Читать книгу Сююмбика - Ольга Иванова - Страница 28

Сююмбика приняла Тенгри-Кула в приёмной, где распахнутые двери выходили в сад, и свежий ветерок приносил с собой аромат цветов и щебет певчих птиц. Бек ожидал госпожу, задумчиво вглядываясь в петлявшие между деревьями дорожки сада. Он стряхнул с себя остатки грусти, едва вошла ханум, улыбнулся и шагнул навстречу Сююмбике:

– Госпожа, вы напрасно лишаете двор удовольствия лицезреть вашу расцветающую красоту. Даже сейчас, когда повелитель покинул пределы страны, вы не выходите из женской половины.

– Увы, сиятельный бек, вы слишком добры ко мне. Только вы говорите о красоте женщине, которую отверг муж, и над положением которой злословит всё окружение хана.

Тенгри-Кул лишь покачал головой:

– Они слепы и неразумны, наслаждаются красотой бездушной и тщеславной и благоговеют перед ней, словно идолопоклонники. Да простит меня, госпожа, за смелость и не примет за дерзость мои слова, но ваше очарование, ханум, несёт добро, вы нежны и прелестны, как распускающийся цветок, и кто этого не видит, тот глуп и слеп дважды! Не осуждайте себя на вечное заточение в четырёх стенах, идите к людям, ищите новых преданных слуг себе.

– Преданных слуг? – горько усмехнулась Сююмбика. – Я не верю в то, что они могут появиться. Даже те немногие, кого я успела приобрести в первые дни, теперь тяготятся службой у меня, а вельможи, искавшие прежде моего благорасположения, ныне избегают меня. Я не осуждаю их, ведь дружба со мной – это повод заслужить немилость повелителя. Вы, бек, единственный поддерживаете меня.

Тенгри-Кул потупился, сумрачная тень пробежала по его лицу:

– Сожалею, ханум, я пришёл выразить вам своё почтение в последний раз.

Краска залила лицо Сююмбики. Неужели и он предаёт её, или Джан-Али приказал своему любимцу прекратить их встречи?

– О Аллах! Что это значит, бек?! – не удержалась она от восклицания.

– Простите, моя госпожа, но теперь мы едва ли увидимся. Я получил фирман[59] повелителя, и завтра должен отбыть в Хорасан для принятия посольства.

– В Хорасан? Так далеко! Скажите, бек, ведь это ссылка?

– Как бы это ни было названо, но Казань в который раз отвергает меня. Я словно вечный странник, бродящий по далёким землям, и нигде не найду того, что зовётся счастьем.

Голос бека дрогнул, и Сююмбика отвернулась к окну, словно испугалась, что мужчина выкажет слабость перед ней.

– Беды этого мира – лишь недолговечная роса. Мудрые учат нас: радости и беды притираются друг к другу, когда они притрутся без остатка, родится счастье. Такое счастье будет нерушимым.

Тенгри-Кул улыбнулся:

– Возможно ли такое, моя ханум? Тогда правдой станут слова буддийского монаха. Он ехал с нами в караване, и слова его поражали необычностью своей. Говорил он: «О, как счастливы мы, проживая без ненависти к ненавидящим нас; как счастливы мы, если среди ненавидящих живём!..»[60]

Сююмбика отошла к окну, чтобы скрыть свою тоску. «Итак, я остаюсь одна в пустом скучном гареме среди злых и жестоких людей, – подумала она. – И я должна говорить, что счастлива, живя среди ненавидящих и презирающих меня? О Всевышний, есть ли предел кротости и смирения? За что ты так караешь меня? За кровь Дэржемана или страдания Ахтям-бека наказываешь меня»?

При упоминании об этих людях губы Сююмбики невольно сотворили молитву.

– Ханум, никто в этом мире не стоит ваших слёз, – печально произнёс Тенгри-Кул. – Когда свершится предначертанное Аллахом, вы снова станете свободной и счастливой. И я, бедный хорасанский изгнанник, вернусь из своей ссылки.

– Предначертанное Аллахом?! – Сююмбика обернулась, удивлённая.

– А вы ничего не слышали об этом, ханум?

– Нет. Поведайте же мне, бек, должно быть, занятная история, одна из местных сказок.

– О нет, госпожа, это не сказки! Я сам стал свидетелем тому происшествию, случившемуся год назад, и только вмешательством сверхъестественных сил можно объяснить пророчество. Наш хан Джан-Али прослышал о старце-прорицателе из Тятешей, и по особому тайному приказу его доставили в Казань. При разговоре нас было трое – повелитель, старик и я. Провидец долго разглядывал ладони хана и, наконец, произнёс: «Повелитель, в детстве вы были безвестны, в юности возвысились, в молодые годы – умрёте!» Хан Джан-Али взбесился, он велел бросить старца в зиндан, но я запомнил слова оракула. У него были такие глаза, что невозможно было не поверить. Стражники уводили прорицателя, а он всё бормотал: «То, что написал Аллах на ладонях, нельзя изменить, если даже отрубишь себе руки!» Вот и вся история, госпожа, а теперь я вынужден проститься с вами.

– Прощайте, бек, – тихо отвечала Сююмбика, она всё ещё находилась под впечатлением от рассказа Тенгри-Кула. – И будьте счастливы, Аллах да пребудет с вами!

– И пусть вам Всевышний пошлёт счастливые дни, госпожа, – с этими словами попрощался вельможа.

С тех пор как Тенгри-Кул уехал в Хорасан, жизнь Сююмбики потекла своим чередом. Но долгие дни она теперь посвящала приёму просительниц. Женщины из простонародья приходили к ней с жалобами на тяжёлую жизнь, на произвол сборщиков налогов, слободских старост. Ханум помогала им, чем могла, выслушивала каждую, давала советы. Ни одна обездоленная и несчастная не уходила от неё с пустыми руками. На благие дела уходили редкие дары, что по большим праздникам перепадали ей от знатных карачи. Основная часть этих подношений уплывала в алчные руки Нурай, но Сююмбика не роптала, она постаралась закрыть своё сердце для злобы, зависти и ненависти. И во всём свете был лишь один человек, кого она так и не смогла простить – хан Джан-Али. Их отношения оставались прежними, повелитель всё так же пренебрегал своей женой и продолжал возвышать наложницу. Льстивые языки придворных не уставали возносить хвалу тщеславной Нурай, когда об этом доносили Сююмбике, она лишь улыбалась в ответ. Её не пугала холодность повелителя, гораздо страшней оказался неожиданно проснувшийся интерес.

Сююмбика заметно хорошела. Фигура её окончательно сложилась, приобрела пленительные женственные формы. Отблеск благородных дел ложился на лицо госпожи особенным лучезарным светом, дающийся людям, которые живут в мире с собой. Кожа ханум давно потеряла смуглый бронзовый оттенок, подаренный щедрым степным солнцем, теперь она посветлела и сделалась шелковистой. Всё чаще Сююмбика замечала, как на редких пиршествах или приёмах, где присутствие ханум нельзя было избежать, взгляд Джан-Али оценивающе скользил по её фигуре и лицу.

И наступил день, когда старшая служанка Хабира вихрем внеслась в покои Сююмбики с последними гаремными новостями. Ханум вместе с Оянэ перебирала очередной сундук из своего приданого, готовясь раздать его содержимое просительницам. Грузная Хабира, тяжело отдуваясь, уцепилась за створку резной двери:

– Госпожа моя, что я узнала! Повелитель третью ночь не посещает Нурай-хатун и других наложниц к нему не приводили.

– Что же с того? – равнодушно отозвалась Сююмбика. Она отложила в сторону отрезы дорогих тканей и взглянула на Хабиру.

– А вы не догадываетесь, госпожа?! – Глаза прислужницы сверкали триумфальным блеском. – Наш хан расспрашивал главного евнуха, этого надутого индюка Ибрагима-агу, не больны ли вы и нет ли у вас женского недомогания. Ага, который уже несколько месяцев вас не посещал, крутился, как рыба на горячей сковороде. А полчаса назад вызвал меня и выспросил всё, что интересует повелителя. Я думаю, в ближайшие дни, ханум, ваш муж посетит вас!

Сююмбика выронила на пол вещи, которые держала в руках. Внезапно задрожавшие ноги не удержали молодую женщину, и она опустилась на оказавшуюся рядом тахту.

– Не упустите удачу, ханум, а я побежала, может, ещё чего узнаю!