Читать книгу Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин - Страница 9

Витальтолич с Мариной Михайловной домурлыкали и смылись из-под окон, пока Валерик не набежал. Фонарь чуть покачивался, болтая неровной кисеей, за которой лежала черная ночь, съевшая деревья, станицу и море. Они спали – и ночь, и море, все. Тихо вокруг было – только фонарь поскрипывал и не в такт ему скрипели цикады. Ну и Вован подхрапывал, конечно. Единственный из всего отряда. Хотя должен был оказаться единственным неспящим. Меня ведь еще грозился разбудить.

Я потянулся, приоткрыл тумбочку, стараясь не шуршать и не греметь, извлек тюбик «роточипа» и сунул его за резинку трусов. На дворе и в палате теплынь, конечно, но все равно комнатная температура ниже человеческой. Зубная паста сразу из тумбочки прохладнее кожи. А если мятная, то вообще холодит. Поэтому надо ее согреть, а потом уже пускать в дело.

У меня паста была не мятная – обычный болгарский «Поморин», который все называли «роточипом» – Ирек придумал прочитать латинские буквы по-русски, еще и обосновал: у болгар, говорит, буквы наши, так что нефиг выпендриваться. «Роточип», и все. Паста дурацкая, мазать не жалко. Прикольней и красивей, конечно, разрисовывать девок апельсиновым «Чебурашкой». Но «Чебурашки» у нас не было – мы же не салаги. Да если бы и был, Вован его сожрал бы, девкам не оставил. Есть у нас кто-то кое-где порой, кто пасту жрет. Ладно пасту, Аляска в нашем классе вообще мел жрет – кусками. Откусывает, жует со скрипом и всячески показывает, как ему славненько, олень безрогий.

Паста вроде прогрелась насквозь. Я послушал еще немного и встал – осторожно, чтобы сетка не лязгала и не бренчала. Хотел одеться – к барышням иду все-таки, потом подумал – на фиг. Одетый попадусь – сразу понятно, что на дело шел, а если в трусах – скажу, что заблудился, право-лево перепутал, или просто притворюсь лунатиком. В каждом уважающем себя лагере есть лунатик, который ночами бродит по коридорам, подоконникам и даже крышам. В «Юном литейщике» пока не было. Надо исправляться.

Я подошел к Вовану, почти беззвучно позвал его, ткнул в плечо, зажал пальцами нос. Он перестал храпеть и попытался отмахаться прямо из сна – но это все, чего я добился. Король ночи, блин. Сам, главное, придумал – айда, говорит, не будем «Королевской ночи» ждать, ее вечно воспитатели запрещают и сорвать пытаются. Значит, говорит, надо первыми успеть и ударить, когда никто не ждет, в самом начале смены. А потом мы будем на коне, а остальные пусть нагоняют, если получится.

В принципе, раз Вован дрыхнет, можно и не идти. Или его самого пастой измазать, а свалить на девчонок, которые умудрились нагнать, перегнать и изукрасить, как СССР буржуев, – и как ведь догадались только, бессовестные? А я, скажу, спал и ничего не видел. Пусть Вован орет и злобствует. Все равно ничего не докажет. Зато в следующий раз будет знать, как слово не держать.

Но Вована измазать всегда успеется. А спать все равно неохота. Да и зря, что ли, таился столько, пасту грел. Пойду попробую. Вот к нашим и пойду – больно задорно они на меня сегодня посматривали и ржали, как дуры, когда мы маты из подвала в спортзал таскали – Витальтолич припахал. Особенно Анжелка с Элькой. Невозможно оставить такую дерзость неотомщенной.

Коридор был ярко освещен. Я пожмурился, почесался и пошаркал к лестничной площадке. Если сейчас остановят, скажу, что в туалет иду. Приспичило, скажу. А зубную пасту, скажу, взял, чтобы от волков и бандитов отбиваться, у тюбика жестяной край плоский и острый, заменяет плохонький ножик, особенно если перехватить пониже. Классная идея, кстати, надо как-нибудь фехтование тюбиками устроить. А пробками будем раны затыкать.

На лестничной площадке было свежо и пахло пылью. Чихать я не стал, хотя удержаться оказалось очень трудно. Удержаться от шарканья – еще труднее. Сланцы слетали и щелкали тонкими подошвами по дощатому полу. Пришлось сжимать пальцы ног в длинный кулачок и идти, как злодей из мультика, длинным шагом с остановками: р-раз. Дв-ва.

И так полкоридора. Ближе всех к лестничной площадке жили младшие отряды, первый был в дальнем конце крыла, третий дрых почти посередке. До нужной двери я добрался, запыхавшись и изругав Вована, тапки, щелястый пол и дебильную традицию «Королевской ночи». Подумаешь, радость – представителям противоположного пола усы пастой нарисовать. Ты полночи не спал, истерзался весь, а она проснется и не заметит. А заметит, так смоет за секунду.

Значит, так надо намазать, чтобы не смыла, решил я злобно, еще раз огляделся, проверяя, не смотрит ли кто и в ту ли дверь я ломлюсь, – и аккуратно отжал ручку.

Двери здесь, к счастью, не скрипели и вообще были легонькими, потому что серединка чуть ли не из картона. Я замер на секунду, прислушиваясь, не ждет ли меня засада: девки, они ведь коварные, вон, Вована чуть моими руками не вымазали уже, – но ближайшая к двери девчонка, на которую упал неровный кусок света из коридора, зашевелилась, так что я быстренько впал внутрь и притворил дверь.

Палата у девчонок была как наша – обычный класс, из которого вынесли всю школьную мебель, кроме доски, и внесли кровати. Здесь кроватей было больше, девять вместо наших восьми, ну да девчонок всегда и везде больше. Но главная разница не в этом, не в том, что тут темнее и тише, – не было фонаря над окном и никто не храпел. Воздух другой. Теплый и с запахами. Пахло цветами и молоком, что ли. Видимо, всякой косметикой, которой девчонки обожают вымазываться с детсадовского возраста.

Я косметику терпеть не могу, особенно на малолетках, но эта пахла вполне. Вкусно так.

Да у меня собственная косметика при себе, вообще-то.

Я взял «роточип» на изготовку, но колпачок скручивать не стал, чтобы паста не остыла. Глаза уже привыкли к темноте, так что можно выбирать первую жертву. Вариант мазать всех подряд мне нравился, но выглядел нагловатым. Во, Анжелка лежит, а рядом Элька. С них и начнем.

Я сделал шаг и застыл, потому что сланцы шаркнули, будто в бочке, четко и громко. Ближайшая к двери и ко мне девчонка, Ленка вроде, опять зашевелилась. Вот ведь чуткое создание. Я аккуратно вынул ноги из сланцев – один зацепился и чуть, зараза, не улетел к окну, у меня сердце сорвалось, – и пошел босиком. Босые подошвы липли к крашеному полу и отрывались с легким тр-р, почти беззвучным.

Я медленно-медленно подошел к кровати Анжелки, которая даже во сне кривлялась – распростерлась под простынкой, как бугристая медуза. Хотел вдвинуться в паз между ее кроватью и Элькиной, чтобы обеих сразу разукрасить, но проход был слишком узким, пришлось обойти. Анжелка тут же избочилась и легла щекой на локоть. Мне, получается, другая щека досталась – и все. Я-то хотел первым делом усы нарисовать. Все равно нарисую.

Я осторожно выдавил белый комочек на палец, изогнулся и легко провел пальцем под носом Анжелки. Она забурчала и рывком, с лязганием сетки, перевернулась на живот. Я застыл, холодея. Но Анжелка дышать сквозь подушку или ушами, похоже, не умела, поэтому опять со страшным лязганьем в два рывка разложилась на спине. Пасты у нее под носом не было – наволочкой вытерла. Вот собака хитрая. Я тебе вытру сейчас.

Теперь я высадил из тюбика колбаску в палец длиной и тщательно, лишь чуть размазав, перевел ее Анжелке на лицо. Получилась красота, почти как у Буденного.

Ну, если опять перевернешься…

Анжелка не перевернулась. Похмурилась, жалобно скривилась и задышала ровно.

Я постоял, любуясь красотой. Сперва рукотворной, потом вообще. Анжелка, оказывается, была красивой. Ну, то есть давно было понятно, что фигуристая, ноги у нее, шея, челка блестящая и взгляд загадошный, все такое. Но сейчас взгляда не было, а Анжелка совсем как царица из сказки лежала. Из взрослой такой сказки. Вздымаясь и дыша.

За несколько дней Анжелка успела загореть гуще меня, но кожа на запрокинутой руке, на внутренней поверхности, была гораздо светлее. И кажется, светилась. Еще светилась полоска от купальника: ночнушка съехала с одного плеча. От Анжелки пахло яблочным шампунем и молоком. Запах висел над кроватью теплым и плотным слоем – если осторожно лечь, удержит, так что можно зависнуть, как в море Судака, разглядывая не дно сквозь голубую воду, а Анжелку сквозь синевато-серый запах, который греет, осторожно гладит и не скрывает нахмуренных четких бровей под блестящей даже сейчас челкой, острых ресничек, смешно приоткрытых губ, шеи, особенно нежной на черной подкладке волос, складок простыни под грудью и между ног – и того, что под складками. Повисеть так хотя бы пару минут, разглядывая и не трогая. А тронуть хочется. И не только тронуть, и не просто хочется. Я не слишком ясно представлял себе, что значит «засадить», но засадить хотел безумно.

Меня, кажется, потащило на кровать и на Анжелку, так что я коснулся голым коленом холодного каркаса кровати – и вздрогнул. Сперва от неожиданности, потом от испуга. Сообразил наконец, что стою практически голый над практически голой девчонкой – и не девчонкой даже, а девушкой. Тетенькой, можно сказать. У которой почти все уже взрослое. Вон ведь какое, глаз не оторвать. И со мной что-то взрослое происходит, не вовремя, как всегда. Ай-яй. Увидит кто – это ж ужас что будет. Хотя кто увидит, если все спят. Можно любоваться сколько угодно. Можно простынь потихоньку отдернуть, чтобы любоваться не мешала. Даже потрогать можно, наверное. Если потихонь…

– Ты что здесь делаешь? – спросили сзади, и вся моя взрослость чуть не обернулась детским конфузом. Подпрыгнул я на полметра минимум.

Ирка, заскрипев, поднялась на локте и пыталась рассмотреть, что происходит.

Я поспешно насадил колпачок на тюбик. Руки тряслись, сердце колотилось.

– Иди отсюда, – сердито сказала Ирка.

Я кивнул и, не поворачиваясь к ней лицом, дал задний ход, выбрался из межкроватной щели, в темпе вальса шмыгнул к двери, в последний момент вспомнил про тапки и, толком не вдевшись в них, выпрыгнул в коридор.

Беззвучно закрыл за собой дверь, выдохнул и вздрогнул так, что снова чуть не ввалился в палату к девкам вместе с дверью.

На лестничной площадке стоял Витальтолич. Стоял и с интересом меня рассматривал. Потом поманил пальцем и пошел к спортзалу.

Укладывать маты я закончил, когда уже светало. На матах и уснул – прочихался от пыли, прилег отдохнуть, для прикола укрылся соседним матом и вырубился. За десять минут до сигнала «подъем» Витальтолич отпер зал, стащил с меня мат, уложил его на место, осмотрелся, кивнул и сказал мне:

– В следующий раз красить всю ночь будешь. И не пастой. Понял?

Я чихнул.

– Беги умываться, – сказал Витальтолич, протягивая мне «роточип», который я во сне превратил в морщинистую лепешку. – Пасту не забудь.