Читать книгу Гость с того света - Сергей Долженко - Страница 2

Солнце, пальмы, огромные букеты роз в руках торговок, чистое море, холодное, дрожащее, точно голубой студень… – все эти картинки субтропических широт за полчаса нудного утомительного допроса превратились в далекое воспоминание, трудноразличимое, пожелтевшее, точно старый фотоснимок.

– Где останавливались? Частный пансионат, гостиница? Номер комнаты, где проживали…

Аня стояла в дурацких казенных тапочках перед суровой теткой, на которой синий кургузый пиджачок плохо сочетался с юбкой в крупную коричневую клетку, и еле сдерживала слезы. Мало того, что на посту ГАИ перед Сочинском аэропортом их продержали больше часа, так еще за двадцать минут до посадки в самолет заставили отвечать на глупые, бесцеремонные вопросы.

– Гостиница «Дагомыс», комната 619, кажется… я не помню!

– Почему «кажется»? Вы редко бывали у себя? Почему? Куда-нибудь выезжали?

Аня покраснела, слезы навернулись на глаза.

– Ну, да… один раз ночевали в мотеле.

«Господи, почему она должна выкладывать эти подробности? Именно в кемпинге, в тесной комнатушке с тонкими пластиковыми стенками…»

– Где он расположен, по какому шоссе? Как называется?

Оказывается, она хорошо помнит мерцающие разноцветные неоновые буквы, восточной вязью сложенные в слово «Амина» под высокой черепичной крышей. Когда они сворачивали на его «Феррари», фары высветили на столбе цифру пятнадцать. За конторкой, выдавая ключи, горбоносый смуглый паренек с гладко зачесанными назад черными волосами с такой сладенькой понимающей улыбочкой скользнул по ней взглядом, что у нее тогда не только щеки, но и плечи покраснели…

– Пятнадцатый километр в сторону Мацесты. Поворот налево. Извините, – все же она нашла в себе силы съязвить, – рекламный проспект не сохранился.

– Включите, пожалуйста, подсветку мобильного телефона. Спасибо. В этом кармане сумки что за провода видны на мониторе?

– Гарнитура к мобильнику. Наушники, микрофон…

Плоский диск ручного металлоискателя прикасается к груди, животу, скользит ниже…

– Снимите ремень, положите в коробку с обувью.

– Я не могу снять ремень, – прошептала она, прикусив губу.

Офицер, стоящий рядом с теткой, кинул на нее настороженный взгляд.

– У меня замок на джинсах сломался, – еще тише добавила Аня.

– Подойдите ближе, положите руки на стойку.

И, о ужас!, грубые сильные, совсем непохожие на женские, руки ощупали ее талию, жестко прогладили бедра…

Тетка выпрямилась.

– Ремень без металлических предметов, можете не снимать. Откройте сумку. Что находится в этом футляре?

– Не знаю.

– Почему? Вы сами укладывали багаж или вам кто-то помогал?

– Славка! Скажи, что в нем? Ты говорил «сюрприз»… – повернулась она беспомощно к стоящему рядом высокому молодому человеку в короткой джинсовой курточке.

Тот нежно взял ее под локоть, и с заученной широкой ослепительной улыбкой обратился к мучительнице:

– Все о’кей. Не стоит беспокоиться. Маленький подарок для моей невесты.

Слово «невеста» Аню не покоробило. Пусть как угодно назовет, лишь бы это побыстрее закончилось.

– Откройте.

– Я бы не хотел…

– Открывайте!

Молодой человек поколебался, но послушно взял обтянутую алым бархатом коробочку, щелкнул кнопочкой. На алой же подушечке рассыпали лучистые искры две крохотные золотые сережки. С бриллиантами.

– Вот, – вздохнул он виновато и в то же время не скрывая самодовольного торжества.

– Где приобрели? Покажите чек, – невозмутимо продолжила тетка, на которую изящная драгоценность не произвела никакого впечатления.

– Сумасшедший! – раздраженно бросила Аня. – Забери! Кто тебе разрешил делать мне такие подарки?

– Но я думал, чтобы ты откроешь дома.

– Забери немедленно.

Она хотела даже топнуть ногой, но вспомнила, что стоит в тапочках и не стала делать этого.

– О» кей. Вот чек. Приобрел в ювелирном киоске Гранд-отеля вчера, девятого ноября. Я могу забрать?

– Да, – кивнула допросчица, внимательно изучив чек. – Возьмите ваши вещи, – положила перед Аней коробку с кроссовками, сумочкой, проверенными на интроскопе. – Кто вас встречает в Москве?

Допрос продолжался еще десять невыразимо тягостных минут. Аня вспомнила, как он называется. Профайлинг. Предполетное психологическое тестирование пассажиров. Еврейская выдумка. Ответ воздушным террористам. Его ввели после того, как жизнь в мирной России стала страшнее жизни в вечно воюющем Израиле.

Психолог принялась за другого пассажира, но Аню за стойку спецконтроля не пропустили. Дежурный офицер взял ее документы и вышел.

– Кошмар какой! – выдохнула она и присела на роскошный диванчик в холле, бросив спортивную сумку себе под ноги. – И это называется зал повышенной комфортности.

Слава присел рядом.

– Успокойся. Между прочим, эта женщина каждую минуту на своей работе рискует жизнью. У нее задача – выявлять террористов. Распсихуется смертница, да как рванет бомбу прямо перед ней!

– Рванет не рванет – неизвестно. А вот самолеты с неба падают, как осенние листья!

– Не преувеличивай. Ты мне обязательно позвони, когда долетишь. Хорошо?

– Если вообще долечу. Нет, скажи, я похожа на смертницу? У меня что, черный платок до бровей, вздутый от пластида живот…?

– Ну, хочешь, я расскажу тебе анекдот.

– Не хочу!

– Английский.

– С твоим варварским произношением только рассказывать английские анекдоты!

Слава два года проучился в Чикагском университете в Нью-Джерси и говорил на американском английском с неразборчивым южным акцентом.

– Я на русском. Прилетает хохол в аэропорт имени Кеннеди. Проходит таможенный контроль. Его спрашивают: «Гашиш, опиум, анаша, героин, марихуана?» Хохол гордо отвечает: «Не треба. У меня этого добра – целый чемодан!»

– Не смешно.

– Гражданка Шмыга! Пройдите на посадку.

– Все! – подпрыгнула Аня и схватилась за сумку. – Я уже думала, что навсегда здесь останусь.

– Все-таки улетаешь, – с грустью сказал Слава, встал, съежился, засунув руки в карман куртки. Взгляд его потускнел. – У меня еще неделя отпуска.

– Не надо начинать все сначала. Мы уже говорили об этом. Пока. – Она помедлила, поднялась на цыпочки, сухо поцеловала его в щеку. – Бай-бай!

– Бай, – вяло кивнул он в ответ.

Кажется, несмотря на свой заграничный оптимизм, Слава начинал понимать, что больше ее не увидит.

– Начинается посадка на рейс 417, следующий по маршруту Сочи-Москва, – вслед за мелодичным звонком проворковал хорошо поставленный приятный женский голосок. – Просим пассажиров пройти…

Аня плюхнулась на высокий круглый табурет в баре рядом с невысоким худощавым мужчиной в серой простенькой ветровке с нагрудными карманами. Седые коротко стриженные волосы, младенчески розовая кожа лица. То ли бывший военный, то ли бывший спортсмен. Пил апельсиновый сок, помешивая в стакане пластиковой трубочкой.

– Сок. Только сок, – сказал он как бы самому себе.

Видимо, гад, заметил красные от подступивших слез Анины глаза и все еще обидчиво сжатые губы.

– Мне коньяк, – быстро и нарочито громко потребовала она. – Пятьдесят. Нет, семьдесят граммов.

– Вам какой? – зачастил бармен. – Есть наши южные превосходные коньяки – Арагви, молдавские – Белый Аист. Есть традиционные – Хенесси, Бруно.

Молодая девушка за его спиной, складывающая на поднос бокалы, с легким презрением посмотрела на нее.

– Все равно. Который послаще.

Она едва выбила в деканате эти десять дней. Десять дней, который могли стать началом ее новой жизни. Сорвалось. Новая жизнь оборвалась, едва начавшись. Они пробыли вместе со Славкой всего три дня. А потом…

От крепкой янтарной жидкости с приторным шоколадным вкусом перехватило дыхание, она зажмурилась, закашлялась… Но тут же отпустило, открыла глаза и увидела перед собой сочувственно кивающего спортсмена.

– Поэтому я пью только сок, – сказал он со вздохом. – Алкоголь сначала вызывает расширение сосудов, а затем, по закону противодействия, сильный спазм.

– Мне по барабану, что он вызывает, – отрезала она, взяла сумку и пошла к группе пассажиров, стоящих в ожидании у стеклянной стены, выходящей на летное поле.

Оранжевый тягач тянул к аэровокзалу тупорылую серебристую сигару ТУ-154М с широко разнесенными крыльями.

– Почему «М»? – спросил кто-то.

– Модернизацию прошел, – ответил толстый дядька, одетый по летнему свободно, в просторную цветную рубаху с коротким рукавом. – Пол в салоне подмели и буквы на фюзеляже краской подновили.

Аня рассмеялась. Шутка ей понравилась. Нервная дрожь под сердцем унялась, настроение быстро поднималось. Странно. Еще утром, с дикого недосыпа ей казалось, что она такая несчастная! Затем подумала о том, кто, наверное, все еще стоял по то сторону аэровокзала у красного «Феррари». Славка милый, хороший, но ей не пара. Совсем еще мальчик. Сильный, уверенный в себе, правильный и стремящийся все делать правильно, но мальчик. Старше ее на два года – однако рядом с ним она чувствовала себя взрослой женщиной.

Ну, конечно, она взрослая! Уже двадцать, была замужем…

– Ничего, граждане, как-нибудь долетим, – мрачно продолжил толстяк. – Этим самолетиком даже олигархи, смотрю, не брезгуют.

К выходу из VIP-зала подавали приземистый многоместный «Мерседес» с черными тонированными стеклами. К нему, сквозь строй вертевших головами охранников, рослых, в белых рубашках и галстуках, склонив голову с узнаваемым профилем, быстро шел пожилой мужчина в мешковатом черном костюме. В руке его покачивался желто-коричневый кейс.

– Кто это? – спросила с любопытством Аня.

– Сам Янковский. Ножки болят. Сто метров до самолета пройти не может.

Эту фамилию Аня, конечно, слышала. Одно время глава нефтяной компании «Мак-Ойл» и владелец 43-телеканала не сходил с экранов телевизоров. Его имя связывали со скандальными президентскими выборами 1996 года. Пару раз он непостижимым образом выживал после покушений… Последние два года, как писали газеты, Янковский оставил политику и всецело занялся бизнесом. Отец несколько раз упоминал, что встречался с ним, когда тот приезжал на знаменитую Нижневолжскую ярмарку.

– Подумаешь, олигарх… – надменно произнесла Аня. – Сегодня в костюмчике – завтра в тюремной робе.

Стеклянные двери разъехались в стороны, рев авиадвигателей ворвался в зал, и мало кто расслышал звенящий хлопок за спиной устремившихся на посадку пассажиров. Одна Аня резко обернулась, и с мстительной радостью увидела, что девица из бара, всплеснув руками, присела над подносом, сплошь усеянным расколотыми бокалами.

Мстительная пассажирка чуть язык ей не показала. «Так-то вот! За собой следи, милочка, а не за тем, кто, что, сколько и в какое время пьет!»

Затем беспечно шагнула под слепящее южное солнце на летное поле.

Иван Петрович Шмыга медленно брел по обледенелой дорожке между высотными домами Северного микрорайона, в котором жила его давняя знакомая Варвара Федоровна Решетникова. Сердобольная старушка отдала ему одну из своих двух комнат под «общественную приемную» – как саркастически шутил бывший детектив по предотвращению несчастных случаев, знававший и лучшие времена. Там он и проводил большую часть своего рабочего времени и туда сейчас спешил, опаздывая больше, чем на час.

Ноябрь выдался на редкость скверный – то с неожиданными февральскими вьюгами, то с весенней апрельской капелью. Ходить по улицам надо было в альпинистских ботинках с шипами. Таких ботиночек Иван Петрович не прикупил, и теперь, скользя в осенних туфлях с гладкой подошвой, чертыхался на чем свет стоит. Огибая угол котельной, с крыши которой свисали ледяные глыбы, увидел женщину, шедшую по узенькой тропинке под самой стеной.

– Гражданочка, стоять! – воскликнул он, и бросился ей наперерез.

Она ойкнула, замерла, и в ту же секунду ледяной безобразный ком, тяжело ухнув, сорвался с карниза и ушел в снег буквально в метре от нее.

– На небо иногда смотреть надо, – раздраженно сказал ей Шмыга, переводя дыхание. – Все землю носом пашете, будто что-то хорошее там найдете.

Она остолбенело посмотрела на него, потом на ледяной камень, который едва не раскроил ей голову.

– Ничего особенного, – успокаиваясь, произнес предсказатель. – Крыса.

Ткнул пальцем на несчастное животное в лужице алой крови, застывшее подо льдом дорожки, которой шла женщина. Та взвизгнула:

– Хам! Сам ты крыса! А ну пошел отсюда, не то милицию вызову.

Действительно, поставила сумки на снег, решительно потащила из кармана сотовый телефон…

– Иди ты, дура, – выругался Иван Петрович и пошел от нее, сгорбившись, сунув руки в карманы старенького плаща.

Он так и опаздывал на работу, и теперь ему не избежать нагоняя от Варвары Федоровны. Вот уже два месяца в газетах она помещала двустрочные объявления типа: «Потомственная гадалка бабушка Варя объяснит ваши сны, предскажет судьбу. Дешево. Конфиденциально». Как ни удивительно, народ шел. Замученные злодейкой-судьбой женщины с заплаканными глазами, терпеливые старушки, соседи по дому, их родственники, соседи родственников, приезжие из окрестных деревень…

Сам Шмыга сидел в спальне Решетниковой, пока та дотошно расспрашивала очередного клиента, заполняла специально им подготовленную анкету. Перелистывал в сотый раз старенькие журналы «Работница» и «Приусадебное хозяйство», украдкой потягивал из плоской металлической фляжки дешевое бренди, или мирно дремал в широком кресле с протертыми кожаными подлокотниками, пропахшем особым старушечьим запахом – смесью нафталина, корвалола и валерьянки.

Расспросив очередную посетительницу, бабушка Варя, указывая пальцем в потолок, говорила: «Мне надо посоветоваться с Ними», и удалялась в спальню. Посетительница застывала в благоговейном молчании, дабы ни скрипом расшатанного стула, на котором сидела, ни кашлем не помешать беседе потомственной гадалки с Верховными существами, беседе, от которой, быть может, зависело ее будущее. Варвара Федоровна тем временем клала перед Шмыгой заполненную анкету, и, пока представитель Неба разбирался в ее каракулях, молилась перед Пресвятой Богородицей, тяжко вздыхая: «Прости, матушка, за грехи наши тяжкие!»

Иван Петрович выносил заключение, бабушка Варя уходила. Разъясняла сон клиентке, прятала полученные тридцать рублей в тумбочку под телевизором. Самому толкователю раз в неделю она выдавала триста рублей, и то приговаривая, сердито сжав губы:

– И того хватит. Пропьешь все равно.

– Пить без закуски, здоровью вредить, – сердился Иван Петрович, и выторговывал еще сто или даже сто пятьдесят рублей.

Куда вредная старушка прятала остальные деньги, его не волновало, хотя в день принимал, бывало, и по десять и по пятнадцать человек. Его вообще мало что волновало с тех пор, когда жена окончательно и бесповоротно ушла от него.

В этот день выговора за опоздание не последовало. Варвара Федоровна сидела в зале за круглым столом благостная, тихая, размякшая и держала перед собой маленькую икону. На скатерти стояла пластиковая бутылка с водой, лежали круглые белые хлебцы, на блюдце высилась горка рыжей глины.

– Доброе утро, – извиняющимся тоном сказал Шмыга, проскользнув в комнату бочком и присаживаясь на диван. – Что у нас сегодня?

– Иди сюда, – властно сказала бабушка Варя. – Смотри, что мне Надежда из Мурома привезла.

Он послушно пересел к столу.

– Кто у нас будет Надежда?

С тех пор, как Варвара Федоровна зачастила в вновь открытый храм Святой Татьяны и неожиданно для самой себя стала ревностной прихожанкой, у нее появилось множество подруг – тихие тетки в платочках, с бледными, невыразительными, без привычной косметики лицами.

– Неважно, – отмахнулась она. – Сюда гляди. Святые Петр и Февроний! Покровители семьи русской.

– Помню, – вежливо сказал Шмыга. – Как ни пытались их похоронить раздельно, не получалось – на другой день их гробы вместе оказывались.

– Ничего ты не помнишь, богохульник, – миролюбиво сказала Варвара Федоровна. – Любовь у них была. Настоящая. Она вырвала его из объятий самой Смертушки. Болел он тяжко после того, как сразил змея, что к жене его брата, князя Муромского, похаживал. Выходила, через все страсти прошла неизмаранная, и любовь к мужу за гроб перенесла. Помню, в лодке плыла вместе с мужем в изгнание, так один хлыщ к ней пристал. Увидела Феврония недоброе в его глазах, зачерпнула ладошкой с одного борта водицы и велела ему выпить. Выпил тот. Зачерпнула с другой стороны борта и снова ему поднесла. Выпил. Она и спроси его: Есть ли разница, мой друг? – Нет, – отвечает тот. Тогда Феврония и говорит ему, кабану похотливому, – так и женское естество, что одно, что другое – все одинаково. Ты зачем, жену оставив, на жену чужую пялишься? Понял хлыщ, что прозорлива Феврония, и глазки свои бесстыжие опустил, оставил свои блудные мысли.

– Да, были женщины в русских селеньях, – саркастически усмехнувшись, согласился Иван Петрович. – Были, да сплыли. Если никого сегодня не будет, так я пойду?

– Сиди! Напиться всегда успеешь! Неизвестно, будет кто или нет. Объявили людям, так слово надо держать. Кто знает, откудова к нам едут? Вчера вон из Лыскова приехали, а это не ближний свет. Ты лучше испей водицы святой, и просвирку съешь. Глядишь, и холостяцким мукам твоим конец придет.

Он криво улыбнулся. Старается бабулька. Пытается наложить белые нитки на гнилую расползшуюся ткань. Напрасно. Прошлого не вернуть. Как там в песне? «Ты мне не снишься, я тебе тоже…»

Однако послушно надкусил безвкусный пресный хлебец и запил муромской водичкой. Поперхнулся, закашлялся.

– Вот, дурь из тебя пошла, – ласково сказала Варвара Федоровна, похлопав ему по спине широкой ладонью. – Землицы с их могилки возьми, по углам своей холостяцкой квартирки рассыпь. И вернется к тебе тепло и семейный покой.

Она аккуратно оторвала лист от газеты, свернула кулек и щедро сыпанула туда глины. На оставшейся странице бросился в глаза жирный заголовок «На месте падения Боинга-747 найден черный ящик…»

– Ты не думай, не только для тебя стараюсь. Мой Петька третий год мается один. Носки дранные, холодную китайскую лапшу по вечерам ест, а все хорохорится – мне и одному хорошо.

Видел Шмыга пару раз ее сына – Петра Решетникова. Солидный мужик. Автобизнесом занимается, и любовниц молоденьких у него пруд пруди. Ничего, оклемается Иван Петрович, немного придет в себя, так еще не одно женское сердце засушит и в альбом приклеит.

В дверь позвонили. Один раз, другой.

– Говорила, жди, – довольно подскочила бабушка Варя, и торопливо принялась убирать со стола гостинцы. – Денежки наши пришли. Иди, прячься.

Шмыга с большим облегчением скрылся в спальне. Достал заветную фляжку и приложился. Пусть не коньячок, а водочка, разбавленная, чтобы отбить резкий запах, апельсиновым соком, но все равно хорошо. Если в первое время, когда он начинал прикладываться, ему обязательно требовалась закуска, и карманы его были набиты сушками, сладкими сухариками, конфетами, то сейчас организм не был столь капризен, с благодарностью принимая алкоголь.

Кровь пошла по венам сильными, теплыми толчками, в голове прояснялось, мысли обретали привычную свободу и легкость. Он вытянул ноги, расслабился, но едва задремал, как вошла Варвара Федоровна, сунула ему заполненную анкету и встала под образами.

– Благодатная Дева Мария, Господь с тобою… – зашептала она.

Представитель небесных сил вчитался в написанное. Наталья Федоровна Степаненкова. Сорок четыре года. Разведена. Что ему в последнее время одни разведенки попадаются? Сегодня под утро ей приснился сон, от которого впала в большое расстройство. Так и было написано прописными буквами: «БОЛЬШОЕ». Видела сына, лежащим в гробу. Вместо свечки в сложенных руках пачка исписанных бумаг. Отпевают почему-то не в церкви, а в большом зале с колоннами. Лежит красивый такой, с длинными блестящими волосами, глаза открыты, улыбается. В этом месте клякса – должно быть и сердобольная гадалка, записывая, пустила слезу.

– Пустяк, – зевнул Иван Петрович, откладывая в сторону листок.

– Тебе пустяк, – мгновенно отвлеклась бабушка Варя, – а бедная женщина совсем извелась. Плачет беспрерывно.

– Скажи ей…

Представитель потусторонних сил помедлил. Собственная смерть, смерть родных и близких совершенно не то, что смерть в реальной жизни. Этот образ, зеркально преломляясь в сновидении, как правило, отражает резкое скачкообразное качественное изменение личности, которую во снах мы видим умершей. Смерть в жизни для нас выглядит прежде всего, как безвозвратность потери, необратимость происшедшего – вот отчего так велико наше отчаяние и горе. Но во снах лишь подчеркивает, что изменения, происшедшие с «умершим», окончательны и безповоротны. Какие эти изменения? Да самые разнообразные. Выйти замуж, например. Женщина уж никогда не станет девицей, следовательно, изменения, происшедшие с ней, необратимы. Или получить паспорт на шестнадцатилетие. Вы – гражданин, и это на всю оставшуюся жизнь. Окончить университет – отныне до самой реальной смерти вы человек, в анкете которого теперь всегда будет написано «образование – высшее». Постой! С чем сыночек лежал в гробу? С листочками? Отпевали прилюдно в актовом зале? Наверняка, то ли с курса на курс переберется, то ли диплом получит.

Но ведь трепещущей от страха простой женщине ничего не скажут такие слова, как «качественное изменение личности… взойти на новую ступень духовного роста…»

– Скажи ей, что сон крайне благоприятный. Предвещает сыну большой успех. Его трудолюбие будет скоро вознаграждено, и он начнет пользоваться авторитетом в глазах окружающих. Пусть идет домой и ждет от него самых приятных известий. Минутку, Варвара Федоровна, от вашей протеже, загадочной мадам Икс, сегодня ничего не было?

– Ох, девичья память! – всплеснула она руками, – забыла! Сейчас принесу, родной. И вышла.

Иван Петрович несколько оживился. Вот уже месяц он был вовлечен в странную игру, которая интриговала и разжигала в нем профессиональное самолюбие. Одна из подруг Варвары Федоровны, тоже прихожанка церкви Святой Татианы, примерно раз, а то и два раза в неделю ходила к ней толковать свои сны. Себя не называла, в анкетной графе «Ф.И.О.» ставила прочерк, и вообще, никаких личных подробностей не сообщала. Да и сама Варвара Федоровна ее инкогнито не раскрывала, только однажды таинственным шепотом сказала, что: «Женщина из богатых – много жертвует приходу, культурная, интеллигентная. Перенесла столько горя, что не дай нам Бог!»

Шмыге нравилось, что в отличие от обычной клиентуры, мадам Икс хорошо владела слогом, даже с некоторым литературным изяществом. Свои сновидения помнила прекрасно, до мельчайших деталей, поэтому бывший детектив легко в них ориентировался. Переводчиком снов является наше сознание. Если оно утомлено, забито хламом повседневных бытовых забот, то не надо ждать от него качественной работы: обрывки сюжета, отдельные образы, никак не связанные между собой… Толковать такие сны, все равно что складывать клочки полусожженого письма. Лишь кошмар, в силу его всеподавляющих негативных эмоций может целиком дойти до утомленного сновидца.

Мадам Икс тяжелой физической работой явно не грузилась. Ее сознание, точно вышколенный слуга, добросовестно, слово в слово, списывало информацию со страниц душевной памяти. Сначала сон-пустяк, на который Шмыга обратил мало внимания: видела дочь босой, стоящей на холодном пронизывающем зимнем ветру. Будто она бежит к дочери с курткой в руках, но добежать не может, поскольку снег под ногами тает, превращается в чистую талую воду, которая поднимается выше и выше, и, наконец, доходит ей до пояса.

Шмыга тогда посоветовал поменьше оплакивать страдания дочери, и побольше обращать внимания на ее здоровье.

Мадам не послушалась. И дочь слегла на неделю с ангиной. Тем не менее, этот случай с точно угаданным будущим, заставил ее поверить в необыкновенные способности «бабушки Вари».

В следующем сновидении, которое она просила растолковать, все-таки сумела добежать до своей крошки, одеть и увести в теплый дом. Особый знаний не потребовалось, чтобы констатировать – мать сумела утешить и вылечить дочку. Так оно и оказалось на деле. Шмыга стал терять к мадам интерес: видимо все переживания богатенькой и свободной от необходимости зарабатывать на хлеб насущный мадам Икс, были связаны с единственной дочерью, – как вдруг в ее снах появился покойник!

Сон потряс женщину до основания, и заставил представителя Небес задуматься. Снилось ей, будто молится она усердно, коленопреклоненно, к ней подходит батюшка в белых одеждах, поднимает с колен. Ведет куда-то выше и выше, они оказываются над темной деревенькой, где не дома, а маленькие, вросшие в землю лачуги. Черные сухие деревья, редко где в оконцах слабые огоньки. Она тянет его в эту деревеньку, но он улыбается, ведет ее выше… Они поднимаются с необыкновенной быстротой. Она видит город с высокими желтыми домами необычной архитектуры, и вскоре оказываются в одном из них, в бедно обставленной комнатушке, где он ее оставляет. В эту комнатушку входит молодая девушка. Красивая, нарядная, с длинными по пояс волосами и показывает на две кровати. Одна застлана постельным бельем, вторая с голым матрацем и крохотной жесткой подушкой без наволочки. Все. На этом месте сновидение или оборвалось, или мадам не захотела продолжить рассказ.

Но даже из того, что она сама написала мелким разборчивым почерком в анкете, Иван Петрович вывел для себя следующее. Есть в жизни богатой сновидицы дорогой умерший. Для того, чтобы встретиться с кем-то из живущих, проводник не нужен, да и забираться высоко не надо. Детали указывают на душевный запрос сновидицы. Тоска по умершему, мучительный вопрос – разлука навсегда или они когда-нибудь встретятся? Где они, наши любимые, дорогие, навек ушедшие? И вот Небо внемлет печали и оказывает милосердие: по зову тоскующей души является ангел-хранитель, который устраивает свидание с тем, кто, казалось, ушел в никуда.

Полузаброшеная нищая деревенька – кладбище. Туда она тянет своего проводника, наивно полагая, что истлевшая одежда – это все, что остается от такого мощного энергетического образования, как человеческая душа. Маловеры! Точно Господь при сотворении Адама всю свою исполинскую силу потратил на создание пустячка, недолговечной, капризной в обращении, ломкой игрушки. Оставим в стороне убеждения мадам Икс, хорошо проявленные в этом эпизоде сна. Старец в ответ, мягко улыбнувшись, вознес ее в лоно Авраамово, где проживают те, которые праведности не заслужили, чтобы быть ближе к Богу, но и зла большого не допустили, чтобы оказаться в преисподней. С образом города «странной архитектуры» Шмыга был хорошо знаком. Хотя он не занимался изучением потусторонним миром, и в этом мире дел хватало, но образ необычного города являлся в сновидениях людям разной профессии, разного возраста и совершенно отличных друг от друга убеждений. В загадочный город неземной архитектуры поднимались с проводниками или без; и атеисты, и истово верующие; и «эзотерики», кришнаиты, приверженцы мадам Блаватской или отъявленные нигилисты, не верящие ни во что; академически образованные преподаватели вузов, неграмотные старушки; скучные технари без толики воображения и художники… Их объединяло только одно – тоска по своей потере и желание вновь увидеть дорогой и милый сердцу облик ушедшего.

Свидание – вот точный жанр подобных сновидений. В любых других случаях явление сновидцу умершего близкого человека означает предупреждение о смертельной опасности высшей категории. Странно другое – для кого в комнате умершей приготовлена вторая кровать? Для самой сновидицы? Для кого-то из ее близких и родных?

В тех случаях, когда Иван Петрович не мог точно указать на причину возникающей угрозы, он рекомендовал клиентам особую осмотрительность, осторожность даже в мелких, повседневных делах. В причины и обстоятельства, не лез. Все же он теперь простой толкователь сновидений, а не детектив по предотвращению несчастных случаев, как раньше. И каждый человек в конечном счете ответственен за свою судьбу. Поэтому, на всякий случай выдав заключение в стиле Густавуса Миллера – «сон предвещает горести, следует остерегаться дальних путешествий, опасаться происков коварных врагов, отказаться от планов, могущих причинить ущерб вашему здоровью» – Иван Петрович с нетерпением стал ждать следующего поворота событий. Свидание – все же не относится к сновидениям, от которых надо бросаться в панику и принимать чрезвычайные и неординарные меры. Может быть, мадам проявила простое любопытство.

Варвара Федоровна вернулась озабоченная.

– Ушла. Засомневалась, но повеселела. В сонниках, говорит, не так написано. Показала, я дословно запомнила. «Если вам приснится мертвым кто-то из ваших близких – Вы должны стойко встретить какое-то испытание, может быть, даже потерю». Во как!

– К черту сонники, – весело отозвался прорицатель. – Если бы вы знали, как они пишутся! Левой ногой и по простейшей ассоциативной связи. Во сне вам подносят хлеб, режут и кладут его на подставленный перед вами поднос – значит, судьба даст вам славу и богатство!» И невдомек современным снотолкователям, что еще во втором веке нашей эры Петроний писал, как гадалка предупреждала Апулея, что есть во сне хлеб – к тяжким страданиям. Это ключевой образ, неизменяемый во все века и цивилизации. Сами ли вы едите, угощаете ли кого-то, накрывают ли для вас стол, подают поднос с едой – все это предвещает огорчение, расстройство, семейные скандалы, конфликты на службе. Так, есть в одиночку большое блюдо – к тяжелым душевным страданиям. Есть мясо – огорчения принесут вам другие. Жареное мясо – раны нанесут вам сплетники. С кровью – родные. Чем меньше блюдо – тем меньше огорчения. Чем больше – тем сильнее они заставят вас переживать. Если в сновидении вы отказываетесь есть предложенную пищу – значит, в жизни вам удастся превозмочь душевную боль или бушующие вокруг конфликты не затронут вас глубоко.

– Во как! – уважительно отозвалась Варвара Федоровна. – Ты бы потом это все мне на бумажке записал, глядишь, и я бы умной перед народом выглядела.

– Где анкета вашей протеже? Кстати, поделитесь, она вам не говорила, что за горе ей пришлось пережить?

– Нет, не говорила, – со вздохом сказала Варвара Федоровна. – Нет у меня привычки в душу лезть. Коли надо, сама скажет. Раз молчит, значит, время не пришло. Держи.

Иван Петрович торопливо развернул сложенную напополам бумагу. В графе «Содержание сна» всего лишь два предложения: «Я снова оказалась в той комнате и увидела, что на второй кровати приготовлено свежее постельное белье. Господи, помилуй меня, грешную».