Читать книгу Жестокая справедливость - Сергей Майдуков - Страница 4

Настало время послеобеденной уборки. Антон Лагутин проделывал ее каждые три дня. Это был один из способов держать себя в железных тисках дисциплины. Уборка была каждый раз генеральная. Лагутин начинал с того, что тщательно протирал все поверхности, потом драил сантехнику, натирал до блеска оконные стекла, сметал мусор, мыл полы и попутно раскладывал все вещи по местам.

Казалось бы, что, живя один в однокомнатной квартире, он мог бы обходиться без столь частых и тщательных наведений порядка, однако практика показывала обратное. Всякий раз раковина оказывалась загромождена грязной посудой, а пол покрывался пятнами самого разного происхождения. Одиночество – это сложное испытание для мужчины. Множество бытовых мелочей и искушений обступают его, предлагая то обувь бросить как попало, то алкоголем накачаться, то с кофе переусердствовать, то покурить всласть.

Лагутин стойко и мужественно боролся с вредными привычками, но победу пока что так и не одержал. Когда ты сам себе отдаешь распоряжения, сам их выполняешь и контролируешь, то необходима просто-таки несгибаемая сила воли, а кто ею может похвастаться? Антон Лагутин не мог. И не хвастался.

К тому же ему нравилось быть в полном ответе за самого себя. Он даже мысли не допускал, чтобы им руководил кто-то другой. Время командиров прошло, время женского диктата не наступило, и Лагутин сильно сомневался, что когда-нибудь наступит. Он был сам себе голова, сам себе начальник и подчиненный. Однажды, общаясь с одним адептом индийского мистицизма, он услышал о том, что каждый человек так или иначе подчиняется множеству других людей, так что гораздо разумнее выбрать себе одного господина – Бога – и служить только ему одному.

Обдумав эту идею, Лагутин решил, что будет служить только себе. Не то чтобы он совсем не верил в Бога, но сильно сомневался в том, что Всевышний так уж сильно озабочен его существованием. На земле живет что-то около восьми миллиардов людей со своими слабостями, желаниями, проблемами, горестями и обстоятельствами. Кому охота входить в положение каждого и заниматься его судьбой? Нет, нашу жизнь вершим мы и только мы, и ответственность лежит исключительно на нас самих.

– Вот так-то, – сказал Лагутин, с удовольствием осматривая свое приведенное в порядок жилище. – Чистота, блеск и никакой мистики.

Квартира была обставлена минимумом мебели. В комнате раскладной диван, письменный стол и хлипкий шкафчик из прессованных опилок. Одежда, обувь и разные вещи хранились в обширной кладовой за раздвижными зеркальными дверями. Кухня, напичканная техникой, была достаточно просторной, чтобы разместить там стол с тремя стульями, хотя зачем Лагутину были нужны три, он и сам не понимал. Может быть, надеялся, что однажды его одинокому холостяцкому существованию придет конец? Вряд ли. Хотя подсознанию виднее.

Прежде чем покинуть квартиру, Лагутин вышел на лоджию с велосипедом и шкафом для всякой рухляди. Там он умело выдвинул нижнюю полку и поднял одну из плит, которыми был покрыт пол. Нехитрый тайник содержал всякую всячину, необходимую для профессиональной деятельности Лагутина. Поколебавшись, он не стал брать пистолет, а прихватил только маску и усовершенствованную полицейскую дубинку. Этого должно было хватить.

Когда Лагутин усаживался в свой «Хюндай», было пятнадцать минут пятого. До акции оставалось около двух часов, но лучше иметь запас времени, чем испытывать его нехватку.

Жизнь научила Лагутина ценить время и свободу в равной мере. И разве это не равноценные понятия? Располагать свободным временем – это и есть свобода. Управлять им по своему усмотрению – значит обладать свободным временем.

Лагутину некому было рассказать о роде своих занятий, да он и не стал бы делать этого, даже если бы у него вдруг появились благодарные слушатели. Поскольку он редко спал с женщинами, то некому было отчитываться и о некоторых весьма характерных шрамах на его теле. Если и спросит какая, то всегда можно выдать пулевое отверстие за укол большим гвоздем, а рубец от осколка представить как последствия неосторожного обращения с дрелью или пилой, им, женщинам, без разницы.

Хотел бы Лагутин навсегда позабыть свое прошлое, хотел бы не видеть всех этих затянувшихся дырок на своем теле, да не мог. Прошлое всегда с нами, оно почва, на которой мы растем. Убери все воспоминания, опыт, переживания – и что останется? Чистый лист. Бессмысленный в своей пустоте.

Когда Лагутин вернулся из странствий, заносивших его то на юг, то на восток, то вообще к черту на кулички, он купил себе квартиру, обосновался и целых полгода вообще ничем не занимался, благо накопленные деньги позволяли. Но деньги, как все хорошее, закончились, и пришлось опять решать, чему посвятить ближайший отрезок своей биографии. Воевать Лагутин больше не собирался, хватит. Ему было под сорок, он устал от мытарств, крови, боли, жестокости и прочих неизбежных спутниц военной карьеры. Офицерского звания его давно лишили, так что о карьерном росте нечего было и мечтать. Но чем все же заняться в мирной жизни человеку его склада? Человеку, умеющему обращаться с оружием и привыкшему пускать его в ход без особых угрызений совести? Податься в охранники? Исключено. Лагутину претили обязанности телохранителя, он не хотел оберегать ничьи тела, вне зависимости от пола и возраста. Полиция? Что светит там немолодому мужчине, кроме низкооплачиваемой патрульно-постовой службы? Организованная преступная группировка? Нет, на кривую и скользкую бандитскую стезю Лагутин тоже становиться не собирался.

И занялся он оказанием услуг особого рода. В частном порядке. Дал объявление, что готов способствовать «во взыскании долгов и проч.», обзавелся кое-какой клиентурой, потом о нем прознали знакомые заказчиков и знакомые знакомых. Дело пошло на лад. Случалось Лагутину и должников прессовать, и наркоманов вразумлять, и краденое находить, и за неверными супругами следить. Разные были заказы. Одного-двух в месяц вполне хватало на безбедную жизнь и откладывание небольших сумм для переезда в Испанию. Тянуло туда Лагутина. Он уже решил для себя, что однажды приобретет квартиру где-нибудь в Барселоне, обзаведется видом на жительство, а дальше видно будет.

И эта небольшая светлая мечта очень скрашивала его одинокое существование. Была бы цель поставлена, а средства найдутся.

Всю предыдущую неделю Лагутин посвятил слежке за великовозрастным балбесом по имени Вадик, который подворовывал у родителей деньги, продавал мамины побрякушки и баловался марихуаной. Катился, короче, по наклонной плоскости. В институте почти не появлялся, времяпрепровождение в кругу семьи воспринимал как тяжкую повинность, врал, грубил и превращался из золотого мальчика в испорченного, разнузданного типа.

Вчера, когда Лагутин дал родителям полный отчет о похождениях их сына, они заявили примерно следующее:

– К сожалению, все это мы без вас знали. Хотели только выявить круг общения нашего сына, узнать всех тех, кто сбивает его с пути.

– Перечислить фамилии? – спросил Лагутин. – Их целая компания. Четверо дружков вашего Вадика и две девицы, на которых клеймо ставить негде. Насколько я понял, завтра они опять вместе тусуются. У некоего Кости Черепко день рождения. Они арендовали дачу за городом, вот адрес. Без травки и, извините, групповухи не обойдется. Можете накрыть их на горячем.

– Накрывать их вы будете, Антон, – ответили на это родители. – Мы хотим, чтобы эта компашка никогда… ни-ког-да больше не собралась в прежнем составе. Пусть они отстанут от нашего мальчика. Чтобы боялись даже посмотреть в его сторону, не то что заговорить.

– Физическое насилие? – поинтересовался Лагутин бесстрастно.

– Именно, Антон, именно!

– Измордуйте их. Напугайте до смерти. За тех, кто попадет в больницу, мы приплатим особо.

– За всех семерых?

– Что вы, что вы! Вадика трогать не нужно. Только его дружков проклятых.

Хотел Лагутин сказать наивным родителям, что сынок их как та свинья, которая повсюду грязь найдет, да сдержался. Ему не за нравоучения деньги платят, а за совсем другие дела. Вот покалечить кого-нибудь, например, Лагутин был не против. Компания Вадика ему не нравилась настолько, что он и бесплатно мог бы ею заняться при определенных обстоятельствах. Этого от него не требовалось. Ну и ладно.

Получил Лагутин оплату за слежку, оговорил будущий гонорар, взял аванс и катил теперь к арендованной даче. Все свободное время он посвятил изучению отходов и подходов, прикинул варианты вторжения, наметил, что и как будет ломать. Потом забрался на территорию, притаился за елью и стал ждать.

Гоп-компания прибыла с сумерками, весело разгрузила две машины, затащила провизию и выпивку в дом. Собирался уже Лагутин подобраться поближе, когда двое парней, Черепко и Кравчук, вернулись во двор и вытащили из багажника объемистый и явно увесистый сверток. На ходу он шевелился и издавал сдавленные вопли. Нетрудно было догадаться, что в черном пластиковом мешке находится девушка, попавшая на вечеринку против своего желания. Затащенная туда. В прямом, не переносном смысле.

Лагутин сделался не просто собранным и агрессивным, но также неподдельно злым, какая это была гремучая смесь, знали его былые друзья и враги. Вместо того чтобы дождаться хотя бы музыки, чтобы подкрасться неслышно, он перебежал к дому и стал под окном, открытым курильщиками. Голоса в комнате звучали неразборчиво, но суть Лагутин для себя уяснил.

Одна девушка по имени Даша, сокурсница тех двух шалав, которые приехали на дачу не в багажнике, что-то им задолжала или как-то обидела. И шавки надумали ее проучить. Бедняжку раздели и, поколачивая, заставили танцевать голой перед направленными на нее видеокамерами. Потом эти ролики планировалось выложить в «Ютуб», чтобы ославить Дашу на весь свет. Ее не насиловали, не пытали. Ее унижали, и это занятие казалось молодежи настолько веселым, что они то и дело заливались смехом, а голоса парней срывались на дискант.

Лагутин натянул маску, расстегнул спортивную куртку, чтобы освободить доступ к дубинке, и полез в окно. Внимание на него обратили не раньше, чем он предстал перед публикой.

Комната была большая, с камином, массивными креслами и диваном во всю стену. Перед диваном стоял стеклянный круглый стол. На этом столе, опрокинутая на спину, трепыхалась и извивалась коротко стриженная девчушка, на которой не было ничего, кроме бело-красных гольфов. Рот ее был запечатан скотчем. Ее удерживало сразу четыре или пять пар рук. Вадим был в числе тех, кто держал Дашу, попутно выкручивая ей соски. Теперь он, как и остальные, застыл, уставившись на незнакомца в маске. Немая сцена удалась на славу, но продлилась она недолго.

– Девчонку отпустили, телефоны на пол, – распорядился Лагутин.

– Ты кто? – глупо спросил один.

Его фамилия была Сапрыкин, у него была маленькая голова, прочно сидящая на толстой шее. По этой маленькой голове Лагутин и врезал дубинкой. От души. Чтобы не тратить время на повторение процедуры.

Сапрыкин, понятное дело, упал, поднялся визг и хай. Самой голосистой забавнице Лагутин дал левой рукой в глаз, после нее настал черед именинника, вздумавшего куда-то звонить и кого-то вызывать. Он был приподнят и с размаху брошен на стол, с которого успела соскользнуть жертва. Стекло выдержало, но рассыпалось, когда сверху на Черепко рухнул Кравчук, так что оба повалились на пол, где и остались лежать в груде осколков.

Вадик прытко ринулся к двери. Лагутин не стал его останавливать, наоборот, помог разогнаться, но направил не в дверной проем, а в косяк носом, после чего попытка к бегству могла считаться несостоявшейся. Обладатель маленькой головы сел, Лагутин врезал ему ногой в челюсть. Второй шалаве тоже досталось в глаз, а потом в ход опять пошла дубинка, работая без разбора, на кого бог пошлет.

Через пару минут в комнате стало тихо и спокойно, никто никуда не бежал, не бросался, не грозил и не молил о пощаде. Слышались лишь покряхтывания, постанывания да еще почему-то перестук кастаньет, напомнивший Лагутину о его испанской мечте. Он посмотрел в сторону шума и увидел, что это лязгает зубами голая девушка, забившаяся в угол.

– Одежда у тебя есть, Даша? – спросил Лагутин.

– Не знаю, – пискнула она.

– Тогда вот как мы поступим, Даша. Ты возьми шмотки у этих шавок, оденься, а потом я отвезу тебя в город. Дальше сама решишь, что и как. Но в полицию обращаться не советую. Понятно?

– Понятно.

– Тогда вставай и действуй, а я пока кое-что закончу.

Переломав пальцы каждому из участников вечеринки, Лагутин с неудовольствием заметил, что девушка как сидела на корточках, так и сидит.

– В чем дело? – сердито спросил он.

– Меня ноги не слушаются, – пожаловалась Даша.

Пришлось ее поднять и подтолкнуть в нужном направлении.

– Скорей! – рявкнул Лагутин. – Шевелись, сонная тетеря!

Окрик подействовал благотворно. Даша очень быстро справилась с чужими вещами и первая выбежала на улицу.

– За что вы их? – спросила она, когда они ехали к трассе. – Из-за меня?

– За все сразу, – буркнул Лагутин. – Знаешь, я тебя на автобусной остановке высажу. Не могу я в маске всю дорогу ехать, извини. А лица моего тебе видеть не надо, это лишнее. И номер машины не пытайся разглядеть. Отвернись и жди, пока уеду.

– Хорошо, – согласилась Даша. – Спасибо.

– Не за что.

Домой Лагутин вернулся в приподнятом настроении, хорошенько выспался, а на утро отправился за гонораром. Отец Вадика встретил его нерадушно, заявил, что избивать его сына уговора не было.

– Ваш сын такой же подонок, как остальные, – сказал Лагутин. – Но я за него денег не возьму. Только за шестерых.

– Мальчик в больнице! – выкрикнул мужчина. – У него переломан нос и выбито два передних зуба. Вывихнут большой палец на руке…

– Сломан, – поправил Лагутин. – Гарантия. Рентген не нужен.

– Вы его изуродовали!

– Я его пожалел. Он получил самую малость.

Отец Вадика посмотрел Лагутину в глаза и прошипел:

– Я вам это припомню! Вы пожалеете.

– Уже жалею. Что связался с вами. Деньги.

Лагутин выставил ладонь. Деньги на нее легли. В заранее оговоренном количестве.