Читать книгу Кулинарная книга - Ринат Валиуллин - Страница 4

Голая жена сидела на кухне с сочным персиком в руке, сок стекал по ее багровым губам, по длинной шее, к высокой груди, пощипывая весной на сосках, а сытость не приходила. На полу валялись большие косточки. Другой рукой Фортуна брала их, шершавые и скользкие, они все время норовили ускользнуть. Она нажимала, те вылетали из пальцев, снарядами пытаясь пробить пуленепробиваемое стекло одиночества.

– Что ты творишь, Фортуна? – опешил я от такой панорамы.

– Плевать. Просто захотелось плевать косточками. Иногда так хочется делать что-нибудь нелогичное, нелепое, чтобы выбраться из дома, из дома быта. Есть шанс, что кто-то вспомнит о твоем существовании.

– Я же тебя люблю, – подошел и обнял ее голову, волосы пахли фруктами. Поцеловал их.

– Мне твоя любовь даром не нужна.

– А за деньги?

– Я подумаю, но прежде ответь мне. Почему ты так часто говоришь «я тебя люблю»?

– Потому что мне больше нечего сказать.

Вот не хочешь, а целуешь, не любишь сейчас, в данную минуту, а признаешься в любви, и никакой совести не просыпается. Просто говоришь то, что человек хочет от тебя услышать, или тебе кажется, что он хочет это услышать. Возможно, и она меня не любит, но тоже целует. Жизнь проходит, пока мы целуем не тех, – в задумчивости откусил я сладкий персик, глубоко войдя в его плоть, откуда на меня, из самого сердца, изогнулся бледно-белый червяк. «Действительно, – подумал я, глядя на него, – может, то, что мы называем любовью, – есть ее отсутствие, ее след».

Скоро в руке у меня осталась только косточка, рельефная и волосатая, я нажал на курок, пуля попала коту в голову. «Контрольный», – подумал про себя. Он зверски мяукнул и убежал.

– Макс, не будь идиотом.

– А кем я еще могу быть рядом с такой красотой, – обнял я жену.

– Ты же его без мозгов оставишь, – с укоризной прожевала жена. Освободилась из моих объятий и вышла из кухни.

– Чувствуешь во мне великого охотника? Точно в яблочко, – перезарядил я ружье и стрельнул Фортуне в след.

– Оставить без мозгов того, кого не хочешь, как это по-мужски, – ответила она из прихожей. – А что это ты притащил?

– Это гитара, давно хотел научиться играть.

– Сначала фотоаппарат, потом клавиши, теперь вот гитара – все это нереализованные в детстве творческие порывы, которые мужчина пытается осуществить на скорую руку. Они же, как и все, требуют времени, внимания. Ты все еще считаешь, что и гитару, и женщину можно приручить за несколько дней?

– Нет, на тебя ушли годы. Потерпи еще чуть-чуть и счастье нам обеспечено.

– Я столько не вынесу.

– Я тебе помогу, если его будет много.

– Чем ты мне сможешь помочь? Своей музыкой?

– Меня тянет к искусству.

– Да не к искусству, а к искусственному. Игрушек тебе не хватило в детстве, – громко разливался ее журчащий голос по коридору.

– К сожалению, классики уже вычерпали всю возможную гармонию из семи нот. Какой металл после Баха, какая психоделика после Моцарта, какой панк-рок после Грига? Сплошные ремиксы. В этом отношении писателям повезло больше, так как язык постоянно изворачивается, плюется, формируется, переводит, облизывает, сосет, цепляет, меняется, как климат, устанавливая погоду или дома, или на службе… или непогоду, – споткнувшись о паузу, задумчиво произнес я и добавил:

– В отличие от музыки, которую можно просто слушать, язык заставляет нас общаться, всех до единого. И чем больше ты знаешь языков, тем легче найти собеседника.

– Разве важно, на каком языке мы будем общаться, на английском, на китайском, на языке любви, секса. Посредством подарков, жестов или битой посуды… На языке взглядов, ласки, грубости… Главное, чтобы для нас обоих этот язык был родным.

– После твоего, для меня, все языки иностранные.

– Вот и напиши об этом.

– Ты предлагаешь мне литературой заняться? Я думал когда-нибудь стать писателем, – начал собирать косточки с пола.

– Нет, тебе не надо, просто рассуждаю. Чем больше хочешь стать кем-то, тем труднее оставаться собой, – отвечала мне жена уже из глубины спальни.

– А что, написать о себе роман или повесть.

– Думаешь, это будет кому-то интересно, кроме меня?

– Я согласен писать для тебя.

– Это разрушит мои мечты.

– Какие мечты?

– Оставаться неписаной красотой. Если серьезно, то многое из того, что мы создаем, уже есть, а то, что пытаемся разрушить, – не существует вовсе.

– Ну, а как же смысл жизни? Если он существует.

– Смысл есть только в том, что завтра нас может не быть.

– Вот и я говорю, что надо как следует наследить, раз уж ты здесь, – нашел я под столом еще одну косточку. – Откуда так краской несет? – выкинул косточки в мусор и направился в прихожую, где оставил пакет с продуктами.

– Новый лак испытываю, нравится? – Фортуна вышла из комнаты и протянула мне свою тонкую, но сильную ладонь, выпустив из нее шипы длинных пальцев с красными клавишами ногтей.

– Вот видишь, и тебя тоже к искусству тянет. Женщинам не хватает красок в жизни. Если они не находят художника, который будет их всю жизнь рисовать, то они начинают рисоваться сами, – поцеловал я ее руку со средневековым изяществом.

– Вы так любезны, – томно засияла она.

– Но запах меня угнетает, – вложил я ей в руку пакет с продуктами.

– Откуда это повелось, приносить даме вместо цветов продукты? – приняла она мои дары.

– Из магазина. А ты чего такая холодная сегодня? – взял я ее за руку.

– Я хотела сегодня приготовить рыбу, открыла морозилку, и вдруг мне показалось, что я и есть та самая рыба, одинокая и холодная. Представляешь, как я достаю сама себя.

– А потом достаешь меня. В этом ты мастер.

– Ты ничего не понял. Любви мне недостает, – забрала Фортуна свою ладонь и направилась на кухню. Я пошел вслед за ней.

– Любви никогда недостает, как бы она уже ни достала. Я имею в виду, почему ты ко мне такая холодная? – пытался найти ее глаза, которые бегали от меня по полкам, раскладывая продукты.

Наконец пакет был исчерпан, она бросила его, обессилевшего, на стул, но он настолько обессилел, что не удержался и слетел вниз, тихо и без последствий, как иная пропащая душа. Судьба его предрешена, через несколько дней мы вновь придадим ему форму, наполнив мусором, и выбросим.

– Счастья какого-то не хватает, то ли тебя мало, то ли меня слишком много, не могу понять. Настроение мрачное, даже от погоды не зависит, – остановила она бесконечный бег своих зрачков, глядя на меня.

– Даже когда солнце? – Я взял с подоконника старую газету, чтобы завернуть туда свои глаза.

– Прежде нужно, чтобы меня любили, а потом уже солнце и прочие светила, – бросилась она в окно всем своим видом, будто собиралась исчезнуть как вид.

– А моей любви тебе недостаточно?

– Да где она? Меня не покидает ощущение, что ты никого не способен любить как следует.

– А как следует?

– Хотя бы как я тебя.

– Давай чаю выпьем… И все пройдет, – скомкал газету и отправил вслед за косточками.

– Думаешь, обычная летняя депрессия? – поставила она на огонь чайник и открыла буфет, чтобы достать чашки.

– Конечно, у меня тоже такое бывает, только по ночам. Лежу рядом с тобой и думаю: зачем живу, зачем лежу, потом обниму тебя, возьму в руки грудь или бедро, и сразу легче становится. Не зря.

– Я понимаю, что женщинам никогда не будет хватать мужчин и наоборот. Даже если у них все схвачено. Может, поэтому у меня возникает такое впечатление, что ты не со мной, со мной только твое тело, знакомое, но уже бесстрастное, вялое и ленивое. Мне все время приходится тебя тормошить на подвиги, – Фортуна вытащила из буфета, помимо чашек, вазу с конфетами и печеньем.

– Женщине мало подвигов, ей нужны преступления.

– Вот именно, а если нет ни тех, ни других?

– Тогда вся надежда на любовь.

– Возможно, любовь и делает людей ограниченными. Сначала они начинают себя ограничивать в друзьях, в общении, во внешнем мире, потом в самом себе. В конце концов – даже в сексе.

– Но ведь оргазмировать все время невозможно. И это может надоесть, – чувствовал я, как кот под столом играется с моей ногой. – И это может войти в привычку.

– Я бы хотела иметь такую.

– Скорее всего, она уже у нас есть. Мы знаем, где скрипнет кровать, как, когда и с кем. Ты знаешь всю мою подноготную, – посмотрел я на свои ногти и заметил под одним какую-то грязь.

– А мне все чаще кажется, что я совсем тебя не знаю, – насыпала заварки и залила она маленький чайник кипятком.

– Нет, это я себя не знаю, а ты меня знаешь прекрасно, я же как на ладони, – попытался я вытащить грязь другим ногтем.

– Никто не знает тебя настолько, насколько ты сам себя не знаешь. Чем больше я с тобой живу, тем больше мне кажется, что я одинокая лесбиянка, – села за стол Фортуна.