно, лишь два человека – Владимир Андреевич Шилов, главный редактор «Волжской правды», и местный поэт, ярый атеист Геннадий Гаврилович Калинкин. Меня попросили воспроизвести мою лекцию. Я довольно вяло изложил основные тезисы и быстренько свернул выступление. Мне было интересней послушать ответные речи великих местных идеологов.

Члены совета общества «Знание» говорили много, мою лекцию ругали долго. Председатель обозвал меня антисоветчиком и пообещал скорую моральную гибель. Мне стало скучно. Эти люди были намного старше меня и новые веяния в стране воспринимали по-своему, с высоты величия Октябрьской революции. Наш с ними разговор был спором глухого со слепым и не имел совершенно никакой перспективы.

Совет общества «Знание» единогласно принял решение исключить меня своих рядов. Я пытался было объяснить, что не состою в этом достопочтенном обществе, что заниматься просвещением трудовых коллективов меня командировал коллектив техникума, что лекции – всего лишь моя общественная нагрузка. Все тщетно: меня никто не слушал. Людям так было удобней. Отчитаться перед горкомом партии, умыть руки. Прозевали они меня! Просмотрели, не оценили моих возможностей.

В результате голосования из общества «Знание», наверное, впервые в истории был исключен лектор, который в общество «Знание» никогда не вступал.