Читать книгу На волжских берегах. Последний акт русской смуты - Петр Дубенко - Страница 6

Шел сенокос и уже неделю все кушалинцы от мала до велика жили на дальних лугах, где трава в этом году уродилась особенно доброй – по грудь ростом, сочна и мясиста. Погода радовала, над разноцветным простором стояло вёдро, в прозрачной синеве ни облачка. Едва только утро нежно-розовой зорькой проливалось на землю, мужики разбирали наточенные с вечера косы, становились цепью и под заводимую хором песню медленно двигались по усыпанной адамантовой120 росой луговине, оставляя за собой косматые волны свежескошенной травы, которую бабы с граблями тут же разбивали и разметывали по сторонам для просыху. Над пожней поднимался густой аромат, от которого голова кружилась пуще, чем от хмельной медовухи. К нему примешивался дразнящий запах толоконной каши, что бурлила в огромном котле на треноге у шалашей из старой драни и свежих зеленых веток. Рядом, в тени растянутых на колышках холстин, под присмотром вечно бурчащих стариков играла мелковозрастная, еще не способная к труду ребятня.

– Казаки!!! – разлетелось вдруг над покосом. – Спасайся, кто может!!!

Загудела земля, сотрясенная ударами сотен копыт. Истошный бабий вой смешался с детским визгом и несусветным матом мужиков, беспомощно метавшихся по скошенному лугу. Над стожками уже поднималось прожорливое пламя, под ржание коней и хохот налетчиков по небу поползли густые пряди ядовито-черного дыма с горьким запахом в пепел сгоревшего счастья.

Дмитрий Петрович вскочил, рукой нашаривая саблю и спросонья пытаясь перекричать обезумевших от страха людей, но, придя в разум, обнаружил себя в липкой духоте спертого воздуха посреди тесной комнатенки, залитой бледной мглой молодого рассвета. Поняв, что все это было лишь сном, облегченно вздохнул, подошел к окну, сквозь муть пузыря рассматривая чужой незнакомый город. С Волги нанесло туман, рваными клочьями он разлегся над огородами, плотной дымкой окутал избы и тесные улицы, густо клубился зажатый между кривых дощатых заборов, и не мог добраться только до одинокого купола церковной колокольни, что трехсаженной стрелой поднималась над унылым бесцветным пейзажем.

Под тяжелый стук подкованных сапог вошел Соловцов – начальный самарский люд уже собирался возле съезжей. Дмитрий Петрович наскоро умылся, на ходу, без церемоний, доел остатки вчерашней трапезы, которые Михаил предусмотрительно накрыл платком, надел свежую рубаху и простой кафтан, затянулся поясом.

В горнице со вчерашнего вечера все заметно преобразилось. Дружинники уже избавились от пыли и мусора, навели порядок – по-мужски неприглядный, уныло однообразный, но удобный и практичный. Задержавшись на крыльце, Лопата втянул мозглый воздух с запахом древесной гнили, речной сырости и цветущей воды, с интересом посмотрел на небо. Обещая погожий денек, ласточки стремили полет вверх, но сплошная серая пелена грозила ненастьем, так что не понять было самарцам, чего ждать к обеду: то ли солнце проглянет сквозь гущу небесной хмари и приласкает продрогшую землю, то ли разойдется гроза с трескучим раскатистым громом и огненной молнией. В двух словах отдав дружинникам распоряжения, Дмитрий Петрович двинулся к съезжей, но не успел сделать и двух шагов, как перед ним не пойми откуда появился Грюнер. В изящном поклоне сорвав с головы шляпу, он произнес необходимые приветствия, распрямился, спрятав за спину нарядные перья головного убора, и тут же приступил к делу.

– Вчера, на пристани, ваше сиятельство сослались на занятость и обещали подумать о нашем деле позже. Я понимаю, все понимаю, – поймав на себе недовольный взгляд воеводы, капитан ландскнехтов поднял свободную руку, как бы извиняясь за свою назойливость. Расположившись справа от князя, он пристроился под его шаг.

– Потерпи маленько, господин хороший, – посоветовал ему Лопата.

– Also? Я-то потерплю. Но не все мои люди так же понятливы и терпимы. Мне уже с трудом удается сдерживать особо вспыльчивых. Вот-вот полыхнет пожар, и от этого пострадаем мы все. Я бы мог его потушить, но для этого нужно хоть немного денег. Пусть это будет не все, что вы нам задолжали, но…

– Ну, так и людям своим передай, де, князь Пожарский самолично слово дал на днях с вами полный расчет произвесть, – они дошли до съезжей и, поднявшись на первую ступеньку высокого крыльца, Лопата всем видом дал понять, что разговор на этом закончен. – А покуда, извиняй, без тебя забот полон рот.

В съезжей стояла прохладная полутьма с запахом отсыревшей травы и бумажной плесени. Мерклый сумрак непогожего дня, просеянный сквозь частое сито решеток из кованых прутьев на шести узких высоких проемах, с трех сторон насквозь пронизывал комнату жидкими струями тусклого света, беспорядочно-сложное переплетение которых напоминало густую паутину – ловушку, созданную коварным искусным охотником на погибель беспечных доверчивых мошек. Ковров с Хомутским, Федор Алампеев и Аким Раздеришкин расположились на широком топчане вдоль одной из стен. Дьяк Смелов сидел в одиночестве, поодаль от всех на низкой хлипкой табуретке за маленьким столиком с чернильницей, перьями, стопкой бумаги и ставцем о трех лучинах, свет которых выхватывал из полумрака угол большой кирпичной печи, обмазанной глиной, и массивную дубовую дверь, поперек укрепленную тремя полосками железа и запертую на три замка: два навесных и один нутряной с хитрым секретом – за ней, в маленькой комнатенке без окон хранилась крепостная казна, окладные книги, описи по тяглу и прочие грамоты.

– Перво-наперво, разговор о стрельцах пойдет, – начал Дмитрий Петрович, усаживаясь во главе стола, над которым тонким длинным крюком подцепленный к матице висел светец с десятком лучин. В красноватом свете тлеющих щепок, бесшумно оседая на толстые книги и стопки пергаментов, перетянутых разноцветными нитками, густо клубилась бархатная пыль. – Федор Константиныч, сколь людей у тебя в приказе состоит? Мне сказывали, деи, боле тыщи стрельцов у вас обитается. Мол, саратовский служилый люд к вам прибыл, да те, кому из Астрахани ноги унесть посчастливилось. А тут, погляжу, и половины обещанного не наберется.

– Так, четыре сотни, но все неполные. В какой чуть боле восьми десятков, в другой и того нету.

– Ты что же, в точности не ведаешь? – с недоумением перебил Пожарский.

– Ну…

– Тут, видишь как, Дмитрий Петрович, – вступил Ковров, видя, что стрелецкий голова, еще не совсем пришедший в себя после ночных возлияний, в одиночку не справляется. – Разбегаются люди. Ествы не в достатке. Со службы прокорм скудный. Вот и бегут. Каждый день бегут. А потом кто ни то помыкается, да вернется. Покается, конечно. Мол, дурак, так и сяк, не прогоняйте, братцы, Христа ради. Как такого не пригреть. А он, стервец, посидит в тепле, отойдет послед скитаний своих, да опять в бега – лучшей доли искать. Так и идет. А нам-то попробуй в этой кутерьме в точности приказ сосчитать. Ныне одно число выйдет, завтра – другое, а послезавтра и вовсе. Так что ты, на Федора Константиныча не ропщи. Нет евонной вины в этом.

Лопата молча достал из наваленной перед ним горы одну книгу, осмотрел со всех сторон, будто в печатной лавке при покупке, и аккуратно положил на место, отряхивая руки от пыли.

– Ясно. Так вот, давай-ка, Федор Константиныч, в точности мне сосчитай, сколь в каждой сотне у тебя воинников. И отдельно – которые при оружии. Спрашивать, куды они пищали казенные подевали, не стану – без толку все одно. Но стрелец без огнебоя – лишний едок беспользительный. Так что… Придется нам всем миром оружию для них сыскать. У меня десяток пищалей в запасе есть. И порох в малости имеем. Поделимся, чего уж. Но и вы, господа самарцы, в стороне не стойте. Что скажете?

Ответом стала тишина, лишь легонько, едва слышно потрескивали лучины и перо в руках Смелова тихо скребло по бумаге, перенося на нее слова воеводы.

– У меня две пищали и с десяток самострелов, – первым заговорил Раздеришкин, который сидел в дальнем углу покоев, подогнув под себя правую ногу и плечом упираясь в кладку печи. – Для своих людей запасал, но коли прикажешь…

– Прикажу, Аким… как тебя по батюшке?

– Савельевич.

– Прикажу, Аким Савельевич. Твои вершники и без пищалей повоюют – стрельцам огнестрел нужнее. И еще дело к тебе, покуда заговорили. Ныне в вечор отправляю отряд по дальним рубежам осмотр чинить. Головой у них дружинник мой – Лука Вышеславцев. Дай ему человека своего, дабы засечные служаки их за подсылов не приняли. Не то начнут друг друга стрелить – греха не оберешься.

– Дозволишь, князь? – Раздеришкин поднялся, даже в полумраке чувствуя на себе настороженные взгляды недавних своих собеседников. – Я бы сам с ними пошел. Все мои люди по заставам сидят, здесь от меня что за прок? А порубежье лучше моего никто не знает. Там я гожее буду.

– А коли за старшего среди вас Выщеславцева все же оставлю? – спросил Дмитрий Петрович после недолгого раздумья. – Не осерчаешь ли?

– На обиженных воду возят, – со спокойной усмешкой ответил Раздеришкин.

– Добро. Тогда сбирайся, не мешкая.

Отвесив поклон воеводе, а после всем собравшимся, Аким Савельевич покинул приказные покои, и Лопата вернулся к прерванному разговору.

– Чего молчим, служивые?

В ответ Алампеев лишь пожал плечами и покачал головой, а Ковров, сосредоточенно глядя себе под ноги, пробасил сбивчивой скороговоркой:

– У меня и ближняя дружина вооружена как ни попадя. Так что и рад бы…

– А с меня и вовсе какой в ратных делах спрос, – последним отчитался Хомутской, из-под опущенных век внимательно наблюдая за Пожарским. – Я ведь по земским делам заведую.

– Понимаю, Егор… Петрович. Потому к тебе другой разговор имеется. Стрельцы ведь не токмо в снаряде нужность имеют. Голым, босым да голодным много не навоюешь, сам понимаешь. А у нас в амбарах запасов – малая малость. Так что надобно подумать бы, как закрома наполнить.

– А тут, Дмитрий Петрович, думай, хоть обдумайся. На том, что имеется, до нового урожая протянем с грехом пополам. А там уж и… Ежели погода опять не подведет. А то вона в прошлом году, каково лето выдалось – с утра до ночи моросило. Все на корню погнилось.