Читать книгу Ильич. Фантазм о необычных метаморфозах мрамора, бронзы и бетона - Orange - Страница 2

– Эх, ты ж рататуй, хоть бы одну лавку поставили! Притулиться негде, – трое подвыпивших молодых людей с бутылками пива слонялись в осенних сумерках по парку.

– Было б лето, мы б на травке устроились, а сейчас такая грязища вокруг, – одному из юношей показалось, что в луже мелькнула монетка.

Руки пачкать не хотелось, и все же жадное любопытство взяло верх над брезгливостью: он превозмог себя и выковырял из мрака зеркальной жижи здоровый старый серебристый рубль с ленинским профилем. Повертев его в руках, юноша сплюнул с досады от никчемности находки, размахнулся, чтобы забросить рубль куда подальше, но потом раздумал и сунул монету на всякий случай себе в карман.

– Может, все-таки в подъезде устроимся? Там хоть подоконники есть и тепло, – меланхолично предложил другой молодой человек, осторожно перемещаясь по минному полю грязевого месива с одного сухого островка на другой.

– Опять гонять будут… расслабиться не дадут, – молодые люди выбрались на главную аллею парка, которую украшал памятник Ленину с протянутой рукой.

Издали ребятам даже показалось, что Ильич просит у них стаканчик, так настойчив был его указательный жест.

– Эврика! Что в переводе значит «нашел»! Вот здесь и устроимся, – указал первый из юношей на памятник.

– Тут и для бутылок, и для закуса место есть. И есть где присесть. И даже фонарь горит, – с довольной улыбкой заметил второй, которому давно не терпелось упасть. Он сгреб в охапку листья и устроил себе мягкое ложе на парапете.

– Спасибо товарищу Ленину за наше счастливое детство! – отчеканил третий молодой человек.

– И безоблачную юность, – поддакивал первый.

– Тост прям, – комментировал второй.

– Дорогой товарищ Ленин, – первый из парней поднял заздравную бутыль, – за твое здоровье!

– Ты это, не серчай, что мы тут так вольготно расположились… это ж памятник, не могила? – рассуждал второй, уже плохо ворочая языком.

– Не, точно не могила. На могилах пишут рамки «от и до», а тут только «Верной дорогой по пути к коммунизму!». А где он похоронен? – спросил пьянея третий.

– Черт его знает…

– Короче, мы тут, считай, к тебе в гости зашли… ну ты это, тоже заходи, если что, – продолжал самый пьяный, – и подарки приноси.

Город N отличался от прочих городов необъятной родины тем, что памятник В. И. Ленину там стоял не на центральной площади, помечая сермяжно-сакральный нулевой меридиан, а на главной аллее городского парка.

Первоначально деревянно-гипсовый прототип монумента действительно воздвигли в самом сердце города N, напротив торговых рядов, где издревле сходились все улицы города, однако в воскресные дни там поднималась такая сутолока, что это торгашеское место было признано неподобающим для вождя революции.

Обновленную капитальную версию памятника водрузили на место только что взорванной церкви на холме у реки. Сначала статую поставили лицом к старой части города, к фабрике и училищу. Таким образом получилось, что все въезжающие в город по основной дороге через мост видели на холме широкую спину Ильича и развевающиеся по ветру фалды его вальяжного пальто. Это не понравилось одному из начальников, посещавшему город, и памятник переставили лицом к реке, чтобы ему было лучше видно свелую даль грядущего. Теперь В. И. Ленин стоял спиной к фабрике и рабочему классу, а также спиной к училищу и вопросам просвещения, что также никуда не годилось.

Поэтому после долгих размышлений памятник на холме повернули боком и к реке, и к фабрике с училищем, преобразованным в Технический институт, так что простертая вперед длань Ильича, сопровождаемая надписью на постаменте «Верной дорогой по пути к социализму», указывала вбок, как раз на здание местного суда, прокуратуры и ОГПУ.

Странная история: если церковь стояла на холме несколько веков как влитая, то памятник, совершив несколько непривычных телодвижений, стал упрямо сползать в реку. Каждый год после весенних паводков под него закачивали бетон, но ничего не помогало. Многотонный памятник, словно огромное ветрило, время от времени поворачивало, так что рулевой частенько менял курс. К очередному апрельскому юбилею вождя монумент накренился так, что прогуливавшиеся вдоль реки парочки стали поглядывать на него с опаской, боясь, что Ильич вот-вот к ним присоединится. Власти отговаривались тем, что это вражий снаряд попал в основание пьедестала, но обыватели осторожно припоминали на кухне, что ни один немецкий самолет в их глушь так и не долетел.

Статуе начали подыскивать новое пристанище, и оно нашлось напротив нового здания городского исполкома. При переезде кусок надписи «к социализму» заменили на «к коммунизму» и подправили Ильичу истрепавшуюся кепку.

Трудно было найти более идеологически подходящее место для фигуры вождя революции в городе, но изначально на площади не планировалось ничего, кроме газонов – и неслучайно. Это было самое средоточие водопровода и канализации города N. Здесь пересекались все хитросплетения подземных артерий и вен. Стоило хотя бы чему-то выйти из строя, как площадь перекапывали вдоль и поперек, так что площадь невольно стала символом социалистического строительства. Ильич долго стоял окруженный заборами и погруженный в зловонные испарения и слушал матерный рык несчастных работяг, которые копошились в недрах трубосплетений под ним и проклинали памятник, готовый в любую минуту обрушиться им на головы.

В конце концов злополучный монумент перенесли в городской парк. Здесь он никому не мешал и теперь указывал перстом на одну из аллей, в глубине которой смутно угадывалось кладбище. По праздникам аллеи топтали пионеры и школьники, возлагавшие цветы, по выходным мимо заплутавшего вождя гуляли мамаши с колясками, а в обычные дни в парк захаживали лишь случайные прохожие. Вечерами в парке считалось небезопасно, и его старались обходить стороной. Даже влюбленные заходили сюда редко, оставляя аллеи желающим уединиться с выпивкой.

К тому времени, когда был поднят краеугольный вопрос о переименовании центральной магистрали города N – улицы Ленина в проспект Перестройки, Свободы или Прогресса, угрожая лишить город однозначного и непререкаемого ориентира, парк окончательно превратился в обитель культурного отдыха отмечающих граждан, которым море по колено. Дело ограничилось тем, что прилегающий тупик Маркса переименовали в Приреченский, а бульвар Энгельса – в аллею Победы. Так было проще и универсальнее. Если же кому-то нужно было точно попасть в центр города, то его посылали на знакомые шесть букв.

Следующий день был выходной. Серега не совсем понимал, что за День согласия они отмечают, но отоспаться было приятно. Мутное послеобеденное время уже клонилось к вечеру, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял мужичонка с большой и, видимо, тяжелой коробкой, на которой красовалась пивная надпись Heineken.

– Морозов Сергей Васильевич? Доставка подарка.

– Какого еще подарка? Я ничего не заказывал…

– Подарки обычно не сами себе заказывают… Это делает кто-то другой, – картаво прогнусавил мужик.

– А от кого подарок?

– Ясное дело, от партии и правительства, – ехидно прозвучало в ответ.

Мужичок в кепке самозванно переступил через порог, оттесняя Серегу внутрь квартиры. Серега уж было испугался, что мужик не один и за ним вломятся другие, но никого больше не было.

– А что там? А вдруг там бомба… ну-ка открой…

– Да, ладно тебе, – мужик вскрыл коробку и звякнул бутылками. – Из этого только коктейль Молотова сделать можно.

Мужик мялся в дверях, словно ожидая на чай.

– Ну что, посидим? – спросил он, заложив левую руку за пазуху, словно готовясь выхватить оттуда наган.

– Ты че, мужик? Твое курьерское дело доставить – и отвалить.

– Ты, видать, не признал меня? – мужик хитро улыбнулся.

– Много вас таких ходит. Вали отсюда.

Серега заметил, что правая рука у мужика не сгибалась в локте, будто была в гипсе.

– Ну ладно, я попозже зайду, ты пока проспись, отдохни… А мне размяться надо. Совсем тело затекло.

Мужичок подернул плечами и иноходью выпрыгнул на лестничную клетку.

Серега пошел на кухню, выпил йогурт за неимением рассола, включил телек. Скука застилала ему глаза. На диване лениво растянулся огромный пушистый кот, не оставив места зевающему хозяину. По всем программам шло черно-белое старье, за окном шелестел мокрый снег.

Спасли вчерашние собутыльники, Вадик и Егор, вскоре ввалившиеся в квартиру.

– Ну, как ты после вчерашнего? – поинтересовался Вадик, опасливо оглядываясь кругом.

По счастью, матери Сереги дома не было, она гостила у сестры в Москве, поэтому Серега свободно принимал гостей.

– Голова трещит… просто раскалывается, – вздохнул Серега.

– Ага, это с непривычки. Опохмелиться же надо. Ща я сбегаю, – сказал Егор.

– Да тут вроде уже принесли – это не от вас подарочек? – Серега указал на коробку с надписью Heineken.

– От нас? – Вадик с Егором переглянулись.

Вадик открыл коробку и разочарованно протянул:

– Тут три бутылки всего, только это не Heineken, а какое-то пиво «Залп Авроры», и много какой-то макулатуры…

– Какой еще макулатуры? – удивился Серега.

Вадик достал первую книжку. Это было красивое подарочное издание с дорогим тиснением на обложке.

– «Развитие капитализма в России». Ты че, читать это собираешься? – гаркнул Вадик, проглатывая смешок и давясь им.

– Сегодня вроде 7 ноября, а не 1 апреля, – хмыкнул Егор.

– Глянь, может, там порнуха есть? – спросил Серега, открывая пивную бутылку.

– Порнухи тут сколько угодно, вон, глянь: «Государство и революция». Коробища-то какая тяжеленная, – Егор хотел было поставить коробку на табурет, чтобы было сподручнее доставать и рассматривать книжки, но не смог. Серега решил, что это оттого, что Егор худой и слабый. И решил взяться за коробку сам.

– И правда, как ее только тот мужик допер, – сказал Серега, пытаясь оторвать коробку от пола.

– Какой мужик? – спросил Вадик

– Да курьер. Вроде маленький, хлипкий, – Серега сел за стол, отпил из бутылки и стал закусывать бутербродом.

– Слабаки вы, – Вадик напротив него потягивал из второй бутылки пива, играя под рубашкой мускулами. Он подошел к коробке как к штанге, готовясь взять вес, поднял коробку и чуть не повалился с ней на диван. Егор с Серегой засмеялись, а Вадим обиженно пнул коробку ногой.

– Гляди-ка, а тут, кажется, дарственная надпись, – Егор достал одну из книжек.

– Я-то думал, если подарок, то новое и свежее, а мне какое-то барахло, секонд-хэнд с помойки приперли, – возмутился Серега.

– Не, оно новое, краской типографской еще пахнет. Тут, знаешь, чего написано? Самый что ни на есть «ферст хенд», – сказал Егор с изменившимся лицом.

– Чего? Ну что там еще может быть написано, – грубо комментировал Вадик, который все еще не мог избавиться от чувства досады на неожиданную тяжесть коробки.

– «Пламенному борцу за дело революции Сергею Морозову от автора»… и подпись, – Егор поперхнулся.

Серега и Вадик сперва переглянулись, а затем уставились на Егора, изображая немую сцену.

– Кстати, какая там подпись в автографе? – спросил после паузы Серега, пытаясь собраться с мыслями.

– Подписано: «В. Ульянов (Ленин)» «Ленин» в скобках.

– А на книжке кто автором числится? – спросил Вадик

– Он и числится, – продолжал Егор с остекленевшими глазами.

– Значит, все нормально, подарок от автора. Он самый и есть. Читай, Серега, «пламенный ты наш борец», – успокоился Вадик, поскольку никаких противоречий не обнаруживалось.

– Что-то мне это не нравится, – Серега отставил бутылку в сторону.

– Мне тоже, – вставил Егор.

– Ай ты, караван-сарай, что не так-то? – поднял Вадик брови вверх.

– А тебе что, каждый день вожди революции подарки с дарственными надписями носят? – спросил Серега, пытаясь преодолеть туповатость приятеля.

– Этот… он вождь революции что ли?

– Во-во, – промычал Серега.

– Братцы, – прошептал Егор, – так это же мы вчера на его памятнике пили. А ты, Серега, еще в гости его пригласил, с подарками…

Серега позеленел.

– Ага, он послушал и пришел, – усмехнулся Вадик.

– Погоди, кто, ты говорил, это принес? – задал наводящий вопрос Егор.

– Мужичок такой невысокий, в кепке, – наморщил лоб Серега.

– С бородой? – вопросы Егора становились более прицельными.

– Да что я его, разглядывал, что ли? Может, и с бородкой, только недлинной, – вспоминал Серега.

– Какого возраста? – продолжал допытываться Егор.

– Неопределенного. Скажем, после сорока. Мне показалось, он прихрамывал, – Серега наморщил лоб, стараясь вспомнить детали.

– На этого похож? – Егор сунул в лицо Сереги портрет Ильича из книжки.

Портрет как будто подмигнул Сереге. Серега невольно отшатнулся и чуть не сел мимо стула.

– Ты чего? – спросил его Вадик.

– Может, и похож, – тихо проговорил Серега, отводя остановившиеся глаза от портрета.

– Эх, братва, – заголосил Вадик, – пить меньше надо. А то вожди революции уже в каждом курьере мерещатся. С завтрашнего дня завязываем. Нет, лучше с понедельника, а еще лучше с начала следующего семестра.

– Если бы все просто померещилось, то коробки бы здесь не было, а она вроде есть, – Серега ощупал коробку, достал одну из книжек и в сердцах кинул ее в угол. – Что теперь с этим делать?

– Ну не читать же, – загоготал Вадик. – Этим зимой печку топить можно. Жаль, бумага плотновата, а то бы на цигарки скрутили. В сортире еще может сгодиться.

Егор и Серега мрачно молчали.

– Да ладно, пошутил кто-то, а вы и струхнули, ребята… – продолжал Вадик. – Это чтоб на памятниках сидеть не повадно было…

Серега подошел к раковине и хотел вылить туда остатки пива из бутылки, но Вадим схватил его за руку. Уж больно пиво было ароматное: с медовым оттенком и пряным привкусом, оно в меру горчило и обдавало истинно альпийской свежестью.

– И пиво это какое-то левое, – предположил Серега, с удовольствием потягивая из бутылки, – сыпанули туда чего-нибудь галлюциногенного и предлагают выпить залпом. Ты из своей не пил еще, Егор?

– Пока нет.

– И не пей.

– Ага, чтоб вам все досталось?

– Не, мы на тебе свои ощущения проверять будем.

С полчаса Егор героически держался, завистливо поглядывая на товарищей. Однако картина мира в глазах всех троих оставалась неизменной. Коробка оставалась на месте, книжки тоже. Стоило открыть каждую, как на ребят смотрела глянцевая физиономия вождя. Наконец сдался и Егор.

Подаренного пива показалось мало, поэтому молодые люди отправились в ближайший пивной ларек и попросили еще три бутылки «Залпа Авроры». Из-за прилавка весело ответили, что такого пива отродясь не бывало, даже в элитном магазине Урумова на центральной площади города с подозрительно чистыми стеклами, но если смешать «Балтику»1 и «Флагман»2, то получится как раз то, что нужно. Решили попробовать.

Когда пацаны ушли, Серега открыл компьютер. В гугл-картинках нашел образец подписи Ленина, сравнил с дарственной надписью. «Совпадает, зараза», – подумал он.

Он открыл одну из книжек на случайном месте:

«Не парламентарная республика, – возвращение к ней от С. Р. Д. было бы шагом назад, – а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества. Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего»3.

«Прикольно, – подумал Серега. – полистаю на досуге». Серега с трудом справлялся с учебной литературой технического вуза, а публицистикой не интересовался никогда. Тем более публицистикой столетней давности. Он прошествовал в туалет с книжкой в руках, решив, что это самое подходящее место для подобного чтения. В туалете читалось всегда продуктивно с обеих точек зрения. Но недолго. Долго читать в туалете вредно.

Он открыл книжку в другом месте. Там значилось:

«Поручить Склянскому, Маркову, Петровскому и Дзержинскому немедленно арестовать нескольких членов исполкомов и комбедов в тех местностях, где расчистка снега производится не вполне удовлетворительно. В тех же местностях взять заложников из крестьян с тем, что, если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны. Доклад об исполнении со сведениями о количестве арестованных назначить через неделю»4.

«М-да, – подумал Серега. – У нас зимой улицу совсем не чистят. Неужели нужно брать заложников?».

Он продолжал листать:

«Если велосипед Рабкина был взят на время восстания, то почему он не возвращен после? Предупреждаю, что за отписку без достижения делового результата и без исправления ошибки буду привлекать к ответственности»5.

«Вернуть велосипед Рабкину-Тяпкину!» – мысленно прокомментировал Серега. Чем дальше он читал, тем больше это напоминало увлекательный приключенческий роман:

«Надо усилить взятие заложников с буржуазии и с семей офицеров – ввиду учащения измен. Сговоритесь с Дзержинским. Мельничанскому дайте (за моей подписью) телеграмму, что позором было бы колебаться и не расстреливать за неявку. Белобородову (тоже), что надо не „сбить“, а уничтожить противника и ответить точно, где, сколько взято, какие станицы, что и как очищено».

«Что-то шибко часто он пишет про заложников и про расстрелы без колебаний!» – мелькало в Серегиной голове.

«Массовые обыски по Москве подготовляются? Надо непременно, после Питера, ввести их повсюду и неоднократно. Что вышло на деле с магнитом для поисков оружия?»6

«Ого, да они применяли передовые методы поиска оружия с помощью металлоискателя», – усмехнулся Серега.

«Поручить Всероссийской чрезвычайной комиссии по соглашению с Революционным военным советом Республики в кратчайший срок отобрать у гражданского населения, а также у служащих во всех советских учреждениях, с изъятием временно для военных, все шинели из серошинельного и защитного сукна, на основаниях, указанных в особой инструкции»7.

– Где-то я про украденные или изъятые шинели в школьной программе уже читал, – Серега спустил, бросил книжку куда-то в угол и вышел на балкон с пачкой сигарет.

В дверь позвонили, не дали докурить. Серега решил, что ребята что-то позабыли. Каково же было его удивление и даже ужас, когда он увидел на пороге того самого курьера, с кепкой и бородкой.

– Кажись, теперь признал, батенька, – прокартавил он, усмехаясь и протягивая Сереге негнущуюся правую руку.

Руку Серега не взял. Но и захлопнуть дверь перед носом низкорослого вождя не успел. Тот уже изящно просочился в квартиру, повесил кепку на крючок и пригладил лысеющею голову.

– А ну проваливай, – заявил Серега.

– Батенька, извольте говорить мне «вы», что за панибратство такое… я, конечно, уже в третий раз с вами вижусь, но это не дает вам никаких прав…

– Вали отсюда, я сказал, дядя, тебя никто не приглашал, – сказал Серега.

– Вот… а еще говорят, достижения всеобщей грамотности. Пожилому человеку так по-хамски отвечать. Я человек воспитанный, без приглашения вряд ли пришел бы. Неужели мне вчера послышалось? Да нет, батенька, вы все трое на моем постаменте сидели и говорили вполне отчетливо.

Серега так и сел на кушетку от этого признания.

– Кстати, вот еще вам, молодой человек, подарочек, – Ильич протянул Сереге сверток.

– Еще один? Что это? – спросил Серега, пряча руки за спину, чтобы увильнуть от очередного подарка.

– Картина, батенька. Портрет, так сказать. Для общего развития, – гость развернул сверток и вынул оттуда собственную фотографию в рамке.

– Спасибо, мне не надо, – Серега отодвинул от себя сверток.

– Вот сюда повесить можно, – гость ткнул пальцем на голую стену кухни, откуда торчал гвоздь, оставшийся от разодранного котом постера с изображением Фредди Меркьюри. Не дожидаясь ответа, он приладил портрет на стену и с удовлетворением оглядел его.

– И не думал, что я такой фотогеничный, – сказал он. – Уж сколько лет фотографии, а смотрится более чем современно. Модерн… Сюр… Двое в комнате, я и Ленин, так сказать, фотографией на белой стене. Стена чуть грязновата, но почти белая.

– Ты ведь мне только кажешься? Ты же просто дух? Ты ведь давно уже умер? – с надеждой спросил Серега.

– Это я-то умер? Я и щас живее всех живых… Слыхал: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить. Плеханову и кампании тоже все казалось, что я им кажусь… А я таким реальным оказался, что мало не показалось, – каламбурил гость с явным удовольствием.

– Я тебя не боюсь, – пробормотал Серега.

– И правильно… чего меня бояться… я ж лучший друг детей, завтра принесу фотку «Ленин и дети»… я самый человечный человек… Вы бы поесть хоть человеку дали, товарищ, я уж совсем изголодался… почти сто лет ни маковой росинки, так сказать.

– А что ты ешь? В смысле что едят люди вроде тебя, то есть в вашем, ну, монументальном состоянии?

– В каком таком монументальном состоянии? Нормальное у меня состояние. Боевое. А что там в холодильнике-то есть?

– Да так, особо ничего. Хлеб, молоко…

– А зачем хлеб в холодильнике держать? – насторожился гость.

– Плесневеет, – объяснил Серега.

– Пойдет, – в руках Ильича откуда-то образовалась салфетка и плавно обрамила шею.

Серега тупо смотрел, как Ильич отламывал плохо гнущимися пальцами правой руки кусочки хлеба, кунал в кружку с молоком и погружал в рот, так что на усах оставались белые следы молока. Потом Ильич свалял из молока какой-то мякиш с отверстием и сказал:

– Вот и чернильница… сейчас будем писать.

– Что?

– Тезисы…

– Зачем?

– Для истории.

Серега пребывал в полной уверенности относительно галлюцинаторного эффекта пива «Залп Авроры», усиленного действием коктейля «Балтики» с «Флагманом» и даже не попытался позвонить друзьям по мобильному.

– Карандаш и бумагу бы нужно…

Серега покорно принес.

Ильич попытался обмакнуть карандаш в молоко, а потом что-то вывести на бумаге, но пальцы упорно не слушались.

– Что, писать разучился? – усмехнулся Серега.

– Сам попробовал бы… Постоять столько лет с протянутой рукой: это не то что руки отсохнут, но и вообще вставать перестанет. Берите-ка карандаш, я диктовать буду…

Ильич встал, засунул руки в карманы брюк и принялся ходить из угла в угол кухни.

– Первое, – диктовал Ильич, – коллективизьм был и остается краеугольным камнем, основой нашего общественно-политического строя. Задача большинства – подавлять и исправлять отдельные вспышки индивидуалистического сознания как собственнического атавизьма. Личностный подход требует полной и окончательной замены на методологию обобщения потребностей масс. Записал?

Сереге показалось, что Ильич изъясняется штампами, за которыми он с трудом улавливал смысл.

– Второе. Государственное строительство с точки зрения воздействия на массы ничем не отличается от этапа вооруженного захвата власти: телефон, телеграф… ну, читай по-новому «интернет», средства печати и иные пути распространения информации должны быть подчинены единой цели упрочнения диктатуры пролетариата как системообразующей опоры строя и проведения руководящей линии партии… В слове «пролетарьят» пятая буква «е», грамотей этакий… Пролетарьят есть отныне не обозначение класса как такового, а условное наименование коллективного большинства. М-да… навыкам стенографирования вы явно не обучены… да и почерк какой корявый, потом не разберешь ничего…

Серега и вправду едва поспевал за диктующим. Его собственные пальцы уже еле гнулись, буквы перестали напоминать галок на проводах, а превратились в узорчатую непроходимую арабскую вязь хорезмской народной республики8.

– Третье. Идеологическая экспансия была и остается основной задачей момента. Перерастая в экспансию географическую, она имеет целью установление гегемонии в широчайших масштабах, побеждая узкие национальные рамки и базирующиеся на них концепции панславизьма, европеизьма и прочее. При опережающих темпах экспансии географической или социальной чрезвычайно важным представляется своевременное подведение идеологического базиса, объясняющего изменения надстроечного и политического характера в соответствии с текущими настроениями пролетариата. Улавливаешь?

Серега ровным счетом ничего не улавливал, он писал чисто механически, как в институте на лекции. Что-то завораживающее было в воркующей реки картавого факира.

– Четвертое. Благодаря развитию информационных технологий, невозможное ранее полноценное экономическое планирование теперь наконец возможно и реализуемо. Современные технологии позволяют учесть количественные показатели состояния и развития общества вплоть до мельчайших цифр в их взаимосвязи, что неизбежно приводит к выводу об отмирании модели свободного рынка как элемента стихийного регулирования. Учет и контроль теперь наконец становится основой экономики государства. Теперь уже всерьез и надолго.

Серега слегка оживился, услышав про информационные технологии, но потом снова поник головой.

– Пятое, – Ильич поднял указательный палец, – ни одна из идей социалистического строительства за прошедшее столетие не устарела, будучи основанной на фундаментальных инстинктах человека. Это пока все.

Ленинские глаза пронзительно и лукаво смотрели на Серегу. Серега не выдержал взгляда, он уронил голову на стол, и его сморил сон. Перед тем как веки сомкнулись, подернутым дымкой глазам показалось, что Ильич достал из холодильника сыр, понюхал его и недовольно положил обратно с воклицанием: «Эх, где ж наш Цюрих златоглавый с сырной дырной головой».

Первая пара на следующее утро была невыносимой, голова Сереги болела так, словно контузивший его залп Авроры не был холостым. Трое друзей сидели на последнем ряду аудитории и вертели в руках Серегину молочную рукопись, разглядывая ее на свет.

– Дык постой, друг, это же твой почерк, – сказал Влад.

– Конечно, мой. У него же рука не гнется. Он мне диктовал, – оправдывался Серега.

– Все-то тебе диктуют, ты посмотри, водка-селедка, вчера Владимир Ильич, сегодня – доцент Обнищаева диктует… ты записывай, записывай… или тебе молочка принести? – иронизировал Вадик.

– Да честное слово, – умоляющим голосом произнес Серега.

– Ага, скажи еще честное пионерское, юный ленинец… вот после лекций специально пройдем по парку и посмотрим, стоит ли он там, в парке или нет, – Вадик отличался простой спортивной логикой.