Читать книгу Золото Умальты - Ольга Погодина-Кузьмина - Страница 7

Everett Collection / shutterstock.com

Лилии в китайской фарфоровой вазе источали привязчивый, гнилостный аромат. Три года назад, обманутая и брошенная другим мужчиной, Софья падала все ниже в бездну отчаяния. Она выступала с канканом в грязном варьете, принимала любезности от всякого сброда и, наверное, наложила бы на себя руки, если бы не случилось проезжать через Иркутск Булыгину, который в том месяце выиграл долгую тяжбу и получил хороший куш. Софья по первому его размягченному взгляду поняла, что сможет поймать его на крючок, и ей удалось разжечь в нем нешуточную страсть. Она позволила сопроводить себя в Петроград и, потомив пару месяцев, ответила на ухаживания немолодого и не особо любезного заводчика.

В ту ночь, восхищенный белизной ее кожи и стройностью нежного тела, он нес романтическую чушь, называл ее своей Суламифью, лилией долин. Себя он, видимо, считал мудрецом и пророком, и Софья охотно подыграла его тщеславию.

С тех пор романтика остыла, связь их превратилась в банальное сожительство третьесортной актриски с хамоватым купцом, но Булыгин сохранил привычку подносить ей белые лилии. Их запах пропитывал все вокруг и за это время так осточертел Софье, что она всякий раз была рада глотнуть дыма от крепкого табака папиросы, которую не выпускала изо рта мадам Роза.

Помогая Софье отцепить от волос ковбойскую шляпу и расшнуровать корсет, Роза ворчала с привычным возмущением. В зубах неизменная папироса в длинном мундштуке.

– Тиран! Деспот! Купчина! Как он смеет называть вас Сонькой! Это вас-то, экранную диву!

– Пусть, мне все равно.

По-своему поняв ее ответ, Роза пыхнула папироской.

– Не спорю, Леонтий Петрович шикарный мужчина. Богатый, вдовец – тре жоли[5]! Но я бы не смогла терпеть такое обращение. Я, Сонечка, древняя феминистка.

Софья сбросила на пол юбки, перешагнула стройными ногами в парижских шелковых чулках.

– Ах, Роза Ивановна, не рвите мне сердце. Я и так всю жизнь свою растоптала – и ради чего?! Мечтала о любви, а попала в золотую клетку. Мечтала быть звездой экрана, затмить славой Веру Холодную – и вот играю в глупых водевилях! Господи, как хочется все это бросить!

Надев платье желтого шифона, Софья повернулась к Розе обнаженной спиной. Застегивая крючки на ее платье, Роза отложила горящую папироску на туалетный столик.

– Софочка, жалобные монологи показывают в Художественном театре, у Станиславского. А у нас немое кино. Поэтому молчите и думайте, как вам вытрясти побольше денег из этих жадных и глупых мужчин.

Она помогла Софье поправить прическу перед зеркалом и подала ей губную помаду.

– Пока вы молоды, красивы, трясите мужчин! Трясите их как грушу, а иногда можно и побить!

Роза изобразила боксера, колотя толстенькими кулачками невидимого соперника. Софья рассмеялась, задев рукой свою шкатулку с украшениями. Маленький серебряный медальон, который она снимала на время съемочной сцены, упал и случайно раскрылся.

Любопытная Роза тут же схватила хрупкую вещицу и уставилась на фотографию внутри медальона.

– А я все думала, чей портрет вы там скрываете? Неужели Леонтий Петрович? Или тайный амур? А тут такое милое дитя. Какой ангелочек!

Софья торопливо выхватила медальон у нее из рук.

– Милая Роза, не суйте свой толстый нос в мои дела. Идемте, Булыгин не любит ждать.

Софья положила медальон в бисерную сумочку, накинула шубку, отделанную мехом куницы. Отходчивая Роза решила не обижаться на замечание в свой адрес, с искренним восхищением всплеснула руками.

– Камелия, богиня, шарман абсолюман[6]!

– Идемте же, Роза Ивановна! В кои-то веки Булыгин приглашает в ресторан всю труппу.

Теперь, проезжая по неспокойным улицам Петрограда, Булыгин просил водителя поднимать складную крышу авто. Внутри было тепло, пахло духами и дорогой выделанной кожей, и тревоги, казалось, отступали, теряли беспокоящую силу.

Софья напевала романс.

«Про какие это черные очи поет? – спохватился вдруг Булыгин. – Закрутила роман с режиссером? Да нет, мальчишка не посмеет, ест у меня из рук».

Оглядывая артистов в их порыжелых тонких пальтишках, нелепую толстуху Розу, кучерявого режиссера с вечно детской улыбкой на румяных губах, Булыгин вздыхал. Вот ведь легкий народ, живут как стрекоза в той басне. Порхают, шутят, поют, а животы подвело с голодухи. А он, Булыгин, хлопотливый муравей, все суетится, рыщет по земле, ищет и тащит поклажу, которую и вынести-то может с трудом.

Софья напевала, глядя сквозь мутное стекло автомобиля, и Булыгин удивился странной рифме. Он ведь как раз думал о том, чтобы выйти из паев и окончательно расплеваться с компаньонами здесь, в Петрограде. Перестать выгадывать, обманывать, лебезить перед сильными мира сего. И новую жизнь начать в родных местах, на речке Бурее, где вся округа покорится его хозяйской воле.

В ресторане было людно, пальмы в кадках украшали фойе, веселыми огнями блистали витражные окна. Обедала богатая публика, в том числе много военных чинов с дамами порядочного общества.

Скрипач во фраке ходил между столами, извлекая жалобные звуки из своего инструмента.

Актеры расселись за столом, робко поглядывая вокруг. Официант принес шампанского.

– Хоть анекдот какой расскажите, – потребовал Булыгин, выбирая из меню чего-нибудь такого, чего еще не пробовал, но желал бы отведать. Все обрыдло, и не хотелось ничего.

Виктор Буримэ с готовностью взялся рассказывать анекдот.

– …Внутренний голос говорит ковбою: «Брось монету под куст!» Он бросает. «А теперь посмотри!» Смотрит – а под кустом лежит мешок золотых монет! Он обрадовался, схватил мешок и едет дальше. Подъехал к берегу моря. Внутренний голос ему говорит: «А теперь брось мешок в море с утеса». Ковбой думает: «Брошу. Наверное, выплывет десять мешков». Раз и бросил! А внутренний голос ему говорит: «А теперь посмотри, как булькнуло!»

Буримэ сам засмеялся своей шутке, Смирнов-Вилюйский поддержал товарища сдержанным смешком. Режиссер, озабоченный новостями, сочувственно обратился к Булыгину.

– Что же, Леонтий Петрович, деньжищи знатные!.. Или застраховано?

Булыгин сжал кулак.

– Где там, Мишель. Оказывается, чуть не месяц назад, в конце февраля, обоз не доехал. А мне сообщали, что все в порядке. Розыск послали, три трупа нашли. Чагин, проводник, раненый вышел к заимке, а обоза – как не было, пропал.

– Жаль, жаль. Такие деньжищи! – с неискренним сочувствием все повторял Купер.

Булыгин стукнул кулаком по столу.

– Я золото свое верну! Я его нутром чую. Как мой папаша говорил: «Мы, Булыгины, на реке Бурее стоим да свой суд вершим». Сам поеду, в тайгу пойду и верну.

Роза подняла стакан вина, лихо опрокинула. Сипловатым голосом обратилась к заводчику.

– Леонтий Петрович, а правду говорят, что у вас там, в Амурской губернии, медведи по дорогам ходят?

Булыгин скривился в усмешке.

– Врут, мадам Роза. Нет у нас дорог.

Артист Буримэ вдруг сложил руки в умоляющем жесте.

– Леонтий Петрович, поедемте в вашу губернию. В Петрограде голод будет, хлеба не купить.

Смирнов-Вилюйский присоединился к товарищу.

– Устали взятки платить, чтоб на фронт не отправили. А там и спляшем, и споем, и синема покажем!

И тут же, навертев салфетки на пальцы, артисты изобразили на столе кукольный канкан, сочинив на ходу куплеты:

Софья посмотрела на Булыгина и улыбнулась своей медлительной улыбкой, полной соблазна.

– Возьмем их, Леонтий Петрович?

Булыгин вздохнул.

– Дорога-то неблизкая, господа. Транссибом до Иркутска, там я закупаю товар для фактории. Дальше – до Нарымской, на узкоколейку. А там уж на санях.

Лицо его вдруг осветилось мечтательной радостью.

– У нас лед – метра полтора, стоит до апреля. Помнишь, Соня? А Хабаровск, Амур-батюшка… Кедры могучие… Простор!

– И золотой песок под ногами хрустит, – добавил негромко Буримэ.

Булыгин нахмурился.

– И ничего не хрустит – добыть надо. Шахты копаю, на воде машины ставлю. Прииск мой на реке Быстрой, она же Бурея. На тунгусском наречии значит «большая река». А Умальта – «малая река», но есть в ней омуты, глубокие течения. Много там разных богатств.

Не успел Леонтий Петрович договорить, как в зал ресторана вдруг ворвался бородатый изможденный человек с горящими безумием запавшими глазами. В руках он держал большую икону в позолоченном окладе.

– Люди русские, падем на колени! Государь император отрекся от царского престола! Помолимся, православные, спасайте Россию! Покайтесь, нечестивые!..

Испуганные обыватели повскакивали с мест, молодой капитан выхватил револьвер, дамы завизжали. Седовласый швейцар, задыхаясь, наконец добежал от двери и схватил нарушителя спокойствия, вместе с метрдотелем они скрутили ему руки за спиной.

В этот момент Булыгин узнал безумца, это был владелец кондитерской фабрики, которую на днях выставили на торги по банкротству.

«Бежать, – подумал Леонтий. – Бежать из проклятого города».