Читать книгу Белый нарцисс и немного свободы - Ольга Толстова - Страница 1

– Я думаю, он действительно заботится обо мне, – Марина вертела в руках пустой стаканчик из-под кофе, – по-своему. – Нажала пальцем и стаканчик превратился в дырявую тыкву.

– Но я больше не хочу и не могу этого выносить, – закончила она.

Подняла глаза, но посмотрела не на ведущего, а на невзрачного сутулого человека рядом с ним.

– Спасибо, Марина, – ответил ведущий. – На сегодня всё. Спасибо всем, что пришли. И жду вас через неделю.

Большинство участников исчезли уже через минуту, стараясь не смотреть друг на друга, пока пробирались полутёмными коридорами, без школьников лишившимися души. Но трое – ведущий, сутулый и Марина – остались, чтобы сложить и убрать в кладовку стулья, подмести зал.

– Проводить тебя до метро? – спросил ведущий. И как-то ясно было, что ему очень не хочется, ему вообще в другую сторону, и дома у него два кота дерут обои и писают в тапки, потому что хозяин задержался дольше обычного. Но всё же гнилой ноябрьский вечер и дорога через тёмные дворы, которой пойдёт Марина, бередят ему совесть.

– Я провожу, – тихо предложил сутулый, – если Марина не против.

– Конечно, спасибо, – ответила она с бьющимся сердцем.

Она ещё на прошлой неделе решила, что сегодня будет тот самый вечер. Что-то туманное и невыносимое скопилось внутри её сердца и живота, как зародыши бабочек, шёлковые гусеницы, готовые выйти из кокона.

И невозможно было объяснить, почему их рождение вызвал вот этот невзрачный, непонятного возраста, вечно сонный человек с почти бесцветными глазами. Ничего в нём не было, разве что когда он говорил и его красные тонкие губы плели свой танец, то невозможно было оторвать от них взгляда. И голос его тёк так приятно, как ленивая медленная река, неважно даже, что там за слова и каков их смысл, лишь бы река текла и дальше, убаюкивая в летний полдень, пока ты не забудешь собственное имя.

За три месяца в группе Марина прошла все стадии: сначала удивлялась этому человеку, смеялась с другими за его спиной, потом слушала его голос, всё больше проникаясь тревожным влечением, потом вообразила себе какое-то странное обещание, неявное, но направленное в её сторону. И потом она стала о чём-то догадываться: будто бы она всегда подозревала, что мир устроен иначе, а теперь ей явилось подтверждение. И вот сегодня они поговорят с этим человеком наедине. Впервые.

И бабочки потихоньку уже прогрызали коконы и выставляли наружу краешки крыльев.

– Знаешь, что тебя в группе зовут Норми? – спросила Марина, когда они покинули мертвенно-тихую школу, вышли за ограду – за ними сами собой закрылись ворота, и будто чьи-то маленькие ручки заперли их под озабоченный тихий шёпот – и вошли в первый из тёмных дворов.

– Это не моё имя, – ответил её провожатый.

– Знаю, – согласилась Марина. – Но они так говорят. Мол, ты такой… среднестатистический. А норма – понятие большинства. Вот ты и Норми. Неотличим от других. Человек толпы.

Она не знала, зачем повторяет эти глупости. Но провожатый слушал внимательно. Её мало кто так слушал, разве что ведущий и некоторые участники в группе. Потому что для первого это была работа, а вторые через слушанье надеялись найти ответы на свои проблемы.

А «в жизни», за пределами спортзала с обшарпанным паркетом и решётками внутри на окнах – от случайного бандитского мяча – никто так не слушал.

Но чего там, Марина и сама никого почти так не слушала.

Во втором дворе он заговорил сам:

– Ты же понимаешь, чем всё закончится?

Бабочки забились тревожно о брюшные стенки. Марина втянула живот, чтобы успокоить их.

– Я больше не могу и не хочу этого выносить, – повторила она.

Он кивнул. Остановился вдруг, вгляделся в сумрак, кое-как разгоняемый светом из окон. Марине показалось, что впереди, прямо по дороге к арке в следующий двор, лежит ровный чёрный круг чего-то булькающего, недовольного, похожего на выступившую из-под земли смолу.

– Лучше обойти, – пробормотал провожатый. И они обошли этот круг, помойку и снова вышли к арке. Марина обернулась: чёрный круг всё так же лежал там, слегка разочарованный, но смирившийся с неудачной засадой.

В третьем дворе провожатый остановился под мёртвым фонарём, облепленным бугристыми клочками мха, что испускали слабый розовый свет. Серые волосы провожатого тоже окрасились в розовый, глаза наполнились глубиной, губы стали ярче.

– Это третий двор, – сказал он. – Мы можем пойти дальше, к метро. Подумай.

Марина остановилась рядом, выдохнула, выпуская бабочек на волю, и они, трепеща крошечными разноцветными крылышками, вырвались из её рта и полетели вверх, к ущербной луне, маленькие чёрные силуэты на фоне её несовершенства.

– Я подумала, – ответила Марина. – Думала весь октябрь и в Канун приняла решение. И ещё полноября собиралась с духом. Я больше…

– …не можешь этого выносить, – мягко закончил провожатый. Его рот сделался больше и как-то зубастее, глаза провалились в сами себя, два чёрных полумесяца, два окошечка в страну Туманов. – На самом деле, я знаю. Я знаю всегда.

– Что с тобой будет? – спросила Марина, когда он протянул длинную худую четырёхпалую руку и взял её ладонь. – После? Ты уже не вернёшься в группу?

– Нам ни к чему больше встречаться,– ответил он. – Я буду напоминать тебе о чём-то давнем. Так что найду другую группу. Другое имя, другое лицо.

– Только повыразительнее, – предложила она. – Ты, наверное, хотел спрятаться, поэтому стал средним человеком из толпы. Но это худшая маскировка. Мы ведь все разные.

– Ты права, – согласился провожатый. – Вы все разные.

По земле уже стелился туман, такой бывает утром на реке, поднимался всё выше, полз по ногам Марины.

Провожатый потянул её за руку, и Марина сделала шаг вперёд. Под ногами была влажная, поросшая мелкой травой земля. Берег.

Потом провожатый показал зубы: в два ряда, жёлтые, стёртые от множества пережёвываний, крепкие зубы травоядного. Без клыков, сколотые резцы, тёмная эмаль.

Марина вздохнула и подошла ещё ближе. Она боялась, что от зубов пойдёт вонь, но запаха не было никакого, ни мерзкого, ни приятного. Были ничто и влага туманов. И шелест бабочкиных крыльев в высоте. И плеск невидимой реки.

И потом провожатый пустил зубы в ход, и Марина уснула на берегу, вспомнив своё настоящее имя.

***

Прикрыв глаза, Злата слушала других и машинально поглаживала спираль вокруг левого запястья – тонкий пунктир татуировки, неощутимый, но она-то знает, где именно на руке лежат витки. Столько лет этой дурацкой привычке, почти компульсии. Но всё ещё успокаивает и даёт возможность сосредоточиться, отстраниться от мира.

И даже приглушает чувство, что всё уже было, что даже в её работе полно рутины и повторений, и ничего нового давно не происходит. И не произойдёт, всё исчерчено правилами, всё подчинено вечному ритму.

Может быть и стоило послушать участников, но Злата наперёд знала, кто что скажет. Их мысли были облаками, висящими над головой, чуть позади. Их проблемы, вопросы и страхи были столбами чёрной пыли, вьющейся вдоль позвоночника.

Злата открыла глаза и посмотрела на Елисея. Потом обвела взглядом небольшую комнату: в иные часы здесь, похоже, занимались телесными практиками или чем-то в этом духе. На полках открытого стенного шкафа коврики для йоги, пледы и пустой подсвечник. Зеркало занавешено, ну и правильно, зеркало всегда притягивает взгляд, невозможно удержаться, чтобы не смотреть на него, что вредно, когда нужно смотреть внутрь себя или на других. Стены украшены хаотичным узором. Всё так близко и понятно, знакомо. Мир Златы просвечивает через такие места, проходит туманами сквозь стены. Здесь люди как никогда близки к границе между человеческими владениями и иными. И мысленно способны эту границу перейти.

Она думала об этом уже не впервые за два истекших часа. Мысли приходили сами, как заграждение. Стена между Златой и болтовнёй участников, которую она терпела только для дела. Хорошо, что Злата тут ненадолго. Эта встреча. Следующая. И третья. Всё известно заранее. Сегодня её цель – Елисей.

Она снова посмотрела на Елисея, и в этот раз встретилась с ним глазами. Волосы у него были невозможного льняного цвета, как в сказках, а кожа смуглая и глаза очень тёмные, цыганские. Большие красивые пальцы, мужские руки, поросшие чёрным волосом. Он Злате нравился, в другое время, в другом месте… хотя нет. Нет.