Читать книгу Тайна наложницы - Шахразада - Страница 8

Меж тем Кербушар начал свой рассказ.

– Попал я в великий город человеком небогатым, однако и не бедняком. В городе были тысячи мастерских; целые улицы занимали ремесленники, работавшие по металлу, коже и шелку. Рассказывали, что в Кордове трудятся сто тридцать тысяч ткачей, изготовляющих шелковые и шерстяные ткани.

В одной из боковых улочек я нашел худощавого, свирепого араба, который преподавал искусство обращения со скимитаром и кинжалом, и каждый день ходил к нему упражняться. Долгие часы на веслах, а также детство, заполненное бегом, борьбой и лазанием по скалам, придали мне необыкновенную силу и ловкость. Мой учитель порекомендовал еще и борца, родом из страны Хинд, громадного роста, великолепного, пусть и постаревшего, мастера своего дела. Он бегло говорил по-арабски, и в промежутках между схватками мы много беседовали о его родной земле и тех странах, что отделяют ее от полуночной моей отчизны.

Я, как видишь, черноволос, а кожа лишь немного светлее, чем у большинства из приверженцев Аллаха всесильного. В Кордове я отрастил черные усы и мог легко сойти за бербера. При моем росте да в новом платье я привлекал внимание людей на улицах, где проводил много времени, изучая городские нравы, прислушиваясь к торгу купцов с покупателями, сплетням, спорам и ссорам.

Среди прочего я узнал, что никто не может добиться сколько-нибудь заметного положения, если не владеет искусством поэтической импровизации, ибо поэзия всякого рода ценилась более чем высоко и в простонародье, и у людей, задающих тон в духовной жизни славной Кордовы.

Я пока еще не выбрал для себя школу, но каждый вечер читал, пока сон не одолевал меня, творения аль-Фараби или Аристотеля и многому научился. Не имея знакомых, я часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых в городе становилось все больше. Вначале, когда кофе только лишь стал известен, его прессовали в лепешки и продавали как лакомство; потом из него стали приготовлять настой и пить. Утверждали, что он возбуждает мозг и способствует мышлению. Кофейни стали излюбленным местом мыслителей и поэтов.

Кофе родом из Африки, но вскоре пересек Красное море и распространился в Аравии. Ибн Тувайс, с которым мы беседовали долгими часами, был другом одного ученого человека, который рассказывал ему о старых временах, когда из портов на Красном море, например, из Миос-Ормуса или Береники, каждый день уходили корабли к далеким городам Хинда, Тапробана или же в сторону полуденных берегов страны Чин. Эти суда часто возвращались с грузом чая, и он тоже полюбился многим. Мавры употребляли его сначала в лечебных целях, а потом стали пить просто ради удовольствия.

Ни один из этих напитков не был известен во франкских землях, однако я, сидя в кофейнях, смаковал и то, и другое, слухом своим поглощая более опьяняющий напиток – вино разума, этот сладкий и горький сок, добываемый из лозы мысли и древа человеческого опыта…

В одну из кофеен, где я часто бывал, иногда заходил Абуль-Касим Халаф, известный франкам под именем Альбукасис, – знаменитый хирург, впрочем, более прославленный как поэт и мудрец. Его другом был знаток растений Ибн Бейтар. Многие часы просиживал я спиной к ним, но жадно впитывая каждое их слово. Так пополнялось мое образование, а заодно и знание языка. Время от времени они упоминали в разговоре книги, которые я тут же торопился разыскать, дабы учиться по ним. На любую сторону познания я набрасывался с жадностью изголодавшегося. Я хотел многое повидать, хотел состояться как умудренный человек, но более всего – понимать. Многое, что здесь воспринималось как само собой разумеющееся, мне было в новинку, и я обнаружил, что, если не хочешь выглядеть глупцом, следует легко вплетать свою нить в любой разговор. Однако я учился, и обычаи этого города понемногу становились моими обычаями.

Чем больше узнавал я, тем более понимал свое невежество. Только невежда бывает категоричным и самоуверенным, и только невежда может стать фанатиком, ибо с каждой новой крохой познаний разум постигает все яснее, что всем вещам, мыслям и явлениям свойственны оттенки и относительность смысла.

Каждый день прохаживался я по базарам, переходя с места на место, разговаривая с торговцами из чужих земель, и у всех спрашивал, что нового слышно о Кербушаре, пирате и моем отце. Одни не знали ничего, другие уверяли меня, что он мертв, но я никак не мог примириться с этим.

Я покупал красивые одежды, становясь чем дальше, тем большим щеголем, ибо, к счастью, не бедствовал. Но часто забывал обо всем надолго, погрузившись в какую-нибудь рукопись или книгу, купленную на Улице Книготорговцев.

А потом я увидел самую красивую женщину из всех, кого встречал когда-либо. Она пришла в кофейню с самим Аверроэсом, настоящее имя которого было Ибн Рушд. В тот день, когда солнечный свет проникал в помещение через дверь, оставляя все внутри в тени и тиши, они сели напротив меня. Был час, когда вокруг становится малолюдно; в кофейне не осталось никого, кроме нас троих. Мы сидели, скрестив ноги, на кожаных подушках за низенькими столиками. Раб принес им чай и сладости – конфеты, называемые «натиф». Незнакомка сидела рядом со своим спутником, лицом ко мне, и время от времени поднимала глаза и смотрела прямо на меня, ибо не могла этого избежать. Когда она повернулась, чтобы заговорить с Аверроэсом, я разглядел ее великолепный профиль и длинные ресницы. Она была божественно прекрасна, но мало ли красивых женщин вокруг, когда ты молод и жизненные токи струятся по жилам бурной волной? Но эта красавица… Она превосходила всех!

Теперь уже пришел черед ухмыляться Гаруну. Ибо он, конечно, предвидел, что вскоре в рассказе гиганта появится красавица. Да и сам Кербушар уже упоминал об этом.

– Так ты влюбился, глупец?

– О нет, принц, я полюбил. И была сия страсть взаимной, ибо не только я отдал ей, моей мечте, свою душу, но и она почтила меня столь же великой честью. Однако счастье наше было недолгим… Я опущу подробности – они могут занять время, отведенное на добрую половину наших жизней. Скажу лишь, что ее, ее матушку и малолетних брата и сестру взяли в плен безжалостные убийцы. Подлый властелин далекого княжества, поистине вонючий червь, трусливая собака…

– Не следует ругаться, достойный Матюрен, даже когда упоминаешь о врагах. Это скверно сказывается на настроении. Продолжай же.

– Ты прав, принц. Итак, сие мерзкое порождение клоаки отдало половину казны, наняло ассасинов, которым и поручило доставить в свой дворец мою любимую.

– Но как же ты отпустил ее? Почему не отстоял свою любовь? Почему не защитил?

– Я просто не успел – ее похитили ночью, воспользовавшись тайным подземным ходом у городской стены. И вот теперь я ищу обитель этого самого Старца, ибо наемники, взяв деньги у ничтожного владыки, не собирались выполнять условия договора: они увезли и ее, мою душу, и ее родных к самому шейху Хасану ибн Саббаху. А презренного, что их нанял, убили, оставив тело гнить посреди зловонной лужи, что называл он дворцовым прудом.

Гарун молчал. Воистину, рассказ юного гиганта Кербушара преотлично указал, сколь мелки его, принца, заботы и обиды и сколь неумно его, принца, желание странствовать, дабы сбежать от ответственности.

– Твоя цель, уважаемый Кербушар, воистину велика и более чем благородна. Каюсь, еще несколько минут назад я подумывал, не позвать ли тебя к себе одним из тех, кто будет помогать мне править, когда я стану халифом. Однако теперь вижу, что не следует этого делать.

– Да я и не пойду. Ибо дал зарок освободить любимую и вместе с ней вернуться в мир. О, если удастся мне сделать это… Нет, когда мне удастся сделать это, я посмею тебе напомнить о нашей встрече, беседе у костра и о приглашении, которое ты не решился сделать.

– Да будет так. Я подожду твоего возвращения и приглашу тебя, достойнейший.

Кербушар кивнул. Принц увидел, что мысленно юноша уже там, в неведомом, далеком от сегодняшнего дня, счастливом грядущем. Рядом с ним его любимая, дни его посвящены службе у принца, а ночи отданы любви.

Повисла тишина, нарушаемая лишь всхрапыванием коней да потрескиванием пламени.

Должно быть, мысли о любви оказались заразными. Ибо уже и Гарун стал думать о том, сколь сладкими могут оказаться объятия любимой и чем в этой жизни можно пожертвовать, дабы не размыкать этих объятий никогда.

Увы, опыт у принца был более чем невелик. Да, к его услугам были бесчисленные одалиски многочисленного отцовского гарема, однако то была страсть телесная. И утоление ее не затрагивало души принца. О, он был благодарен каждой из красавиц за уроки любовного мастерства, однако на следующий день едва ли мог припомнить имя той, что поделилась с ним знаниями.

А о любви, подлинной любви, забирающей в плен душу, Гарун знал мало, говоря по чести, лишь то, что писали дюжины дюжин трактатов о страсти и бесчисленные сотни романов о любви. Лишь одна из женщин, его первая возлюбленная, помнилась ему, и именно о ней и о том первом уроке вспоминал сейчас принц, сидя у едва теплящегося костерка.