Читать книгу Грядущая буря - Брендон Сандерсон, Роберт Джордан - Страница 8

Родел Итуралде видел много полей сражений. Все они были похожи. Мертвые тела, сваленные в кучи, точно мешки с тряпьем. Вóроны, предвкушающие пир. Стоны и крики, плач и бессвязное бормотание тех, кому не повезло и пришлось дольше дожидаться смерти.

Но каждое поле битвы по-своему неповторимо. По нему можно определить ход сражения – как охотник читает следы преследуемого зверя. Неестественно ровные ряды тел – там, где на атакующую пехоту обрушились ливни стрел. Тут – разбросанные и затоптанные тела пеших воинов, столкнувшихся с тяжелой кавалерией. В этом сражении несметное число шончан было прижато к стенам Дарлуны, где они отчаянно сражались. Чуть ли не вбиты в камень. В том месте, где кто-то из дамани пытался сбежать в город, часть стены была разрушена полностью. Сражение на улицах и среди домов обернулось бы в пользу шончан. Прорваться туда они не успели.

Итуралде, верхом на своем чалом мерине, пробирался через хаос. Битва всегда бывает хаосом. Аккуратными сражения выглядят только в сказаниях и в исторических книгах, когда все лишнее отсечено и вычищено старательными руками хронистов, которым нужна лаконичность. «Захватчик одержал победу, потери составили пятьдесят три тысячи человек» или «Оборона выстояла, погибло двадцать тысяч».

Что напишут об этой битве? Все зависит от того, кто будет писать. Вряд ли станут писать о крови, впитавшейся в почву и превратившей поле в болото. Об изувеченных, пронзенных и растерзанных телах. О земле, взрытой полосами после ударов разъяренных дамани. Возможно, они запомнят цифры; по-видимому, цифры нередко важны для летописцев. Полегла половина из стотысячного войска Итуралде. В другом бою пятьдесят тысяч павших вызвали бы в нем стыд и ярость. Но он вступил в бой с армией, в три раза превосходящей его войско числом, и к тому же у противника были дамани.

Итуралде следовал за разыскавшим его юным гонцом, мальчишкой лет, наверное, двенадцати, в шончанской красно-зеленой униформе. Они миновали упавший штандарт; полотнище свисало со сломанного древка, воткнутого в землю. На стяге была эмблема: солнце и поверх него шесть парящих чаек. Итуралде терпеть не мог, когда не знал гербов и имен тех, с кем сражался, но откуда ему быть осведомленным о гербах и значках шончан, явившихся невесть откуда из-за океана.

Тени от гаснущего вечернего солнца расчерчивали поле. Скоро тьма укроет тела, и выжившие смогут ненадолго притвориться, что травянистая равнина стала могилой для их друзей. И для людей, которых их друзья убивали. Итуралде обогнул пригорок, приближаясь к месту, где тела павших элитных шончанских бойцов составляли причудливый рисунок. На большинстве погибших были те необычные шлемы, напоминавшие видом головы насекомых. Погнутые, треснувшие, помятые. Из щелей между искривленными жвалами невидяще смотрели мертвые глаза.

Шончанский военачальник еще дышал. Он был без шлема, на губах запеклась кровь. Он полулежал, привалившись к большому, заросшему мхом валуну; под спину, словно бы на привале, подсунут свернутый плащ. Все впечатление портили вывернутая нога и торчавшее из живота обломанное древко копья.

Итуралде спешился. Как и у большинства его солдат, на нем была одежда работника – простые коричневые штаны и куртка, позаимствованные у человека, который в соответствии с планом надел форму Итуралде.

Без униформы он чувствовал себя непривычно. К тому же такой человек, как генерал Туран, не заслуживал солдата-оборванца. Итуралде жестом велел юному гонцу оставаться подальше в стороне, чтобы не слышать разговора военачальников, и подошел к шончанину в одиночку.

– Значит, это ты, – по-шончански тягуче выговаривая слова, Туран поднял взгляд на Итуралде. Он был коренаст и невысок, с острым носом. Короткие черные волосы были выбриты на два пальца на висках и над ушами, шлем с плюмажем из трех белых перьев лежал на земле рядом. Он потянулся нетвердой рукой в черной перчатке к лицу и стер кровь, сочащуюся из уголка рта.

– Я, – отозвался Итуралде.

– В Тарабоне тебя зовут «великим капитаном».

– Это так.

– Заслуженно, – сказал Туран, кашляя. – Как тебе удалось? Наши разведчики… – Он снова зашелся кашлем.

– Ракены, – произнес Итуралде, когда кашель шончанина стих. Он присел на корточки рядом со своим врагом. Над горизонтом на западе еще виднелся краешек солнца, озарявший поле битвы красно-золотым светом. – Твои разведчики глядят с воздуха, а на расстоянии правду легко скрыть.

– Армия позади нас?

– В основном женщины и юноши, – сказал Итуралде. – И много крестьян. Одетых в форму моих солдат.

– А если бы мы повернули и атаковали?

– Не повернули бы. Твои ракены сообщили, что то войско превосходит тебя числом. Лучше преследовать меньшую армию впереди. Еще лучше направиться к городу, который, как тебе доложили, почти не защищен. Даже если долгий марш измотает твоих солдат.

Туран кивнул и снова закашлялся.

– Да. Да, но город был пуст. Как твои люди оказались там?

– С воздуха разведчики, – сказал Итуралде, – не в состоянии увидеть, что находится внутри зданий.

– Ты приказал своим солдатам прятаться в домах? Так долго?

– Да, – сказал Итуралде. – Позволяя небольшим группам поочередно каждый день работать на полях.

Туран недоверчиво покачал головой.

– Ты же понимаешь, что наделал, – сказал он. В голосе шончанского военачальника не слышно было угрозы. Напротив, прозвучало явное восхищение. – Верховная леди Сюрот ни за что не смирится с этим поражением. Теперь она обязана уничтожить тебя, хотя бы для того, чтобы сохранить лицо.

– Знаю, – отозвался Итуралде, вставая. – Но я не могу прогнать вас, нападая на ваши крепости. Мне нужно, чтобы вы пришли ко мне.

– Ты не понимаешь, сколько у нас войск… – промолвил Туран. – То, что ты уничтожил сегодня, – легкий ветерок по сравнению с бурей, которую ты накликал. Уцелело немало моих людей, они расскажут о твоих уловках. Второй раз эти трюки не сработают.

Туран был прав. Шончан учились быстро. Итуралде вынужден был прекратить рейды в Тарабон из-за стремительных ответных действий шончан.

– Ты же знаешь, что тебе нас не одолеть, – тихо произнес Туран. – Я вижу это в твоих глазах, великий капитан.

Итуралде кивнул.

– Почему же тогда? – спросил Туран.

– Почему ворон летает? – ответил вопросом Итуралде.

Туран слабо кашлянул.

Итуралде и в самом деле понимал, что не в состоянии выиграть войну против шончан. Странно, но каждая новая победа лишь подкрепляла уверенность Итуралде в окончательном поражении. Шончан были умны, хорошо экипированы и замечательно вымуштрованы. Более того, они были настойчивы и упрямы.

Должно быть, едва только открылись ворота, Туран и сам понял, что обречен. Но не сдался; он сражался до тех пор, пока его войска не были разбиты и не разбежались во все стороны, так что у измотанных солдат Итуралде уже не оставалось сил их преследовать. Туран понимал. Иногда сдаваться не имеет смысла. Умирать никому не хочется, но для солдата есть участь и гораздо хуже, и горше. Отдать свою землю на милость захватчика… Итуралде не смог бы так поступить. Даже если битву невозможно выиграть.

Он делал то, что было нужно и когда это было нужно. И сейчас Арад Доман должен был сражаться. Они потерпят поражение, но их дети всегда будут помнить, что отцы не сдались без боя. Эта стойкость сыграет свою роль через сто лет, когда начнется восстание. Если начнется.

Итуралде поднялся, собираясь вернуться к ожидавшим его солдатам.

Туран с трудом дотянулся до своего меча. Итуралде остановился и снова повернулся к шончанскому военачальнику.

– Сделаешь? – спросил Туран.

Итуралде кивнул, обнажая собственный меч.

– Это честь для меня, – сказал Туран, закрывая глаза.

Через мгновение клинок Итуралде – отмеченный знаком цапли – снял голову с его плеч. На мече Турана тоже стояло клеймо в виде цапли – едва заметное на той части поблескивающего клинка, которую тому хватило сил вытянуть из ножен. Жаль, что им не довелось скрестить мечи – хотя то, что происходило последние несколько недель, и было их поединком, пусть и иного масштаба.

Итуралде очистил меч от крови и плавным движением убрал снова в ножны. Напоследок он целиком вытащил клинок Турана и с силой вонзил его в землю рядом с поверженным генералом. Затем Итуралде вскочил на коня, кивком попрощался с мальчишкой-гонцом и поскакал обратно через усеянное телами поле, которое укрыли тени.

Вóроны приступили к трапезе.

– Я пыталась завлечь нескольких слуг и караульных из гвардии Башни, – тихо промолвила Лиане, сидевшая возле прутьев своей тюремной клетки. – Но это сложно. – Она улыбнулась Эгвейн, устроившейся на табурете по другую сторону решетки. – Сейчас я не чувствую себя привлекательной.

Эгвейн кисло улыбнулась в ответ – она вполне ее понимала. Лиане была в том же платье, в котором ее захватили, и оно до сих пор оставалось без надлежащей стирки. Каждое третье утро Лиане раздевалась и полоскала платье в выдаваемом ей ведре воды – после того как сама обтиралась мокрой тряпкой. Но это все, что можно было сделать без мыла. Чтобы придать волосам опрятный вид, она заплетала волосы в косу, но с обломанными ногтями ничего поделать не могла.

Лиане вздохнула, вспоминая, как приходится по утрам стоять нагишом, прячась в дальнем углу камеры, и ждать, пока высохнут платье и сорочка. То, что она доманийка, еще не значит, что ей нравится разгуливать в чем мать родила. Соблазнение требует мастерства и деликатности; обнаженное тело этому ни в коей мере не способствует.

Камера Лиане была не так уж плоха – для подземной темницы. У нее были лежанка, еда, достаточно воды и ночной горшок, который ежедневно меняли. Но ее никогда не выпускали наружу, и ее всегда охраняли две сестры, удерживавшие щит. Единственным человеком, кто навещал ее – не считая тех, кто пытался выведать у Лиане сведения о Перемещении, – была Эгвейн.

Амерлин сидела на табурете с задумчивым видом. Она действительно была Амерлин. Невозможно считать ее кем-то иным. Как могло это юное дитя научиться так быстро? Эта гордая осанка, это сдержанное выражение лица. Владеть ситуацией – не столько обладать властью, сколько заставлять думать, что ты ею обладаешь. На самом деле это во многом схоже с тем, как нужно вести себя с мужчинами.

– Ты… слышала что-нибудь? – спросила Лиане. – О том, что меня ждет?

Эгвейн покачала головой. На скамье неподалеку, в свете лампы на столе, сидели и беседовали две Желтые сестры. Ни на один вопрос тех, кто захватил ее, Лиане не ответила, а закон Башни был очень строг в том, что касалось допроса сестер. Ей не могли причинить боль, особенно с применением Силы. Но могли оставить ее гнить здесь навеки.

– Спасибо, что приходишь ко мне по вечерам, – сказала Лиане, протянув руку сквозь прутья и беря Эгвейн за руку. – Наверное, только благодаря тебе я еще не сошла с ума.

– Мне это в радость, – промолвила Эгвейн, хотя во взгляде можно было уловить крайнюю усталость, которую она, вне всяких сомнений, испытывала. Сестры, приходившие к Лиане, упоминали о порке, которой подвергают Эгвейн «в искупление» за непокорность. Странно, что послушницу, находящуюся в обучении, можно бить, но узницу на допросе – нет. И, несмотря на боль, Эгвейн приходила к Лиане практически каждый вечер.

– Я добьюсь твоего освобождения, Лиане, – пообещала Эгвейн, продолжая сжимать ее руку. – Тирания Элайды не продлится вечно. Теперь я уверена, что конец ее власти близок.

Лиане кивнула, отпуская пальцы и вставая. Эгвейн ухватилась за прутья и поднялась на ноги, едва заметно поморщившись. Она кивнула Лиане на прощание и вдруг замерла в недоумении.

– Что? – спросила Лиане.

Нахмурившись, девушка отпустила решетку и посмотрела на свои ладони. Они словно бы покрылись поблескивающей воскообразной массой. Лиане ошеломленно глядела на прутья, заметив на железе отпечатки рук Эгвейн.

– Что, во имя Света… – промолвила Лиане, ткнув пальцем металлический прут. Тот поддался, словно теплый воск на ободке подсвечника.

Внезапно камни под ногами Лиане всколыхнулись, и она почувствовала, что будто бы тонет. Она вскрикнула. С потолка полились капли расплавленного воска, разбиваясь у нее на лице. Они не были теплыми и не обжигали, но были жидкими. И у них был цвет камня!

Лиане ахнула, оступившись и теряя равновесие, запаниковала, скользя по поплывшему под ступнями полу. Ноги все глубже увязали в разжижавшемся камне. Чья-то рука схватила ее, и она увидела, что ее держит Эгвейн. Прутья таяли на глазах, расползаясь в стороны и стекая вниз.

– Помогите! – крикнула Эгвейн Желтым. – Чтоб вам сгореть, не стойте столбами!

Перепуганная Лиане пыталась найти опору и подтянуться по решетке к Эгвейн. Руки натыкались лишь на воск. Комок железа остался у нее в кулаке, просочившись между пальцами; пол прогнулся воронкой, засасывая Лиане.

А потом потоки Воздуха подхватили женщину, выдергивая из западни. Комната накренилась, Лиане швырнуло на Эгвейн, сбив девушку с ног. Обе Желтых – беловолосая Музарин и невысокая Геларна – вскочили на ноги, их окружало сияние саидар. Музарин звала на помощь, огромными глазами глядя на тающую темницу.

Лиане сползла с Эгвейн, поднялась и, пошатываясь, отступила в сторону от клетки, ее платье и ноги были облеплены всё тем же странным воском. В коридоре пол казался прочным. О Свет, как же ей хотелось самой обнять Источник! Но, даже не будь щита, она все равно была опоена корнем вилочника.

С помощью Лиане Эгвейн тоже поднялась на ноги. Все затихло, лишь подрагивал огонек лампы. Все не сводили глаз с клетки. Таять решетка прекратила, в середине металлических прутьев как не бывало; на оплывших, точно сосульки, остатках решетки наверху застыли капельки стали. Нижние половины прутьев были загнуты внутрь, многие из них при освобождении Лиане оказались придавлены к каменным плитам и расплющены. Ровный пол внутри решетчатой клетки растянулся и изогнулся к центру, приняв форму огромной воронки. Там, где за камень пыталась ухватиться Лиане, на нем остались борозды.

Лиане стояла с колотящимся сердцем, осознав, что прошло всего несколько секунд. Что им делать? В страхе убегать? А если весь коридор тоже начнет таять?

Шагнув вперед, Эгвейн стукнула носком туфли по пруту решетки. Тот не поддался. Лиане сделала было шаг, и ее платье захрустело – с него, как известь, посыпалась каменная крошка. Она наклонилась отряхнуть подол и почувствовала, что его покрывает не воск, а твердый камень.

– Подобные вещи происходят все чаще, – спокойно сказала Эгвейн, глядя на двух Желтых. – Силы Темного растут. Близится Последняя битва. Что предпринимает ваша Амерлин?

Музарин посмотрела на девушку. Высокая пожилая Айз Седай выглядела не на шутку встревоженной. Лиане подошла к Эгвейн и встала рядом с Амерлин, заставляя себя, взяв с нее пример, успокоиться. Каменная крошка продолжала осыпаться с ее платья.

– Э-э… Тебе, послушница, – произнесла Музарин, – пора вернуться в свою комнату. А ты… – Она оглядела Лиане, потом перевела взор на то, во что превратилась камера. – Нам… придется найти тебе другое место.

– И полагаю, дать мне новое платье, – произнесла Лиане, складывая руки на груди.

Музарин бросила быстрый взгляд на Эгвейн.

– Ступай, дитя мое. Тебе здесь больше нечего делать. Мы позаботимся о заключенной.

Эгвейн скрипнула зубами, но потом повернулась к Лиане.

– Будь сильной, – сказала она и быстрым шагом удалилась по коридору.

Уставшая и встревоженная появлением пузыря зла, коробящего камень, Эгвейн шла, шелестя юбками, к крылу Башни, где располагались комнаты послушниц. Что же нужно, чтобы убедить этих глупых женщин, что для пустых пререканий уже не осталось времени!

Час был поздний, и в коридорах Эгвейн встречалось мало сестер и ни одной послушницы. Мимо девушки, шурша по выложенному плитками полу мягкой обувью, торопливо прошли несколько слуг и служанок, очевидно спешивших по поздним делам. В этой части Башни жили многие, и поэтому на стенах горели тусклые лампы, дающие оранжевый свет. Мерцающее пламя отражалось в сотнях разноцветных отполированных плиток, словно в глазах, следящих за идущей по переходам Эгвейн.

В голове с трудом укладывалось, что этот тихий вечер обернулся западней, которая чуть не погубила Лиане. Если самой земле нельзя доверять, то чему можно? Эгвейн покачала головой, слишком уставшая, слишком измученная, чтобы немедленно начать искать решение. Девушка почти не заметила, когда плитки пола из серых превратились в темно-коричневые. Она просто шагала, все дальше по коридору, считая двери. Ее была седьмая…

Эгвейн встала как вкопанная, недоуменно хмурясь. Совсем недавно она видела двух Коричневых сестер – салдэйку Менадрин и Нигайн. Переговариваясь приглушенным шепотом, они проводили Эгвейн подозрительными взглядами. Что они делают в крыле послушниц?

Погодите-ка. В помещениях, отведенных послушницам, пол был не коричневым. Там должны быть невыразительные серые плитки. И двери тут в коридоре отстояли друг от друга слишком далеко. Это вообще не похоже на половину послушниц! Неужели она так устала, что забралась совершенно не туда?

Девушка повернула обратно, снова миновав двух Коричневых, потом нашла окно и выглянула наружу. Перед ее глазами, как и следовало, предстал прямоугольник белой стены Башни. Значит, она не заблудилась.

Она озадаченно обернулась, оглядывая коридор. Темноглазая Менадрин сложила руки на груди, рассматривая Эгвейн. Нигайн, высокая и худощавая, приблизилась к Эгвейн.

– Что ты забыла здесь в такое позднее время, дитя мое? – требовательно спросила она. – Тебя вызвала сестра? Тебе давно пора вернуться к себе и лечь спать.

Эгвейн, не говоря ни слова, указала на вид за окном. Нигайн недовольно повернула голову к окну и застыла, тихо ахнув. Коричневая сестра окинула взглядом коридор, потом снова посмотрела за окно, будто не в силах поверить, где она находится.

Через несколько минут всю Башню будто безумие охватило. Эгвейн, о которой все забыли, стояла у стены коридора в компании сонных, мало что понимающих послушниц, пока сестры возбужденно спорили, стараясь решить, что же следует делать. Получалось, что две части Башни поменялись местами и спящие Коричневые сестры перенеслись с верхних этажей своего крыла на нижние. Кельи послушниц оказались там, где раньше находились покои Коричневых. Никто не почувствовал ни движения, ни колебаний, и перемещение, казалось, произошло совершенно незаметно. Ровно разделенные плитки одной секции Башни без всякого шва или зазора сливались с плитками другой.

«Становится все хуже и хуже», – подумала Эгвейн. Коричневые сестры решили пока что смириться с произошедшей переменой. Нельзя же переселить сестер из их апартаментов в тесные клетушки послушниц.

Таким образом, Коричневые сестры оказались разделены – половина на новом месте, а половина в прежнем крыле, вместе с угодившими между ними комнатками послушниц. Разделение метко отражало другой незримый раскол, от которого страдали все Айя.

Вскоре совершенно измотанную Эгвейн и всех прочих отправили спать – хотя теперь, чтобы добраться до постели, ей пришлось преодолеть не одну лестницу.