Читать книгу Пастель для Галатеи. Кинороман. Дневники 90-х - Сергей Е. Динов - Страница 15

Рассохшаяся дверь в струпьях облезлой коричневой краски, со множеством почтовых ящиков напоминала вековое дерево облепленное скворечниками, в которые уже давным-давно не прилетали птицы. Марат поковырял пальцем в дырке выбитого замка, толкнул незапертую дверь, вошел в длинный коридор, жуткий в своем хаосе созидания и разрушения.

В коммунальной квартире еще до полного выселения жильцов был начат грандиозный евроремонт. Грохотали доски. Визг электропилы заглушал ругань рабочих. Белёсый туман известки плавал, будто пар в бане. В одной комнате штукатурили, в другой – белили, красили.

В третьей – буднично сушилось на веревках синюшное постельное белье, крахмалилось заодно, известью, осыпающейся с потолка. В этой комнате обретались две пожилые блокадницы, ожидающие принудительного выселения куда-нибудь за проспект Ветеранов, а то и дальше, в угловые квартиры пятиэтажек. В следующей комнате зиял пролом в кирпичной стене. Разрушение и созидание. Гибель и возрождение.

– Что, Ваньки, Европу городим? – прокричал Марат рабочим на кухне, не дожидаясь мата в ответ, толкнул тяжелую дверь, обитую кусками драного войлока.

В сумраке комнаты с грязными окнами, выходящими в тупик двора, за столом тяжело всхлипывала над пишущей машинкой женщина с деревянным старомодным гребнем в седеющих волосах на затылке. В сигаретном дыму желтым шаром светилась настольная лампа. На подоконнике выстроился орган пустых зеленых бутылок. Марат торжественно положил поверх испечатанных листов веер долларов мелкими купюрами. Подождал реакции женщины. Не дождался. Та продолжала плакать в экстазе творчества.

– Сотня за мной, – извинился Марат. Под стук машинки, как никчемное приведение, которое уже никто не боится, но и прогонять не собираются, Марат побродил по захламленной комнате. Покачал створки трюмо, наклонил зеркало на тумбочке, подложил книгу под круглое зеркальце у настольной лампы.

Прокуренное мрачное помещение пронизали световые лучи. Серые широкие, желтые и узкие, – лучи причудливым образом пересеклись, заструились пылью и табачным дымом. Марат бродил в этом фантастическом переплетении лучей, грустно усмехался случайному светопреставлению. Но хозяйке не было до гостя никакого дела. Она спешно заканчивала новый сценарий.

– Ох, ты! Опять всех угробила?! Молодцом, туды их в колыбель! – Марат читал с листа на пишущей машинке. – В пустыне?! В песке засохли?! Жуть! Но интересно, наверно! Пустыня, барханы, зной… женщина рожает! Жуть! А крови?! Крови нельзя подлить?! Надь, крови, крови разведи погуще! Щас это модно! Экшена добавь. На потребу мас-сэ-се.

– По лону кровь ее бежала, – сонно продекламировали с придыханием умирающей с пола из-под цветастого одеяла у стеллажей с книгами. – А я лежала и лежала – разрезанная медсестра…

– Ку-ку! – отозвался Марат. – Утро, сестра! Вставать пора!

Под лоскутным одеялом нервно перевернулись на другой бок.

Женщина в кофте ткнулась заплаканным лбом в клавиатуру машинки.

– Уйди! – всхрипнула она. – Отсюда! Уйди! Разрушитель.

– Ее убил муж, – опять донеслось из-под одеяла, глухо как из-под земли. – Убил, чтобы полюбить навсегда. Не крест на могиле поставили – топоры на четыре стороны. Архитектор кровавый, я влюблена в его ярость! Я ненавижу его любовь!

– С ума сходите, подруги?! – возмутился Марат. – Ну-ну. А вот, кстати, засадный случай. Желаете? Ловите образ на перо. Продаю взаймы. По знакомству. Ну, слушайте, если не желаете. Знаете ли, так нелепо на днях один мой знакомый, работник морга со стажем в конфуз вошел. Не поверите, как странно, жутко, глупо и забавно все случилось.

Под одеялами трудно заворочались, засопели от злости, послышались сдержанно-манерные угрозы:

– Умерщвлю. Цианит в шампанском… Жестяные розы звенят лепестками… На могиле – мокрый листок в косую линейку… Слова размыло… Дождь… Мокрые листья мерзкими червяками опадали на голову…

Марат, не обращая внимания на невнятное бухтение, растягивая слова, будто пародируя кого-то, принялся рассказывать:

– Знаете ли, так все вышло странно и грустно. Готовили бывшего человека к погребению. Полный такой, грузный, ужасно отвратительный попался. Возились – возились. Родственники с раннего утра в окна морга застучались. Требовали выдать. А тут время обеда случилось. Кто в обед работает? Только врачи с живыми. В морге с неживыми не работают. Неживые могут долго ждать. Санитары отмыли мрамор, разложили газету «Московский комсомолец» с кроссвордом, на газете – хлеб с тмином, сыр с дырками, огурцы из банки заспиртованные. Водку раскупорили. Тут, на зло, начальник нагрянул. Куда водку прятать? Эх, не угощать же?! Правильно. В покойника спрятали. Такой ужас. Прости их, Господи, грешных.

Женщина за машинкой продолжала всхрипывать, но уже будто плакала и всхлипывала от смеха одновременно. Под одеялами надсадно кашляли и грязно ругались. Марат со злорадством продолжал:

– Ах, не поверите!.. такой смирный начальник был, а тут дикий, нервный, злобный! Нагоняй устроил: тело на срочно вынос! Срочно! Скандал! У родственников, представляете, зять в министерстве нелегкой промышленности! Вчера закрытие – не отдали, сегодня – уже обед, не отдают! Уволят всех подряд из морга! Ах, не знаю, что сказать, стали зашивать. Начальник стоит рядом столбом. Следит, волкодав. Но горлышко с пробкой не зашили, на животе оставили. Думали, начальник уйдет, водку можно и в трубочку высосать. Начальник не ушел. Так и пришлось покойника с поллитрой в животе выносить. А бывший-то, к слову сказать, к спиртному сам пристрастие пагубное имел, отчего, говорят, и помер. Цирроз нашли, отёк легких… Как вам дикая история? Нравится. Вижу. В твоем духе, Лита, – обратился Марат к горбу под одеялом. – Покупаете, значит. Я так и думал.

Марат забрал обратно все деньги со стола, вздохнул обреченно:

– Вод как. Опять буду должен. Прости, Надежда. Не водись с ней. Ты – другая. Чувственная. Искренняя. Она – злая, манерная, кровожадная. Выпьет тебя до донца. И оставит, бросит. Прости-прощай.

Марат вышел из комнаты. Женщина-сценарист тяжело поднялась из-за пишущей машинки, огляделась. Словно старая больная сова, принялась нелепо взмахивать рукавами старой вязанной кофты, подпрыгивать в фантастическом пересечении лучей, высветившим ее убогое жилище, будто пытаясь взлететь, исчезнуть, покинуть этот чудовищный и несправедливый мир.