Читать книгу Мексиканка - Павел Николаевич Губарев - Страница 1

Я положил палец на кнопку звонка, но тут же отдёрнул руку. Вот сейчас откроют дверь, а что там? Не знаю толком. В коридоре зелёные стены, это всё, что я запомнил из виденной фотографии. Зато знаю, что в этой квартире жил Каменских, и оттуда его выперли. Каменских, конечно, сволочь, но из этого вовсе не следует, что те, кто его выперли, ангелы.

Как он сказал, кстати? «Выперли» или «выжили»? Забыл.

Зря я сюда пошёл, наверное: надо было сперва остыть и написать письмо Салли. Во-первых, я давно ей не писал, а во-вторых, глядишь, успокоился бы, перечитал написанное и принял взвешенное решение.

Я закрыл глаза, чтобы подумать как следует. Сперва пришла мысль, что если сейчас кто-нибудь выйдет из лифта, то получится глупо: в полутёмной лестничной клетке стоит молодой человек в дешёвой куртке и жмурится. Впрочем, место и без меня странное. Здание старинное, но бедное. Дверь лифта закрывается решёткой. И, кстати, почему эти бедные («полунищие» – как сказал Каменских так покривив губы, будто «полунищий» это хуже чем нищий) ребята поселились в центре города?

Я отогнал мысль и напрягся, чтобы таки принять это самое решение – взвешенное. Покачался с носка на пятку, будто хотел найти равновесие, и память подсунула мне картину Ван дер Плюма «Взвешиватель золота».

Тут я с внезапной ясностью понял, что меня смутило в описании: в нём не было ни слова о том, какой взгляд у Взвешивателя. Глаза его – узкие щёлочки, будто по серому комку текста дважды провели бритвой. Сквозь эти полосы Взвешиватель и смотрит на весы – вполне достаточно, чтобы видеть, куда кладёшь монету.

Кто составляет описания для музеев? Роботы? Всё перечислили: восемь пуговиц на левом рукаве – признак принадлежности к сословию. Воротник из соболя. Тёплый свет из окна, освещающий левую половину лица. Раскрытая книга. Группирование теней и полутеней, свойственное фламандцам. Кажется, что у того, кто это писал, глаза были что у этого дельца: навечно спрятанные за веками, мерно наблюдающие за тем, что надо отмерить, учесть, взвесить, записать, упаковать, уложить, продать.

Ладно, к чёрту колебания. Я не за тем приехал в столицу, чтобы беречь задницу.

И не эта картина меня сюда привела. Меня сюда привела «Мексиканка».

Я снова положил палец на кнопку и вдавил.

За дверью раздался звук, будто кто-то схватил ложку и застучал по алюминиевой кружке. Я сообразил, что в квартире механический звонок, какие показывают в старых фильмах.

Я встал так, чтобы меня хорошо было видно в дверной глазок, одёрнул полы куртки и приосанился.

Послышались шаги, я набрал воздуха в грудь, но понял, что не знаю, что буду говорить и как представляться. Что я им расскажу? Про картину Ван дер Плюма? Что этот адрес мне дал Каменских? Хороша рекомендация.

Когда дверь открылась, в моей голове уже сложился план: меня выпрут, я пойду в кафе – с виду недорогое – которое как раз заприметил по пути сюда, посижу, остыну и подумаю, где переночевать.

Дверь скрипнула, внутри было едва ли светлее, чем в подъезде. Тусклая лампочка освещала со спины крупную фигуру: это был длинноволосый, внушительно небритый мужчина, который носил затёртый махровый халат. Больше ничего разглядеть я не смог. Ну, кроме того, что стены были действительно зелёными.

Кажется, впервые мои ожидания в этом чёртовом городе совпали с реальностью. Разве что в реальности стены оказались не просто зелёными, а насыщенно изумрудно-зелёными, будто открылась древняя шкатулка, обитая изнутри бархатом.

– Я… э-э-э… – сказал я. Мой голос так громко прореверберировал на лестничной клетке, что я инстинктивно втянул голову в плечи.

Мужчина поманил меня и отступил назад, давая пройти.

Я вошёл, поморгал и жадно огляделся: если мне тут не придётся долго задерживаться, то хоть вполвзгляда посмотрю на знаменитый, если Каменских не соврал, в «определённых кругах» приют.

– Я… э-э-э… Каменск… – повторил я, но прикусил язык, решив зайти с чего-нибудь другого.

– Если замёрз, давай выпьем чаю, – сказал мужчина. Его голос оказался приятным, глубоким и с хрипотцой – подстать халату: дорогому, но заношенному. Как будто его владельцу приходилось много кричать.

– Замёрз, – честно сказал я. – Вот только…

– Если будешь чай, то проходи на кухню. А если собираешься пройти, надо снять ботинки и куртку.

Он показал взглядом на вешалку, протянул руки и сделал требовательный жест: мол, раздевайся уже. Я послушно скинул рюкзак, поставил чемодан к стене и отдал мокрую куртку хозяину квартиры. Он ощупал её.

– Да, на улице дождь, – сказал я.

Тот кивнул, но всё равно провёл по куртке ладонью ещё раз. Мне показалось, что он слепой. Впрочем, он уверенно повесил куртку на крючок – поверх остальной одежды. Я кинул взгляд на вешалку и попытался по разноцветным плащам и курткам понять, кто ещё здесь живёт. Мужчина откашлялся и жестом пригласил следовать за собой по коридору.

– Если хочешь сказать, сколько тебе лет, то можешь сказать, – сказал он, не поворачиваясь ко мне.

– Двадцать четыре, – почему-то соврал я, и тут же добавил: – Двадцать.

Мужчина кивнул.

– Я раньше жил с Каменских, – сказал я. – А сейчас просто даже не знаю, куда мне… если по правде… И вот подумал.

– Если не знаешь, куда идти, любая дорога тебя туда приведёт. Но куда бы ты ни стремился, начни оттуда, где находишься.

Длинный коридор привёл нас в просторную кухню, где пахло кофе и корицей. Мужчина указал мне на деревянный лакированный стул, я присел и огляделся. В моём представлении «лежбище увечных киборгов» должно быть грязной бетонной коробкой, со стенами, на которых ничего, кроме пучков проводов и трубок капельниц. Пока что в интерьере ничто не намекало ни на киборгов: кухня тоже была окрашена в густой цвет, но если коридор был зелёным, то кухня – тёмно-оранжевой, как застоявшаяся на подоконнике хэлоуинская тыква. Стены были увешаны полотенцами и прихваточками, полки заставлены посудой, холодильник залеплен магнитами и записками. Словом, жилище подходило скорее для четырёх бодрых бабушек.

Это было странным, будто сама квартира прикидывалась кем-то другим. Я украдкой провёл пальцем по столу: он оказался чуточку влажным и липким, как обычно бывает на кухне, где много пьют чай с плюшками и не слишком педантично убирают за собой.

Хозяин тем временем запалил конфорку, с тяжёлым стуком опустил на неё пузатый красный чайник и сел напротив меня.

– Если не хочешь представляться, не представляйся, – сказал он. – Если не знаешь, как меня зовут, зови меня Антикваром.

– А… Очень приятно, – сказал я.

– Если тебя удивляет, как я разговариваю – не удивляйся.

Я всмотрелся в его лицо. В коридоре он мне показался человеком в возрасте, но в свете кухонной лампочки стало видно, что ему не сильно за тридцать, а первое впечатление у меня сложилось из-за густой щетины и длинных волос. Из-под прядей выглядывали серо-голубые глаза – они-то и делали лицо странным: взгляд Антиквара переключался с одного предмета на другой, в том числе, казалось, и на те вещи, которых в этом доме и в помине не было. Словно перед его взглядом то вдруг открывался то морской берег, то возникала мраморная статуя, то вновь смыкалась городская кухня.

– Если хочешь объяснений, тебе потом всё объяснят, – сказал Антиквар.

Я подумал, что даже морщинки на его лице странные: они будто тоже не уверены, где им начинаться, а где заканчиваться, и какое выражение лица будет у их владельца в следующую секунду.

Чайник издал свисток и Антиквар поставил передо мной дымящуюся чашку.

– Если хочешь сахару, то вот сахарница. Если хочешь молока, то его нет. Если тебе хочется того, чего нет, смирись: такова жизнь.

Тут он уверенно улыбнулся, давая понять, что последняя фраза была шуткой.

И это вдруг меня успокоило, даже стул показался более мягким: передо мной сидел явно здравый и умный человек. Даже если у него крыша не на месте, он об этом обстоятельстве знает.

Чаю опять-таки налил.

Впрочем, это не означает ещё, что мне безумно рады и оставят ночевать. И тем более не означает, что пустят пожить. Особенно за разумную плату. Я ещё раз мысленно прикинул свой бюджет. По ногам и спине начало растекаться тепло, и мне захотелось остаться в этой квартире – хоть бы и на раскладушке. Пожалуй, я даже готов отдать за ночлег почти всё, что у меня есть – за вычетом еды. Тем более, что после собеседования с Виктором мой бюджет должен вырасти в разы, а то и на порядки.

При мысли о том, как мало всё же у меня денег, стул снова стал холодным и неуютным.

В кухню нервным шагом зашла женщина с короткой стрижкой. Я было привстал, но она махнула мне полотенцем, сиди мол, коротко кивнула в знак приветствия и пожаловалась куда-то в пространство.

– Опять у них тестовый сервер не работает. Я уже Игорю писала, и в РКК писала, но без толку. И менеджеры говорят одно и то же, будто им платят по пять центов за слово, а не за то, чтобы сервера пахали.

Она поджала губы и грустно оглядела кухню.

– Книги навалены опять, присесть негде.

На одной из икеевских табуреток действительно была стопка затрёпанных книг, но рядом стояло ещё две и присесть вполне было можно. Тем не менее я попытался привстать, чтобы уступить место.

– Я вам матрас дам сейчас и простынь, – сказала женщина, останавливая меня жестом. – А подушку потом можете выпросить у девочек: у них больше, чем нужно. Как будто у каждой по две головы. Я сегодня с утра пересчитывала: девчонок две, но голов у каждой – ровно одна штука. Так что им, наверное, полагается по одной подушке, вы согласны?

– Да. Простите. Я не уверен, что здесь надолго. Я на самом деле…

– Ваше дело, – грустно сказала женщина. – Но матрас-то нужен будет?

Я кивнул.

– Ну значит, матрас я вам дам, – сказала она с обречённостью, будто на самом деле хотела сказать «мне придётся».

– Хорошо, – сказал я. – Спасибо.

Женщина улыбнулась мне и погладила Антиквара по плечу. Тот поморгал, тоже улыбнулся и коротко положил свою ладонь поверх ладони женщины.

– Если о вас кто позаботится, то это Юля, – сказал Антиквар. – Если Юли нет дома, то всегда можно попросить Белку или Стрелку. Если вы не знаете, как отличить одну от другой, то у Стрелки брови домиком, а у Белки родинка на подбородке.

– Ах, да, – сказала женщина, – меня зовут Юлия Юнина. Не перепутайте – а то в имейле все вечно пишут «юлия точка юлина» или «юния точка юнина».

– А Белка и Стрелка? – уточнил я. – Они тоже здесь живут? Почему их можно перепутать?

– Они близняшки, – сказала Юлия.

У неё снова опустились уголки губ, а голос стал жалобным.

– Идёмте, покажу вам комнату, – сказала она обречённо.

В комнате стоял чёрный икеевский стол, а к нему был прижат икеевский же – но из совсем другой коллекции – стеллаж, из тех, в которых все ячейки строго квадратные. Я подумал, что икеевские вещи не столько уютные сами по себе, сколько привычные, а потому могут любое дикое помещение превратить в знакомое место: как будто в джазовом запиле появились ноты «Девушки с Ипанемы». Боковая, выкрашенная в тёмно-синий стена была увешана самыми разными картинками, так что стало ясно, что я далеко не первый человек, которого здесь приютили, ни о чём не спросив: с фотографии на меня смотрела фигура в чёрном плаще, справа от фотографии висел компакт-диск незнакомой мне группы – в рамочке, будто кто-то намекал, что это точно надо послушать, а ещё правее была чёрно-белая фотография обнажённой женщины, которая сидела спиной к зрителю.

– Здесь вот кровать, форточку наконец починили, она открывается, но батарея не регулируется и боюсь, это надолго, – сказала Юлия.

– Спасибо, – сказал я.

– Я за матрасом сейчас схожу.

– Погодите. Э-э-э, что касается финансовой стороны…

– Да это можно не обсуждать, – Юлия коротко махнула рукой. – Еду покупаете, а комната свободная.

– Но… это нормально?

– Нет, ничего не нормально. Но за деньги не переживайте. У нас у всех с деньгами проблем нет. У нас с головой проблемы.

Я не знал, что ответить.

– Если вам негде жить, живите здесь, – сказала Юлия.

Я кивнул.

– Опять говорю, как Антиквар, – пожаловалась она. – Это заразно.

Юлия принесла мне матрас, бухнула его на кушетку и ушла. Я посидел немного на стуле, пытаясь уложить происходящее в голове. Стена, противоположная той, у которой стоял стол, оказалась идеально пустой и белой – будто специально для меня – я перевёл взгляд на свой чемодан, который пока поставил в угол. Четвёртая стена была покрыта бежевыми обоями, у неё стояла кушетка.

«Что ж, по крайней мере, у меня есть четыре стены и кровать» – подумал я.

Это было отличной фразой для письма Салли. Я вытащил из мокрого ещё рюкзака ноутбук, поставил его на стол и открыл пустой файл.

Тут же выяснилось, что я не помню, какого роста Антиквар (а Салли всегда было важно знать, кто какого роста), всё время пытаюсь написать, что Юлия «ноет», а это обидное слово, хотя как ещё скажешь. И – главное – что за девушки живут в этой квартире, и как об этом написать Салли. И стоит ли вообще? И, кстати, не живёт ли здесь кто-то ещё пятый?

Я прикусил нижнюю губу и начал барабанить по клавишам, заставляя себя писать всё как есть. Через полчаса я разогнулся и выдохнул: письмо было готово. Я решил не отправлять его сразу. Формальный повод тоже нашёлся: нужно было хотя бы раз перечитать текст, чтобы исправить ошибки. Салли была достойна писем без опечаток.

И, кстати, раз уж Салли сама сказала, что в письмах можно быть персонажем, то письмо не обязано быть документальным. Неприятные детали можно опустить, так ведь? Я решил, что перечитаю письмо завтра утром, и, если будет настроение, выброшу некоторые детали .

Я, стараясь ступать тихо, вышел в коридор, который снова показался мне изумрудно-бархатной шкатулкой, набитой странностями. Кухня была пустой, но на столе стоял разрезанный пирог с курицей и шпинатом – явно домашний. Кто-то уже съел треть, а нож оставил рядом – будто приглашая угощаться. Я не стал противиться приглашению и отрезал себе, сперва убрав крошки со стола.

Я стал жевать, разглядывая огромную, заставленную всячиной, кухню и выглянул в окно – за окном на дереве повис пластиковый пакет: видимо, ветер, который пригнал меня сегодня по улице в этот дом, ещё не угомонился. На пакете была надпись службы доставки поверх которой было нарисовано два чёрных кружочка, так что трудно было не увидеть в этом мордочку. Казалось, это не пакет, а привидение, которое присело на дерево, как ворона, и заглядывает в окно.

Я подмигнул привидению, помыл тарелку и решил ложиться спать. Сходил за зубной щёткой и пастой и зашёл в ванную.

Ванная комната (тоже огромная) была, как и почти всё в квартире, чистенькой, но потёртой. Зеркало над умывальником потемнело по краям, а раковина местами потрескалась. Ванна с душем были задёрнуты занавеской – но мне было лень мыться, потому что после пирога меня сморило.

В ванной тоже было окно, я стоял к нему спиной. Ветер шуршал деревьями, пока я шуршал зубной щёткой и это двойное шуршание меня почему-то позабавило. Странно иногда – когда случайные глупые детали совпадают, возникает ощущение, что жизнь рифмуется, как строчки стихотворения.

Ещё мне показалось, что прошуршало что-то ещё – наверное, ветер пронёс ещё один пластиковый пакет мимо окна. Мэру пора оборудовать мусорные контейнерами крышками – ну просто же.

Потом я услышал тонкий голос.

– В пятницу у Антиквара день рождения.

Я поперхнулся пеной, откашлялся, повернулся и увидел, что занавеска ванны отдёрнута, а в обильной пене сидит девушка.

– Если у человека день рождения, надо что-нибудь подарить, – сказала она с комичной рассудительностью.

Я встретился с ней взглядом, девушка улыбнулась во весь рот, а брови её при этом взлетели, как будто она сама была удивлена нашей встрече. Я невольно улыбнулся в ответ – у девушки было хорошее, открытое лицо. И голос, хотя она и передразнивала Антиквара, не был язвительным: она просто забавлялась и словно приглашала всех остальных посмеяться вместе с собой – давно не встречал такой чистой, простой радости. Я сразу же забыл, что это незнакомая девушка, к тому же обнажённая: она ведь на это не обращала внимания.

Девушка, увидев мою улыбку, развеселилась ещё больше. Я сообразил, что, наверное, нелепо выгляжу, улыбаясь ртом, полным пены, продолжая испуганно таращиться на девушку. Я промямлил «извините», выплюнул пену, вымыл рот и повернулся к девушке, не зная куда девать руки. Девушка посмотрела приветливо и я опять перестал стесняться.

– Вы Стрелка, – сказал я не очень уверенно.

– Да? Откуда знаете?

– Антиквар объяснил. У Белки родинка на подбородке.

– Точно. Не путайте. А то мы с Белкой вас покусаем.

Стрелка достала из-под воды руку и важно протянула мне ладонь. Я сделал три шага и пожал её влажные, скользкие пальцы. Стрелка церемонно кивнула, спрятала руку и опустилась поглубже в воду, так что пена закрыла её до подбородка.

У неё были вьющиеся, непослушные волосы, которые она собрала в пучок, и огромные глаза. От горячей воды она раскраснелась и в целом была похожа на пупса с картин Карла Ларссона.

– Ну или не покусаем, – сказала она. – Мы очень милые, кроме разве что с утра. Но после двух сосисок и кофеёчка ведём себя хорошо.

– Я тут… вот только сегодня.

– Ага.

– Вообще я жил с Каменских, но так получилось, что надо было съехать. И мне предложили здесь побыть, совершенно не спрашивая.

Стрелка, как и все остальные в этом доме, оказалась совершенно не заинтересована моей историей. Я неожиданно для себя возмутился.

– Послушайте, а как так получается, что никто не спрашивает, зачем я приехал и почему? И как долго здесь собираюсь прожить? Всем всё равно? Даже никто не объяснил, как здесь жить, какие правила… Ну, я не знаю, мусор выносить чья очередь.

Стрелка пожала плечами и слегка нахмурилась.

– Да нет, не всё равно, – сказала она. – Просто… ну какие тут правила? Мы здесь все с приветом, причём с таким приветом, что в двух словах не объяснить. Люди приезжают неожиданно, уезжают неожиданно. Правила… знаешь, жил тут Дима. Он любил правила и составил список. Пункт первый. Пункт второй. На холодильнике распечатал. То есть распечатал и на холодильник повесил. Я там фломастером нарисовала собачку. Потом Белка нарисовала собачку. Потом Дима исчез.

– Куда исчез?

– Да ты садись, – Стрелка указала на табуретку мокрым пальцем, брызнув на меня водой. – Ой, извини. Это, кажется, было одним из правил: не обсуждать, куда делся один из наших, потому что никому не хочется, чтобы когда он исчез, люди выясняли, куда он ушёл и зачем.

– А какие ещё правила были? Не помните?

– Первое правило было: не обращаться к соседям на «вы».

– А. Извини, – я опустился на табуретку.

– Да ничего. А в целом – ну как-то мы привыкли, что все ведут себя хорошо. Плохие люди к нам не попадают, а если попадают, то не задерживаются. А с хорошими правил не надо. Зачем нам правила? Мы ж не шахматы. Как думаешь, что Антиквару подарить?

– А что он любит?

Стрелка вздохнула и не ответила.

– Наверное, антиквариат? – предположил я. – Это очень дорого?

Стрелка странно на меня посмотрела.

– Ему обошлось дорого. Ты что, не знаешь, что с ним?

– А что с ним? – Я снова немного рассердился. – Слушай, я знаю очень немного. Знаю, что здесь все киборги. Неудачные киборги.

– Сам ты неудачный.

– Ну, ты понимаешь, о чём я.

– Мы очень удачные. Самые лучшие и красивые и смелые и умные. Нас ещё просто не оценили по достоинству.

Стрелка говорила полусерьёзно, притворно-строгим тоном, но я понял, что, если ей перечить, она действительно может покусать. Говоря это, она подняла руки, чтобы поправить локон, который свесился в воду, и приподнялась в ванной. Над пеной показалась её грудь. Я отвёл взгляд и, наверное, покраснел. Стрелка не обратила внимания.

– Антиквар совершенно шикарный. Просто лучший человек. Если тебе нужен хороший человек, посмотри на Антиквара.

– А что с?… – я прикусил язык, не зная, как спросить. «Что с ним не так?» или «что с ним случилось?»

Стрелка поняла вопрос.

– Вообще все обычно сами про себя рассказывают, если захотят. Но Антиквару всё равно. Да он и не сможет коротко изложить. Он – антиквар, то есть был антикваром. Я не про прозвище. Он работал антикваром. Так вот ему очень сильно захотелось… ну короче…

Стрелка задумалась и почесала нос. Я посмотрел на неё, но снова отвёл взгляд – она по-прежнему сидела так, что я видел её грудь и не смотреть не получалось. Стрелка была красивой. Я подумал, что, наверное, всё же в письмах к Салли всё же стоит кое-что опустить.

– А нет, не так. В общем, он не торговал антиквариатом, а делал имитации. Короче, мебель под старину. Но не думай, что он подделывал. Он честно продавал. То есть, честно говорил, что продавал.

– Честно продавал подделки? – переспросил я.

Стрелка брызнула в меня мыльной водой – на этот раз нарочно.

– Не подделки! Он честно продавал имитации и говорил, что это имитации. Так вот, он хотел быть лучшим и стал лучшим. Только переусердствовал. У него был имплант, который подсказывал ему, как будет выглядеть вещь, когда состарится. Ну знаешь, всякие трещинки, цвета тусклые, пыль там в уголках. Патина, смола, неровности. След времени как поцелуй судьбы. Или нет? Поцелуй времени как след судьбы. Забыла стих.

Стрелка замолчала и стала водить пальцем по воде.

– Так что представляешь, как ему сейчас.

– Погоди, я не понял. Что-то с имплантом пошло не так?

– Да нет. С имплантом всё так. Это с Антикваром теперь всё не так. Он теперь всё видит, ну…

Девушка потрясла ладонью.

– А, до меня дошло. Всё теперь только старым видит?

– Ну да, – ответила Стрелка, будто удивляясь моей недогадливости. – Мы с Белкой для него две старушки. У тебя странный вид. С тобой всё хорошо? Как себя чувствуешь?

– Странно. Будто вышел из комнаты на секунду, потом зашёл, а там всю мебель переставили. Только не из комнаты вышел, а из головы.

– Хих! Красиво говоришь. Писатель что ли?

– Нет. Ну немного. Да. Я на самом деле был программистом, но…

Я ожидал, что Стрелка переспросит, но она вновь не проявила ни малейшего любопытства.

– Старушки, – повторил я только чтобы что-то сказать.

– Ага. Он, наверное, спросил, сколько тебе лет. Вместо «здравствуйте».

– Ну почти. Да. И куртку ощупал.

– Да, для него она ветхая. И чайник весь разбитый и склеенный. И чай закисший. И так далее. А год назад он завёл котёнка. И для него это сразу был дряхлый кот. Представляешь? Молоденький, бодренький котик. А Антиквар каждый день ждёт, что кот вот-вот умрёт.

– А кот жив?

– Ну конечно. Не видел ещё? Дверь на ночь не запирай, кстати, а то мяукать будет.

– Ладно, не буду запирать.

– Вот такие дела. Что ему на день рождения дарить? Грустненько как-то.

Стрелка надула губы и вздохнула.

– Нет идей?

Я понял, что грызу ноготь и вынул палец изо-рта. Мой вопрос про правила теперь казался глупым. Какие правила? В доме, где у всех подобное с головой, должно быть, выживают только очень чуткие люди.

– Нет идей, – сказал я. – Может, что-то для кота?

Стрелка пожала плечами, поджала губы и так замерла, разглядывая уголок ванны невидящим взглядом. По её красному от горячей воды плечу сбежала струйка воды.

– Антиквар – грустный человек? – спросил я.

Стрелка кивнула.

– Ну да, ну да, – я укорил себя за глупый вопрос. – Здесь, видимо, все не очень. Хотя…

Тут я понял, что сама Стрелка вообще-то не похожа на ментального калеку.

– А с тобой?.. А у тебя?… – Я снова не знал, как спросить.

– А у тебя? – с вызовом спросила Стрелка.

– У меня, если честно, всё хорошо, – сказал я. Мне даже было как-то неловко признаваться. – Я не киборг. Ну, то есть у меня есть имплант, но только на чтение. Тут взрыв был… И мне вставили для диагностики.

– Ну не хочешь рассказывать, не надо.

– Я честно!

Стрелка не ответила. Она пошарила руками в ванной и дёрнула пробку.

– Так что с тобой? – спросил я.

– Потом может как-нибудь расскажу, – ответила она с притворной ворчливостью. – Дашь полотенце?

Она встала во весь рост, включила душ и стала деловито смывать пену. Я взял полотенце с вешалки и расправил его. Стрелка церемонно шагнула из ванны и дала завернуть себя.

– У тебя отключён стыд? – спросил я.

– Может быть. Хорошая версия. А может, это просто проверка – можешь ли ты себя вести как джентльмен.

– Конечно могу. Иначе покусают.

– Во! Верно мыслишь.

– А вообще у меня есть девушка.

Стрелка как-то странно мотнула головой, будто я оговорился, сказав, что сегодня понедельник, хотя на самом деле пятница.

– Постоянная девушка, – сказал я. – Её зовут Салли.

– Ну да, ну да. Ясно-понятно. Но вообще – нет. Впрочем, всё равно.

– Кстати, мне надо написать ей письмо, – почему-то сказал я. У меня всё ещё было ощущение, что в моей голове передвинули мебель, и я не понимал, кому я это сказал – Стрелке или себе.

– Тебе надо дочистить зубы, – сказала Стрелка.

Она ушла из ванной, оставляя на кафельном полу мокрые следы.

Я опустился обратно на табуретку и долго не мог заставить себя подняться и продолжить чистить зубы. В конце концов чьи-то шаги за дверью заставили меня подумать о том, что я слишком долго занимаю ванную комнату.

Я сунул щётку в рот, продолжая думать об Антикваре. Вот он, например, чистит зубы. На него из зеркала смотрит дряхлый старик. Этот старик берёт лохматую, посеревшую зубную щётку и чистит редкие, пожелтевшие зубы. Он бреется и под редкой седой щетиной обнажается дряхлая морщинистая кожа, обтягивающая ввалившиеся щёки.

Немудрено, что он редко бреется.

Интересно, а как-то можно это пробить? Ну не знаю, есть ли какой-то предмет, который он всё же видит таким, какой он есть? Ну понятно, любой живой человек для него – очень старый. А фотография? Скажем, если девушка на фотографии? Сама фотография, конечно, будет пожелтевшая, обтрёпаная, поцарапанная. А девушка на ней? Старуха? Или такая же? Ну, как Мексиканка?

Я понял, что хочу поговорить с Антикваром. И знал, о чём.

Вернувшись в свою комнату, я достал из рюкзака распечатки своих текстов. Мне показалось, что на них остались жирные отпечатки пальцев Каменских. Я включил настольную лампу и присмотрелся: конечно, никаких пятен не было.

На кой чёрт я вообще вожу с собой тексты. Дурная привычка сверяться с самим собой прежним. Дурная привычка не доверять себе сегодняшнему. Дурная (и недешёвая) привычка печатать то, что можно хранить в компьютере – только потому что чернила на бумаге кажутся надёжнее.

Начать курить что ли – поменять три необычных дурных привычки на одну обычную. Пахнет дурно, но хоть буду выглядеть элегантно. Может, в столице найдётся какая-нибудь школа курения, где учат пользоваться зажигалкой, прикуривать на ветру, держать сигарету как Хамфри Богарт в «Касабланке»?

Я бросил распечатки на стол и непроизвольно прочитал начало фразы на первой странице: «Я понял, что если отвечу тебе сразу, то скажу неправду…»

Я огляделся: только сейчас я заметил, что комната идеально квадратная, будто меня посадили внутрь огромной игральной кости. Я подумал о большой невидимой руке, которая может подбросить такой кубик и у меня слегка закружилась голова.

Я перечитал набросок письма к Салли и поморщился.

Спать по-прежнему не хотелось: в голове ещё звучал звонкий голос Стрелки и хриплый голос Антиквара, которому надо придумать подарок. Ничего не оставалось, как сесть за стул и начать приходить в себя, перечитывая свои записи.