Читать книгу МимоЛётное. Впечатления - Ольга Богданова - Страница 3

Про концерт в Вероне надо отдельно.

Лучший альбом он записал, когда ему было 60, io non so parlar d’amore, да кто же как не он умеет о любви – и о ее отсутствии.

После этого было еще несколько прекрасных дисков.

Телепроекты.

Недавнее Сан-Ремо: ему пытались выделить время на несколько песен, – он сказал, что будет на сцене столько, сколько захочет, или не будет вообще; конечно, ему позволили; конечно, он говорил больше, чем пел. Успел обидеть всех, включая католическую церковь. Долго еще потом везде обсуждали, с привлечением экспертов, сошел ли он с ума. А он просто говорил со своим народом.

Потому что для этого народа жизнь «моего героя» интереснее, мне кажется, всех мировых катаклизмов. Помню, как году примерно в 2000-м зашлось у меня сердце при виде его портрета на первых полосах всех итальянских газет. Оказалось, кажется, что руку сломал. Или ногу. Или снова сказал что-то с экрана.

Я не знаю, зачем ему были эти два концерта в Вероне: соскучился по публике? Захотел поговорить о наболевшем? Напомнить о себе?

Какая разница. Если за полчаса с момента старта интернет-продаж билетов ушло около 10 тысяч. И тех, что по евро, и «самых дорогих», по 165 евро, которые перед концертом местные красавцы толкали по трешке тысяч.

Если возрастной «разброс» – от младенцев до стариков.

Он, как певица из старого анекдота, может вообще не утруждать связки. «Пусть он просто ходит».

А он и ходил. Этой своей удивительной походкой. Оглядывал Арену.

И в какой-то момент стало ясно, почему он настоящая звезда.

Челентано – это символ и чистейшее воплощение абсолютной, невероятной внутренней свободы.

Господи, как очевидно на его фоне полное отсутствие фигур подобного масштаба на нашей местечковой арене.

Даже если не говорить о декорациях, режиссуре, танцорах и свете. Все эти крайности – от высокомерия и снисходительности до унылого заискивания «ялюблювас и яневижувашихрук».

В какие перья их ни наряди, – никому и близко не подойти. Как там говорил его герой в «Блефе»: «Ставьте на красное, ставьте на черное, все равно выиграет зеро».

Широкие штаны, вечные его эти мягкие казаки странного цвета, полуспортивная кофта, беретик вязаный с люрексом. Мы знаем, что под ним – небрежная лысина пожилого человека. Мы видим, что ходить ему уже не очень легко. Но этот бешеный, уникальный, единственный, только его рок-н-ролл, – и он снова Молледжатто, весь на пружинах.

Ему нет необходимости потеть и прыгать, достаточно мимолетного движения, намека, двух шагов, – и зал вопит в экстазе. Столько в этом силы, стиля и иронии.

«Голос не стареет!», – утешает будто сам себя его друг и соратник, вечный мальчик Джанни Моранди.

Стареет, говорит Челентано, улыбается отрешенно. Стареет. Но становится только лучше.

Люди вокруг поют хором все песни, которые он исполнял за 50 примерно лет. Плачут и обнимаются. Скандируют: Ад-ри-а-но! Хором зовут его в президенты.

Он улыбается.

Жена артиста, она же импрессарио всей его жизни (как, как им это удается, – вот так срастись неразделимо?), выкладывает в Фейсбук трогательные кадры двух вечеров.

Все кончилось.

Какой крутой, – хором звучит на центральной площади. Расходятся его гости.

Именно так это и выглядит: что он всех пригласил. И вел себя как хозяин. И столько в этом было, боже мой, тепла и внутреннего достоинства, энергии и правды, любви и таланта.

И еще вот этого странного ощущения, – как много у него впереди. Что он идет все выше и выше. Что каждый новый шаг круче предыдущего. Что он будет творить и удивлять.

А что, может себе позволить. Он же абсолютно свободен. Если внутри, значит, и снаружи: помним ли мы эту закономерность? А он о ней, наверное, и не думает никогда: бывают люди, у которых это просто качество личности.

Он свободен в словах и поступках, речах и делах. В одежде, в конце концов. И он – единственный.

И он – навсегда.

Пусть будет здоров. Пусть улыбается. Пусть хоть иногда берет в руки гитару. Даже если он не сможет петь, – за него споет Италия.

конец вставки, но не конец истории

Если девочка влюбляется в пять лет, в детском саду, любовь обязана рассосаться с возрастом. С Италией у меня не вышло: с пяти лет ничего не прошло, хотя мы давно уже вместе, и недостатки ясны, и проблемы есть, и погода не всегда ясная.

На смену комедиям пришли Феллини и Антониони, но что это меняет? Добавляет понимания. И усугубляет чувство.

От любви (по переписке, по слуху, по телевизору) до первого свидания прошла тысяча лет. Мой муж повез меня в Италию на первые, едва заработанные деньги, это было страшно важно тогда – и еще важнее сейчас. Теперь он говорит: мы всегда мечтали. С детства. Ну да, давно уже «мы» неразделимо.

Друзья просили об одном: выйдя из самолета, не бросайся целовать землю, не позорь мужа.

…Есть такой особенный итальянский цвет, выжженный солнцем, когда вся земля вокруг – терракотта, а трава – желтая, но в палитре нет названия: шафран? Античное золото? Позолоченная солома?

Стрекочут цикады. Небо такое, какого не бывает, и имени другого, кроме адзурро, – небесная синь, – быть не может.

Зачем целовать эту землю при первом свидании? Здесь просто нужно жить. Мы предназначены судьбой друг другу, – эта земля с улыбкой кивает, все ее хотят, она готова принять, приютить, пригреть и пережить.

Это был челночный Римини, самый дешевый курорт, самые грязные пляжи, самая адская августовская сутолока. Групповые экскурсии с гидами, более нацеленными на комиссионные от оптовых продаж.

Нам ничего не мешало. Мы приехали и уехали с небольшой сумкой, подарки купили маленькому сыну, – а все остальное немногое потратили на экскурсии (Флоренция, боже мой, настоящая, красные крыши, колокольня Джотто, Санта-Мария-дель-Фьоре, любовь навсегда); на вечерние коктейли в баре, нас любили официанты и бармены, обнимали хозяева магазинов, – мы были туристы, а не коммерсанты, мы пытались по-итальянски называть предметы, мы не экономили на обслуживании; но это все поводы, а я думаю, это земля подавала нам через своих аборигенов призрачные надежды на взаимность.

А потом один раз случился Рим, и как будто сложился паззл, как будто разъятые части Целого слились, словно и не расставались. Только здесь. И непременно насовсем. Не сейчас, не сразу, – но когда-нибудь, чтобы в баре спрашивали «вам как обычно», чтобы в каждый приезд – «бен торнати», с возвращением, чтобы совсем свои. Чтобы платаны на набережной, как многолетнего супруга, наблюдать во всех видах: и раздетыми, чернильно выписанными на фоне неба, зимой; и принаряженными в юную листву, и запыленными от усталости. Любить и любоваться в любом виде. Только это настоящая совместная жизнь, по правде, навсегда.

Чтобы смотреть, включен ли свет в княжеской квартире, встроенной в античную стену театра Марчелло, у них очень красивые потолки.

Чтобы небо было такое, что захватывает дух: так высоко, такая густая синь, такие пышные облака, такой безжалостный и ласковый свет.

Чтобы в плюс 15 наматывать шарф, а не снимать с облегчением теплые куртки.

Чтобы расслабленно ждать, когда официант подойдет за заказом, никогда не торопиться, потому что самое важное – не дела и деньги, а вот это ожидание: вкусной воды, теплого хлеба, солнечного луча, ощущения густоты времени. Чем тягучее и медленнее, тем дальше кажется финиш, тем больше удовольствия от мгновения.

Запахи и звуки; ты не просто слышишь слова, но и улавливаешь смысл; ты учишься объяснять все немыслимое – простым и исчерпывающим: siamo in Italia. Мы в Италии. Этого достаточно.

Чтобы, мимоходом поглаживая пробивающуюся через средневековье античность, подумать – тоже мимоходом, – что все проходит, и все остается.

В общем, если тебя с детства ведет по ступенечкам, ненавязчиво, с остановками в пути, – ведет по лесенке в сторону этого неба, приходит момент, когда ясно: больше без этого не жить. Просто невозможно представить, что это – не твое.

Твои намерения серьезны, ты хочешь быть вместе навсегда.

И тогда нужно действовать. От любовных записок переходить к предложению руки и сердца.

Но это уже совсем другая история.