Читать книгу Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин - Страница 4

Вводная часть

Оглавление

В научно-популярной литературе и публицистике, посвященной истории специальных служб, давно уже прижились такие понятия и образные выражения, как «крот» и «троянские кони», отражающие использование в разведывательной и контрразведывательной деятельности спецслужб института агентов-двойников как одного из самых эффективных средств борьбы со своими противниками. На образном русском языке, понятном всем кинолюбителям, аналогом этих понятий является уже плотно вошедшее в обиход выражение – «засланный казачок». Когда оно произносится, всем вспоминаются незабываемые образы героев советского кинематографа, запечатленные в трилогии о неуловимых мстителях, и образ самого «засланного казачка» – Даньки.

Официальный же язык практиков от спецслужб, то есть язык, на котором в документальном виде отражаются ход и результаты проводимой ими работы, далек от такой образности и оперирует более конкретными понятиями, такими как «агент-наводчик», «агент-вербовщик», «агент внедрения», «разработка» и т. д.

В многочисленных публикациях на тему деятельности спецслужб бросается в глаза не всегда оправданное употребление авторами отдельных понятий и специфических терминов, обусловленное подчас уже сформированными в общественном сознании стереотипами и уводящее читателя в сторону от существа исследуемых вопросов. Как риторический прием (автор этих строк сам им пользуется, не стараясь, впрочем, «злоупотреблять») такое употребление вполне уместно, но не совсем уместно, если вкладываемый в такие понятия смысл имеет мало общего с реальной практикой специальной деятельности.

Для пояснения сказанного приведем самый простой пример. Понятие «разведка» во многих публикациях имеет в большинстве случаев расширительное толкование, особенно в уже ставших «притчей во языцех» формулировках типа «разведка доложила точно» или, возьмем «смягченное» выражение, – «разведка установила» и т. д.

Так и представляется огромное здание где-нибудь на Тирпицуфер или Лубянской площади, где в тиши кабинетов трудятся многочисленные аналитики и направленцы, во всех подробностях и деталях осведомленные о проводимых по всему миру важных разведывательных операциях, результаты которых их коллективными усилиями через некоторое время будут доложены первому лицу государства. На самом деле число участников и самих операций и лиц, имеющих отношение к полученной информации в штаб-квартире разведки, всегда было небольшим.

Попробуем приблизительно подсчитать их число на примере стандартной агентурной операции так называемой «легальной» резидентуры, действующей, например, под дипломатическим прикрытием в описываемый нами период. Отдельно оговорим, что содержание агентурной информации, равно как и данные на ее источник, будет доступно еще меньшему кругу лиц. Также укажем, что в данном примере речь идет о конечном ее «продукте», своеобразной квинтэссенции всех проводимых агентурных и аналитических мероприятий – итоговом документе за подписью начальника разведслужбы, направляемом в высшие государственные инстанции. При этом в расчет не берем копии такого документа, передаваемые в другие заинтересованные службы и взаимодействующие органы.

Итак, агент – источник информации, кадровый сотрудник разведки, у которого этот агент находится на связи, заместитель (помощник) резидента по направлению работы (если резидентура многочисленна), сам резидент и шифровальщик, производящий первичную обработку (зашифровывание) информации. Без первоисточника всего получается максимум четыре человека, осведомленных во всех деталях о существе операции в самой зарубежной резидентуре. Курьеры, связисты в данном случае в расчет не берутся, так как в их руки попадает уже обработанная для направления в Центр (запечатанная в дипломатические вализы или зашифрованная) информация.

Получателем дипломатической почты либо радио– (телеграфного) сообщения в центральном аппарате разведки является так называемый «направленец», то есть сотрудник центрального аппарата, отвечающий либо за конкретную страну и расположенные в ней резидентуры, либо за линию работы. В его обязанности входит вся техническая организационная работа Центра по руководству зарубежными разведывательными аппаратами в стране их пребывания. Для направления в руководящие инстанции он готовит итоговые документы в виде различного рода сопроводительных записок к оригиналам агентурных материалов, сводки, делает «редакторскую правку» агентурных сообщений и т. д. В обратном направлении он направляет санкционированные его руководством директивные указания по работе с агентом, высылает оценки ранее полученным информационным сообщениям, дает советы и, если необходимо, вносит коррективы в ход операции и т. д.

Первой такой руководящей инстанцией является начальник отдела (сектора), отвечающий за организацию деятельности в разведываемой стране (группе стран), который и докладывает итоговые документы либо заместителю начальника разведки, либо ему самому. Вот и получается, что число лиц, причастных к конкретной разведывательной операции, конечным итогом определенного этапа которой является доложенный в инстанции документ, не превышает десяти человек. Поэтому, когда мы пользуемся выражением типа «разведка доложила», мы должны отдавать себе отчет, что речь идет не о всем ее аппарате, а об относительно небольшой группе ее сотрудников.

Разумеется, когда начальник разведывательной службы докладывает или направляет руководству страны обобщенные документы по важным военным, военно-политическим, политическим и другим проблемам, число участников, задействованных в перечисленных мероприятиях, заметно возрастает, как возрастает и степень противоречивости содержащихся в таких материалах сведений.

Это вполне объяснимая ситуация, обусловленная множеством субъективных и объективных факторов, в обиходе выраженная поговоркой «сколько людей, столько мнений». В нашем случае мнения людей – это «мнения» добывающих сотрудников и аналитических служб разведки, основанные на той части информации, которая им стала доступна в ходе выполнения служебных обязанностей.

В этой связи второй пример демонстрирует, насколько высока степень ответственности любого должностного лица, имеющего отношение к подготовке столь важной информации.

Всем исследователям истории советских спецслужб известен доклад начальника советской военной разведки генерал-лейтенанта Голикова «Высказывания (оргмероприятия) и варианты боевых действий германской армии против СССР» от 20 марта 1941 года. Нам не известно, в какой степени сам Голиков приложил руку к составлению этого доклада, но автором, скорее всего, он не является.

Напомним вкратце содержание этого важного документа, который до сих пор еще неоднозначно оценивается исследователями. Мы тоже возьмем на себя смелость прокомментировать некоторые положения доклада, имея целью не критический анализ всего столь важного для понимания мотивации действий Сталина накануне войны документа, с точки зрения объективности содержащихся в нем сведений, а всего лишь попытку с формальной точки зрения оценить его структуру и методику составления. Этот небольшой пример также даст нам возможность еще раз обратить внимание на необходимость критического осмысления документов советской разведки, введенных в научный оборот в последнее двадцатилетие.

В преамбуле доклада Голиков пишет, что «большинство агентурных данных, касающихся возможностей войны с СССР весной 1941 года, исходит от англо-американских источников, задачей которых на сегодняшний день, несомненно, является стремление ухудшить отношения между СССР и Германией. Вместе с тем, исходя из природы возникновения и развития фашизма, а также его задач – осуществление заветных планов Гитлера, так полно и “красочно” изложенных в его книге “Моя борьба”, краткое изложение всех имеющихся агентурных данных за период июль 1940 – март 1941 года заслуживают в некоторой своей части серьезного внимания»[4].

В сфере функционирования государственных институтов, где средством управленческой деятельности является документ, призванный письменно зафиксировать решение компетентной инстанции, существуют определенные универсальные «правила» подготовки такого рода информационных материалов. По содержанию в упрощенном виде эти правила сводятся к ясности и объективности излагаемых в нем данных. По форме же эти правила выглядят следующим образом. Во вступлении (преамбуле) излагается положение (тезис), требующее доказывания. Далее перечисляются все данные по существу излагаемой проблемы, имея целью «доказывание» или подтверждение исходного тезиса. И последней, завершающей частью документа является его выводная часть, подводящая своеобразный итог всему вышеизложенному. С точки зрения следования этим «правилам», более противоречивого документа советской разведки, доложенного Сталину, трудно отыскать.

В изложенной Голиковым преамбуле доклада ключевыми словами и выражениями (требующими доказывания) являются:

– «большинство агентурных данных»;

– «исходит из англо-американских источников»;

– «стремление ухудшить отношения между СССР и Германией»;

– «заслуживают в некоторой своей части серьезного внимания».

Если следовать перечисленным выше правилам, то во второй части документа в идеале должны содержаться данные на эти самые «англо-американские источники» с изложением сведений, подтверждающих их стремление «ухудшить отношения между СССР и Германией». Но мы видим обратное. Из шестнадцати нижеследующих пунктов, содержащих конкретные данные на источники и характер информации, только два из них (п. 5, 10), и то с большой натяжкой, можно отнести к «англо-американским источникам».

В пятом пункте речь идет о том, что посол США в Румынии в своем докладе в Вашингтон ссылается на разговор между Джигуржу и Герингом, в котором последний говорит, что, в случае неуспеха Германии в войне с Англией, она будет вынуждена напасть на СССР.

В десятом же пункте, со ссылкой на неназванных английских и французских журналистов, говорится о переговорах между Германией и Великобританией, якобы состоявшихся в Стокгольме, где английскую сторону представлял Ллойд Джордж.

Все остальные четырнадцать пунктов фиксируют информацию, исходящую из каких угодно германских, турецких, румынских, югославских, но только не «англо-американских» источников.

Еще большую оправданность утверждению о расхождении между «тезисом» и «доказательством» вызывают слова Голикова о том, что «американские, английские и другие источники говорят о готовящемся якобы нападении Германии на Советский Союз». Еще раз обратим внимание на то, что о «других источниках» в основной части доклада, собственно, и идет речь.

В советском и российском чиновничьем обиходе всегда была хитрая формулировка в виде устоявшегося словосочетания – «вместе с тем». Ее употребление зависит от многих обстоятельств, вызываемых формой, содержанием самого документа, а также целью, задачами, стоящими перед его автором.

Эта формулировка является своеобразной границей между, условно говоря, «позитивной» и «негативной» частями документа, причем их содержание и соотношение могут меняться. Например, в стандартной комсомольской характеристике, выдаваемой комсомольцу для поступления в ВУЗ, после перечисления всех его заслуг и других объективных данных обязательно следовало указать и некие «негативные» моменты в его поведении или характере. Без этого пресловутого «вместе с тем» считалось, что характеристика отличается необъективностью и своеобразной ангажированностью.

Одним из самых показательных примеров на этот счет являются воспоминания одного советского разведчика, когда при составлении характеристики перед окончанием разведывательной школы куратор учебной группы, не найдя никакого «негатива» в характере и поведении выпускника, вспомнил, что один раз он опоздал на утреннюю физзарядку. Вот в характеристике после слов «вместе с тем» и появилось выражение, что имярек следует больше внимания уделять занятиям спортом. При составлении очередных служебных характеристик эта фраза и «кочевала» из года в год, вплоть до увольнения награжденного многими государственными наградами за успешную работу за рубежом ветерана разведки.

Или другой пример. Представим, что составляется документ по результатам какой-либо проверки вышестоящими инстанциями и нужно «утопить» проверяемого начальника. При таком раскладе «основная» (объективная) часть документа в «куцем», усеченном виде фиксирует его, условно говоря, достижения, а разделенная формулой «вместе с тем» другая часть с многочисленными подробностями описывает все его «грехи».

В нашем же случае Голиков, используя формулу «вместе с тем», решал лично для себя сложнейшую задачу соблюдения равновесия между объективностью излагаемых разведывательных данных и стремлением не вызвать неудовольствие или – хуже всего – гнев Сталина на содержание доклада. В русском языке на этот счет есть немало поговорок, применительно к Голикову гласящих, что он хотел, чтобы «и волки были сыты, и овцы целы», или другое, более жесткое выражение – «влезть на елку, и … не поцарапать».

Особый интерес представляют исходные, первичные, информационные материалы, на основании которых и составлялся доклад Голикова. Здесь мы и встречаем серьезные противоречия, вызванные неизвестно какими обстоятельствами. На этот счет мы можем только строить догадки.

Например, в 15-м пункте доклада читаем: «Руководитель восточного отдела министерства иностранных дел Шлиппе сказал, что посещение Молотовым Берлина можно сравнить с посещением Бека. Единомыслия достигнуто не было ни в вопросе о Финляндии, ни о Болгарии. Подготовка наступления против СССР началась значительно ранее визита Молотова, но одно время оно было приостановлено, так как немцы просчитались в своих сроках победы над Англией. Весной немцы рассчитывают поставить Англию на колени, развязав тем самым себе руки на Востоке».

Эта часть пункта основана на агентурном сообщении «Альты» (Ильзы Штебе), направленном в Москву резидентом Разведывательного управления «Метеором» (Н. Д. Скорняковым) 4 января 1941 года[5].

При сравнении этого агентурного сообщения «Альты» с 15-м пунктом доклада сразу бросается в глаза, что важнейшая часть сообщения в доклад попросту не попала. А там сказано, что «“Альта” запросила у “Арийца” подтверждения правильности сведений о подготовке наступления весной 1941 г. “Ариец” подтвердил, что эти сведения он получил от знакомого ему военного лица, причем это основано не на слухах, а на специальном приказе Гитлера, который является сугубо секретным и о котором известно очень немногим лицам».

А ниже приводятся дополнительные доводы в подтверждение первичной информации «Арийца» и процитированные в пункте 15-м доклада.

Таким образом, получается, что проблема заключается в правильной расстановке акцентов. Немного пофантазируем на этот счет. Представим себе, что автор доклада, формулируя пункт 15-й, написал бы примерно следующее: «От немецкого источника поступило подтверждение ранее полученной им информации, исходящей из информированных военных кругов, о подготовке на основании секретного приказа Гитлера наступления Германии на СССР весной 1941 года». А дальше – оставшаяся часть 15-го пункта. Читатель, наверное, согласится, что в таком виде акценты были бы правильно расставлены и по форме документа, и по существу информации.

То же самое можно сказать о самой преамбуле доклада Голикова. Если поменять местами положения преамбулы, разграниченные формулой «вместе с тем», а к утверждению об «англо-американских» источниках добавить всего одно слово «возможно», то акценты в докладе можно было бы признать более правомерными, если не по существу, то по форме уж точно.

Само структурное построение этого документа, как и отбор для него конкретных фактов, также не может не вызывать многочисленных вопросов. Почему, например, самая важная информация о возможных планах нападения Германии на СССР, как написано в докладе «вероятных вариантов действий», оказалась в его середине, без каких-либо попыток текстуально или по смыслу выделить ее среди остального «информационного мусора», и без того затуманивающего содержание доклада. Причем, в свою очередь, из трех возможных вариантов реальный план «Барбаросса», представленный в вольном изложении на основании сообщения «Альты» от 28 февраля 1941 года, также не выделен как наиболее вероятный[6].

Часто в работах по истории советской разведки усилиями их авторов она выглядит как цельный, эффективно действующий организм, а ее деятельность описывается только в «мажорной тональности» как путь от успеха к успеху. Информация, добываемая по разведывательным каналам, отличалась точностью, своевременностью, актуальностью. Агентура приобреталась не иначе, как в высших эшелонах военного командования, спецслужб, руководстве государств. Сотрудники разведки представлены как высокие профессионалы, а их начальники исключительно как прозорливцы, просчитывающие развитие ситуации на много ходов вперед, и т. д.

Особенно такая «мажорная тональность», на наш взгляд, неуместна, когда исследуется такая важная и болезненная тема, как деятельность советской разведки накануне Великой Отечественной войны. Кроме исследования частных проблем, работы по этой тематике призваны ответить на главный вопрос: выполнила ли она, а если выполнила, то в каком объеме, свой долг и профессиональную обязанность перед государством в освещении хода подготовки Германии к нападению на Советский Союз в июне 1941 года.

Исследователи этой проблематики давно уже разделились на два противостоящих в своих выводах лагеря, назовем их условно «апологетами» и «критиками». Первые считают, что советская разведка свой долг перед страной выполнила, вторые же, признавая ее несомненные успехи, склонны более критично относиться к исходному тезису о том, что «разведка доложила точно». Причем обращает на себя внимание то обстоятельство, что лагерь «апологетов» представлен в основном бывшими руководителями и сотрудниками советских спецслужб и их органов (Павлов, Кирпиченко, Соцков, Корабельников, Голиков), что, кстати, невольно вызывает вопрос: не обусловлены ли их выводы простым и понятным желанием защитить «честь мундира», а не стремлением найти истину, тем более что поводов для такого суждения они сами дают множество.

Так, большинство исследователей истории предвоенной советской разведки ориентированы лишь на изучение информационной составляющей критериев ее эффективности. Другими словами, какого качества и насколько получаемая по каналам разведки информация удовлетворила потребности ее конечных получателей на всех уровнях властной вертикали? Никто не спорит, что это – важнейшая и главная обязанность всех субъектов разведывательной деятельности. Но, изучая эту проблематику, нельзя упускать из виду другую, не менее важную, проблему мобилизационной готовности разведки к войне, напрямую связанную с результатами ее деятельности уже непосредственно в годы войны, особенно на ее начальном этапе.

После обрушившихся на разведку репрессий, когда большая часть кадровых разведчиков двух основных ее ветвей была либо уничтожена, либо подверглась аресту или увольнению, ее аппарат, по существу, пришлось создавать заново. Руководство военной и внешней разведок и соответствующие их подразделения предприняли максимум возможного в тех условиях, чтобы восполнить кадровые потери. Но совершенно ясно, что полностью решить эту проблему не удалось. Особенно это касается зарубежных разведывательных аппаратов.

Много фактических данных указывает на то, что не только в самой Германии, но и в ряде других европейских стран к началу войны мобилизационные мероприятия завершены не были. Это привело к тому, что после нападения Германии на Советский Союз наиболее ценные и проверенные на практической работе агенты остались без связи. Какой ущерб делу разведки на начальном этапе войны это принесло, можно проиллюстрировать одним примером.

Одной из наиболее результативных предвоенных резидентур внешней разведки была берлинская. К февралю 1941 года на связи у ее сотрудников находилось восемнадцать агентов («Старшина», «Корсиканец», «Брайтенбах», «Август», «Цопот», «Юн», «Экстерн», «Чернов», «Старик», «Лесовод», «Эразмус», «Фильтр», «Франкфуртер», «425», «Хайдерсбах», «Винтерфельд», «Лицеист», «Венера»)[7]. Как минимум на двоих из них («Старшину», «Корсиканца»), в свою очередь, замыкалось не менее двадцати субисточников, также являвшихся поставщиками ценной разведывательной информации.

В опубликованных источниках нет ни одного упоминания о том, что работа с этими агентами была продолжена после начала войны. При этом разовый контакт резидента военной разведки Гуревича (Кента) с Шульце-Бойзеном можно рассматривать только как одну из судорожных попыток восстановления связи с агентурой, оставшейся без связи. Да и сам факт обращения руководства внешней разведки к своим военным коллегам за помощью твердо указывает на его неспособность своими силами решить проблему связи.

Эта проблема вплоть до 22 июня 1941 года была самой больной и так до конца и нерешенной. Сегодня нам известно, что, несмотря на активную работу В. Короткова, плановые мероприятия по созданию нелегальных резидентур во главе с Харро Шульце-Бойзеном («Старшина») и Арвидом Харнаком («Корсиканец») завершены не были. Подготовка к переходу на радиосвязь велась усиленными темпами, но обеспечивать группы Шульце-Бойзена и Харнака действующими радиопередатчиками Короткову пришлось уже в экстремальных и драматических условиях кануна войны. Не зная всех обстоятельств дела, мы не вправе осуждать советского разведчика и его руководителей. Но сформулировать вопрос о несвоевременности их действий, повлекших за собой фактическое прекращение агентурной деятельности нескольких десятков человек в самый ответственный период вооруженной борьбы с Германией, наше право. То же самое относится к парижской и венской резидентурам внешней разведки.

Незавершенность мероприятий по переводу разведки на работу в условиях военного времени привела к тому, что после начала войны предпринимались судорожные попытки восстановления связи с фактически «брошенной» агентурой в Германии, приведшие в конце концов к ее почти полной ликвидации. Это прежде всего относится к внешней разведке.

Лагерь «апологетов», доказывая тезис об исчерпывающем информировании разведкой руководства страны о ходе подготовки нападения Германии и, соответственно, о выполнении возложенных на нее задач, почти полностью игнорирует вышеприведенный пример и другие многочисленные известные факты, свидетельствующие о неготовности самой разведки к войне.

Таким образом, общая оценка эффективности советской разведки накануне войны может быть дана только при условии комплексного исследования трех основных проблем в их единстве: собственно, информационной (соответствие полученных разведкой сведений реальному положению дел), мобилизационной готовности (исчерпанность мер по переводу разведки на условия военного времени), способности противостоять инфрормационному влиянию противника (распознание дезинформации).

Доказательства, подтверждающие «аксиому», что «разведка доложила точно», основываются на большом объеме опубликованных архивных документов, в которых действительно содержится огромное количество фактов, свидетельствующих о ходе подготовки Германии к войне против СССР. Но, помимо противоречивого характера значительной части таких сообщений, есть некоторые сомнения относительно «научной добросовестности» некоторых составителей сборников архивных документов.

Поясним наш «скепсис» на следующем примере. Подавляющее большинство опубликованных документов по разбираемой теме относится к зарубежным резидентурам военной и внешней разведок в Берлине, Бухаресте, Софии, Будапеште, Париже, Токио. Сопоставимый по количеству объем разведывательных материалов поступал также из центральных и территориальных органов НКГБ-НКВД, органов оперативно-тактической (разведотделы штабов военных округов) и пограничной разведок. О качестве получаемой Центром по этим каналам информации – отдельный разговор.

Исследователям истории отечественных спецслужб стали известны многие интереснейшие подробности работы берлинских резидентур внешней и военной разведок. Имена таких агентов, как Ильза Штебе, Рудольф фон Шелия, Арвид Харнак, Вилли Леман, Харро Шульце-Бойзен, а также других агентов, замыкавшихся на берлинские точки, навсегда вписаны в действительно самые славные страницы истории советской разведки.

Но почему, например, никогда не публиковались документы о предвоенной деятельности и оперативных возможностях данцигской и кёнигсбергской резидентур внешней и военной разведок? Из разрозненных и не всегда поддающихся обоснованным оценкам высказываний сотрудников германских спецслужб известно, что агентурные аппараты этих точек были буквально «пронизаны» агентами-двойниками Абвера и гестапо.

Например, какую роль сыграл внедренный в агентурную сеть советской разведки агент данцигского гестапо Формелл в информировании советских политических и военных инстанций о планах германского руководства? Внес ли он свою лепту в грандиозный провал данцигской резидентуры, когда в самом начале войны гестапо арестовало около пятидесяти человек, в разной степени задействованных в операциях советской разведки?

Или как начальником контрразведывательного реферата (3F) Абверштелле «Кёнигсберг» майором Вильгельмом Крибицем были перевербованы источники резидента советской разведки Киселева?

Почему бывший начальник указанного аппарата Абвера подполковник Ноцны-Гаджински, а в 1941 году начальник реферата 3F тильзитского «Абвернебенштелле», однозначно считал своим крупным успехом операцию по продвижению через агента-двойника в разведотдел штаба Прибалтийского военного округа документальных материалов о передислокации германских частей из Восточной Пруссии обратно во Францию?

Какого рода дезинформация уходила по этим каналам на Лубянку и в Знаменский переулок и дальше в Кремль? Могла ли она влиять на решения Сталина и советского военного командования? В каком виде, документальном или в форме агентурных сообщений, ретранслировались эти сведения в Москву? Об этом нам из отечественных источников ничего не известно.

Если предположить, что указанные выше факты действительно имели место, а тем более если будут опубликованы советские материалы, проливающие свет на эти события, то многие устоявшиеся представления и мифы о деятельности советской разведки придется пересматривать.

В данном случае мы говорим не о тех «мифах», которые на наших глазах складываются на основе многочисленных изданий, привносящих в историю советской разведки сенсационный и несколько скандальный оттенок. Мы имеем в виду серьезные исторические работы, которые, основываясь на солидной источниковой базе, оценивают прошедшие события без должного критического осмысления опубликованных документов советской разведки.

Несколько слов о мифах «первой категории». Некоторые авторы, например, в своих работах стараются убедить читателя в том, что известный всем генерал-лейтенант А. А. Власов, оказывается, был не изменником, а выполнял функции «двойного агента» в целях «дезинформирования военно-политического руководства Германии». При этом не объясняют то обстоятельство, что если принять эту гипотезу к рассмотрению, то, кроме множества второстепенных, они должны будут ответить на несколько главных вопросов, от убедительности ответа на которые зависит вся конструкция исследуемой версии.

Например, можно ли считать поражение 2-й ударной армии в 1942 году, с его катастрофическими последствиями для всего фронта, частью плана по «внедрению» Власова в агентурную сеть противника в качестве «стратегического» агента-двойника? Готов ли был Сталин в ходе Волховской операции пожертвовать одной из своих самых боеспособных армий, чтобы решить столь иллюзорную задачу? Можно ли расценивать яростное сопротивление дивизий РОА на Восточном и Западном фронтах как условие, позволявшее ему решать задачи «агента-двойника»? Как относиться к опубликованным материалам советской разведки о планах по физическому уничтожению Власова (операция «Ворон», вербовочные разработки М. В. Богданова, Г. К. Жиленкова) и т. д.[8]?

Нам объясняют, что-де само назначение Власова на должность командующего 2-й ударной армией состоялось после того, как исход операции был уже предрешен, а поражение было неминуемо. Но самый главный аргумент, опровергающий версию «агента-двойника», заключается даже не в вышеперечисленных вопросах и в полном отсутствии документальных свидетельств в ее пользу, а в законе самой вооруженной борьбы, гласящем, что сражающаяся армия по принципу не может быть средством для реализации самых идеальных и изощренных планов спецслужб. Ее задача и задача ее командующего заключаются в приложении максимальных усилий для достижения победы на любом этапе операции. Если же победы достичь не удается, то сражающиеся войска должны нанести максимальный урон противнику и погибнуть.

Конечно, без выработки версий, касающихся конкретных эпизодов деятельности спецслужб, исследователю никак не обойтись. Но они должны быть убедительны и основаны как минимум на достоверных и документально закрепленных фактах, а не на «высосанных из пальца» домыслах и фантазиях, которые приводят в своих работах некоторые авторы подобных «сенсаций».

Если следовать такой логике допущений, нам придется столкнуться с гипотезами, например, об участии представителей внеземных цивилизаций в разведывательном освещении подготовки нападения Германии на Советский Союз, или что-то в этом роде (версия об участии «экстрасенсов» уже озвучена).

Каждый исследователь истории предвоенных спецслужб сталкивается с двумя связанными между собой проблемами: противоречивым по своей природе характером деятельности спецслужб и недостатком документальных источников.

Применительно к первой проблеме поясним сказанное примерами, оговорив, что развернутое изложение «парижских интриг», равно как и «дело Севрюка», будет представлено ниже.

В 1934–1937 годах советская внешняя разведка имела несколько ценных источников информации, освещавших многие важные аспекты внешней политики санационной Польши. В частности, в окружении близких связей польских генералов Сикорского и Галлера действовал агент советской разведки, о котором речь пойдет ниже, представлявший много информационных сообщений о польско-германских отношениях, включая сведения о «секретном военном соглашении» между Польшей и Германией[9].

Итак, можно ли однозначно расценивать как успех советской разведки получение из «важных польских источников» информации о существовании особого секретного договора между Польшей и Германией, авторитетно подтвержденное мнением известных оппозиционных санационному режиму деятелей – генералов Сикорского и Галлера? С точки зрения оперативной практики и оценочных критериев результативности разведывательной работы этот факт можно однозначно оценивать как несомненный успех советской внешней разведки. Агентурное внедрение в близкое окружение весьма информированных генералов само по себе ценно, как ценно и содержание получаемой по этому каналу информации.

А вот по политическим последствиям такую информацию однозначно оценить как успех уже проблематично, так как имеются важные указания на то, что и сами генералы, и, соответственно, агент советской разведки в этой области своей информированности могли стать жертвами как минимум непроверенных слухов, а как максимум – инспирированной неизвестной разведкой широкомасштабной дезинформационной операции. Также нельзя исключать вероятность того, что сами польские генералы, преследуя свои политические цели, сформулировали тезис о договоре Пилсудского с Гитлером.

Если принять такую версию к рассмотрению, получается, что руководство СССР в выстраивании политических отношений со своими европейскими партнерами, и прежде всего с Польшей и Германией, исходило из неверной посылки о существовании между ними «секретного военного соглашения», направленного против Советского Союза, информация о котором была получена по разведывательным каналам. Насколько было ущербной для интересов Советского государства восприятие советским руководством этой посылки – тема отдельного разговора.

Сохранившиеся польские источники позволяют значительно дополнить и более «выпукло» отобразить картину международных интриг, ареной которых выступили Париж и Варшава 1930-х годов. Для того чтобы понять смысл и потаенные пружины происходивших тогда событий, нам придется обратиться к фактам политической истории и фону, на котором главные персонажи играли отведенные им роли.

Или другой пример. В некоторых источниках известный украинский политик, а позже ответственный сотрудник германского министерства авиации Александр Севрюк называется ценным агентом советской внешней разведки. Информация о его сотрудничестве основана на воспоминаниях жены бывшего резидента ИНО ОГПУ И. Порецкого (Рейса) Элизабет Порецки, которая прямо указала и на факт сотрудничества, и на некоторые детали его разведывательной работы в пользу советской разведки. Можно ли вслед за ней считать А. Севрюка «ценным агентом» советской разведки в Германии? При почти полном отсутствии документов о его деятельности, основываясь только на информации Э. Порецки, наверное, можно.

Но как в таком случае интерпретировать следующий абзац в одном из документов римской резидентуры польской разведки, датированном ноябрем 1936 года: «Инсабато показывал письмо Севрука (Севрюка. – Авт.), который как агент 2-го отдела немецкого (Генштаба) постоянно ездит по Европе (Вена – Прага – Берлин – Мюнхен и т. д.) и скоро снова будет в Вене. В показанном письме Севрук приглашает Инсабато в Берлин»[10]?

Основано ли утверждение польского резидента о работе Севрюка на германскую военную разведку на каких-либо фактических данных или является всего лишь бездоказательным предположением? Нам об этом ничего не известно. Кроме того, участие Севрюка как представителя Абвера в зондаже по вопросу восстановления связи между германской и советской разведками ставит под большое сомнение версию о его «честном» сотрудничестве с последней. Но в любом случае такие документальные свидетельства необходимо учитывать при построении самостоятельных версий.

Представим себе, что в 1945 году советская контрразведка не получила в качестве трофея материалы гестапо о деятельности агента-двойника «Лицеиста» (О. Берлингса), а его кураторы от гестапо и МИД Германии Мюллер и Ликус ускользнули из рук СМЕРШа. Возможно, агентурные сообщения «Лицеиста», направляемые в Москву, попали бы в сборники документов советской разведки в их «позитивный» раздел, отражавший ход подготовки Германией нападения на СССР. В этом случае откровенная дезинформация, подготовленная германскими спецслужбами, почти наверняка трактовалась бы исследователями как сведения, отражавшие возможные сомнения и колебания в руководстве Германии о направлениях дальнейших действий на Востоке или Западе Европы.

Подобных примеров можно привести множество. А это значит, что исследователь, обращаясь к проблематике деятельности спецслужб, при анализе документов и других свидетельств должен очень критично относиться к их содержанию.

За последние годы исследователям стали доступны многие важные и исключительно интересные архивные материалы советской разведки. Они не только пролили свет на многие ранее неизвестные факты ее истории, но и ознакомили общественность с именами ранее неизвестных советских разведчиков, которые и составили советской разведке славу как одной из самых эффективных спецслужб того периода. Еще относительно недавно список известных на этом поприще лиц исчерпывался парой десятков фамилий, включая Рихарда Зорге, Леопольда Треппера, Шандора Радо, Льва Маневича и др. Причем информация об их работе и свершениях содержалась, как правило, в художественных произведениях, написанных, правда, на основе рассекреченных архивных материалов.

В наши дни такой список состоит уже из нескольких сотен имен, представленных и в серьезных энциклопедических справочниках, и в многочисленных публикациях по истории советской разведки.

Но за официальными биографиями действительно заслуженных сотрудников разведки, построенными по определенным шаблонам (родился, учился, служил там-то и там-то), подчас не видно реальных человеческих лиц, с их достоинствами и недостатками, мнимыми и реальными успехами и поражениями.

Тем ценнее свидетельства участников тех далеких по времени событий. Иной раз отдельное высказывание одного из таких свидетелей для характеристики героев «тайной войны» дает больше, чем сухие и многостраничные биографии. Например, жизнь и деятельность венского резидента внешней разведки Василия Петровича Рощина достаточно подробно описана в соответствующей литературе. Но только одно высказывание завербованного им агента позволяет нам представить в совокупности личные и профессиональные качества советского разведчика.

Так, после состоявшейся вербовки бывший депутат Рейхстага от Германской национальной народной партии Рейнхольд Вулле дал такую характеристику своему вербовщику – Рощину, озвученную другим участником комбинации – советским агентом Хомутовым (А/1): «Это – “настоящий боец, видавший виды парень”, производит, судя по ответам и осведомленности, довольно хорошее впечатление. По-видимому, искусен в ведении переговоров»[11].

Такие слова Вулле – опытного и проницательного политика – дорогого стоят. К сожалению, таких характеристик в опубликованных источниках содержится немного.

4

Военная разведка информирует / Документы Разведуправления Красной Армии: январь 1939 – июнь 1941 г. М.: Фонд «Демократия», 2008. С. 568.

5

Там же. С. 527.

6

Там же. С. 536.

7

Лебедев В. Деятельность внешней разведки по вскрытию сроков нападения Германии на СССР // Исторические чтения на Лубянке. М., 2001. С. 20. В списке, скорее всего, речь идет об агенте «Аугуста» (Марта).

8

Колпакиди А. Ликвидаторы КГБ: Спецоперации советских спецслужб. 1941–2004. М.: Яуза, Эксмо, 2004. С. 31.

9

Несмотря на множество косвенных указаний, включая документы советской и французской разведок, документально подтвержденный факт его существования отсутствует.

10

Былинин В., Коротаев В. Портрет лидера ОУН в интерьере иностранных разведок // Труды общества изучения истории отечественных спецслужб. М.: Кучково поле, 2006. Т. 2. С. 109.

11

Мотов В. НКВД против Абвера. Незримый поединок. М.: Яуза, Эксмо, 2005. С. 91.

Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы

Подняться наверх