Читать книгу Четыре - Сергей Козлов - Страница 3

* * *

Сначала – свист. Потом уже зовут: – Серёга! Серёга!

За окном Гоша и Лёша топчутся в тополином пуху, щурясь от солнца и всматриваясь в окно на третьем этаже. Галина Сергеевна выглянула во двор, повернулась и посмотрела на сына, который лениво ковырял клавиши пианино, выдавливая из них скучный менуэт. Когда тебе шестнадцать лет, почти все менуэты скучные. Еще как-то разогревала пьеса Хачатуряна «Подражание народному». На рок похоже. А тут – хоть парик цепляй и раскланивайся.

– Дружки твои соскучились, – сообщила об увиденном за стеклом мать, и Серёга решительно закрыл крышку над клавишами.

– Пойду, мам. Зовут.

– А экзамен по специальности они за тебя сдавать будут? Или Лёшка дворовые песни под гитару споет? – Спорить с сыном было бесполезно, всё равно уйдет. – Тебе и так экзамен по болезни на лето перенесли…

– Да сдам я, мам. Между тройкой и четверкой уже плаваю…

– Не захлебнись, – усмехнулась мать ему вслед, когда он уже натягивал кроссовки. – И допоздна не гуляй, чтобы я не бегала, не искала…

– Угу…

Пустырь – это заброшенный долгострой неподалеку от двора, где старые деревянные дома и особняки снесли, вбили сваи, но потом забыли что-то построить, и потому он был захвачен коноплей и крапивой. Туда в шесть-семь лет дети ходили за страхами и городскими легендами, в восемь – двенадцать – за пиротехническими экспериментами и игрой в «казаки-разбойники», в двенадцать – четырнадцать – за первыми сигаретами, игрой в карты и неформальными подростковыми собраниями, а после четырнадцати – за первыми глотками вина, драками и отстаиванием статуса своей территории. Впрочем, на эту территорию никто, кроме бомжей-бичей и не покушался. У подростков каждого района была своя такая территория, и порой не одна.

Переносной магнитофон «Весна» на батарейках был в помощь. Группа «Воскресение» на русском или «Pink Floyd» на английском всегда споют из его никудышного динамика что-нибудь вдохновляющее. Вот и сейчас парни вслед за Сапуновым и Никольским тянули «Боже, как давно это было, помнит только мутной реки вода» с таким глубинным пониманием, будто прожили не пятнадцать лет, а полвека. И пока над зарослями конопли и крапивы несется нехитрый мотив, они не замечают, как по тропинке между лежбищами бичей и штаб-квартирами окрестных пацанов идет задумчивая девушка в легком, просвечивающем сарафане и плетеных сандалиях. Но мимо дворовой разведки не проскользнешь.

– О какая! – первым заприметил ее Гоша и забыл слова следующего куплета.

– Класс, – оценил Леша.

– Высокая, – мечтательно согласился Серёга, нажав кнопку «стоп» на магнитофоне.

– А слабо познакомиться? – подначил Гоша.

И все трое поднялись как по команде, даже осмотрели себя, словно группа разведчиков перед боевым заданием. Кроссовки чистые, джинсы вроде стираные, футболки с нужными для привлечения внимания иностранными надписями. Можно идти на задание. И пошли, и догнали, и пытались, кроме как внешним видом, обратить на себя внимание девушки тертыми остротами и угловатыми комплиментами. Но она оглянулась только раз, окинула троицу незлым, неравнодушным, но каким-то непонимающим взглядом и пошла дальше, не обращая никакого внимания на причитания и цирк за спиной. Так они дошли до одного из домов неподалеку, где она юркнула в подъезд, оставив закадычных друзей в ярко выраженной степени недоумения.

– Вроде здесь не жила такая, – заметил Лёша.

– Да недавно переехала, я видел уже, – вспомнил Гоша.

Серёга загадочно промолчал, пытаясь угадать взглядом, с какой стороны дома окна этой девушки.

– Э, ты чё замер? – позвал его Лёха.

– Да это, похоже, с ним серьезно, – широко улыбнулся Гоша. – Чё, понравилась так?

– Понравилась, – честно ответил Сергей, хотя это могло вызвать тираду насмешек, но не вызвало.

– Бесполезняк, – оценил шансы Гоша, – ее папу привозят на членовозе, нам тут не светит.

Членовозами называли черные «Волги» с очень известными в городе автомобильными номерами. Под пассажирами подразумевались члены партии на высоких должностях или начальники крупных организаций, что часто совпадало в одном лице.

– Он не человек, что ли? – спросил Серёга про отца девушки.

– Кто его знает, – неуверенно покачал головой Гоша.

– И не таких обламывали, – прищурился на зев подъезда Лёха.

Гоша пожал плечами:

– Пошли в кино, «Какие наши годы» показывают. Игорёха говорил, там актриса с голой грудью бегает.

Прозвучало очень убедительно, потому вся троица стала рыть в карманах мелочь. Тридцать пять копеек на билет на дневной сеанс.

– О! У меня еще на бутылку «Жигулевского» останется, – бегло сосчитал Гоша.

Это был последний аргумент.

– Пошли, – сказали все трое в один голос.

* * *

– Отец Аникий! Отец Аникий! – Крик Вани летел над таежной речушкой.

В тысячный раз он приходил сюда, но всякий раз не мог сразу найти полуземлянку отшельника. И никогда не звал его полным именем Иоанникий. В селе, что в семи километрах ниже по течению на юг, все так величали странного монаха, который неизвестно когда пришел неизвестно откуда и поселился на берегу Тавды в самых малопроходимых чащобах. Появился так, как будто всегда здесь и жил. Первыми на него вышли рыбаки и охотники, но плохого с первой встречи о нем не подумали: слишком добрые у него были серые, глубоко-водянистые глаза. Увидели полуземлянку и крест молельный с гладким камнем под ним. Дымок над моховой крышей. Что-то варил себе из дикоросов отец Иоанникий. Потому оставили ему хлеба, рыбы, соли, спичек и даже зажигалку. Ни от чего с поклоном не отказался. А на обратном пути сняли сети и диву дались: улов был больше обычного. Так и подумали: не иначе Аникий намолил. С тех пор повелось – идти и просить молитв у Аникия, оставляя в благодарность нехитрую снедь или нужные в хозяйстве вещи: кружку, тарелку, ложку, ножик, ткань – в общем, что в голову придет, то и брали, ибо деньги для Аникия ничего не значили. Ушлые бизнесмены оставляли порой стянутые резинками кругляши купюр, или толстые бумажники-лопатники, или просто конверты, но они так и оставались лежать под камнем до тех пор, пока их не забирал тот, кому они были нужнее. Первым-то рыбакам монах так и представился Иоанникием, но те, пока возвращались, часть букв потеряли, потому и остался пустынник для кого Аникием, а кому Аникеем. Ванюшке больше нравился Аникий.

– Отец Аникий, отец Аникий! – кричал он.

– Ну чего лес пугаешь? – появился за его спиной монах.

– Уф, а ты меня напугал, – вздрогнул парень.

– Ты же знаешь, что в лес шепотом заходить надо, чтобы принял, а ты кричишь, как грибник, который заплутал. – Аникий улыбался.

Он всегда был рад видеть Ванюшку, который стал этаким сталкером между поселком Тавда и жилищем отшельника на берегу одноименной реки. Почему? Да кто ж его знает. Известно другое: не все сельчане, что отправлялись к Аникию за советом или молитвенной помощью, могли его найти, некоторые и полуземлянку в десяти шагах от себя не видели, хотя точно знали, где она. А вот Ванюшка всегда находил, или сам Аникий находил его. Потому, прежде чем пойти к монаху или тем более повести туда чужих, что приехали вслед за молвой, отправляли сначала «на разведку» Ванюшку. Аникий не всех принимал, но никогда не объяснял, почему кому-то отказывал. Правильнее сказать, иногда всё же объяснял, но только Ване, когда тот сам спрашивал. Ваня был сыном рыбака Герасима (которого Аникий звал по-православному Гервасием), того, что в числе первых набрел на его земляную избушку. С тех пор Герасим никогда не забывал о монахе, отправлял ему с сыном провиант, а однажды даже с умельцами сладил ему маленькую печь. Ваня часто называл отца Аникия в одно слово – «Дядяникий», особенно когда они были только вдвоем.

– Дядяникий, там до тебя солидная тетка на черном джипаре из области приехала. Дородная такая.

– На бульдозер по повадкам похожа? – переспросил Аникий, будто видел ее.

– Точно! – подивился прозорливости своего друга Ванюшка. – Главу и участкового наших за грудки потрясла так, что, думал, душу вытрясет. Они же ей никак втолковать не могли, что ты не всех принимаешь. А она, дура, кричит: это я не всех принимаю! Я тебя, говорит главе-то, больше не приму, и не видать тебе клуба нового с мультимедийным проектором! Во как!

– Начальница, – оценил с улыбкой Ани-кий.

– Так примешь? – уловил добрую иронию в голосе монаха Ванюшка. – Кино показывать в клубе будут. Может, и ты в другой раз посмотреть придешь? Она еще микрофон Вале обещала, чтобы та петь могла на конкурсах.

Валя была одноклассницей и возлюбленной Ванюшки. Пела современные и народные песни так, что народ в поселке выбросил все старые пластинки Аллы Пугачевой. Валя даже без музыки хорошо пела. А могла петь и на клиросе в Покровском храме в райцентре.

– Кино сейчас никудышное, а микрофон Вале надо, – определил Аникий.

– Так что, мне эту баржу сюда вдоль берега тащить? – обрадовался Ванюшка.

– Да зачем тебе надрываться? Просто пойди и скажи ей: то, чего она хотела узнать, в газете за сентябрь пять лет назад было написано. Точь-в-точь.

– И всё? – ушам не поверил Ваня.

– Она поймет и очень рада будет. Так и скажи.

– Чё… и микрофон даст? – не верил Ваня.

– И сама как в кино спляшет, – подтвердил Аникий.

– Так я побегу, пока она там главу не умучила?

– Валяй, – подмигнул монах.

– Спасибо, Дядяникий!

– И тебя спаси Господь…

Между тем заместитель губернатора по социальным вопросам Алла Антоновна (именованная в простонародье зампососом) нервно ожидала разрешения на аудиенцию в кабинете главы администрации поселка. Пила коньяк, валерьянку, кофе и чай вперемешку, закусывая румяными тавдинскими пирогами с брусникой и грибами, а также тонко нарезанным лимоном. В кабинет иногда заглядывал пришибленный появлением власти такого уровня участковый и вместо доклада пожимал плечами.

– Сгинь, – командовала ему Алла Антоновна и щелкала пальцами над бутылкой коньяка, после чего местный глава Василий Андреевич наливал ей рюмочку, которую она опрокидывала в рот, как каплю нектара.

– Гонец вернулся! – наконец-то объявился с нужной вестью участковый.

– Галямов! – гаркнула ему она. – Так чего ты-то явился, мальчишку зови!

Участковый вытолкнул из-за спины смущенного Ванюшку. Тот не стал тянуть и с порога выпалил:

– Вам к нему ходить не надо. Аникий велел передать, что то, что вы ищете, в газете за сентябрь пять лет назад было написано. Точь-в-точь.

Алла Антоновна наморщила свой мощный лоб. Доходило до нее с трудом. Взглянула на Василия Андреевича сурово:

– Подшивка областной газеты у тебя где?

Тот аж подскочил:

– Так в библиотеке, это с другого крыльца.

– Галямов, тащи сюда подшивку! – скомандовала она участковому, который, впрочем, не дослушав, уже умчался.

Вернулся он через пять минут со стопкой стянутых шнуром желтых газет. Грохнул их на стол перед начальницей, и та, помусолив пальчик, стала с огромной скоростью их листать. И, найдя нужное, просветлела, как будто получила божественное откровение. Глава и участковый косились на первую полосу через ее плечи. В ней говорилось, что ныне здравствующий губернатор избран губернатором.

– Уф-ф-ф… Откуда он знал, зачем я к нему? – Алла Антоновна не усомнилась ни разу, подивилась, скорее. – Ну, Василий Андреевич, если монах твой не соврал, то я сама тебе новый клуб через полгода уже открою.

Василий Андреевич тоже просветлел лицом.

– А тебе, Галямов, новый УАЗ «Патриот» для охраны общественного порядка и повышенной проходимости.

Ильнур Ильясович Галямов чуть не козырнул.

– А микрофон? – спросил, в свою очередь, Ваня.

Алла Антоновна задумчиво посмотрела на юношу, затем спохватилась:

– Ах да, микрофон вашей Валюшке! В машине, у водилы беги возьми.

Ваня уже хотел было рвануть за мечтой своей возлюбленной, но Алла Антоновна его придержала:

– Там еще коробка, тоже возьми. В ней консервы, деликатесы всякие для вашего отшельника. Отблагодари! И Валюшке скажешь, что будет петь на инаугурации губернатора.

– На чем? – не понял Ваня.

– На концерте с большими звездами региональной эстрады, уразумел?

Тут Ваня подбоченился:

– Да чё ей ваши звезды, Пугачева курит на околице, когда Валя поет.

Алле Антоновне его дерзость понравилась.

– Так и правильно! А Валю мы еще на этот… – она щелкнула пальцами, и рюмка по щучьему велению наполнилась коньяком, – на шоу «Голос» отправим! Пусть Москву порвет! Дуй!

Ваня радостно дунул. Алла Антоновна встала и обняла Василия Андреевича.

– Живем, родной! К выборам готовься! Тебя тоже переизберем, – сказала она от лица всего тавдинского народа.

– А чё меня переизбирать? У нас это кресло никому и не надо. Посадят – и отдувайся, – заметил Василий Андреевич.

– Ничё-ничё, вот и будешь отдуваться. Когда ты вертолет санавиации у меня просишь, ты же не думаешь, сколько час полета стоит, а вертолет к тебе летит. Народ твой спасает.

– И то правда, Алла Антоновна.

– И фельдшерский пункт подновим! Э-эх! – налила начальница и мужикам, да сразу в граненые стаканы, и выглянула в окно, как выглянул бы Петр Великий в прорубленное им в Европу окно, а не на сельскую улицу.

* * *

– Менуэт же простейший, ну как ты так, Серёжа? Хачатуряна так бегло, так ярко сыграл, а тут спотыкач сплошной, – сетовала преподаватель фортепиано Нелли Николаевна, когда экзаменационная комиссия поставила ее ученику «хорошо», а не «отлично». – Яков Давыдович вообще тройку хотел тебе поставить.

– Ну, простите. – Сергей и не думал переживать, его больше волновало состояние его учительницы. – Не лежала у меня душа к менуэту… Как к алгебре в школе.

Учительница улыбнулась.

Нет, она и не предполагала, что из него получится великий пианист, но то, что парень он одаренный, знала с того момента, как его привели на прослушивание. Кроме того, он неплохо для лентяя сочинял сам и мог, отвратительно владея сольфеджио, тем не менее импровизировать на любую тему. Того, что помогает ему в этом слушание джаза и рок-музыки, Нелли Николаевна не признавала.

Как-то сами собой после экзамена принесли его ноги к дому, в который вошла незнакомка, «зацепившая» всю троицу на пустыре. Он стоял недалеко от ее подъезда. Из заднего кармана джинсов торчал аттестат об окончании музыкальной школы, а в руках была неуместная нотная папка, которую Сергей вдруг начал ломать пополам, чтобы опустить в урну. Всё, этот этап закончен: теперь никто из парней не будет смеяться, когда ты идешь через весь двор на сольфеджио или музлитературу. Правда, смеяться перестали год назад, когда они с Лёшей и еще двумя парнями сыграли вдруг на дискотеке не только композицию группы «Space», но и пару своих песен, которые понравились однокашникам куда как больше. Спортсмены, на которых ранее смотрели девчонки, разом потеряли, как теперь говорят, рейтинг. Но ненадолго, потому как те в большинстве случаев чего не могут взять умом и талантом, берут силой и настойчивостью. Но теперь Серёгу и Лёху уважали даже боксеры, борцы и «тихие» единоборцы (те, кто ходил в негласные тогда секции карате, айкидо, у-шу). Во дворе порой просили спеть что-нибудь свое. А уж тут на гитарное бренчание подтягивались и девчонки. Спортсмены и природные хулиганы кивали на музыкантов: во какие у нас друганы!

– Так надоела музыкальная школа? – услышал за своей спиной Сергей.

Он как раз вталкивал папку в урну.

– Вера, – представилась девушка.

– Сергей, – ответил он и для вящей солидности достал из кармана пачку сигарет, выбил одну и деловито закурил.

– А я вот жалею, что бросила музыкалку. Заболела, пришлось бросить. И танцы, и музыкалку, – коротко рассказала Вера.

– Я тоже болел, воспаление легких. Двустороннее. Мне поэтому экзамен по специальности перенесли.

– Фортепиано?

– Угу.

– А я вот как раз на концерт иду. В филармонию.

– Оперетку слушать? – с некоторым пренебрежением поинтересовался Сергей.

– Нет. Разве не слышал? «Гунеш» приехал. Будут «Байконур» играть.

– Ух ты! – не удержался Сергей. – У них же пластинка новая вышла – «Вижу Землю»!

Туркменские джаз-рок музыканты уже всколыхнули не только страну, но и заграницу. Особенно поражал всех харизматичный барабанщик Ришад Шафиев, или просто Шафи.

– Так туда еще билеты надо было достать, – с горчинкой заметил Сергей.

– Отец принес. Мне и сестре. Сестра предпочла свидание. Она больше по классике. Хочешь пойти? – Вера сказала это так запросто, что юноша на время потерял дар речи.

– А… м-м… мне бы переодеться.

Она окинула его взглядом:

– Да и так пойдет. Ты же в джинсах и светлой безрукавке. Вполне солидно.

– Да? – усомнился он.

– Да, – невозмутимо подтвердила Вера.

Она была одета в легкое светлое платье с неброским рисунком роз, перетянутое на талии пояском, на ногах – белые туфли на шпильках, отчего Вера казалась выше Сергея. Это его несколько смутило.

– Ну так пойдешь?

Серёга засунул руку в карман и нащупал там мятую «трешку», что выдала мать на «после экзамена», а значит – мороженое в антракте или что-то еще позволить себе в буфете можно.

– Пойду.

И тут Вера сама взяла его под руку, отчего он чуть не потерял сознание, а вошедшие в этот момент во двор Гоша и Лёша, увидевшие уже только их спины, переглянулись долгим и многозначительным взглядом.

– Ничего себе! – оценил увиденное Леша. – Везет же дуракам!

– Похоже, эта дылда увела у нас другана, – явно обозлился Гоша.

Они незаметно проводили их до здания филармонии, а поняв, что те идут на концерт рок-группы, пусть и туркменской, окончательно предались зависти и обсуждению вариантов своего дальнейшего поведения.

– А я ему билеты на «Савояры» доставал, – процедил сквозь зубы Гоша таким тоном, как будто Серёга должен был вернуться и отдать ему свой билет на «Гунеш».

– А я его в кинобудку к дядьке водил, мы три раза бесплатно «Непобедимого» смотрели.

Но Серёга не вернулся, и билет никому из закадычных друзей не предложил. Он даже не заметил, что за ним пристально и обиженно следили.

В легком летнем сумраке, посреди других счастливых обладателей билетов – в основном комсомольской элиты – они возвращались с Верой домой, восхищаясь техникой игры музыкантов, хотя и не всё понимали в этой сложной и переменчивой музыке.

– А как он синкопировал! А какое глиссандо потом!..

– А я вот думала, можно ли под такое танцевать…

– Сложно… Ритмы такие…

У подъезда Веры остановились, и Сергей только сейчас понял, что держит ее за руку. Не просто держит, отпускать не хочет. Этакая неловкая минута, когда надо что-то сказать, а в голове сладкая вата. Но лучше бы он ушел сразу.

У подъезда визгнула тормозами черная «Волга», дверца открылась, и оттуда появился плотный мужчина в черном костюме с привычным выражением начальника на лице. Он прошел мимо них, но на крыльце остановился, вполоборота бросил:

– Вера, домой.

Вера его не испугалась, но подчинилась. Подмигнула Сергею, высвободила ладошку и ускользнула вслед за отцом. А вот у Сергея на спине почему-то выступил холодный пот. Нет, он тоже не испугался, скорее, смутился, но предательский пот выступил.

* * *

Ванюшка и Аникий пекли в костре картошку. Парень принес с собой от матери банку соленых груздей, растительное масло и целую сетку овощей. Они только что уложили несколько бревен в стены часовни, которую мало-помалу складывал монах.

– Да это праздник какой-то! – искренне обрадовался Иоанникий.

– Дядяникий, так она еще и говядины сыровяленой послала. Сама делала. Но вот не знала, будешь ли ты ее есть. – Иван немного смутился, будто на преступление какое монаха подговаривал.

– Так пост, – улыбнулся отшельник, – но от добрых людей грех и гордыня не угоститься. Только чуть, из уважения к твоей маме.

Веточками они выкатывали из углей дымящиеся клубни.

– Как в пионерском детстве, – улыбался Аникий.

– У тебя пионерское детство было? – зацепился Ванюшка.

– В другой жизни. Ой, а грузди-то какие – чудно хрустящие…

– Ты, Дядяникий, как ребенок, такой чепухе радуешься.

Аникий подмигнул:

– А чему еще радоваться? Утром солнышко встало – радуюсь. Сам встать смог – радуюсь. Ты в гости пришел – радуюсь. Смотри, какой у нас праздник на траве!

– Да уж… Уф-ф… – Ваня обжегся рассыпчатым чревом картофелины. – Ты мне когда-нибудь расскажешь, почему ты в монастырь ушел, а потом сюда?

– Да хоть сейчас, – снова подмигнул ему из-под седой пряди на густых бровях Ани-кий. – Делать мне там стало нечего, вот и ушел. Я там никому не нужен, кроме Бога, а самому кому-то в друзья и родственники навязываться не с руки. Понимаешь?

– Вроде как и понимаю, но не понимаю.

– А и не надо тебе. У тебя вся жизнь впереди. И Валя. – Монах прищурился, как заговорщик.

– Валя, – ответно улыбнулся юноша. – Морсу вот еще… – Ваня протянул Аникию пластиковую бутылку. – А что до того, как ты ушел, было?

Ваня и сам напрягся от своего вопроса. Боялся, что заденет своего мудрого друга за живое или причинит боль какую. Но тот вдруг ответил совершенно непринужденно, даже радостно как-то:

– А ничего, Ванюша, не было. Ты же не помнишь, что до твоего рождения было?

– Конечно, не помню, – чуть не подавился парень. – Только родители рассказывали.

– Вот, а мне рассказать уже никто не может, а сам я не помню.

– Не помнишь или не хочешь помнить? – стал вдруг серьезным Ваня.

– А есть какая-то разница? – вздохнул отшельник.

– Не знаю, думал, ты мне расскажешь. А часовня в честь кого будет? – глянул парень на сруб.

– В честь Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.

– А я вот еще спросить хотел. Знаю, что ты женщин избегаешь, уходишь в чащу иной раз. А если мы с Валей жениться надумаем, ты нас благословишь? – Ваня снова засмущался. – Мать сказала, ежели Аникий скажет, то и мы с отцом против не будем. Да они и так не против.

– Благословить любовь – дело доброе. Только венчайтесь в миру. А вот сохранить любовь – дело сложное.

– Да я ее всю жизнь любить буду! – почти вспылил неким сомнениям отшельника Иван.

– Конечно, будешь, – спокойно согласился монах. – Школу окончите, тогда и приходите. А можете и так приходить. Поет она хорошо.

– А ты откуда слышал? – Ваня даже бейсболку козырьком на затылок развернул.

– А кто третьего дня по лесу с ней ходил? Так славно она пела «Там, где клен шумит». Так только Зыкина пела. И откуда Валя эту песню знает? – подивился монах. – Потом еще современные ансамбли пели.

– Ага! Говоришь, ничего из той жизни не помнишь! – подловил собеседника Ваня.

– Хорошие песни – они сквозь историю живут. Пока народ жив. Это же душа народная поет.

– А Валя – она почему-то больше старые песни любит. У нее, представляешь, пластинки! Винил! И проигрыватель еще допотопный.

Неподалеку у кого-то под ногами хрустнули ветки. Ваня встрепенулся, всматриваясь в солнечную прозрачность еще не одетого апрельского леса.

– А ведь кто-то к тебе идет, Дядяникий, – насторожился он. – Без меня идут.

– Я знаю, – спокойно ответил отшельник. – Мать дочку ведет.

И правда, через три минуты на небольшой поляне, где трапезничали монах и юноша, появилась женщина лет тридцати, которая вела за руку испуганную бледную девочку лет шести. Обе были в темных платках, резиновых сапогах и долгополых плащах. Они стали бесцеремонно рассматривать сидящих у костра. Видимо, ожидали увидеть что-то другое. Тертая скуфейка на седой нестриженой голове Аникия, застиранный подрясник и прочные армейские берцы на его ногах, видимо, были не тем, чего они ожидали. А главное – он приветливо улыбался с половиной дымящейся картофелины в руках.

– Присаживайтесь, люди добрые, – позвал он.

– Нам Иоанникий нужен, – недоверчиво, но правильно назвала имя женщина.

– Я и есть он, – сообщил отшельник.

– Это дядя Аникий, – подтвердил на всякий случай Ваня.

– Да вы присядьте, отведайте с нами горячей картошечки с дороги. С областного центра ведь ехали, – снова пригласил Аникий. – Как вас зовут?

– Маргарита. А это, – женщина поправила чуть съехавший на лоб платок у дочери, – Ксения.

– Ксюша! – обрадовался Аникий. – Иди к нам.

Девочка несмело сделала несколько шагов к костру. Аникий разломил ей картофелину и протянул половину. Вторую – матери.

– Вот – еще грибочки чудные.

– Да мы не кушать пришли, – сообщила Маргарита.

– Я знаю, – ответил Аникий. – Только не ко мне надо было. К врачам. Они успеют, если всё вовремя сделать.

Женщина отложила на скатерть-тряпицу картошку и посмотрела на Иоанникия с вызовом.

– Да те врачи мне всю кровь выпили! А подруга сказала к вам идти. Вы ее дочь от немоты вылечили.

Аникий печально вздохнул:

– Я никого не лечу, не исцеляю. Это только Спаситель может. А девочка та не немая была. Просто говорить не хотела. Как увидела, что на Земле зло, так и решила, что говорить не стоит. Я ее просто убедил, что есть еще с кем, кроме Бога, здесь разговаривать. Она сначала со мной помолилась, а потом и с другими говорить стала. Вот и всё.

Маргарита смотрела на монаха недоверчиво.

– Так всё и было, – снова подтвердил Ваня.

– Стало быть, ничем не поможете? А мне сказали… – Маргарита сошла с лица.

– Вот она потому и не говорила… Но я вам помогу, – вернул женщине надежду Аникий. – Поедете в нейроцентр, там есть хирург – Георгий Иванович. Надо успеть, пока он не в запое…

– Что? – встрепенулась Маргарита. Даже Ксюша вздрогнула, подавилась картошкой, Ване пришлось похлопать ее по спине и дать морсу. – Он что, алкоголик?

– Да, пьяница. Но это не самый страшный грех. Зато врач от Бога. Он всё сделает правильно. – Иоанникий говорил медленно и, казалось, убедительно. Но недоверие не уходило из глаз Маргариты.

– Я думала, вы тут помолитесь…

– Я помолюсь. Обязательно помолюсь! – уже причитал отшельник. – Но каждый свое дело должен делать, я помолюсь, а Георгий операцию сделает. Удалять надо опухоль, пока не поздно!

У Маргариты окончательно опустились, стекли вдоль тела на землю руки. Аникий посмотрел мимо нее в небо.

– Что ж вы все за чудесами, как в магазин или собес, ходите? – тихо и горько сказал он. – И я грешный раб Божий, а не экстрасенс, не шаман, не доктор даже. Я вообще никто. Поедете к Георгию? – Он почти взмолился.

– А куда деваться? – приняла неотвратимое Маргарита. – Выходит, зря мы столько сюда отмахали?..

– Восемьдесят три километра триста шестьдесят семь метров… – задумчиво заметил Ани-кий, отчего подавился уже Ваня, с удивлением глядя на своего друга.

– Откуда такая точность? – вдруг улыбнулась Маргарита.

– Не знаю. Я математику в школе не любил. Думал, что зря ее учу, – подмигнул ей отшельник.

Женщина оценила его посыл, покачала головой из стороны в сторону, взяла обратно в руку картофелину и смачно откусила. Зажмурилась:

– А вкусно-то как!

– Ну вот, а говорите, зря ехали! Где бы еще такой рассыпчатой картошки из костра поели? – озвучил Ваня то, что почувствовал в словах Аникия.

* * *

– Я – в медицинский, мать сказала, – заключил Гоша и выстрелил «бычком» сигареты в крапиву.

– Ты же в лётное хотел? – удивился Сергей.

– Мать сказала, в медицинский, оттуда в армию не забирают и всегда при хлебе. Да и по биологии и химии у меня пятаки, – объяснил Гоша. – А нос сломан, на медкомиссии сказали, сначала носовую перегородку править…

– А я в нефтянку, – прищурился на друзей Леша. – На севера потом поеду. Вот там – деньги. Романтика. И военная кафедра, кстати… А ты так и пойдешь в универ? – Он саркастически ухмыльнулся, глядя на Сергея. – После первого курса служить отправят.

– Ну, отправят, значит, отправят. Отслужу – и никому не должен. Потом никто пальцем тыкать не будет, как в мокрицу.

– Серый, два года потеряешь, а можешь и в Афган загреметь, пустыни там орошать кровью будешь. А хуже того, как Толик, – ногу там оставить.

– Так и там кто-то должен, – вздохнул-ответил Сергей.

– Так оно, – сплюнул под ноги Лёша.

– Так оно, – сплюнул следом Гоша.

– Так мы идем? – На тропе пустыря появилась Вера, остановилась в нескольких шагах.

Парни крутнули в ее сторону головами. Сергей поднялся. Они еще вчера договорились с Верой пойти на выставку необычного художника Константина Васильева в картинную галерею.

– Я пошел, – коротко бросил друзьям Сергей.

Те понимающе кивнули.

– Привет, Вера! – улыбнулись в голос девушке.

– Привет…

Сергей и Вера уходили под руку в сторону недалекого центра. Лёша и Гоша с нескрываемой завистью смотрели им вслед. Первым очнулся Алексей.

– Завидуешь? – подцепил он Георгия.

– Завидую, – честно ответил он. – Бывает же такая любовь с первого взгляда. Я себе такую же найду.

– Не найдешь, – подлил скептицизма Лёша, – такая в единственном экземпляре, как снайперский выстрел Амура.

– Ну и чё? Теперь не жить, что ли? – обиделся вдруг Гоша.

– Чё не жить-то? – засмеялся Алексей. – Пошли, у Гороха сегодня в «свару» играют. Может, нам масть попрет, мне мотоцикл за долги продавать неохота.

– Пойдем. Мне Горох пластинку «Аббы» еще месяц назад обещал. «Супертруппа» – альбом.

– Супертрупы… – перефразировал Лёша, и они отправились к Ваде Горохову, который славился в районе как почти официальный фарцовщик и содержатель своеобразного притона для любителей джинсы, современной музыки, жевательной резинки и иностранной литературы.

* * *

Сибирь – это такая огромная страна в огромной стране. В сущности, Россия и стала огромной страной за счет Сибири и Дальнего Востока. А без них была просто большой. Но не получилось у нее ощетиниться от Востока грядой Урала. Перевалили через него сначала новгородцы, а потом и казачки. И вслед за Богом увидели, что это хорошо.

Иоанникий тоже видел, что это хорошо. И если до армии он стремился на Запад – в Москву, в Ленинград, в Ярославль, в Киев, в Ригу и Вильнюс, где уж совсем Запад, а вот служить его отправили на другой край географии-ойкумены – на тот самый Дальний Восток. Да на самый-самый, на заставу Ратманова. Восточнее уже только Аляска, которую Россия американцам продала, да денег так и не получила. Кому остров Ратманова, а кому – Имэлин, как его чукчи называют. Но – всем – точно посередке Берингова пролива. А ведь на соседнем Диомиде, или, по-нашему, острове Крузенштерна, первыми были казачки Семёна Дежнёва. Но теперь между островами проходит американо-российская граница. А когда-то проходила советско-американская.

Иоанникий смотрел на неспешное течение Тавды, и ему чудилось, что она впадает в воды Тихого океана. Вода завораживала монаха больше, чем огонь. Она несла в себе какое-то древнее знание обо всём. Она была живее и сильнее огня, хотя однажды чуть не забрала в себя отслужившего всего год молодого пограничника.

* * *

Поселок Нижняя Тавда, как и река, медленно тек во времени. Менялись эпохи, а вода была всё та же. Из заторможенных и вроде как разбуженных гласностью восьмидесятых его просто вынесло в бурные девяностые, но бурными они для поселка не стали. Застиранный дождями красный флаг над сельсоветом поменяли на блеклый триколор, председателя сельсовета переизбрали в главы администрации и жили почти так же, как жили до пресловутой демократии.

Демократия в деревне – она всегда. Разве что вздыхать стали больше у телевизоров да осваивали интернет. Ушлые сельчане открыли несколько частных магазинов, которые основной доход традиционно делали на торговле спиртным и сигаретами, да начальство стало приезжать чаще, чтобы имитировать близость к народу и захолустью. Немного взбодрились, оживилась молочная ферма, сверху дали какие-то гранты на развитие фермерских хозяйств, подновили среднюю школу, а склад снова перепрофилировали в храм, и даже приехал служить в Тавду молодой и порывистый батюшка, который стал блюсти нравственность и наставлять заблудших на путь истинный. Он бывший военный, потому за глаза его иногда называли замполитом, ибо по вопросам воспитания бежали к нему за советом и Василий Андреевич, и директор, и завуч школы.

А сам отец Димитрий хоть и был глубоко (с какой-то малой войны) верующим человеком, но на проповеди мог народ и построить, а саму проповедь озвучить в командном тоне. Сельчане не обижались, потому как грехи пьянства, блуда, лени и зависти в себе на трезвую голову осознавали. А главное – понимали, что в селе должен быть кто-то помимо Василия Андреевича, чтобы их этими грехами попрекать и учить добру и любви. Тем более что самого Василия Андреевича они тоже попрекали, то мусор плохо вывозят, то вода ржавая из скважин артезианских в дома пошла, то труба перемерзла…

А отец Димитрий отвечал только за духовное, и потому придраться к нему было невозможно – водку он не пил, на иномарке по селу не рассекал, во флиртах замечен не был. Только один раз наведались к нему с Большой земли несколько крупных ребят, одетых в камуфляж, на крупных черных внедорожниках, отстояли службу, а потом помянули неизвестных героев так, что поселок вздрогнул от их грустных и протяжных песен о какой-то далекой войне. Но – не более того. Сам же отец Димитрий, как рассказывали потом Василий Андреевич и участковый, выпил всего одну молчаливую нечокаемую рюмку, после чего только подпевал. Но суров был батюшка, суров.

Вот и сейчас, приметив стоявшего у храма Иоанникия, стрельнул взглядом так, что приходский кот Барсик на всякий случай спрятался под скамью. Об отшельнике Димитрий много слышал, но сам к нему не ходил. То ли себя выше званием полагал, то ли, наоборот, его. Но, завидев монаха на своей территории, с ходу спросил как-то казенно и как-то киношно:

– К какой обители приписан? Ксива есть?

Видимо, так ему казалось, что он выглядит строго и по-командирски. Аникий не возражал. Потупился.

– Тельник у меня, – ответил он. – Главный христианский документ. А устно – молитва.

– Годится, – улыбнулся находчивости отшельника священник.

– Чего пришел?

Аникий совсем сник:

– Так исповедоваться надо.

Отец Димитрий на какое-то время потерял дар речи, потом глубоко вдохнул и выдохнул со словами, как будто ему сейчас сделали большое одолжение:

– Ты? Ко мне?

– А как? К кому мне еще идти? В лесу только деревья, в реке – вода. В небо и так каждый день исповедуюсь. Без таинства как?

– А я думал – литургию вместе отслужим, – совсем потеплел отец Димитрий и даже погладил до сих пор пахнущей ружейным маслом ладонью свою курчавую бородку.

– Так и отслужим, если позовешь.

– Родные, – обратился к ждавшим его по частным делам прихожанкам священник, – простите, на сегодня отложим всё. Видите, брат пришел. А на вечернюю службу приходите. Слышали?.. Иоанникий со мной служить будет.

Молва о том, что отшельник объявился в храме, да еще и будет служить с батюшкой, мгновенно облетела поселок, и на вечернюю службу собрались любопытства ради даже те, кто до этого заходил в церковь только за святой водой или куличи освятить. То есть за обычаем, а не для разговора с Богом. А служба получилась на диво проникновенная. Многие узнали, что навечерие Благовещения Пресвятой Богородицы – это день Захария Постника. И в этот вечер отец Димитрий вовсе не командирским голосом и без упрека в нем читал проповедь, а потом вдруг повернулся к своему гостю и сказал:

– Слово предоставляется отцу Иоанникию.

Стоявший с тихой молитвой в уме и сердце Иоанникий вздрогнул от неожиданности, окинул взглядом смотрящих на него и с любовью, и с любопытством сельчан, но перечить не решился. Сделал шаг, встал рядом с отцом Димитрием:

И вдруг он достал из-за пазухи пичугу, отпустил ее, и она, чирикнув под куполом, пулей унеслась в раскрытые весне врата.

Прихожане хотели было аплодировать, но отец Димитрий остановил их одним только взглядом.

– Чего это? – тихо спросил он отшельника.

– Пушкин. Александр Сергеевич Пушкин, – пояснил Иоанникий, но потом сообразил, что спрашивают его не про стихотворение «Птичка», а про ту, что улетела. – А, пичуга, зимой чуть не замерзла, подобрал в лесу, а сегодня самый лучший день отпускать на волю…

И снова хотел народ в ладоши хлопать, но не решился. А Иоанникий поклонился всем в пояс и поблагодарил:

– Храни вас Бог, люди добрые.

* * *

– Вы Георгий Иванович? – Женщина держала за руку тихую девочку. В другой у нее был пакет с документами и обследованиями.

– Он же Гога, он же Гоша, – начал было перешучивать киногероя врач, но осекся – во взгляде женщины были боль и безысходность. – Я…

– Сделайте Ксюше операцию, – глухо, но требовательно произнесла Маргарита.

– Я? – будто испугался хирург. – Я с сегодняшнего дня в отпуске, вот, Валерий Михайлович сделает. Он даже лучше, чем я. А я только за документами на работу зашел…

– В запой собираетесь? – огорошила и самого Георгия Ивановича женщина, и его коллегу Валерия Михайловича. Тот аж крякнул, но едва сдержал неуместный хохоток.

– Это мое личное дело, – немного обиделся Гоша, он же Гога.

– Да, конечно, – согласилась Маргарита, – но Иоанникий сказал, что только вы сделаете так, как надо.

– Иоанникий? – Георгий Иванович опустил голову, а потом и присел на стул. Машинально протянул руку: – Давайте ваши документы. «КаТэ» здесь?

– Здесь, – засуетилась рукой в пакете Маргарита. – Вы уж помогите, я вам потом сама наливать день деньской буду. – Мгновенно статная красивая современная женщина превратилась в добрую русскую бабу. – И таких закусок наделаю…

Так причитала, что и Валерий Михайлович подошел.

– Поможешь? – спросил его Георгий Иванович, глядя пленку снимка на свет.

* * *

В первый раз Сергей поцеловал Веру в кинотеатре. Банально, но правда. Он даже не помнил, какой они фильм смотрели… Сначала он взял ее руку в свою, ощутил тепло на кончиках подушечек ее пальцев, приложил к губам тыльную сторону ладони девушки, а когда она повернула к нему лицо, решился поцеловать… Сидевшие за их спинами зрители не протестовали, а лишь посоветовали пересесть на последний ряд, благо что сеанс был дневной и места в зале имелись.

С момента того поцелуя в жизни Сергея всё остальное отошло на второй, третий и другие планы. Образ Веры заслонял собой любые события, обстоятельства, перспективы и насущные задачи. Учился он хорошо, вернее, отлично, но теперь даже сквозь страницы любимых книг на него смотрела Вера. Наверное, с ней происходило то же самое… Наверное. Хотя Вера и «наверное» совместимы ли? Во всяком случае, Вера даже учиться стала хуже. Первую сессию закрыла с тройками, отчего Сергею пришлось выслушать от отца Веры науку о системе предпочтений. Нет, бывалый начальник не был против любви и отношений его дочери с «безродным» романтиком, он просто прочитал традиционную в те времена лекцию о том, что всякий человек должен приносить пользу обществу, а для того, чтобы ее приносить, надо сначала стать кем-то, то есть выучиться. В сущности, четвертьчасовое назидание можно было свести к одной последней фразе:

– Короче, учиться-то надо. Об этом не забывайте. Ты понял?

– Понял, – согласился Сергей, но ничего поделать ни с собой, ни тем более с Верой не мог.