Читать книгу Хаос - Рейчел Уорд - Страница 7

Оказывается, они были знаменитости! Мои мама с папой. А я и не знал. Пару недель в 2009 году о них говорила вся страна и все их искали. «Разыскиваются подозреваемые». Подозревали их в том, чего они не делали, – просто оказались в ненужное время в ненужном месте. А все потому, что мама тоже видела числа – как я.

Бабуля сохранила вырезки из газет – у меня от них мурашки по коже. Мама с папой – такие молоденькие, моложе, чем я сейчас, глядят с первой страницы. Когда они завели меня, они были вообще дети. Папа так вообще про меня так и не узнал. Он погиб, когда мама еще не знала, что беременна.

Рассказали бы мне обо всем раньше – спросил бы у мамы, мы бы с ней поговорили… а так она про числа долдонила только одно – это тайна, и все тут. Никому нельзя говорить, какое у него число. Вот я и успел сказать на всем белом свете только ей – написал на той картинке в школе.

Что же с мамой после этого творилось, а? Каково ей было в последние годы – все знать? Кое-что я сейчас выясню. Рядом с моей записной книжкой лежит сложенный пополам конверт. Договорив все про папу и маму, бабуля дает его мне.

– Она хотела, чтобы ты это прочитал. Когда настанет время. По-моему, это как раз сейчас.

На конверте написано мое имя – маминым почерком, который я ни с чем не спутаю. Когда я его вижу, у меня сердце останавливается на секунду, вот честное слово. Не верится, что письмо настоящее. Оно от мамы. Оно – мне.

А бабуля, оказывается, прятала его от меня. Какое право она имела… Во мне снова вспыхивает злость.

– Давно оно у тебя? – спрашиваю.

– Она дала его мне за пару месяцев до того, как ушла.

– Почему ты не отдала его мне? Оно мое. На нем стоит мое имя.

– Я же тебе говорила, – произносит она медленно, словно к полудурку обращается, – она попросила, чтобы я сберегла его для тебя. До той поры, пока ты не будешь готов…

– А ты, конечно, прекрасно понимаешь, готов я или нет! Ты-то точно знаешь, как лучше!

Она глядит мне прямо в глаза. Не хуже меня слышит, как между нами все звенит, и отступать не собирается.

– Да, знаю, твоя мама, по крайней мере, так считала. Она мне доверяла.

Я фыркаю.

– Мне шестнадцать лет. Я и без тебя могу все решить! Ты про меня ни фига не знаешь!

– Я знаю больше, чем ты думаешь, сынок. Может, успокоишься наконец и вскроешь конверт?

Конверт. А я и забыл, из-за чего мы тут лаемся.

– Я один прочитаю, – говорю и прижимаю конверт к груди. Он мой, а не бабулин. Она явно расстроена. По всему видно – старую клячу так и корежит от любопытства. Потом она громко хмыкает и тянется за очередной сигаретой.

– Естественно, – говорит она. – Естественно, читай. Потом приходи, поговорим. Я буду здесь, никуда не уйду.

Уношу письмо в комнату и сажусь на кровать. Это моя территория, моя личная комната – только на самом деле она не моя. У меня же своего – раз, два и обчелся. А остальное тут папино – то есть того мальчишки, который был моложе меня, мальчишки, которого я никогда не видел и который так обо мне и не узнал. Я тут как в музее – в окружении его барахла. После смерти папы бабуля ничего здесь не трогала, и было ясно, что селить меня сюда для нее нож острый, но мне было больше некуда деваться.

Кладу конверт на колени и таращусь на него. Мамин почерк. Этого конверта касались ее руки. Интересно, на нем что-нибудь осталось? Разглаживаю его пальцами. Да, я хочу прочитать письмо, но еще я понимаю: прочитаю – и все кончится. Больше у меня ничего от мамы не будет. Это как еще раз с ней прощаться.

А я не хочу, чтобы все кончалось. Я и так знаю, что уже все. Знаю, что ее нет – а теперь мне вернули маленькую ее частичку.

– Мама, – говорю.

Голос звучит непривычно, как будто чужой.

Как я хочу, чтобы она была здесь, со мной!

И я открываю конверт – и она здесь.

Как только я начинаю читать, сразу слышу ее голос, вижу, как она сидит в постели, опершись на подушки, и пишет. Волос у нее нет, никакого тела почитай что и не осталось. Отощала – даже лица не узнать. Но это все равно она. Все равно мама.

Дорогой Адам!

Я пишу это письмо, зная, что, когда ты его прочитаешь, меня уже не будет. Мне столько надо тебе сказать – но все сводится к одному. Я тебя люблю. Всегда любила и всегда буду любить.

Надеюсь, ты меня помнишь, но если начнешь забывать, как я выглядела или какой у меня голос или еще что-нибудь, то это ничего. Главное – помни саму любовь. Остальное не важно.

Жалко, что я не увижу, как ты растешь, но, раз не получится, я попросила бабулю за тобой приглядеть. Твоя бабуля – золото, веди себя с ней как следует, не хулигань и не груби.

Адам, мне надо, чтобы ты сделал одну вещь. Меня не будет, беречь тебя будет некому, поэтому я говорю тебе это сейчас. Живи в Уэстоне или где-нибудь еще в маленьком городке. Адам, не езди в Лондон. Когда я росла, то видела тамошние числа. Мы с тобой одинаковые – видим такое, о чем больше никто не должен знать. Я кое-кому говорила – нарушала собственное правило – и ни к чему хорошему это не привело. Никому не говори. Ни одной живой душе. Никогда. Будет только хуже, честное слово, Адам, я знаю, что говорю.

Лондон – опасное место. 112027. Когда я была маленькая, то видела это число у прорвы народу. Адам, найди место, где у всех хорошие числа, и там и оставайся. Не езди в Лондон. Не разрешай бабуле увезти тебя туда и саму ее не отпускай. Так будет лучше.

Все, мне пора. Дописать, попрощаться – мне страшно даже подумать об этом. Всех слов на свете не хватит, чтобы сказать тебе, как я тебя люблю. Ты – лучшее в моей жизни. Лучшее. Не забывай.

С любовью – навеки —

Мама

ХХХХХХХ

С подбородка у меня капает слеза – прямо на письмо. Чернила расплываются, будто салют, и мамины поцелуи тают на глазах.

– Тьфу!..

Вытираю бумагу пальцем – только все порчу. Нахожу в кармане смятую салфетку и промокаю бумагу, и все это время слезы так и текут. Тогда я откладываю письмо на подушку – от греха подальше – и даю им волю.

Я уже давно не плакал – с самой маминой смерти. Теперь мне не остановиться. Будто плотину прорвало – меня уносит волной, которая сильнее меня. Я плачу всем телом и ничего не могу поделать – громкие всхлипы, слезы и сопли, рыдания и тоненький писк, – я и не знал, что во мне живут такие звуки. А потом я сжимаюсь в комочек и качаюсь вперед-назад, вперед-назад, не знаю даже, сколько времени прошло, но потом понемногу останавливаюсь. И ничего уже не осталось. Ни слез, ничего.

Оглядываюсь, как будто впервые вижу эту комнату, и меня снова одолевает злость – щекочется в кончиках пальцев, пульсирует с ног до головы.

«Не езди в Лондон. Не разрешай бабуле увезти тебя туда и саму ее не отпускай».

Так я и знал, что здесь опасно. Так я и знал, что не надо было нам сюда ехать.

Выбегаю из комнаты, хлопнув дверью, мчусь вниз по лестнице. Бабуля по-прежнему в кухне. Перед ней – чашка чаю, в зубах – сигарета.

– Она не хотела, чтобы мы с тобой ехали в Лондон! Хотела, чтобы мы остались в Уэстоне! Ты это знала? Знала? Знала?!!

Наваливаюсь на стол напротив бабули, вцепляюсь в него обеими руками, изо всех сил, аж пальцы белеют.

Бабуля поднимает руку и трет себе лоб. На миг прикрывает глаза – но когда она их открывает, в них светится упрямство и непокорность.

– Да-да, что-то она такое говорила.

– Что-то говорила – и ты все равно потащила меня сюда?!

– Да, потащила, но… – Она думает, со мной можно спорить, можно оправдаться! Совсем спятила? Да что бы она ни сказала – лучше не станет. Попалась, зараза, – оказывается, она только о себе и думала!

– Ведь я же говорил – не хочу никуда ехать! И мама говорила!

– Адам…

– Она тебе доверяла!

– Я знаю, но…

Она протягивает руку к пепельнице. Пальцы у нее дрожат, когда она тушит окурок. Пепельница переполнилась – грязная, гадостная, как она сама. Я тоже протягиваю руку, беру эту пакость и швыряю об стену. Пепельница валится на пол и разбивается. Осколки и окурки летят в разные стороны.

– Адам! – орет бабуля. – Хватит!

Ничего не хватит. Я ей еще покажу.

Хватаюсь за стол еще крепче и переворачиваю его, и он падает на бок, к мойке, битая посуда и старая заварка летят в одну кучу с пеплом и осколками.

– Господи боже мой! Адам, перестань!

– Заткнись! Не пыли мне тут!

– Как ты смеешь…

Пепельницы мне мало. Стола тоже мало. Они не виноваты. Это все она.

А значит, пора мне валить. Я-то понимаю, что теперь сделаю, – а это уже полный перебор. Так нельзя. А очень хочется, но стоит начать… если я начну, то уже не остановлюсь.

– Сволочь! Сволочь!

Выбегаю из кухни в коридор, оттуда – за дверь, пока не передумал. В лицо ударяет холод, я останавливаюсь подышать. Только мне не стоится. Во мне искрит столько энергии, я так завелся, что иду по улице, быстрее, быстрее, потом бегу. Пока я бегу, начинается дождь, и ледяные капли жгут мне лицо.

Я бегу не от нее. Я бегу от того, что мог бы с ней сделать. Так будет лучше. Нам обоим будет лучше, если я буду бежать и бежать и никогда не вернусь.