Читать книгу Грех совести - Нина Еперина - Страница 5

Квартира встретила утренним весенним солнцем и радостным веселым настроением. Алла очень любила свою маленькую берложку. Оба окна выходили на южную сторону, прямо под окнами росли высокие липы, которые не давали солнцу жарить очень сильно летом. Правда весной, когда солнца так не хватало, а листья еще только распускались, вся квартира была залита долгожданным весенним светом с раннего утра и до самого вечера. Ей это очень нравилось. Дом находился в любимом районе, недалеко от метро «Войковская», три остановки на трамвае. Ленинградский проспект не мешал шумом под окнами. Сам дом был хрущевской застройки. Конечно, хотелось бы площади побольше, но для нее одной этого пока вполне хватало.

Она бросила гастрольно-дорожную сумку около дивана, подошла к окну и задумалась над своей мелькнувшей мыслью про «пока». Так хотелось бы, чтобы это «пока» закончилось… Вот если бы Саша приехал сейчас вместе с ней в ее «хоромы», как бы она была счастлива…

– Не надо надеяться на несбыточное! – вслух сама себе сказала она. – Не может случиться то, что случиться не может! И точка! Надо жить дальше. Спасибо Богу и за этот-то подарок. Будет теперь о чем мечтать по ночам, а сейчас за дела…

Дел было навалом. И домашние заботы, и работа…

Нужно было заделывать концерты, опять звонить по филармониям и «доставать» администраторов. Раньше все было проще. Четко работали областные филармонии, «Москонцерт», «Росконцерт», прочие «концерты»… а теперь, с этой перестройкой все перемешалось, столько народу враз протрезвело, он тут же растерялся и перестал ходить на концерты вообще. Теперь все зависело от твоего умения договориться с каждым бывшим «кустовиком» отдельно и уговорить организовать гастроли. Ее не было в Москве почти месяц и нужно было обзванивать своих «коллег» по работе, узнавать последние новости. Ей повезло, коллектив отработал «Золотое кольцо» прилично. Аншлагов не было, но и полупустых залов – тоже. Но второй раз по тому же маршруту не проедешь, нужно заделывать новый. Опять телефон, опять с утра и до вечера разговоры… а так все это надоело! Сейчас бы полежать на диване да помечтать про Сашу…

Домашние дела она не любила. Постирушки, посуда, пыль, готовка для себя чего-нибудь вкусненького не всегда были ей в удовольствие. Сегодняшний день нужно было посвятить именно этому, но так хотелось просто рухнуть на диван, помечтать и все! А лучше похвалиться кому-нибудь про свой неожиданный подарок Судьбы! Она не стала разбирать гастрольную сумку, оттолкнула ногой в угол за диван, подошла к своей смешной клоунской семье, восседающей по полкам на стене, с двух сторон от большого зеркала, и громко сказала:

– Здорово, ребята! Мамка прибыла домой! Но разговаривать с вами сейчас у меня нет ни сил, ни желаний! Уж простите!

Она резко развернулась и завалилась на диван под весеннее солнышко с телефонной трубкой в одной руке и сигаретой в другой, рассматривая молодые, зелененькие листочки за окном. Кому звонить, она еще не знала, просто трубка в руках была как спасательный круг и могла чем-нибудь помочь. Алла лежала на диване и смотрела на зелень за окном, а мысли стали уводить ее в другой город, на чердак, где остался он, ее гомодрал…

Умному телефону надоели ее отвлекающие мечтания, и он зазвенел сам, вдруг, прямо в руках. Алла даже подпрыгнула от резкого звука и рассмеялась сама над собой.

– Алло! Слушаю.

– Алюнчик, это я, Лина, – раздалось из трубки высоким, быстрым говорком. – Ты уже вернулась?

– Да-а-а. Ровно полчаса тому назад перетащила свои уставшие конечности через порог родного дома. Ровно месяц эти стены не видели своей любимой хозяйки.

– Все удачно?

– Слава богу, откатали весь месяц без нервотрепки. Представляешь, я даже ни разу со Славкой, нашим худруком, не поругалась. Это прямо удивительно! А ты его характерец знаешь!

– Слушай! А у нас тут такие новости! У-па-дешь!

– Ну давай, не тяни, что тут такое стряслось без меня?

– Машка выходит замуж!

– Да ты чо-о-о! Не может быть. Неужели! Добилась-таки чего хотела. С ее данными это дело сделать было сложновато. Довела себя диетами до неузнаваемости… Превратилась из ягодки в изюм, а все надеялась, что еще с изюминкой.

– Это точно! Она последнее время похудела аж на тридцать килограмм!

– Приносила жратву в жертву и стала сухофруктом из-за своей бесконечной борьбы с годами и килограммами!

– И не говори!

– Диета это еще ничего! Она ведь решила почему-то, что если старая, то очень умная, народ ей это нашептывал. И правда. Нам всем лекции читала по неправильному поведению женского индивида в общественных местах.

– Это потому, что старше всех.

– Наверное, решила, что ее пора причислять к мудрецам, а сама даже не усвоила старую мудрость: весь век живи и век учись, а помрешь все равно дурак дураком, причем круглым!

– Теперь уже не круглым, а тощим, как палка!

– Сама придумала?

– Не-а. Это мне кто-то сказал, я даже где-то записала.

– Ну и кто он? Машиного сердца чемпион?

– Представляешь? Он у нее иностранец! Датчанин.

– Во как! Ну и повезло дуре! Это же надо, поймала-таки себе иностранного козла! Теперь, наверное, поедет выпасаться на его, датском огороде, свой-то весь уже давно чужими козлами вытоптан.

– Да! Конечно, вытоптали. Их же много было!

– Она же должна была пасти их в пределах своего зрения, вот они и толкались по ее территории, пока не вытоптали.

– А чем же они там кормились? Машкиными суповыми наборами?

– А это сама придумала?

– Это Валя сказала, а мне понравилось. Прикинь. Огород, заросший вместо модной травы «Канада-грин» машкиными костями.

– Ты умнеешь прямо на глазах. Шутка. Машку жалко. Эти козлы и ее утоптали до субпродукта! Ты же видела, как она выглядела последнее время? Ужас! Коза облезлая, на двух тощих подпорках! Я бы, на месте мужика, в другую сторону рванула, а они, почему-то все-таки внутрь загородки норовили попасть. Оно и понятно. Машка их туда загоняла своей эмансипацией. Мне девчонки говорили, что она большая любительница французских примочек. Мужички очень любят шаловливые язычки, больше, чем обычный секс.

– Да уж… Я это точно знаю, опыт большо-ой! – Лина залилась веселым смехом на той стороне трубки. – Я тоже мужиков люблю и тоже балую, но что-то никак на иностранного козла не нападу.

– А ты не знаешь, где она его выпасла?

– Да вроде бы в компании у каких-то старых друзей. А ты думала, что на гастролях можно путного мужика выкопать? Ни-фи-га! Все более или менее нормальные сидят в Москве, или Питере. Так что, рыбка моя, надо со старыми друзьями почаще встречаться.

– Ты жительница нашей страны советов, причем чужих, а сама-то, почему никак не найдешь, ты же у нас вечная тусовщица. Или СТАРЫЕ они и есть старые? Молодые лучше? А?

– Молодые? Ты меня рассмешила! Да на тусовках все поголовно врожденные халявщики, особенно те молодые, что там пасутся. Так и норовят на халяву и у койку!

– Надо тусовки называть «альфонки». Типа валентинки. Но ты же обожаешь альфонсов. Ты им в сексе никогда не отказываешь.

– Счасс! А для здоровья? Молодежь для здоровья очень полезная. Не то, что старые козлы.

– Правильно! Нам для здоровья совсем другие требуются, не старые козлы. Для здоровья нужна высокая потенция, молодая и здоровая сперма и… красивая фигура. Лучше всего надо бы какого-нибудь грузинистого грека найти с бицепсами трицепсами. Чтобы радовал и глаз, и кое-что еще. Например, организм. Ведь не только онанизм укрепляет организм.

– Я тебе и говорю, что надо пореже по гастролям таскаться, подруга, между прочим.

– А вот и нет! Я тут себе на гастролях кое-кого откопала. И не только «для здоровья»! Молодого и греко-грузинистого! Правда, хохла. Но они все тоже сплошная смесь греков с прочими, так что с темпераментом все в порядке. Он себя поэтому гомодралом обзывает. Будь здоров, как всю ночь драл! У меня были именины сердца, души и тела. Такой орел залетел в мое родовое гнездо и так старался, так старался, все гнездо так перешебуршил… Теперь аж болит!

– А вот это, пожалуйста, поподробнее и с картинками!

– Ишь! Чего захотела! Это вещь сугубо индивидуальная. Для воспоминаний ночами. Лягу сегодня в кроватку и буду в потолок пялиться, вспоминая прошедшее и представляя возможное будущее…

– Как? А мы что, сегодня на тусовку не пойдем?

– А где сегодня бомонд будет тусоваться?

– Сегодня презентация у какого-то банка, с закусью. Заодно и потреплемся.

– А как мы туда сквозанем?

– А у меня есть проскальзыватель на две морды.

– Ну и ладно, так и быть! Сбегаем на нерест! Во сколько и куда?

– Давай в семь у «Дворца Молодежи».

– А что, сегодня там будут тусоваться? Там же кабака нету?

– Как нету? Не может быть. Там со столом, в билете так написано.

– Ну ладно. В семь у входа. Пока.

Алла положила трубку и опять мечтательно уставилась в молодую, зеленую листву за окном. Лина со своими свежими сплетнями развеселила ее и еще раз заставила задуматься о себе. Алла сползла с дивана и передвинулась к зеркалу. Зеркало было большое, хорошо освещаемое утренними весенними лучами, и занимало существенную часть стены между занавеской, за которой стояла кровать, и окном. На остальной, свободной от зеркала стенке висели узкие полки, плотно, плечо к плечу заставленные и усаженные коллекцией клоунов со всего мира. Она очень их любила и даже одухотворяла. Они были для нее настоящими детьми. Бравые молодцы всех размеров, разрезов глаз и разномастных одежек. Красивые и любимые детки. Она провела взглядом по полкам и громко сказала:

– Здорово, ребята! А вот и ваша мамка наконец-то с вами пообщается! Как вы тут без меня жили? Все живы-здоровы? Все тип-топ? А что со мной произошло… Вы даже и не поверите! Я, кажется, влюбилась как девчонка – по уши! Во цирк-то! Да?

Алла задумалась. Она всегда подолгу беседовала с ними, делилась мыслями и тайнами, это была ее семья, но сегодня настроение было неделимое. Сегодня мысли скакали вразброд и в разные стороны. Несформулированные мысли лавиной нависали над ее личностью и не давали времени на планомерную расстановку по тем же полкам, как и ее цирковых детей, но только в голове. Вместо того, чтобы их упорядочить и разложить кого куда, она села на пуфик и стала смотреть на себя в зеркало.

Из зеркала на нее пялилась старая морда макаки в очках, очень подходящая клоунским детям в мамы, с целым полем морщин, перепаханных трактором грубыми боронами под зябь и не переборонованных бороной. Она приблизила лицо почти вплотную к зеркальной глади, сняла очки и стала себя рассматривать еще внимательнее. Картина была нерадостная. Под глазами синюшными разводами выступила вчерашняя ночь. Пространство над верхней губой покрылось старческими, поперечными морщинками, из которых торчком торчали волосенки, хорошо, что еще не черные. В эти бороздки вечно забиралась губная помада, оставляющая красные полосы, как перпендикуляры, вылезающие за границу краски на самих губах. С двух сторон губ пролегали овраги, отделяющие щеки ото рта, такие же овраги четко обрисовывали нос. Брови украшали седые волоски, длинные и толстые, как бревна и толще остальных. Выше бровей противно было даже рассматривать, потому что там так откровенно выставлялись напоказ все те частые и очень назойливые мысли, посещавшие ее черепушку, что за многие годы из нескольких морщинок они превратились в три глубокие борозды, ровно и четко пересекавшие сократовский большой лоб, пригодный больше для пожилого мужчины. Все, что борозды вытолкнули со лба, сползло по щекам и свисало по сторонам, образуя снизу щек противные брыли, не убирающиеся даже мокрым полотенцем, которым она хлестала себя нещадно снизу перед сном по противному лицу. Она стала сама себе корчить рожи и приговаривать вслух:

– Господи! За что же ты меня так не любишь? И все не любят, на тебя глядя. Как ты думаешь, почему с самого раннего детства я стала сама себя любить? Да потому что больше было некому! Если я сейчас ужас ходячий и тьма египетская, то в раннем детстве было такое «я тебе дам»! Если у кого-то мордашка смазливая была, то у меня только дерзость и назло. Ну почему ты мне дал такую противную, клоунскую рожу? Ведь должен же быть у тебя естественный отбор? Почему ты выбрал не все самое красивое с лица моих родителей, а все самое отвратительное и мужское только с лица моего отца и взгромоздил на мое, женское? Почему нельзя было дать мне мамин красивенький носик? Или маленький ротик, не говоря уже об ушках, лобике и глазках? Почему волосы у меня не вьются, как у мамы, а висят паклями и в разные стороны, как у папы? А зубы? – Алла раздвинула губы, сама себе выставила напоказ свои челюсти во всей красе и сама от них отшатнулась. – Кошмар что такое! Неужели нельзя было дать мне мамины зубы? Она ушла в могилу со всеми своими зубами, с одной единственной пломбой, поэтому и позволяла себе улыбаться и хохотать так, что были видны даже зубы мудрости. Нет! Ты мне вручил папины! В каждом зубе по три пломбы, а половины вообще нету! А фигура? – Алла встала перед зеркалом во весь свой комический рост и опять надела очки. – Боже мой! Где длинные ноги от ушей? Где девяносто-шестьдесят-девяносто? Почему у меня не фигура, а прямое толстое бревно с тощими, короткими конечностями? А где грудь? Почему не ношу? Наверное, потому, что где-то Боженька посеял, до меня не донес, поэтому и не ношу. Вот что значит корни! Пошла фигурой в папу, а у папы в роду полукровки. Все еврейские полукровки почему-то обязательно квадратно-гнездовые, без талии, с тощей задницей, худыми бедрами и ногами бутылками внизу, в икрах. А пошла бы только в маму, получила бы чистые еврейские кровя! А у них все бабы настоящие красавицы по всему миру. Что наши, совдеповские, что, например, голливудские актрисы… Мне мама в детстве, под шумок, кое-что втолковала о «еврейском вопросе». Этот Богом избранный народ всегда имел очень холеных, красивых и умных женщин. А потому, что они всегда принимали участие в решении глобальных, еврейских, мирового уровня проблем. Помогали своим еврейским мужикам охмурять неевреев, всяких разных гоев, в нужных, корыстных целях. У-у-умные, потому что. Носители мудрости еврейского народа. Поэтому и пишут в графе «родители» – по матери еврейка. Если бы не советская власть, у меня бы так же было написано. У них, наверное, в глубо-о-кой древности был матриархат. Культ женщины. Наверное, поэтому и мне в голову ума заложено нехило. Я знаю. Только нельзя его особенно много показывать народу. Злить. Народ, он шибко завидущий! Народ, о-ох как не любит умных. Особенно баб. Так бы и сгнобил к чертовой матери! Потому что умные, они себя всегда проявят, в конце концов…

– Вот и я еще всем покажу… Да? Ребята! Я знаю! Я стану очень известна и даже знаменита… На каком-то подкорковом уровне знаю, что обо мне еще заговорят и не только вслух! И не только наглоговорящие граждане, но и в ящике, и на большом экране… А что? Вон Луи де Фюнес во сколько лет стал знаменит? Аж за пятьдесят, по-моему… А я чем страшнее? А? Но вот с фигурой у нас что-то не очень… Господи! Фигуру мог бы хоть чуть-чуть получше подогнать, а то попробуй тут надень вот на это что-то красивое и путное! Фиг придумаешь! – уже громко возмутилась Алла, подняв голову к своим детям.

Она подошла к шкафу, распахнула его и стала перебирать вешалки, прикладывая к себе перед зеркалом. Все что она видела, ей не нравилось. Какая-то сплошная фигня-мигня получалась!

Тусовка, тусовка… А в чем мне на эту тусовку тащиться? Она убрала все в шкаф и уселась обратно на диван. Лучше в мечтах на диване сидеть, честное слово, чем себе настроение портить тряпками. Надо Вальке позвонить и что-нибудь перехватить на вечер.

Алла набрала номер и на прозвучавшее из трубки:

– Алло. Слушаю.

Затарахтела очень быстро, стараясь не дать возможности Вальке вставить слово. Она знала, что если Валя ее перебьет, то придется час или два слушать накопленные за целый месяц вздохи и охи про потерянные годы и впустую проходящую жизнь…

– Валя! Привет! Только ты способна меня понять и спасти. Мне сегодня на презентацию вечером, а у меня в гардеробе страшный ужас поселился и не выезжает. Что делать, не знаю. Надо что-то яркое и броское, чтобы как светофор притягивало мужской взгляд, а в шкафу только шедевры совковой промышленности для бабушек. Валя! Ты у нас дама выездная еще по совковому периоду, а теперь вообще не вылезаешь из-за забора, в своих «славнефтевских» командировках! Выручай. Я готова к тебе выехать немедленно.

На той стороне трубки повздыхали, повздыхали, и трубка выдала:

– Ну ладно. Что с тобой сделаешь? Приезжай, но только прямо сейчас, я через два часа ухожу к массажисту.

– Спасибо! Лечу!