Читать книгу Пан. Варианты постапокалипсиса. Фантастические повести и рассказ - Сергей Милютин - Страница 3

На следующий день Зайцев в соответствии с расписанием пошел к доку Робуру. Док работал в группе медико-биологической подготовки – отвечал за тренировки и тестирование астронавтов на центрифуге, в барокамере, термокамере, сурдокамере и за вестибулярный тренинг. При тестах на перегрузку Робур всегда присутствовал лично. Разговаривал очень скупо и на все вопросы не по делу реагировал мрачным молчанием. Произношение Робуром его фамилии напоминало Зайцеву змеиное шипение

Зайцев быстро сообразил, как обратить эту проблему в выгоду для себя, и все время подготовки к тренировке отдыхал душой, болтая без умолку. По непроизвольной мимике Робура он видел, что, несмотря на презрительное молчание, док его слушает. Идеальный собеседник.

Сегодня Зайцев говорил о Джоше Сайрусе.

Самоубийство Сайруса и в самом деле вызвало у Зайцева сильную досаду. Сайрус радовал его острым умом и смелостью высказываний. Казалось, он, вообще ничего не боится. Кроме экипажа Джош оказался единственным, с кем Зайцев мог нормально поговорить на внерабочие темы.

Пока неловкий ассистент готовил Зайцева к тренировке, Зайцев пересказывал Робуру последний разговор с Джошуа. Сайрус тогда заметил, что испытывает некоторую жалость к Пану за его одиночество.

– Мы все для него – примерно как пробегающие мимо муравьи для мыслящего муравейника. Он в состоянии с нами играть, использовать в своих целях, даже вступать в какую-то коммуникацию. Но общаться как с равными не может, даже если бы очень захотел.

– Разве это проблема? – усомнился Зайцев, – Пусть сделает себе второго Пана. Строительного материала достаточно.

– Это кажется правильным решением, – кивнул Джош, – Но наш парень – тяжелый параноик. Он боится, что другой Пан его съест. Судит по себе, и это логично.

– Думаете?

Сайрус еще раз кивнул.

– Говорю, как мозговед с тридцатилетним стажем…

– Не понимаю, почему он покончил с собой, – продолжал Зайцев вещать каменному Робуру, – Судя по всему, Пан представлял для него с профессиональной точки зрения интереснейший объект исследования.

– Сайрус узнал, – неожиданно сказал Робур, почти не раскрывая сжатые губы, – что большинством из двух сотен пассажиров «Большого Эдема» будут дети. От семи до двенадцати лет. На момент вылета, разумеется.

Зайцев уставился на дока как на Валаамову ослицу.

– Кстати, – Виктор хлопнул себя по лбу характерным жестом Дьюи, – Логичное же решение! А я все ломал голову, как Пан собирается решить проблему прибытия на Эдем полувековых дядек и теток. Как ни крути, а получить от стариканов, да еще проболтавшихся в консервной банке двадцать лет, здоровое потомство – проблематично.

– Ну да, – Робур кивнул с саркастической улыбкой, – Это решение и до известных событий предлагали. Но тогда оно даже до минимальной огласки не дошло. В НАСА только представили, как они огребут от защитников прав детей. А нынче – как славно! – никаких правозащитников нет. И родители сами счастливы отправить детишек подальше отсюда. Если они, вообще, есть – родители.

– И из-за этого Сайрус застрелился?

Без ответа.

– Ну-ну, Робур, – Зайцев покачал головой, – Уже оскоромились, заговорили со мной. Чего теперь-то мучиться?

– Самое ужасное, Зайсс, – вздохнул Робур, – что Вы даже не понимаете, почему Вы мне так омерзительны.

***

РЕТРОСПЕКТИВА

Накануне Большого Хапка проект «Эдем» являл собой грандиозный памятник человеческому разуму, упорству и трагическому неумению договариваться, обнуляющему все достижения. В циклопических ангарах стояли уже достроенные корабли – авангардный с дублирующим и основной на две сотни пионеров-колонистов, выглядящие как мать-китиха с двумя тысячетонными малышами. Их окружала гулкая тишина.

Открытие Эдема – планеты с земными параметрами, кислородно-углекисло-азотной атмосферой и подходящим для людей температурным диапазоном – так близко от Земли стало грандиозным событием не только и даже не столько научного мира. Сама мысль о том, что современные технологические средства позволяют достичь за вполне осмысленные двадцать лет новой Америки с теми же масштабами и возможностями, взрывала мозг всему человечеству.

Быстро стало понятно, что Эдем – слишком большой приз, чтобы отдать его кому-то одному. Крайне трудно такой кусок проглотить в одиночку, но гораздо проще помешать это сделать другому.

Поначалу все шло более-менее гладко.

Политики, дипломаты, технари и юристы извели миллионы человеко-часов только на юридическое оформление проекта – чтобы опутать всех участников международного консорциума паутиной взаимных гарантий.

Привлеченная консорциумом команда политтехнологов умело разожгла в странах-участниках патриотический психоз. Парламенты под истерические вопли «знай наших!» деловито выделяли огромные средства на реализацию собственных частей проекта.

Транснациональные корпорации, вдруг вспоминающие о своей кондовой почвенности, насмерть воевали между собой за многомиллиардные и крайне престижные госзаказы.

«Эдем» пёр как гигантский джаггернаут, подминая под себя все и вся, и по ходу раздавая побочное счастье в виде новых материалов, открытий и технических решений, в условиях принципиальной открытости проекта быстро находящих применение в других областях.

Когда проект реализовался процентов на девяносто, непредвиденно затянувшееся обострение вокруг Тайваня привело к замораживанию научных и технологических контактов между участниками конфликта. Замерз и «Эдем». Оснащение уже построенных кораблей застопорилось. Подготовку уже сформированных команд сначала приостановили, потом их вовсе распустили до лучших времен.

Попытки американцев полностью забрать «Эдем» себе наткнулись на огромное количество юридических и технических неувязок. И на обещание Китая при попытке запуска «Эдема-1» или «Эдема-2» устроить небольшой космический фейерверк.

Зайцев, как близкий к теме человек, осведомленный о происходящем лучше других, уже сам для себя поставил на проекте крест.

Но тут случился Большой Хапок.

А через два года Зайцева просто поставили перед фактом, что он включен в шестерку экипажа авангардного корабля. «Твою мать» – сказал осчастливленный космонавт Зайцев.

***

Весь день после тренировки у Робура Зайцев чувствовал себя совершенно разбитым, и с трудом дождался позднего обеда.

Выйдя из столовой, он кивнул разлегшимся в шезлонгах господам астронавтам, взял насыщенную кислородом фруктовую смесь с соломинкой, и с наслаждением устроился на своем привычном месте.

Мимо веранды прошла босая аборигенка лет шестнадцати, изящно неся на голове коробку со сканером. Мордашка девушки как у остальных або, смахивала на кусок морщинистой коры, но ноги выглядели стройными и гладкими, а полные груди под коротким топом ритмично подрагивали при каждом шаге.

– Интересно, как аборигены относятся к Большому Хапку? – рассеянно проговорил Зайцев, провожая ее взглядом.

– А как они могут относиться, Виктор? – Стивенс отреагировал коротким смешком, – Або до сих пор живут в каменном веке. Вы думаете, они, вообще, что-нибудь поняли?

– Або стали усиленно молиться Джи, – сказал Дьюи, – Так зовут некоего Убитого бога, который по их верованиям однажды явится, чтобы всех наказать. После Большого Хапка они решили, что Убитый вернулся. Пинов считают воплощениями Джи в телах, которые он конфисковал у сильно провинившихся. Происходящее принимают как должное, только немного недовольны, что Убитый почему-то заставил их служить белым. Ведь это белые его и убили.

Дьюи сделал паузу.

– Некоторое время назад один або изнасиловал девушку, тоже аборигенку. Да вы ее сейчас видели. Это по их понятиям серьезный проступок. Раньше они бы его сдали властям. А тут связали, отнесли на холм и обратились к Джи, чтобы тот вошел в него.

– Как Вы ухитряетесь все знать! – восхитился Зайцев, – Або, кажется, не сильно разговорчивы.

– Это мне не або рассказали, а доктор Кэссиди, – уточнил Дьюи, – Он молится Джи вместе с ними.

– Кэссиди, климатист? – изумился Зайцев, – Но зачем?

– Он и еще несколько человек из техперсонала, – Дьюи печально улыбнулся, – Видимо, они так получают иллюзию хоть какого-то контроля над ситуацией.

– А чем кончилось дело с насильником? – поинтересовался Стивенс.

– А это его тело теперь сидит рядом с Глобски на планерках. Довольно забавно видеть, как Глобски косится на него с опаской, – Дьюи поднял палец, улыбнувшись, – Эта плоть принадлежала Гильермо, моему помощнику по дому. Аккуратный парень. Жаль, как выяснилось, сексуально не выдержанный.

Зайцев задумался, каково это, видеть пина в теле, которое ты раньше знал как человека. Его чаша сия пока миновала. Ни на острове, ни до этого он не видел ни одного лица, знакомого до Хапка.

Об этом и о многом другом Зайцев с Дьюи рассказывали друг другу день за днем, лежа в шезлонгах на веранде после позднего обеда. Режим подготовки экипажа оказался на удивление щадящим. Несмотря на достаточно строгое расписание с раннего утра до окончания тренировок, после 17 часов пополудни астронавты могли заниматься, чем им заблагорассудится. Запрещался только алкоголь крепче светлого пива, чрезмерные физические нагрузки и поздний отбой. В остальном каждый предоставлялся самому себе.

Послеобеденные посиделки на веранде столовой стали своеобразной традицией. Зайцев и Дьюи потягивали безалкогольные напитки, смотрели на море и беседовали о пустяках и предметах более серьезных. Иногда к их разговорам присоединялся Стивенс. В отличие от бесед с Дьюи такие встречи втроем Зайцев не очень любил, но понимал, что выбирать особенно не из чего. Кроме членов экипажа на острове жил обслуживающий контингент из местных або, темный, не образованный и зачастую просто плохо говорящий по-английски. А также научно-технический персонал, будущих астронавтов сторонящийся и недолюбливающий.

Через неделю после прибытия Зайцев спросил Дьюи о причине такого отношения к ним спецов.

– Ну а что тут непонятного? – хмыкнул по своему обыкновению Дьюи, – Мы улетим, а они останутся. С Паном.

Зайцеву это объяснение показалось логичным.

– Я давно не видел столько интактов, – заметил он, кстати, – и так мало пинов. Почему так?

– Вам нравится общаться с пинами? – усмехнулся Дьюи, —

Зайцев испуганно поднял руки.

– Нет!

– Вот в этом и дело. Я видел результаты исследований. Жизнь в окружении пинов вызывает у интактов апатию, депрессию и суицидальные поползновения. Потому Центр и перенесли сюда, на остров – подальше от крупных городов. И с нами держат здесь интактов – и спецов, и або.

Зайцев хмыкнул:

– Что-то я не заметил, что Пан особо деликатен.

Дьюи поднял палец.

– Это термин из прошедших времен. Этика нужна, когда участники коммуникации могут причинить друг другу ущерб. Но тот, кто несоизмеримо сильнее остальных, в этике не нуждается. Пан прагматичен. Ему нужен авангардный экипаж из здоровых, психически устойчивых особей.

***

РЕТРОСПЕКТИВА

О том, что на Земле происходит что-то не то, Зайцев и Кит Льюис узнали, когда замолчал Центр управления полетами. Попытки связаться с Хьюстоном по всем каналам, включая аварийный, ни к чему не привели. Тогда Зайцев попытался поймать радио- и телесигналы с Земли. Телевидение не работало, крупные радиостанции – тоже. Зайцев перенастроился на радиолюбительские волны. И вот тут астронавты поняли, что дело вовсе не в связи.

Проблема оказалась, однако, в том, что кроме самого факта всепланетной катастрофы из передач понять что-либо было невозможно. До них доносились то вопли о помощи, то невразумительные описания происходящего, то чьи-то сбивчивые попытки объяснить случившееся, еще больше запутывающие дело.

Кто-то кричал о зомби-апокалипсисе, кто-то – о нашествии вампиров. Кто-то о захвате Земли инопланетянами. Кто-то – якобы наиболее здравомыслящий – дрожащим голосом стонал о применении красными – русскими, или китайцами, или даже северо-корейцами против свободного мира нового неизвестного оружия, действующего непосредственно на мозги и сводящего людей с ума.

Зайцев и Льюис непрерывно пытались связаться хоть с кем-то. До них доходили обрывочные данные об упавших самолетах и сошедших с рельсов поездах, об автомобильных авариях с десятками разбитых машин и сотнями трупов. О промышленных катастрофах по всему миру. О тысячах погибших. Никто, до кого им случайно удалось дотянуться, не мог сообщить астронавтам ничего утешительного. Старшеклассник-радиолюбитель из Франции рассказывал об ужасах за окном и рыдая просил помочь. Диджей из Архангельска, видимо, тронулся умом, постоянно хихикал, и в ответ на вопросы включал записи рок-звезд 60-х, предваряя очередной шедевр возгласами типа: «А ведь он предупреждал! Он знал, проклятый наркоман! Вот послушайте, мужики…» Бортинженер с нефтяной платформы около Шотландии терпеливо объяснял, что никто им не поможет, и они должны достойно принять смерть от удушья в консервной банки, болтающейся в тысячах миль над поверхностью Земли. Религиозный фанатик из Оклахомы призывал покаяться в грехах, ибо наступил День Гнева Господнего. И только престарелый хиппи откуда-то из Непала, древний, как египетские пирамиды, хваставший личным знакомством с Тимоти Лири, вещал, что это не только смерть мира, как мы его знали, но и начало нового, чистого, лишенного грехов, накопленных прежним.

На этом месте рассказа Зайцева полтора месяца назад Дьюи хмыкнул и сказал:

– А ведь, согласитесь, этот парень оказался ближе всего к истине. Вы не спрашивали, как его зовут?

Зайцев улыбнулся:

– Он сказал: «Поскольку старые имена уже потеряли смысл, зовите меня просто – Луч Света Новой Зари, Загорающейся На Востоке.»

– Забавно, – вкрадчиво произнес Дьюи, дождавшись, когда Зайцев поднесет чашку с горячим чаем к губам, – Скажите, Виктор, а Вы задумывались впоследствии, не разговаривал ли с Вами под видом одного из Ваших собеседников Пан? Или под видом всех?

Зайцев спокойно допил чай и поставил чашку на стол:

– Конечно, приходило, профессор. Мне это и сейчас временами приходит в голову. Ну вот, например, как Вы можете быть уверены, что я – не пин?

***

Пин – сокращение от Пиноккио. Так с легкой руки Дьюи члены экипажа называли между собой тела, представляющие на острове Пана. Ну, и вообще, тела, присоединенные Паном. В поведении пинов на острове – особенно в пластике движений и мимике – и впрямь проступало нечто деревянное. Сам Зайцев, еще до знакомства с островитянами, для себя назвал пинов буратинами. Впрочем, как Зайцев помнил, среди тех пинов, с которыми он встречался до прибытия на остров, случались и выглядящие совсем как обычные люди. Разве что подчеркнуто молчаливые и не очень вежливые.

Зайцеву нравилось сочетание – пин-Пан. Совокупность пинов – Пан. Дьюи возражал: Пан – не совокупность пинов, он – больше, а по сути – вообще, другое. Обсуждение, что же такое Пан, занимало существенную часть их разговоров.

Определение, с оговорками устраивавшее всех троих, сводилось к следующему.

Пан – сетевой разум, распределенный среди восьми миллиардов жестко контролируемых им людских мозгов, соединенных между собой напрямую, а также с помощью всемирной компьютерной сети. Пан использует знания и опыт людей, присоединенных к нему, а также сенсорные и иные способности человеческих тел, применяемых как периферийные устройства, при этом обладая одной волей и одной личностью. Распространение Пана на весь мир и превращение его в то сверхсущество, каким он стал, участники послеобеденных посиделок также согласно относили к периоду в несколько месяцев двухлетней давности. Этот время получило название Большой Хапок.

Стивенс и Зайцев принимали на веру версию Дьюи о земном, человеческом и рукотворном происхождении Пана, среди прочих не содержащую серьезных противоречий.

Споры вызывала природа личности и воли Пана, устройство интерфейсов, соединяющих мозги между собой, технические вопросы его функционирования как единого мыслящего существа, а также механизм захвата прото-Паном, изначально включавшим в себя очень небольшое количество бывших индивидов, разумов и тел всего человечества за малым исключением.

Слово «Пан» Зайцев услышал тоже только на острове. Его он также полагал удачным. В нем сочеталась приставка «пан», означавшая всеобщность, всеохватность, и имя греческого Пана – уродца, ставшего богом. Зайцев порадовал коллег сообщением, что в некоторых славянских языках «пан» значит «господин».

Хотя тут авторство никто точно припомнить не мог, Зайцев уверенно назвал Дьюи.

– Отнюдь, коллега, – отклонил эту честь профессор, – Ваше предположение лестно, но по моим смутным воспоминаниям эта честь принадлежит Вашему предшественнику.

У Зайцева тогда неприятно кольнуло внизу живота. Он не любил напоминания о предшественнике. Оно в него вселяло легкую неуверенность в его собственной участи. Впрочем, на Дьюи он не сердился. Без профа Зайцеву на острове было бы нечем себя занять в свободное время. Островная сеть замыкалась сама на себя, не имея выхода куда-либо еще. В сетевой базе хранилась прорва фильмов и всевозможной художественной и познавательной литературы. Но почему-то Зайцеву стало совершенно неинтересно читать и смотреть о проблемах и жизненных перипетиях жителей мира, который безвозвратно исчез.