Читать книгу Забытые богом - Олег Кожин - Страница 7

Вологда, сентябрь

Ребенок заплакал ровно в четыре часа утра. Как и вчера. И позавчера. И всю прошлую неделю. Он плакал так уже несколько месяцев – ровно в четыре. Начинал с тихих всхлипов, плавно переходящих в полноценный рев маленького голодного человека. Под самое утро, когда ночь едва-едва начинала сдаваться. Колдовское время, таинственное и неприятное, наполненное кошмарами всех возможных сортов. Время, когда разум выпускает своих чудовищ на волю, порезвиться.

Раньше, когда города еще были заселены людьми, Лиза даже не подозревала о существовании этого страшного часа. Он был в ее жизни, да. Жил на циферблате старых механических часов, в программе передач для полуночников. Но при этом находился как бы в другом, параллельном мире. Реальная жизнь начиналась в восемь утра и заканчивалась в одиннадцать вечера. Максимум в два ночи, когда Лиза, уставшая и обычно недовольная проведенным временем, возвращалась с танцпола в «Луне», куда ее регулярно затаскивали подружки. Промежуток между отходом ко сну и пробуждением был призраком. Не злым, в общем-то, призраком. До поры до времени.

Позже, гораздо позже он явил свое истинное лицо, мертвенно-бледное, белозубое, страшное. Раскрылся в полной мере, только когда малыш начал плакать по ночам. Прежде он никогда не просыпался раньше восьми утра. Добросовестно посапывал в люльке, плямкая пухлыми губами да изредка переворачиваясь на другой бок. Прижимал крохотные кулачки к лицу, словно пытаясь натянуть одеяло до подбородка. Но все изменилось.

Малыш ревел самозабвенно и горестно. Лиза со стоном перевернулась на спину. За последние месяцы она научилась по плачу определять, стоит ли вообще подниматься с постели. За последние месяцы она вообще много чему научилась. Готовить еду на открытом огне, например. Пока она не раздобыла газовую горелку, ночное кормление было настоящей проблемой. С двух месяцев Лиза перестала кормить сына грудью. Перешла на молочные смеси из бутылочки. Не хотела испортить форму груди. Максиму бы это не понравилось.

Глаза привыкли к темноте. Спальня перестала быть безграничным сгустком мрака. Проявились очертания мебели, стен и зевающий рот дверного проема. Возле самого окна, чуть подсвеченная звездами, стояла деревянная люлька – маленькая зарешеченная тюрьма для маленького заключенного. Лиза нащупала ногами тапочки, прошаркала на кухню.

С самой первой секунды, когда глупый, дурацкий тест показал две проклятые полоски, Лиза возненавидела свое дитя. Ненависть ее росла вместе с плодом, становясь все больше с каждым утром, проведенным в обнимку с унитазом, с каждой бледной растяжкой на раздувшемся животе, с каждой вылезшей варикозной веной. И когда врач положил ей на грудь орущий розовый ком, Лиза не отказалась от новорожденного только потому, что Максиму бы это не понравилось.

Вспыхнула горелка, черные тени испуганно прыснули по углам кухни. Шесть ложек молочной смеси в бутылочку с охлажденным кипятком. Бутылочку в металлическую литровую кружку с водой. Кружку на огонь. Все движения на автопилоте. Каким-то краем сознания Лиза даже досматривала сон. Во сне она опять видела Максима. Он ласково улыбался, сверкая золотой фиксой, и что-то говорил. Вот только слов Лиза никак не могла разобрать.

Максим втравил ее в эту историю. Он настоял: рожай! Даже ударил Лизу по лицу, когда она робко заикнулась об аборте. Не сильно, всего лишь нос разбил. Но Лиза поняла правильно и покорно превратилась в инкубатор для нежеланного ребенка. Теперь Максима нет, а у нее на руках восьмимесячный сын, которого Лиза по-прежнему ненавидит. Ненавидит и боится потерять. Потому что, кроме кричащего, гадящего и постоянно требующего жрать существа, у нее никого нет. И если с ним что-то случится… О господи боже, если с ним что-то случится!..

В квартире стояла липкая духота. Ожидая, пока бутылочка разогреется, Лиза подошла к окну. Прохладное стекло немного остудило лоб. Грязные, сальные волосы упали на щеки, и Лиза брезгливо поморщилась. С этим маленьким пожирателем времени она совершенно себя запустила. Впрочем, отсутствие горячей воды не располагало к частым ваннам. Лиза попыталась вспомнить, когда мылась в последний раз, и не смогла. Дни, недели, месяцы стали пустыми словами, за которыми не было ничего.

Ребенок надрывался. Сдавив виски пальцами, Лиза присела за стол. Да, в квартире давно не мешало проветрить, но окна оставались закрытыми. Чтобы простыть, малышу много не нужно, достаточно легкого сквозняка. А что делать с больным ребенком, Лиза решительно не представляла. Одна только мысль об этом повергала в ужас. Любая аптека, любое лекарство к ее услугам, только все без толку. Что с ними делать, она все равно не знает. Раньше о решении любой проблемы можно было узнать у мамы или из интернета. Теперь же у нее осталась только проблема, и ни одного решения.

Лиза с содроганием вспоминала бесконечную весну, бессовестно растянувшуюся. Раньше она никогда не думала, что весна – это довольно холодное время года. В апреле батареи все еще жарили по-зимнему, таял снег, в окно все чаще заглядывало солнце. Даже когда отключилось отопление, днем дома было вполне комфортно. Но по ночам… Обняв ребенка, она зарывалась в ворох одеял и теплых вещей, как медведица в берлогу. А утром, разогревая заготовленную бутылочку, разжигала костер прямо на кухне. Лишь спустя неделю Лиза догадалась принести из охотничьего магазина компактную переносную буржуйку. Стало попроще. Летом было совсем хорошо, но три месяца промелькнули как один день. Попрыгунья Стрекоза ничему не научилась, ничего не запасла к осени, а деревья во дворе уже переоделись в рыжее с золотым.

Рев из комнаты становился все громче. До чего же обидно, что в итоге Максим оказался таким же козлом, как все мужики! Он все-таки ушел. Бросил ее с ребенком на руках. Мерзостнее всего, что мать снова, в который уже раз, оказалась права. Не связывайся с этим уркой, говорила она. Хапнешь горя, говорила она. Но Максим внимательный и сильный, отвечала Лиза. И он давно уже завязал.

Уже тогда Лиза чувствовала, что не права, что просто ищет оправдание своей нерешительности. Потому что на самом деле боялась Максима. Его узловатых татуированных рук, нахмуренных бровей, рассеченных старыми шрамами, его блестящей фальшивым золотом улыбки. Ничего она не могла ему противопоставить. Даже сказать ничего не могла, не то что сделать. Тряпка. Впрочем, какой смысл искать правых и виноватых, когда ни Максима, ни матери…

Заунывный вой распорол темное небо, и Лиза отпрянула от окна. Низ живота обложило тяжелыми ледяными булыжниками. Бедро больно ушиблось о стол, с грохотом опрокинулась кружка, разливая по линолеуму парящую воду. Бутылочка с питанием закатилась под стол, но Лиза даже не обратила на это внимания. Обжигая пальцы и шипя от боли, она закрутила горелку и прижалась к стене так, чтобы с улицы никто не увидел.

Под окнами по асфальту зацокали когти. Поразительно, какие все же тонкие стены у этого дома! Сколько всего можно расслышать, когда мир не просто погрузился в сон, а умер… Даже такую малость, как бегущую по асфальту собаку. Лиза надеялась, что это собака. Иногда она видела их – целые стаи осмелевших, наглых псов, новых уличных королей. Лиза обходила их стороной, а если собаки проявляли любопытство, прогоняла, бранясь и швыряя камни. Конечно это собака, кто же еще?

Пустой двор наполнился остервенелым рычанием. Кажется, там шел раздел добычи или территории. Лиза едва дышала, слушая, как грызутся невидимые дьяволы, оглашая воздух отчаянным визгом и злобным лаем. Она вжималась в стену, хотя в этих прятках не было никакого смысла. Ну, в самом деле, не полезут же они по стене, чтобы сожрать ее вместе с ребенком? И все же Лиза не шевелилась, покуда спор внизу не разрешился и победитель, с торжествующим лаем не погнал побежденного куда-то во дворы. Потому что в глубине души боялась, что именно так они и сделают, увидев ее бледное лицо за грязным стеклом, – бросятся на стены и поползут вверх, подбираясь все ближе и ближе, сверкая голодными глазами. И еще боялась, что это будут не собаки.

Едва шум на улице стих, Лиза бросилась к тумбочке возле печки. Трясущимися руками раздвинула пакеты с кашами, извлекая самое дорогое, самое нужное, единственную ценность, что у нее осталась: пухлый сверток, перемотанный серым скотчем. Их билет в люди, как любил говорить Максим. Жаль, воспользоваться этим билетом так и не удалось. Пять килограммов волшебного порошка, белого, как снег, чистого, как снег, обжигающего, как снег. Такое количество унесет тебя куда угодно – хоть на Сатурн, хоть в другую галактику! Туда-то уж точно не долетит этот раздражающий, надоедливый скулеж. Крики из комнаты стали совсем уж невыносимыми.

Бережно уложив сверток на стол, Лиза воровато огляделась по сторонам. Привычка есть привычка, никуда от нее не деться. Хотя казалось бы! Ну, увидит кто-то, и что? В тюрьму посадит? Смех, да и только. Порой Лизе казалось, что встреться ей другой человек, и она с радостью отдаст ему весь порошок, все, до последней крупицы! Ну, не весь, конечно, но половину. Половину отдаст точно. Другой половины ей самой хватит до конца жизни. Только бы нашелся тот, другой…

Как ни было страшно, а свечу пришлось зажечь. В душном воздухе запахло горелым парафином. Ложкой, той самой, что набирала детское питание, Лиза зачерпнула немного порошка. Привычно подставила закопченное черпало под огонек. Разогрела, втянула в шприц, деловито обстучала, выгоняя пузырьки воздуха. Вены вздулись, перетянутые медицинским жгутом. Лиза не почувствовала боли, когда игла впрыснула в нее концентрированное блаженство. Три доли счастья, две доли экстаза, аккуратно смешать с кровью, подавать прямо в мозг.

Сползая по стулу, Лиза в который раз подумала, как же похож ее порошок на детское питание. Такой же белый, рассыпчатый. Она вдруг заволновалась, представив, что может перепутать, растворить в пластиковой бутылочке шесть ложек героина вместо молочной смеси. Но мчащийся по крови наркотик утаскивал за собой, в пучину беззаботного незамутненного счастья, и летящие навстречу потоки радужной радости вымывали мысли, делая голову божественно пустой и воздушной.

Сидя на полу, прижимаясь щекой к нагретому сиденью, Лиза вдруг вспомнила, что однажды уже сделала это. Перепутала порошки. Влила в сына смертельную дозу наркотиков.

И все обошлось. И все было хорошо. Вон как кричит – подушкой не заткнешь.

Лиза выгнулась, словно пытаясь сбросить со спины сладостную дрожь. Максим стоял перед ней, протягивая татуированную руку. Его улыбка блестела золотом, а в глазах…

В глазах плясало оранжевое дьявольское пламя.