Читать книгу Салимов удел - Стивен Кинг - Страница 8

Дэнни и Ральфи Глик отправились навестить Марка Питри, получив приказ вернуться к девяти. Когда в начале одиннадцатого они не появились, Марджори Глик позвонила Питри домой. Нет, сказала миссис Питри, мальчиков тут не было. Не приходили. Может быть, лучше ваш муж поговорит с Генри. Миссис Глик передала трубку мужу, ощущая в животе легкость страха.

Мужчины переговорили. Да, мальчишки пошли по тропинке через лес. Нет, в это время года ручеек очень сильно мелеет, особенно в хорошую погоду. Не глубже, чем по щиколотку. Генри предложил, что пойдет с мощным фонарем со своего конца тропинки, а мистер Глик – со своего. Может, мальчики нашли нору сурка, или курят, или еще что. Тони согласился и поблагодарил мистера Питри за беспокойство. Мистер Питри сказал – что вы, какое же беспокойство. Тони повесил трубку и успокоил жену – та была напугана. Про себя он решил, что пусть только мальчишки найдутся – оба не смогут сидеть целую неделю.

Но не успел он даже выйти со двора, как из-за деревьев, спотыкаясь, появился Дэнни и рухнул рядом с площадкой для рашпера на заднем дворе. Он был как в чаду, говорил медленно, на вопросы отвечал с трудом и не всегда осмысленно. За отвороты брюк набилась трава, в волосах запутались осенние листья.

Он рассказал отцу, что они с Ральфи пошли по дорожке через лес, перешли вброд по камням Крокетт-брук и совершенно спокойно взобрались на другой берег. Потом Ральфи начал болтать, что в лесу призрак (Дэнни не стал упоминать, что сам вбил братишке в голову эту мысль). Ральфи сказал, что видит какое-то лицо. Дэнни стало страшно. Он не верил ни в призраков, ни в прочую чушь вроде буки, но действительно подумал, будто что-то слышит в темноте.

Что они сделали потом?

Дэнни думал, что они пошли дальше, держась за руки. Но уверен в этом не был. Ральфи хныкал насчет призрака. Дэнни велел ему перестать, потому что скоро станут видны фонари на Джойнтер-авеню. Оставалось всего две сотни шагов. А потом случилось что-то плохое.

Что? Что плохое?

Дэнни не знал.

Они заспорили с ним, разволновались, принялись увещевать. Дэнни только медленно, непонимающе качал головой. Да, он знал, что должен бы помнить – но вспомнить не мог. Честное слово, не мог. Нет, он не припоминает, чтобы обо что-то споткнулся и упал. Просто… все потемнело. Очень сильно потемнело. А следующее, что помнит Дэнни – он лежит на дорожке один. Ральфи исчез.

Паркинс Джиллеспи заявил, что нет никакого смысла идти в лес нынче ночью. Слишком много поваленных деревьев. Может, мальчик просто убрел от тропинки. Они с Нолли Гарднером, Тони Гликом и Генри Питри прошли из конца в конец и по дорожке, и вдоль обочин Джойнтер-авеню и Брок-стрит, громко выкликая Ральфи через мощные мегафоны на батарейках.

Ранним утром следующего дня камберлендская полиция и полиция штата начали совместно прочесывать лесной массив. Ничего не обнаружив, они расширили область поисков. Четыре дня они рыскали по кустам, а мистер и миссис Глик бродили по лесам и полям, обходя поваленные стволы, и с бесконечной щемящей надеждой выкрикивали имя сынишки.

Поскольку успехом поиски не увенчались, очистили тралом дно Тэггарт-стрим и Королевской реки. Впустую.

На пятый день насмерть перепуганная, впавшая в истерику Марджори разбудила мужа в четыре часа утра. В коридоре наверху Дэнни свалился без чувств по дороге в туалет. Скорая помощь увезла его в центральную больницу штата. Предварительным диагнозом был жестокий и запоздалый нервный шок.

Лечащий врач, человек по фамилии Горби, отвел мистера Глика в сторонку.

– Ваш мальчик был когда-нибудь подвержен астматическим приступам?

Мистер Глик, быстро помаргивая, затряс головой. Меньше, чем за неделю, он состарился на добрых десять лет.

– И никакой ревматической лихорадки?

– У Дэнни? Нет… у Дэнни нет.

– А положительной туберкулиновой пробы у мальчика в прошлом году не было?

– Туберкулиновой? У моего мальчика туберкулез?

– Мистер Глик, мы просто пытаемся выяснить…

– Мардж! Мардж! Иди-ка сюда!

Марджори Глик поднялась и медленно пошла по коридору в их сторону. Лицо ее было бледным, волосы причесаны кое-как. Казалось, эту женщину мучает приступ жестокой мигрени.

– Дэнни в этом году делали туберкулиновую пробу?

– Да, – невыразительно сказала она. – В начале учебного года. Проба отрицательная.

Горби спросил:

– Он не кашляет по ночам?

– Нет.

– Жалобы на боль в груди или в суставах?

– Нет.

– Болезненное мочеиспускание?

– Нет.

– Какие-нибудь анормальные кровотечения? Из носа, стул с кровью или, может, царапин и синяков больше обычного?

– Нет.

Горби улыбнулся и кивнул.

– Мы хотели бы еще подержать его тут, если можно. Для обследования.

– Конечно, – сказал Тони. – Конечно. Мы состоим в «Синем Кресте».

– У мальчика очень замедленные реакции, – сказал доктор. – Мы сделаем рентген, костномозговую пробу, подсчитаем количество белых форменных элементов…

Глаза Марджори Глик стали медленно расширяться.

– У Дэнни лейкемия? – прошептала она.

– Миссис Глик, вряд ли…

Но она лишилась чувств.

Бен Мирс был в рядах добровольцев Салимова Удела, которые прочесывали кусты в поисках Ральфи Глика, и в награду за труды получил лишь репьи, набившиеся за манжеты брюк, да обострение сенной лихорадки из-за позднего цветения золотарника.

На третий день поисков Бен заглянул к Еве на кухню съесть банку равиоли, чтобы потом рухнуть в постель – немного вздремнуть перед работой. И обнаружил, что у плиты суетится Сьюзан Нортон – она готовила что-то вроде овощного рагу с гамбургерами. Вокруг стола сидели только что вернувшиеся с работы мужчины и, притворяясь, будто разговаривают, глазели на девушку – на ней была подвязанная под грудью линялая ковбойка и обрезанные вельветовые шорты. Ева Миллер гладила в закрытой нише за кухней.

– Эй, что это ты тут делаешь? – спросил Бен.

– Готовлю тебе приличный ужин, пока ты окончательно не сошел на нет,

– ответила Сьюзан, и за выступом стены всхрапнула от смеха Ева. У Бена запылали уши.

– Готовит она и впрямь отменно, что да, то да, – сказал Проныра. – Я-то знаю, все время смотрел.

– Попялься ты чуток подольше, зенки на лоб бы повылазили, – объявил Гровер Веррилл и гадко хихикнул.

Сьюзан накрыла рагу крышкой, поставила в духовку, и они вышли на заднее крыльцо подождать, пока будет готово. Садилось красное пылающее солнце.

– Есть что-нибудь?

– Нет. Ничего. – Он вытащил из нагрудного кармана измятую пачку сигарет и закурил.

– От тебя пахнет так, словно ты купался в «Старом лесовике», – сказала Сьюзан.

– Черта лысого помогло, – он вытянул руку и показал несколько распухших укусов насекомых и полузаживших царапин. – Сукины дети комары и проклятые колючие кусты.

– Как думаешь, что с ним случилось, Бен?

– Бог его знает, – он выдохнул дым. – Может, кто-нибудь подкрался из-за спины старшего брата, хватил по голове мешочком с песком или еще чем-то тяжелым, и уволок пацана.

– Ты думаешь, его нет в живых?

Бен взглянул на нее, чтобы увидеть, какой ответ она хочет слышать: честный или обнадеживающий. Он взял девушку за руку и сплел пальцы со своими.

– Да, – коротко ответил он. – Думаю, парнишка погиб. Никаких неопровержимых доказательств пока нет, но я думаю так.

Сьюзан медленно покачала головой.

– Надеюсь, ты ошибаешься. Моя мама и еще кое-кто из дам ходили сидеть с миссис Глик – она совершенно обезумела, и ее муж тоже. А второй мальчик бродит по дому, как привидение.

– Угм, – сказал Бен. Он смотрел наверх, на дом Марстена и, в общем-то, не слушал. Ставни были закрыты: они откроются после наступления темноты. Ставни откроются, когда стемнеет. От этой мысли, в которой было очень много от заклятия, Бен ощутил нездоровый озноб.

– М-м? Извини, – он оглянулся на Сьюзан.

– Я сказала, папа хотел, чтобы ты зашел завтра вечером. Сможешь?

– А ты будешь?

– Конечно, буду, – сказала она и посмотрела на него.

– Ладно. Хорошо. – Бену хотелось смотреть на девушку (в лучах заходящего солнца она была прелестна), но его взгляд магнитом притягивал дом Марстена.

– Притягивает, да? – спросила Сьюзан, и то, что она прочла мысли Бена вплоть до метафоры, было почти сверхъестественным.

– Да. Притягивает.

– Бен, о чем твоя новая книга?

– Потом, – ответил он. – Дай ей время. Я расскажу тебе, как только будет можно. Она… она должна разработаться.

В этот самый момент Сьюзан захотелось сказать «я люблю тебя» – сказать с той легкостью и беззастенчивостью, с какими эта мысль поднялась к поверхности сознания, но девушка прикусила язык. Ей не хотелось говорить об этом, пока Бен смотрел… смотрел туда наверх.

Она поднялась.

– Пойду, гляну на рагу.

Когда Сьюзан оставила Бена, он курил и глядел наверх, на дом Марстена.

Утром двадцать второго Лоренс Крокетт сидел у себя в конторе, притворяясь, что читает почту понедельника, и глазея на прелести своей секретарши, и тут зазвонил телефон. Крокетт думал о карьере, которую сделал в Салимовом Уделе, о маленькой блестящей машине на подъездной дороге дома Марстена и о сделках с Сатаной.

Еще до того, как они со Стрейкером поимели сделку (ни хрена себе выраженьице, подумал Ларри и медленно обшарил взглядом перед секретаршиной блузки), Лоренс Крокетт без сомнения был самым богатым человеком в Салимовом Уделе и одним из самых богатых в округе Камберленд, хотя ни он сам, ни его контора не наводили на подобные мысли.

Помещение конторы было старым, пыльным и освещалось двумя засиженными мухами желтыми шарами. Письменным столом служило заваленное бумагами, авторучками и почтой древнее бюро с выдвижной крышкой. С одного края стояла баночка с клеем, а с другого – стеклянное квадратное пресс-папье, разные грани которого демонстрировали фотографии домочадцев Крокетта. Наверху штабеля гроссбухов опасно балансировал стеклянный аквариум, полный спичек. Надпись на передней стенке гласила: «Для наших бесспичечных друзей». Кроме трех стальных несгораемых шкафов для документов и секретарского столика в маленькой выгородке, в конторе ничего не было.

Вот только фотографии.

Они были повсюду – приколотые, прикрепленные на ткань или прилепленные липкой лентой ко всем доступным поверхностям. Попадались новые, сделанные «поляроидом». Были и цветные снимки кодаком, сделанные несколькими годами раньше, и все же основная масса представляла собой скрутившиеся, желтеющие черно-белые фото. Под каждым – отпечатанная на машинке сопроводиловка: «Отличная жизнь на лоне природы!» «Шесть комнат, или Селимся на вершине холма!» «Тэггарт-стрим-роуд – 32 000 долларов – дешево!» или «То, что надо сквайру! Десятикомнатный сельский дом, Бернс-роуд». Это наводило на мысли о мрачной, унылой, безнадежной деятельности. Так оно и было до 1967 года. Крокетт, которого сливки общества Салимова Удела считали недалеко ушедшим от лентяя-неумехи, решил тогда, что будущее – за трейлерами. В те смутно вспоминающиеся, давно почившие дни абсолютному большинству трейлер представлялся красивой серебристой штуковиной, которую цепляешь к машине, если захотелось отправиться в Йеллоустонский национальный парк фотографировать жену с детьми на фоне Старого Патриота. В те тусклые мертвые дни вряд ли хоть один человек (исключением не были и сами производители трейлеров) предвидел, что красивые серебристые штуковины сменятся кэмперами, которые подвешиваешь прямо к своему шевви-пикапу или покупаешь укомплектованными, уже с мотором.

Ларри, однако, в знании подобных вещей не нуждался. Он, фантазер-дилетант в лучшем случае, просто поехал в центр, в городскую контору (Ларри в те дни не входил в городской совет – тогда его не выбрали бы и живодером) и просмотрел зональное законодательство Иерусалимова Удела. Оно более чем устроило Ларри. Заглядывая между строк, он видел тысячи долларов. Закон гласил: нельзя содержать общественную свалку или иметь во дворе больше трех бросовых машин, если только у тебя нет разрешения устроить двор для утиля. Или: нельзя построить химический туалет (причудливое и не слишком точное обозначение отхожего места во дворе), если городской санинспектор не дал на это «добро». Вот то-то и оно!

Ларри заложил все до нитки, потом залез в долги и купил три вагончика

– не три красивые серебристые штуки, а три длинных, роскошных, зобатых чудовища с облицовкой из пластика под дерево и туалетами. На Повороте, где земля была дешевой, Ларри купил для каждого вагончика делянку в один акр и взялся их продавать. Этим он занимался три месяца, преодолевая некоторое начальное сопротивление тех, кому жизнь в доме, напоминающем пульмановский вагон, казалась сомнительной, и его прибыль приблизилась к десяти тысячам долларов. В Салимов Удел прихлынула волна будущего, и Ларри Крокетт оказался тут как тут, в самых барашках на ее гребне.

В тот день, когда в контору Ларри вошел Р.Т.Стрейкер, Крокетт стоил почти два миллиона. Их он сделал на спекуляции земельными участками в огромном множестве соседних городков (но не в Уделе, девизом Лоренса Крокетта было «не гадь там, где ешь»), основываясь на убеждении, что производство подвижных домов будет разрастаться. Так и вышло – и Господи Боже, как же покатились к Ларри денежки!

В 1965 году Ларри Крокетт стал негласным партнером строительного подрядчика по имени Ромео Пулэн, который строил в Обэрне площадку под супермаркет. Пулэн был ветераном подрезания углов, с его знанием дела и обхождением Крокетта с цифрами они сколотили по семьсот пятьдесят тысяч долларов на нос, но Дядюшке следовало доложить только про треть. Все это было в высшей степени удовлетворительно, а если крыша супермаркета текла – что ж, такова жизнь.

В 66-68 годах Ларри купил контрольные интересы в трех мэнских предприятиях, занимающихся передвижными домами, пройдя через бесконечные перемещения владельцев, дабы отвязаться от налоговых инспекторов. Ромео Пулэну он описывал этот процесс так: входишь в тоннель любви с девушкой А, трахаешь у нее за спиной в машине девушку Б и в итоге выходишь, держась за руки с девушкой А. Для Ларри дело кончилось тем, что он покупал передвижные дома сам у себя, и эти кровосмесительные сделки оказались столь здоровыми, что просто пугали.

Сделки с Сатаной, а как же, думал Ларри, тасуя на столе бумаги. Когда заключаешь с ним сделку, так и указания должны приходить как положено – серой.

Трейлеры покупали синие и белые воротнички из низов среднего класса, люди, которые не могли осилить вступительный взнос за более обычный дом или же люди пожилые, искавшие путей увеличить свою социальную защищенность. Для такой публики мысль о совершенно новом шестикомнатном доме была чем-то весьма значительным. Для людей постарше существовало и другое преимущество (упускаемое прочими и подмеченное неизменно проницательным Ларри): все трейлеры были одноэтажными, без лестниц, по которым пришлось бы взбираться.

Финансовый вопрос тоже решался просто. Обычно для продолжения бизнеса хватало первого взноса в размере пятисот долларов. А в скверные дни шестидесятых, во времена финансистов-барракуд, изголодавшихся по дому людей редко осеняло, что выплата остальных девяти с половиной тысяч из двадцати четырех процентов – ловушка.

И Боже правый! Как текли денежки!

Сам Крокетт изменился очень мало даже после того, как сыграл в «давай провернем сделку» со смутившим его покой Стрейкером. Художник-декоратор так и не заглянул в контору, чтобы переоформить ее. Ларри по-прежнему обходился дешевым электрическим вентилятором вместо кондиционирования воздуха, носил все те же лоснящиеся на седалище костюмы или кричащие спортивные куртки со штанами, курил дешевые сигары и все так же забегал субботним вечерком к «Деллу» выпить пива и сыграть с ребятами в «бампер-пул». Недвижимость родного города Ларри держал в руках, что принесло два плода: во-первых, сделало его избранным старейшиной и, во-вторых, прекрасным образом свело на нет декларацию о доходах, поскольку видимая деятельность Ларри каждый год чуть-чуть не дотягивала до уровня разорения. Помимо дома Марстена Ларри был – и уже давно – агентом по продаже трех дюжин других обветшалых домиков в своем районе. Конечно, подвернулось несколько хороших предложений, но Ларри их так и не протолкнул. В конце концов, денежки к нему уже текли.

Может быть, слишком много денег. Он полагал, что можно обхитрить самого себя.

Войти в тоннель любви с девушкой А, трахнуть девушку Б и выйти рука об руку с девушкой А только для того, чтобы обе отделали тебя, как Бог черепаху. Стрейкер сказал, что свяжется с ним, и было это четырнадцать месяцев назад.

Ну вот, а что, если…

Тут-то и раздался телефонный звонок.

– Мистер Крокетт, – сказал знакомый невыразительный голос.

– Стрейкер, это вы?

– В самом деле.

– Я только что про вас думал. Может, я экстрасенс?

– Крайне удивительно, мистер Крокетт. У меня к вам просьба: нужно, чтобы вы поработали.

– Думаю, можно.

– Пожалуйста, обеспечьте грузовик. Большой. Можно нанять. Пусть сегодня вечером, ровно в семь, он будет в портлендских доках. На Таможенной верфи. Я думаю, двух грузчиков хватит.

– Ладно. – Правой рукой Ларри перевернул листок и нацарапал: «Х. Питерс, Р.Сноу. „Перевозки Генри“. Самое позднее шесть.» Он не помедлил, чтобы задуматься, насколько необходимым кажется буквально следовать указаниям Стрейкера.

– Там – дюжина коробок, которые нужно забрать. Все, кроме одной, пойдут в магазин. Эта одна – «Хеппльуайт», чрезвычайно ценный буфет. Его нужно отвезти в дом. Понятно?

– Ага.

– Пусть спустят ее в подвал. Ваши люди смогут войти через наружную пристройку под окнами кухни. Понятно?

– Да. Теперь, этот буфет…

– Попрошу еще об одной услуге. Вы достанете пять крепких йельских амбарных замков. Вам знакома фирма «Йель»?

– Как и всем на свете. Что…

– Ваши грузчики, уходя, запрут черный ход магазина. Ключи ко всем пяти замкам оставят в доме, на столе в подвале. Пусть, уходя, навесят замки на дверь пристройки, парадную дверь, черный ход и сарай, он же гараж. Понятно?

– Да.

– Благодарю, мистер Крокетт. Точно следуйте всем указаниям. Всего доброго.

– Эй, погодите минутку…

Отбой.

Когда большой оранжево-белый грузовик с красующейся на заду и боках надписью «ПЕРЕВОЗКИ ГЕНРИ» подъехал к будке из рифленого металла, стоящей в конце Таможенной верфи портлендских доков, было без двух минут семь. Возвращался прилив. Он лишил чаек покоя, и они с плачем кружили над головой под малиновым закатным небом.

– Господи, да тут ни души, – сказал Ройял Сноу, большим глотком приканчивая остаток пепси и бросая пустую банку на пол кабины. – Загребут нас за взлом!

– Вон кто-то, – ответил Хэнк Питерс. – Легавый.

Легавый оказался ночным сторожем. Он посветил в кабину фонариком.

– Кто из вас Лоренс Крюкэт?

– Крокетт, – поправил Ройял. – Мы от него. Приехали забрать коробки.

– Хорошо, – сказал ночной сторож. – Айда в контору, у меня для вас накладная. Распишетесь. – Он сделал знак Питерсу, который сидел за рулем.

– Давай назад, вон туда, к тем двустворчатым дверям, где лампочка горит. Видишь?

– Ага. – Хэнк пустил грузовик задним ходом.

Ройял Сноу последовал за охранником в контору, где булькала кофеварка.

Часы над прикрепленным булавками календарем показывали семь ноль четыре. Ночной сторож порылся в каких-то бумагах на столе и вернулся с книжкой накладных.

– Подпиши тут.

Ройял расписался.

– Пойдешь внутрь, будь поосторожней. Зажги свет. Там крысы.

– Ни разу не видел крысы, которая бы не дала деру вот от этого, – сказал Ройял и описал дугу ногой, обутой в рабочий башмак.

– Это, сынок, портовые крысы, – сухо ответил сторож. – Им и покрупней тебя мужики нипочем.

Ройял вышел из будки и зашагал к дверям склада. Ночной сторож стоял на пороге, глядя ему вслед.

– Осторожней, – сказал Ройял Питерсу. – Дедок говорит, там крысы.

– Добро. – Питерс хихикнул. – «Старина Ларри Крюкэт».

Ройял отыскал за дверью выключатель и зажег свет. Внутри стоял тяжелый запах, в котором смешались ароматы соли, гнилого дерева и сырости. Веселость от него пропадала. От запаха, а еще – от мысли о крысах.

Коробки лежали штабелем посреди широкого складского пола. Кроме них, в помещении ничего не было, и в результате эта груда выглядела несколько зловеще. Буфет стоял в центре, возвышаясь над всем прочим, и только на нем не было надпечатки «Барлоу и Стрейкер, Джойнтер-авеню, 27, Иер.Удел, Мэн».

– Погано, но не слишком, – сказал Ройял. Он сверился со своей копией накладной, а потом пересчитал коробки. – Ага, все здесь.

– Тут крысы, – проговорил Хэнк. – Слышь?

– Ага. Жалкие твари. Ненавижу их.

Оба на секунду умолкли, прислушиваясь к несущимся из тени писку и топоту.

– Ну, давай-ка приступать к делу, – сказал Ройял. – Сперва давай заберем этого малыша-крепыша, чтоб не торчал на дороге, когда доберемся до магазина.

– Ладно.

Они подошли к коробке, и Ройял достал складной нож. Одним быстрым движением он рассек прикрепленный сбоку липкой лентой коричневый конверт с накладной.

– Эй, – сказал Хэнк. – Думаешь, стоит…

– Нам надо убедиться, что мы берем ту хреновину, или нет? Вот напутаем, так Ларри наши жопы на свой стенд с бюллетенями прибьет.

Он вытащил квитанцию и заглянул в нее.

– Чего там написано? – поинтересовался Хэнк.

– Героин, – рассудительно ответил Ройял. – Двести фунтов этого дерьма. А еще – тыща шведских книжонок с девочками, три сотни гроссов французских щекотунчиков…

– Дай сюда, – Хэнк вырвал накладную. – Буфет, – сказал он. – Ларри нам так и говорил. Из Англии, из Лондона. В Портленд, Мэн. Французские щекотунчики, чтоб я сдох. Положь на место.

Ройял положил.

– Что-то в этом странное, – сказал он.

– Ага. Ты. Странный, как армия итальяшек.

– Нет, без дураков. На этом раздолбае – ни единого штемпеля с таможни. Ни на коробке, ни на конверте с накладной. На накладной тоже нету. Никаких штемпелей.

– Стало быть, их ставят такими чернилами, что видать только, когда сунешь под специальный черный свет.

– Когда я работал в доках, так никогда не делали. Господи, да там грузы испечатывали вдоль и поперек – за коробку не схватиться было, чтоб не изгваздаться по локоть синими чернилами.

– Отлично. Я очень рад. Но моя жена, бывает, отправляется в постель рано, а я надеялся, что нынче вечером мне что-нибудь обломится.

– Может, если б мы заглянули внутрь…

– Ни в коем разе. Давай. Берись.

Ройял пожал плечами. Они накренили коробку, и внутри что-то тяжело подвинулось. Поднимать ее оказалось сучьей работенкой. В коробке вполне мог оказаться один из комодов со всякими финтифлюшками. Штука была достаточно тяжелой.

Кряхтя и пошатываясь, они прошли к грузовику и с одинаковыми возгласами облегчения взгромоздили свою ношу на гидравлический подъемник. Пока Хэнк манипулировал подъемником, Ройял стоял сзади. Коробка поравнялась с кузовом грузовика, они вскарабкались туда и втащили ее внутрь.

Чем-то эта коробка не нравилась Ройялу. Не просто отсутствием таможенных штампов. Чем-то, не поддающимся определению. Он смотрел на нее, пока Хэнк не побежал к задней дверке.

– Пошли, – крикнул он, – давай, заберем остальное.

Остальные коробки были проштампованы как положено, кроме тех трех, что приплыли сюда из глубины Соединенных Штатов. Как только они загружали в грузовик очередную коробку, Ройял отмечал ее в накладной и надписывал инициалами. Все коробки, следующие в новый магазин, они поставили возле задней дверцы фургона, подальше от буфета.

– Кто, скажите на милость, скупит всю эту дрянь? – спросил Ройял после того, как они закончили. – Польское кресло-качалка, немецкие часы, прялка из Ирландии… Боже Всемогущий, не сойти мне с этого места, это ж целое состояние, будь оно проклято.

– Туристы, – мудро заметил Хэнк. – Туристы все купят. Кое-кто из этих бостонских да нью-йоркских мешок навоза купит, только бы мешок был старый.

– Ладно. Давай, повезли, куда положено.

До Салимова Удела ехали молча. Хэнк сильно жал на газ – ему хотелось разделаться с этой командировкой, у него не лежала к ней душа. Как сказал Ройял, дело было чертовски странным.

Он подъехал к черному ходу нового магазина. Дверь оказалась незаперта, как и предупреждал Ларри. Нашарив на стене за самой дверью выключатель, Ройял пощелкал им, но безрезультатно.

– Вот это мило, – проворчал он. – Придется выгружать эту ерунду, чтоб ее, в темноте… слышь, как по-твоему, не чудно тут попахивает, а?

Хэнк потянул носом. Да, какой-то неприятный запашок был, но сказать точно, что он ему напоминает, Питерс не мог. Сухой запах едко щекотал ноздри, как дыхание застарелого гниения.

– Просто тут слишком долго было закрыто, – сказал он, освещая фонариком длинную пустую комнату. – Вот бы проветрить хорошенько.

– Или хорошенько пустить красного петуха, – отозвался Ройял. Ему это место не нравилось, оно чем-то отталкивало. – Давай. Попробуем не переломать ноги.

Они сгрузили коробки так быстро, как только смогли, осторожно спуская каждую на землю. Через полчаса Ройял со вздохом облегчения закрыл черный ход и защелкнул на двери один из новых висячих замков.

– Полдела сделано, – сказал он.

– Легкие полдела, – отозвался Хэнк. Он посмотрел наверх, на дом Марстена. В этот вечер свет в доме не горел, ставни были закрыты. – Не лежит у меня душа тащиться туда наверх, и я не боюсь сказать об этом. Коли и был тут когда дом с привидениями, так это он. Не иначе, у этих мужиков крыша поехала – то-то они и пытаются там жить. Один черт, странные они – любовь у них друг с дружкой, что ли…

– Как у этих, голубых, которые дома изнутри украшают, – согласился Ройял. – Может, они хотят попробовать дом за деньги показывать? Хороший бизнес.

– Ну, давай работать, коли подрядились.

Они бросили последний взгляд на запакованный буфет, прислоненный к боку «ПЕРЕВОЗОК», а потом Хэнк сдернул заднюю дверцу вниз. Та громко лязгнула. Он сел за руль, и они поехали вверх по Джойнтер-авеню на Брукс-роуд. Минутой позже впереди вырос темный, поскрипывающий дом Марстена, и Ройял почувствовал, как в животе червяком закопошилась первая ниточка настоящего испуга.

– Боженька ты мой, вот где страх-то, – пробормотал Хэнк. – Кому это припала охота тут жить?

– Не знаю. Не видишь, горит за ставнями свет?

– Не горит.

Казалось, дом клонится к грузовику, словно ждет не дождется их прибытия. Хэнк прогнал грузовик по подъездной дороге и вокруг дома. И он, и Ройял не слишком пристально вглядывались в то, что мог выхватить в буйной траве заднего двора прыгающий свет фар. Хэнк ощутил, как в сердце проникает напряжение страха, какого он не чувствовал даже в Наме, хотя боялся там почти постоянно. Тогдашний страх шел от рассудка: страшно было наступить на эпонж и увидеть, как нога вздувается наподобие ядовито-зеленого воздушного шара, страшно, что какой-нибудь парнишка в черной пижаме, имя которого без поллитры было просто не выговорить, может снести тебе голову из русского автомата. Страшно, что окажешься в одном патруле с каким-нибудь чокнутым Джейком, которому может приспичить, чтобы ты уничтожил всех поголовно в деревне, где уже неделю нету вьетконга. А этот страх был детским, призрачным. Он ни к чему конкретно не относился. Дом как дом – доски, пороги, гвозди и подоконники. Не было никакой – совершенно никакой – причины ощущать, что каждая трещинка выдыхает меловой аромат зла. Просто дурацкие выдумки, все от них. Привидения? После Вьетнама Хэнк в привидения не верил.

Ему пришлось дважды нащупывать передачу, чтобы дать задний ход, а потом грузовик рывками подкатил к ведущей в подвал пристройке. Заржавевшие двери были раскрыты, и в красном свечении задних фар фургона казалось, будто невысокие каменные ступени ведут в ад.

– Черт, ничего не просекаю, – сказал Хэнк. Он попытался улыбнуться, но вышла гримаса.

– И я тоже.

Придавленные страхом грузчики переглянулись в слабом свете приборного щитка. Но детство давно миновало. Они не могли вернуться, не сделав дело из-за неразумного страха – как потом объясняться при ярком свете дня? Работа должна быть сделана.

Хэнк вырубил мотор, они выбрались наружу и обошли грузовик. Ройял забрался наверх, высвободил стяжной болт и откатил дверку по направляющим.

Коробка стояла в кузове – приземистая, немая, все еще в налипших опилках.

– О Господи, не хочу я тащить ее туда, вниз! – сдавленно выговорил Хэнк Питерс, и его голос прозвучал почти как всхлип.

– Давай-давай, – сказал Ройял. – Давай отделаемся от этой штуки.

Они выволокли коробку на подъемник и под шипение утекающего воздуха начали опускать на землю. Когда коробка оказалась на уровне пояса, Хэнк отпустил рычаг, и они ухватились за нее.

– Легче… – ворчал Ройял, пятясь к ступенькам. – Легче давай… легче… – В красном свечении задних фар его лицо было напряженным и зажатым, как у человека с сердечным приступом.

Он пятился по лестнице, ступая на каждую ступеньку. Задравшись кверху, коробка опрокинулась ему на грудь, и Ройял почувствовал, как его, будто каменной плитой, придавила страшная тяжесть. Позже Ройял будет думать: да, коробка была тяжелой, но не настолько. Им с Хэнком приходилось таскать для Ларри Крокетта грузы и потяжелее – и вверх по лестницам, и вниз. Но в атмосфере этого дома присутствовало нечто, лишающее вас присутствия духа, и ни к чему хорошему это не вело.

Ступеньки оказались гадко-скользкими. Ройял дважды шатался на самой грани равновесия, страдальчески выкрикивая: «Эй! Ради Бога! Осторожней!»

Потом лестница кончилась, над головой навис потолок, да так низко, что буфет Ройял с Хэнком заносили, согнувшись, как две ведьмы-карги.

– Ставь сюда! – выдохнул Хэнк. – Дальше тащить не могу!

Опустив с глухим стуком буфет, они отступили в сторону и, обменявшись взглядом, поняли, что некая таинственная алхимия превратила страх едва ли не в ужас. Подвал вдруг показался полным таинственного шуршания. Крысы, может быть… или такое, о чем даже думать невыносимо. Они пустились наутек – Хэнк впереди, Ройял следом, – взбежали по ступенькам наверх, и Ройял, пошарив за спиной, захлопнул двери пристройки. Они вскарабкались в кабину «ПЕРЕВОЗОК». Хэнк завел машину и включил передачу, но Ройял вцепился ему в руку. В темноте его лицо показалось сплошными глазами – огромными, неподвижными.

– Хэнк, а замки мы так и не повесили.

Оба уставились на скрепленную мотком проволоки связку новых амбарных замков, которая лежала на приборном щитке грузовика. Хэнк сунул руку в карман и извлек кольцо с ключами – пять новеньких йельских ключиков. Один должен был подойти к замку на дверях черного хода магазина в городе, четыре – к замкам здесь, в доме. На каждом ключе висела аккуратная бирка.

– О Боже, – сказал он. – Слышь, а что, коли вернуться завтра утречком, пораньше…

Но Ройял отцепил прикрепленный под приборным щитком фонарик.

– Так не пойдет, – сказал он. – Сам же знаешь.

Они выбрались из кабины. Потные лбы овеял прохладный вечерний ветерок.

– Иди разберись с черным ходом, – велел Ройял. – А я возьмусь за парадные двери и сарай.

Они разделились. Хэнк направился к черному ходу. Сердце тяжело бухало в груди. Ему пришлось дважды нащупывать скобу, чтобы продеть в нее дужку замка.

В такой близи от дома запах старины и гнилого дерева был почти осязаем. В голову Хэнку вдруг полезли все осмеянные в детстве россказни про Хьюби Марстена, а с ними и припевка, с которой они носились за девчонками: «раз-два-три-четыре-пять, не ходи гулять, а то Хьюби придет, на тот свет заберет… не ходи гулять…»

– Хэнк?

Он резко втянул воздух, и второй замок выпал у него из рук. Хэнк подобрал его.

– Соображать же надо! Какого лешего подкрадываешься? Ты уже?

– Ага. Хэнк, кто снова полезет в погреб класть ключи на стол?

– Не знаю, – ответил Хэнк Питерс. – Я не знаю.

– Думаешь, лучше кинуть монетку?

– Ага. По мне, это самое толковое.

Ройял вынул четвертак.

– Скажешь, пока лететь будет, – он подкинул монету.

– Решка.

Ройял поймал четвертак на руку, пришлепнул и показал. Ровно поблескивая, на них смотрел орел.

– Иисусе, – страдальчески выговорил Хэнк. Однако взял ключи и фонарик и снова открыл дверь пристройки.

Он заставил ноги отнести его вниз по лестнице. Когда потолок перестал нависать над самой головой, Хэнк осветил фонариком видимую часть подвала, который тридцатью футами дальше делал поворот в виде буквы «Г» и уходил Бог весть куда. Луч выхватил из мрака стол, накрытый пыльной клетчатой скатертью. На столе сидела огромная крыса. Свет упал на нее, но она не шелохнулась – сидела на пухлых задних лапах и буквально ухмылялась.

Хэнк прошел мимо коробки к столу.

– Кшшш! Крысятина!

Крыса спрыгнула со стола и затрусила прочь, за поворот. Руки у Хэнка затряслись, и луч фонарика рывками заскользил с места на место, выхватывая то пыльную бочку, то сосланный сюда письменный стол, сделанный не один десяток лет назад, то кипу старых газет, то… Хэнк судорожно вернул луч фонарика к газетам и, высветив что-то слева от них, шумно втянул воздух. Рубашка… что это, рубашка? Свернутая, как старая тряпка. Дальше лежало то, что могло быть джинсами. И еще… похожее на…

У Хэнка за спиной что-то громко треснуло.

Он поддался панике, швырнул ключи на стол и широким шагом, сбиваясь на бег, двинулся в обратный путь. Проходя мимо коробки, он понял, откуда донесся звук. Одна из алюминиевых лент лопнула и теперь, как палец, указывала зазубринами в низкий потолок.

Спотыкаясь, Хэнк одолел лестницу, захлопнул за собой дверь пристройки (все тело покрылось гусиной кожей, но это он осознает только потом), защелкнул замок и побежал к кабине грузовика. Дышал он судорожно, часто, со свистом, как раненая собака. Как сквозь вату донесся голос Ройяла – тот спрашивал, в чем дело, что там внизу творится. Потом Хэнк погнал грузовик, который на двух колесах с визгом и ревом обогнул угол дома, зарываясь в мягкую землю. Хэнк мчался в сторону города, к конторе Лоренса Крокетта, не сбавляя скорости до самой Брукс-роуд. А потом его так затрясло, что он испугался, как бы не пришлось остановиться.

– Чего там внизу было? – спросил Ройял. – Чего ты увидал?

– Ничего, – ответил Хэнк Питерс. Слово выбралось наружу, разрубленное на слоги клацающими зубами. – Ничего я не видел и видеть больше не хочу. Никогда.

Ларри Крокетт собрался закрыть лавочку и пойти домой, и тут, предварительно постучавшись, опять вошел Хэнк Питерс. Он все еще выглядел испуганным.

– Что-нибудь забыл, Хэнк? – спросил Ларри. Когда грузчики вернулись из дома Марстена, вид у обоих был такой, словно кто-то крепко ущипнул их за яйца. Ларри выдал каждому по десять долларов сверх обещанного, по две непочатых упаковки «Черной этикетки» и намекнул: не будет ли много лучше, если оба воздержатся от лишней болтовни насчет вечерней загородной прогулки?

– Мне надо вам сказать, – объявил Хэнк на этот раз. – Ничего не поделаешь, Ларри. Я должен.

– Конечно, давай, – сказал Ларри. Он открыл нижний ящик стола, достал бутылку «Джонни Уокера» и плеснул понемножку в пару чашек. – Что у тебя на уме?

Хэнк набрал полный рот виски, скорчил гримасу и проглотил.

– Понес я эти ключи вниз, положить на стол, и смотрю – вроде как одежка. Рубашка и какие-то штаны, что ли… и одна кроссовка. По-моему, кроссовка, Ларри.

Ларри пожал плечами и улыбнулся.

– И что же? – ему казалось, будто в груди покоится большая глыба льда.

– Тот мальчонка, Глик… он был в джинсах. Так в «Леджере» сказано. В джинсах и красной рубашке… пуловере. И в кроссах. Ларри, а ну как…

Ларри продолжал улыбаться, чувствуя, что улыбка примерзла к губам. Хэнк судорожно сглотнул.

– А ну как типы, которые купили дом Марстена и этот магазин, пришпокнули мальчонку Гликов? – Ну вот. Слово было сказано. Хэнк проглотил остававшийся в чашке жидкий огонь.

Ларри, улыбаясь, спросил:

– Может, ты и труп видел?

– Нет… нет. Но…

– Тут бы разобраться полиции, – проговорил Ларри Крокетт. Он снова наполнил чашку Хэнка, и рука у него ни капли не дрожала. Она была холодной и твердой, как камень в застывшем ручье. – И я отвез бы тебя прямиком к Паркинсу. Но такая штука… – Он покачал головой. – Может вылезти куча неприятных вещей. К примеру, про вас с той официанткой из «Делла»… ее Джеки звать, так?

– Чего это вы, черт побери, болтаете? – Лицо Хэнка стало мертвенно-бледным.

– А насчет твоего позорного увольнения они выяснят как штык. Но ты выполняй свой долг, Хэнк. Делай, как считаешь нужным.

– Никакого трупа я не видел, – прошептал Хэнк.

– Вот и хорошо, – улыбаясь, сказал Ларри. – А может, ты и шмоток никаких не видел? Может, это были просто… тряпки.

– Тряпки, – глухо повторил Хэнк Питерс.

– Конечно. Ты же знаешь, что такое старые дома. Какого только хлама там нет! Может, ты видел какую-нибудь старую рубашку или что другое, разорванное на тряпки для уборки?

– Точно, – сказал Хэнк. Он во второй раз осушил стакан. – Хороший у вас способ смотреть на вещи.

Крокетт вынул из заднего кармана бумажник, раскрыл и отсчитал пять десятидолларовых бумажек.

– Это за что?

– В прошлом месяце забыл заплатить тебе за ту работу для Бреннана. Ты давай тормоши меня насчет таких дел, Хэнк. Знаешь ведь, как я все забываю.

– Но вы же…

– Господи, – с улыбкой перебил Ларри, – вот ты можешь сидеть на этом самом месте и что-нибудь мне рассказывать, а наутро я ни слова не вспомню. Вот жалость-то, а?

– Да, – еле слышно отозвался Хэнк. Протянув дрожащую руку, он взял банкноты и запихал в нагрудный карман куртки, словно торопился избавиться от прикосновения к ним. И поднялся, да так поспешно, что чуть не перевернул стул. – Слушайте, Ларри, мне надо идти. Я… я не… Мне надо идти.

– Прихвати бутылку, – предложил Ларри, но Хэнк уже выходил за дверь. Он не остановился.

Ларри снова сел. И налил себе еще. Руки у него по-прежнему не дрожали. Закрывать свою лавочку он не стал. Он выпил стакан, потом еще. И думал о сделках с дьяволом. Наконец, зазвонил телефон. Ларри взял трубку. Послушал.

– Меры приняты, – сказал Ларри Крокетт.

Послушал. Повесил трубку. И опять наполнил стакан.

Назавтра Хэнк Питерс ни свет ни заря очнулся от сна, в котором огромные крысы выползали из открытой могилы, из могилы, где лежало зеленое сгнившее тело Хьюби Марстена с куском манильской пеньки вокруг шеи.

Питерс лежал, приподнявшись на локтях и тяжело дыша, обнаженный торс блестел от пота, а когда его руки коснулась жена, он не сдержал крика.

Сельскохозяйственный магазин Милта Кроссена располагался на углу, образованном пересечением Джойнтер-авеню и Рэйлроуд-стрит. Когда начинался дождь, и парк делался необитаемым, все старые чудаки отправлялись туда. Долгими зимами они прочно обосновывались в магазине, коротая там день за днем.