Читать книгу Мой личный врач - Нора Дмитриева - Страница 1

Оглавление

За открытым окном ординаторской нудно, словно затянувшийся насморк, шел совершенно неуместный для начала июля мелкий холодный дождь. Под его монотонное бормотание сами собой закрывались глаза, и приходилось вливать в свой измученный ночным бодрствованием организм вторую за утро чашку растворимой кофейной гадости и тихо завидовать юному интерну Диме, который сладко спал на сером дерматиновом диване, подложив под голову «Анатомию человека» под редакцией М. Г. Привеса. Мальчонке на этом дежурстве крепко досталось: в половину первого ночи к нам привезли по «Скорой» мужика с прободной язвой двенадцатиперстной кишки и начинающимся перитонитом, и мне пришлось четыре с половиной часа пахать за операционным столом, а Димуле мне ассистировать (или, скажем правильнее, пытаться ассистировать). Но благо вся остальная бригада состояла из людей вполне профессиональных, а операционная сестра Наталья Николаевна была надежна, как сейф в швейцарском банке, и умела подать нужный инструмент на секунду раньше того, как я протягивала за ним руку, и мы справились. Сейчас наш пациент находился на передержке в палате послеоперационной интенсивной терапии, а Димуля мелодично похрапывал и, наверное, видел во сне красивых, молодых и легко одетых девушек. Увы, мне пришлось его разбудить.

– Дима, вставай, скоро заведующий нагрянет…

Интерн с трудом открыл заспанные глаза, спустил ноги на пол и энергично, до хруста в костях, потянулся:

– А я, Елизавета Петровна, и не заметил, как уснул… Думал, посижу тут на диване, а меня и сморило…

– Ничего, бывает… – Я покровительственно похлопала молодую хирургическую поросль по мускулистому плечу, вымыла под краном пустую чашку из-под кофе и отправилась дописывать историю болезни.

Доктор медицинских наук, профессор А. И. Кузнецов прибыл, как всегда, ровно в 8.30 утра, и к этому времени во вверенном ему втором хирургическом отделении нашей клинической больницы царили полный порядок и благолепие, а персонал в лице меня бодро отрапортовал о состоянии пациентов и ходе ночной операции.

Александр Иванович, заслуживший у почитающего его коллектива прозвище папа Саша за то, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сдавал своих подчиненных больничному начальству и бился за каждого сотрудника аки лев, предпочитая самостоятельно казнить нас и миловать, был, как всегда, суров, но справедлив. Устроив мне шумный разнос по поводу того, что я не проследила, что у нас заканчивается перевязочный материал, он тем не менее сдержанно похвалил меня за грамотно проведенную операцию и за то, что путем интриг я сумела выбить из администрации для родного отделения новенький операционный потолочный светильник «Аксима». Когда мы с папой Сашей, презрев подземный переход, шлепали по лужам в административный корпус на большую пятничную конференцию, он вдруг спросил:

– Я тебе с какого числа отпуск подписал?

– С понедельника, сегодня мое последнее дежурство…

– Ну, и куда собираешься?

– В Феодосию…

– Завидую! Там, поди, сейчас солнце. Ты только вот что, отдыхать-то отдыхай, но не забудь, что у тебя в начале сентября защита…

Это он сказал так, для приличия, потому что, как мой научный руководитель, прекрасно знал, что диссертация у меня практически готова, и осталось только доработать монографию, чем я и собиралась заняться во время двухнедельного отдыха на море.

Чинно отсидев конференцию, затянувшуюся, как всегда, на полчаса, я отправилась в ординаторскую переодеваться. Натягивая джинсы, краем глаза я увидела на столе яркий подарочный пакет. В пакете лежал ядовито-зеленый купальник в стиле минимализма и открытка с пальмами, на которой размашистыми крупными буквами было написано: «Лизок, отдыхай ярко!» Дарительницу я вычислила однозначно: ею могла быть только моя сердечная подруга невролог Верочка, известная своим пристрастием к ярким нарядам и мужчинам в стиле Федора Бондарчука.

По дороге домой я попала в пробку на Третьем кольце и, чтобы не уснуть за рулем, на всю мощь врубила музыку. Фредди Меркури и Монтсеррат Кабалье грянули «Барселону». Сумасшедший драйв композиции никак не вязался с той скоростью похоронного кортежа, с какой двигались автомобили. Через ряд от меня, мигая проблесковыми маячками, завыл реанимобиль, завязший в плотном потоке машин, как муха в меду, и тщетно взывавший, чтобы его пропустили. Но нетушки! Но пасаран! Каждый за себя и один Бог за всех. Никто не сдвинулся. Никто не расступился… Реанимобиль прямо-таки агонизировал, и я содрогнулась, представив, что в нем сейчас происходит…

Однажды нам сообщили из приемного отделения, что «Скорая» везет пациента с проникающим огнестрельным ранением грудной клетки, мы прождали его битый час, но, увы, в больницу привезли уже труп, и спасать было некого. Больной умер во время стояния машины «Скорой помощи» в пробке… Так что по нынешним временам тому, кому это по карману, в экстренных случаях вместо «Скорой помощи» следует вызывать службу МЧС, те вывезут вертолетом, а остальным остается только уповать на благоприятное расположение звезд.

Около Рижского вокзала поток машин как-то рассосался, и мой «Форд Фокус» резво пустился по проспекту Мира в Останкино, а реанимобиль рванул то ли в МОНИКИ, то ли в Склиф.

Дома меня ждал голодный кот Персик и раскрытая багажная сумка, куда предстояло уложить предназначенные для юга шмотки.

Накормив кота, я понежилась под горячим душем, надела пижаму и уже собралась нырнуть в постель, как услышала настойчивый звонок в дверь. Чертыхаясь и не попадая в рукава махрового халата, я пошла открывать.

За дверью с пухлым полиэтиленовым пакетом в руке стоял Костик – муж моей младшей и горячо любимой сестры Милочки, а также отец моих замечательных племянников Сашки, Гришки и Мишки.

– Ну, и чего тебе надобно, старче?

– Ты, Лизавета, как всегда, груба и невежлива. Я, можно сказать, с благородной миссией: Милочка тебе тут жратвы накидала, а то ведь сама с голоду умрешь, но готовить не будешь… – И зять ловко просочился мимо меня в кухню.

Я с обреченным видом последовала за ним, понимая, что спасение голодающих – всего лишь предлог, и если уж Константин пожаловал, то жди беды. Все дело в том, что мой зять обладает удивительной способностью садиться ко мне на шею, эксплуатировать самым нещадным образом и превращать мою упорядоченную жизнь в форменное безобразие. И я ничего не могу с этим поделать, потому что он напорист, а я – слабая, беззащитная женщина, которая, на свою беду, попала в зависимость от своего хобби – фотографии, на которое тратит все свободное от работы время. Костик, будучи сотрудником одного желтого глянцевого журнала, этой моей слабостью вовсю пользуется. Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, как накануне Рождества, не выспавшись после ночного дежурства, в пургу, моталась в область, чтобы снять для него сюжет о том, как какой-то думский депутат раздавал в детском доме грошовые подарки. Сам Костик на это благотворительное мероприятие поехать не мог, потому что ему нужно было в то же самое время сделать заказной материал с презентации какой-то новомодной звездульки. Но и отказаться от депутата он не захотел, так как последний обещал хорошо заплатить редакции за пиар, и Константину, как исполнителю, должны были отслюнявить малую толику зеленых, на которую младенцу Мишке можно было купить детское креслице со всякими новомодными прибамбасами.

Собственно, ради этого креслица мне и пришлось отправиться за сто километров от Москвы в старинный подмосковный городок, напутствуемой патетическими тирадами зятя о том, как он, бедный, старается все нести в дом, в семью, и его уважаемая родственница не переломится, если ему чуток поможет в безвыходной ситуации. Родственница, конечно, не переломилась, но на обратном пути, на Рязанке попала в аварию, помяла крыло и, пока гэбэдэдэшники разбирались в причинах ДТП, проклинала поочередно свою любовь к фотографии, Константина, его журнал и слугу народа с часами на запястье, стоимость которых превышала годовой бюджет детского дома.

А еще Костик как-то раз уговорил меня вместо него пойти на съемку в гей-клуб, сказав, что боится сексуальных домогательств со стороны голубых и, вообще, ему, как отцу многочисленного семейства, не пристало посещать такие сомнительные заведения. Ну, я пошла и у входа в клуб попала в потасовку между представителями нетрадиционной сексуальной ориентации и православными хоругвеносцами, в результате чего лишилась объектива «Pentax» за 500 баксов и приобрела синяк на скуле.

Однажды, когда я снимала по его заказу репортаж о монорельсовой дороге, он потребовал, чтобы я сделала кадр с высоты колеса обозрения на ВВЦ. Колесо застряло, и я полчаса под завывание ветра болталась в утлой кабинке между небом и землей, проклиная тот день, когда взяла в руки фотоаппарат.

Еще, помню, был случай, когда мне вместо него пришлось снимать тигров в Московском зоопарке. Мотивация была следующей: «Лизавета, ты же понимаешь, они могут меня сожрать, а я не имею права оставить свою семью без кормильца». Тигры оказались лапочками и позировали как голливудские звезды, но вот верблюд в меня плюнул, а макака утащила сумку и славно попользовалась моей новой косметикой.

Апофеозом нашего творческого тандема был фоторепортаж с места моей работы, для которого Константин сочинил не текст, а сентиментальную фугу, за что папа Саша целую неделю со мной не разговаривал и сменил гнев на милость только после того, как я клятвенно пообещала написать за него квартальный отчет.

Так что, в связи с вышеизложенным, появление Костика на моей территории сильно насторожило.

– Ну, колись, зачем пришел…

– Как зачем? – с деланым удивлением ответствовал зять, выкладывая пластмассовые лотки со снедью на кухонный стол. – Вот отбивные, вот салат, а здесь пирожки с капустой… Милочка их утром испекла. Потрогай, еще теплые… Чаю нальешь?

Я вскипятила чайник, и мы сели пить чай с чудными пирожками, испеченными моей кудесницей-сестрой.

– Ты когда едешь-то?

– Завтра утром.

– А кота куда? К нам или к своей Верочке?

– Нет, с собой возьму.

Константин театрально возвел очи горе, а затем перевел на меня горестный взгляд, в котором явно сквозила обеспокоенность состоянием моих умственных способностей.

– Тащить кота за тысячу километров… через границу… в другое государство? Лизавета, ты что, рехнулась?

– Почему рехнулась? В машине он у меня ездить привык, документы на него я оформила, а в Феодосии его уже ждет невеста.

– Какая еще невеста?

– Матильда, Настина кошка. Она вопит круглые сутки и требует любви. А Настя не хочет давать ей таблетки «антисекс», потому что они вредны для здоровья. И она попросила привезти Персика. Думаю, у них с Матильдой будут красивые дети. Правда, Персик? Ты ведь постараешься?

Персик, вальяжно развалившийся на диване, лениво открыл один глаз и утвердительно мурлыкнул. Костик схватился за голову:

– Ты хоть понимаешь, что ты несешь? Серьезный человек, врач-хирург, заместитель заведующего отделением, без пяти минут кандидат наук, везет кота в женихи! У них что, в Крыму своих котов нет?

– Таких нет, – с гордостью сказала я. – Ты только посмотри, какой красавец! Это же Шварценеггер в молодости.

– Слушай, у тебя из-за этой персидско-сибирской сволочи развилась форменная шизофрения.

– Это у тебя шизофрения! А у меня – эстетический восторг перед совершенным творением природы.

В этот момент «совершенное творение природы» сперло с тарелки зятя недоеденный кусок пирожка и утекло со своей добычей под стол.

– Твой Персик – это шесть килограммов жира, лени, шерсти и воровства. И дети у него будут ворами. И тогда тебя твоя Настя в гости больше не пустит… Да, кстати, а чего это ты для поездки выбрала такое неудачное время?

– Почему неудачное? – удивилась я.

– Какая благородная донна ездит в Крым в июле? – высокопарно изрек Костик. – Туда нужно ехать в сентябре, в бархатный сезон, когда виноградные грозди лопаются от забродившего сока, морская вода нежна, как перси юных дев, когда пляжи не загромождены изнывающими от жары потными телами, а коктебельский променад заполняют толпы холостых преуспевающих мужчин… И, может быть, один из них – твое будущее личное счастье?!

– Костик, холостые и преуспевающие разгуливают совсем по другим променадам, и мне на них, честно говоря, наплевать… Так что лично я отбываю в Крым завтра рано утром, и ничто меня не остановит. Мне на фиг надоела эта насморочная погода, я хочу жариться на солнце, есть жареную барабульку и фотографировать развалины генуэзской крепости.

Зять помолчал, поболтал ложкой в чашке.

– Тут, понимаешь, такое дело…

И разговор зашел о том, ради чего, собственно говоря, он изображал передо мной мать Терезу. Дело было весьма примечательное, и суть его, со слов Константина, сводилась к следующему: национальный лидер нашего государства изволил милостиво побеседовать с неизвестным широкой общественности бизнесменом Шадриным А. З., который начал в подмосковном городе Технограде производство какой-то новинки в сфере модных ныне нанотехнологий. Новинка эта, по свидетельству специалистов, способна была сделать настоящий переворот в компьютерной технике, выдвинуть нашу страну в самые что ни на есть передовые, то есть сулила нереально лучезарные перспективы и всеобщее счастье. Отечественные СМИ, конечно же, необыкновенно возбудились, но тут их ожидал полный облом: Шадрин А. З. оказался мужиком суровым и непубличным, его команда пиаровцев – немногословной, охрана – непробиваемой, а забор, окружающий его загородный дом, – высоким. Даже приличной фотографией никто не мог разжиться: по страницам газет и Интернету гулял какой-то невнятный снимок, где бизнесмен, пожимающий руку нашему национальному лидеру, был снят практически со спины. Но широкая публика, приученная желтой прессой, жаждала более подробной информации. Она желала знать, что этот герой дня предпочитает носить – костюмы от Гуччи или от Михаила Воронина, часы «Rolex» или «Patek Philippe», где предпочитает отдыхать, чем увлекается в свободное от трудовых свершений время, содержит ли любовницу и прочие пикантные подробности, которые стали бы предметом всестороннего обсуждения. Обломав зубы о неприступного пионера прогресса, Костин главред объявил премию в две тысячи зеленых тому корреспонденту, который сумеет прорвать оборону противника и принести ему на блюдечке сочный фоторепортаж о том, как господин Шадрин проводит время в кругу семьи, что ест, что пьет и какой косметикой пользуется его жена. Копание в семейном грязном белье также приветствовалось. Владелец журнала одобрил эту идею, потому что знал, что такой эксклюзив сможет здорово повысить реноме издания у рекламодателей…

– Представляешь, две тысячи баксов, – мечтательно произнес Костик. – Это значит, что мы сможем отдать Сашку и Гришку в музыкальную школу…

– Ну так дерзай…

– Интересно, как это я сумею прорваться к нему в дом? Да меня его охрана разорвет на сто тысяч маленьких кусочков еще на подступах! Вся надежда на тебя…

– Ну да, а я прямо-таки ниндзя: перемахиваю через забор, по дороге укладываю в штабеля охранников, врываюсь в спальню, нож к горлу и… разрешите, сударь, сделать серию фотографий на добрую память о нашем приятном знакомстве? Костик, если ты из-за этого ко мне пришел, то зря: я завтра уезжаю в Крым и ни в каких глупостях не участвую. Так что катись отсюда, я ночь не спала, а мне еще вещи собирать…

– Ты можешь хоть один раз в жизни выслушать меня не перебивая?

– Могу, но не хочу, потому что я не желаю лазить через заборы в дома честных предпринимателей.

– Не надо лезть ни через какой забор! Тут есть одна потрясающая зацепка. Домоправительница господина Шадрина – родственница мужа моей тетки Маргариты Львовны. Ну, той, у которой усы и кобель породы шарпей, помнишь?

– Как же не помнить! Ты меня к ней таскал, чтобы я у этого паршивца прослушала легкие, а он в знак благодарности изгрыз мне сумку.

– Подумаешь, сумка, мне он кроссовки однажды так распотрошил, что мне в теткиных шлепках пришлось домой возвращаться… Ну так вот, – отвлекаясь от темы грызуна-шарпея, продолжил Костик, – эта домоправительница, ее зовут Агнесса, сказала, что им срочно нужна квалифицированная сиделка, чтобы ухаживать за какой-то там парализованной бабкой, так как у постоянной сиделки муж попал в больницу, и она взяла отпуск. Короче, я рекомендовал тебя…

Видимо, в моем взгляде было что-то очень нехорошее, потому что Константин резво отскочил к порогу.

– Ты ножик-то положи… Ты знаешь, сколько они сиделке платят за месяц? Столько, сколько тебе за два, плюс бесплатная еда, как в санатории. И все чудненько сходится, и все довольны. Я получаю репортаж, а ты – весомую добавку к отпускным и весело и радостно выплачиваешь очередной взнос за кредит на машину…

Я обозлилась:

– Ага, и вместо отдыха на море ухаживаю за паралитиком! Однако лихо ты моим отпуском распорядился, зятек! Все, больше не хочу никакой бредятины слушать! Забирай свои миски и проваливай, чтоб духу твоего не было…

Далее начался сплошной ор. Костик кричал, что мне наплевать на его самопожертвование, на то, что он на все готов ради детей и Милочки, о которых он думает денно и нощно. И что по моей вине погибнут музыкальные таланты моих родных племянников, и что я неблагодарная, потому что он спасает меня от солнечных ожогов и случайных половых связей, кроме того, я, видимо, забыла, что это он пробил мое участие в фотовыставке в павильоне культуры на ВВЦ, организованной их журналом.

Я вопила, что не желаю, чтобы какой-то сомнительный журналюга дергал меня за веревочки, как марионетку, и втягивал в дурацкие авантюры, и я достаточно взрослая, чтобы отдавать себе отчет в своих половых связях, и что я отпахала целый год, кромсая человеческие внутренности, и имею право отдыхать там, где хочу и когда хочу, и что если он наплодил детей, так пусть сам придумает, как добыть эти несчастные две тысячи…

– Ну, так я и придумал, но ты кочевряжишься…

И когда я, рассвирепев, начала выталкивать Костика из кухни вон, он, зацепившись за дверной косяк, выдал последний аргумент:

– А Милочка так хотела, чтобы с этого года мальчики начали заниматься музыкой…

После этой сакраментальной фразы мне не оставалось ничего другого, как, подняв ручки, сдаться на милость победителя.

Несколько минут спустя мы уже мирно сидели за столом, пили чай, и Костик излагал план нашей совместной операции. Самое сложное было сделать так, чтобы моя сестричка не догадалась, что я буду находиться вовсе не в Феодосии. Насколько я знаю ее характер, она не только не одобрила бы эту аферу, но еще и пристукнула бы чем-нибудь тяжелым горячо любимого мужа за то, что он покусился на отпуск ее обожаемой старшей сестры.

Мы с Милочкой осиротели ранним воскресным утром, когда мама с папой отправились в Останкинский парк прогуливать нашу собаку, шотландскую овчарку Рэда, и были сбиты на переходе, на углу улицы Королева и Аргуновской, крутым внедорожником, которым управляло в дым пьяное дитятко высокопоставленного московского чиновника, возвращавшееся из ночного клуба. Домой вернулся только пес с оборванным поводком и сломанной левой задней лапой.

Милочка в ту пору ходила в шестой класс, я, после окончания медучилища, грызла гранит науки в Сеченовке, никаких близких родственников в Москве у нас не было, так что после гибели родителей ждать помощи было неоткуда.

Спас нас тогда папа Саша, друг и коллега моего отца. Он взял меня к себе в отделение, и я, к радости среднего медицинского персонала, набрала себе кучу ночных дежурств, во время которых, если все было спокойно, старательно штудировала анатомию и прочие медицинские науки. Зарплата, конечно, была малюсенькая, но мне разрешали брать домой еду, от которой обычно отказывались состоятельные больные, и мы кормили ею Рэда, а порой ели и сами. Раз в месяц нас баловала продуктовыми посылками баба Моря, вдова нашего деда Алексея Михайловича, проживавшая в маленьком северном городке Никольске. Так что мы с Милочкой не особо бедствовали. Кроме того, еще в училище я окончила курсы массажистов, у меня была своя небольшая клиентура, и по воскресеньям, когда не было занятий в институте, я бегала по домам делать артрозникам лечебный массаж, что также пополняло наш скромный бюджет. На шмотки, правда, денег не хватало, но Милочка с детских лет была рукодельницей и ухитрялась из родительских вещей шить нам модные юбки и брюки и вязать красивые кофточки. Спокойная, веселая, улыбчивая, с толстой русой косой и лучистым взглядом серых глаз, она очень нравилась мальчишкам, но внимания на них не обращала, пока не встретила Константина, студента журфака, жившего через два дома от нас со старой бабкой, старухой вредной и склочной, и французским пуделем по кличке Барон.

Однажды этот самый Барон, видимо, возложив на себя функцию Провидения, ни с того ни с сего во время прогулки набросился на нашего Рэдушку и укусил его за хромую ногу. Завязалась драка. Милочка и Костик кинулись растаскивать рычащих собак и после этого уже не расставались.

Костик провожал ее сначала в школу, потом в педучилище, а потом они объявили мне, что решили пожениться.

Я ничего не имела против, потому что в глазах Константина сквозило такое истовое обожание, такое откровенное восхищение моей сестренкой, что ему можно было простить все – и тощую фигуру, и рыжие лохмы, и отвратительную привычку без спроса брать мою любимую чашку.

Став Милочкиным мужем, Костик развил бурную деятельность: он подрабатывал везде, где можно и нельзя, днем писал свои дурацкие репортажи, ночами мыл машины и все тащил в дом, в семью. А Милочка светло улыбалась, кормила его вкусными обедами, обшивала с ног до головы и рожала очаровательных малышей.

Когда через два года после Сашки родился Гришка, Костина бабка, по причине ветхости и болезненности, отбыла на жительство к его родителям в Тверь, мы с Рэдом отправились в ее однушку, а Мила с Костиком и детьми остались в нашей трехкомнатной квартире.

И хотя я стала отрезанным ломтем, сестренка по-прежнему держала в поле своего зрения мое благополучие, и, возвращаясь из больницы с ночных дежурств, я всегда находила на столе накрытый салфеткой завтрак, в шкафу – отглаженную одежду, в холодильнике – миски с едой и полное отсутствие пыли – на всех поверхностях…

Когда я сказала Милочке, что пора кончать эту благотворительность, ведь у нее куча детей и муж, который вопит, как раненый мамонт, если не может найти подходящий к пиджаку галстук, она мне ответила, что хорошо помнит, как я однажды после ночного дежурства в больнице и занятий в институте уснула в прихожей на собачьей подстилке, не имея сил дойти до кровати, поэтому просит на всякие глупые темы с ней больше не разговаривать.

Короче, если Милочка хочет учить детей музыке, значит, так тому и быть, да и потом, если разобраться в существе вопроса, то в любимую Феодосию я запросто смогу съездить на следующий год, и Костик прав: почему бы не заработать во время отпуска денежку на погашение части кредита за машину?

Меня, конечно, сильно смущала, так сказать, законность сего могучего предприятия, поскольку я слышала о всяких там судах по поводу покушения на чужую частную жизнь. Но у Костика и на этот счет были соображения.

– Слушай сюда, – ораторствовал зять, – здесь ничего страшного нет: сними сопливые кадры, чтобы на них было видно, какой он хороший семьянин, как он любит жену, детей, собак и прочих всяких кошек, как самолично косит газон, играет в теннис, ну и что-нибудь еще в этом роде, ну и кто к этому придерется? И потом, какой с сиделки спрос? Нащелкала себе фоток на память, ну и, черт попутал, продала за денежку в журнал…

Дальше мы принялись разрабатывать тактику и стратегию.

– Знаешь, – фонтанировал идеями зять, – а давай сделаем так: ты свяжешься с Настей, все объяснишь, предупредишь, что не приедешь и попросишь ее позвонить Милочке, и пусть она ей скажет, что у них ковшом экскаватора порвали телефонную линию, чинить, как всегда, будут долго, поэтому звонить тебе можно только на мобильный.

Экскаватор меня впечатлил, и на эту версию я согласилась.


Вечером следующего дня я была представлена Агнессе Николаевне, худощавой, элегантно одетой даме лет под сорок с безупречными манерами английской леди и внешностью, про которую принято говорить «породистая». Она придирчиво рассмотрела документы, подтверждающие мою сестринскую и массажистскую квалификацию. Диплом об окончании мною Московской медицинской академии имени И. М. Сеченова, а также свидетельство о высшей врачебной категории мы решили ей не предъявлять, дабы избежать ненужных вопросов. Костина тетка Маргарита Львовна вообще была уверена, что я ветеринар, поэтому утечки информации с ее стороны можно было не опасаться. Изучив мои «верительные грамоты», Агнесса Николаевна провела небольшой инструктаж и сообщила, что моей пациенткой будет мать хозяина дома. По ее словам, работа меня ждала неутомительная, так как больная после инсульта находится в стабильном состоянии, и мне нужно будет только тщательно выполнять предписания лечащего врача, делать массаж и оказывать необходимые санитарно-гигиенические услуги. Так что все складывалось вроде бы неплохо, и я намеревалась в свободное время добить монографию, благо развлечений никаких не предвиделось. Кроме того, я выговорила право взять с собой Персика, мотивируя тем, что у кота нежная психика, он привык ко мне и в разлуке может получить инфаркт.

Костик по этому поводу молча бесился, а Маргарита Львовна, видимо, вспомнив, как ее пес лишил меня сумки, тут же стала мне поддакивать и рассказывать о том, какой, по словам ее племянника, у меня красавец и умница кот, чему я страшно удивилась.

Мой личный врач

Подняться наверх