Читать книгу Сказания древа КОРЪ - Сергей Сокуров - Страница 16

Лето миновало. Урожайное. Распечатывать кубышку не пришлось. Хороший знак. Потом всю долгую зиму Андрей Корнин, уже жених, и Хрунов, почти тесть, не гнушаясь советами Антонины, изо дня в день, так и сяк перекраивали план, что возник в голове владельца Александровки в день их первой встречи.

Поездку в Уфу наметили на июнь, когда отвердеют дороги, реки вернутся в свои берега и переправы станут безопасными. Согласно решили сманить Степана Золотарёва. Он знал Урал, не только его руды. Разбирался в почвах, изучил повадки русской администрации, местные тонкости канцелярской волокиты. Для торга с тамошними землевладельцами годился хитроумный Хрунов.

Степан Михайлович поддался соблазну сразу, услышав магическое для него слово «Урал». Ехать условились в большой дорожной карете Хрунова, дормезе – что твой дом на колёсах. Свадьбу отложили к возвращению разведчиков домой. В случае неудачи договорились заложить нижегородские имения, под залог взять ссуды и осуществить задуманное на средней Волге, в меньших масштабах.

Путь был не близок, более тысячи вёрст. В карету впрягли четвёрку хруновских же лошадей, на облучок хозяин посадил своего кучера. Так что подорожная не потребовалась, услугами станций не пользовались. По ночам кормили трактирных клопов или комаров, преград не знавших. Через Волгу переправились на пароме между Казанью и Симбирском, пересекли луговую сторону великой реки. За Шешмой-рекой степь сменилась лесами. Уфу миновали без задержки, решив представляться местному начальству, когда будет о чём говорить. Река Белая (Агидель, по-башкирски) показалась границей между XIX веком и первобытным безвременьем. Чувствовалось приволье неизмеримых пространств по вечернюю сторону Камня, редко заселённых человеком, изобилующих непуганой дичью, роями диких пчёл, рыбой, плодами, травами. По какому-то наитию, не сговариваясь, нижегородцы свернули в долину правого притока Белой, по названию Аша. Это слово почему-то взволновало каждого из троих, но никто не выдал своего волнения перед другими, стыдясь признаться в «бабьей слабости».

Андрей на каждой версте готов был развязать кошель, но упрямый Хрунов гнал возницу, а тот – лошадей вверх по долине. Путники углублялись в страну узкоглазых наездников, живущих в юртах с белыми трубами и пузырчатыми оконцами, питающихся бараниной и кумысом. Вопреки завету Магомета они не брезговали вином, за бутылку которого готовы были уступить немерянные десятины тучного чернозёма.

Корнин решительно отказался от бессмысленного, он считал, гона, когда полное уже бездорожье остановило карету в том месте, где Аша, стекающая с Уральских гор, делала широкую петлю. Здесь, на высоком берегу реки, чернел избами последний в Предуралье на этой широте русский посёлок, названный именем реки, с церковью и заезжим двором. Много лет спустя, интересуясь топонимикой здешних мест, Андрей Борисович не найдёт слова «аша» ни в тюрских, ни в финских, ни в славянских языках. Лишь однажды прозвучит оно из научной работы по религии древних иранцев, рассеянно открытой Корниным на разделе «Авеста». Аша – страна блаженных, рай в верованиях огнепоклонников. Но где Иран, а где Башкирия! Только случайным созвучием можно объяснить такое сближение.

Договариваться с коренными землевладельцами тюбы отправился бывалый Хрунов, нагрузив кучера и лошадей, превращённых во вьючные, турсуками с вином и пивом, да крепким башкирским мёдом. Без такого устного договора со «старшим басурманином», надо отдать должное русской администрации, договор в уездной столице, заключаемый судебным порядком, считался недействительным.

Корнин и Золотарёв остались при карете с деньгами и дорожной поклажей на заезжем дворе. В дороге свойственники сдружились. Бытует мнение, что сближает людей общность интересов. Отчасти так. Однако нередко полная противоположность характеров, действий и образа жизни, взглядов на её явления, судьбы, даже практических интересов также образуют тесную пару. Общее у двух мужчин, сведённых случайным родством, был возраст.

Небольшой ростом, курносый, сухой, неприхотливый Степан Михайлович был человеком сугубо штатским, интересующимся научными открытиями. К тому же стяжал известность сообразительного механика. Крепостное состояние не оставило в нём никакой печати, ибо человеком он был внутренне свободным. Ум, характер, честь в других людях вызывали в нём уважение. Родовые или добытые на дворцовом паркете титулы ни во что не ставил. Пустышкам из титулованных выражал всем своим видом, подчёркнутой вежливостью столько презрения, что давно был бы стёрт с лица земли. Спасительным амулетом служила ему его ценность, поистине золотая, как поисковика драгоценных металлов. Грамоте Степан Михайлович был учён с детства отцом, невольником демидовских заводов, тоже рудознатцем. Университеты свои прошёл в одной из горных школ, основанных ещё Татищевым, и при общении с учёными инженерами Берг-Коллегии. Это он обнаружил в России платину, что позднее позволило императору Николаю Павловичу удивить мир невиданными монетами. Речь внука крестьянина, сына рудознатца-самоучки, самого побывавшего в рабстве, была правильной, книжной, лишь разбавленной специфическими терминами, когда разговор заходил о поисках металлов.