Читать книгу Достоевские дни - Оганес Мартиросян - Страница 3

На Рубинштейна взяли билеты, выкурили одну сигарету на двоих и вошли. Стали смотреть «Иглу», показывающую Цоя – Моро, историю СССР, его начало и конец, где государство гибнет от удара ножом, но идёт, шагает, уходит по аллее имени всех людей. И там его ждёт композиция «Группа крови», звучащая из ушей. Надя прижалась в какой-то момент к Фёдору, сжала его руку, крылатую, как фазан. А на экране разворачивалось становление постсоветского мира, так как по очереди шли Азербайджан, Армения, Беларусь. С них всё и начиналось, не считая Абхазию, рвущуюся вперёд, в самый верх, жизнь истории, пик. «Цой видел в зеркале группу „Кино“, это ему надоело, и он разбил „Отблеск костра“: на этом кончилось всё, кино умерло в СССР и России – как группа и как искусство». Фёдор вывел Надю на улицу, поцеловал её и повёл на закат, в Магомаево, в Толстовское, в Есенино. Они шли и повсюду рубили говядину, на всех улицах расчленяли тело коров. Надя закрывала глаза, не верила, Фёдора тошнило конкретно, он сдерживался, молчал, уходил, уводя подругу с собой. Ручьи крови текли по улицам, и их разбрызгивали машины. Водители высовывали головы из окон и кричали прохожим:

– Как проехать до мяса коровы?

– Вы уже на месте, – отвечали те.

Когда повернули налево, то мясо и мясники исчезли, раскинулась зелень, запахли цветы. Надежда обрадовалась такому и начала посапывать носом.

– Как здесь цветёт, – сказала она.

– Хорошо, – согласился он.

Выпили газировки из автомата, намотали жару на себя, съели по кукурузе и сели на лавку. «Согласие с космосом есть восстание против него, вызов, борьба, где всё – бильярд: звёзды и планеты загоняются снопами света или осями в лузы – чёрные дыры». Надежда взяла в руку ладонь Фёдора и посмотрела внимательно на неё, провела по линии ноготком.

– Сложный и долгий путь. Выход на микроуровень, чтобы бороться с тем, с чем не могли до тебя.

– Пронзительно.

– Длинная полоса: она взлётная, с неё будут отправляться самолёты, потому что моя ладонь – посадочная площадка для вертолёта.

Она достала из сумочки пилку и ножницы, привела в порядок ногти Фёдора, подрезала заусенцы и вытерла спиртовой салфеткою пальцы.

– Чтоб не попала зараза, – объяснила она.

Мимо проехала тележка с орехами и сладостями, Фёдор догнал её и купил упаковку фисташек. Стали раскрывать их и есть.

– Творческое состояние, – сказала негромко она. – Могла бы писать – писала бы.

После фисташек выкурили тонкую на двоих и пошли туда, где ещё не были: в себя, раскинутых в виде города с машинами, парками, театрами, банками и людьми. Заглянули в стриптиз-бар, заказали мохито, стали наблюдать девушку, снимающую с себя одежду, как с машины запчасти, чтобы обнажить себя: семью из папы, мамы и детей. Зашли в парк и стали смотреть на волка в клетке, знающего наизусть многие страницы из Ницше, прочитавшего его когтями и клыками, Фёдор посмотрел на Надежду, та всё поняла, уменьшилась, обросла двумя крыльями, вспорхнула на его ладонь, села на неё, заболтала ножками и стала есть розовое яблоко. Когда она его прикончила, он посадил Надю в карман, чтобы только её нос оттуда торчал, и пошёл домой. Там посадил её на диван, немного увеличил при помощи насоса – воображения, покормил её куском печенья, налил ей в напёрсток чай, дал копьё – иголку, нитку – кровь, сочащуюся из того, кто убивает животное или человека – себя, помылся и лёг спать, уложив Надю на грудь. Перед уходом в сон – деревни Отрадное и Шахматово – подумал свою смерть, принял её, испытал, погрузился в неё, прошёлся по ней, сфотографировал, съел из её рук гибель Камю и Пазолини, похрустел ею, будто она – одно, уснул под посвистывание Нади, проснулся с нею рядом, в её привычном обличии, поцеловал её в щеки, в губы и в нос, привлек её сонную к себе, обнял сильно и нежно, дождался её пробуждения, её ласк, прикосновений, желания, чувства, излил в неё свою тяжесть, наполнил её своим мозгом, сотворил засос с её причинным местом, полушариями, помассировал её, привёл в себя, превратил её треугольники сосков в овалы, в круги, занялся всерьёз геометрией её тела, получил отметки в дневник своего будущего романа и устроил секс с Надеждой при помощи троек, четвёрок, пятёрок, поставленных ею. Надя заурчала довольно и развела бесстыдно и широко ноги, он припал к её месту схождения двух рек и испил из них.

– Так и надо, – сказала она, – ты раб мой. И господин.

Сели за стол, сделали радость друг другу, выпили чаю, по глотку, по Дуряну, по Лермонтову. Окунулись в безбожие, веру, философию, Смита, Гегеля, в первом пункте пробыли долго, постигли одно: бог – это Земля, отсутствие его – всё остальное, или так: бог – звезда, чёрная дыра – дьявол, и она поглощает людей – планеты – и звёзды – богов. Но всё может поменяться в считанные секунды, наполненные динамитом, так как время может взрываться, если начинить его своей мыслью, словом, умом. Надя вытерла со стола, примостилась рядом с ФМ, стала смотреть в сторону, будто курить, но нисколько, ничуть. Фёдор достал телефон, начал читать вслух «Надю» Бретона. За этим занятием прошло десять минут, даже больше: он бы озвучивал книгу дальше, но поступил звонок. Обозначился завлит Белого театра, пригласил на обсуждение его текста, возникли вопросы.

– Да, через час приеду.

– Хорошо, буду ждать.

Он подумал о том, что будут неприятные моменты, но отмахнулся от них. Не стал мыслить такое. Просто закурил и съел конфету, мятную, с холодком. Освежил свою суть, горло, душу, нутро. Вобрал в себя историю далеких стран, Эфиопии, Судана и Сомали. Надежда ушла, он выпил сока и поехал в театр. Прошёл охранника, предъявив паспорт, равный роману «Игрок», поднялся наверх и поздоровался с завлитом, женщиной, источающей яблоню, грушу и персик. Они сели за стол. Завлит начала листать его произведение на компьютере.

– Хороший текст, – сказала она, – но вот вы пишете, что ночь – это дьявол, день – это бог. Разве это так? Мир создал бог, и день и ночь – его суть.

– Ну, я пришёл к такому пониманию бытия. Но если ночь тоже бог, то дьявол – это тень, отбрасываемая богом.

– Страшные вещи вы говорите, боюсь, вас не поймут.

– Ну, пускай сделают усилие.

– Не пойдёт. Такие вещи можно еще в книге печатать, чтобы было время подумать. В театре времени нет.

– Театр – мозг: зрители – мысли, мышление, а актёры, сцена – то, что он говорит. Голова это.

– Мужская или женская?

– От театра зависит. И от пьесы, конечно.

– Интересная мысль. Значит, театр – голова человека, и бывает так, что пьеса не нравится, не принимается вовсе. Такой вот внутри человека раздрай. Ему противно от себя самого. Он требует у самого себя деньги назад. Он советует знакомым не ходить на этот показ. Он отрицает себя самого. Но мы отвлеклись. Ваш текст слишком авангарден, ему нужно подождать. Полежать на полке, в столе.

– Но мне нужны деньги.

– Всем они необходимы, попробуйте пока себя в другой сфере, есть журналистика, тексты на заказ, песни-стихи.

– Не могу.

– Ну тогда голодайте, – улыбнулась она.

– Хорошо.

Он вышел на улицу, убил взглядом старуху, переходящую дорогу, был уничтожен её взором в ответ, потому постоял на дороге, дождался, пока скорая увезла оба трупа, дал показания полицейским относительно убийства себя и пожилой женщины, поставил подпись, прошёл в сквер Енгибарова и начал там усиленно и тяжело отдыхать, потеть и трудиться, сидя на лавке расслабленно и легко. Познакомился с девушкой, представившись великим писателем и вызвав её смех, попил с нею пива, учинил разгром в её голове, прочитав ей рассказ, написанный им давно. Сводил её в кафе, угостил чахохбили, сациви, вином. Узнал её имя: Рай. Понял, что после смерти может попасть в неё, умершую ещё раньше или ещё живую, посмотрел на её живот, думая, поместится он в нём или нет. Она поняла и сказала:

– Не волнуйся, в моей утробе поместилось почти всё человечество, оно там, во мне. Живёт, поёт, говорит. И пишет стихи. Ты читал поэзию, созданную мертвецом?

– Ты про Блейка?

– Ну да.

Тут позвонила Надежда, начала ругаться, понимая, что он не один, пригласила его на лавочку перед его домом, где она сидит уже час. Фёдор засуетился, попрощался с девчонкой и поехал к себе. Обнял Надю при встрече, поцеловал её, похвалил её калоши, в которых она почему-то была. Они потёрлись носами, после чего он обхватил губами её дыхательный орган и втянул его в рот. «Бутылка с алкоголем – плафон с лампочкой, дающий в голове людей свет. Но есть ещё солнце». Он объяснил ситуацию с завлитом.

– Надо бороться, – сказала Надежда.

– Что предлагаешь?

– У тебя рассказы и романы идеальны для постановки, просто нужно понять их.

– Предлагаешь подождать?

– Я напишу в Поэтический театр, посмотрю, что получится.

– Хорошо.

– И ещё: Рыжий покончил с собой не потому, что дошёл до предела, до крайности. Он сунул голову в петлю, в ноль, а за ним следовала антивселенная со знаком минус. Туда он и испугался нырнуть. В вечную зиму – борьбу. В холод. И выбрал смерть.

Они зашли к нему, сели за комп, отредактировали его текст и отправили в Поэтический театр. Надежда написала письмо, объяснила значимость Фёдора: как могла, так и сделала. Выпили с нею чай. Полили цветок, который рос у него на столе. Пожарили яичницу, хоть и не хотели. После неё сварили пару картофелин. Съели их с маслом, хлебом и луком. Запили какао. Надежда засмущалась, прошлась по комнате, достала бумагу, карандаш, усадила Фёдора за стол, села рядом и покраснела. Он написал:

«Найдёныш родился маленьким и пушистым, в тёплых тапочках в виде бегемотиков, он был женского пола, тёплым и радостным. Когда он подрос, то стал высовывать нос из двери и щупать и нюхать воздух. Он искал своего друга, но только на всю жизнь, не на часть. Друга всё не было, потому Найдёныш волновался, просыпался среди ночи и вздрагивал: не пришёл ли друг? Но его не было. Потому Найдёныш грустил, поливал цветы и кушал халву. Хотя чаще совал палец в рот и молчал. Смотрел с грустью вокруг».

Фёдор дописал, поднял голову, чтобы прочесть написанное, но Надежда ушла. Её не было. Он закурил и задумался, сходил за пивом, выпил его и лёг на кровать. Включил телевизор, конечно, чтобы работал фоном. Там двигалась музыка, современные клипы, лица, ноты, слова. Он взял телефон через полчаса, так и не уснув, набрал на него слова из бумаги и продолжил письмо:

«Однажды Найдёныш пошёл на прогулку, осторожно ступая, задумался и чихнул. Кто-то сказал: будь здорова. Он поблагодарил голос, поднял глаза и увидел друга. Найдёныш сразу понял, что это друг. Тот достал две морковки, одну протянул Найдёнышу, другую стал кушать сам. Он поблагодарил своего друга, откусил от моркови и посмотрел в глаза другу. Тот улыбнулся ему. Они пошли рядом, вскоре взялись за руки и обрели друг друга. Дома у Найдёныша они сели в кружок на полу и стали играть в дурака. Друг проиграл, Найдёныш расстроился, подарил другу жвачку, конфету и пошёл варить суп. Друг помогал ему. Резал картошку, морковь, лук. Так дело пошло быстрее, потому они вскоре уже ели из тарелок и кусали хлеб. Дарили друг другу тепло. Оно разливалось всюду, потому Найдёныш сел на колени другу и припал к его губам. Друг запустил ладонь ему в трусики. Найдёныш испугался и убрал его руку. Пошёл в туалет, вернулся и задумался. Подтянул колготки на себе, поправил футболку и посмотрел на друга, включив лёгкую музыку. Друг пригласил его. Они закружились так, что Найдёныш наступил другу на ногу. Извинился, даже испугался немного и включил мультфильм про маленьких бегемотиков. Друг удивился, но промолчал. Сходил на поле, нарвал цветов и принёс их Найдёнышу. Тот стал оглядываться по сторонам, никого, кроме себя, не увидел, смутился совсем и ушёл на кухню варить кофе и быть одним. Друг пошёл за ним, вручил Найдёнышу букет, поцеловал его в нос и ушёл. Найдёныш сунул букет в вазу с водой и стал одним из цветков».

Он уснул и проснулся в сон.