Читать книгу Орел нападает. Орел и Волки - Саймон Скэрроу - Страница 20

Едва лагерь Второго легиона завиднелся вдали, с уст изможденных бойцов Четвертой когорты сорвались ликующие крики. Дуротригам и возглавляющим их друидам, надеявшимся покончить с когортой, оставалось лишь исходить злобой. Всего какой-то час марша отделял римлян от насыпного надежного вала и крепко вбитого в него частокола, суливших спасение и избавление от затянувшегося кошмара. Центурион Гортензий призвал подчиненных ускорить шаг. Но если римляне при виде лагеря воспрянули духом, то их враги преисполнились твердой решимости использовать свой последний шанс истребить когорту до того, как она достигнет убежища или соединится с посланными на подмогу войсками. Издавая ужасные вопли, варвары уже в который раз обрушились на изрядно ужавшийся римский квадрат.

Щит и меч Катона давно сделались для него тяжким бременем, вызывавшим дикую боль в перенапряженных мускулах рук. Даже разделив при виде лагеря первое общее ликование, он затем впал в отчаяние, словно застигнутый штормом моряк, принужденный взирать на близкую, но недостижимую сушу.

Не успело уныние полностью овладеть им, как громовой рев, покатившийся по флангам и подхваченный в тылу, возвестил о новом натиске дуротригов. И снова с еще большей яростью загремели удары, залязгали, сталкиваясь, клинки. Напор был таков, что римский строй дрогнул и остановился, чтобы выровнять и уплотнить местами смятую стену щитов.

Как только Гортензий удовлетворился состоянием строя, он отдал приказ продолжить движение, и квадрат опять пополз дальше, отбивая наскоки бриттов, не ослаблявших напор. Потери римлян возросли так, что на подводах, катившихся внутри периметра, уже не было места, однако остававшиеся на ногах легионеры упрямо прикрывали собой беспомощных товарищей, хотя и гибли один за одним в непрекращающемся неравном бою. Каждый толчок колеса вызывал новую волну криков и стонов, но о том, чтобы остановиться и осмотреть раны, не могло быть и речи. В столь отчаянных обстоятельствах Гортензий не имел ни малейшей возможности выделить хоть кого-нибудь для ухода за пострадавшими, и перевязывались лишь самые тяжелые раны.

Шестой центурии, защищавшей когорту по фронту, был хорошо виден лагерь. Четкие очертания его уже не очень-то изводили Катона, ибо юноша воспринимал их теперь как мираж. Миражи ведь недосягаемы. Так какая разница, где эти бритты искромсают вконец вымотавшихся легионеров? Умирать, глядя на безмятежно-спокойное римское укрепление, вроде бы даже приятней.

– Какого хрена они там делают? – прорычал Макрон, в глазах которого все это спокойствие зажгло, напротив, сердитый огонь. – Где часовые? Ослепли все они, что ли? Ну, погодите, я до вас доберусь!

Между тем медленно ползущий квадрат справа и слева короткими перебежками обгоняли тяжеловооруженные бритты, опять собиравшиеся после ночных схваток в единый кулак. Катон, не в силах препятствовать им, лишь в бессилии стискивал зубы, ибо замысел дикарей был понятен. Опередив когорту примерно на сотню шагов, вражеская пехота сплотилась, преградив дорогу, и развернулась в боевой строй, на каждом крыле которого появились небольшие скопления пращников. Туземцы, изготовившиеся к сражению, выкрикивали в адрес сближавшихся с ними римлян глумливые оскорбления.

Легионеры, успешно отбивавшиеся от дуротригов всю ночь, теперь находились на грани полнейшего изнеможения. Без малого за трое суток тяжелейшего марша вряд ли кому-то из них удалось прикорнуть дольше часа. Затуманенные, слезящиеся глаза тонули в складках грязных, осунувшихся, заросших трехдневной щетиной лиц. Крайнее напряжение бесконечного перехода добавило возраста даже безусым и безбородым юнцам, и они тоже выглядели глубокими стариками. Тыл и фланги квадрата уже не держались неколебимо, но постепенно уступали напору безжалостного врага, почуявшего наконец-то близость победы. Да и квадрат перестал быть таковым, утратив безукоризненность своей формы, однако люди, его составлявшие, не прекращали борьбу. И тут внезапно над всем скрежетом, лязгом и гомоном возвысился хриплый, надорванный голос старшего центуриона:

– Они идут, ребята! Легион идет нам на помощь!

Шагавший в первой фронтальной шеренге Катон бросил взгляд поверх бурлящей толпы бриттов и увидел вдали море солнечных бликов. Утренние лучи золотили шлемы легионеров, выходящих из южных ворот. Однако они еще только строились и находились в трех милях от прорывавшейся к ним когорты, так что подмога могла опоздать.

– Не останавливаться! – орал Гортензий. – Держать строй!

Каждый шаг теперь повышал шанс спастись, но он же и приближал возможную роковую развязку. Катон стиснул зубы и погрозил мечом клубящейся массе бриттов.

– Берегись! – крикнул Макрон. – Пращники!

Римляне едва успели прикрыться щитами, как по ним хлестнул первый вражеский залп. Варвары с оглушительным ревом устремились в атаку.

В основном ядра пращников молотили по римским щитам, но одно, просвистев над Катоном, угодило в обозного мула, выбив тому глаз и раздробив кость глазницы. Трубно взревев, мул забился в постромках, перепугав еще трех животных. Подводу повело в сторону, она столкнулась с соседней, накренилась и медленно перевернулась. Вывалившиеся из нее раненые угодили под пляшущие копыта.

Кого-то придавило бортом подводы, несчастный издал дикий вопль, захлебнулся пошедшей у него горлом кровью и испустил дух. Рев мулов рвал воздух, будоража когорту. Катона била крупная дрожь. Оказавшиеся на земле раненые пытались выбраться из-под копыт, но почти все они были затоптаны перепуганными животными. Паника разрасталась.

Еще одна повозка перевернулась, и воздух снова наполнился криками ужаса и отчаяния.

– Когорта, стой! – приказал Гортензий. – Надо унять эту долбаную скотину!

Он первым нырнул в мешанину крупов и морд, глубоко вонзил меч в горло ближнего мула и вырвал клинок. Ручьем хлынула кровь. Мул тупо воззрился на расплывавшуюся под копытами алую лужу, потом колени его подогнулись и он упал в кровь, грязь и снег.

– Убейте их всех! – выкрикнул Гортензий, и солдаты бросились к беснующимся животным.

Все было кончено в один миг, и оставшихся в живых раненых оттащили в укрытие, наспех сооруженное из уцелевших подвод. Теперь когорта не могла двинуться с места, не бросив беспомощных, потерявших возможность сражаться бойцов, и на миг Катону даже подумалось, что закосневший в своем прагматизме Гортензий вполне может на это решиться ради спасения тех, кто еще держится на ногах и способен пробиться к своим. Но нет, командир когорты остался верен кодексу чести центурионов.

– Теснее ряды! Сомкнуться вокруг подвод!

Легионеры, атакуемые с фронта, флангов и тыла, медленно пятились назад, беспрерывно нанося резкие колющие удары. Дуротриги со своей стороны рьяно крушили мечами стену щитов, постепенно, но неуклонно тесня яростно сопротивлявшихся римлян, пока те не сжались в компактную группу вокруг скопления обозных телег. Солдат, которые оступались и падали, мигом втаптывал в землю неудержимо катившийся вперед вал наступающих бриттов. Катон держался рядом с Макроном и, прикрываясь щитом, разил врагов жалящими ударами поблескивающего на солнце клинка.

– Осторожно, сынок! – крикнул Макрон. – Сзади те самые мулы!

Ноги Катона заскользили, попав в лужу крови, икры уперлись в шероховатую шкуру. По всему фронту парни Шестой тоже застопорились возле груды только что умерщвленных животных, поскольку яростный натиск варваров не позволял ни обойти этот завал, ни как-нибудь через него перебраться. С вызывающим ревом Макрон вонзил меч в лицо врага, а когда тот упал, быстро перескочил через тушу.

– Давай, Катон!

На миг оптион замер, глядя на двоих бриттов, таких же молодых, как и он, но, пожалуй, плотнее сложением. Белые кончики их пропитанных известью и потому торчащих во все стороны косм горделиво подрагивали. Один бритт держал в руках боевое копье с длинным зазубренным острием, другой был вооружен коротким римским мечом, очевидно трофейным.

Оба варвара серией ложных движений пытались отвлечь внимание чужака, в надежде, что тот зазевается и подставится под удар. Катон, перебегая взглядом с меча на копье и держа щит наготове, пока упреждал каждый выпад, но он боялся споткнуться о тушу валявшегося за спиной мула, а враги, тесня его к ней, наседали. Неожиданно сверкающий наконечник копья метнулся вперед. Катон инстинктивно отбил острие, но на долю мгновения приоткрылся.

С торжествующим воплем другой бритт послал меч прямо в незащищенный живот чужеземца, и в тот же миг чья-то рука ухватила Катона за пояс и мощным рывком перебросила через тушу животного. Меч врага не нашел цели, однако юноша так приложился всем телом к земле, что из него напрочь вышибло воздух.

– Он чуть тебя не достал! – загоготал Макрон, другим рывком ставя подопечного на ноги.

Хватаясь за грудь и пытаясь вздохнуть, Катон не мог не дивиться отличному настроению своего спасителя. Бравый центурион вел себя так, будто радовался опасности.

«Странная штука – опьянение боем», – отрешенно подумал Катон. Жаль, что осмыслить как следует этот диковинный феномен ему уже, видимо, никогда не удастся.

Бойцы Четвертой когорты в который раз инстинктивно сомкнули ряды, образовав вокруг раненых неровный эллипс. Дуротриги кишели повсюду, они яростно колотили мечами по римским щитам, полные решимости покончить с когортой прежде, чем к ней подоспеет подмога. Посланная Веспасианом колонна шла ускоренным маршем, но была все еще далеко. В ходе этой ожесточенной отчаянной схватки мозг Катона очистился от всех мыслей, а в нем самом не осталось ничего, кроме холодного, но безудержного желания отнимать жизнь у врагов, одновременно обеспечивая сохранность своей собственной жизни. Щит и меч его словно бы сделались продолжением рук, попеременно то наносивших, то отбивавших удары с эффективностью шатунов хорошо отлаженного механизма.

Зато предоставленное само себе сознание юноши непрерывно воспринимало и впитывало мельчайшие подробности боя, вплоть до самых, казалось бы, малозначащих впечатлений. От кошмарного, противно хлюпающего под сапогами месива исходил острый одуревающий запах, перед глазами метались косматые, заляпанные кровью лица, в уши били дикие крики и вопли, а под мышками постоянно гулял зимний, пробирающий до костей холодок. Катон знал, что всему этому предстояло навек осесть в его памяти, если, конечно, он останется жив.

Впрочем, шансы на то были исчезающе малыми. Дуротриги теперь все чаще выбивали легионеров из строя. Раненых приходилось оттаскивать в тыл, а убитых парней просто выталкивали вперед, чтобы те не путались под ногами и не мешали драться живым. И когорта держалась. Перед римскими щитами вырос вал мертвых тел, и варварам, чтобы добраться до неприятеля, приходилось карабкаться по трупам сородичей. Неустойчиво балансируя на расползающихся во все стороны грудах павших, они сами становились легкой добычей для жалящих выпадов, и вопли боли то и дело перекрывали стук принимающих удары щитов и лязг сталкивавшихся мечей.

В горячке боя Катон потерял всякое представление о ходе времени. Он дрался плечом к плечу с Макроном, а с другой стороны к нему пристроился новобранец Фигул. Правда, этот Фигул уже не был тем Фигулом, какого он знал. Увалень с мягкими мальчишескими чертами лица, простодушно восхищавшийся большим миром, так отличавшимся от задворков Лютеции, где ему выпало взрослеть, куда-то девался. Лоб нового Фигула прямо над глазом вспорол вражеский нож или меч, половина лица его была залита кровью. Пухлые губы свирепо щерились, взор горел бешенством. Забыв о муштре и о воинской выучке, этот большой ребенок рубил и кромсал дикарей ладным римским клинком, совершенно не предназначенным для столь дурацкой манеры ведения боя. Он открывался, он подставлялся, он взмахивал бестолково щитом, однако даже при этом дуротриги шарахались от него, устрашенные его силой и злобой. Занося меч для очередного удара, Фигул заехал Катону локтем в нос, и, прежде чем тот почувствовал боль, перед глазами его расцвела белая вспышка.

– Коли, а не руби! – крикнул Катон Фигулу в ухо.

Однако рассерженный новобранец был глух к голосу здравого смысла. Он нахмурился, встряхнул головой и с утробным рыком снова ринулся в самую гущу схватки. Тут подскочивший бритт замахнулся на Катона длинной двуручной секирой. Оптион мигом пал на колени, стиснул зубы и приготовился принять удар на щит.

Лезвие рассекло дерево и врезалось в грудь валявшегося в грязи мертвеца. Инерция удара швырнула варвара прямо на острие меча юноши, пронзившего ему сердце. Дикарь повалился на бок, увлекая с собой застрявшее в его теле оружие, а Катон подхватил с земли первое, что подвернулось под руку, – непривычный для него длинный кельтский меч с богато отделанной рукоятью. Оптион не был обучен обращению с таким видом оружия, а орудовать им как коротким клинком не представлялось возможным.

– Ну давайте, подонки! – ревел Макрон, хищно присматриваясь к ближайшему бритту. – Давайте, кто храбрый? Чего ждете, вонючие придурки?!

Катон рассмеялся, но тут же умолк, уловив в своем смехе истерическую нотку. Он потряс головой, отгоняя неожиданное головокружение, и приготовился продолжить бой.

Но ничего в этом роде от него не потребовалось. Ряды дуротригов на глазах стали редеть, истончаться. Варвары больше не размахивали оружием, не кричали, они понемногу откатывались назад и останавливались шагах в тридцати от удивленно взирающих на них римлян. Постепенно между дуротригами и римской линией обороны образовалась нейтральная полоса, усыпанная оружием и телами. Тут и там стонали и корчились раненые. Легионеры молчали, ожидая, что выкинут бритты.

– Что происходит? – спросил Катон в неожиданно воцарившейся тишине. – Что они затевают?

– Забыли нас, на хрен, предупредить, – буркнул Макрон.

Затем послышался топот, и вперед выбежали лучники с пращниками. После короткой паузы откуда-то из-за рядов дуротригов прозвучал громкий приказ.

– Сейчас нас угостят дождичком, – пробормотал Макрон и, обернувшись к своим людям, прокричал: – Всем укрыться! Будет обстрел.

Легионеры присели, съежились и накрылись полуразбитыми щитами. Раненым оставалось лишь вжиматься в подводы и молить богов о спасении. Щит Фигула был поставлен чуть косо, и, рискнув выглянуть в щель, Катон увидел лучников, натягивавших тетивы. Прозвучал второй приказ, и дуротриги обрушили на римлян шквал стрел и ядер. Вдогон этой туче летели подобранные с земли копья и даже камни: не только стрелки, но и каждый бритт стремился внести свою лепту в уничтожение ненавистных захватчиков.

Катон сжался в комок под своим расщепленным щитом, содрогавшимся от смертоносного града, молотившего по всему без разбора. Выглянув из-под края щита, юноша поймал взгляд Макрона, скорчившегося в своем укрытии, как и он сам.

– Лупит без продыху, а? – подмигнул ему центурион.

– А когда в армии было иначе? – попробовал отшутиться Катон, заражаясь бесстрашием командира.

– Не переживай, сынок. Думаю, этот дождик пройдет.

Но внезапно обстрел усилился, и Катон опять замер в мучительном ожидании неизбежного. Стрелы, которая с ним покончит, или того же ядра. Каждый новый прожитый миг теперь им воспринимался как чудо. Затем в мгновение ока смертоносный град стих. Повисла странная тишина. Зазвучали вражеские боевые рога, и Катон ощутил снаружи какое-то шевеление, но высунуться не посмел, боясь вновь превратиться в мишень.

– Готовьтесь, ребята! – надсадно прокаркал где-то рядом Гортензий. – Сейчас они снова попробуют нас сокрушить. Ждите команды, потом разом вскакивайте – и мы дадим им отпор.

Однако атаки не последовало: звеня оружием и стуча древками копий, дуротриги вдруг отхлынули от защищаемых римлянами позиций и потянулись на юг. Постепенно они ускоряли шаг, потом побежали. Легковооруженные пехотинцы, составлявшие арьергард войска варваров, тревожно оглядывались на бегу.

Макрон осторожно поднялся на ноги, глядя вслед отступающим бриттам.

– Ну, чтоб вам…

Он неторопливо вложил меч в ножны и поднес ладони ко рту:

– Эй, вонючки, куда же вы?

– Командир, – обеспокоенно встрепенулся Катон. – Ты что, рехнулся?

Между тем примеру «рехнувшегося» Макрона последовали и другие легионеры, так что вдогонку дуротригам, уже переваливавшим через гребень холма, понеслись свист, улюлюканье и брань. А по прошествии еще пары мгновений хор насмешек утих, заглушенный криками ликования.

Катон обернулся, увидел приближающуюся колонну легионеров, и его захлестнула волна радостного облегчения. Осев на землю, юноша бросил меч и щит, уронил голову на руки, закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем открыть их снова. Из первой шеренги римлян вырвался человек и быстрым шагом поспешил к месту сражения. Катон узнал его. Это был префект лагеря Секст. Грубое, словно вырубленное из камня лицо старого воина неожиданно дрогнуло. Сделав еще шаг-другой, Секст остановился и, ошеломленный увиденным, покачал головой.

Тела убитых десятками валялись повсюду и грудами громоздились вокруг удерживаемых когортой позиций. Сотни стрел торчали из земли, из трупов, из римских щитов, по большей части размолоченных так, что они уже не подлежали восстановлению. Но эти расщепленные, пришедшие в негодность щиты шевелились, а из-под них, пошатываясь, выбирались окровавленные, изможденные легионеры. Центурион Гортензий протолкался навстречу префекту лагеря и поднял, салютуя, руку:

– Славное утречко, командир. Ты поспел как раз вовремя.

Секст, не поведя бровью, пожал грязную, покрытую запекшейся кровью ладонь боевого товарища. Потом он подбоченился и, кивнув в сторону уцелевших бойцов Четвертой когорты, сказал:

– Ну и как, на хрен, прикажешь к этому относиться? Похоже, мне придется на месяц запрячь твоих инвалидов в нестроевые работы.

Фигул, стоявший рядом с Катоном, глядя, как выделываются друг перед другом начальники, помолчал, а потом плюнул на землю и пробормотал в их адрес нечто нелицеприятное.