Читать книгу Золотые слёзы последнего Инки - Нина Запольская - Страница 3

Ранним апрельским, ничем не примечательным утром 1738 года в бристольскую гавань вошла шхуна «Архистар» – самый обыкновенный корабль, пришедший сейчас с Ямайки. Впервые появившись то ли в Англии, то ли Голландии ещё в ХVII веке такие корабли имели небольшую осадку и две или три мачты с косыми парусами, что позволяло им ходить круто к ветру. И хотя шхуны не являлись военными кораблями, большая грузоподъёмность и возможность обходиться немногочисленной командой сделала их весьма популярными, как у негоциантов, так и у пиратов всех морей.

Шхуна «Архистар» встала на рейде среди других кораблей, и с пристани было видно, как её матросы тяжело, рывками затопали вокруг шпиля, отпуская якорный канат. Конечно, если бы человечество знало, какое влияние на его историю окажет прибытие «Архистар», открывшее собой череду смертей и приключений, длиной в целую жизнь, то встречать шхуну в порт, разумеется, прибыли бы хроникёры от местной газеты, а, может быть, даже от лондонской. Сейчас же из посторонней публики корабль ожидали только мальчишки. Эти быстроногие оборвыши встречали в порту каждый корабль в надежде заработать пенни, и порой эта маленькая монетка составляла дневной заработок целой семьи.

Суматоха по разгрузке шхуны продолжалась весь день. Матросы таскали грузы с места на место, шлюпка то и дело привозила на берег новый груз, слышались крики, команды, изредка раздавалось дружное ритмичное пение. Почти все портовые мальчишки разбежались с поручениями, с трудом пробираясь сквозь толпу народа, толкавшегося на пристани среди тюков и фургонов. Скоро матросы, получившие расчёт, потянулись кто – домой, кто – в таверну, а кто в бордель. День угасал, но на шхуне кроме вахтенных оставался ещё капитан.

Капитан «Архистар», молодой человек лет двадцати пяти, роста был скорее среднего, ближе к высокому. Поджарый, жилистый, широкоплечий, он производил впечатление сжатой пружины. Глаза имел голубые, и были они того отчаянного цвета, который опытному человеку показался бы двумя пистолетными выстрелами или двумя ударами ножа – выбирайте себе сравнение по душе. Сейчас же глаза эти, с воспалёнными от недосыпания и морского ветра веками, особенно выделялись на смуглом лице, поражая окружающих голубизной до оторопи: ну, не могут люди иметь глаза такого цвета. Двигался по палубе он мягко, с какой—то особенной морской грацией.

Капитан не носил парик, и его гладкие светлые волосы были сзади стянуты в хвост. Его брови, выгоревшие, как и ресницы, в южных морях, ложились над глубокими глазными впадинами широкими белёсыми дугами. В общем, капитан «Архистар» не был красавцем. Звали его Дэниэл Линч. Полным именем Дэниэл Джозеф, данным ему при рождении, его никто никогда не называл.

Сейчас капитан легко сновал по палубе, время от времени посматривая на пристань: он ждал владельца корабля, но тот, уже давно извещённый о прибытии «Архистар», что—то задерживался. Наконец, ближе к вечеру, на борт не без труда поднялся владелец шхуны Джон Трелони, сквайр.

Это был высокий мужчина более шести футов ростом, дородный, в дорогом парике—аллонж, с толстым суровым лицом. У него были чёрные подвижные брови и выпуклые умные глаза, выдававшие не злой, но явно властный и вспыльчивый нрав. Мистер Трелони обменялся с капитаном рукопожатием и сразу прошёл с ним в его каюту.

– Ну, что?.. – приглушённо спросил мистер Трелони, едва разворачиваясь в тесноте каюты и вглядываясь в полумраке в лицо капитана. – Привезли?..

– Да, сэр, – с готовностью ответил капитан.

Он достал небольшой свёрток, развернул его и протянул мистеру Трелони шкатулку.

Это была самая обыкновенная шкатулка: деревянная, простая по исполнению, без каких—либо дорогих деталей. Даже наоборот, на верхней доске этого скромного ящичка среди простой геометрической резьбы виднелось пыльное углубление, как будто там изначально был вставлен камень неправильной овальной формы, который потом выпал.

Мистер Трелони жадно схватил шкатулку и потряс её – внутри что-то глухо застучало.

– Ах, капитан Линч, как я вам благодарен!.. – вскричал он. – Вы меня просто вернули к жизни!..

Потом, словно что-то вспомнив, мистер Трелони посмотрел на капитана и настороженно спросил:

– Всё обошлось без сложностей?..

– Почти, сэр, – ответил капитан. – От испанских кораблей я чудом увернулся… Шкатулку на корабль принёс посыльный. Но на обратном пути чуть не вспыхнул мятеж. Почему-то кое-кто из команды мечтал завладеть шкатулкой…

– И что? – вскричал сквайр, выпуклые глаза его испуганно выкатились. – Надеюсь, вы приняли меры?..

– Конечно, сэр, – коротко ответил капитан.

Мистер Трелони опустил глаза и кивнул, словно бы своим мыслям.

– Отлично, отлично, – пробормотал он, задумчиво поглаживая шкатулку, потом вдруг сказал, словно решившись. – А знаете, капитан Линч, подержите-ка эту вещицу у себя ещё одну ночь. Я что-то боюсь брать её с собой на ночь глядя… И принесите её ко мне завтра к обеду… Вы же ещё не знакомы с моей дочерью?..

Тут мистер Трелони впервые позволил себе улыбнуться.

– Нет, сэр, не знаком, – подтвердил капитан.

– Ну, так вот и приходите, – сказал мистер Трелони.

И, поговорив немного о делах, джентльмены попрощались.

Под утро, ещё было темно, капитану приснился сон. Снился ему незнакомый охотник: то, что это был именно охотник, капитан знал почему-то совершенно определённо. И этот охотник, одетый во всё снежно-белое, стоял, ни на что не опираясь и как бы даже ногами не касаясь пола, в комнате с ослепительно белыми стенами без мебели и буравил взглядом белый пол. Потом он поднял глаза и сказал:

– Пришло твоё время… Ты должен сделать это… Иди!..

Сон был такой яркий и реалистичный, что капитан в испуге проснулся. Он ошарашенно полежал, обдумывая увиденное, потом повернулся на другой бок и пробормотал:

– Ну, конечно… Сейчас я пойду неизвестно куда только потому, что кто-то что-то сказал мне во сне…

После этого капитан спокойно заснул: он был материалист и читал «Философские записки» – научный журнал, который «Лондонское королевское общество по развитию знаний о природе» издавало с 1665 года. И пусть вас не смущает, дорогой читатель, слово «философские» в названии журнала-долгожителя, издаваемого и поныне – в ХVII веке это слово обозначало натурфилософию, то есть, естественные науки… Поэтому, что там какой-то сон? Бабские бредни, на которые взрослому мужчине, прошедшему суровую морскую выучку, не стоит обращать внимание.

****

На следующее утро капитан проснулся рано и сразу же занялся делами, а когда подошло время, стал приводить себя в порядок – ведь ему предстоял визит. Достав из рундука парадную одежду, он оделся, засунул за пояс пистолет (в то время мужчины никогда не выходили из дома без оружия) и положил шкатулку в сумку. Спустя какое—то время капитан был у пристани.

Причалить ему помог старичок по прозвищу Папаша. Уж так прозвали старичка в порту: возможно, он напоминал морякам родного родителя, а скорее потому, что старикан, особенно в подпитии, любил распевать песенку о красотке Мэри:

– Мой папаша очень злобный,

дочки честь он бережёт —

Как приду домой под утро,

он с поленом стережёт…

Казалось, что Папаша так и родился в порту таким вот юрким и зорким старичком. Маленький, щупленький, как воробышек, в обтрёпанной, но, как ни странно, чистой одежде, Папаша был местной знаменитостью. Он был также неотделим от порта, как бушприт от носа корабля. Когда матросы, вернувшись из рейса, сходили на берег, Папаша их встречал первым, рассказывал новости, балагурил, бежал рядом мелкими шажками. Из-под его седых бровей удивительно задорно посверкивали выцветшие глазки. Сухая морщинистая кожа обтягивала выступающие скулы, а во рту был только один зуб… Ну, может быть, два…

Вот и сейчас, принимая причальный канат от капитана, Папаша суетился, заглядывал к нему в глаза и явно что-то хотел сказать, но капитан, занятый своими мыслями, сунул в руку старика двухпенсовую монету и быстро зашагал по пристани несколько вразвалку.

Светило солнце, и идти вдоль доков мимо множества кораблей самых различных размеров, оснасток и национальностей было удивительно приятно. На одном корабле работали и пели, на другом матросы висели высоко на вантах, которые снизу казались не толще волоса. Капитан всё своё время проводил в море, но здесь, в порту, оно удивляло его так, будто он увидел его впервые: казалось, что от моря шёл острый запах дёгтя и соли. Он разглядывал носовые фигуры кораблей и жалел, что эти чудесные, но тяжёлые скульптуры были исключены из украшения других мест корпуса, он проходил мимо моряков с серьгами в ушах, с пушистыми выгоревшими бакенбардами, с просмоленными косичками и неуклюжей морской походкой, его обгоняли быстроногие мальчишки, и окликали портовые девки… Это был шумный и привычный мир, его мир… И жизнь была прекрасна…

До дома мистера Трелони капитан добрался довольно быстро, перешагивая через завалы мусора, сточные канавы и поминутно опасаясь угодить под выливаемые из окон помои…

Город Бристоль, дорогой читатель, во время царствования Георга II был невелик. Основанный англами на месте римского военного лагеря Абона ещё во времена Римской империи, Бристоль постепенно превратился в основной порт, через который осуществлялась торговля Англии с Ирландией. Впоследствии от его причала отходили суда, увозившие в Португалию и Испанию отечественную шерсть, а назад привозившие заморские вина – херес и портвейн.

В период работорговли, процветавшей в XVII веке, на бристольских кораблях «живой товар» транспортировался от Западной Африки к Центральной Америке. Чёрные рабы в течение столетий были самым выгодным товаром. Приблизительно в это же время за Бристолем закрепилась слава столицы шоколадной промышленности. Сюда в огромных количествах поступали с Ямайки какао-бобы, сахар-сырец и тростниковая патока. И в течение всего XVIII века Бристоль развивался и богател, сохраняя за собой славу ведущего порта Британии…

Семейство мистера Трелони, судовладельца, проживало недалеко от порта. По мере того, как бристольский порт рос и расширялся, прилегающие к нему улицы отодвигались от моря, а дома сносились. Так что дом мистера Трелони не сохранился до нашего времени, но читатель вполне может составить о нём представление на примере других домов континентальной Британии.

Капитан, нанятый на корабль мистера Трелони совсем недавно, уже бывал в доме сквайра по долгу службы. Был он знаком и с его супругой, которая, вопреки властному характеру своего мужа, сама вела все дела по дому. Именно она нанимала прислугу, оплачивала счёта зеленщика, бакалейщика и мясника, следила за модой, заказывая портным одежду для семейства и слуг. Именно она обставляла свой дом модной мебелью и, как сейчас бы сказали, предметами интерьера, чутко реагируя на все новые веяния, что поступали из Франции. Однако если бы миссис Трелони узнала, что живёт в эпоху рококо, она бы очень удивилась.

Конечно, ничего про стиль рококо наш капитан тоже не знал. Впущенный в дом мистера Трелони величественным дворецким, он сел в гостиной и стал рассматривать новомодный столик-консоль, стоящий у стены на козлиных ножках… Как такая мебель вообще стоит, как только у неё ножки не разъезжаются, думал капитан, в который раз оглядывая диковинный предмет.

Наконец, в комнату, шелестя юбками, вплыла миссис Трелони.

Это была высокая женщина лет сорока, с умными зелёными глазами и со следами былой красоты на лице. Безмятежность этого лица говорила, что миссис Трелони получила отменное английское воспитание. Казалось, что она безоговорочно поверила наставлениям своей няни, что если морщить лоб и щурить глаза, то можно остаться такой на всю жизнь. И, надо сказать, с самого детства лицо Гертруды Трелони, благородной по рождению и по праву, полученному от мужа, ни разу не исказилось хотя бы мимолётным чувством. Жизнь у неё была ровная, приятная, без каких-либо происшествий, способных омрачить её чело.

– Здравствуйте, капитан Линч, – сказала миссис Трелони спокойным голосом, отчётливо выговаривая слова. – Муж сообщил мне о том, что пригласил вас к обеду… Сам он с самого утра закрылся в кабинете, но просил, как только вы придёте, сразу же позвать его… Я уже послала за ним дочь…

Капитан склонился перед хозяйкой в поклоне. Потом они сели и стали говорить о погоде…

А, как известно, дорогой читатель, непредсказуемость английской погоды является для британцев нескончаемой темой ежедневных разговоров. Великобритания имеет умеренно океанический климат с большим числом дождей на протяжении всего года. Частые облака над Британскими островами осложняют погодные явления, и порой даже в самый жаркий летний день через облака можно не увидеть солнца, что создаёт очень влажную атмосферу. Тем не менее, британцы почему-то склонны считать, что они живут в более мягком и комфортном климате, чем на самом деле…

Поэтому капитан и хозяйка дома говорили о погоде довольно долго. Но всё же, когда миссис Трелони перешла к обсуждению количества солнечных дней на территории королевства Великобритания по регионам, капитан испытал лёгкое недоумение. Впрочем, спустя какое-то время хозяйка дома смолкла.

– Что-то мужа нет, и дочь куда-то пропала, – величественно произнесла она, поднимаясь. – Я пойду, схожу за ними…

Капитан тоже встал и поклонился. Миссис Трелони двинулась из гостиной. Капитан, повинуясь какому—то неясному порыву, последовал за ней по коридору.

К его удивлению, дверь в кабинет мистера Трелони оказалась открытой. Войдя следом за миссис Трелони в кабинет, капитан тут же и наткнулся на неё, потому что та упала на колени перед девушкой, лежащей на полу без признаков жизни… Бледна, как статуя, и так же прекрасна, успел подумать о девушке капитан, пробираясь вглубь кабинета к лежащему у окна сквайру.

То, что хозяин дома был убит, капитан понял сразу. Сквайр лежал на боку, слева от письменного стола. Из затылка его, из того места, где начинают расти волосы, торчала рукоять ножа. На первый взгляд нож был самый обычный, складной, матросский, какой можно было купить в любом порту. На столе, возле опрокинутой чернильницы, виднелась лужа пролитых чернил, рядом лежало перо. Никаких бумаг на столе не было. Распахнутые дверцы стола зияли тёмными провалами. Два парных секретера у стены были также раскрыты и основательно выпотрошены: рядом с ними на полу валялись книги и какие-то бумаги.

Окно в кабинете было поднято, ветерок гулял по занавескам. Стараясь не вступить ненароком в лужу крови, капитан подошёл к окну и выглянул в сад. Затем он приблизился к секретерам, бегло осмотрел их и удивлённо поднял брови, отчего кожа на лбу у него пошла частыми поперечными морщинами. Потом он повернулся к миссис Трелони, которая молча держала в объятиях бесчувственную дочь и, как безумная, смотрела на тело своего мужа, распростёртое на полу.

****

Конец дня пришёлся на суматоху: слуги бегали за доктором для молодой мисс, потом для миссис, приходили констебль, священник, близкие и соседи. Всё это время капитан находился в доме своего нанимателя. О сумке со шкатулкой он вспомнил только к вечеру: она стояла там же, где капитан её оставил днём – в прихожей. С тяжёлыми мыслями, какие у каждого из нас вызывает чья-то внезапная смерть, он возвратился на корабль… Он думал о конечности бытия и бренности всего сущего… А ещё о бледности юной мисс Трелони…

Изменчивая английская погода снова сменила галс1 – небо заволокло, с моря дул пронзительный ветер. На пристани капитан нашёл свою шлюпку, причаленную железной цепью к столбу, и притянул её поближе. Только темнота и мрачное расположение духа ни позволили ему заметить тёмную фигуру, жавшуюся за одну из пушек, врытых в землю на пристани и служивших для причала небольших кораблей.

Вооружившись багром, капитан стал выводить шлюпку из лабиринта окружавших её судов. На открытом месте он заработал вёслами, и шлюпка пошла быстрее. Вода была чернее чёрного…

На следующее утро было так сыро и туманно, что, казалось, насилу рассвело. На кабельтов2, справа и слева, с борта шхуны трудно было разглядеть что-либо, а иззябшая команда имела бледно-жёлтые лица, под цвет тумана. Капитан первым делом послал узнать в дом мистера Трелони, теперь, увы, покойного, о состоянии здоровья мисс и миссис Трелони. Посыльный вернулся и рассказал, что миссис Трелони плачет, а юная леди всю ночь была в горячке, но сейчас ей лучше. Капитан занялся своими делами.

Ближе к обеду к шхуне «Архистар» причалила шлюпка, в которой, кроме гребца, сидел молодой человек в простой, даже бедной одежде. Матросы доложили о нём капитану.

Капитан выбежал на палубу в некотором замешательстве: приехал Томас Чиппендейл, его друг детства из небольшого йоркширского городка Отли. Не то, чтобы капитан забыл о нём, нет, он ждал его с нетерпением, у него для Томаса был важный груз, но просто последние события заслонили собой всё остальное. Вновь прибывшего подняли на палубу.

Это был юноша лет двадцати – двадцати двух, небольшого роста, с тёмными, почти чёрными волосами и тёмными пристальными глазами. Лицо он имел круглое, приятное, лоб его был высок и хорошо сформирован, а красные полные губы, казалось, беспрестанно складывались в лёгкую рассеянную улыбку. Во взгляде молодого человека было что-то страстное, почти до страдания, и это что—то ужасно не гармонировало с его странной улыбкой.

Капитан любил друга. У Томаса была замечательная черта, которая с самого детства подкупала в нём капитана до ошеломления – он никогда не помнил обиды. Случалось, что через пять минут после ссоры он сам заговаривал с капитаном или даже подходил к нему и с доверчивым, ясным видом говорил: «Слушай, Дэн, а давай помиримся». И они мирились, и заговаривали сейчас же с прежним жаром о чём-то своём, мальчишеском, хотя с другими Томас был малоразговорчив, и не от недоверия и не от робости даже, а от чего-то другого, от какой-то своей, кажется, внутренней заботы. Казалось, что ему другие люди были малоинтересны.

– Здорово, дружище!.. – вскричал капитан и схватил Томаса в объятия. – Рад, что ты приехал!..

Томас смотрел на друга несколько снизу, восторженно.

– Как я мог не приехать, Дэн?.. – сказал он. – Ведь я так ждал тебя!..

– Как доехал? – спросил капитан.

Томас обстоятельно стал рассказывать улыбающемуся капитану, как возле постоялого двора в Отли, когда уже смеркалось, он сел в наёмную карету и, несмотря на тряскую езду и холодную ночь, он сразу заснул, и проспал все станции – а карета его мчалась и мчалась, то вверх, то вниз, и разбудил его удар в бок, когда уже совсем рассвело, а когда он открыл глаза, то увидел, что карета встала перед большим зданием на улице Бристоля.

Друзья представляли собою контрастную пару – быстрый и гибкий капитан и полноватый Томас Чиппендейл. Казалось, что капитан и старше, и умнее, и опытнее Томаса. Да это так и было: капитан рано покинул Отли, он много где бывал и много чего видел, и стал капитаном. Тогда как Томас всё также жил в Отли, почти деревне, учился чему-то, наблюдая за работой отца – простого мастерового—столяра, а теперь помогал ему. Семья Томаса трудилась с утра до вечера, но жила бедно, кое-как сводя концы с концами, мечтая, что ещё осталось чуть-чуть потерпеть, поднатужиться – и жизнь наладится… Но время шло, а денег в семье всё не было…

А сейчас капитан, по просьбе друга, привёз ему с Ямайки «подлинное красное дерево», или, как его тогда ещё называли, «американское красное дерево». Причём привёз совершенно случайно, в последний момент погрузки взяв несколько стволов больше для балласта – его подвели контрабандисты, отказавшиеся продать груз копчёного мяса.

Открыв люки, капитан зажёг два фонаря, чтобы было светлее, и друзья спустились в трюм. Трюм на шхуне был широкий. Пробираясь в щели между не выгруженными ещё тюками и ящиками, обходя бочки с водой и мешки с оставшейся провизией, огибая ящики из-под вина, бочонки джина, пустые бочки и почти израсходованные запасы угля, друзья спустились до внутренней обшивки, до самого днища. Здесь лежали небольшие прямые, покрытые корой и почти без боковых ветвей стволы, испускающие приятный аромат, похожий на запах специй… В Англии древесина махагони появилась относительно недавно и была ещё диковиной, поэтому Томас был несказанно рад, что теперь у него тоже будет красное дерево.

– Ах, Дэниэл!.. Как я тебе благодарен! – воскликнул он: казалось, что Томас сейчас расплачется.

– Да ладно, что ты, – пробормотал капитан, он вспомнил предысторию подарка и явно смутился. – Извини, я не стал вытаскивать стволы на палубу…

– И не надо, и очень хорошо, – быстро ответил Томас, нежно гладя деревья по тёмной коре. – Я сам их подготовлю для сушки…

Друзья поднялись на палубу. Томас с тихой страстью стал рассказывать капитану, что стволы нельзя сразу выносить на воздух, а уж тем более на солнце – это может погубить древесину, и она пойдёт трещинами, что стволы надо ещё обработать, очистить от коры, а концы стволов обвязать мокрыми верёвками туго натуго и их торцы закрыть вощёной бумагой, что бумагу, и воск, и верёвки, и все инструменты он привёз с собой, и что завтра же с утра он начнёт работу…

Капитан смотрел на друга, как завороженный – он любил, когда тот вот так, всегда неожиданно, начинал рассказывать о чём-то своём, и тогда обычно молчаливый Томас вдруг удивительным образом преображался. Вот и сейчас лицо друга в лучах заходящего солнца показалось капитану почти красивым.

Спать друзья легли за полночь.

****

Утром непостижимая английская погода опять переменилась. Только какая она была на этот раз, я сказать вам не берусь, уж не обессудьте – никто этого не помнит за давностью лет. День этот примечателен был тем, что за капитаном прислали слугу с извещением, что погребальная проповедь и похороны безвременно усопшего мистера Трелони, сквайра, состоятся в приходской церкви Сент—Мэри—Редклифф.

Похороны мистера Трелони, несомненно тягостные для любого чувствительного сердца, я описывать вам не буду, потому что они не интересны для нашей истории. Скажу только, что счёт, который потом пришёл миссис Трелони из похоронной конторы, кроме пункта «прочный гроб из вяза с двойной крышкой, покрытый чрезвычайно тонким чёрным крепом, хорошо подогнанный лучшими медными гвоздями и обитый двойными панелями, с металлической пластинкой с надписью и двойной окантовкой», состоял ещё из таких позиций, как роскошный шарф из армозина для священника, шесть пар мужских простых лайковых перчаток, три шёлковые ленты на шляпу, пара простых женских перчаток, три плаща для кучеров, услуги шести человек в чёрном, шёлковые ленты и шесть пар перчаток для этих людей, прокат трёх плащей для «скорбящих» и многое, многое другое…

После похорон родственники и близкие покойного проследовали на поминальный обед. Вот о них-то и надо сказать несколько слов…

Общество собралось внушительное, и среди этих господ только капитан был не в парике, поэтому он ясно чувствовал на себе недоуменные взгляды. Но нашего капитана было не так просто смутить какими-то взглядами… Я не боялся ещё и не таких взглядов, не стушуюсь и теперь, подумал он и принялся, как ни в чём не бывало, незаметно разглядывать собравшихся.

Мистер Джордж Трелони, младший брат покойного, сидел во главе стола, уставленного цветами и серебром, между миссис Трелони и мисс Трелони. Пожалуй, трудно было бы найти себе окружение более прекрасное: родственницы фланкировали его подобно двум розам – зрелой и едва расцветающей. Сам же дядя Джордж был невысок, поджар и тщедушен, не в пример своему покойному брату. Кудрявый светлый парик-аллонж, казалось, был ему велик и тяжёл.

Рядом с юной мисс Трелони находилась её подруга Мэри Уинлоу, которая делала круглые глаза, поднимала вверх бровки и старалась держать спину прямо. Жесты её были резки и порывисты, и видно было, что это её саму смущает.

По правую руку от хозяйки, миссис Трелони, сидел высокородный Джон Грей из рода самого Генри Грея, английского государственного деятеля эпохи королей Тюдоров, впрочем, казнённого кем-то из них (с конфискацией имущества) ещё в 1554 году. Невозмутимость, свойственная белокожей расе английских аристократов, леденела в холодных и прекрасных, как ясное зимнее небо, голубых глазах лорда Грея, казалось, ещё с самого его рождения. Сейчас ему было около тридцати лет, он был морской офицер и состоял на службе во флоте Его Величества.

Рядом с ним сидела восхитительная миссис Меган Белью, на чьи зелёные глаза все без исключения присутствующие джентльмены взирали с инстинктивным одобрением. Миссис Белью отвечала им взглядами, в которых читалось: «Да, я —хороша, ничего тут не поделаешь». Напротив неё, на другой стороне стола, сидел её муж, морской капитан в отставке, который с неодобрением наблюдал за этими перекрёстные взглядами и про которого можно было сказать только, что он был мужем своей жены.

Справа от миссис Белью сидел Александр Саввинлоу, банкир (Банк Британского Льнопрядильного кредитного общества), занимавший видное положение в финансовом мире и имевший четырёхэтажный дом в городе, два поместья и корабль для очень прибыльной транспортировки «живого товара» в американские колонии.

Лицо банкира Саввинлоу было бритое, круглое, рот – сладкий. Роскошный парик банкира спереди спускался двумя пушистыми прядями почти до самого живота, который он старательно, но тщетно пытался втянуть. Его небольшие голубые глаза беспрестанно оглядывали собравшееся общество с целью выяснить, производит ли он на них должное впечатление. Банкир буквально олицетворял собою истину, что в нас не так смешны качества, которыми мы обладаем, чем качества, на которые мы претендуем.

Напротив него поместили его супругу, женщину лет на пятнадцать моложе. Её умные быстрые глаза с интересом перебегали со стола на лица собравшихся и обратно. Встречаясь взглядом с глазами мужа, она отворачивалась.

Рядом с банкиром Саввинлоу возвышалась миссис Батлер, жена преподобного Уильяма Батлера – очень достойная женщина и своего рода выдающаяся личность, которая прославилась своими обедами для бедняков, сбором пожертвований и другой благотворительность.

На попечении миссис Батлер постоянно были какие—то дети, больные старики и дальние родственники, но она никогда не позволяла себе проявлять раздражение или усталость. На её лице всегда было тихое выражение трогательной кротости, а сейчас она с нежностью смотрела на своего мужа, который сидел за столом напротив неё.

Преподобный Батлер был невысокого роста, а широкое лицо его с квадратным лбом и гладко выбритым массивным подбородком отличалось завидной свежестью. Щеки его были полные, брови густо кучились над выпуклыми блестящими глазами. Многолетняя привычка проповедовать с кафедры придавала властность его манерам и звучность его голосу, который он и не собирался, впрочем, понижать даже сейчас. Чувствовалось, что он ни минуты не сомневается, что говорит исключительно умные вещи, которые остальным не грех и послушать.

Слева от преподобного Батлера, жадно внимая ему, сидела миссис Сара Уинлоу, давнишняя приятельница хозяйки. Глаза её, обычно тёмно-серые, теперь были чёрные от расширившихся от волнения зрачков. Её верхняя чуть короткая губка приподнималась время от времени и приоткрывала ряд жемчужных зубок. В выражении глаз миссис Уинлоу было любопытное ожидание, словно она ждала от преподобного исключительно интересные новости. На её груди вздымались и опадали старинные алансонские кружева. На них, как завороженные, смотрели сидящие рядом другие приглашённые, описывать которых я уже не берусь.

Юная мисс Трелони, которую капитан рассмотрел только теперь, уже несколько раз за вечер бросала на него пристальные взгляды. Она была замечательно хороша собою – почти высокая, стройная, сильная. Эта сила читалась во всяком её жесте, впрочем, не лишённом мягкости и изящества. Она была похожа на мать, только глаза её – чёрные, сверкающие, гордые, выдавали силу характера, который со временем обещал усилиться, также как и её красота. Она была бледна и по моде того времени нарумянена. Нижняя её губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперёд, придавая лицу некоторую надменность.

Мать юной леди, миссис Гертруда Трелони, была женщиной начитанной, а натурой романтической, и когда пришла пора дать имя своей дочери, она, после некоторого смятения, обратилась к великой английской литературе. А надо сказать, дорогой читатель, что великие английские писатели не только способствовали популяризации ряда женских имён, но и сами создавали новые имена.

Например, Джонатан Свифт подарил миру два женских имени – Ванесса и Стелла, а великий Уильям Шекспир – имена Джулия, Джессика, Офелия и Виола. В просвещённом XVIII веке в связи с модным тогда увлечением готическим романом происходит возрождение многих древнеанглийских и средневековых имён – Эмма, Диана, Матильда… Юную мисс Трелони звали Сильвия, так же как героиню шекспировской пьесы «Два веронца».

Вот такое прекрасное общество, достойное кисти самого Антуана Ватто, собралось по воле злого случая в доме возле бристольского порта. А уж великий Ватто – основоположник и крупнейший мастер живописи стиля рококо – был создателем жанра, который теперь принято называть «галантные празднества». Он первый открыл художественную ценность хрупких нюансов человеческих чувств, неуловимо сменяющих друг друга. В его полотнах главное – не сюжет, а та поэтичность, которой проникнуты позы и жесты героев, отмеченных печатью меланхолической грусти, словно они вдруг впервые ощутили трагический разлад прекрасной мечты и жестокой реальности…

Между тем слуги, одетые во всё чёрное и чинно скользившие за спинами господ, уже внесли зажжённые канделябры. В их неровном, трепещущем свете не только дамы, но и кавалеры стали выглядеть моложе и изящнее. Этот мерцающий свет время от времени выявлял то чей-то медальный профиль, то склонённую головку, то рассеянный взгляд. Мягкие тени неясным флёром ложились по стенам. Говорили о лучших сторонах характера покойного, причин смерти никто не касался. Отсидев положенное правилами время, общество стало постепенно расходиться.

Капитан подошёл попрощаться с миссис Трелони, хозяйкой дома.

– Капитан Линч, я прошу вас задержаться, – неожиданно прошептала ему та. – Мне надо с вами поговорить…

****

Слуга проводил капитана в другую комнату, оставил свечу и вышел, притворив за собою дверь. Неясные голоса за дверью постепенно смолкали. В гостиной пробило двенадцать, и тот же час по всем комнатам часы одни за другими прозвонили полночь. Капитан стоял, прислонясь к холодному камину, терзаемый смутными, неясными ему самому чувствами. Время шло удивительно медленно…

Наконец, за дверью послышался шелест платья, и двери отворились. В тёмном проёме капитан с изумлением увидел юную Сильвию Трелони со свёртком в руках.

– Мама сейчас будет, мистер Линч, – сказала девушка спокойно. – Она провожает дядю Джорджа…

Юная мисс замолчала, грустно улыбнулась капитану и пригласила его садиться. Улыбка у неё была чудесная. Они сели на резные, морёного дуба стулья, стоявшие здесь, в дальней, которую гостям не показывают, комнате, наверное, со времён самих королей Тюдоров. Это была тёмная, почти чёрная мебель, сделанная на века: во времена английского Средневековья люди не гнались за модой. Стулья, на которые присели молодые люди, были обиты кожей и с прямыми спинками, сплошь покрытыми искусной старинной резьбой. Сидеть на них было неловко.

Наконец, вошла миссис Трелони.

– Спасибо, что остались, капитан Линч… Мы хотели с вами поговорить, – тихо сказала она и, обратившись к дочери, добавила. – Показывай, дорогая…

Все трое придвинулись к столу, и девушка развернула из шали, на которую капитан невольно поглядывал с самого её прихода, небольшой мешочек.

– Папа… – произнесла девушка, тут же запнулась, сглотнула, сдержалась и продолжила. – Папа перед прибытием «Архистар» взял с меня слово выполнить одну просьбу… Он просил меня, что если с ним что—либо случится, передать вам это и сказать, что вы найдёте, как это применить…

Тут рассказ мисс Сильвии неожиданно оказался прерван – капитан быстро встал и жестом попросил тишины. Затем он осторожно пересёк комнату и, резко распахнув дверь, втащил внутрь невысокую полную женщину, пойманную им за плечо. Та неуклюже сопротивлялась, словно крупный нескладный карась, протестующий, что его силой вырывают из родной стихии. Это была горничная миссис Трелони. Горничная испуганно поводила глазами, силясь вырваться из железных рук капитана, но положение её было неутешительное.

– Ах, Мэри, ты подслушивала под дверью, – сказала миссис Трелони поражённо. – Никак я от тебя этого не ожидала… Сейчас же иди к себе, я завтра с тобой поговорю…

Капитан отпустил служанку – та, едва не упав, бросилась со всех ног из комнаты. Двери опять были закрыты. Тут капитан рассказал про шкатулку, которую он по просьбе мистера Трелони приносил в дом в тот страшный день. Женщины пришли в смятение. Капитан, между тем, сломал печать на шнурке мешочка, распустил петлю, которая стягивала его горловину, и вытащил на стол его содержимое. Это были моток старинных кружев, затейливый кованый ключ и целая горсть незатейливой морской гальки.

Капитан и дамы какое—то время недоумённо смотрели на эти предметы. Потом миссис Трелони развернула кружева – кружева оказались брабантские, из льняных нитей. Капитан в это время рассматривал гальку – горсть обкатанных волнами камушков, которые обычно собирают на берегу дети, первый раз увидевшие море. Потом он взял в руки кованый ключ.

– Ключ я возьму с собою… Попробую, не подойдёт ли он к шкатулке, – сказал капитан, повертел ключ и добавил. – Я приду завтра, сейчас уже поздно, да и день был тяжёлый, вы, конечно, устали… Разрешите откланяться…

Капитан встал, поклонился, оправил манжету и двинулся к двери. Он уже не мог более вынести глаз мисс Сильвии, такой в них был глубокий и таинственный мрак: девушка была ужасно бледна и, – как ни странно, – ещё больше хороша от этого.

– Ах, не туда! – почти вскричала встрепенувшаяся миссис Трелони, до этого сидевшая в каком-то оцепенении. – Не надо, чтобы вас кто—нибудь увидел так поздно у наших дверей!..

И она протянула капитану ещё один ключ, объяснив, как ему выйти на улицу: надо было пройти в дверь, скрытую за портьерой, что неясно темнела в дальнем углу комнаты. Капитан вышел и попал на лестницу. Под лестницей он нашёл ещё одну дверь, которую он отпёр данным ему ключом, и очутился на тёмной улице.

На улице не было ни души. Неясная луна кралась за капитаном по пятам всю дорогу до порта. Он уже подходил к пристани, когда чья-то смутная тень вдруг мелькнула на земле впереди него. В тот же миг, не успев сам даже осознать этого, капитан сделал шаг в сторону и присел. Лезвие ножа промелькнуло над его головой. Капитан выпрямился, как отпущенная пружина, и ударил, потом ещё и ещё раз… Потом он склонился над телом, вгляделся в лицо убитого и подумал, что он где-то видел его… Хотя все бродяги всегда кажутся на одно лицо…

Капитан до того был сбит и спутан, что, даже попав к себе в каюту и бросившись на койку, он какое-то время сидел, стараясь хоть сколько-нибудь собраться с мыслями. Почему-то ему казалось, что это было не обычное ограбление… Потом он взял фонарь и спустился в трюм. По всему трюму разносился запах пряностей и чего-то влажного, свежего и такого не похожего на обычную трюмную затхлость.

– Значит, Томас работает – отлично, отлично… А главное, это так вовремя, – пробормотал капитан и вдруг улыбнулся, и настороженное до этого лицо его удивительным образом преобразилось.

Он приблизился к неприметному ящику, накрытому какой-то ветошью, осмотрел его, успокоено выдохнул и вышел. На палубе было тихо. Капитан проверил вахтенного и пошёл к себе.

Ночью ему приснился всё тот же английский охотник. Он был точь-в-точь, как и в прошлом сне, та же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он смотрел теперь как—то пригорюнившись, совсем по-бабьи. Постояв немного, охотник глубоко вздохнул, приложив при этом ладонь к щеке, а голову скривив на сторону, что уж совершенно стал походить на удручённую горем рыночную торговку…

– Вот привязался, – пробормотал капитан, проснувшись.

Потом он подумал о фантастических глазах мисс Сильвии и крепко заснул.

****

Утром ничего, казалось, уже не напоминало капитану о давешнем. Он и Томас позавтракали, разговаривая о чём—то общем, но как будто каждый о своём: при этом взгляд Томаса был рассеян и выдавал, как всегда, обычную мечтательность, а капитан хмурил свои белёсые брови.

– Я сейчас тебе что-то покажу, – сказал вдруг капитан и вышел.

Вернулся он со свёртком в руках, а развернув его, поставил на стол шкатулку, про которую какой—нибудь прозорливый читатель, уж верно, думает, не переставая, с самого начала моего повествования. Вынув из-за пояса тот самый, из мешочка мисс Сильвии, затейливый ключ, капитан поспешил открыть шкатулку.

В шкатулке, в крышке которой изнутри было вставлено зеркало, лежали курительная пенковая трубка и что-то тяжёлое, завёрнутое в какой-то свиток, который капитан поспешно размотал. В свитке оказалась латунная подзорная труба старинного образца, по виду, впрочем, совсем новая. Капитан раздвинул её и, нацелив переднюю часть на стол, посмотрел. Брови его удивлённо поползли на лоб. Капитан перевернул трубу линзой вверх и осмотрел – линза была совершенно мутная… Вот это да! Довести деликатный прибор до такого состояния – это надо суметь, подумал капитан и взял в руки свиток.

Томас, не отрываясь, напряжённо следил за ним.

– Он на испанском, – вчитавшись, сказал капитан. – Я не всё понимаю… Разбираю только: «Диего де Альмагро … Сын Солнца… Атауальпе… Сундуки…» А потом идёт перечисление… «Серебряные и золотые земляные орехи… Нагрудное украшение мочика… Ожерелье из перламутра… Канители… Рельефные бляшки потолка… Височные кольца… Лунная носовая подвеска… Слитки в количестве… Большой кондор… Малый кондор…» Конца текста нет. Посмотри сам…

Томас развернул протянутый ему свиток. На тонком старом пергаменте, точнее на его более качественной разновидности, которая называлась «велень», полувыцветшей, но всё ещё заметной тушью, явно неопытной рукой были выведены неровные строчки. По краям велень была в разводах, словно подмоченная когда-то давно. Томас отложил свиток и взял в руки шкатулку. Лицо его приняло ещё более удивлённое выражение, и было от чего: вставленное в крышку зеркало было металлическое. Томас покачал в руках шкатулку, словно взвешивая, потом постучал по ней согнутым пальцем.

– Знаешь, Дэниэл, – задумчиво сказал он. – А ведь эта вещица с секретом – у неё, как будто бы, есть второе дно… И стенки такие толстые… И, я думаю, должен быть механизм, это дно открывающий… Это явно не наша, не английская работа… Уж я в этом толк знаю…

Капитан молчал и угрюмо смотрел на Томаса.

– Ах, Дэниэл, – произнёс вдруг Томас, заметно воодушевляясь. – Здесь есть какая-то тайна! Не иначе здесь пахнет сокровищами!.. И ты, конечно, отправишься на их розыски!.. Как это интересно!..

Губы капитана сжались в тонкую нить, а складки у рта вдруг стали ещё резче – он никуда не хотел отправляться…

А чему вы удивлены, дорогой читатель? Это только в романах герои сразу норовят собраться и уехать, куда глаза глядят, только в руку им попадёт какой пустяк, какая—нибудь бессмыслица, нелепица последняя, но с тайною. И ищут, и скитаются неизвестно где, подвергая себя всем немыслимым опасностям. В жизни всё совершенно не так, поверьте…

В жизни люди заняты своими делами, заботами о добывании хлеба насущного, и порванная обувь сына, которому не в чем будет завтра выйти со двора, волнует иного отца гораздо больше, чем какие-то тайны. Ну, помилуйте, ну зачем капитану надо бросаться на разгадку каких—то там загадок и тайн? Он был человек целеустремлённый, со своими идеалами, а поиски сокровищ – это, знаете, дело щекотливое. Поиски сокровищ вообще были не по его части – капитан не чувствовал совершенно никакого влечения к подобного рода занятиям. И, наконец, у него была своя мечта, которая потихоньку, но приближалась к нему во всём своём красочном великолепии… Нет, нет и нет! Это совершенно не его дело, подумал капитан и встал.

Время приближалось к назначенному часу, и он принялся собираться с визитом к миссис Трелони.

****

В доме покойного судовладельца был переполох – пропала Мэри, та самая горничная, которую капитан поймал вчера ночью под дверью. Утром служанки нигде не было, постель её была не смята, вещи остались на месте: в доме забеспокоились.

Когда Мэри не появилась и к полудню, миссис Трелони сказала:

– Ах, на современных слуг, ну, ни в чём нельзя положиться!.. А, между тем, время такое тяжёлое… По дорогам ходят толпы бродяг без определённого места жительства… Ах, если бы только был жив муж!..

В гостиной миссис Трелони капитан увидел других визитёров, а точнее визитёрш – восхитительную миссис Меган Белью (без мужа) и приятельницу хозяйки дома миссис Сару Уинлоу (без дочери). Шкатулка тревожила капитана, сумку с нею он поставил рядом с собою. Досадуя, что никак не может поговорить с миссис Трелони о деле, капитан сел, твёрдо поставив мускулистые ноги, обтянутые новомодными бриджами-кюлотами, и улыбнулся дамам. И тот час же комнату словно пронзило электрическими эманациями, словно движение какое пошло по земному эфиру. А как писали научные светила в ХVIII веке: движение не может произойти без материи. Миссис Белью вся подобралась под корсетом, у миссис Уинлоу глаза опять стали чёрного цвета от расширившихся зрачков, а миссис Трелони горестно подумала:

– Ах, почему мы не можем быть вечно молоды?.. И почему мы с возрастом становился так некрасивы?.. Зачем эти ужасные мешки под глазами, зачем эта сетка морщин на веках?..

Глядя на капитана Линча, она страдала, понимая, что её молодость прошла безвозвратно. Потом, немного успокоив себя тем, что молодые, но некрасивые женщины страдают не меньше, чем красивые, но немолодые, миссис Трелони, чтобы скрыть своё замешательство, заговорила о погоде.

– Скажите, пожалуйста, – начала она. – То всё дождь, дождь, а летом вон опять засуху предсказывают…

Дамы тему погоды радостно подхватили.

– Ну, что вы хотите?.. Ну, всё как всегда!.. – отвечала ей миссис Белью, которая как всякая настоящая англичанка считала: природа вещей такова, что ничто никогда не идёт так, как надо.

– Страна рушится, – вторила им миссис Уинлоу. – А что вы ещё ожидали?..

Потом они поговорили ещё о чём-то, точнее о ком-то…

– Стоит мне только открыть рот, как в ней просыпается то ли ненависть, то ли презрение, – сказала миссис Трелони.

– С таким-то происхождением, – скептически заметила миссис Белью, обмахиваясь веером.

– Эта чванливая зазнайка воображает, что знает всё лучше всех, – вторила им двоим миссис Уинлоу.

Потом дамы ещё что-то обсудили, и миссис Трелони в ответ на чью-то фразу сказала:

– Это сразу было ясно…

– Ах, как это не изящно, – ответила ей миссис Белью, складывая веер и откидывая головку.

– А что ещё можно было ожидать от выбившейся в люди дочери лавочника, – вторила им миссис Уинлоу.

Капитан только и успевал поводить глаза на дам, выслушивая фразы типа:

– Боюсь, что он не сможет…

Или типа:

– Не думаю, что она сможет…

Или вроде:

– Вы не находите, что это несколько странно?..

Пару раз он слышал:

– Не могли бы вы просветить меня на эту тему?..

И раза три он внимал печальному:

– Мне очень жаль, но в этом всё и дело…

– Да, в самом деле, – вторила всем этим высказываниям миссис Уинлоу, потому что была со всем вышесказанным согласна.

Улыбающийся неясно капитан уже десятый раз рассмотрел наддверное пейзажное панно-дессюдепорт по последней французской моде. Сюжет был пасторальный: на фоне хрупкой декоративности кущ и нив блеклых, серебристо-голубоватых тонов сидели в изысканных позах пастухи и пастушки, рядом паслись овечки. Капитан встал, извинился и вышел. Он хотел справиться про оставленный вчера в прихожей пистолет – он не смог его забрать, когда уходил ночью через дверь под лестницей.

Слуга сказал ему, что пистолет на месте. И сию же минуту в прихожую несколько боком из-за пышной юбки, вошла, явно торопясь, восхитительная миссис Белью. Она придвинулась к капитану, опалила его взором бездонных зелёных глаз и, сунув ему в руку записочку, быстро ушла. Капитан вложил записку за отворот обшлага и пошёл назад в гостиную.

Дамы в гостиной говорили о современной прислуге. Капитан опять сел, и в ту же минуту доложили о констебле мистере Эбони. Миссис Уинлоу, у которой от любопытства дрожал кончик носа, засобиралась домой. Капитана хозяйка попросила остаться.

****

Приходской констебль мистер Эбони имел небольшие седые бачки и живое морщинистое лицо. Был он человек основательный, а эффектнее всего выглядел сидя, ибо ноги его были несколько коротковаты, а поэтому он, как советовал всем великий Овидий, старался побольше сидеть. Вот и сейчас, выдержав время, положенное правилами хорошего тона, он сразу же сел и приосанился, оглядывая модную обстановку гостиной с заметным интересом, но стараясь при этом всё же не нарушить этикета.

– Я к вам с плохими известиями, миссис Трелони, – начал он, прокашлявшись и тут же выложил. – Нашли вашу служанку Мэри… В порту… С горлом, я извиняюсь, перерезанным от уха да уха… Хм… Страшное зрелище, скажу я вам…

Он постучал пальцами по подлокотнику кресла.

Миссис Трелони сидела, как громом поражённая. В её глазах читался тот же ужас, как и в день смерти её мужа. И пока миссис Трелони пребывает в этом состоянии, я коротко расскажу вам, дорогой читатель, об английской полиции того времени…

Раньше в Англии правоохранительная деятельность почти целиком оставалась в руках частных лиц и местных общин – поддержание порядка и охрана имущества считалось делом самих граждан, и они с этим были согласны. В каждом приходе имелся, по крайней мере, один выбираемый констебль, он осуществлял обычные функции наружной полиции: арест нарушителей порядка, надзор за подозрительными лицами, доставка обвиняемых в суд и другие. При этом констебли назначались на один год и, как большинство чиновников в тот период, исполняя свои функции, не получали за это денег. На деле они играли роль помощников у частных лиц. Основные же обязанности по расследованию преступлений, а особенно по привлечению виновных к суду, возлагались на саму пострадавшую сторону.

Судебный процесс в то время обходился весьма дорого, особенно после того, как в начале XVIII века участие в них адвокатов превратилось в общепринятую практику. Причём преступников привлекали к суду, только когда сами пострадавшие брали на себя роль обвинителей. Государственные чиновники подобной деятельностью не занимались. Поэтому без инициативы со стороны пострадавших и их родных расследовать правонарушения было просто невозможно.

Это породило появление профессиональных доносчиков и так называемых «ловцов воров» – неких самоназначенных детективов, которые занимались этим ради наживы, из мести или просто из жажды приключений. Они, переодевшись для маскировки, сидели в притонах, подслушивали и подглядывали для того, чтобы потом перепродать сведения пострадавшим за соответствующую плату…

Между тем молчание затянулось. Тишину прервал капитан, который спросил:

– А скажите, мистер Эбони, а не находили ли сегодня в порту трупа мужчины?..

– Трупа мужчины, простите?.. – переспросил констебль. – Нет, не попадался… А зачем он вам, сэр?

Мистер Эбони слыл остряком и очень гордился этим.

– Так… К слову, – ответил капитан, двинув плечом. – Просто служанка, в порту, ночью – так странно… Что делала Мэри ночью в порту?..

Вопрос повис в воздухе плотной субстанцией. Присутствующие посмотрели друг на друга. Потом констебль Эбони, с поднятыми в раздумье бровями, опять стал барабанить пальцами по подлокотнику, и это ужасно раздражало миссис Трелони. Она наморщила нос.

Впрочем, констебль скоро ушёл. Тогда миссис Трелони повернулась к капитану и, несколько понизив голос от внутренней какой—то деликатности, сказала:

– Вы же понимаете, Дэниэл, что Эбони никого не найдёт и ничего не сможет сделать?.. Ему не найти даже убийц бедняжки Мэри…

Миссис Трелони опять горестно поморщилась: она чувствовала вину, что была несправедлива к служанке после того, как та пропала.

– А знаете, что я сделаю? – вдруг сказала она. – Я найму ловкого человека искать убийц мужа! А главное – я дам объявление в лондонские газеты и в нашу местную бристольскую!..

Миссис Трелони была очень горда своей предприимчивостью. Мысль была замечательная: объявления с предложением награды за сведения, помогающие вернуть похищенное имущество или наказать преступника, в то время ещё никто не публиковал.

Капитан одобрил намерения миссис Трелони и спросил, нельзя ли пригласить мисс Сильвию, потому что у него есть, что показать дамам. За Сильвией послали, и она пришла довольно скоро. Капитан вгляделся в неё, стремясь проверить прежнее впечатление, и это необычное по красоте лицо ещё сильнее поразило его. Как будто необъятная гордость была в нём, и в то же время что-то удивительно простодушное. Эта странная красота бледного лица, чуть-чуть впалых щёк была даже непереносима, на неё долго нельзя было смотреть.

Капитан отвёл глаза, достал шкатулку, открыл и продемонстрировал дамам содержимое – старинную пенковую трубку, латунную подзорную трубу и свиток. После того, как манускрипт был рассмотрен – будем называть свиток названием, к которому все больше привыкли, – капитан, в пояснении, рассказал дамам очень занимательную историю, которую я, несколько расширив с позиций современной исторической науки, и привожу далее.