Читать книгу Флаг вам в руки! - Сергей Панарин - Страница 2

Глава 2
Роковой перекур, или Спасение рядового Лавочкина

Оглавление

Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор.

Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить «беломорину» из пачки, но наконец справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки.

Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик все еще блистал).

Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул ее хозяйским взглядом и пошел было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка.

– Где рядовой? – прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проему.

В комнате не было ни солдата, ни оружия.

– Ектыш! Самоволка! – хохотнул прапорщик и сразу замолк.

Чего-то не хватало… Чего-то красного, с золотыми буквами и бахромой… Священного…

Знамени!!!

Поганец убег в самоволку и прихватил полковую реликвию!

Прапорщика посетило не полное, но все же отрезвление.

– Ах ты, непосредственно, сволочь! – прорычал Палваныч, поднимая фуражку, валявшуюся на полу прямо перед входом.

Дубовых вышел на средину комнаты и принялся осматривать ее, словно сыщик. Несколько раз повернувшись вокруг своей оси, прапорщик почувствовал головокружение и остановился аккурат лицом к подставке для похищенного знамени.

На уровне груди прямо возле стены Болваныч увидел темную прозрачную воронку (а он сразу решил, что это воронка, из-за круглой формы и вращающегося воздуха).

– Так, с алкоголесодержащими напитками нужно прекратить… – раздумчиво произнес прапорщик Дубовых, тыкая указательным пальцем в центр аномалии.

Стоило ему поднести палец к воронке, как непреодолимая сила ухватила его за руку. Палваныч-Болваныч понял, что сейчас произойдет конфликт со стеной, и закрыл глаза.

Но, подобно самовольщику Лавочкину, прапорщик жестоко ошибся в своих прогнозах. Чуть позже он обнаружил себя рылом в муравейнике, – правда, было совсем темно, и Болваныч ничего не увидел, просто почувствовал мягкое и соломенное.

– Вот-те нате, хрен в томате, здравствуй, рота, Новый год! – высказался Дубовых.

Отплевавшись и отряхнув лицо, прапорщик встал с колен и принялся рыться в своих бездонных карманах.

– Стало быть, опять свет отрубили, вредители, – бормотал он. – Говорил я «папе», ставь второй автономный генератор… Теперь командный пункт в порядке, а полштаба обесточено…

Наконец Палваныч нарыл искомое – миниатюрный фонарик-жучок, спертый им в пивнушке у гражданского забулдыги из инженеров.

Бодро застрекотав под повелительным давлением прапорщицкой длани, фонарик мигнул и пролил свет на муравейник.

Прапорщик озадачился. Он наподдал оборотов фонарику, добиваясь ровного яркого потока. Хватило и на мягкую устланную травой да старыми сосновыми иглами землю, и на деревья…

– Что за карикатура?! – сдавленно сказал Палваныч.

Фонарик погас. После механического стрекота стало необъяснимо тихо. Но эта тишина была обманной. Постепенно в сознание прапорщика проникли шорохи, вздохи и всхлипы ночного леса.

«Измена! – шарахнуло в голове Палваныча. – Проклятые янки… Или исламские фундаменталисты… Новое секретное оружие, не иначе. Лучи смерти… Сразу по ракетному щиту Родины бабахнули, сволочи… Знают, где самое сердце, ироды, знают…»

– Но как?! – заорал Дубовых, запоздало ловя возглас в кулак.

Замер, вслушался. Все тот же лес…

«И ведь не зима! Вот паскудники сподобились… А может, это наша, штабная проверка?.. Может, на нас испытывают наше же оружие?..»

Мысли прапорщика бежали так неестественно быстро, и их было настолько много, что ему стало дурно. Сев на землю, Палваныч Дубовых уперся в нее руками и запрокинул голову, ловя ртом прохладный воздух.

Сквозь аромат свежайшего лесного воздуха пробился запах сигаретного дыма – на муравейнике тлела «беломорина». Поспешно схватив ее, прапорщик затянулся, приводя свой морально-политический дух в норму.

– Значит, вот, – еле слышно зашептал он, облегчая работу мысли говорением. – Из всей текущей непонятности мне особенно непонятно, где я есть. Оперативная задача будет такая. Дождаться утра и сориентироваться на местности. Что-то тут не особо чисто… Пацана постового они, как и меня, – хоп! – и в дырку. Но я не позволю всяким там вот так, в дырку. Тур им всем, в смысле, Хейердал!..

Поняв, что снова срывается на крик, Палваныч замолк и затянулся, щурясь на еле видную в облачной дымке луну.

– Нет, ироды-супостаты, я вам живым не дамся, тем более в Новый год… – Думы прапорщика приняли другой оборот. – А если это не янки с ваххабитами? Если это сам салага умудрился?.. Он же… Как его, сосунка?.. Скамейкин!.. Ага… Он же из этих, студентишек… Радиотехник недобитый, кажется. Да-да, пищалку-оповещатель в казарме установил… Сигнализация от офицерского состава, ядреный щит!.. Ишь, головастый. Вот он и собрал какую-то закавыку с воронкой…

Конечно, думать о хитрости самовольщика было куда удобнее и спокойнее, чем о происках наиболее невероятных врагов. Палваныч остановился на безопасной версии. Он снова раскочегарил фонарик, выбрал дерево пошире, прилег к нему и, отдав себе команду бодрствовать, провалился в самый бессовестный и безмятежный сон.

Туманным ранним утром Дубовых проснулся от собственного храпа. Было зябко. Прапорщик, кряхтя, поднялся на ноги. Голова слегка болела.

«Ага, не догнал до нормы», – понял он. Его голова всегда ныла с недопою. С перепою она, как правило, раскалывалась от боли.

Мысли вяло возвращали Палваныча в реальность. Он припомнил празднование Нового года, самоволку постового и свое странное падение неизвестно куда.

– Ектыш! – прапорщик мгновенно сбросил остатки сна.

Он даже чуть присел, отчего в затылке подозрительно щелкнуло, и голову захлестнула волна боли.

– Е-о-октыш…

Во рту было суховато и поганенько, будто на старой степной свалке.

Пелена тумана размывала детали, виднелись лишь темные очертания деревьев. Палваныч прошелся, неспешно разминая ноющие ноги и плечи. Все-таки «сидячий» сон возле дерева – сомнительный отдых.

Дважды присев, морщась от ноющей головной боли, прапорщик счел себя готовым к дальнейшим испытаниям судьбы. Предстояло решить, куда подевался беглец.

– Найду салагу – выпорю, – хмуро пообещал себе Палваныч, поправляя на пузе ремень. – А сейчас возьмем след.

Прапорщик начал обход полянки. Туман почти не мешал. Он странным образом завис в метре от земли и густел на высоте подбородка Палваныча. Поэтому достаточно было нагнуться, чтобы рассмотреть поверхность. Следов было много, но прапорщик понял, что это его собственные.

Зато плексигласовый колпак говорил о многом. Прапорщик поднял его, поставил у дерева.

В муравейнике Дубовых обнаружил круглое отверстие, оставленное древком знамени.

– Та-а-ак… – протянул прапорщик с оттенком удовлетворения. – Значит, ты карикатуру тут наводил, молокосос! Значит, боевое красное знамя в муравейник втыкал. Надругался, стало быть… Ну, попадись ты мне теперь…

Осмотр земли вокруг муравейника дал Палванычу примерное представление о том, куда двинулся самовольщик. Вот тут он древко подволакивал, оставив четкий след на покрытом хвоей грунте… Здесь пацан оступился на шишке, и край подошвы ботинка оставил четкую ямку…

Павел Иванович Дубовых очень уважал охоту. Охота для него была бесконечным источником активного досуга и алкоголепотребления. Вот и сейчас, добившись немалых следопытских успехов, прапорщик неосознанно потянулся к левому боку, где обычно висела специальная охотничья фляжка. Ладонь похлопала по бедру. Мозг осознал фатальность ошибки. Эффект от успешного чтения следов был смазан.

Тяжко вздохнув, Палваныч поковылял в глубь леса. Наметанный глаз отмечал сломанные беглецом веточки, отдельные следы каблуков, маленькие горки хвои, оставшиеся там, где самовольщик подволакивал ногу, борясь с цепляющимся за кустарник знаменем. Затем Дубовых нашел место, где Коля додумался закатать полотно. В земле остались неглубокие ямки, которые проковырял кончик вращаемого древка.

Выйдя на звериную тропу, прапорщик выяснил, в какую сторону побрел похититель реликвии, и зашагал бодрее. Тропа вывела Палваныча к пряничному домику.

Как ни странно, съедобное строение отнюдь не озадачило прапорщика. Скорее, он испытал необъяснимую досаду, и даже злость, выразившуюся витиеватым ругательством и фразой: «Наставят диснейлендов цепекаошных хрен знает где».

Кто наставит и зачем, Палваныч не конкретизировал.

В окошке, «застекленном» леденцовыми пластинами, горел неясный свет. Прапорщик стукнул пару раз в дверь и проорал:

– Хозяева в доме есть?

Внутри послышались скрип и недовольное бормотание, шорох медленных шагов. Дверь распахнулась.

Палваныч поимел счастье увидеть ведьму, от которой ночь назад сбежал Коля Лавочкин. Только одета бабка была в чистое серое платье и голубой платок. Волосы были аккуратно зачесаны назад. В таком виде хозяйка пряничного домика мало походила на ведьму. Старушка как старушка.

– Здравствуй, гость долгожданный, да медленно ходящий! – душевно проскрипела бабка. – Устал, небось? Проходи, не стесняйся. Напою, накормлю, спать уложу… Да ты служивый?

– Прапорщик ракетных войск Дубовых Павел Иванович, – автоматически отрекомендовался Палваныч, запоздало жалея, что вываливает на-гора настоящие имя и звание.

Весьма существенная, но доселе неуловимая деталь вопила о чудовищном несоответствии происходящего и нормальной реальности. Что-то главное… И тут прапорщика осенило: а старуха-то странно балакает! Не по-русски!

Точно! При всей внешней ласковости и доброжелательности бабкина речь была резкой, агрессивной и отрывистой. С гортанным «р»…

«Немка! – очумел Палваныч. – Шпионка фрицевская!.. Хотя, зачем им шпионы через шестьдесят лет после войны?.. А! Вот! Живет в лесу, с тех пор внедренная, и шпионит!»

А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич.

«А я?! Я ее понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!»

Дубовых отлично отдавал себе отчет в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме».

«Мозги промыли! – смекнул Палваныч. – Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи… Так я тоже – шпион?!»

Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться.

Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль.

– Ты, служивый, не горячись, – она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. – Смятение твое вижу, помочь не могу. Но приглашение все же прими.

Палваныч на деревянных ногах вошел в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь.

Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь.

– Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, – спросила бабка, когда Палваныч откушал пшенной каши с мясом и запил ее слабым вином.

«Йоханый Пауль! Дожил…» – обреченно подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии.

– Беглого рядового ищу, – ответил он. – Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост… Ты его не видела?

– Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моем вкусе, – ведьма перехватила удивленный взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. – Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?

– Вкусная, – насторожился прапорщик.

– Да ты не бойся, на кабанчике варена, – мелко рассмеялась старушка, отчего кончик ее крючковатого носа потешно затрясся. – А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекача, мое тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?

– Сама ты не в себе! – Палваныч стукнул по столу кулаком. – Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени…

– А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? – Бабка хитро прищурилась.

– В иное время и расстрелять могли, не то что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай…

– А на кой их тебе заговаривать?! – удивилась старушка. – Они у тебя все здоровые, которые не золотые!

Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился:

– Ты и в зубы мне уже поглядела?

– Конечно, – не моргнула хозяйка. – Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой… прямой и надежный…

Прапорщик отодвинулся.

– Ну, бабка, ты и даешь! Все нормы износа просрочила, а туда же…

– Тьфу, безобразник! Чего удумал… – насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. – Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг…

У Палваныча отлегло от сердца.

– Дров – это я завсегда, – с облегчением пообещал он.

– Топор в кадке, – щербато улыбнулась бабка.

Нельзя сказать, что Павел Иванович Дубовых слыл большим поклонником физического труда. Но в охотку, точнее, ради собственной выгоды, он мог совершить не один трудовой подвиг. Нынче же, естественно, наживой не пахло. Другое дело, организм: он требовал нагрузки мускулам и расслабления мозгам. В последние несколько часов прапорщик думал и удивлялся столько, что на полжизни хватило бы.

А еще – воздух. Волшебный хвойный воздух пьянил и прибавлял энергии.

Палваныч работал, словно маленький сдобный Терминатор. Размеренно, почти механически поднимался и опускался топор, щепки разлетались от начинающего крениться ствола. Легко, как пушинки, отскакивали от поваленной сухой лесины ветки… Топор у бабки был славный: острый, с удобным длинным топорищем. Знатный инструмент, в любом хозяйстве пригодится.

«Найти салагу, – думал в такт ударам прапорщик, – обязательно найти салагу, и – обратно. Небось, не шпион он никакой… Спасать его срочно нужно! Там, на поляне, обязательно есть потайная дверь или что-то еще… Однозначно, по-другому никак…»

За день Палваныч нарубил поленницу, по размерам сопоставимую с пряничным домиком. А уж дум передумал – за целый НИИ. Устало сев на полено, прапорщик порылся в кармане кителя и достал опустевшую пачку «Беломора». Оставалось две папиросы. Бережно взяв одну, Палваныч прикурил от зажигалки. Блаженно затянулся. Почувствовал, как измотался.

В небе текли облака, лес шелестел о чем-то неизъяснимом. Солнце скрылось за деревьями, унося с собой свет.

Бабка вышла, неся кадку. Сходила куда-то за домик, принесла воды.

– Там ключ бьет, но я решила, зачем тебе ходить после такой работы. Умывайся прямо здесь. Я полью.

Она подхватила с земли кувшин, из которого прапорщик изредка пил, пока колол дрова, да зачерпнула воды.

Палваныч принялся обливаться и отфыркиваться.

– Смой, вода, с героя порчу, смой, вода, с героя пот… – зашептала старушка.

– Что ты сказала? – прапорщик остановил процедуры.

– Ничего, служивый, мойся, не отвлекайся.

Дубовых снова заплескался, закидывая воду на обнаженную спину. Хозяйка опять зашептала.

– Ну-ка, старая, стой, раз-два! – разогнулся прапорщик. – Ты ворожишь?! Ты мне это брось! Я воробей стреляный, хоть кол на голове теши! Чтобы мне тут, пока я…

О вреде заговоров и приворотов Павел Иванович наслушался еще в детстве, от бабушки. Та, типичная жительница тамбовской сельской глубинки, очень верила в ворожбу, и особенно – в то, что ничего хорошего незнакомые ведуньи не нашепчут. А уж старухе, живущей в дремучем лесу да в съедобной хате, по всем прикидкам следовало быть ведьмой.

– Думаешь, я ведьма, да? – открыто усмехнулась хозяйка. – Очень вероятно. Все мы, бабы, ведьмы… Но тебе зла не желаю.

Она сняла с плеча полотенце.

– На, вытирайся. Ужинать пойдем.

И ушла в дом.

Палваныч вытерся, надел майку, накинул китель. Прихватил топор и хмуро поплелся в хату.

На столе парило душистое мясное жаркое с репой.

– А где ты мясо берешь? – облизываясь, спросил прапорщик.

– Волки приносят знакомые, – сказала хозяйка с таким безразличием, будто волки испокон веков носят мясо любому желающему. – Вчера кабанчика, сегодня вот кролика подкинули. На завтрак заказала птичку какую-нибудь. Давно птичку не кушала…

Кролик оказался очень вкусным. Бабкино вино тоже.

– Ух, спасибо, хозяюшка, – Палваныч в гастрономическом изнеможении откинулся на спинку стула. – Столовался бы тут до пенсии, но пора мне за самовольщиком отбыть.

– Долг зовет, не иначе… – кивнула ведьма. – Не торопись, Пауль, сын Йохана. Утром отбудешь. Ночью-то в нашем лесу ты недалеко уйдешь. Кроме волков тут еще и медведи водятся. А те же умруны?.. Э, брат, по мне лучше медведь, чем умрун. Хотя оба ни на кой.

Прапорщик мельком удивился, насколько немецкая речь цветаста, ну, прямо-таки русская, правда, грубее. И еще Палванычу стало вдруг неуютно оттого, что он до сих пор не знает имени приютившей его хозяйки.

– А как тебя зовут?

Бабка помолчала, сперва подняв брови, а потом словно раздумывая, рассекречиваться или нет.

– Люди когда-то величали Гретель, – ответила наконец она.

– Красивое имя, военно-строевое, – неуверенно вымолвил комплимент прапорщик.

За окном стемнело. Гретель полезла на печь, а Палваныч улегся в кровать. Он уснул крепенько, что солдат-срочник после суточного марш-броска.

В полночь бабка сползла с печи и, запалив пучок какой-то травы, обильно окуривая спящего, забормотала заклинание:

Наша сила не в уме, мы не ездим на метле,

Мы идем пешком по жизни, или лучше на коне.

Не споткнется пусть нога, да не дрогнет пусть рука,

Пусть нас сила не оставит, с нами будет на века.

Мысли, может, нечисты, да стремления просты,

Но пускай нам все ж удача, а не голова в кусты.

Нам шагать еще вперед, биться рыбою об лед,

Девки нас пускай полюбят, пусть нам каждая…


Много еще разных слов было в ведьмином заговоре, но не каждое можно изложить письменно, ибо ворожба есть тайна, а какая же это будет тайна, если ее в книжке прописать?

Закончив ворожбу и спалив пучков восемь чудо-травки, Гретель забралась обратно на печь.

Утром Палваныч и хозяйка позавтракали остатками давешнего жаркого, бабка собрала для прапорщика узелок скромной снеди, наковыряв свежеотросших на крыше пряников-черепиц, и указала в лес.

– Вот туда бросился молодой твой, будто драконьим молоком ошпаренный, – махнула она в сторону, противоположную той, куда накануне с диким воплем ретировался Коля Лавочкин.

– Спасибо за все, хозяйка, – пробубнил Палваныч. – Прости, если что не так. Прощай.

– До свиданьица, – ответила ведьма, глядя, как потопал прочь деревянной походкой перетрудившийся вчера гость, удаляясь от места предполагаемой дислокации самовольщика.

Вскоре прапорщик скрылся из виду.

– Сердце женское, оно изменчиво, словно молва людская, – тихо изрекла ведьма, не очень добро усмехаясь, и закрыла за собой дверь пряничного домика.

Через несколько мгновений дверь снова распахнулась, и разъяренная бабка выскочила на поляну.

– Вот гад! – кричала она. – Никому верить нельзя! Топор упер, ворюга!

Флаг вам в руки!

Подняться наверх