Читать книгу Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года - Сергей Чупринин - Страница 25

2 декабря. В «Литературной газете» (с. 3) статья Валерия Друзина «К спорам о поэзии» – резкая полемика с ранее напечатанными в газете статьями Ильи Сельвинского и Ольги Берггольц.

6–8 декабря. В Москве трехдневное совещание писателей, посвященное подготовке ко Второму всесоюзному съезду ССП.

Три дня, – рассказывает Владимир Луговской в письме к Александру Фадееву, – просидел я на этом мрачном торжище, именуемом Московским совещанием.

«Унд?» – как сказал Всеволод Иванов германскому послу графу фон Шулленбургу.

«Унд?» О литературе было говорено с гулькин нос или еще более мелкий голубиный предмет. Шло перемывание костей и всяческое пускание черной венозной крови. Некоторые кропускатели типа Злобина лежат сейчас с кислородными подушками (А. Фадеев. Письма и документы. С. 294).

Выступая с докладом на трехдневном отчетно-выборном собрании Ленинградской организации ССП, Всеволод Кочетов подверг резкой критике попытки некоторых литераторов ликвидировать творческие секции ССП и всю творческую работу Союза перенести на так называемые производственные площадки. Эти проекты, как доказывал докладчик, рассчитаны на ликвидацию единого Союза советских писателей и возрождение групповщины, от которой 20 лет назад партия помогла писателям избавиться.

Лишенный творческих секций, – говорил Кочетов, – Союз действительно превратится в литературный департамент; который не в силах будет влиять на монополистические группки при издательствах и журналах… Мы знаем, к чему пришло дело на «производственной площадке» журнала «Октябрь» из‐за того, что т. Панферов творческую работу оторвал от Союза. Мы знаем и другой пример, пример того, как на «производственной площадке» журнала «Новый мир» возникла и стала активно осуществляться идея пересмотра основных принципов развития нашей советской литературы.

На собрании против Кочетова открыто не выступил никто, однако при тайном голосовании его даже не выбрали в правление.

Повеяло первым ветром освобождения, – рассказывает Елена Кумпан, – и в Ленинграде <…> решили попробовать провалить Кочетова. Не думаю, чтобы об этом заранее договаривались. Время было не то. Но, видимо, ненависть к нему была так велика, что это получилось стихийно. Заседание шло очень долго. Еще дольше работала счетная комиссия. Она пересчитывала результаты несколько раз, чтобы, не дай бог, не ошибиться. Народ изнывал, слоняясь по коридорам, но не расходился. В воздухе пахло переменами». К своему рассказу Е. Кумпан добавляет выразительную деталь из воспоминаний Лидии Гинзбург, которая, «слоняясь в ту ночь по коридорам, <…> наткнулась на Кочетова, который, конечно, понимал, что его проваливают. <…> И Л. Я. на всю жизнь запомнила его лицо в тот момент и – справедливо будет сказать – содрогнулась. Выражение лица его было полно такой мстительности, злобы и отчаяния, что Лидия Яковлевна не могла стереть это впечатление из своей памяти до конца своей жизни <…> (Е. Кумпан. С. 123–124).

В результате первым секретарем Ленинградской писательской организации был избран Александр Прокофьев, а Всеволод Кочетов в 1955 году вынужден был уехать в Москву, где стал главным редактором «Литературной газеты».

10 декабря. Константин Симонов вносит в ЦК КПСС предложение назначить Николая Грибачева главным редактором создающегося журнала «Москва», а Владимира Ермилова – главным редактором предполагавшегося к изданию журнала «Вопросы теории и истории литературы» (В. Огрызко. Советский литературный генералитет. С. 646, 847).

Эти предложения поддержаны не были. Первым редактором журнала «Москва», учрежденного только в 1957 году, станет Николай Атаров, а журнал «Вопросы литературы», созданный тоже в 1957 году, возглавит Александр Дементьев.

11 декабря. Из дневника Сергея Дмитриева:

Маленков принял патриарха Московского и всея Руси Алексия. Этот факт нужно, кажется, ставить в связь с такими фактами, как: обострение международной обстановки и усиление угрозы войны; требования об усилении внимания в литературе и искусстве к военной тематике; недавнее постановление ЦК КПСС об ошибках в антирелигиозной пропаганде. Всепрощение и единство, героическое прошлое и советский патриотизм, церковь и т. д. – все снова будет пущено в ход (и уже начинает пускаться в ход) одновременно с ухудшением международной обстановки (Отечественная история. 1999. № 6. С. 132).

13 декабря. Встреча руководителей Коммунистической партии и Советского государства с писателями в связи с предстоящим II Всесоюзным съездом советских писателей.

Конечно, я не обольщался относительно этой встречи, – 14 декабря записал в дневник Александр Твардовский, – и малой надежды не имел, что тут-то и свершается нечто решающее в нашем деле, но всё же испытал чувство вроде утраты какой-то хоть и слабой иллюзии, а вместе с тем и облегчения: мы сами по себе – и слава богу.

За столом Президиума сидели люди большого государственного дела и всемирной ответственности, люди эти не знатоки нашего дела, но они и не притворялись таковыми, они были скромны, внимательны, осторожны и сдержанны в репликах. Они ждали конкретных просьб, того, в чем они могли бы тотчас помочь. А тут бросились десятки охотников поораторствовать у них перед глазами в течение 10 минут, напомнить о себе, образованность показать, оправдаться в том, в чем их обвиняют у нас, щегольнуть, нанести кому-то рассчитанный удар или укол. <…>

Жаль Шолохова. Он выступал постыдно, каким-то отголоском проработок космополитов звучали его напоминания Эренбургу о том, что тот писал в 21 г. и издавал в Риге, что тот принижает русских людей и, наоборот, возвеличивает евреев70.

Ах, не тебе, не тебе, Михаил Александрович, говорить эти слова (А. Твардовский. Дневник. С. 162).

А вот как излагает этот инцидент сам Илья Эренбург:

Накануне открытия съезда в Центральный Комитет пригласили сотню писателей, в том числе и меня. Выступили многие писатели с самыми различными оценками современной литературы. Последним в списке был крупный писатель, неизменно причисляемый к классикам советской литературы. <…> Этот писатель нападал на мою «Оттепель», вынув из кармана листок, он прочел мои стихи, написанные весной 1921 года:

…Но люди шли с котомками, с кулями шли и шли

и дни свои огромные тащили как кули.

Раздумий и забот своих вертели жернова.

Нет, не задела оттепель твоей души, Москва!

Стихи эти, слабые, как и другие. Написанные мной в то время, не содержали криминала, а вырванные из книжки строки прозвучали иначе, и оратор легко связал их с повестью «Оттепель». Однако главный сюрприз был впереди: писатель-классик, припомнив мой давний роман «В Проточном переулке», сказал, что в нем я изобразил дурными русских людей, а героем показал еврейского музыканта Юзика. <…> Поэт А. И. Безыменский потребовал слова. Н. С. Хрущев ответил, что совещание кончилось. <…> Я позвонил П. Н. Поспелову и сказал, что не хочу идти на съезд. Петр Николаевич ответил, что двум товарищам (классику и Безыменскому) указано на недопустимость их поведения, а мое отсутствие будет плохо истолковано (И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. Т. 3. С. 361, 362).

14 декабря. Откликом «Ждем решения коренных вопросов» в «Литературной газете» в борьбу против вредной статьи Владимира Померанцева включился и Валентин Катаев:

Откуда эти теорийки «искренности в литературе», от которых за версту разит давно уже похороненной идеалистической «теорией живого человека» недоброй памяти рапповских времен?

Хорошо, что подлинная партийная критика вовремя вскрыла гнилую сущность подобных выступлений, а общественность единодушно их осудила. Но сделаны ли из этого прискорбного происшествия надлежащие выводы? Мне думается, что не сделаны (с. 2).

До 15 декабря. В преддверии II съезда советских писателей Борис Зайцев по «Радио „Освобождение“»71 обратился к своим коллегам из СССР:

Мы с вами живем в разных мирах. У вас есть родина, есть великий народ… Зато у нас есть свобода. Вероятно, мы, зарубежные русские писатели, ведем скромное существование, но свобода наша ничем не скована… От всего сердца я желаю вам на этом съезде совершить хотя бы первый шаг к свободе, ибо без свободы ничего нельзя создать… И дай Бог тем из вас, кто отмечен талантом, обрести все необходимые условия для его развития72 (цит. по: А. Колчина. Иностранное радиовещание на территории СССР <…> // Оттепель. 2017. С. 324).

На это обращение в своей заключительной речи на съезде откликнулся Алексей Сурков:

Не молчат и враги нашей страны и нашей литературы. По случаю нашего съезда был вытащен из ящика с литературным мусором белоэмигрант Борис Зайцев, который прошамкал у белогвардейского микрофона слова ядовитой бессильной злобы заокеанских «защитников свободы» и по совместительству друзей фашизма Чан Кай-ши, Ли Сын Мана и прочей нечисти (Второй Всесоюзный съезд советских писателей. 15–26 декабря 1954 года: Стенографический отчет. С. 576).

15 декабря. В Большом Кремлевском дворце открывается II Всесоюзный съезд советских писателей.

Вступительное слово произнесла Ольга Форш, предложившая почтить вставанием память И. В. Сталина и «дорогих нам людей», которых уже «нет среди нас» (Там же. С. 3). Приветствие ЦК КПСС съезду писателей огласил секретарь ЦК П. Н. Поспелов. С докладом «О состоянии и задачах советской литературы» выступил Алексей Сурков, который, подчеркнув, что «мы будем бороться против тлетворного космополитизма – отвратительной идеологии поджигателей войны», в то же время заявил:

Никому из честных советских литераторов, совершивших ошибки космополитического порядка, критики они или писатели, не закрыта возможность, пересмотрев свои ошибочные позиции, плодотворно и дружно работать со всей семьей советских литераторов на благо нашей литературы (Там же. С. 32).

Серьезной критике в докладе подвергнуты повесть Ильи Эренбурга «Оттепель», роман Веры Пановой «Времена года» за то, что их авторы «встали на нетвердую почву абстрактного „душеустроительства“» (Там же. С. 27–28); статьи, появившиеся перед съездом в «Новом мире» и единодушно осужденные литературной общественностью, авторы которых пытались «атаковать основные позиции нашей литературы с нигилистической „платформы“»73 (Там же. С. 32); деятельность Сергея Михалкова, который «в последнее время опубликовал в печати, поставил на сцене целый ряд недоработанных, слабых произведений» (Там же. С. 33) и т. д.74

Из дневника Любови Шапориной:

Ахматова сказала мне, что у писателей существует теперь фонд для помощи возвращающимся товарищам (Л. Шапорина. С. 277).

16 декабря. Второй день съезда писателей.

С содокладами выступают Борис Полевой («Советская литература для детей и юношества») и Самед Вургун («О советской поэзии»). Доклад мандатной комиссии прочел Лев Никулин, заявивший, что 738 делегатов съезда представляют 3695 писателей, в том числе членов союза – 3142, кандидатов – 553.

В содокладе Константина Симонова «О современной художественной прозе» были осуждены как «повышенный интерес к одним теневым сторонам жизни», так и «ложное приукрашивание» (Второй Всесоюзный съезд советских писателей. С. 99). Конкретные претензии высказаны в связи с «Оттепелью» Ильи Эренбурга, «Временами года» Веры Пановой, романами Федора Панферова, «Кавалером Золотой Звезды» и «Светом над землей» Семена Бабаевского, «Матросами» Аркадия Первенцева, новыми произведениями Георгия Гулиа, Янки Брыля, Эммануила Казакевича, Георгия Шолохова-Синявского, Ефима Пермитина, В. Каверина. Критике подверглись «вульгаризаторские рассуждения» Ефима Добина и Александра Белика, «теория бесконфликтности», которую отстаивали Иван Рябов и Аркадий Эльяшевич.

Секретариат ЦК КПСС принимает решение об издании с июля 1955 года ежемесячного журнала «Иностранная литература». Главным редактором утвержден Александр Чаковский.

Умер писатель Михаил Эмануилович Козаков (род. в 1897).

Его, – записывает 6–8 августа 1955 года ленинградец Евгений Шварц, – обидели глубоко, что он, старый писатель, не был выдвинут в депутаты на съезд. <…> Были озабочены и все мы <…> тем, что каждый из нас, занимающий дома определенное место, тут <на съезде в Москве> делался одним из многих, из таких, которых легко затоптать в предсъездовской суете. Что мы не генералы, мало беспокоило нас дома. <…> А здесь создавалось множество мельчайших забот и неудобств. Эта неожиданная чувствительность огорчала и казалась постыдной не менее, чем сами мелкие уколы. <…> Оставил свое председательское место на съезде Фадеев, стоял у гроба в почетном карауле <…> А съезд продолжался без живых и мертвых. Там, в перегретых залах Дома Союзов, слонялись делегаты. Прожектора оскорбительно лупили прямо по глазам и меркли, будто насытившись. А здесь Федин, говоря надгробную речь, вдруг стал останавливаться после каждого слова. <…> трудно, стоя у гроба, не думать и о своем возрасте, и о своей судьбе (Е. Шварц. Телефонная книжка. С. 198, 199).

17 декабря. Третий день съезда писателей.

Георгий Марков: «Позвольте мне, рядовому советскому писателю, приехавшему на этот съезд с берегов далекой Ангары, от лица всех моих товарищей по работе, да и от лица всех присутствующих в этом зале, передать Центральному Комитету партии, Советскому правительству нашу глубокую, сердечную благодарность за заботу о советской литературе и писателях» (Второй Всесоюзный съезд советских писателей. С. 119).

Микола Бажан: «Коммунистическая партия помогла украинской советской литературе вскрыть и разгромить националистические осиные гнезда, но пережитки националистической идеологии, как и тенденции растленного космополитизма, давали себя знать даже и в последние годы, проявляясь в творчестве отдельных украинских поэтов, прозаиков, литературоведов. Они возможны и в дальнейшем, эти проявления наиболее живучих и вредоносных пережитков буржуазной идеологии» (Там же. С. 129).

Илья Эренбург (встреченный продолжительными аплодисментами): «Общество, которое развивается и крепнет, не может страшиться правдивого изображения: правда опасна только обреченным.

Правдивость в нашей литературе не расходится с партийностью, а тесно с ней связана» (Там же. С. 143).

Валентин Катаев: «Лично я – формально писатель беспартийный. Но уже в течение многих и многих лет я не отделяю себя от партии.

<…> Долгие годы дружбы с Маяковским и Демьяном Бедным укрепили во мне глубочайшее убеждение, что для того, чтобы написать что-либо порядочное, полезное для народа, нужно твердо стоять на идейных позициях коммунизма. Когда это чувство партийности во мне ослабевало, я писал плохо, когда чувство партийности во мне укреплялось, я писал лучше» (Там же. С. 164–165).

18 декабря. Четвертый день съезда писателей.

Содоклад «О советской драматургии» произносит Александр Корнейчук, подчеркнувший, что,

наряду со всемерной поддержкой разнообразных и плодотворных направлений в нашем искусстве, должна не ослабевать борьба с пустым и опасным оригинальничанием, с любыми попытками протащить под флагом многообразия форм нашего искусства буржуазный космополитизм, формализм и натурализм (Там же. С. 188).

С содокладом «О советской кинодраматургии» выступает Сергей Герасимов75. В прениях принимает участие, в частности, В. Каверин, который поддержал такие книги, как «Люди с чистой совестью» П. Вершигоры, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, «Сердце друга» Э. Казакевича и «не получивший еще должной оценки талантливый роман Гроссмана „За правое дело“» (Там же. С. 169). В выступлении В. Каверина нарисована картина будущего советской литературы:

Я вижу литературу, в которой редакции смело поддерживают произведения, появившиеся в их журналах, отстаивая свой самостоятельный взгляд на вещи и не давая в обиду автора, нуждающегося в защите. <…>

Я вижу литературу, в которой любой, самый влиятельный отзыв не закрывает дорогу произведению, потому что судьба книги – это судьба писателя, а к судьбе писателя нужно относиться бережно и с любовью.

Я вижу литературу, в которой личные отношения не играют ни малейшей роли, в которой появления Суровых даже вообразить невозможно. <…>

Я вижу литературу, в которой приклеивание ярлыков считается позором и преследуется в уголовном порядке, которая помнит и любит свое прошлое. Помнит, например, что сделал Юрий Тынянов для нашего исторического романа и что сделал Михаил Булгаков для нашей драматургии.

Я вижу литературу, которая не отстает от жизни, а ведет ее за собой (Там же. С. 170).

В этот же день Определением Главной военной прокуратуры СССР реабилитирован (посмертно) Исаак Эммануилович Бабель.

Получив справку о том, что «приговор Военной Коллегии от 26 января 1940 года в отношении Бабеля И. Э. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело о нем за отсутствием состава преступления прекращено», Антонина Пирожкова спросила о судьбе Бабеля.

И, – говорится в ее воспоминаниях, – человек, который выдал мне справку, взял ручку, на полях лежавшей на столе газеты написал: «Умер 17 марта 1941 года от паралича сердца» – и дал мне это прочесть. А потом оторвал от газеты эту запись и порвал ее, сказав, что в загсе своего района я получу свидетельство о смерти (А. Пирожкова. С. 422).

Международная Сталинская премия «За укрепление мира между народами» присуждена 9 лауреатам, среди которых Бертольд Брехт и Николас Гильен.

19 декабря. Пятый день съезда писателей.

Содоклад Павла Антокольского, Мухтара Ауэзова и Максима Рыльского «Художественные переводы литератур народов СССР» прочел П. Антокольский.

Валентин Овечкин, выступая в прениях, осудил практику ежегодного присуждения Сталинских премий и для укрепления связей литературы с жизнью призвал писателей к переезду из столицы в провинциальные города, районные центры и села. Резкой критике подвергся К. Симонов, который как редактор «Литературной газеты» и «Нового мира» печатал статьи, «где путались все критерии и среднее и слабое превозносилось до небес» и который «лично» превознес «до небес пьесу Л. Зорина, очень плохую, и политически вредную, и в художественном отношении беспомощную» (Второй Всесоюзный съезд советских писателей. 15–26 декабря 1954 года: Стенографический отчет. С. 252).

И не считаете ли вы, товарищ Симонов, что вы лично тоже обижены критиками, то есть обижены в сторону излишнего, безудержного захваливания и перезахваливания всего содеянного вами в литературе по всем жанрам, в которых вы работаете? Ведь, право же, если суммировать все, что было написано, сказано о вас, все то, что вам выдано, – никто из старых русских, самых великих, никто из современных писателей такого не удостаивался. Не кажется ли вам, что этого все же многовато? <…>

Теперь уж народ ждет от вас, что вы в дальнейших своих работах поднимете свое творчество, подтянете его к уровню того, что было выдано вам раньше, так сказать, авансом (Там же).

20 декабря. Шестой день съезда писателей.

Маргарита Алигер говорит о праве критиков на самостоятельное мнение и ошибки, о самодовольстве в творческой среде.

Мне кажется, что, пожалуй, самым ярким примером самодовольства в литературе можно считать эпизод из романа Бабаевского «Свет над землей», в котором приехавший в город Сергей Тутаринов приходит в театр и смотрит на сцене не Гоголя и не Шекспира, которые могли бы его заставить его отвлечься от собственной личности и поразмыслить о многом, а инсценировку романа «Кавалер Золотой Звезды» с главным героем Сергеем Тутариновым…

В неудачах советской литературы, по мнению М. Алигер,

виноваты общие условия литературной жизни, обстановка, сложившаяся в последние годы в Союзе писателей, где творческий разговор подменялся нередко стучанием кулаком по столу, а всякое раздумье, попытка по-своему осмыслить и решить тот или иное вопрос, всякое доброе критическое намерение сразу именовались разными страшными словами. Литература наша очень устала от страшных слов, от стучания кулаком по столу, от командования и проработки, с одной стороны, и от парадной шумихи, снижения качественных требований, самодовольства и успокоенности, с другой. Литературе нашей все это категорически противопоказано, и она с этим мириться больше не хочет (Там же. С. 282).

Михаил Соколов защищает С. Бабаевского от резкой критики в содокладе К. Симонова.

Это слишком большое расточительство – списывать «в расход» достижения нашего хозяйства – и ничего хорошего принести не может. <…> Этого никому не надо. Надо критиковать наши недостатки самым решительным образом, но надо дорожить писателями и помогать друг другу в работе, чтобы лучше писать книги, которых ждет от нас народ. До сих пор же было известно, в частности, что народ учится жить по книгам Бабаевского, хотя они и содержат ряд недостатков (Там же. С. 291).

Мирза Ибрагимов резко критикует выступление В. Овечкина на съезде, предполагая, что, «видимо, кое-кто, в том числе небезызвестный Померанцев, преподнесли т. Овечкину слишком усиленную дозу хвалы, вызвали в нем некоторые симптомы самомнения» (Там же. С. 295). Оратор напомнил, что В. Овечкин,

которого Померанцев пробовал использовать в качестве оружия в своих руках, в качестве козыря в фальшивой игре, до сегодняшнего дня ничем и никак не определил свое отношение к статье Померанцева <…> Согласен ли т. Овечкин с Померанцевым в том, что он, Валентин Овечкин, является единственным искренним, правдивым писателем во всем Советском Союзе, или он считает это утверждение ложью, клеветой на нашу прекрасную советскую литературу? (Там же. С. 295, 296).

С содокладом «Об основных проблемах советской критики» выступает Борис Рюриков, подвергший критике как «вульгарный социологизм», так и «эстетский нигилизм», который «нашел свое выражение в выступлениях группы театральных критиков, космополитические тенденции которых осудила партийная печать» (Там же. С. 309), а также в ряде статей, опубликованных недавно «Новым миром».

20–26 декабря. Фестиваль китайских фильмов в Москве, Ленинграде и столицах союзных республик.

21 декабря. Седьмой день съезда писателей.

Александр Яшин выступает против лакировки в искусстве и защищает К. Симонова от «бестактных» выпадов В. Овечкина.

Мы больше сделали бы для партии, для народа, если бы глубже чувствовали свою ответственность за все стороны жизни в стране и ни при каких обстоятельствах не прятали голову под крыло.

Мне кажется, что Александр Твардовский, который в эти годы, к глубокому сожалению, вообще перестал писать о советской деревне, поступил именно так – он спасовал перед сложной обстановкой, создавшейся в ряде наших колхозов после войны, спрятал свою голову под крыло.

И поэтому мы все были особенно благодарны писателям Валентину Овечкину, Владимиру Тендрякову, Сергею Антонову, Анатолию Калинину, которые первые начали искупать нашу общую вину перед народом и партией, найдя путь для честного, прямого и страстного разговора о новых противоречиях и контрастах в колхозной деревне (Там же. С. 340).

Ольга Берггольц замечает:

Мне кажется, что одна из первых причин отставания не только поэзии, но и драматургии и критики состояла в том, что оценка художественных произведений проводилась зачастую не с идейно-эстетических позиций, не с позиций мастерства и художественности, а совсем с других позиций, нередко конъюнктурных (Там же. С. 344).

Поэтому и превозносились роман Федора Панферова «В стране поверженных», пьеса Сурова «Зеленая улица» и не замечалась драматургия Михаила Светлова и Е. Л. Шварца.

Семен Кирсанов подвергает резкой критике поэму А. Софронова «Батожок», стихи Н. Грибачева и Л. Ошанина.

Михаил Шолохов (длительные, бурные аплодисменты, все встают)76 заявляет:

Спору нет, достижения многонациональной советской литературы за два истекших десятилетия действительно велики, вошло в литературу немало талантливых писателей. Но при всем этом остается нашим бедствием серый поток бесцветной, посредственной литературы, который последние годы хлещет со страниц журналов и наводняет книжный рынок (Там же. С. 374).

Издевательски острой критике подвергнуты главный редактор «Литературной газеты» Б. Рюриков: «И чем меньше будет в редакциях газет и журналов робких Рюриковых, тем больше будет в печати смелых, принципиальных и до зарезу нужных литературных статей» (Там же. С. 375) и, в особенности, К. Симонов:

Чему могут научиться у Симонова молодые писатели? Разве только скорописи да совершенно не обязательному для писателя умению дипломатического маневрирования. <…>

Не первый год пишет т. Симонов. Пора ему уже оглянуться на пройденный им писательский путь и подумать о том, что наступит час, когда найдется некий мудрец и зрячий мальчик, который, указывая на т. Симонова, скажет: «А король-то голый!» Неохота нам, Константин Михайлович, будет смотреть на твою наготу, а поэтому, не обижаясь, прими наш дружеский совет: одевайся поскорее поплотнее да одежку выбирай такую, чтобы ей век износу не было!77 (Там же. С. 377).

«По старой дружбе» претензии высказаны и И. Эренбургу:

Вот, в частности, он обиделся на Симонова за его статью об «Оттепели». Зря обиделся, потому что, не вырвись Симонов вперед со своей статьей, другой критик по-иному сказал бы об «Оттепели». Симонов, по сути, спас Эренбурга от резкой критики78 (Там же)79.

22 декабря. Восьмой день съезда писателей.

Федор Гладков:

Как ни тяжело мне было подниматься на эту трибуну, но долгом своей совести, партийным своим долгом я считаю, что необходимо выступить против непартийной по духу и, я бы сказал, мелкотравчатой речи т. Шолохова. <…>

За двумя-тремя верными мыслями, высказанными т. Шолоховым в форме плоского остроумия, следовали совсем неприличные выпады против отдельных лиц, весьма похожие на сплетню или на сведение личных счетов80 (Там же. С. 401).

Мирзо Турсун-заде:

…я не согласен с высказыванием Шолохова на нашем съезде, в котором он представил нашу литературу как состоящую в основном из серых, слабеньких произведений. <…> Мы не отрицаем, что в какой-то степени наша литература засорена серенькими сочинениями, но это не может затмить десятки, сотни талантливых произведений, составляющих сокровищницу советской литературы. <…>

Не на пустом месте вырос талант Шолохова (Там же. С. 411).

С докладом «Современная прогрессивная литература мира» выступает Н. Тихонов.

23 декабря. Девятый день съезда писателей.

Всеволод Кочетов:

Призыв отбросить всякую борьбу в литературе лишь только потому, что якобы эта борьба основана на вкусах и больше ни на чем, – это явно неверный призыв, это призыв на ложный и вредный путь. Даже о вкусах и то мы обязаны спорить. А тем более об объективно живущих в наших произведениях недостатках и ошибках. В наши произведения пробираются не только художественные недостатки, но и идейные просчеты. Как же о них молчать? (Там же. С. 450).

Николай Грибачев:

Очевидно, кое-кому хочется свести понятие лирики к бытовщинке, к мелкому копанию в самом себе. Недаром же не включают некоторые товарищи в понятие лирики стихи на политические, гражданские, злободневные темы, а изображению, которое предполагает метод социалистического реализма, противопоставляется подкрашиваемый и подпираемый тысячами оговорок термин самовыражение, против которого возражал еще Маяковский (Там же. С. 497).

Константин Федин (аплодисменты, все встают):

Поставленный Шолоховым главный вопрос остался в его речи без ответа. Зато у многих создалось впечатление, что мешающая работе Союза писателей и жизни литератора групповщина превращена теперь в дубину, которой устрашающе размахивает даже выдающийся и общепризнанный русский советский писатель. После речи Шолохова мы будем бояться собираться в одной комнате больше двух писателей вместе. Будем бояться, что на съезде с нами начнут разговаривать таким языком, каким говорил Шолохов с Симоновым (Там же. С. 504).

Александр Фадеев (продолжительные аплодисменты, все встают):

Конечно, не так уж сильны в нашей литературе буржуазные националисты, космополиты, сторонники «искусства для искусства», но их идеология отражает враждебную нам идеологию империализма. <…> Необходимо, чтобы все мы помнили, что борьба с проявлениями национализма и космополитизма, с обывательщиной, безыдейностью, упадочничеством, которую мы вели на протяжении ряда лет, была справедливой борьбой, и если бы мы не проводили ее со всей решительностью, наши идейные противники могли бы принести большой вред развитию советской литературы (там же, 507).

Вместе с тем, как замечает А. Фадеев,

известно, например, что перегибы в критике действительно серьезных ошибок писателя Гроссмана в его романе «За правое дело» были в первую очередь допущены нашей печатью. <…> я до сих пор жалею, что проявил слабость, когда в своей статье о романе, поддержав не только то, что было справедливым в критике в адрес этого романа, а и назвал роман идеологически вредным. В известной мере я исправил эту свою ошибку тем, что вместе с Военным издательством оказывал помощь Гроссману в его работе над романом и довел дело до конца, т. е. до выхода романа в свет, когда ошибки его в основном и главном были исправлены (Там же. С. 511).

Доклад «О новом Уставе Союза писателей» прочел Леонид Леонов.

24 декабря. Десятый день съезда писателей.

25 декабря. На закрытом заседании II съезда писателей приняты резолюции по докладам Алексея Суркова и Николая Тихонова и содокладам, обсужден новый Устав Союза писателей, проведены путем тайного голосования выборы нового состава правления и ревизионной комиссии.

26 декабря. Заключительное заседание съезда писателей.

Комментарий Александра Твардовского (27 декабря 1954 года):

Две недели съезда, который сам себя съел, т. е. изжил, обнаружил свою никчемную громоздкость, которая стала очевидной даже для тех, кто, может быть, ждал от него чего-нибудь. <…>

И вместе со всем тем, что изнуряло душу все эти дни, что обрыдло, как гнусный голос Суркова, – освобождение. Ничего этого не страшно, ничего и не нужно, раз нельзя переиначить. Остается делать дело, искать радость в нем только, не тешиться иллюзиями (А. Твардовский. Дневник. С. 164).

Нужен ли съезд? – задавался вопросом и Давид Самойлов. – Об этом спрашивают себя и друг друга. Ждали каких-то новых слов, новых принципиальных решений. Их не было. Другие ожидали официального парада. Этого тоже не вышло. Разыгралась кое-какая драчка, размежевались какие-то группы, наметились какие-то мнения.

Никого сильно не били, не уничтожали. И это благо. Тон царил если не благородный, то сдержанный. Даже Софронов (каков!) и тот требовал дружеской критики. Но свежее, мощное слово не прозвучало. Кто мог произнести его? Фадеев? Слишком много грязных дел так или иначе связаны с ним. Есть мнение, что без него было бы хуже. Может быть. Но на роль героя он не годится. Симонов? И он потерял право на свежее слово. А ведь сколько времени держался в рамках порядочности. Не выдержал, испугался, кишка тонка оказалась. Либерал – он всегда либерал. Он делает добро, покуда это ему ничем не грозит, фрондирует до первого окрика. Федин? Он не борец, тихий интеллигент. Не ему формулировать политические идеи, не ему вести за собой. Эренбург? За него многие из читателей. Но смог бы он говорить от имени литературы, когда такие люди, как Шолохов, говорят о нем с пренебрежением и враждой. Леонов?..

Один Шолохов обладает достаточным авторитетом, силой гения, бесспорностью содеянного. Но великий писатель не сумел быть великим человеком. <…> Кто еще из великих русских писателей вел бы себя так мелко и недостойно?

Итак, простое, откровенное и смелое слово не было сказано. Значит ли это, что съезд не удался, вовсе не сыграл положительной роли? Нет. <…>

На съезде ясно выявилось, пусть не сформулированное словами, но ощутимое всеми, неблагополучие в нашей литературе, а значит, и во всей идеологии. На съезде стало ясно, что группе мракобесов, реставраторов, выразителей вонючих идей противостоит сильный отряд честных, порядочных людей, не совсем растративших свой идеологический багаж. Фактически эти люди и победили. Эта победа не закрепилась в организационных формах, но она была достаточно явной. Они могли стать хозяевами положения, если бы не таинственная поддержка, которую получала «извне» «казачья группа». У власти в Союзе писателей оказалась группа промежуточная, «либералы», которые в душе скорее недолюбливают «казаков», чем сочувствуют им. На данном этапе и это хорошо (Д. Самойлов. Памятные записки. С. 590–591).

28 декабря. На пленуме правления СП СССР в состав президиума избраны И. Абашидзе, В. Ажаев, С. Антонов, М. Ауэзов, Н. Бажан, П. Бровка, А. Венцлова, С. Вургун, Ф. Гладков, О. Гончар, В. Ермилов, Н. Зарьян, А. Караваева, В. Катаев, А. Каххар, А. Корнейчук, Б. Лавренев, В. Лацис, Л. Леонов, С. Маршак, Г. Марков, В. Панова, Н. Погодин, А. Прокофьев, Б. Полевой, Д. Поликарпов, Б. Рюриков, К. Симонов, В. Смирнов, Ю. Смуул, Л. Соболев, А. Сурков, А. Твардовский, М. Турсун-заде, Н. Тихонов, П. Тычина, А. Фадеев, К. Федин, Н. Чуковский, М. Шолохов, С. Щипачев, И. Эренбург.

В секретариат избраны В. Ажаев, Н. Бажан, Л. Леонов, Б. Полевой, Д. Поликарпов, К. Симонов, В. Смирнов, А. Сурков, Н. Тихонов, А. Фадеев81, К. Федин.

На своем заседании секретариат избрал первым секретарем правления СП СССР А. Суркова82. Из дневника Сергея Дмитриева:

Деятельность Хрущева развертывается все шире; чаще и чаще имя его встречается в печати, по радио и т. д. Сына же Робеспьера83 не слышно, не видно.

Краткие итоги 1954 года. Год умеренных, бледных надежд (примерно до конца июля) и крупных разочарований (вторая половина, особенно конец года). <…> В делах внутренних «оттепель» давно сменилась новым надвижением ледника (Отечественная история. 1999. № 6. С. 132).

30 декабря. В Центральном Детском театре премьера спектакля «В добрый час!» по пьесе Виктора Розова. Режиссер-постановщик Анатолий Эфрос.

Прекрасная пьеса, образы сложные, интересные, – записывает в дневник Василий В. Катанян. – Очень хорошо играют Л. Чернышева и О. Ефремов (В. Катанян. Лоскутное одеяло. С. 124).

А когда Ефремов сыграл в спектакле «В добрый час!» у Анатолия Эфроса, это стало для нас, студентов, событием выдающимся, – рассказывает Михаил Козаков. – Трудно переоценить значение этого спектакля в театральной жизни Москвы тех лет, особенно если вспомнить, что он положил начало дальнейшему развитию Эфроса и Ефремова, двух людей, которые на многие годы определили направление современного театра. Уже тогда эфросовская режиссура, актерские работы были, без сомнения, новым словом, а Розов казался чуть ли не новым Чеховым. Именно так.

Мы беседовали с Игорем Квашой о театре, который замышлял Ефремов на основе курса, где учились Игорь и Галя Волчек.

– Нужен новый МХАТ, – сказал Игорь.

– Это так, – согласился я. – Но кто Чехов?

– Розов, – ответил Кваша (М. Козаков. С. 116).

31 декабря. В Кремле, только что открытом для посещений, состоялись Новогодняя елка и первый молодежный бал.

Радиостанция «Голос Америки» начинает передавать шесть раз в неделю «Джазовый час» (по 45 минут).

Эту передачу Уиллис Коновер со «своим незабываемым роскошным низким баритоном»84 вел в течение 40 лет, почти до самой своей смерти.

Журналы в декабре

В «Коммунисте» (№ 18) статья С. Титаренко «Верный ученик и великий продолжатель дела Ленина (к 75-летию со дня рождения И. В. Сталина)».

События года

Михаил Яншин ставит «Дни Турбиных» в Театре имени К. С. Станиславского. В роли Лариосика Евгений Леонов.

При Московском горкоме художников книги, графики и плаката создается студия повышения квалификации под руководством Элия Белютина, которая впоследствии получит официальный статус под названием «Новая реальность».

22-летний студент Литературного института Роберт Рождественский принят в Союз писателей. Членом Союза стал также Владимир Тендряков.

В квартире выпускницы Московского института иностранных языков, стюардессы и поэтессы Галины Андреевой начинает формироваться круг поэтов, именуемый, – по словам Валентина Хромова, —

«Мансардой», «Монмартрской мансардой», «Мансардой окнами на запад» (это название, со слов Андреевой, – строка из бывавшего здесь Петра Орешкина, автора книги «Вавилонский феномен»). Другие имена нашей компании: «Круг поклонников Галины Андреевой», «Цех Красовицкого», «Группа Черткова». Последнее самое распространенное прозвание, скорее всего, родилось в ГБ, но никакого отторжения у нас не вызывало.

Леня <Чертков> был заводилой и генератором творческого собратства, бурлящим родником невероятных по нынешним временам идей85 (Зеркало. 2016. № 47).

Помимо Хромова и Черткова, в этот круг входили Станислав Красовицкий, Никита Кривошеин, Андрей Сергеев, Николай Шатров. «В компании, – продолжает В. Хромов, – начинала творческую активность и Наталия Горбаневская <…>».

И еще одна цитата из мемуаров В. Хромова:

К середине 50‐х группа разрослась до 20–30 свободных поэтов и независимых интеллектуалов. Нигде не было такого собрания знатоков допушкинской поэзии, библиофилов и полиглотов. Костяк составили инязовцы. Ограничить сей неформальный круг сложно. Разве всех назовешь? Некоторые были лишь шапочно знакомы. Кроме поэтов, постоянными посетителями «Мансарды» были оригинальные личности, такие как человек с феноменальной музыкальной памятью и безудержный каламбурист Вадим Крюков, как Генрих Штейнберг, будущий академик и директор Института вулканологии. В 1961 году он стал первым человеком, спустившимся в кратер действующего вулкана (Авачинский на Камчатке). Украшали «верьхи парнасски» (Ломоносов) две замечательные Галки – Галина Васильевна Чиркина, ставшая известным ученым-логопедом, и Галина Владимировна Грудзинская, переводившая Зигмунда Фрейда и Германа Гессе. С алгебраистом Колей Вильямсом любили поговорить о водке и математике, не догадываясь о скрытой в нем склонности к стихам и прозе. <…>

Из художников своими здесь были Игорь Куклес, Александр Харитонов, Дмитрий Плавинский. Какой авангардист не появлялся в нашей «беседке муз»? <…>

В разные времена к Андреевой захаживали почти все неофициальные, неподцензурные авторы. Из лианозовцев чаще других бывал Генрих Сапгир, из ленинградцев – Иосиф Бродский, особенно перед своим отбытием за бугор, из зэков-литераторов Юрий Домбровский. Околачивался вокруг и около Серега Чудаков – как бы достать новые стихи Красовицкого. Бдительно «охранял» «Мансарду» Дима Авалиани – появлялся не только у Андреевой, но и у Стася на 47‐м километре, у Заны Плавинской, в «салоне» Корсунского, на всех вечерах с моим участием.

При всем при том к Андреевой никого не приглашали. Кто пришел – тот пришел. Здесь никогда не было ни громких знаменитостей, ни потенциальных издателей, ни либеральных критиков, ни иностранцев. Зачем они, если в славе никто не нуждался? А защищали себя, как могли, сами. Только сами! (Там же).

Книги года в СССР

Александр Володин. Рассказы (Л.: Сов. писатель);86 Василий Гроссман. За правое дело: Роман (М.: Воениздат); Леонид Леонов. Русский лес: Роман (М.: Молодая гвардия); Вера Панова. Времена года: Роман (Л.: Сов. писатель; М.: Роман-газета); Л. Пантелеев. Повести и рассказы (Л.: Детгиз); Александр Твардовский. Стихотворения и поэмы в 2 томах (М.: Гослитиздат); Владимир Тендряков. Падение Ивана Чупрова: Очерк (М.: Правда; Библиотека журнала «Огонек», № 19).

Книги года за рубежом

Литературный современник: Альманах: Проза, стихи, критика (Мюнхен); Борис Зайцев. Чехов: Литературная биография (Нью-Йорк: Изд‐во имени Чехова); Владимир Набоков. Другие берега (Нью-Йорк: Изд‐во имени Чехова); Ирина Одоевцева. Оставь надежду навсегда: Роман (Нью-Йорк: Изд‐во имени Чехова); Алексей Ремизов. Огонь вещей: Сны и предсонье: Гоголь. Пушкин. Лермонтов, Тургенев, Достоевский (Париж: Оплешник); Он же. Мартын Задека: Сонник (Париж: Оплешник); Борис Ширяев. Неугасимая лампада / Предисловие «От издательства» (Нью-Йорк: Изд‐во имени Чехова).

Фильмы года: 7 из 41

«Анна на шее» (режиссер Исидор Анненский), «Большая семья» (режиссер Иосиф Хейфиц), «Верные друзья» (режиссер Михаил Калатозов), «Испытание верности» (режиссер Иван Пырьев), «Мы с вами где-то встречались» (режиссеры Николай Досталь и Андрей Тутышкин), «Тревожная молодость» (режиссеры Александр Алов и Владимир Наумов), «Укротительница тигров» (режиссеры Александр Ивановский и Надежда Кошеверова).

Первое место в прокате занял индийский фильм «Бродяга» (63,7 млн зрителей). Второе и третье места у советских фильмов «Судьба Марины» (37,9 млн зрителей) и «Анна на шее» (31,9 млн зрителей).

Освобождение и реабилитация

В этом году освобождены литераторы Николай Александров, К. Алтайский (Константин Королев), Эрнст Генри (Семен Ростовский), Александр Гладков87, Татьяна Гнедич, Яков Гродзенский, Юрий Давыдов, Анатолий Жигулин, Руфь Зернова (Зевина), Лев Копелев, Наум Коржавин (Мандель), Ахилл Левинтон, Вадим Макшеев, Ида Наппельбаум, Лев Правдин, Илья Серман, Леонид Соловьев, Сергей Спасский, Дмитрий Стонов (Влодавский), Елена Тагер, Павел Улитин;

актриса и переводчица Татьяна Лещенко-Сухомлина, пианистка Вера Лотар-Шевченко, музыкант Эдди (Адольф Игнатьевич) Рознер;

художники Юрий Баскин, Дмитрий Быстролетов, Анатолий Григорьев, Марсель-Мария Коэнте, Лев Кропивницкий, Сергей Рейхенберг, Александр Россошанский, Борис Свешников, Томас Сговио, Борис Смирнов-Русецкий, Иван Щеглов;

искусствовед Георгий Вагнер.

Освобождены и реабилитированы литераторы Анатолий Бахтырев, Анатолий Горелов, Иван Гронский (Федулов), Симон Дрейден, Борис Дьяков, Елена Ильзен-Грин, Александр Исбах (Исаак Бахрах), Елеазар Мелетинский, Петр Слётов, Евгения Таратута;

актриса Татьяна Окуневская;

кинорежиссеры Лев Гросман, Михаил Калик;

художники Георгий Кусургашев, Петр Осипов;

реабилитированы литераторы Исаак Бабель (посмертно)88, Александр Брискин (посмертно), Алексей Гарри, Евгения Гинзбург, Илья Дубинский, Алексей Каплер, Михаил Кольцов (Моисей Фридман) (посмертно)89, Вера Мухина-Петринская, Семен Сибиряков (Срул Мойше Броверман) (посмертно), Яков Харон, Георгий Шелест;

оперный певец Николай Печковский;

архитектор Гавриил Акулов;

художники Александр Григорьев, Исаак Иткинд, Георгий Лавров, Константин Ротов.