Читать книгу В блистательной заводи строк. Книга стихии стихов - Ольга Грейгъ - Страница 4

Великолепия дурман,

                    как солнце,

золотит мне кожу.

Мы с ним

блистательно похожи:

я душу освещу —

сквозь кожу —

          стихами,

                     золотом ума…

Давай – с руки прикорм,

давай – лететь не глядя

на медный звук валторн

и горечь междурядий.

Давай одним узлом

цветы и звуки свяжем,

а то, что в них – излом,

мы никому не скажем.

Зачем нам нужен срок

на то, чтоб губы лилий

раскрасили восток —

застывшие в синили?

И наискось от глаз,

и наискось от прядей

давай лететь смеясь,

друг в друге растворяясь.

За то, что ноты – дух, —

цветущие на грядах

души, —

мы будем рядом

в ноктюрне, милый друг.

Целуй бутоны губ

и глазки виноградин;

сминай их, —

                    бога ради! —

засасываясь вглубь;

без удержу лепись

к кудряво-глупым прядям,

нелепицами радуй

и соблазняй их:

                              в высь!

Нарёкшись грозно:

                    смерч,

жди выкрика:

                    «украден!»

…и всё же, —

                    бога ради! —

гласи,

          но не перечь.

А и´наче цветы

и винограда листья

засохнут и повиснут.

И: с кем, забавник, ты?

Плодоношение; о, ощущение! —

о, порошение

                    спелых садов;

произношение:

                    о, подношение! —

здравица здравниц здоровых плодов.

Сочные помыслы;

                    мне ли примысливать,

мне ли радеть

                    о тональности груш,

яблок, черешен,

                    их чрев

                              древовисности;

«К тётке! В Саратов!»

                              В сермяжную глушь!

В темени семечка

                    плод замытаренный,

тенью пустенькою

                              пущенный в пыль…

Фрукты созрели!

                    В корзину их!

                              В тару их!

Спело и смело!

                    А гниль? —

                              так в бутыль!

Плодоношение! —

                    праздник взаправдашний,

важен натужливый —

                              с дерева —

                              «шпок!» —

пиршество шалое

                              тем и оправдано,

что в этой

                              зримости

                              зрелости Бог.

Над Скрябиным летали мотыли,

дрожали пальцы во мгновенье чудном.

Стоял июнь.

          И в зале малолюдном

на клавиши был звуков ливень лит.

Ссыпали розы плавно лепестки

на пол паркетный,

                    на рояль,

                              и кожей

всей чувствовалось, что уже он сложен —

аккорд всевластный

                              ищущей руки.

Несократимы были времена,

но – звук сиятелен,

                              но – реющий, несомый,

был упоителен начальностью,

                              и словно

вселенностью, что в нотах

                              создана.

Накрыты залом, бились мотыли

неисчислимо, жертвенно

                              и кучно,

но плыл аккорд высокий

                              и отзвучный,

и розы влажные

                    в нём истово

                              цвели.

Ирис ревнительно-выразительный,

ирис – сиреневый маловер;

как упоителен, как восхитителен

стебель стрелы,

                    посылаемой вверх.

В предвосхищенье твоей анемичности

в ломкой тенистости куполок

залиловеет чудно и панически

в давешнем парке…

                    в блистании строк…

Понять уже невмочь,

                    невстерп,

                              но – силясь:

угрюмых строк заснеженный острог

стрелой пробил

                    сиятелен и строг

лазоревый цветок,

                    капризный ирис.

Сойти с ума,

                    строкой исправив завязь

талантливо проросшего цветка.

Садовника умелая рука

одна

          во мне

                    могла его оставить…

В крови безмолвствует кагор

и зыблются меж пальцев осы

в томлёной сумрачности штор,

но шторм в волнах длинноколосых.

Эх, ливня мощь,

                    почёт, почин

уже упрочены Минервой!

Слезоточивый стеарин

кристаллы свеч сливают нервно.

Вразброд, вразнос моё окно

шумливый шторм

                    хлестает щёткой.

Кагор – спокойствия залог

и ос опасливые чётки.

И дым с кислинкою лесной,

и запах прели.

Как оживлённо пред костром

в лесу похмельном.

Но до апреля далеко —

изымут сажень

особым таяньем снегов

из тьмы лебяжьей.

Эмаль суфлейную сведут, —

и с дна проталин

восстанут будни,

                     чтобы тут

жизнь

славославить:

высвистывать из клювов птиц,

из их аорты

забаву:

          вязь знакомых лиц,

глас полустёртый…

И день, зеркально-ясный,

                              весь

сокоточащий,

друзьям

благую выдаст весть:

весна – на счастье!

Прости меня одну, боярыня и скрипка,

боярыня слепа,

          не скрипка – скорлупа.

Скудна моя печаль,

                    долга её улыбка,

подол затёртый мнёт

                              усохшая стопа.

Шифонной розы лоск

                              старее амулетов,

сдувает воздух – нет! —

                              белила и сурьму.

Прости меня одну, скрипачка:

                              где-то лето, —

перста сложила ты

                    в своём глухом дому.

Сыграй мне про любовь

                              на итальяно страстно,

не открывая глаз,

                              не закрывая рта,

чтоб жаркий русский стон

                              безжалостно-безгласный

пронзил основу – ствол – тягчайшего хребта.

Сыграй, старуха-смерть…

«Вечная память прекрасным

                    и звучным словам!»[1]

Вечная слава

          пригожеству бархатной шейки,

на фоне портьеры

          скупому и злому семейству,

вечная слава

                    бездушью —

                              домашним силкам.

Вечная слава коварным

                    и острым скребкам,

будничных дел

          подчищающих

                    сонную негу,

гневным речам

          и упрёкам,

                    и ломтику хлеба —

слава.

          Память вечная —

                     только

                              прекрасным

                                        Словам.

…столь атласным,

                    столь нежным,

                    столь выспренным,

                              милым,

столь – звучащим аккордам

                              на скрипке души,

что и ты разглядеть их,

                    мой милый, не в силах,

что и ты уберечь их во мне

                              не спешишь.

Ах, слова!

          как болезненна наша

                    размычка,

как излишни —

          дела и

                    бодряцких невежеств звонки.

Умирают – и вправду —

                    скрипичные звонкие

                              птички

от тоски

          ненаписанной,

                    необычайной

                              строки…

И ахнет день взахлёб

          в изнеможенье спеси,