Читать книгу Как я был чиновником - Станислав Афонский - Страница 4

Естественной принадлежностью каждого уважающего себя города являет себя его глава. Именуется он разнообразно. В зависимости от политических, экономических, общественных и прочих обстоятельств. От моды в том числе и от эволюции. Его называли, например, председателем исполнительного комитета. Исполнять он должен был указания, рекомендации и решения другого председателя другой, как в те времена принято было говорить, «ветви власти». Называли её Городским Заветом людских депутатов. Или просто и скромно – Горзавет. Происходила некоторая путаница в статусе глав города: с одной стороны, предисполкома неофициально считался главой города, но над ним возвышался председатель Горзавета, указующий ему где, как, что, почему и когда. Но был ещё один орган – Горкомправп: городской комитет правящей партии (не правящих, кстати, не имелось). Его возглавлял секретарь и никому не было секретом, что именно он-то и руководил, и управлял обеими «ветвями» – то есть, главой города фактически и был. При этом ни за что лично не отвечая – всю ответственность, прежде всего перед первым секретарём Горкомправпа, тащили на себе председатели обеих «ветвей». Очень удобное сочетание для секретаря номер один: за все успехи слава доставалась ему, а за все промахи отдувались председатели. Всё в сумме называлось Заветской властью до тех мрачных пор, пока она не окончилась в один, совсем не прекрасный, прекрасный осенний день.

Как в популярной оперетте: «Власть переменилась – скидовай сапоги!» Скинули и председателей исполкома и Горзавета. Самого Горзавета не стало тоже. Вместо него придумали сперва Земельный комитет или Земком. Включили в него избираемых депутатов. И, чтобы власть продолжала оставаться якобы людской с человеКческим лицом, и в некотором роде коллективной, удумали объединить зеков в общее собрание – Земкское собрание… Но так стало потом – после потопа реформ. А мы вернёмся к тому, что было до «потома» – потопа.

Было то, что власть в городе по существу не избиралась. Людей просто ставили перед фактом: с такого-то числа такой-то человек станет для вас оригинальным подобием отца родного – председателем исполкома. Никакой политической борьбы не было и быть не могло. Выборов, в подлинном смысле этого слова, – тоже. Правящей и направляющей, и руководящей, и прочая прочая партии Страны Заветов, ППСЗ, она же коммунистическая, она же, по мнению некоторых, комумистическая – на грани мистики, бороться было не с кем и поэтому она всегда выходила абсолютным победителем без поражений во всех случаях неборьбы внутри страны. Даже если что-нибудь её поражало – по существу. Но существо – была она сама, и по этой простой причине всякое существо оказывалось не существенным, кроме неё самоё. Выборы превращались в примитивное голосование без альтернатив. Критика в адрес руководителей района со стороны кого бы то ни было категорически допускалась только в местах общего пользования, для семьи, – на кухне или, ещё лучше, там, где очень хорошо и конструктивно производится материальное воплощение дум – в туалете.

Так продолжалось вплоть до Великой Перестройки всего и вся в стране. Да и при её начале долгое время не наблюдалось. Ведь все: и председатель Горзавета, и председатель исполкома оного олицетворяли Заветскую власть и поэтому недовольство ими являлось антизаветским со всеми из оного понятия вытекающими… Критиковать, ломать, стричь, обрывать листья с обеих «ветвей власти», выбрасывать их или жечь могло только партийное руководство. Делалось такое только в исключительных случаях и очень деликатно: есть, мол, отдельные недостатки, они будут несомненно и непременно устранены, а в целом по стране и по району, и по городу всё успешно развивается и преуспевает, и все мы идём верной дорогой к своему светлому будущему. Кто самым бессовестным, и несознательным, образом этому не верит – пусть посмотрит на плакаты, расставленные вдоль всех магистралей: на них портреты нашего Вождя всех пролетариев и чёткие его слова: «Верной дорогой идёте, товарищи!» И пусть устыдится своей тёмной неправоты.

В живом воплощении написанных на плакатах слов о верной дороге можно запросто убедиться, прочитав страницы дневника одного из жителей города Клёво.

«5 октября 1989 г. В нашем доме тепла ещё нет. Жжём электричество в „камине“. В продаже нет никаких обогревающих агрегатов. Утюгов тоже нет… Хоть бы ими согреться. Холодно в школе №4, где учится Таня. Холодно и в детском садике, куда мы водим Дину».

«17 октября 1989 г. город по уши в грязи. Смотрю по ТВ на зарубежные города, которые нам не показывали до перестройки, поражаюсь их чистоте и ухоженности. У нас, как всегда осенью, там и сям началось укладывание труб в траншеи и рытьё всевозможных канав. Некоторые улицы стали не только непроезжими, но и буквально непроходимыми из-за грязи…

В сентябре в Клёве забастовка совершилась. Бастовали шофера автопредприятий по поводу резкого снижения зарплаты, плохих условий работы и плохих же жилищных условий.

Один из директоров одного из автопредприятий в адрес забастовщиков изрёк: «Это – сброд. Давить их надо». (Фамилия этого директора известна в городе – его многие знают, как очень «доброго человека», депутата Зекства).

«23 марта 1991 года. Наша бабуля с раннего утра, ещё семи не было, пошла в очередь за хлебом. Сейчас 9 часов 36 минут. Она всё ещё в очереди. С ней Дина проводит свой законный день весенних школьных каникул: без неё бабуле «в одне руки» дадут только одну буханку ржаного хлеба, а нас в семье пять человек. Таня ходила в молочный магазин за молоком. Молока нет… Зато есть магазин, слава КПСС.

Опять очереди за хлебом, громадные и терпеливые.

Вчера по областному ТВ объяснили причины этих очередей. Первая, разумеется, – «возросшая потребность населения» – «ажиотажный спрос». Вторая причина… И не причина даже, а так себе – пустячок: нехватка зерна и муки…

Вчера же в нашем тресте «Клёвомежрайгаз» «давали» итальянскую обувь по заранее составленному списку и заранее собранным деньгам. Обувь получена через благодетеля – Бензопромзавод. Источник его благодеяний – экспортируемое за рубеж горючее. Из очень компетентных источников известно: дело не обходится без контрабанды, но последствий для генерального директора Завода нет.

(Кое-что мне известно, как депутату Горзавета)».

8 апреля 1991 г. Очень весенняя установилась погодка над нашим погрязшим в грязи городом. Грязь везде. Под ней даже асфальта на тротуарах не видно…»

Интерьер магазинов не заслоняли докучливые покупатели – нечего было покупать. Прохожие праздно не шатались по улицам, а только по неотложным делам – обильная грязь налипала на обувь – портила её, а обновить было нечем. Жители не сидели, расслабившись, перед телевизорами, а бодро ёжились под тёплой одеждой – холод в квартирах призывал к поступательному движению вперёд. Люд ругался и возмущался, но за годы заветской власти и к подобным явлениям, и к собственной ругани привыкли, как к норме жизни. Всё равно от брани в четырёх стенах никакого толку. Только душу отведёшь… Куда отведёшь? Зачем? Прямых обвинений в адрес руководящих персон разнокалиберного ранга через средства так называемой массовой информации, через листовки и митинги ещё не имелось. Всё это было где-то в будущем. А пока страна продолжала идти всё той же «верной дорогой». Вскоре, когда эта чудесная дорога привела к тому, что стало происходить в ней к концу 80-х годов, те, кто управлял сим путешествием в будущее по намеченному непогрешимой партией курсу до 1991 года, принялись красноречиво утверждать: в России всё рухнуло только в результате реформ, начатых после девяносто первого года – после гибели правящей партии. До того народ ежедневно кричал этой партии славу, потому что всё в стране шло на высочайшем уровне и имело устойчивую тенденцию подниматься ещё выше.

В августе 1991 года вспышкой короткого замыкания блеснул и тотчас же угас, перегорев, «путч» ГКЧП.

Из дневника того же автора. 23 августа 1991 года. Аббревиатуру ГКЧП Денис Николаев расшифровал так: государственная коммунистическая чекистская партия».

На площади Пира возле аптеки все три дня «путча» стояла плотная масса людей – митинговали против ГКЧП, объявившего себя хозяином страны, кто только в ней не хозяйничал, и против возвращения к власти коммунистической партии. Были и сторонники гекачепистов. Кто-то из толпы гаркнул: «Да ведь Янаев – это же наш родной земляк!» Освистали: «Знаем, знаем этого пьяницу!»

В первый же день путча областная газета, орган Правящей партии, с торжеством опубликовала статью против религии, вновь назвав её «опиумом для народа». Закоренелые атеисты посчитали, возликовав, что вновь наступают их славные времена освобождения человечества от церковного влияния.

«Путч» подгадали как раз к дню, намеченному для подписания Союзного договора, который мог сохранить великую страну в целости. Сразу же догадка: какие-то силы хотят сорвать подписание и развалить Союз. И сорвали, и развалили.

Первая после путча сессия Городского Завета была названа внеочередной. Необходимо было обсудить ситуацию и как-то на неё прореагировать. Решили проявить лояльность и действия путчистов осудили… После того, как они были подавлены. Перед перерывом в работе сессии демократ номер один Клёвского района Олег Полощук произнёс объявление: депутаты «на демократической платформе» собираются в кабинете таком-то. Депутатов таковых в Горзавете имелось с десяток. Они свободно умещались в том указанном кабинете в допутчевые времена все и даже место оставалось. На этот раз не уместились: на «демократическую платформу» вдруг полыхнули желанием встать депутатов с полсотни. Даже те, кто был известен, как ярый член коммунистической партии, демократов ругаючи через шаг или на каждом – по обстоятельствам.

Вскоре стало известно, что сразу же после подавления путча демократ, без номера, правда, Ефим Немцын помчался в Москву к самому Президенту и в нужный момент преподнёс себя почти на блюдечке с золотой каёмочкой в количестве и качестве самого преданного режиму и передового борца с путчем в Вехнестарогородской области. Вернулся в свою область Ефим наместником Президента и в скором будущем был избран губернатором той же области.

Потом уже к нему, наместнику Президента, гордой и мужественной поступью вшествовали клёвские демократы Олег Полощук и Юрий Таткин, и представились неукротимыми противниками путчистов – они действительно организовывали все митинги в Клёве. И – получили должности. Полощук возглавил департамент сельского хозяйства, будучи историком по высшему образованию и инструктором районной молодёжной организации по прежней работе, а Таткин – департамент же, но внешней торговли, высшего образования не имея вовсе, но зато с опытом мелкого предпринимательства. История пребывания их на государственной службе оказалась краткой и следов прогресса не оставила – их раскритиковали и сняли. Но не на фотографии для памяти восхищённых потомков. И чисто демократическим путём – по протестам «снизу» и статьям в областных газетах, а не по воле высшего руководства, как такое случалось раньше в крайне исключительных случаях. Издевались над хорошми парнями за то, что они занимали высокие должности не по профессиям и не по образованию. Возможно, что и справедливо. Но. Те, кто встал «у руля» страны после переворота 1917 года, тоже очень далеки были от образования ни «штурманов», кораблей, ни их «капитанов», да и их «улыбки» взамен флагов корабля были далеко не всегда признаком смелости, «покоряющей моря». По их примеру, в уже далёком от путча времени, должность министра обороны страны занял сугубо штатский человек, воинственно торговавший, мебелью…

«Протестую! – внезапно и гордо встал во весь рост Любопытный, стукнув для пущего эффекта кулаком в свою выпуклу грудь. – Протестую против слов „преворот 1917 года“! Так хотят приуменьшить значение, всемирное и всемерное, Великой Октябрьской Социалистичикой революции! Какя это, дескать, революция – так себе – переворотик. Зачем? Чтобы демократов оправдать?!» «Ой, да не пылил бы ты, пылкий „революционер“, тоже мне нашёлся, – поморщился Знающий. – Словом переворот о событиях октября семнадцатого года пользовались сами большевики довольно много лет. Троцкий – был такой: знаешь?» «Знаю, конечно, знаю – правая рука левой революционной ноги Ленина», – выпятил грудь колесом Любопытный. «Это как?.. Ну, да ладно. Он, уж это-то ты не станешь отрицать, книги писал. „К истории русской революции“, например. И в этой книге слов о „революции“ семнадцатого года в октябре месяце – нет. Есть слово переворот. Так что, вот – протесты по этому поводу, пожалуйста, – к нему и к большевикам». «А почему же вдруг стали называть иначе?» – не сдавался Любопытный. «А потому что потому оканчивается на „У“: у нас слово переворот подразумевает что – перемену власти во дворцах. Вот Павла первого ухлопали вилкой – власть переменилась – свершился дворцовый переворот, а тут перевернулось всё в целой стране: как это назвать, чтобы звучало помощнее? По образцу и подобию французской революции. Вот и придумали три слова и два из них – с заглавной буквы. Но давай вернёмся к рассказу о Клёве».

23 августа 1991 года страну потряс указ Президента «О приостановлении деятельност коммумистической партии Страны Заветов (КПСЗ)». Не о прекращении, а приостановлении, то есть давалась надежда на будущее возобновление.

Дневник. 26 августа 1991 года. Понедельник. Подходя к зданию райкома ещё издали увидел на красной вывеске с надписью: «Городской комитет ППСЗ» наклеенную какую-то бумажку. Бумажка оказалась объявлением: «Помещение горкома опечатано в силу президентского указа №79».

В груди появилось какое-то странное и острое чувство восприятия чего-то очень необычного и важного. Внутри здания перед опечатанной дверью, ещё вчера ведущей в святая святых города и района, растерянно переминались с ноги на ногу бледные чиновники горкома партии. «У нас же там наши вещи! Документы! Что же делать?» Делать нечего – горком закрыт и не потому, что все ушли на фронт, а просто закрыт. Можно было ожидать и действительного ухода на фронт борьбы с врагами коммунистической власти её верных рыцарей. Однако «рыцари» вели себя благоразумно, воинственности не обнаружили, забрала защитные не опустили, щитами не брякнули, мечами не сверкнули, на фронт не пошли, а тихохонько разошлись по домам. Вещи свои и кое-какие документы всё-таки из-за опечатанных дверей утащили, каким-то образом. Дверей в горкоме было много и какую-нибудь кто-нибудь запереть позабыл. Или вспомнил, что нужно позабыть…

Система рухнула, как подгнившая крепостная башня. Но и перед её падением верёвки и наручники идеологии, стягивающие свободу самовыражения, начали ослабевать. Узлы развязывались и ослабевали. Если руководители района так или иначе поддерживали ГКЧП, то у населения уже сложилось совсем иное настроение. Люди поняли: теперь можно протестовать открыто даже против действий даже правительства. Даже издеваться над ним. Даже над Президентом. Не говоря уж о местном начальстве. Это вам не анекдотики из под полы рассказывать про генерального секретаря Правящей партии: теперь можно встать во весь рост и в упор сказать: наш Президент пьяница, валяется голым под забором и падает с моста, не угадав на него обеими ногами потому, что не может понять: который из двух ему мерещится спьяну, а который настоящий. Да всё, что угодно теперь можно сказать. И сделать.

После указа Президента, решившего судьбу Правящей партии далеко не в её пользу, политическая и моральная обстановка в стране резко изменилась. Исчезла беспредельно могучая сила, державшая всё и вся мёртвой хваткой, всё и вся решавшая, всё и вся направлявшая по «единственно верному пути», в чём она десятилетиями пыталась убедить слушающих главным образом словами и «наглядной агитацией» в виде плакатов и лозунгов. Закрылись обкомы, райкомы и горкомы Правящей. Вынуждены были оставить свои, казавшиеся вечными и незыблемыми ещё совсем недавно, посты партийные секретари всех рангов, калибров и дальнобойностей. «Ушли» и многих председателей исполкомов – по политическим, идеологическим, экономическим и прочим причинам…