Читать книгу Прямой эфир. В кадре и за кадром - Нина Зверева - Страница 5

В семье, в которой мне посчастливилось родиться, то и дело возникали невероятные события. Каждое было особенным, но частота появления невероятных событий явно превышала норму. Никогда такого не было, и вот опять! Кажется, именно так однажды выразился Виктор Черномырдин. История с письмами Блока именно из этой серии.

Мой отец был не только единственным ребенком у своих родителей, но и единственным любимым племянником у тети Зои и дяди Левы, а это были необычные люди. Тетя Зоя закончила Бестужевские курсы в Петрограде, преподавала в нижегородском педагогическом институте и была знаменита как интеллектуалка и мудрая советчица.

Она водила дружбу с известными личностями в Москве, Ленинграде, Горьком. Дядя Лева носил фамилию Поливанов, он был сыном основателя московской Поливановской гимназии, где сидел за одной партой с будущим чемпионом мира по шахматам Алехиным.

Всю жизнь он преподавал высшую математику в Горьковском политехническом институте, но мог преподавать и игру на фортепиано, так как посещал курсы в Московской консерватории и играл прекрасно. Он оказался в Горьком исключительно из-за сумасшедшей любви к женщине, которая была на двадцать лет старше его. До последнего своего дня он любил ее и говорил только о ней. Зоя Владимировна Зверева умерла в 1956 году, мне было только четыре года, но я прекрасно помню, как мы с братом боялись ее, особенно когда во время традиционного семейного обеда она басом говорила: «Дети, под стол!»

Может быть, это была шутка, но мы пугались и реально залезали под стол, хотя наша смелая мама пыталась отстоять наше право на свободное поведение.

Сама мама тоже ходила к тете Зое со страхом и позднее рассказывала мне, что тысячу раз давала себе клятву не отвечать на ее жесткие вопросы, но как будто попадала под гипноз и рассказывала все как на исповеди, а потом пугалась и мучилась.

Дядя Лева пережил свою жену на десять лет и каждый день носил цветы на ее могилу. Иногда он заглядывал к нам на обед, приносил шоколадки, но казался совсем другим человеком, что-то в нем навсегда погасло. Он отказывался садиться за инструмент – к великому нашему огорчению. После смерти дяди Левы какие-то странные женщины, которые ухаживали за ним в последние годы, растащили все ценности – картины, книги, драгоценности.

Мои родители никогда не претендовали на наследство и даже не думали об этом.

И все же папе досталась папка с документами и фотографиями, он сразу отдал ее маме, а мама положила в книжный шкаф, на самую нижнюю полку.

Так бы она там и лежала до сих пор, но однажды мама решила устроить генеральную уборку и провозгласила: «Разбираем каждую папку!»

Это случилось в начале лета 1971 года. Мама обнаружила в дяди-Левиной папке какие-то странные пожелтевшие письма, написанные размашистым красивым почерком. Мама прочитала подпись под одним письмом и громко крикнула:

– Нина, срочно иди сюда! Тут для тебя богатство!

Я полетела из кухни в комнату и увидела маму, которая сидела на полу, а вокруг были старые письма. Мы рассмотрели бумагу одного из писем на свет и увидели особые водяные знаки. И красивую подпись под каждым листком: «Преданный Вам Александр Блок». То есть это настоящие письма Блока! Того самого поэта Александра Блока, стихи которого я знала наизусть и очень любила!

Мама посмотрела мне в глаза и совершенно серьезно сказала:

– Ну вот. Теперь хотя бы понятно, почему ты пошла на филологический!

Дело в том, что в нашей семье все были физиками: отец, мама, брат, муж (мне было 19 лет, но я уже была замужем), но я пошла в гуманитарный вуз, хотя способности к математике и физике у меня всегда были весьма высокими. Я окончила физико-математическую школу с хорошими оценками, но никогда не хотела идти на радиофак или что-нибудь в этом роде. Папа предлагал институт иностранных языков, но мне хотелось туда, где книги, литература, русский язык, – в общем, филологический, и точка!

Далее события стали развиваться с невероятной скоростью. Мама успела рассказать о своей находке всего двум подругам, но уже на следующий день в нашей квартире звенел не переставая телефон – все требовали письма Блока! Звонили строгим голосом из разных газет, журналов и даже уважаемого академического издания «Литературное наследие». Нам объясняли, что эти письма являются всенародным достоянием и надо их немедленно отдать в государственный архив. В некотором смятении я сложила письма в какой-то пакет и пошла советоваться с нашим профессором русской литературы Георгием Васильевичем Красновым. Он пришел сначала в полный восторг, а потом пришел в ярость – как только увидел, как небрежно хранятся письма в моем портфеле. Он приподнимал их пинцетом, а между письмами положил тонкую папиросную бумагу. Затем он строго-настрого наказал мне не общаться ни с кем по телефону, а доверить все переговоры ему одному.

Уже наутро нам позвонили из «Литературной газеты» и сразу сослались на профессора Краснова. Звонила Алла Латынина – редактор рубрики «Архив ЛГ». Она хотела поговорить именно со мной, и я дрожала от страха и нетерпения.

Алла Николаевна спросила:

– Сколько вам лет?

Я гордо ответила:

– Девятнадцать.

Далее она поинтересовалась, на каком курсе я учусь, и выяснила, что я только что окончила первый курс.

Следующий вопрос не застал меня врасплох:

– Как вы оцениваете значение этих писем?

Я сообщила, что уже написала целую статью про Блока и Зою Звереву, где привела самые интересные выдержки из писем.

Алла Николаевна взбодрилась и спросила:

– Сколько у вас получилось?

Этот вопрос тоже не заставил меня долго думать, не менее гордо я ответила:

– Шесть листов!

И тут трубка испуганно затихла. Это было так неожиданно и страшно, что я перестала дышать. Но через паузу вежливый спокойный голос кандидата философских наук Аллы Латыниной (кстати, мамы известной журналистки Юлии Латыниной) уточнил:

– Ниночка, вы имеете в виду печатные листы или листы, напечатанные на машинке?

Я понятия не имела, что такое «печатный лист», и только по приезде в Москву узнала, что это 24 обычные страницы машинописного текста. Было от чего удивиться! Далее все было как во сне: я надела самый красивый мамин трикотажный костюм, сделала прическу, села на поезд, приехала, попала под дождь, долго искала здание «Литературки» на Цветном бульваре, нашла, сообщила каждому встречному о том, что у меня в сумке настоящие письма Блока, после чего одним из сотрудников редакции была отконвоирована в кабинет Аллы Николаевны.

Он привел меня и сказал:

– Алла, тут к тебе приехала милая девушка из провинции.

Улыбнулся – и скрылся.

Алла Латынина напоила меня чаем и даже хотела накормить, но у меня именно в этот день начался страшный токсикоз – я была беременна первым ребенком, поэтому с испугом отказывалась от еды.

Мне казался сумасшедшим тот мир, в который я попала, – у Аллы Николаевны в кабинете сидела подруга и ныла о том, что за ней ухаживает Евгений Евтушенко, но он ей так надоел, так надоел… Я знала все стихи Евтушенко наизусть и готова была бежать на его концерт на край земли. Фифа в кабинете разбила мои иллюзии в один миг, почему-то я ей сразу поверила. В зеркале я видела свое отражение – мокрая курица в костюме с чужого плеча, да еще и с токсикозом.

Но уже на следующее утро мир стал другим – Алла Латынина мудро руководила моими поездками по Москве, я познакомилась с Андреем Турковым, побывала в архиве, где нашлись письма Зои Зверевой к Блоку, и переписка, как говорят, воссоединилась.

Я уже бегом пересекала Цветной бульвар и наслаждалась общением с сотрудниками легендарной «Литературки», они тоже меня приняли в качестве «дочери полка» и, кажется, давно догадались, почему я пролетала мимо буфета на шестом этаже с видом мученицы. Когда материал был готов, Алла Латынина спросила меня, на какой гонорар я рассчитываю. Мысль о том, что мне еще и заплатят за такую невероятную поездку, меня потрясла. Я что-то промямлила и стала ждать выхода газеты.

Моя статья занимала целый разворот, на котором были фотографии Зои Владимировны, и Александра Блока и даже вступление от имени «Архива ЛГ», в котором Алла Латынина рассказывала об истории находки и немного обо мне как о новом авторе.

Самым интересным в переписке поэта и бестужевки был тот факт, что Блок помогал через Зою Звереву политическим заключенным. Не менее важным оказалось подробное описание трагических событий, связанных со смертью младенца, которого родила Любовь Дмитриевна Менделеева. Блок признал этого ребенка, но судьба распорядилась иначе: он сам похоронил этого мальчика через тринадцать дней после рождения.

Помните его: «Когда под заступом холодным…» Это стихотворение было написано в тот же день, когда Блок написал Зверевой подряд несколько писем. Считалось, что он никому не писал в это тяжелое время. Оказалось, ей он доверял по-настоящему. Он даже на своей визитке написал: «Уважаемая Зоя Владимировна! Я не застал Вас сейчас, и очень жалею об этом, потому что есть вещи, которые я могу рассказать только Вам…» Блоковеды, с которыми я познакомилась в Москве и в Питере (туда я ездила на встречу с Владимиром Орловым), в один голос уверяли меня, что эта дружба – единственная в своем роде, так как у Блока было много любовниц, а вот женщины-друга в его жизни не было. Оказалось, была такая женщина. Ай да двоюродная моя бабушка!

Публикация, да еще такая объемная, сделала меня абсолютно счастливой. Но самое главное случилось через три дня – мне позвонил Владимир Близнецов из редакции «Факел» Горьковского телевидения и пригласил рассказать о находке в прямом эфире. Я слушала голос, знакомый с детства, и не знала, что сказать. К тому же мой животик уже округлился, и я стеснялась показаться в эфире в таком виде.

Но Близнецов настаивал, и я пошла на студию. Пропуск был заказан, меня ждали. В редакции, как и всегда, было полно людей, все суетились, разговаривали одновременно. Но когда я вошла, наступило молчание, и вдруг Мараш тихо спросил:

– Нинка?

И уже более уверенно:

– Ты – Нинка Зверева?

Я только кивнула. Далее все хором говорили о том, что я должна написать сценарий сама, что я должна проявить свою телевизионную детскую закалку, меня щупали, спрашивали о муже, о родителях, об учебе. Потом, насытившись, все вернулись к своим делам, а мудрый Близнецов стал заново учить меня телевизионной науке.

В прямом эфире вместо положенных 15 минут я проговорила целых 45 минут, то есть заняла все эфирное время, два других сюжета пришлось снять с эфира.

Но это был настоящий успех. После эфира ко мне подошли операторы, звукорежиссер и его ассистенты, технические работники. Все поздравляли, хвалили, говорили, что у меня особый дар телеведущей.

Я с трепетом ждала, когда с высокого пульта в студию спустятся Близнецов и Шабарова – мои телевизионные «родители». Они не были так эмоциональны, пожурили меня за многословность, и все же произнесли заветные слова:

– Ты – наша, Нина. Ты должна быть в эфире!

А еще через неделю мне по почте пришел баснословный гонорар с поздравительной запиской от Аллы Латыниной.

Так Зоя Владимировна Зверева властной рукой вмешалась в мою жизнь и повернула ее в нужную сторону.