Читать книгу Арабская принцесса - Таня Валько - Страница 3

Темная ливийская ночь. Небо глубокого синего цвета, подсвеченное миллиардами звезд. С крыши водосборника, который представляет собой точку в огромном пространстве окружающей его пустыни, днем ошеломительный вид. Но сейчас можно разглядеть только редкие удаленные разбросанные пунктиры огней. Вокруг музыка природы: симфония неумолкающих цикад, одиночное попискивание диких кроликов, фырканье ежей и далекий лай собак.

– Так близко до звезд! – Марыся вытягивает руку, как бы пытаясь до них дотронуться.

– Загадай желание – исполнится.

Рашид ложится рядом на матрас и закрывает глаза.

«Какие же у него длинные ресницы!» – думает девушка, забывая о звездах, не в состоянии оторвать взгляда от друга.

– Нужно смотреть в небо, чтобы осуществилось.

Рашид, чувствуя взгляд, переворачивается на бок, подпирает голову ладонью и пристально смотрит в глаза девушке. Она любовь его жизни. После проведенного вместе времени Рашид в это свято верит.

– Уже ничего больше не хочу, – признается Марыся, а от волнения у нее сдавливает горло. – Чего хочу – рядом со мной.

Она касается его волос, которые уже успели отрасти и вьются, ниспадая спиральками и до половины закрывая его красивый лоб.

– Тот, кто находится на расстоянии вытянутой руки, – шепчет она и наклоняется, чтобы осторожно поцеловать чувственные губы мужчины. Он, однако, не отвечает на поцелуй, но очень внимательно смотрит перед собой.

– Рашид? Может, я ошиблась в том, что… – женщина стыдится своего нахальства и не хочет произносить главного. – Какая же я глупая!

– Знаешь, что нет, но…

Он повышает голос, приближается к ней и обнимает сильной жилистой рукой. Они лежат на боку лицом к лицу, их дыхание сливается, губы так близки, страстно раскрыты и готовы к поцелуям. Но мужчина – правоверный мусульманин – не хочет переходить барьер пристойности.

– У тебя есть муж, – выдавливает наконец он и отодвигается от Марыси, опрокидываясь на спину. – Я не хочу быть с тобой только в этот единственный раз – я хотел бы остаться с тобой до конца жизни. Но это невозможно.

– А ты не слышал, что можно развестись? – женщина осторожно кладет руку на его нервно подрагивающую щеку. – Муж написал записку перед моим отъездом, давая мне полное право выбора и возвращая свободу.

Произнося эти слова, она приближается и касается грудью торса мужчины.

– Так вы не были любящими супругами? Не расставались на две недели отпуска в слезах и поцелуях?

Только сейчас он осознает то, что Марыся уже некоторое время старается до него донести.

– Ну, конечно, нет! Наш брак накрылся медным тазом!

После этих слов Рашид срывается и, накрывает своим телом хрупкую женщину.

– Такова правда. Иначе меня бы тут с тобой не было, – признается Марыся шепотом.

Она не в состоянии дышать не столько от тяжести худощавого мужчины, сколько от возбуждения.

Страсть, упоение и желание охватывают молодую пару. Они впиваются друг в друга пальцами, царапают ногтями, губы пьют большими глотками любовь с жаждущих уст друг друга. Весь мир вокруг них перестает существовать. Ничто не имеет значения, только черное небо над их сплетенными телами охлаждает их холодным дождем мигающих звезд. Они касаются друг друга, исследуют друг друга… Хотят быть как можно ближе… Пребывают внутри друг друга, сплетаясь ногами, руками, и крепко обнимаются. Их тела идеально подходят, как две половинки одного плода и словно две души-близнецы с теми же желаниями и предпочтениями. Ничто их не удивляет, ничто не вызывает неловкости, они жаждали этого всегда.

Бледный рассвет застает их обнявшимися и погруженными в собственный маленький мир – небольшой, хрупкий, тесный. Розовая мгла быстро улетучивается, разогнанная теплым ветром пустыни, несущим мелкий невидимый песок. Он присыпает их тела тонким слоем пыли, укрывая наготу от приближающегося ясного дня.

Марыся закрывает глаза, свет мешает ей: она не может понять того, что ее окружает. Где она? Что тут делает? Ее разгоряченное страстью сердце почти остановилось.

До ее ушей доносятся крики и плач фермеров, стоящих вокруг, которые, как беззащитные овцы, подчиняются орущим наемникам правительства. Рашид… ее Рашид единственный сопротивляется, падает на землю, брыкает ногами и не дает себя связать. Солдаты теряют терпение, и один из них стреляет прямо в лицо молодому красивому мужчине. Единственная пистолетная пуля, выпущенная с расстояния десяти сантиметров, делает из этого красивого лица кровавое месиво. Марыся замирает, прикладывает только руку к губам, но не издает ни звука. Но перепуганные селянки визжат и в панике разбегаются во все стороны. Две короткие очереди из автомата останавливают их. Женщины падают. Одни – на асфальтированную пустую дорогу, другие – на оранжевую землю обочины, извиваясь в смертельных судорогах. В живых только две женщины с двумя маленькими девочками. Они замерли как вкопанные у живой изгороди из опунций. Через минуту они приседают на корточки, пряча в объятиях тихо плачущих девочек с косичками, перевязанными разноцветными ленточками, и опускают взгляд, не желая больше видеть разворачивающейся бойни. Наемники приказывают мужчинам повернуться к ним спинами и встать на колени. У Марыси от ужаса расширяются глаза.

«Почему это снова ко мне возвращается?! – кричит она в душе. – Я уже там была! Я уже это пережила!»

«Wallahi[1], не хочу снова, я не хочу», – повторяет она, как маленькая девочка.

Вдруг все палачи падают один за другим, застреленные невидимым карателем. Марыся едва плетется, передвигая ноги так, будто каждая весит тонну. Она хочет проститься с Рашидом, который стал сегодня очередной ненужной жертвой режима Каддафи. Девушка садится на грязную грунтовую площадку перед юношей. Находясь так близко, она боится смотреть на то, что когда-то было красивым улыбающимся лицом. Она осторожно берет его за уже холодную руку, в голове у нее пустота. «Боже мой, еще не так давно этот человек был страстным, чудесным любовником, веселым, беззаботным шутником! У него были планы на будущее и пылкие чувства, а сейчас что от него осталось? Уже ничего. Бренное тело, безжизненная оболочка», – Марыся переводит взгляд и смотрит на изувеченное лицо, и слезы сами льются у нее из глаз. Всхлипывая, она сгибается пополам и касается лбом плеча бывшего друга. «Хорошо, что, по крайней мере, он знал: после него что-то останется, ведь я ношу его ребенка, – думает она, но ее это не утешает. – Что я теперь буду делать? Как я из этого выберусь? Что будет с маленьким существом, которое у меня под сердцем? Сколько людей еще обижу своим необдуманным и позорным поступком? Какая же я незрелая, непорядочная, сопливая, распущенная девчонка!»

– Рашид, Рашид, как ты мог со мной так поступить?! – кричит она во весь голос. – Как мог уйти? Рашид, Рашид, Рашид…

Марыся выпрямляется, как струна, и прикладывает вспотевшую ладонь к губам. Девушка широко открывает красивые миндалевидные, заплаканные сейчас глаза и смотрит в темноту комнаты. Она осознает, что слышит шум кондиционера, чувствует веющий от него холод. «Неужели я это запретное грешное имя произнесла вслух? Может, я кричала?» – испугавшись, спрашивает она себя. Мокрые от ночного кошмара волосы приклеились к разгоряченному лицу. Первые сильные схватки пронизывают ее от позвоночника к низу живота. Беременная женщина выпрямляется и обнимает большой живот двумя руками.

– Что происходит? – Хамид тут же включает свет и наклоняется над разгоряченной, объятой болью женой.

– Началось, – шепчет Марыся.

– Как это? Ведь только седьмой месяц! – удивляется муж, хмурясь.

– Почти восемь, – исправляет роженица. – Но если ребенок хочет выйти, я его не удержу.

– Иди ко мне, любимая.

Мужчина распахивает объятия, а Марыся валится в них, не дыша, прижимаясь, как бедный испуганный котенок.

– Все будет хорошо. Ничего не бойся, я с тобой.

* * *

Марыся в восхищении смотрит на свою маленькую доченьку. Это необыкновенное, самое прекраснейшее чудо, в которое даже невозможно поверить! Еще пару часов тому назад ребенок был у нее в животе, а сейчас, прижмурив глазки, наблюдает за окружающим миром.

– Но она такая маленькая!

Хамид наклоняется над кроваткой.

– Если бы еще немного подождала, то, может, была бы больше. Она здорова? Я иду за педиатром. Почему здесь вообще нет врачей?!

Муж беспокоится и уже собирается нестись в дежурку.

– Если бы она родилась в приличной больнице, которых по всей Саудовской Аравии полно, а в Эр-Рияде еще больше, а не в небольшой частной клинике, где роды принимает какая-то там индуска-гинеколог, то мы были бы уверены во всем. И уход был бы на более высоком уровне.

Критикуя, Хамид кривит губы.

– Я тебя не понимаю! Подружиться с доктором и рисковать…

– Папочка, не паникуй, – охваченная нежностью, Марыся не может точно сказать, все ли в порядке с ребенком.

Муж не сдается.

– Доктор Сингх принимала роды, но, как только маленькая появилась на свет, отдала ее в руки специалистов-педиатров. Посмотри в карточку: десять пунктов, все на своих местах.

– Да ты посмотри, только пятьдесят два сантиметра и три с половиной килограмма! Ты знаешь, сколько ей не хватает до нормального, доношенного ребенка?! – Мужчина практически рвет волосы на голове.

– Хочешь испортить мне радость самой чудесной минуты в моей жизни?! – Марыся осторожно садится и, нервничая, повышает голос. – Мог бы свои ничем не обоснованные опасения оставить при себе?!

– Но почему она не плачет?

Хамид, сбитый с толку и раскаявшийся, тяжело устраивается в большом кресле, стилизованном под времена Людовиков.

– А-а-а-а!!! – Марыся взбесилась не на шутку. – Хочешь, чтобы плакала, так она сейчас начнет, да еще вместе со мной!

В возмущении она падает на подушки, подвигает поближе к своей кровати колыбель новорожденной и протягивает ребенку палец, который тот сразу же цапает.

– Ну у нее и хватка!

Она улыбается с умилением, а немного успокоенный Хамид подвигается к своим любимым девочкам, кладет подбородок на изголовье и впитывает каждое движение, каждый взгляд маленькой дочки.

– Ну, свояк отмочил! – взрывает Дарья тишину и спокойствие.

Она врывается в помещение, словно буря, и в первую очередь раскрывает рот, глядя на интерьер больничных апартаментов.

– Я от тебя хренею! Для чего это все?!

Она носится по палате.

– Три комнаты, две ванные, кухня?! – выкрикивает она, поднимая брови. – Ну, у тебя, сестра, и ложе, я не могу!

Она плюхается в ногах Марыси и подпрыгивает на попе, как ребенок.

– Больничную кровать закрепили в прочном деревянном корпусе – так можно болеть! И деревянные шкафы! Ого! Вы видели этот телевизор? LCD и большой, как корова! Какая же у него диагональ?

– Пятьдесят пять. – Хамид жестко смотрит на девушку.

«Зачем она пришла? Посмотреть на больничные апартаменты?» – скептически думает он, но не произносит вслух, это ведь единственная любимая сестра жены.

– Дарья, ты что-то потеряла? – стараясь сохранить серьезность, говорит Марыся по-польски.

– Можно смотреть фильмы на проигрывателе blu-ray. У тебя же есть диски. Если останешься дольше, я принесу. В принципе можно бы здесь провести каникулы. Знаешь, Марыся, что у тебя к тому же еще есть гостиная? Там, как в богатом доме, кожаные диваны, кресла, скамьи. Отдельно – столовая со столом, может, на десять персон. Свободно можно принимать гостей и устраивать вечеринки!

– Представь себе, я в этой клинике с другой целью, – шипит Марыся сквозь зубы.

– А-а-а, у тебя уже есть ребенок? – девушка наконец подходит к колыбели новорожденной.

– Я таких маленьких детей боюсь, – немного успокоившись, признается она. – Откуда они пришли, откуда взялись, какие у них воспоминания…

– Не становись за головой ребенка, а то он будет косить!

Молодые родители подскакивают, слыша повелительные интонации голоса.

– Доченька любимая, какая же ты измученная!

Дорота, которая, наверное, пришла с Лукашем, принесла большого розового медвежонка, сидящего на парукилограммовом свертке с шоколадками. Она подбегает, но не для того чтобы поцеловать Марысю. Подарок она сует в руки зятя, а сама сразу зависает над ребенком.

– Какая же она красивая, какая чудесная, какой у нее умный взгляд, а ей всего лишь пару часов. А какая сильная!

Ребенок, наделенный врожденным хватательным инстинктом, тотчас же сжимает тонкий палец бабушки.

– Что-то необыкновенное!

Хамид уступает восхищенной теще место в кресле и, наблюдая ее восторженное поведение, довольно улыбается. Конечно же, его доченька самая красивая на свете, только ничуть не похожа на папу. «Ничего, – думает он. – Лишь бы была здорова. На Марысю она тоже не похожа. Я даю – моя жена принимает…»

«А может, ее подменили?» – паникует он, а сердце у него выпрыгивает из груди.

«Нужно будет сделать тест на ДНК. Да, разумеется!» – решает он.

– Ты посмотри, маленькая Надя просто вылитая моя мама, – развеивает Марыся сомнения мужа.

– Знаешь, я тоже родилась такой же рыжеватой блондинкой, – смеется Дорота сквозь слезы. – Я не могу, я – бабушка!

Она выбегает из комнаты, заливаясь слезами счастья.

– Но разрез глаз от отца, миндалевидный, восточный. Это – в вас.

Лукаш чувствует себя глупо, поэтому решает порадовать молодых родителей.

– Только они голубые, ха! – Дарья безжалостна.

– Какой же красавицей она вырастет! Ох! – новоявленная бабушка мгновенно привела себя в порядок и с красным носом подходит к семье. – Копна рыжих вьющихся волос, голубые глаза, как бриллианты в черной оправе, и все это – к смуглой коже.

– Очень смуглой, – подключается Хамид, подставляя светлую ладонь к смуглой ручке новорожденной. – Даже Мириам светлее, не говоря уже о тебе.

– Это в семью отца Марыси, Ахмеда, – быстро поясняет Дорота, а ее взгляд становится очень серьезным и сосредоточенным. – Ее тетки, Малика и Хадиджа, были очень смуглыми.

– Я вижу, что и носик их достался, – смеется она. – Ребенок – это такая смесь! Черты лица оформятся только через пару лет. Я думала, что в нашем Адаше от меня только амулет, а сейчас сын все больше становится похожим на меня.

Лукаш обнимает Дороту.

– Однако. На пластику этого горбатого носяры уже сейчас нужно собирать, – Марыся осторожно проводит по маленькому личику доченьки, а та забавно морщится и фыркает, как котенок.

– Дорота, ты не считаешь, что Надя слишком маленькая? Прошу, скажи мне, – пробует избавиться от своих опасений Хамид, – почему она родилась преждевременно?

– Ей надо было торопиться выйти в этот мир.

Медово-сладко улыбается бабушка.

В эту минуту как из-под земли вырастает знакомый доктор, принимавший роды, – госпожа Сингх.

– Здравствуйте. Прошу ни о чем не беспокоиться. Дети подчас рождаются даже на шестом месяце, и тогда это уже проблема, так как не все органы работают правильно и новорожденные должны какое-то время находиться в инкубаторе. Но уже в семь или восемь месяцев все как должно быть. Ребенок остается в животе матери до девятого месяца только для того, чтобы окрепнуть, вырасти и… замучить женщину окончательно, – шутит она. – Ваша малышка по росту и весу в норме. Только нам, взрослым, кажется, что новорожденная чересчур мала. Какой же большой она должна вырасти у этой бедной мамы? И какие бы у нас были проблемы с появлением на свет, правда? – обращается она к Марысе. – Как мы себя чувствуем, все в порядке? Что-нибудь болит?

– Немного, внизу… – покраснев, женщина опускает взгляд: она не хочет прямо говорить о промежности.

– О любом дискомфорте прошу сразу информировать. Сейчас пришлю сестру с лекарством. Мы не должны терпеть. Боль – это зло, я уже в этом убедилась.

– Да, спасибо.

– Эта деваха не знаю кому и что хочет доказать! – не выдерживает Дорота, а доктор выходит улыбаясь.

– Мама, не говори таких вещей, по крайней мере, не перемывай мне кости при чужих.

Мать и взрослая дочь начинают говорить по-польски. Дарья включает компьютер в углу гостиной. Мужчины садятся у маленького кофейного столика, не желая мешать женщинам.

– Кто хочет кофе, чаю или чего-нибудь холодного? – спрашивает Хамид, взмахом руки указывая на медсестру-филиппинку, которая застыла у двери и ждет приказаний.

– Я – шампанское. В конце концов, я тетка! – первой подает голос Дарья.

– Хорошо, возьмем для всех саудовское шампанское. Я – кофе, кто-нибудь еще? Наверное, не сплю уже вторые сутки, – вздыхает мужчина, проводя рукой по спутанным волосам.

Действительно, он выглядит неважно: черные круги под глазами, щетина на бледных запавших щеках.

– Чувствую себя, будто сам родил, – смеется он тихо.

– Тяжело ей было? – спрашивает Лукаш, гладя себя по лысине.

– Друг, двадцать семь часов! Мучение!

– А я разве не говорила тебе? Чтобы нормально родить, по-человечески, нужно пойти в родильное отделение или взять обезболивающую мазь, или позволила бы сделать себе кесарево сечение.

Дорота после начального восхищения бутузом сосредотачивается на изнуренной дочери.

– Мама…

– Не знаю, кто тебе нарассказывал глупостей, что роды – это что-то прекрасное и лучше всего рожать естественным путем, – не дает себя прервать она. – Идиотизм! Какой современный и хороший гинеколог все еще будет рассказывать небылицы на тему вреда медикаментов?! Доктора часто уговаривают женщин, чтобы те испытывали природную боль при родах. Но эти чудные советчики преимущественно мужчины, которые о чувствах женщины, дающей жизнь ребенку, не имеют ни малейшего понятия. Но ты ведь была под опекой прекрасного доктора Сингх? Это она тебя убедила? Не могу в это поверить!

Дорота пыхтит после произнесенной тирады.

– Это было решение мое и Хамида, – говорит Марыся по-английски и настолько громко, что муж обращает внимание на ее слова. – У тебя, мама, трое детей, и ты твердишь, что роды – это пакость и ужас?! Ну, знаешь! Не ожидала от тебя!

– Да, роды и смерть Господу Богу не удались. И никто не изменит моего мнения.

Над этими словами Хамид задумывается и согласно кивает головой.

– Все, что связано с огромной, невообразимой болью, не вызывает у меня радости. Как первый шаг человека в жизнь, так и последний – ужасны. Смотри, какая Надя замордованная! Только спит! Была ли ты счастлива, чувствуя спазмы, разрывающие тебе живот и поясницу? Пожалуй, нет, потому что все же вышла из той ванны с гидромассажем, перестала кататься на надутых мячах и вдыхать благовония, слушать расслабляющую музыку и попросила обезболивающее. Могла бы себя освободить от двух часов мучений и сделать это сразу.

– Хорошеньких двух часов! – не выдерживает Хамид. – Пожалуй, все двенадцать, если не больше.

Марыся, нервничая, ломает пальцы.

– К сожалению, я была вынуждена принять такое решение, потому что, черт возьми, не могла ее вытолкать, а воды были уже зеленые…

– Что?!

Мать и сестра на пару таращат глаза.

– Направили меня кесарить, но дали двойную дозу провокации. Это был последний шанс.

– Зеленые воды?! – верещит Дорота буквально как сумасшедшая. – Дарья, прогугли это быстро, я тебя прошу! Черт возьми, ведь ребенок должен плакать и есть, есть и писать, плакать и делать кучки, и еще раз есть, и так по кругу. А она чрезвычайно спокойна!

Хамид подхватывается. Лукаш топчется на месте, не понимая, что предпринять. А сумасшедшая бабка начинает разворачивать пеленки новорожденной. Только и ждущая сигнала медсестра подскакивает и двумя ловкими движениями убирает новорожденную. Разбуженная Надя начинает попискивать, с каждым разом все громче и громче, пока не заходится в судорожных всхлипываниях. У всех через минуту в ушах лопаются барабанные перепонки.

– Зеленые околоплодные воды могут говорить о кислородном голодании ребенка или о том, что он сделал первую кучку, так называемую смолку, – перекрикивает Дарья, читая информацию из Интернета.

– Так, собственно, мне и говорили. Попросту обделалась от усилий и от страха. К сожалению, мне в какой-то кретинской панике не дали права голоса.

Марыся почти плачет. Она ведь сама очень обеспокоена цветом вод и здоровьем ребенка.

– В конце концов, кто бы меня слушал! – наконец вскрикивает она жалобно.

– Ты уже кормила маленькую?

Дорота ни на что не обращает внимания. От возбуждения ее зрачки расширились настолько, что почти закрывают голубую радужку.

– Мама, ты что-то принимала? – Марыся внимательно к ней присматривается.

Медсестра берет новорожденную. Одной рукой – под голову, другой – под попу и подносит крошку к полусидящей Марысе. Молодая мама не знает, как должна принять дитя. Но в конечном итоге Надя оказывается у нее на руке, и головка ее опасно запрокидывается.

– Оставьте в покое мою несчастную внучку! – подскакивает Дорота, как тигрица, бедром отстраняет филиппинку и быстро хватает малютку. – Вы что, хотите ей шею скрутить?!

Она выкрикивает дрожащим голосом и выглядит так, будто сейчас выскочит из кожи. Быстро берет цветную квадратную тетровую пеленку, складывает ее пополам, заворачивает новорожденную в тугой сверточек.

– Сейчас можешь ее даже подбросить, – говорит она, тяжело дыша. – Накорми же ее в конце концов!

Хамид с Лукашем понимающе смотрят друг на друга и выходят в красивую гостиную.

– Ну и что? Прилагается такая комната.

Хамид едва улыбается, радуясь, что поляк оказался тактичным и покинул помещение, когда жена обнажила грудь. Лукаш все понимает и вполне в состоянии принять, ведь в конце концов он не отец Марыси, а отчим. Пожалуй, даже в европейских реалиях это было бы неловко. А тут, в Саудовской Аравии, совершенно невозможно, чтобы мужчина не из семьи смотрел на наготу арабки. «Ух, – тяжело вздыхает Хамид, потирая лоб. – Быть отцом, наверное, нелегко. Это какое-то сумасшествие, которое охватило всех. Это невозможно выдержать».

– Дорота в последнее время очень нервная, – словно читая мысли саудовца, Лукаш оправдывает жену и старается все объяснить.

– Она всегда была очень чувствительная и ранимая: женщина пережила ужасные испытания… – грустно говорит он. – Но после возвращения из Ливии, после месяцев арабской революции, в самой гуще борьбы, стало еще хуже. Тяжело на это смотреть. Я иногда не знаю, что делать, – жалуется он.

– Я знаю: она имела несчастье быть в неудачном браке. У нее отобрали детей, за которых позже пришлось бороться. Понимаю также, что поэтому она так ненавидит арабов. Она нарвалась на бракованный экземпляр, – упрощает дело Хамид.

– Но ведь злые люди встречаются везде, во всем мире! Я читал о том, что в Швейцарии один отец два года держал в подвале несовершеннолетнюю дочь и приставал к ней. Множество поляков или русских пьют и бьют свои семьи, не говоря уже о изнасилованиях детей. В Чехии один парень вначале позабавился со своей шестилетней дочкой, а когда дело предали огласке, утопил ее в озере. Чудовищно замучил жену, а потом повесился сам, – рассказывает он прочитанную и потрясшую его историю.

– Таких примеров множество, – соглашается Лукаш. – Когда случается трагедия, у человека есть шанс из этого как-то выбраться. Но Дорота пережила ад многократно, сотни несчастий ее постигли. Это тяжесть, которую невозможно поднять в одиночку! Когда мы встретились в пустыне, она, собственно, бежала из своей ссылки в Сахару, где ее удерживали в бедуинском селении два года и использовали как рабыню. А под конец хотели выдать замуж за умственно отсталого пастуха.

– Я не знал, – саудовец внимательно смотрит в голубые глаза собеседника. – Мириам не много рассказывает о своих испытаниях и о семье. А если она не хочет, то я и не настаиваю. Это все из-за ее отца?

– К сожалению, да. Это он забрал у матери дочерей. Потом, стараясь избавиться от нее, вывез к своей далекой родне в пустыню. Он был араб… – слишком поздно сообразил Лукаш, прикусывая язык.

– Я уже тебе говорил, что это не зависит от нации или страны. Во всем мире есть мерзавцы, убийцы и подлецы! – быстро парирует Хамид, не обращая внимания на расистскую реплику собеседника.

– Да, я согласен с тобой! – поляк взвинчен, оттого что вспомнил обиды, которые испытала его любимая жена. – Но за мужчиной-арабом, пусть он и прохвост, стоит шариат[2], который дает парню полную власть над женщиной и семьей и делает его безнаказанным. Sorry, что это тебе говорю.

– Что ж, наверное, ты прав.

Саудовец не чувствует себя обиженным, потому что читает газеты, смотрит телевизор, следит за сообщениями в Интернете и знает, где живет и что вокруг него творится. Но сейчас он очень измучен и не хочет слышать о щекотливых делах, трагедиях и несправедливости, пусть даже они касаются его семьи.

– Позволишь, я приму душ?

– Окей, когда принесут напитки, как-то их разолью. Отдохни. Извини, что именно сегодня затронул такую трудную и деликатную тему, – кается Лукаш, глядя на посеревшее лицо зятя. – У меня не хватило такта…

Из соседней комнаты до ушей мужчин доносятся очередные крики. На этот раз как Дороты, так и Марыси с филиппинкой под аккомпанемент плача новорожденной.

– Что же это за дебильная обезьяна! – орет Дорота во все горло, когда видит, как якобы высоко квалифицированная няня, горстью обхватывая маленькую головку новорожденной крохи, с силой разворачивает ее к груди молодой матери. Потом пихает и прижимает ее к соску.

– Проваливай отсюда, на дерево, хватит! – новоиспеченная бабушка не владеет собой и кончиками пальцев бъет медсестру по руке.

– Мама!

Марыся всхлипывает, даже уравновешенная свиду Дарья подскакивает к кровати.

– Вы что, все с ума сошли? – девушка старается прекратить хаос. – Ты, филиппинка, imszi barra[3]. Мама, иди что-нибудь прими и расслабься наконец. А мы здесь спокойно подчинимся закону природы.

Дарья впервые с начала визита вмешивается в дела, связанные с новорожденной.

– В конце концов, все мы млекопитающие, а маленькая должна просто схватить.

Надя, слыша спокойный голос, утихает и открывает заплаканные глаза.

– Мадам, господин меня нанял. У меня подписан контракт на три года! – филиппинка не признает себя побежденной, так как у нее из-под носа уплывают огромные деньги.

– Ты у нас уже не работаешь, – говорит Марыся театральным шепотом.

– Но…

– Imszi barra! – говорит Марыся по-арабски, как и ее сестра, и улыбается себе под нос.

– Что происходит?

Хамид заглядывает через приоткрытую дверь.

– Sir, мадам приказывает мне отойти, а я ведь ответственна за ребенка…

– Я говорю ей не отойти, а убираться, причем с подскоком! – у Марыси от истерики дрожит голос.

– Окей.

Арабский мужчина боится криков жены. Мгновенно он хватает медсестру за больничную белую одежду и тянет в соседнюю комнату.

– Вернешься в больницу короля Фейсала, – сообщает он ей тоном, не допускающим возражений.

– Но, господин, сейчас меня туда уже не примут!

Маленькая женщина сгибается пополам и начинает беззвучно плакать.

– Если я ушла, то уже конец. Должна буду вернуться на Филиппины. Господин! – причитает она.

– Если не туда, то я найду тебе работу где-нибудь еще. Если моя жена сказала, так и будет. Нужно было больше стараться.

Он выпихивает девушку через запасной выход, а та, закрывая дверь, оборачивается и несколько раз плюет на ручку и бормочет какие-то слова. На ее лице – бешенство.

– Будьте прокляты, паршивые саудовцы и ваши семьи тоже! – шепчет она, срывая чепец с головы, и убегает.

Сестры одни. Марыся очень неумело, но чрезвычайно осторожно пододвигает личико маленькой дочери к набухшей уже груди. Надя перестает плакать и крутит головкой во все стороны, открывая маленький ротик, стараясь захватить сосок. Наконец ей это удается.

– Браво, племянница! – Дарья просто подскакивает и хлопает в ладоши.

– Ой, ах! Wallahi…

Марыся едва дышит.

– Что такое?! – сестра беспокоится, но не знает, чем может помочь. – Что происходит?

– Ну, это же присоска! – молодая мама улыбается сквозь слезы. – Я читала, что… ох!

Она хватается рукой за нижнюю часть живота.

– Что, расскажи же, что происходит?

– Матка сокращается. Я не думала, что это будет так хреново.

Марыся улыбается, довольная, что помнит грязное словечко по-польски.

– Сестра, не ругайся при ребенке.

Успокоившись, Дарья присаживается на табурет, упирая подбородок на сплетенные пальцы рук, и смотрит умиленным взглядом на новорожденную.

– Это чертовское чудо… извини. Прекрасное чудо, невообразимое.

Она дотрагивается двумя пальцами до рыженького пушка на голове девочки.

– Тебе уже лучше? – спрашивает она сестру.

– А тебе?

– А что такое?

– Не прикидывайся, малая, я все вижу. С момента появления ты ведешь себя паршиво. В чем дело? Ревнуешь?

Марыся понимает сестру, потому что в ее жилах течет та же кровь. Обе настроены на одну волну.

Однако выглядят совершенно по-разному. Одна белая, как молоко, блондинка, типичная славянка, а другая смуглая, волосы у нее темнее. Она больше арабка, чем полька.

– Почему ты ревнуешь? – настаивает Марыся: ей жаль сестру.

– В общем, нет.

Дарья выпрямляется и сжимается, как маленькая обиженная девочка.

– Врать, так это мы, а не про нас, – смеется Марыся, хватая рукав рубашки и притягивая обиженную девушку к себе. – Садись здесь, возле меня. В чем дело? В том, что мама помешалась на внучке, что она слишком ее любит? Опасаешься, что тебя отодвинет на второй план, что сейчас хочет находиться только со мной и малышкой? Говори уже, не держи это в себе!

– Ну, да.

Дарья наклоняется и осторожно кладет голову на ноги сестры.

– Не будь дурочкой, сердце матери – это бездонный колодец. В нем хватит чувств для всех детей. Даже когда появятся новые дети, старшие никак не пострадают.

Марыся свободной рукой гладит сестру по тонким ровным волосам.

– Я из-за глупой ревности испортила себе часть жизни…

Уже более умело она прикладывает ребенка ко второй груди и смотрит невидящим взглядом в пространство.

– Если бы только захотела, уже подростком бы воссоединилась с семьей и жила в спокойной, нормальной стране, где нет мятежников, террористов и где мужчины не дискриминируют женщин по извечному закону. Не участвовала бы в войнах, насилии и других ужасах, которые, к сожалению, пришлось пережить.

– Как это?

Дарья вытаращила глаза, совершенно не понимая, о чем говорит сестра.

– Просто так получилось, что ты не пришла на свидание, на котором мама могла нас забрать.

– Все говорили, что она умерла, – шепчет Марыся, словно уходя душой и сердцем в те времена. – Я не знала, что именно будет на празднике Святого Николая и что там организовали, чтобы передать нас матери. Когда она появилась, будто с луны свалилась, это выглядело так, словно интересовала ее только ты, а меня она послала в жопу! – вырывается у женщины, и она тут же прикрывает рот рукой. – Так, во всяком случае, я тогда думала. До конца жизни не забуду событий того страшного дня, когда с тетей Самирой произошел несчастный случай, после которого она впала в кому. А ты, моя маленькая сестричка, исчезла. Тетка Малика хотела мне что-то рассказать уже перед своей смертью, но не смогла. Все это время она скрывала правду. И утащила ее с собой в могилу.

Выдавая секреты, которые хранила столько лет на дне души, Марыся даже вспотела. Больничная рубашка приклеилась к спине.

– Я была страшно зла на маму! И безумно ревновала ее к тебе, потому что (в соответствии с тем, как я тогда думала и какие делала выводы) она хотела взять только тебя, выбрала тебя, любила тебя, а меня оставила, бросила… Сейчас я знаю, что все было иначе! Сколько же она должна была вытерпеть, сколько времени и денег стоило ей снова отыскать меня в Триполи! Боже мой! А тогда я, глупая коза, была, пожалуй, примерно в твоем возрасте и не захотела поехать с ней. Собственными руками уготовила себе тяжелую судьбу.

– Марыся, моя любимая!

Дарья вытирает внешней стороной ладони ручеек тихо стекающих слез из уголка глаза сестры. Сестры тяжело вздыхают, подавленные серьезностью признаний. Сытая Надя спит на руках Марыси и тихонько посапывает.

– Знаешь, как только ты появилась, я как с ума сошла. Вообще-то я не ревновала к тебе, потому что безумно тебя люблю. Но со времени вашего отъезда в Ливию мама сильно изменилась, отдалилась… – неуверенно говорит Дарья. – Ты сама в конце концов видишь, что творится. Мне она ничего не говорит, а ведь я уже не ребенок. У вас свои тайны, свои дела, а я в стороне. Сейчас, когда родился этот чудесный ребенок, я вообще могу удалиться. Знаешь ли ты, что мама, собираясь к вам в больницу, сказала мне, что если я буду так копаться, то могу остаться дома?! Вообще я здесь не нужна! Потому что кого может заинтересовать такой человек, как я, когда… – замолкает она, сильно трет лоб рукой и под конец пару раз глубоко вздыхает.

– У мамы свои тайны, которыми она со мной тоже не делится, – шепчет Марыся.

– Не думаю, чтобы она кому-нибудь что-нибудь рассказала, даже Лукашу, – подводит итог Марыся. – Поэтому все так, как есть. Маму нужно подлечить…

При этих словах дверь тихо открывается, и в комнату на цыпочках входят Лукаш и Хамид.

– Да, мои господа, маму нужно подлечить, но не знаю, какой психиатр справится с этим и выдержит. После первого сеанса он по собственному желанию заточит себя в больнице или застрелится, – грустно улыбается Лукаш.

– О, все уже вместе! Семья в комплекте! – врывается в гостиную Дорота с шумом и снимает черную абаю[4].

– Сейчас уже вся. – Муж обнимает ее и почти силой притягивает к кровати Марыси. От Дороты несет сигаретами, она мелко дрожит всем телом.

– Все в порядке, любимая?

Лукаш с беспокойством оглядывает жену.

– Никто не кричит, не плачет? – Мать скептически кривит губы. – Видно, меня тут не было.

Мгновенно обернувшись, она надевает плащ и выходит. Оставшиеся смотрят друг на друга с удивлением, не понимая, что делать. Лукаш выбегает вслед за разнервничавшейся Доротой.

* * *

Молодая мама с ребенком покидает больницу через три дня, хотя, конечно, могла бы там находиться и целую неделю. Люкс, удобства, которые ее окружали, были очень приятны.

Она не должна была ни о чем беспокоиться, все подавали под нос. Как только она нуждалась в помощи, то звонила в дежурку медсестер или докторов, которые прибегали через минуту. Но Марыся твердила, что все равно не как дома и уже пора наладить жизнь по-своему, задать ей новый ритм.

– Если ты уволила квалифицированную няню, то кто тебе поможет с малышкой? – беспокоится Хамид, видя неудачные попытки жены перепеленать новорожденную. – Может, попробуем взять кого-нибудь другого?

– У меня есть прислуга Нона, и я сама хочу заняться собственным ребенком. Поверь, мне не нужен тот, кто распоряжался бы у меня, словно у себя дома.

– А что будет с кормлением?

Муж наблюдает упорные старания Марыси, у которой, к сожалению, не прибыло молока в достаточном количестве.

– Я должна буду прикладывать Надю к груди так часто, как только она будет хотеть.

– Это значит постоянно.

Хамид замолкает и смотрит на заплаканное личико дочери, которая пытается высосать из маминой груди хоть каплю и очень нервничает от того, что ничего не течет в ее пустой животик.

– Я буду сцеживать молоко этим прибором.

Марыся тяжело вздыхает, поднося устройство с присоской и помпой.

– Доктор сказала, что, когда маленькая чертовски проголодается, ее можно будет докормить из бутылочки.

– Ты же знаешь, что полезнее всего натуральное кормление. Или я могу еще что-нибудь предложить?

Хамид спрашивает неуверенно, но Марыся согласно кивает головой.

– Когда у женщины нет молока или его не хватает, у нас обычно нанимают кормилицу.

– Ну что ты?! Какая-то чужая баба будет кормить моего ребенка?! Вшивая индуска или больная СПИДом филиппинка?! – возмущается молодая мама.

– Любимая, такую кормилицу можно обследовать, вшей уничтожить…

Хамид улыбается, его веселит подход жены к делу.

– Ты уже точно кого-то нашел.

Марыся вздыхает, хоть в душе и признает, что не будет плакать, если кто-то другой будет давать прожорливой малышке грудь.

– Жена нашего водителя две недели назад родила мальчика.

– И она будет кормить вначале своего, а потом остатки молока давать нашей Нюне?

– Нет, ее ребенка выкармливала бы другая женщина, а она будет исключительно в распоряжении Нади. Что ты об этом думаешь?

– И они идут на такие условия?

– Конечно! Женщина получит такой же оклад, как и ее муж, плюс полное обеспечение, чтобы молоко было хорошего качества. Она также будет у нас жить, чтобы помочь тебе с малюткой, вставать к ней ночью…

– А что же со мной, с моими большими сиськами?

Марыся все же злится. Она ревнует к чужой бабе, которая будет прикладывать ее ребенка к своей груди.

– Ты будешь так же стараться: удастся – хорошо, а нет – значит, нет. Бывают случаи, что у женщин с большим бюстом, как у тебя, нет молока, а те, у которых нулевой размер, превращаются в ходячие молочные фабрики. Ничего не попишешь.

Муж нежно гладит ее по голове.

– Говорят, что нужно есть конфеты с анисом и пить много чая с молоком.

Видно, что молодая мама не сдается.

– Окей, пробуй все. Женщины из моей родни рекомендовали пару капель красного вина, чтобы открылись там какие-то канальцы.

– Саудовки пьют вино и потом прикладывают к груди новорожденного? – возмущается Марыся.

– Ну, нет, не знаю. Наверное, после сцеживают молоко, а… как протрезвеют, то кормят.

Хамид взрывается смехом, и жена к нему присоединяется.

– Давай эту женщину! Ее счастье, что у нее столько молока, а не мое. Не могу же я из-за своего ослиного упрямства заставить ребенка голодать!

Тихонько, на цыпочках в спальню входит худенькая молодая и скромная индуска. Уже от двери кланяется, складывая руки у груди и опуская голову. На ней длинное цветное сари, волосы заплетены в приличную косу, спадающую до пояса, множество звенящих браслетов на обеих руках. Ладони покрыты красивыми флористическими узорами, сделанными хной, а между бровями – типичная для женщин этой нации большая приклеенная розовая точка. Пахнет от женщины очень сладко: немного благовониями, немного миндалем. Марыся замечает, что ладони у нее чистые, а тело и волосы блестят от масла.

– Как тебя зовут? – спрашивает Марыся по-английски, но в ответ – тишина.

– Имя! – говорит она громче и более отчетливо.

– What is your name? – повторяет Марыся.

– Один-единственный маленький изъян.

Хамид поднимает брови и забавно искривляет губы.

– Совершенно не говорит ни на каком языке, за исключением своего родного. Я уже сказал ее мужу, чтобы начал ее учить. Через три месяца будет тебя понимать. Конечно, в самых простых делах.

– Так как же ее зовут?

Марыся согласна, потому что кормилица ей нравится.

– Альпана.

Когда мужчина это произносит, индуска улыбается, кивая головой.

– Хорошо, пусть будет Альпина, я очень люблю этот шоколад. С сегодняшнего дня ты будешь Альпиной! – кричит Марыся, указывая пальцем на молодую женщину. – Ты – Альпина!

Хамид подает кормилице хнычущего ребенка и вздыхает с облегчением.

– Сейчас у тебя будет больше времени для себя, в конце концов, отдохнешь, – он доволен.

– И больше времени для меня… – добавляет он.

– Да, ты прав, насовсем я не отдам ей малютку. Это моя доченька.

– Никто у тебя ее не забирает.

– И хорошо, а то у меня в семье мамы все слегка сошли с ума на пункте потерянных или отнятых детей.

Марыся поправляет подушки и глубоко над чем-то задумывается.

– Пожалуй, уже пора рассказать тебе немного о трагической связи моей мамы и отца-ливийца. Узнаешь пару щекотливых подробностей. Но ты взрослый парень, как-то переживешь, но не комментируй, прошу тебя. Для меня это очень стыдно. Неприятные и ранящие события, о которых я скорее хотела бы забыть, чем разговаривать о них и спорить.

Марыся опускает глаза и смотрит на цветное покрывало.

– Однако дело зашло слишком далеко, на что, конечно, повлияли недавние переживания матери во время ливийской революции. Вся семья должна собраться с силами, чтобы помочь бедной женщине выйти из тупика и сохранить здравый смысл. А без информации о ее злоключениях ты вообще не поймешь, о чем речь.

– Ты ни словом не упоминала о твоих с Доротой несчастьях в Ливии, – с упреком шепчет муж. – Я не настаивал и ждал, пока ты сама захочешь рассказать. Ведь что-то там, наверное, приключилось за долгих полгода?

– Ты не должен перебивать, а делаешь это, хотя я даже не начала! – кричит Марыся на высоких нотах. – К тому же, я хотела говорить о моей матери, а не о себе! Это не я почти впала в безумие! – взрывается она.

Хамид не знает, что делать, в таком состоянии он свою жену еще не видел.

– Причина невроза Дороты кроется не в этой последней паре месяцев, а во всей ее тяжелой жизни. – Дочь грустно вздыхает. – На рассказы о последних испытаниях будет еще время, хорошо? – говорит она уже спокойнее, стараясь совладать с собой.

Марыся поправляет пряди волос, потирает лоб дрожащей рукой и наконец смотрит прямо в глаза любящему мужу.

– Хорошо, – отвечает мужчина, сидя неподвижно в кресле.

«Я должен подождать, должен дать время своей необычной, таинственной женщине, остается только довериться. Она ведь никогда не давала повода для недоверия! У каждого есть какие-нибудь маленькие тайны», – предполагает он, думая о своих секретах, но приходит к выводу, что не все они такие уж маленькие и пустые.

«Что ж, жизнь поставит все на свои места», – подытоживает он.

Сердце у него бьет, как молотом: он не знает, готов ли…

– Значит, так, – начинает Марыся, делая глубокий вдох. – У моей красивой мамы с моим отцом жизнь не была легкой. Должна сказать, что неплохой из него вышел бандит. Не знаю, как было в Польше. Тогда была маленькой девочкой (всю эту историю знаю от своей ливийской бабушки Нади). Когда они приехали со мной, четырех- или пятилетней, в Ливию, все, казалось, видели, что мой папа прессует Дороту шовинистическим арабским способом. Если хотел, то был милым, чутким, любящим и дарил ей счастье, тем самым привязывая к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был собой – отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Я не говорю о привычном издевательстве, таком как избиение, что часто случалось. Он добивал бедную женщину психологически. Мама узнала, конечно, о его приставаниях к собственной младшей сестре, Самирке, с этим вся семья не могла ничего поделать. Какова была его реакция? Обиделся на всех и вся и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом для нее доме, в чужой стране. Потом возвратился, как ни в чем не бывало. Со временем Дорота привыкла к новому окружению и стала независимой, благодаря тому, что умна и терпелива. Но как только она высунула нос наружу – познакомилась с польскими подругами, начала выходить из дому, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, – он превратил ее жизнь в ад. Мама хотела выехать из Ливии, но могла это сделать исключительно в одиночку, без меня. Ты знаешь, в соответствии с законом шариата ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Ты не считаешь, что это страшная несправедливость и обида? – задает она риторический вопрос, потому что, когда Хамид хочет ответить, закрывает ему рот рукой. – Что ж, моя бедная мама по-прежнему до такой степени любила мужа-деспота, что могла на все закрыть глаза, пожертвовать собой ради блага семьи и моего счастья. Лишь бы я жила в нормальном, а не в разрушенном доме. Наконец отец вывез нас на ферму за городом. Ничего не могу сказать, красиво он все устроил. У меня от того места самые хорошие воспоминания. Но это была золотая клетка на абсолютном безлюдье. Однако, моя, до сумасшествия влюбленная мама, пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствовало рождение Дарьи. Позже началось еще худшее пекло. Мой папуля связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению на Зеленой площади в Триполи во время манифестации в поддержку Усамы бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Экстремизм в Ливии карается смертью, а ответственность несут коллективно. Один из членов семьи набедокурит, а наказаны будут все. Из-за этого мы должны были буквально со дня на день бежать из Триполи. Тогда помогла нам сестра отца, Малика, которая выбила себе должность в посольстве Ливии в Гане. Из семьи поехали одни женщины: бабушка, тетки Хадиджа и Самира, ну и, конечно, я и малышка Дарья. Что происходило с моей мамой в то время, никто не имел понятия. Боюсь, что даже тетя Малика не знала до конца эту историю.

– Лукаш рассказал, как встретил Дороту посреди Сахары, когда та бежала после двухлетней неволи.

Хамид забыл о приказе не перебивать, но Марыся сломала первый лед и может уже разговаривать свободно.

– О неизвестных подробностях из жизни мамы в Ливии я узнавала постепенно, когда стала старше. Какая-то вырванная из контекста информация, мои повторяющиеся страшные воспоминания или сны, которые тогда я не могла склеить воедино.

– Но как она оказалась в Сахаре? – удивляется честный, порядочный мужчина.

– Это, собственно, одна из тайн. Как до этого дошло? У меня в течение многих лет были страшные ночные кошмары, будто моя мать и я избиты, будто какое-то чудовище ее крадет, бросается на нее…

Трагические воспоминания вызывают у Марыси холодный пот и дрожь. Хамид нежно накрывает ее одеялом.

– Уже здесь, в Эр-Рияде, по прошествии многих лет, мама приоткрыла передо мной край таинственной завесы, но рассказывала все как-то чересчур вскользь. Очень ей удивляюсь.

Марыся сглатывает, так как от волнения пересохло в горле. Она все же использует этот момент, чтобы решить, как отредактировать дальнейший рассказ. Однако решает сообщить всю правду. В конце концов, почему она должна стыдиться? Пусть стыдится ее отец и подобные ему арабские мужчины.

– Все надеялись, что за фундаменталистскую деятельность отец будет наказан. Вся семья надеялась. Он по-прежнему не соглашался на то, чтобы мама забрала меня и Дарью и выехала в Польшу. Он предпочитал рисковать нашими жизнями, но забрать детей жене не позволял. Ливийская семья и польские подруги уговаривали маму бежать. Но когда она на это решилась, было слишком поздно. В день, когда она хотела тайно улизнуть, в дом ворвались полицейские вместе с моим отцом. При воспоминании об этом я по-прежнему чувствую тот самый ужас, что и тогда, – признается Марыся мужу, а тот тяжело вздыхает и серьезно смотрит прямо перед собой. – Я помню панический страх в глазах мамы, когда она осматривалась вокруг, ища пути к бегству. Она не была в состоянии сделать и шага. Через минуту все же вбежала в комнату, закрыла дверь на ключ и забаррикадировала ее с моей помощью тяжелым комодом. Откуда у нас взялись только силы, чтобы его передвинуть, до сих пор не знаю. Наконец с Дарьей на руках она метнулась в дальний угол спальни, таща меня за собой. Не забуду этого кошмара до конца жизни!

Марыся подскакивает на кровати и хватается за волосы.

– Как было страшно!

Хамид открывает рот, чтобы остановить, но жена не обращает внимания на его попытки.

– Уселись мы на пол и, как цыплята, прижались друг к другу, но моя маленькая сестричка постоянно плакала. С ужасом мы услышали шаги на лестнице. От страха я стиснула зубы и закрыла глаза. Как я боялась!

В эту минуту, после стольких лет, Марыся, уже взрослая женщина, сидя на удобной красивой кровати и видя мысленно перед собой эту картину, тоже закрывает глаза.

– Помню… – шепчет она, – кто-то дернул дверную ручку, позже колотил в тяжелую деревянную дверь, которая должна была выдержать. Но через минуту мощный удар ноги разбил замок, и уже понятно, что ничто нас не могло спасти. Мы с Дарьей голосили уже на два голоса.

Хамид напряженно слушает рассказ. В его голове появляется ужасный вопрос: «Была ли моя жена еще девочкой изнасилована вместе с матерью? А если она мне об этом расскажет, смогу ли я дальше с ней жить? По-прежнему ее любить?» Он в панике мысленно молит жену, чтобы та оградила его от щекотливых подробностей. «Если у тебя есть такая тайна, оставь ее при себе!» – кричит он без слов. «Я мерзавец! – сам себя оценивает он через минуту. – Вместо того чтобы сочувствовать, я думаю только о себе, о мужском шовинистическом эго!»

– Один из полицейских, – продолжает Марыся, – наверное, их шеф, был здоровяк. Вонючий, грязный, самый настоящий палач, к тому же с гнилыми зубами. – Женщина отряхивается от отвращения. – Когда он сорвал дверь и перевернул закрывающий вход комод (заметь, чертовски тяжелый), то сразу бросился на маму. Мы с сестричкой лежали, скорчившись, на полу за кроватью. Схватив ее за волосы, бросил о стену, облапал… Как только он ее отпустил, она, как львица, защищающая львят, бросилась к нам, подскочила и прижала к сердцу.

Вспоминая те страшные события, Марыся зажимает пальцами рот и смотрит невидящим взглядом перед собой. Она вся погружается в трагическое прошлое.

– Помню, что он на минуту вышел из комнаты, оставляя всех в страхе и слезах. Мерзавец отец, который стоял в коридоре, не сделал ни единого шага в нашу сторону, чтобы нас защитить. Слышен был их шепот, а потом горловой, противный смех бандюгана. Мама сидела с нами на полу не шевелясь, как если бы была только сторонним наблюдателем происходящих событий. Лишь водила глазами, ожидая нового нападения. Вдруг мой отец вбежал в спальню, сгреб нас с Дарьей под мышку и вышел. Так вот просто. Ни разу не оглянувшись. Ему было наплевать, что станет с женой. Он перечеркнул годы супружества и любовь одним росчерком пера.

Воцарилось молчание. Тихо стало так, что слышался шум в ушах. Однако ни Марыся, ни Хамид не произносят ни слова. Каждый из них тонет в собственных размышлениях. Им нелегко, их сердца кровоточат, а души плачут. Женщина чувствует себя так, словно пережила катарсис, а мужчина – словно погрузился в грязь.

– Все, что я помню, – продолжает Марыся после долгой, как вечность, минуты. – Когда я была уже взрослой, мама только подтвердила мои детские воспоминания. Мой любимый папочка, а ее любящий муж недолго думая обменял ее на свою чертову фундаменталистскую шкуру. А представитель ливийской полиции, боровшийся с терроризмом, за свободу отца получил плату натурой.

– Хочешь, я налью тебе виски?

Хамид уже не выдерживает, он должен принять обезболивающее перед продолжением рассказа. Он все же вздыхает с облегчением от того, что его чистую и невинную жену пощадили.

– Позже, сейчас дай закончить. Не хочу это затягивать, поверь.

Марыся грустно улыбается при виде потерянного выражения на лице мужа. «Он никогда бы так не поступил, – думает она. – Не все арабские мужчины такие подлые. Он возмущен, как всякий порядочный человек».

– Сейчас расскажу тебе что-то, но это оставь, пожалуйста, при себе.

Она хватает Хамида за вспотевшую, холодную руку.

– Я даже не имею понятия, знает ли об этом Лукаш… – приглушает она голос, а муж согласно кивает. – В тот памятный полдень моя мама, молодая женщина, была многократно изнасилована в нашем семейном доме в Триполи с полнейшего согласия моего отца. Позже этот тип, животное, мерзавец, ничтожество, – у девушки просто перехватывает дух, пока она подбирает слова, чтобы передать степень никчемности отца, – не зная, что с ней делать (должен ведь он устранить свидетеля своего подлого предательства), вывез ее в Сахару к далекой родне. Те за деньги, не задавая вопросов, неоднократно занималась неудобными для семьи Салими людьми. Во время пребывания моей мамы в селении Аль-Авайнат там находился мой двоюродный брат, который болел СПИДом и был стыдом и позором для почтенного семейства. Его нужно было убрать с глаз долой, укрыть от пуританского ливийского общества. Бедный угасал там долгие месяцы, и моя мама в меру своих сил помогла ему достойно уйти на тот свет.

– Wallahi! – выкрикивает Хамид. – Позор – это то, что они оттолкнули и выбросили родственника, когда ему была нужна помощь, но не его болезнь! – возмущается он. – Извини, я больше не буду тебя перебивать, – шепчет он, прикладывая два пальца к губам.

– Бедуины относились к маме как к изгою общества и рабыне, которая выполняла всю самую тяжелую и грязную работу. Она не могла никому пожаловаться, не было никого, кто бы за нее заступился. Она рассказывала мне только о паре случаев из ее ежедневной жизни. Вспоминала, что там также была несколько раз изнасилована. Такова жизнь женщины в мире, которым правят сильные, а все объясняется в каком-то извращенном свете. Вина всегда на ни в чем не повинном существе.

– Не говори! Так это выглядит в диких местах, у черта на куличках, там нет никаких законов.

– Я сейчас не буду с тобой спорить на эту тему или ругаться. Я хотела бы только закончить трагическую историю мамы.

«Можно?» – спрашивает она взглядом, а муж отвечает кивком.

– Через два года она сбежала из рабства и наткнулась в Сахаре на Лукаша, который волею судеб был там на экскурсии и осматривал древности. Он вместе с другими добрыми людьми бескорыстно ей помог.

– Слава Богу! – терпеливый слушатель вздыхает с облегчением.

– Тогда она связалась с моей теткой Самирой, которая участвовала в вывозе нас из Ливии. Мы приехали из Ганы в отпуск в Триполи. Тетя уговаривала меня, как умела, пойти на праздник Святого Николая в польское посольство. Но ни словом не обмолвилась, что моя мама жива и что встреча была организована, чтобы передать ей меня и Дарью. Я ничего об этом не знала. Не хотела даже слышать о глупой детской игре и выбрала взрослое развлечение с Маликой и ее подругами. Я сама виновата в том, что не покинула тогда Ливию вместе с матерью и младшей сестрой. Поэтому ни к кому не могу иметь претензий и не должна обвинять мать в том, что она недостаточно старалась и любила меня.

– Она пережила такие ужасы, – восклицает Хамид. – Оставить ребенка и не знать, увидит ли она его когда-нибудь еще.

– Ну конечно! Моя бедная мама в молодости хлебнула достаточно испытаний судьбы. А сейчас на те старые, почти забытые события, которые остались в воспоминаниях или же в подсознании, наложились последние переживания времен ливийской революции, в которой случайно пришлось нам обеим, к сожалению, принимать участие. Мы оказались в плохом месте и в плохое время. А потом уже не было пути к бегству, – поясняет она мужу, который терпеливо ждет ее отчета о событиях в Ливии. – О том, что мама там пережила, совершенно ничего не знаю. Она не поделилась. Ты ведь знаешь, что мы разделились почти в самом начале нашего страшного и, надеюсь, последнего ливийского приключения. Она закрылась в себе накрепко, но, видно, сама с этим не справится.

– Ты тоже мне об этом периоде не много рассказывала, а, пожалуй, есть о чем, – тихо говорит чрезвычайно деликатный арабский супруг.

– Я должна еще созреть, – поджимает Марыся губы. – Я все же не так щебечу, как мама, хотя тоже душу в себе ужасы, с которыми столкнулась. Когда-то они из меня выплывут, дай мне время, прошу.

Она смотрит на него умоляющим взглядом.

– Да, конечно. Я ведь тебе полностью доверяю, Мириам.

Муж с теплотой смотрит ей в глаза, утешая, гладит по руке. У молодой жены эти слова вызывают внутреннюю дрожь и разрывают сердце. «Хорошо, что я умею собой владеть. Надеюсь, не видно, как страшно я боюсь и как мучусь из-за своей гнусной измены. Какая же я лгунья! – линчует она себя, не моргнув глазом, с выражением полнейшего безразличия на лице. – Я подлее и отца, и тетки Малики!» – безжалостно критикует она себя.

– Может, Дорота сходила бы к какому-нибудь психологу или психотерапевту?

Спокойный голос Хамида отрывает ее от размышлений.

– Скорее к психиатру! – говорит Марыся без обиняков. – Сейчас она хочет приходить ко мне ежедневно, потому что пристроила младшего братишку Адаша в детский сад и свободна. Собранная и готовая к жизни бабушка.

– Это прекрасно! – искренне радуется муж.

Он знает, что жена нуждается и обществе кого-то из близких, а не только в помощи прислуги.

– Но в здравом ли она уме настолько, чтобы справиться с задачей? – беспокоится молодая мама. – Не навредит ли она маленькой Наде?

– Ты с ума сошла?! Как ты можешь такое говорить? Как можешь так думать?! Она за нашего ребенка душу бы отдала! Ой, Мириам, Мириам! А может, вы бы так вместе и пошли сдаваться психо… – улыбается он ехидно.

Марыся с большим трудом, держась за ягодицу, встает на ноги и, смеясь, начинает в шутку боксировать мужа.

– Хорошо, хорошо, может, я сейчас чрезмерно впечатлительная и нервная, – поясняет она, запыхавшись. – Даже, кажется, есть основания для послеродовой депрессии!

Она смешно кривит лицо, подражая умалишенной.

– Но знай, что я буду находиться с сумасшедшей бабкой и ее любимой внучкой, а моей доченькой, постоянно и не спущу с них глаз и на пять секунд, – сообщает она серьезно и, подкрепляя свои слова, грозит пальцем.

– Ну, конечно, очень хорошо, – Хамид согласен на все и радуется, что повествование о семейной истории его жены подошло к концу.

– А сейчас идем в гостиную отдохнуть, – решает Марыся, вздыхая с облегчением. – Мне еще положено пару капель красного вина. Такова уж саудовская традиция, сам говорил.

Супруги смотрят друг другу в глаза и молча крепко обнимаются. Оба так счастливы, что есть друг у друга, что у них малышка, и забывают о том, что пережили. Для Марыси Ливия и все жизненные невзгоды далеко позади. Хамид больше ничего не хочет знать. То, что он сегодня услышал из уст жены, превзошло его самые смелые ожидания и психические возможности. Сейчас он хочет, чтобы все остальное осталось в тайне.

* * *

Через две недели после родов Марыся звонит Хамиду на работу.

– Иду на прием к доктору Сингх, – информирует его о визите. – Только не говори, что я должна идти с тобой!

Она заранее нервничает.

– Разве я что-нибудь говорю?

– Это мы уже проходили в начале моего пребывания в Саудовской Аравии, поэтому я хочу тебя упредить. Не вижу причины, чтобы муж шел с женой к гинекологу и держал ее за руку, когда доктор осматривает ее.

– Мириам!

– Да, да! Я знаю об этих новейших саудовских распоряжениях, которые гласят, что женщина не может быть допущена к доктору, если при ней нет махрама[5] или няньки. Это нездорово!

– Согласен с тобой. Я думал только, что тебе приятней будет пойти в компании, что будешь чувствовать себя уверенней. Я понимаю тебя прекрасно: интимная процедура – достаточно щекотлива сама по себе, но…

– Спасибо, котик.

После этих слов Марыся смягчается и перестает злиться.

– Я пойду с мамой, – сообщает она приглушенным голосом, хотя ее никто не подслушивает. – У меня хитрый план, – признается она.

– Это хорошо. Надеюсь, что отчитаешься обо всем, когда придешь.

– Может, даже сразу позвоню, но увидим, удастся ли.

Марыся не уверена в затее: она знает, какой упрямой может быть ее мать.

Женщина договорилась с Доротой встретиться перед главным входом в частную клинику Хаммади, в которой родила Надю.

Здравоохранение в Саудовской Аравии по-прежнему шокирует и Марысю, и ее маму-польку. Медицина здесь на наивысшем уровне. У саудовцев достаточно много денег, чтобы закупить новейшую аппаратуру, а также привлечь к работе самых лучших специалистов со всего мира. Больницы и небольшие клиники строят лучшие инженеры, придавая к общепринятым стандартам пышность и элементы архитектуры Востока.

– Когда вернемся домой, я покажу тебе кое-что. У меня есть такой альбом, где на снимке запечатлен акт медицинской помощи в Саудовской Аравии, пожалуй, сороковых годов. На фотографии Эр-Рияд, старый город, так называемая Дейра, она сейчас славится своим золотым базаром, а тогда была центром жизни горожан. Два грязных парня в галабиях[6] сидят на земле. Один – это медик, второй – пациент. Фельдшер пальцами вырывает зуб, всовывая грязные лапищи в рот больного, а рядом только небольшая жестяная миска с водой для дезинфекции рук лекаришки. Такой прогресс за такое короткое время! – Марыся не устает удивляться.

– Видишь, чего можно добиться благодаря деньгам?! Если ими умно распорядиться, то со временем можно сделать много хорошего. Хотя арабы барьера между верблюдом и «мерседесом» никогда не преодолеют, – ехидно улыбается Дорота. – Одного заездят, а другой разобьют.

Женщины пересекают большую в виде буквы С площадь перед клиникой. Посреди плещет фонтан, которых в Эр-Рияде полно на каждом шагу. Его окружают карликовые деревца. В некотором отдалении, под раскидистыми пальмами и акациями, дающими приятную тень, красивые деревянные скамьи с солидными коваными поручнями. Все в бежевом, коричневом и оранжевом цветах, наверное, для того чтобы успокоить решившихся на осмотр пациентов, что в конце концов на сто процентов подходит для Марыси. Выложенный бледно-розовым терразитом внутренний двор отделен от здания широкой полосой травы. Огромный вход с автоматически раздвигающейся дверью, большие кондиционеры под потолком, охлаждают как внутри помещения, так и снаружи у входа. Когда женщины переступают порог храма Асклепия, их окружают бодрящий воздух, повсюду приятные лица филиппинского персонала. Медики улыбаются. Чувствуется прекрасный запах свежезаваренного кофе с кардамоном, свежих булочек и лаванды. Нет смрада хлора, лекарств, хвори. Не видно нездоровых пациентов и никаких признаков болезни.

– Все, наверное, пришли сюда ради удовольствия… – комментирует Марыся, оглядываясь.

Рецепция сразу же напротив входа, очереди нет. Налево – широкий коридор, ведущий к отделению, в котором проводят осмотры педиатры и гинекологи. Войдя в просторную приемную, минуешь пару буфетов: с кофе и пирожными, натуральными соками, минеральной водой и горячими блюдами быстрого приготовления. Мини-пиццы и хот-доги просто кричат, чтобы их съели. Марыся подталкивает маму к бару.

– Аппетитно! Я страшно голодна, желудок уже прирос к позвоночнику, – жалуется она.

– Заскочим сюда после всего, – обещает Дорота. – Нужно спешить, ведь нам назначено на десять!

Она берет Марысю за руку и тянет за собой.

– Надеюсь, ты пришла натощак?

– Естественно.

Марыся прижимает рукой бурлящий живот.

– Не будь ребенком.

Людей множество, женщины с маленькими детьми на коленях и мужчины, играющие с малышами. Для всех есть места, удобные кресла вдоль стен и продолговатых кофейных столиков. На некоторых остатки еды или питья, игрушки, бутылки для новорожденных. Царит беспорядок, но не балаган. Каждую минуту приходит уборщик азиатского происхождения, который протирает пол и собирает мусор. Вода в больших баллонах доставляется non stop, потому что дети вечно хотят пить, к тому же им нравится сам процесс наполнения бумажной кружки в виде рожка. Удивляет факт, что маленькие саудовские дети в основном не орут, не мешают, слушают старших и интересуются младшими родственниками. Они сидят воспитанно на своих местах. Самые резкие движения, которые они совершают, – это болтание ножками. Родители тоже тихие. На что кричать? Марыся вспоминает семейные сходки в Триполи и приходит к выводу, что все малыши в этой клинике, должно быть, больны, потому что такое поведение детей ненормально. Даже новорожденные не плачут. Что-то невероятное. Ее Надя неплохо дает прикурить, хотя с момента появления кормилицы малышка не голодна и стала значительно спокойнее.

– Надеюсь, ты не принесла бакшиш[7] доктору Сингх?

Мать с беспокойством перехватывает Марысю перед входом.

– Если начнешь давать, то уже не перестанешь, а может, она даже сама начнет шантажировать.

Дорота тянет дочь в свою сторону и нервно заглядывает ей в глаза.

– Лучше всего прикидываться шлангом, как до сих пор.

– Мама, перестань нервничать. Принято, и не только в арабских странах, давать презент доктору в знак благодарности за заботу. Я ведь не буду говорить, что очень благодарна ей за то, что скрыла от мужа срок беременности и факт, что ребенок родился доношенным.

– Не говори этого так громко!

Дорота прикрывает дочери рот вспотевшей холодной ладонью, которую Марыся очень осторожно, но решительно отодвигает.

– Еще кто-то услышит, – шепчет мать в ужасе.

– Мамуля, мы разговариваем по-польски, поверь, что в этом зале нет ни одного человека, который был бы в состоянии нас понять. Перестань трепетать от страха, а то совсем ошалеешь.

Дочка обнимает расстроенную мать, и они входят в кабинет.

– Salam alejkum[8], – здоровается она, улыбаясь и сердечно пожимая маленькую руку индуски.

– А сколько ты ей хочешь дать? Чтоб не очень много, а то подумает, что это какое-то мошенничество, – по-прежнему горячится мать.

– Она специалист высокой квалификации и досконально все знает, – спокойно объясняет Марыся по-прежнему по-польски, но уже очень медленно. – Если врач признала и записала в карточке, что ребенок недоношенный, то сама является соучастницей обмана. Поверь мне, если дело выплывет, ее первой изобьют кнутом, бросят в тюрьму, а может, даже казнят. В ее интересах, чтобы обман не выплыл на свет божий.

– Alejkum as-Salam[9], – доктор мило приветствует пришедших и с интересом поглядывает на иностранок, шепчущихся о чем-то непонятном на шелестящем языке.

– На каком языке вы разговариваете? – спрашивает она заинтригованно.

Марыся прикладывает ладони к груди.

– Извините за бестактность. Моя мама – полька, я наполовину полька, наполовину ливийка, но очень неплохо говорю на этом в самом деле трудном европейском языке, – смеется она. – Госпожа доктор, я хотела вам сказать большое спасибо… – говорит женщина и кладет на письменный стол фирменный бумажный мешочек от Картье.

– Ну, не нужно было…

Сингх манерно жеманится, но через минуту протягивает руку и принимает презент, а медсестра-филиппинка поворачивается спиной, делая вид, что ничего не видит.

– Перейдем сразу к осмотру?

Марыся встает.

– Я хотела бы, чтобы это закончилось как можно быстрее. Это не очень приятно.

Марыся улыбается, немного нервничая.

Она раздевается за ширмой, кладет одежду на железную больничную кровать с мягким матрасом, застеленным толстым бумажным полотенцем. Медсестра накрывает девушку тонким пледом, чтобы она чувствовала себя комфортно. Гинеколог осматривает пациентку чрезвычайно осторожно. Прежде смазывает специальным обезболивающим гелем с мятой, а только потом, через минуту, применяет инструменты. Она ощупывает живот, придавливая его через ткань, чтобы никто не обвинил ее в том, что немусульманка прикасается к мусульманке. Дорота в это время сидит молча в кресле и смотрит перед собой невидящим взглядом. Лицо ее белое с легкой нездоровой желтизной. Она постоянно чистит ногти или грызет их. Видно, что ее что-то страшно раздражает.

– Вот – на исследование мочи и на свертываемость крови.

Доктор вручает Марысе распечатанные на принтере направления.

– Можете их сделать в течение недели с момента выдачи, необязательно сегодня, – заканчивает доктор, довольная общим состоянием здоровья молодой пациентки.

– Так вы сейчас идете к моей подруге-невропатологу? – посвященная в дело, она смотрит на Дороту, мило ей улыбаясь. – Она вас уже ждет.

– А для чего? Что происходит? – мать срывается со стула.

– У тебя послеродовая депрессия? – нетерпеливо спрашивает она дочь. – Каждая через это проходит. Это проходит само и не стоит колоть какие-то отупляющие лекарства.

– Мама, ты должна начать лечиться, – Марыся решается наконец, как с моста в воду плюхнуться, сказать ей правду. – Ты один сплошной комок нервов.

Доктор поворачивается боком к беседующим дамам и опускает взгляд.

– Ты с ума сошла! – Дорота выкрикивает это по- польски. – Может, ты бы хотела запереть меня в психиатрическое, потому что я слишком много знаю?! Потому что я знаю все твои позорные тайны, голубушка?!

– Мама!

– Да ты девка легкого поведения! Вы, арабы, всегда так поступаете! Вывезти в пустыню, запереть в клетке, замуровать, даже убить человека, чтобы скрыть свои позорные поступки!

Доктор Сингх машинально перекладывает бумаги на письменном столе, только поднятые вверх брови свидетельствуют о том, что она слышит скандал, который происходит на незнакомом ей языке.

– Мама! Успокойся, черт возьми! – кричит дочь, возбужденная до крайности. – Тебе должен помочь специалист, потому что ты не в состоянии с этим справиться!

– Пойми, мы все хотим тебе добра, – говорит она уже спокойнее.

– Так, значит, вся моя любимая семейка вступила в сговор?

– Никакого сговора нет! Пойдем отсюда, а то ведь ждут следующие пациентки.

Они выходят, бормоча слова прощания себе под нос и опустив от стыда головы.

– Ты хотела пойти что-нибудь съесть или выпить кофе, – мать берет Марысю под руку и при этом выглядит так, как будто из нее выпустили весь воздух.

– Но уже время…

– Это арабская страна, час или два в ту или другую сторону не имеет значения. Правда же? – она поднимает заплаканные поблекшие глаза и грустно смотрит: – Извини за мои слова, но…

– Ничего, – дочь прижимается к худенькому телу матери. – В семье разные вещи можно произносить. Главное – не держать обиды в сердце.

– Знаешь, когда мы еще были в Ливии, то те страшные вещи, которые там произошли, не мучили меня так сильно, не лишали меня сна. Постоянно что-то случалось новое, поминутно я слышала о трагедиях или была им свидетельницей. А здесь все начало возвращаться. Прошло столько времени, а мне кажется, что я все еще там. Я среди любящих людей и страшные воспоминания должны поблекнуть, утратить свою убийственную силу, уйти в небытие. А у меня наоборот: они мучат меня днями и ночами.

– Может, если бы ты рассказала кому-нибудь, что там произошло, тебе бы легче стало? Выбрось это из себя! – советует младшая, но тоже умудренная опытом женщина.

– Кому? Тебе хватает собственных огорчений и тайн, которые ты должна скрывать до конца жизни. Я не буду тебе добавлять свои.

Марыся должна признать, что мать права: действительно, ее большой секрет постоянно висит над ней как дамоклов меч. Сколько бы она ни старалась о нем забыть, достаточно бросить один взгляд на маленькое личико Нади, и снова она видит нос, рот, скулы Рашида. Рашида, в котором так позорно ошиблась. У нее сбивается дыхание и сердце останавливается при мысли о том, на что ее добрый муж окажется способен, если узнает когда-нибудь об этом. Даже когда она представляет себе это, дрожь пробегает по спине.

– А Лукаш? – шепчет Марыся холодными губами, садясь на деревянный стульчик в больничном баре.

Она потеряла аппетит, ей нехорошо.

– Я должна была бы ему признаться, что снова попала в объятия бывшего мужа, потому что у меня ноги подкосились при одном его виде? Потому что я, старая баба, а не, как раньше, глупая коза, никогда…

Дорота умолкает. То, что она хотела рассказать, не может выговорить.

– Ну, на этом конец, уже никогда это не повторится!

– Что тебе купить? Колу и капучино?

Марыся должна промочить горло, которое совсем пересохло, и надеется, что все же сможет принять тяжесть воспоминаний матери на свои молодые плечи. Она быстро возвращается к столику, ставит чашки, жестянки и пластиковые стаканчики и смотрит в ожидании на мать.

– Ну и что там стряслось? Говори уже! Я выдержу любую историю, даже самую страшную, потому что сама такая…

– Сумасшедшая? – мать перебивает и тихо смеется, а Марыся к ней присоединяется.

– Психую только иногда, зато такая же, как и ты, загадочная, лживая, порочная, замаранная, изнасилованная… Я о чем-то забыла? – шутит она.

– А убивала кого-нибудь? – внезапно серьезно спрашивает Дорота.

Дочь замирает и быстро дышит через нос, что видно только по ее двигающимся ноздрям. Воцаряется неловкое молчание.

– Предполагала это, – тихо признается Марыся. – Еще в Ливии была уверена, что ты лишила его жизни.

Она отходит от первого шока.

– Не хотела мне рассказывать, избегала меня, сколько я у тебя ни спрашивала. Должна тебе признаться, что после стольких месяцев почти забыла об этом деле.

Марыся грустно упрекает себя в том, какая же она страшная эгоистка.

– А я нет. К сожалению.

– Значит, может, пришла пора, чтобы ты поделилась со мной этим кошмаром.

– А не будет ли это для тебя…

– Нет! – решительно отвечает дочь.

– Помнишь, любимая, как во время той страшной арабской весны мы встретили его перед нашим домом в Триполи? – Дорота начала мгновенно, словно только и ждала приглашения.

– Прижимал нас с такой теплой улыбкой, так крепко меня прижал, что я вся окаменела. А потом стал напротив и сладко строил глазки, – она пристыженно опускает взгляд. – Должна признать, что он очень красиво постарел. Отпустил волосы, над ушами они ложатся у него красивой волной. Только виски немного поседели, но это не старит его, только добавляет красоты. Лицо, как всегда, безупречно выбрито. Он был одет в костюм, наверняка итальянский, с жилетом и белой рубашкой. Туфли тоже как из журнала, кожаные и самого модного фасона.

Марыся в шоке от того, что мать помнит столько подробностей. Сама же она вспоминала только его противное, фальшиво радостное лицо и холодные глаза.

– Должно быть, ему очень повезло, – продолжает Дорота. – В конце концов, вор обобрал всю богатую семью.

– Не нужно было с ним вообще связываться, тем более садиться в его машину, – упрекает ее дочь.

– Эх! Ты не знаешь жизни! Иногда нужно идти на компромисс и только.

Дорота, как и тогда, машет пренебрежительно рукой, но сейчас прерывает взмах и рука замирает.

– Можно с каждым, только не с этим человеком. Сейчас я это знаю. Я, к сожалению, будучи с ним, всегда забывала, с кем имею дело.

– Мама, ты не разбираешься в людях! Вообще! – дочь с неодобрением крутит головой, а мать только соглашается.

– Ты видела злой блеск в его глазах, а я нет. Как всегда, потеряла голову. Он многократно строил козни и рыл мне могилу, а я последней об этом догадывалась. Я идиотка! – признает она, улыбаясь краем губ. – Села в его чертов автомобиль и заметила бешенство на его лице только тогда, когда он с треском захлопнул дверь с моей стороны. Потом обошел машину, сел за руль и мгновенно тронулся. Ты его разозлила тем, что не поехала с нами. Он хотел рассправиться с обеими одним махом и наказать двух своих строптивых женщин.

– Мой чертов папашка!

Марыся в бешенстве проклинает отца так, что даже сидящие за столиками рядом смотрят осуждающе на шумную девушку. «Слава Богу, что они не понимают наших слов, а то еще вызвали бы полицию», – думает Марыся.

– Не знала точно, что он задумал, но сердце сразу подпрыгнуло у меня к горлу, – Дорота, ни на что уже не обращая внимания, продолжает свой рассказ. – «Где Марыся? Подождем Марысю!», – кричала я, как сумасшедшая. А когда повернулась, увидела, как ты бежишь по улице и машешь руками. «Чертова строптивая соплячка, – так назвал тебя твой папочка, бесился при этом и нервно покусывал верхнюю губу. Говорил, что нужно было с тобой смолоду иначе поступать. А то выросла чересчур упрямая мерзкая бабища. В эту минуту я поняла, что ты знала его лучше, – признает Дорота.

При этих словах матери на лице Марыси появляется выражение, которое легко можно истолковать: «Разве я не говорила?»

– От испуга у меня даже дыхание перехватило. Пятна летали у меня перед глазами. Я повторяла только одно: «Какая же я глупая идиотка! Какая же я глупая идиотка!» Потом в отчаянии я провела рукой по двери, стараясь открыть ее и выскочить на ходу. Но на секунду раньше до моих ушей донесся звук автоматически закрывающегося замка. Ахмед противно засмеялся и выкрикнул: «Сиди, где сидишь, и не дури! А глупая ты всегда была, Блонди». Я должна была признать, что он прав. Несмотря на то, что жила с ним столько времени и знаю его как свои пять пальцев, снова ему поверила! Однако когда это до меня дошло, я в приступе отчаяния бросилась на него. Приподнявшись, я наклонилась в его сторону и колотила кулаками по его голове. Я не хотела ему позволить, чтобы он снова разлучил меня с тобой.

Дорота хватает ладонь Марыси своей холодной вспотевшей рукой и сдавливает ей пальцы.

– Ахмед отмахивался от меня, как от назойливой мухи, чертовски меня проклиная. Но удары становились все более чувствительными. Мерзавец резко затормозил, а я ударилась о переднее стекло машины и безвольно сползла на коробку передач. Я услышала тогда слова моего «экс». Он говорил, что Аллах его услышал, и я наконец-то попала в его руки. Цедил он это сквозь стиснутые зубы. Еще говорил, что сможет смыть позор, которым я его покрыла. Представляешь! – выкрикивает Дорота, забывая, что находится в общественном месте.

Сидящие рядом саудовцы быстро отходят от столика.

– И конечно, называл меня шармутой[10]. Он был отлично подготовлен к реализации своего очередного подлого плана: потянулся к бардачку на двери водителя и молниеносно вытянул мешочек с маленькой бутылочкой и носовым платком. Потом усадил меня на сиденье, прислонил мою разбитую голову к боковому стеклу и прижал средство для усыпления к носу. Как сквозь туман, дошло до меня произнесенное спокойным и довольным голосом: «Добрых снов, Блонди». Потом все это размылось и улетело в никуда.

Когда я очнулась, то почувствовала во рту сухость и странный привкус, а в носу – незнакомый запах. Я осторожно отодвинула край пледа, накрывающего меня с головой. Я по-прежнему сидела в кресле пассажира. Слава Богу, на этот раз он меня не бросил в багажник, как тогда, когда вывозил в Сахару. Снаружи серело, через минуту должно было стемнеть. Я узнала безлюдную дорогу в Тунис. Прищурила глаза, чтобы расшифровать, что написано на арабском указателе: «Зуара – десять километров». В эту минуту Ахмед резко повернул влево, пересек две полосы почти пустой автострады и съехал на боковую каменистую дорогу. Я очнулась, наверное, в последний момент. Интересно было только, какой конец меня ждет. Молилась лишь, чтобы долго не мучиться, и тихонько плакала.

У Марыси сами собой из глаз льются слезы. Мать вытирает их верхней частью руки, а дочь вытаскивает платочек и громко сморкается. Она не хочет этого слушать, но знает, что должна, должна вместе с мамой нести этот крест. Справится, еще и это поднимет, но ей страшно грустно. Из горла вырываются тихие всхлипывания, которые она мгновенно душит, покашливая. «Я сильная, намного сильнее, чем она», – мысленно говорит она себе.

– Да, мама? – дочь уже готова к продолжению рассказа.

– Знаешь, моя любимая, что тогда я почувствовала охватившее меня успокоение. Мне не хотелось больше бороться, я была так измучена. Думала: пусть свершится воля божья, пусть все это закончится… Ахмед говорил со мной, не зная, что я уже не сплю и в сознании, что, несмотря на мои преклонные года, я неплохо сохранилась. Он беспардонно касался моих бедер, а я только задерживала дыхание. Прежде чем со мной покончить, он хотел еще раз мной попользоваться, не мог просто так меня отпустить. Он так сально и сладострастно хохотал! Остановил машину под раскидистой пальмой, окруженной низкорослыми, может с метр высотой, кустами. Тут же рядом стоял маленький квадратный сарайчик из пустотелого кирпича. Ахмед радовался, что есть место. Выйдя из машины, он открыл дверь со своей стороны, и сразу внутрь машины ворвался резкий пустынный воздух. Он овеял мне лицо, легко коснулся спутанных волос. Я почувствовала, как ко мне возвращается жизнь. Я глубоко вздохнула. Осторожно проверила, не связаны ли руки и ноги, и обнаружила, что нет. Может, у него не было на это времени. Кроме отступающей одури после усыпляющего средства и боли в виске, меня ничто не беспокоило. Ахмед резко открыл дверь, и я, ничего не подозревая, вывалилась из нее, как мешок картошки. Я лежала на боку на мелких камешках, которые ранили руки и щеку. Мои мышци после наркотического средства стали вялыми. Трудно было даже рукой двинуть. Он кричал на меня и приводил в чувство. Сообщил, что меня ждет еще одно удовольствие в жизни. С этими словами он схватил меня за воротник рубашки и грубо потянул к смердящему сараю. Помню этот домик, как будто это было вчера. Маленький, грязный, неоштукатуренный, снаружи его украшали многочисленные граффити. В нем был только проем, в который никогда не вставлялись ни рама, ни стекло. Вход – большая дыра без двери. Внутри было почти совсем темно. Твой отец бросил меня, свою жертву, в центр и недовольно осмотрелся. Я видела, как он хмурился и прикладывал руку к носу, желая приглушить смрад. Там можно было задохнуться. Парень хотел как можно быстрее закончить с этим делом, мигом расстегнул пояс на брюках, пуговицу и молнию.

– Хочешь чего-нибудь выпить?! – прерывает рассказ Марыся, срываясь. – У нас уже все закончилось, я принесу воды, – говорит она и мигом бросается к стойке бара.

Она не думала, что мать будет описывать все с малейшими подробностями. Этого она уже не вынесет. Она трясется как осиновый лист. Когда обеспокоенный кельнер спрашивает, есть ли у нее десять риалов, Марыся поначалу не может открыть сумочку, а потом – кошелек. Она хватает прохладные бутылки и прикладывает одну из них ко лбу. Она стоит спиной к столику, за которым сидит мать. «Пусть она не видит моего возбуждения, – решает она. – Мать это пережила, а я только слушаю и не в состоянии выдержать».

«А сколько же такого рода воспоминаний она носит в своем сердце и голове?! – спрашивает себя Марыся. – Какая же она бедная, несчастная, моя мамуля! Когда она выбросит все из себя, вместе с теми страшными подробностями, наверняка почувствует себя лучше».

– Холодная вода, мамуль.

Марыся улыбается, нежно гладит по щеке умудренную жизнью женщину.

– Давай, что было дальше? – спрашивает она заинтересованно.

– Переборщила с мелкими подробностями? – иронизирует Дорота. – Выдержишь это или надо сократить?

Женщина беспокоится, так как состояние дочери не ускользнуло от ее внимания.

– Конечно, конечно! Говори обо всем! – Девушка охотно соглашается, как будто речь идет о том, чтобы съесть пирожное.

– Что ж… Я лежала в середине сарая, как бревно, и в панике осматривалась по сторонам, – продолжает Дорота свой рассказ. – Заметила кострище с остатками еды, поржавевшими банками из-под тунца и окурками. По углам мусор и человеческие экскременты. Под одной из стен лежала свернутая заплесневелая и дырявая циновка. Я старалась подняться, оперлась руками о пол и, когда пошевелила пальцами, почувствовала возвращающуюся в мышцы силу. Я нащупала приличных размеров камень с острыми, как нож, краями. Это не был песчаник, он идеально помещался у меня в руке, чему я была рада. Ахмед наклонился надо мной и притянул к себе.

Дорота кашляет, а Марыся до боли стискивает зубы.

– Sorry, но мне казалось, что меня вот-вот вырвет. Вместо этого я сильнее закусывала губы. Этот дебил, извращенец, выродок… назвал меня тогда потаскухой! Он пришел к выводу, что я еще хочу с ним переспать! А как он был доволен! Уверен в себе и в том, что ему все позволено! Он резко опустил мою юбку, разорвал трусы и, держа меня за бедра, уже хотел сделать свое дело.

Дочь, слыша это признание, закрывает глаза рукой и сглатывает. Она чувствует, что ее сейчас вырвет, но поскольку ничего нет в желудке, она в состоянии побороть тошноту. Она делает большой глоток прохладной воды.

– Этого я больше не могла вынести. Я выскользнула из потных лап моего насильника. Упала на колени, но удержала равновесие, упираясь ладонями. Я молниеносно повернулась к палачу лицом.

Марыся закрывает ладонями рот, но Дорота этого не видит, так как в эту минуту находится словно в другом месте.

– Я размахнулась. Приличных размеров камень попал в срамное место моего бывшего мужа. Ахмед издал рык, который перешел в завывание. Он согнулся пополам, хватаясь за промежность, потом, как в замедленной съемке, стал на колени, завалился на бок, по-прежнему согнувшись, с руками на гениталиях. Я же сразу натянула юбку и стала, расставив ноги над человеком, который был причиной всех моих несчастий и мучений. Он все еще был жив, но я решила, что этот ад раз и навсегда должен закончиться. Не раздумывая, я стиснула в ладони твердый камень. Ахмед с изумлением и по-прежнему с презрением смотрел мне в прямо в глаза. Все время его взгляд передо мной. Тогда, в том небольшом вонючем сарайчике я уже не поддалась его взгляду. Он меня уже не мог загипнотизировать. Медленно я выровняла дыхание и собрала силы в кулак. Я нанесла первый удар, а за ним второй, третий…

Дорота машет рукой, имитируя давно нанесенные удары.

– Он беспомощно лежал на грязном песке в разбросанном пепле кострища. Его разбитая голова находилась недалеко от большой, высохшей кучи дерьма. Там его место!

Женщина сопровождает слова невообразимой ненавистью и отвращением, наклоняется над столом и касается потным лбом его столешницы.

– Куски окровавленной кожи и обломки кости приклеились к моим рукам. Я мыла их многократно, стараясь избавиться от этого, и все равно видела под ногтями засохшую кровь.

Марыся замирает, но через минуту чувствует, как содержимое желудка подступает к горлу. Ее рвет в пустую уже кружку из-под кофе.

– Мадам, вам не нужен доктор? – мгновенно подбегает услужливый кельнер, а за ним санитар.

– Вы себя хорошо чувствуете? – задает он глупый вопрос: женщина выглядит, как труп.

– Спасибо, все в порядке. – К Марысе медленно возвращаются силы. – Я выйду на свежий воздух, мне станет лучше.

Обе едва тащат ноги в больничный двор. Дочь допивает последний глоток теплой уже воды и подкуривает сигарету, вытянутую из пачки матери.

– Конец. По крайней мере, он не сделает вреда ни мне, ни моим дочерям, никому другому, – делает вывод Дорота.

– Это хорошо.

Дорота меняет тему.

– Привезла себе из Польши травяные порошки, но они и успокаивают, и усыпляют одновременно. А я не хочу спать! Каждую ночь возвращается ко мне тот ужас. Каждую ночь вижу его лицо, а сейчас даже уже наяву, – признается она грустно.

– Тебе нужны лекарства не для сна, а для стирания памяти. Может, не всей, но большей ее части, – Марыся грустно улыбается. – И для этого нужны специалисты.

– Но мне уже лучше, – нервничая, убеждает ее Дорота. – Я рассказала тебе большую часть моих «чудных» воспоминаний. Может, когда они вышли на свет божий, то улетучатся? Как думаешь?

– Я думаю, что ты созрела для визита к доктору.

– И что я этой мудрой докторше для сумасшедших должна рассказать, а? Может, правду?

– Часть правды, скорее, ее вариант. Расскажи ей, что у тебя кошмары, в которых к тебе все время приходит чудовище. Этот упырь преследует тебя каждую ночь и пугает. Ты хочешь от него избавиться. Описание должна придумать, руководствуясь собственным воображением.

– Что ж, будет даже очень правдоподобно. Так что, идем, доченька?

Мать обнимает взрослую дочь и с нежностью кладет голову на ее плечо.

– Как хорошо, что ты рядом со мной. Я так сильно тебя люблю, – шепчет она счастливо.

* * *

Сорок дней с рождения Нади пролетели так быстро, что не успели и глазом моргнуть. Наступил долгожданный момент посещения семьи и знакомых. Такова давняя арабская традиция. На самом деле hafla usbu[11] должна проходить через семь дней после рождения. Но молодые родители, желая защитить любимую дочурку, решились перенести прием, так как совсем недавно бушевала эпидемия свиного гриппа. А сейчас снова говорят об очередной инфекции. В условиях Саудовской Аравии, где миллионы паломников свозят всю возможную заразу, лучше не подпускать толпу к слабому и беззащитному новорожденному. Женщина-арабка после родов и ее маленький ребенок находятся под усиленной охраной ближайшей родни все сорок дней не только из соображений защиты от инфекции и бактерий. Делается это, чтобы уберечь новорожденного от «дурного глаза» и проклятий. Этот очень старый предрассудок по-прежнему заботливо культивируется.

– Несмотря на то что все женщины из моей семьи обижены на то, что их не пригласили раньше, думаю, что кто-нибудь все же придет, – радует Хамид жену, которая в виде исключения встала чуть свет вместе с ним.

– На пригласительных я просил вписать часы от десяти до шестнадцати. Если бы мы сидели весь день, то измучились бы.

– Хорошо, очень хорошо. Кроме того, мама пригласила поляков на семнадцать, значит, сегодня гости будут нас оккупировать с утра до ночи.

– У меня кое-что для тебя есть, молодая мамочка.

Муж вбегает в гардеробную, где прячет презент.

– Сегодня ты должна быть в новой одежде.

Он вручает жене чехол, в котором скрывается сюрприз.

– Что это?

Марыся распаковывает подарок и старается скрыть, что не очень-то в восторге, но это не очень хорошо выходит.

– Надень и не морщься. Испокон веков на такие приемы женщины после родов надевали длинные широкие платья.

– Нет, но… ткань хорошая, но…

Марыся через голову набрасывает на себя домашнее платье.

– Я в нем тону! – улыбается она жалобно.

– Ну, первый сорт!

Хамид щупает тонкий шелк, который переливается у него через пальцы.

– А я не могу надеть что-нибудь более сексуальное? Смотри, как я выгляжу! Как тельная корова!

Девушка крутится перед зеркалом и тяжело вздыхает. Темно-голубое платье украшено рисунками ручной работы: спереди – изображение гейши, а сзади – большой павлин с распущенным хвостом. Концы рукавов и низ оригинального платья расшиты цирконами, которые украшают и брошь с изображением японки. Также они блестят в глазах и перьях на изображении птицы.

– Красивая вещь, немного не мой размер.

– Где-то там есть шарф для подвязывания.

Хамид подходит к жене сзади, заводит руки ей за голову и неумело застегивает на ее шее тяжелое колье.

– Что это?

Сейчас глаза Марыси искрятся почти таким же блеском, как большие синие сапфиры и окружающие их бриллианты.

– Презент от счастливого отца. Знаю, что ты предпочитаешь комплекты, поэтому есть еще браслет, перстень и серьги. Только не говори, что я должен их застегивать, – смеется муж, целуя супругу в шею.

– Ты сумасшедший!

Марыся поворачивается к нему лицом.

– Сколько же это стоило? Я… не заслужила, – шепчет она, а большие, как горох, слезы текут по ее щекам.

– Как же?! Ты подарила мне долгожданного ребенка. Ты со мной, а это для меня означает все, потому что я тебя очень люблю, Мириам.

Хамид нежно целует ее в губы.

– Я тебя тоже. Ты такой добрый! – растроганная, она шмыгает носом. – Сейчас я должна признать, что к этому украшению то платье – мечта!

– Хорошо тебе развлечься, – он поворачивается к выходу. – Я уже опаздываю, должен лететь! Увидимся около пяти.

– Арабок принять наверху, в спальне? – переспрашивает она по-прежнему шокированная.

– Да, сейчас Альпана принесет Надю, а Нона будет подавать напитки и сладости! – кричит Хамид из-за двери.

Женщина чувствует, будто ей не хватает воздуха. Садится на кровать и вяло касается дорогих украшений. «Я этого не стою, – шепчет она. – Как и твоей любви». Полная стыда, она опускает голову.

– Марыся?! – через минуту слышит она голос матери. – Я видела, как мой зять выбегал из дома. Что-нибудь случилось?

– Не хочет опаздывать на работу и только.

Дорота входит и застает дочь с выражением грусти на лице, сжимающей в безвольной руке свои новые драгоценности.

– О, я не могу! Это правда? – глаза женщины выходят из орбит. – И какое платье! А чем же оно расшито?

– Наверное, какими-то кристаллами или цирконами, – говорит Марыся бесцветным голосом.

– Ты что, глупая?! Фальшивка никогда так не будет блестеть! Счастливица ты! Я так рада!

Мать после последнего визита в больницу Хаммади просто ожила. Неизвестно только, так ей помогло признание своей вины или выписанное психиатром лекарство.

– Я не заслуживаю ни его любви, ни подарков.

Молодая жена признает то, что ее так мучит, и взрывается безутешным плачем.

– Я обычная гулящая девка, шлюха самого низкого пошиба! – кроме того, что она говорит по-польски, еще и приглушает голос. – Как я должна ему смотреть в глаза?! Ну, расскажи мне! Как?!

– Перестань уже!

Дорота вытирает ее мокрое от слез лицо, когда в комнату неуверенно заглядывает кормилица со служанкой Ноной.

– Расставляйте, расставляйте все! – показывает она рукой. – Fisa, fisa[12]! Гости сейчас придут!

– Прекрати расклеиваться, – строго говорит она дочери, надевая на нее остальные украшения. – Ведь ты крепкий орешек, тверже, чем я. Это был хороший выход, единственный! Она сжимает ей руку и в подкрепление своих слов кивает головой.

– Нужно было ехать в Польшу, – Марыся старается справиться с отчаяньем. – Сейчас, если дело выяснится, меня ждет неизбежная смерть, а маленькую Надю в лучшем случае сиротский приют.

– Выкинь из головы эти глупости! Что ты рассказываешь?! Успокойся! Марш в ванную и вернись сюда, как новая! – она притворяется суровой, но вся внутри дрожит, потому что слова дочери глубоко ранят ее сердце.

«Может, действительно, нужно было ее вывезти? – думает она в панике. Если возьмут пробы ДНК, то Марысе хоть ложись и плачь. В этой стране за измену мужу – смертная казнь, и никакой кассации. Господи Боже мой! Хуже нельзя было набедокурить!»

– Летом поедете с нами в отпуск в Польшу.

Дорота просовывает голову в ванную и видит, как расстроенная дочь старается накрасить глаза кохлем[13].

– Может, Хамиду понравится, а при его капиталах еще сделает неплохой бизнес.

– Думаешь? – недоверчиво спрашивает Марыся.

– Уверена! А если там что-то выплывет, то в нормальных странах существуют современные суды и разводы, и не умерщвляют неверных жен. Тем более не отрубают головы. – Она шутливо улыбается, стараясь развеселить дочь.

– Посмотрим. Я сама себе уготовила такую судьбу.

Марыся громко высморкалась в клочок туалетной бумаги.

– Но хуже всего то, что я его люблю и мне больно от моей измены так, если бы я изменила самой себе. Не знаю, почему так поступила. Просто не знаю! – она снова готова заплакать.

– Salam alejkum, есть здесь кто-нибудь?! – слышат они голос первой женщины, а следом вплывает в спальню с десяток других. Все тискают Марысю, восхищаются ее красотой, фигурой и, конечно же, украшениями.

– Хамид, наверное, просто с ума сошел! – выкрикивает одна.

– Эти цацки должны стоить с полмиллиона! – подключается другая.

– Долларов, конечно же! – комментирует следующая, цокая с неодобрением языком.

– А где малышка? Не слышу плача! – тетка Хамида, Лейла, первой вспоминает, зачем сюда пришла.

– В колыбели, мои хорошие.

Марыся с улыбкой показывает на красивую кроватку на колесиках с розовым тюлевым балдахином.

– Спит себе спокойно.

– Ой, какая она красивая! Но какие у нее волосы?! – кричит какая-то из женщин с ужасом.

– Как огонь! А глаза светлые? Голубые?! Арабский ли это ребенок? Нашего Хамида? – удивляется другая родственница.

– Мои дорогие!

Марыся даже вспотела, слыша эти слова, она не в состоянии пробиться через женщин, толкущихся над ее доченькой.

– Успокойся, – оттягивает ее Дорота.

– Терпение Нади через минуту закончится, и ее крик отгонит этих глупых баб, – улыбается она ехидно. – Пусть тебя не беспокоит их болтовня. Будучи на экскурсии в Сирии или Египте, не раз и не два я видела рыжих и к тому же веснушчатых арабов. Гены любят перестановку и путаются, а у нашей малютки просто обычный рецессив.

– Бабья гора! – от счастья она поднимает руки вверх, как приветствие.

Марысю расслабляют и немного успокаивают слова матери и ее детское поведение.

– Извините. Мои гены тоже кое-что сделали. У доченьки от меня вьющиеся густые волосы, смуглая кожа, длинные черные ресницы, чувственные губы и орлиный носик, который нужно будет когда-то выравнивать, – она озорно хохочет.

– Ну, ты права. Как-то он у нее великоват.

Надя вначале тихонько попискивает, а через минуту уже начинает выть, как сирена. Всполошенные женщины отодвигаются, а индуска-кормилица подскакивает к ребенку и берет его на руки.

– Садитесь, дамы, и угощайтесь, – хозяйки манерно улыбаются. – Нона, принеси еще стульев.

Большая спальня набита женщинами из семьи Хамида, которые все прибывают. Приносят для малышки символические подарки из разноцветного золота. Некоторые с драгоценными камнями. Это хут, или рыбка, – на счастье и благополучие, айн, или око, оберегающее от дурного взгляда, хамса – рука Фатимы, показывающая правильную и прямую дорогу в жизни, gren – рог изобилия, пророчащий благосостояние, мусхаф, иначе называемый aja kur’anijja, – табличка с фрагментом суры из Корана.

– Надю, в высшей степени обеспеченную, наверняка ждет светлое будущее, – иронично комментирует Дорота.

– А подвески с крестиком и Матерью Божьей, окей? – язвит Марыся, на что мать только смешно поджимает губы, но уже не делает никаких замечаний.

Гостьи взбудораженные так, словно это они родили ребенка, кроме золотых мелочей засовывают под матрасик в колыбели новорожденной перевязанные конверты с местной и американской наличностью. Поминутно кто-нибудь из них подходит к успокоившейся уже крошке, наклоняется и шепчет что-то на ушко.

– Что они ей говорят? – беспокоится Дорота. – Произносят какие-то заклятия?

– Послушай, – Марыся спокойно улыбается, потому что досконально знает обычаи.

– La illaha illa-llah, wa Muhammad rasulu-llah[14], – доносится наконец до ушей Дороты.

– Они ее как бы крестят? – заинтересованно спрашивает полька.

– Можно и так сказать.

– А почему, черт возьми, каждая вторая на нее плюет? – возмущается бабушка.

– Так они отгоняют злых духов и берегут от сглаза.

Дочь посмеивается, объясняя, конечно, по-польски.

– Это осталось с языческих времен. Еще один старинный обычай, связанный с рождением девочки. Поддерживается здесь, в Саудовской Аравии, а также в Ливии и Йемене. Эта старая женщина – ворожка.

Молодая мама осторожно указывает подбородком на старушку, которая буквально обвита длинной полосой ткани. Тату у нее не только на ладонях и стопах, а также на лице.

– Хамид заказал у нее специальный небольшой льняной коврик.

– Для чего эта ведьма нашу Надю в него заворачивает?! Я бы этой бабе к ребенку не позволила притрагиваться! – морщится Дорота. – Ну, посмотри! Наша крошка снова начинает плакать!

Дорота нервничает и хочет вмешаться, но дочь ее останавливает.

– Ничего страшного. Эта старуха-чернокнижница, она прошепчет сейчас магические слова. Я не слышала, чтобы они кому-нибудь повредили, ведь она лишь просит о благополучии, счастье и здоровье новорожденной, – успокаивающе похлопывает она неосведомленную мать по руке.

– Szukram dżazilan[15], — обращается она к бабушке и принимает у нее из рук белую ткань, – сейчас спрячу это на долгие годы, до дня свадьбы нашей девочки. Тогда она вытянет из этого коврика одну нить, которую тоже знающая женщина спалит, перемешает с сахаром и ложкой воды. Позже, перед первой брачной ночью, мы дадим нашей невесте выпить эту микстуру. Это до сих пор считается лучшим средством, чтобы девушка отдала свою невинность мужу без боли и хлопот.

Молодая мама типично по-арабски довольно хлопает в ладоши.

– Ой, Марыся, Марыся, это же предрассудки и суеверия! – не разделяет мать ее восхищения. – Я понимаю, почему в Саудовской Аравии и во всех арабских странах сейчас 1432 год. Задержались в Средневековье!

– Мамуль, ты ведь знаешь, что это в соответствии с мусульманским календарем[16], – хмурится дочь. – Успокойся и наслаждайся приемом.

Кроме опасений, что раскроется тайна, ничто не может вывести Марысю из равновесия.

Неожиданно у входа какое-то замешательство, а хозяйка, которая сидит на супружеском ложе, не может понять, по какому же это поводу. В спальне множество женщин, висит аромат их духов и дыхания. Кондиционер работает как сумасшедший. Стоящий в углу вентилятор старается перемалывать и двигать воздух, но жара становится невыносимой. Женщины поминутно отирают со лба пот бумажными платочками, которые просто бросают на пол вокруг себя. Они буквально отклеивают просторные платья от потных тел, поправляют впивающиеся лифчики и трусы. Почти все сняли обувь перед входом, поэтому хоть их стопы чувствуют себя комфортно.

– Исра, Исра, что ты делаешь?! – слышны возбужденные голоса, а Марыся уже не выдерживает, срывается и подбегает к выходу.

– Hello, американская кузина! – выкрикивает Марыся и бросается в объятия к худенькой улыбающейся девушке.

– У тебя каникулы или учеба замучила? Как ты? Как успехи? – забрасывает она родственницу вопросами.

– У меня все окей, все по-старому, – улыбается новая гостья. – Это у тебя большие перемены. Говорят, ты участвовала в ливийской революции? Ну, ты и патриотка! И какая смелая!

Она смотрит на Марысю с удивлением.

– Во-первых, не участвовала, а только помогала пострадавшим и больным, а во-вторых, ничего общего с геройством не было. Мы поехали с мамой проведать ливийскую родню, но выбрали неудачное время визита, а потом не могли выбраться из страны, охваченной войной. Вот как!

– Но, несмотря на все это, тебе еще удалось там забеременеть! От какого-то солдата? – весело смеется Исра.

В замешательстве Марыся не соображает, что ответить, а в дверях, как звезда семи сезонов, появляется принцесса Ламия.

– Извините, я ее привезла, – оправдывается кузина шепотом, хозяйке на ухо. – Когда я собиралась к тебе, она ко мне пришла и уже не захотела уйти. Мне кажется, она знала об этом приеме. Знаешь, Эр-Рияд – это большая деревня, а в женском кругу шумят о таких вечеринках задолго перед и еще дольше после.

– Очень хорошо сделала. – Марыся довольна. – Сто лет ее не видела. Наше последнее свидание так и не осуществилось. Она на самом деле не такая злая, какой хочет казаться.

– Смотри, чтобы ты не ошиблась, – бормочет родственница, выразительно глядя подруге в глаза.

– Привет, Мириам.

Принцесса подходит к девушкам.

– Пришла без приглашения, но в Бахрейне ты поставила меня у столба и не появилась на условленном ланче, поэтому я решила, что, может, сейчас узнаю: это Хамид запретил тебе встречаться со мной или ты сама передумала?

Она присаживается на край большого стилизованного кресла.

– Ламия! Ведь тогда произошла арабская весна, шли бои, на наших глазах в Манаме взорвали памятник – Жемчужину – символ этой страны!

Марыся удивляется подозрениям принцессы.

– Мы с Хамидом просто бежали, как можно быстрее.

– А я весь этот их бунт провела в «Аль-Дана» и прекрасно там развлеклась. Это была буря в стакане воды.

Ламия презрительно кривится.

– Тут же наши земляки, прекрасные воины-саудовцы въехали на танках и навели порядок с этими глупыми шиитами.

Присутствующие в спальне женщины не комментируют ее слова, потому что не интересуются политикой или не хотят выражать своего мнения перед – как бы там ни было – особой из правящего рода. Часть ранее прибывших поднимается и начинает собираться к выходу, следом выходят остальные.

Ламия смеется, ни о чем не беспокоясь.

– Вспугнула ваших гостей. Но взамен у меня для тебя что-то есть, – обращается она к Марысе. – Сегодня наверняка одаривали только твою дочь, а тебе грустно. В утешение возьми этот маленький подарок.

Она вручает внушительных размеров красный футляр в виде сердца.

– Что ты, не нужно было, – ломается хозяйка. – Зря…

– Так что я должна забрать презент назад? – спрашивает принцесса обиженно.

– Нет, зачем же, госпожа Ламия!

Мама Марыси, которая знает арабскую натуру слишком хорошо, забирает сверток из рук дарительницы.

– О, так вы говорите по-арабски? Бледнолицая блондинка ломает себе язык нашим противным хрипящим языком? – удивляется она. – И совсем неплохо у вас получается. А какой это диалект?

– Ливийский. В конце концов, отец Ма… Мириам, – исправляет она себя, – ливиец, и я прожила в его стране пару хороших лет.

– А я-то думаю, что европейка делает на арабской встрече. Думала, что вы подруга нашей Мириам.

– Нет, я мама. Дорота, очень приятно.

Женщины обмениваются рукопожатием.

– Сейчас мне ясно, почему у этого ребенка рыжие волосы и голубые глаза. А я уже хотела подговорить Хамида сделать тест на ДНК, – принцесса давится от смеха, развеселенная собственной шуткой, а остальные женщины лишь слегка улыбаются в замешательстве.

– Ну да, очень забавно.

Исра, кривит рот, встает и приближается к Наде.

– Она красивая, правда, верьте мне, я не просто говорю комплимент, это обоснованно.

На лице Исры написано искреннее обожание.

– Я тоже хочу такую лялечку! – выкрикивает она и протягивает руки к маленькой девочке. – Я должна попросить об этом своего мужа…

Вдруг кузина умолкает, прикусывая себе язык.

– Mabruk![17] Почему же ты не рассказывала, что вышла замуж?! – удивляется Марыся. – Ведь ты есть в «Фейсбуке» и даже ни слова не сказала?! Ни одного снимка! У меня сотни знакомых и никто не знает?

Дорота осторожно пинает дочь в щиколотку и смотрит выразительно в глаза, но до женщины, когда она вошла в раж, ничего не доходит.

– Может, она не хочет этого разглашать, – наконец вмешивается мать по-польски. – Перестань на нее давить. Ведь знаешь, в какой стране живем! А если ее муж – христианин?

– Wallahi! – Марыся прикрывает рот, желая скрыть свою бесцеремонность и глупость, и неуверенно смотрит на Ламию.

– Что ж, каждый сам строит свою судьбу, – произносит та загадочно, поглядывая из-под длинных черных ресниц на испуганную Исру.

– Так я полетела.

Молодая кузина хватает абаю и бегом бросается к двери.

– Sorry! Я договорилась!

– Не глупи!

Принцесса хватает ее за рукав.

– Я никому не расскажу, я не такая, – убеждает она ее, но Исра смотрит на женщину исподлобья. – С одним условием.

Услышав о такой бескорыстности, три женщины опускают плечи и громко вздыхают.

– Ты должна нам рассказать, кто он. Американец?

– Да, американец, – подтверждает загнанная в угол молодая женщина.

– Ну, все пролетела! – выкрикивает Ламия, а Дорота с Марысей столбенеют от удивления.

– Зачем ты сюда приехала? – удивляются они. – Ведь тебя забросают камнями! А что на это скажет твой отец? Наверняка он должен произнести фатву.[18]

– О чем вы говорите?! Мой муж – мусульманин!

Исра нервничает не на шутку и решительно направляется к выходу.

– Ты же знаешь, что саудовка, желая выйти замуж даже за мусульманина, но не саудовца, должна вначале попросить на это разрешение? Прежде, а не после, – говорит Ламия предостерегающе, сильно акцентируя каждое слово. Видно, что она прекрасно знает как местные законы, так и законы шариата.

– Оставь меня в покое! Если об этом кто-нибудь узнает, я буду знать, откуда ноги растут, потому что никто другой не в курсе.

Исра быстро поворачивается и выбегает, громко стуча каблуками по мраморным ступеням.

– С ума сошла, что ли? – Принцесса измученно падает на софу. – Мы должны чувствовать себя оскорбленными. Она нас считает доносчицами!

– Девушка боится, вот что, – объясняет Дорота. – Она все же попала в переплет.

– Ее отец это уладит, у него спина крепче, чем у любого князишки, – назидательно сообщает Ламия. – И много денег! О-о-о-очень много! К тому же он любит свою единственную доченьку до смерти.

– Это же хорошо, правда?

– Ну конечно! Не каждому так повезло, – вздыхает женщина голубых кровей. – Мои родители погибли, когда мне было шестнадцать лет. С того времени обо мне заботится, а скорее, старается это делать, сын моей тети, который, кстати говоря, является шефом всех мутавв[19] в городе.

Она заразительно смеется, а женщины подхватывают.

– Можно ли больше вляпаться? – задает она риторический вопрос.

– Может, зайдешь когда-нибудь ко мне на кофе? – предлагает Марыся, которой становится жаль гостью.

– Прекрасно! С большим удовольствием, – Ламия неожиданно срывается с места, подскакивает к хозяйке, стискивает ее и сердечно целует.

– Спасибо тебе, – шепчет она ей в ухо.

– Не за что.

* * *

В семнадцать, после короткого сна и душа, Марыся с Доротой, очень измученные сегодняшним днем, спускаются по винтовой мраморной лестнице в салон, куда вот-вот начнут сходиться новые, немусульманские, гости. На этот раз женщины и мужчины будут вместе, что в традиционных саудовских домах происходит очень редко. Хозяйки сегодняшнего вечера бросают последний, контрольный взгляд на большую комнату и не могут ни к чему придраться. Прислуга все выполнила прекрасно: все на своем месте и просто сияет. Гостиная в шикарном доме Марыси, пожалуй, самое красивое место в резиденции. В центре салона успокаивающе плещет фонтан в виде небольшого водопада. В прозрачной воде плавают золотые и разноцветные рыбки, а вокруг него растут зеленые папирусы. Канапе и кресла расставлены по почти восьмидесятиметровой площади. Они из самой лучшей, мягенькой кожи в авангардном, модернистском стиле. Очень низкая скамейка в центре и подставки под лампы – это изделия саудовских художников. На резных солидных ножках деревянная рама, в которой традиционные резные наличники, окованные медью. Это все прикрыто закаленным стеклом. В углу высокая, в полтора метра, медная лампа в виде кальяна. Из маленьких щелочек в корпусе распространяется нежный золотистый свет, придающий загадочность всей комнате. У стен буфеты, книжные полки и шкафы с резными дверцами – все, конечно, из дерева и ручной работы. В них драгоценные мелочи: китайский, почти прозрачный фарфор, серебряные подсвечники, сахарницы и кинжалы, фотографии в рамках из перламутра или серебряный кофейный сервиз, инкрустированный блестящими драгоценными камнями. На книжных полках тома в кожаных переплетах с золотыми арабскими письменами. Некоторые вероятно очень старые. В центре закреплена хрустальная каскадная люстра, дающая свет, имитирующий дневной. Он отражается от тюлевых гардин, расшитых растительными узорами, и тяжелых шифоновых, как в замке, штор с оборками.

Первым приезжает польский консул Петр вместе со своей кругленькой женой Тамарой. Это он еще в Ливии помогал Дороте отыскивать Марысю и предлагал во всем поддержку как официальную, так и частную, дружескую.

– Поздравляю молодую маму! Слышали уже, что малышка – это вылитая бабушка.

Мужчина смеется, а Дорота вся лучится от счастья. В ней вообще не видно недавнего психологического срыва. Дочка радуется, что лечение помогло. «Моей хрупкой, маленькой маме нет износа», – гордо думает она, обнимая ее.

– Привет, девушки!

Энергичным шагом входит Кинга, подруга хозяйки дома.

– Показывай мне этого рыжего ребенка! – говорит она приказным тоном, а Марыся подводит ее к колыбели.

– Какая уродливая! – выражает подруга свое мнение.

– Я люблю твою правдивость, но не преувеличивай. По крайней мере, в данном случае укороти свой длинный язык, – злится Марыся, но когда строго смотрит на приятельницу, видит улыбку на ее лице.

– Ты маленькое страшилище! – продолжает ничем не смущенная Кинга, плюя в сторону, а все смотрят на нее с осуждением.

– Спокойно, – включается Амир. – Моя жена родом из какой-то маленькой деревушки на Мазурах, там до сих пор нельзя свободно восхищаться новорожденным – нужно говорить что-то неприятное.

– Ну, ты мою внучку не оплевывай!

Дорота вытирает Наде личико.

– Чтоб не сглазили! Тьфу, тьфу, тьфу!

Кинга еще раз делает вид, что плюет через левое плечо.

– Сегодня утром ты, мама, удивлялась арабским предрассудкам, а здесь столкнулись с тем же, только в польском варианте.

Марыся смеется себе под нос.

– Единственное, о чем будем тебя просить, Амир, – обращается она к арабскому мужу подруги, – это о новом красивом носике в семнадцать лет, но у нас еще есть немного времени на то, чтобы собрать деньги.

– С большим удовольствием.

Доктор – пластический хирург – с гордостью выпячивает грудь.

– Но, я думаю, что такие семитские носы очень сексуальны. Посмотри на нашу Сару.

Он гордо показывает на свою десятилетнюю дочь.

– Уже имеет успех у парней.

При этих словах маленькая девочка пинает папу ногой и пристыженно с визгом выбегает в сад.

– А где же хозяин дома? – спрашивают все.

– Если б я знала! – нервничает жена. – Обещал вернуться к пяти.

– В соответствии с арабскими обычаями, это значит около семи, – иронизирует Дорота.

– Хамид, где ты, черт возьми! Все самые важные гости уже здесь, консул приехал первым, а тебя все еще нет! – в бешенстве язвительно шепчет Марыся в трубку телефона.

– Жду одну важную вещь, а они каждую минуту говорят мне, что еще десять минут.

– Не можешь отложить это до завтра? – повышает голос Марыся.

– Не могу! – резко отвечает Хамид. – Это должно быть сегодня и все, точка! Пусть кельнеры начнут подавать напитки и разносить бутерброды, но никто пусть не уходит. Я должен закончить, так как меня зовут…

Связь прерывается.

– Ну и?.. – нервно спрашивает Дорота.

– IBM[20], – отвечает дочь, зная это определение арабов.

– Не говори! Как назло и Лукаша с Дарьей и Адашем тоже нет! Что ж, не будем нервничать.

Мать, совсем недавно и сама взвинченная до предела, сейчас успокаивает дочь.

– Начнем подавать напитки и еду – несмотря ни на что, все гости будут довольны.

Марыся машет рукой кельнеру, который услужливо замер в углу. Она отдает ему распоряжения и через минуту появляется пара других слуг в черных брюках, белых рубашках, бордовых жилетах и таких же бабочках. Они разносят запотевшие бокалы с джином и тоником, с виски со льдом, пивом и бокалы с белым и красным вином. Другие подают небольшие канапе с икрой, креветками в коктейльном соусе или французскими сырами. Вегетарианцам тоже есть чем угоститься: для них приготовлены большие блюда со свежими, нарезанными столбиками овощами с американским соусом или гуакамоле. Все удобно рассаживаются небольшими группками, только Марыся и Дорота носятся, изображая хозяек дома и сопровождая все прибывающих гостей. В основном это приятельницы матери, но есть и несколько американцев с женами, с работы Хамида. Все приносят цветы для молодой мамы и вещички или игрушки для новорожденной. Все эти подарки выставляют на специальные столики, предназначенные для этой цели.

– Ужин провалится, – злится Марыся.

– Ведь это закуски, ничего страшного не случится. Или все засохнет, – смеется мать, но молодой хозяйке не до смеха. Может, потому, что она сегодня встала рано и уже страшно утомлена. Весь день она должна была манерно улыбаться, вежливо отвечать, выносить замечания и нудные рассказы – с нее довольно. Неожиданно у нее кружится голова, она обливается холодным потом и, если бы не стоящий рядом мужчина, который подхватил ее в последнюю минуту, женщина упала бы на пол.

– Ребенок мой дорогой, садись уже и отдыхай!

Дорота проводит дочку под руку и усаживает в большое кожаное кресло.

– Ты еще слаба после родов, а мы столько времени морочим тебе голову. Лучше уж мы пойдем, – раздаются голоса.

Некоторые гости встают.

– Нет, нет! Не может быть и речи!

Хамид, как буря, врывается в салон.

– Никуда не идете! Привет, любимая.

Он целует влажный лоб жены.

– Извините за опоздание, но сегодня я должен был уладить дело, которое тянулось так долго, что вскоре вошло бы в историю, – шутит он, несмотря на то, что измучен. – Дайте мне пять секунд, чтобы я сбросил «униформу», – и я уже здесь.

Он смеется, приподнимая белую тобу[21] и взбегает через две ступеньки наверх.

Все довольны, что расходиться не нужно, снова рассаживаются, но разговаривают вполголоса.

– Привет, Марыся! – только что прибывшая Дарья подбегает к сестре и крепко прижимается к ней. – Этот чертов экзамен был страшно трудным и тянулся до бесконечности.

Девушка в школьной форме выглядит как ребенок из начальной школы.

– Зато у тебя день полон впечатлений! – говорит она, ожидая рассказа.

Однако сестра молчит, размышляя, что же это за дело, не терпящее отлагательств, Хамид должен был именно сегодня уладить.

– Дорогие гости, – мгновенно посвежевший и переодетый, улыбающийся от уха до уха хозяин спускается по лестнице в сером элегантном костюме и голубой рубашке.

– Сегодня у нас большой праздник, что-то вроде вашего крещения. Я все же хотел бы, чтобы этот день стал еще более памятным, особенно для моей жены.

Он присаживается на поручень кресла и берет Марысю за руку.

– Мне удалось кое-что закончить. То, что мы начали еще перед твоим отъездом в Ливию, – обращается он к Марысе. – С гордостью хочу сообщить, что с сегодняшнего дня ты являешься полноправной гражданкой Саудовской Аравии.

Он вручает растерянной жене паспорт с золотым гербом.

– Ой! Спасибо!

Марыся в шоке открывает новехонький документ в зеленой обложке, с недоверием крутит головой.

– Браво!

Все гости радуются неискренне, на их лицах как-то не видно большого веселья. Быть саудовцем для европейцев или американцев – сомнительная привилегия и приятность.

– Ха, ха, ха! – надрывается польский консул.

У всех присутствующих захватывает дух от явного пренебрежения так много значащей для хозяев вещью.

– Что в этом смешного?

Хамид мечет искры из своих черных, как угли, глаз.

– Извини, может, это плохо выглядит, но не понимай превратно мое поведение. Сейчас я буду делать то же самое, горячий парень!

Вдруг он встает и тянется за папкой для бумаг.

– Не понимаю…

– Так запасись терпением.

Дипломат всовывает руку в сумку и вынимает красный портфель с белым орлом в короне и пачку бумаг.

– Дорогие друзья! – обращается он ко всем. – Я также хотел ознаменовать этот день. Чудом мне удалось ко времени довести до конца дело, которое длилось уже века, то есть с приезда Марыси в Саудовскую Аравию. Как и в предыдущем случае.

Он учтиво наклоняет голову в сторону Хамида.

– Ой!

Дорота уже знает, о чем речь, и довольно складывает ладони, прижимая их к груди.

– Дорогая Марыся, все твои бумаги нашлись, и я с удовольствием хотел бы тебе вручить польский паспорт, подтверждающий твое гражданство. Ты являешься также полькой, по рождению.

– Wallahi! – от неожиданности выкрикивает хозяйка, забирая из рук консула на этот раз документ в красной обложке.

– Но у меня также есть ливийское гражданство! А сколько можно иметь? – спрашивает она с забавным выражением лица.

Гости веселятся, обсуждая создавшуюся нетипичную ситуацию.

– Я слышал о двойном гражданстве, но может, ты создашь прецедент! Но лучше от какого-нибудь откажись, – уже по-польски шепотом заканчивает дипломат.

– Выброси этот чертов ливийский паспорт, Марыся! – просит мать. – Ни тебе, ни мне он счастья не принес.

– Ты права, – признается девушка. – Но уже не сегодня. Сделаем когда-нибудь гриль и сожжение документов!

В эту минуту кельнер открывает раздвигающиеся двери в столовую, и все проголодавшиеся участники приема быстро удаляются на ужин.

– Спасибо, любимый.

Марыся забрасывает мужу руки на шею и крепко к нему прижимается.

– Саудовское гражданство много для меня значит, еще больше потому, что ты его устроил.

Она выразительно смотрит Хамиду в глаза и целует его в колючую щетинистую щеку.

* * *

Марыся недолго ждала телефонного звонка от Ламии. Принцесса выжидает приличествующие два дня и с самого утра звонит на мобильный.

– Allah wa sahlan[22], – начинает она. – Не разбудила? Знаю, что молодые матери рано встают: кормление, пеленки и все такое прочее, поэтому позволила себе побеспокоить тебя чуть свет.

– Я, к сожалению, не кормлю, потому что нечем, поэтому отпадает ранний и ночной подъем. Но с десяти до двух вместе с моей няней занимаемся Надей. Потом папа Хамид, когда возвращается с работы, забавляется со своей доченькой.

– Идеальная семейка, – вздыхает принцесса.

От зависти у нее просто сереет лицо.

– А малая прекрасная. А что делаете вы с Доротой?

– Если не слишком жарко, то сидим в тени у бассейна. Там все же у нас единственное, самое лучшее место в запыленном, жарком Эр-Рияде.

– Я могу к вам присоединиться? – с мольбой спрашивает Ламия. – Сегодня мне абсолютно нечего делать, – признается она искренне.

– Конечно, конечно, – Марыся радуется, что будет в обществе почти ровесницы. Приходи как можно скорее.

– See you[23], – в голосе собеседницы слышится удовлетворение.

Ламия появляется уже после полудня с большой коробкой пирожных из самой лучшей в городе сирийской кондитерской, которая специализируется на французской выпечке.

– Уф, ну и жара! – измученная, она падает в кресло и стягивает с себя шелковую абаю, украшенную небольшой, аккуратной надписью «Dior». Она вышита мелкими бриллиантами, манжеты блестят от драгоценностей.

– Ты что-то говорила о бассейне? Бассейн в саду? Ты это придумала?

– Не беспокойся, – успокаивает гостью Дорота, целуя в обе щеки.

Женщины выходят через заднюю дверь террасы. В одну минуту их оглушает горячей волной. Невозможно вдохнуть, пересыхает горло и мгновенно кружится голова. Скорее всего, плюс пятьдесят, а влажность только пару процентов.

– Нет, нет, спасибо, любимая, только не предлагай мне посидеть во дворе в полдень! Я девушка благородных кровей из Эр-Рияда и в это время прячусь в самом темном углу дома, и то возле кондиционера.

Ламия хочет вернуться, но Марыся хватает ее за руку и указывает на расположенное у ограды просторное продолговатое строение, похожее на деревенскую беседку.

По саду через зеленый газон бежит много маленьких мощеных тропок. Одна, самая широкая, ведет к таинственному храму. С трудом они пробираются к месту. За ажурной деревянной стеной дома крытый бассейн с кристально чистой водой. Он небольшой, около двенадцати метров длиной и шести метров шириной. Выложен бело-голубой мозаикой, а дно в центре украшено фигуркой лазурного дельфинчика. В воде плавают надувные игрушки, матрасы, кресла. Вокруг на пластиковой зеленой траве пляжные топчаны, стулья и столики. На одном ждет запотевшая бутыль с саудовским шампанским и фруктовая тарталетка, приготовленная Доротой. Марыся отирает пот со лба.

– Может, все же, съедим в доме? – несмело предлагает Ламия, а приятельница, довольная собой, ехидно улыбается себе под нос.

Она подходит к розетке и что-то включает. Вдруг с крыши беседки, с больших кондиционеров начинает струиться холодный и влажный воздух, который охлаждает не только почти сварившихся людей, но и, если понадобится, весь Рияд.

– Вуаля, – разводит хозяйка руки.

– Я должна что-нибудь подобное сделать у себя, – восхищается принцесса. – Как я до этого до сих пор не додумалась! Ну, твой муж-архитектор и голова!

Нежась, она снимает длинное пляжное платье и складывает его на пластиковом топчане.

Через минуту кормилица-индуска приносит Надю, которая гулит. Прислуга Нона подает прохладительные напитки, пирожные и фрукты.

– Можно жить, а не умирать, правда? – начинает разговор Дорота.

Марыся прижимает дочь, которая реагирует на окружающий мир все активнее, несмело улыбается и поворачивает головку в сторону говорящих женщин или щебечущих птиц.

– Да, проживание в Саудовской Аравии имеет свои положительные стороны.

Ламия вытирает рот бумажной салфеткой.

– Комфорт, благосостояние, невообразимые удобства…

– К сожалению, не для всех, – прерывает ее Дорота. – Ведь здесь тоже есть бедняки. Их можно видеть на улицах, просящих милостыню на перекрестках и моющих машины на стоянках. И, конечно, прислуга, живущая в домах, напоминающих собачьи конуры. Они получают клети два на два без кондиционеров, в которых поместится только кровать, небольшой шкаф с телевизором с диагональю десять сантиметров, стул – все. Иногда у них еще есть собственный умывальник. Они работают за гроши, выполняя всю возможную домашнюю работу, начиная от извоза женщин, работы в саду, уборки и бог знает еще чего.

– Нищие – это преимущественно приезжие, не саудовцы, – спокойно поясняет принцесса.

– Чаще всего это выходцы из Йемена, которым у нас все равно лучше, чем у себя дома. А если речь идет о прислуге, то все зависит ведь от работодателя. Ни ваша, ни моя не могут жаловаться. Большую часть времени они ленятся и отирают углы. У каждого мобильный телефон, а у каждого второго – лэптоп. Не будем обобщать, – улыбается она с упреком. – Я тоже демократка, но не коммунистка.

– Я не то имела в виду… – поясняет полька, немного смущенно.

– Я не собираюсь, госпожа Дорота, делиться своим имуществом во имя какой-то там справедливости с необразованными неряхами, – искренне признается Ламия. – Я уже и так вынуждена это делать. Речь о моем двоюродном брате, который присматривает за мной, взрослой женщиной, а фактически использует меня и мое богатство и прекрасно себя чувствует.

– Сочувствую. Это страшный обычай – приставлять к женщине махрама. В голове не укладывается. Понимаю, что ребенок должен иметь опекуна, но совершеннолетний человек?

– Не человек, моя дорогая. Женщина – это худшая часть человечества, – принцесса тяжело вздыхает. – Можно не обращать внимания на этот запрет, но часто это очень опасно. За свободу можно заплатить головой!

– Ой, давайте оставим эту тему! – выкрикивает Дорота. – Прыгаем в бассейн?! – предлагает она, и сама показывает пример. – Какая чудесная прохладная вода!

Закрыв глаза, она получает удовольствие от купания.

Через пару часов плескания и дурачества уставшим женщинам надоедает купаться. У них кожа как размокшая губка. Они вылезают из воды и намазывают себя увлажняющими кремами. Надя спит на руках Марыси, и молодая мать передает ее кормилице, чтобы та позаботилась о ребенке.

– Откуда ты знаешь Хамида? – начинает Марыся, стараясь вытянуть из принцессы то, чего не знает сама. Вопрос о связи этой женщины с ее мужем давно ее волнует.

– Ой, сто лет знаю! Мы были тогда еще очень сопливыми, – дает Ламия ничего не значащий ответ.

– Я не много знаю о его близких, только то, что он мне рассказывал, – Марыся отдает себе отчет, что должна сделать первый шаг.

– Говори, говори. Мы охотно послушаем, – уговаривают ее женщины.

– А я тебе подброшу какие-то неизвестные факты, – шутит заинтригованная подруга.

– История необычная, но очень грустная, – начинает молодая мама.

Женщины удобно усаживаются на мягких матрасах, устилающих кресла, и потягивают сквозь зубы холодное саудовское шампанское.

– Его семья была более современная и открытая миру, чем многие в этом регионе. У его отца была только одна, любимая жена, не саудовка, а йеменка. Это образованная женщина, училась в Америке. Она благодаря способностям еще девушкой получила правительственную стипендию. Там они и познакомились. Когда они приехали сюда, мать работала и, можно сказать, сделала профессиональную карьеру. Отец Хамида умер в одну минуту в возрасте пятидесяти семи лет от сердечного приступа. Оставил своих близких в полном шоке и растерянности.

– Когда Хамид приехал на похороны, он только промелькнул в поле моего зрения, – вмешивается Ламия. – И сразу же после церемонии снова выехал за границу.

– Тем временем его младшая сестра Амира была тогда в очень опасном возрасте, в периоде бунта, сумасшествия шестнадцати- или семнадцатилетнего подростка. Хамид закончил учебу в Штатах, да? – продолжает Марыся, интересуясь комментариями принцессы.

«Может, наконец, узнаю всю правду, а не только ее версии, подвергавшиеся цензуре мужа», – думает она хитро.

– Да, признаю, что мы обе давали тогда жару, – озорно смеется Ламия.

– Ходили вместе в «Манарат», саудовскую школу для девочек. Но после того как нас в очередной раз застукали за курением сигарет в туалете, нас там не захотели больше видеть.

Она забавно разводит руками в стороны и поднимает плечи, как невинный младенец.

– Тогда мать Амиры решила, что отошлет ее в более современную, менее консервативную, к тому же высокого уровня, международную школу. Это до сегодняшнего дня прекрасная стартовая площадка для детей иностранцев и богатых саудовцев. Туда ходят и княжеские дети, но преимущественно те, которых ни в какую другую школу уже не принимают.

– Моя младшая дочь Дарья тоже там учится и, разумеется, рассказывает о пресыщенных саудовских княжеских детях, – включается в разговор Дорота. – У них просто слишком много денег.

– Они мало учатся, соблазны в доме, – грустно подтверждает принцесса. – Что ж, мне не дался так легко переход в школу, в которой учатся также немусульмане, к тому же девочки вместе с мальчиками. Мой двоюродный брат уже тогда был очень религиозен и совершено не хотел соглашаться. Но я его шантажировала, и мне это удалось, – улыбается она, но не выглядит веселой.

– А как ты его шантажировала? – не выдерживает любопытная Марыся.

– Это такой противный тип, что не хочется о нем вспоминать! – кривится Ламия. – Пожалуй, после мамочки или папочки наиболее религиозный из всех мутавв в Мадаин-Салех.

– Он из Мадаин-Салех? Я там была!

Хозяйка просто подскакивает в кресле.

– Красивое место, но на страшном безлюдье.

– Может, и красивое, но для осмотра, а не для жизни в нем, – поясняет Ламия. – Скажу вам, что у каждой семейки есть какие-то маленькие тайны. У моей тоже.

Она набирает воздуха и задумывается на минуту. Решает все же продолжить.

– Сестра моего отца натворила чертовски много всего, и верховный шейх Эр-Рияда проклял ее. Мой папа, как ближайший ее родственник-мужчина, должен был ее казнить, но не смог убить сестру, потому что был чрезвычайно добрым, как голубь, человеком. Но она должна была исчезнуть, и он придумал другое наказание. Не знаю, пожалуй, худшее, потому что очень длительное, до самой смерти. Он выдал ее замуж за ортодоксального мусульманина из небольшого местечка, тот взял принцессу без раздумий и излишних вопросов, но запер ее в доме на остаток дней. Со дня прибытия в Мадаин-Салех, двадцать один год, она не покидала дома. До самой смерти была взаперти, за высокой, в три метра, стеной, – тяжело вздыхает она, так как чувствует женскую солидарность с пленницей.

– А что же она сделала? – не смущаясь, обо всем расспрашивает Дорота.

– Влюбилась в американца, немусульманина. Сношались, как кролики. Еще хотела с ним сбежать. За такую провинность даже в нашей семье – смертная казнь. Парня вообще зарезали, а ей удалось избежать смерти.

– Твой махрам – это ее сын? – хочет убедиться Марыся, а Ламия молча кивает.

– Почему ты в качестве опекуна получила какого-то парня из деревни?

– Так никого другого не осталось на складе, – шутит девушка. – Кроме того, может, думали, что он на меня повлияет положительно и наставит на правую ваххабитскую стезю. Но Абдалла ни о чем другом не мечтал и не мечтает, кроме как отомстить за свою мать. Долгие годы он был моим палачом. И, чем больше он меня преследовал, тем больше я сходила с ума и делала наперекор ему, традициям и религии. Когда я меняла школу, я воспользовалась тем, что он поступал как извращенец, и шантажировала его. Если он не позволит мне перейти в ту школу, в которую я хочу, то я пойду к главному в школе мутавв, в которой он тогда учился, или к моему дедушке и расскажу, что он вытворяет со мной в доме при закрытых дверях и опущенных жалюзи.

– А что? – Марыся, не подумав, тянет принцессу за язык.

– Ты не хотела бы знать.

Ламия бледнеет, крутится в кресле и презрительно кривит губы.

– Тогда он испугался не на шутку, женился и отцепился от меня. Однако он притянул к себе в мой дворец женушку из деревни вместе со всей ее родней. Он культивирует хорошие традиции, которые вынес из дома. Это значит, что его жена со времени приезда в Эр-Рияд носа из-за забора не высовывает.

Дорота задумывается над этим рассказом. «Неужели Ламия также подверглась сексуальным преследованиям, как бедная Самира, сестра Ахмеда? Эту преследовал двоюродный брат, ту – родной?! Или так во всех арабских домах?» – думает она и не хочет в это верить.

– Вернемся к истории семьи Хамида, может, еще что-нибудь интересное подбросишь?

Марыся обращается к саудовской подруге, искренность которой расположила ее к себе.

– Я даже не знала, что ты с Амирой ходила в одну школу.

Марысю удивляет замалчивание и ужасная информация, которую пересказывал ее муж.

– Что же было дальше?

Марыся возвращается к тому, на чем остановилась.

– Когда Хамид после двух лет вернулся, чтобы заняться долей отца в семейной фирме, его сестричка была по уши в веселой компании и прекрасно развлекалась. Девка вляпалась в ваше княжеское общество, где всегда полно денег. Подростки швыряют их направо и налево. Все получают ежемесячно десять тысяч долларов карманных денег? – прямо спрашивает Марыся ни с того ни с сего.

– Что ж… – делает Ламия невинное лицо. – Если у кого-то есть голова на плечах, он их инвестирует, и у него еще и прибыль будет. Он может иметь даже больше.

– Самый порядочный человек сойдет с ума от таких денег, не то что подросток, – комментирует Дорота. – У друга Дарьи, шестнадцатилетнего, пять автомобилей. Невообразимо! А когда он какой-нибудь разобьет, то сразу же покупает себе новый.

– Богатство может испортить характер. – Ламия признает, что Дорота права. – Но не только знатным, но также обычным богачам, – делает вывод она. – Я в то время была лучшей подругой Амиры, а ее мать считала меня дьяволом во плоти. Но она не справлялась с дочкой, не имела ни малейшего влияния на ее поступки и, пожалуй, была также отчасти виновата. Вы так не считаете?

– А что на это Хамид? Не вмешивался в ваши развлечения? Не пробовал вас остановить? – зондирует почву Марыся, напряженно ожидая дальнейших подробностей.

Она чувствует, что сегодня выявится много такого, чего от мужа она никогда не слышала.

– Ты что, шутишь?! – выкрикивает принцесса. – Он участвовал в каждой выходке, придумывал самые глупые из возможных вещей, у него были самые неожиданные идеи!

Она смеется, вспоминая юношеские выходки, и от стыда закрывает лицо.

– Вот были времена! – у нее на глазах даже слезы появляются. – Пожалуй, самые счастливые в моей жизни.

Она умолкает, глубоко задумавшись. В тишине Дорота с Ламией закуривают, а Марыся подливает всем холодный напиток.

– Однажды, когда Хамид вернулся из путешествия в Лондон, где он, как всегда, жил в апартаментах дяди возде Гайд-парка, я ждала его в аэропорту в моем красном «Шевроле Камаро». Я разогревала мотор и крепко сжимала руль. Твой супруг в те года был совершенно сумасшедшим и очень невоспитанным парнем. Он прихватил и ввез в Саудовскую Аравию две черные бутылки виски «Джек Дениелс». Одна была уже до половины выпита.

Марыся с недоверием крутит головой.

– Вскочил в машину, предложил мне. Я сделала большой глоток. А потом он отодвинул крышу, высунулся из машины, кричал, размахивая открытой бутылкой. А я дала по газам и, скользя, как на коньках, мы выехали со стоянки. Все присутствующие там люди встали как вкопанные. Что за черт, это же нарушение закона[24]! Однако когда увидели мой регистрационный номер 2, то уже знали, с кем имеют дело.

– А как закончилось это приключение с алкоголем? Сцапали вас?

– Что ты? Кто? Машины с княжескими номерами не трогают.

– Маленькая наивная сестричка Хамида, наверное, в тебя была влюблена? – Марыся решает идти к цели. – А ее брат?

– Ревнивая женушка? – шутит Ламия. – Что ж, мы встречались…

Говоря это, она пустым взглядом смотрит в пространство.

– Не буду скрывать. Но прошло, минуло… – подводит она итог.

Марыся вздыхает, хоть это ее и не шокирует. Она догадывалась о подобном, но ей очень досадно. «Какая же я глупая! – говорит она мысленно. – Это происходило, когда он меня еще не знал! А чего стою я? В моей жизни Рашид появился, когда я уже была замужем! Я порядочная идиотка!» – укоряет она себя.

– Мы слышали, что ты страшно нравилась Амире, она смотрелась в тебя, как в зеркало, и старалась во всем подражать, – прерывает Дорота неловкое молчание. – Так рассказывал Хамид.

– Мои дорогие! Ведь я тоже была глупым подростком! Я ровесница Амиры, – сообщает принцесса.

Она разочарована их сердечным отношением к незнакомой им девушке, а критичным – к ней самой. Она чувствует это по голосам спорящих. «Снова я самая плохая. Почему люди так строги ко мне, хотя вообще меня не знают? Не имеют понятия, что я чувствую и чего хочу», – приходит она к выводу и опускает голову.

– Я думала, что ты старше, – оправдывается в смущении полька. – Извини. До сих пор ты нам рассказывала, что вы ходили вместе в школу, но ведь разное бывает. В одном классе не обязательно учатся ровесники.

– У этой маленькой избалованной соплячки был нормальный дом и семья, которых я уже в таком молодом возрасте была лишена! – взрывается Ламия. – У нее была поддержка матери, брата, дядьев, теток… Если бы ее мамочка попробовала с ней поговорить, достучаться до нее, наверняка иначе сложились бы их судьбы. А она держала ее в строгом повиновении! Бывало, что даже колотила ее, плевала на нее, обзывала, поэтому нечего удивляться, что девушка сбегала и хотела быть с чужими людьми.

Ламия нервничает.

– А у Хамида уже с ранней юности были проблемы с нервами, – добавляет она мимоходом. – Вы, конечно, знаете об инциденте с прислугой? Похвастался вам?

В ответ на их неодобрение она издевается.

– Пилил ее каждую ночь, а однажды, когда взбесился, прибил.

– Что ты говоришь?! – возмущается Марыся. – Он говорил, что ее избил!

В возбуждении она старается прояснить недоразумение.

Дорота от удивления вытаращила глаза. О хорошеньких вещах она узнает! А она так полюбила этого парня! «Все-таки все арабы одинаковы!» – разочарованно приходит она к выводу.

– Здравствуйте! Об этом шумели в прессе, но, конечно, все замяли. Наверное, кто-то из бен Ладенов заплатил семье филиппинки пятьдесят тысяч риалов возмещения.

– Не могу поверить!

Об этом Марыся точно не хотела знать.

– Это ужасно! Не может быть, чтобы мой муж кого-то убил! Да еще женщину!

Сердце у нее дрожит от волнения.

– Можешь не верить! Может, это сплетня?

Ламия сдерживается, сообразив, что слишком много рассказала. «Даже если эта adżnabija[25] ушла бы от Хамида, ведь он все равно ко мне бы не вернулся. Никакого шанса!» Принцесса отдает себе в этом отчет, как и в том, что очень его любила. «А может, по-прежнему люблю?» – спрашивает она сама себя и чувствует, как румянец заливает щеки.

– Возвращаясь к Амире. У нее были неплохие идеи, свои собственные, а не взятые у кого-то или подсунутые мной.

Сентиментальное настроение Ламии улетучивается: она хочет как можно быстрее выбросить все эти воспоминания из головы. Она сама не знает, почему дала себя разговорить. «Эта молодая ливийка хотела добыть как можно больше информации о муже, – осознает она теперь. – О нем не скажу больше ни слова, уже ничего больше не узнаешь, корова!»

Она говорит себе это, а в действительности расплывается в сладкой улыбке.

– Конечно, старались доказать себе, которая из нас лучше в самом плохом, – холодно произносит она. – После одной пьянки поехали дрифтовать по городу. Но для Амиры даже этого было мало, и ей пришла в голову идея супер. Мы поехали на автостраду, ведущую в аэропорт, и там начали гонки. Подговорила меня, чтобы я дала ей свою машину, более быструю и большую. В этом была моя ошибка. Соплячка не была настолько опытным водителем, или ей не повезло. Было большое столкновение, в котором пять машин разбилось, три задеты, остальные быстро смотались. Среди них геройский и заботливый Хамид.

Она презрительно посмеивается себе под нос. Слушательницы в замешательстве, как будто тоже виноваты, и опускают головы.

– Четверо из наших парней, семнадцати- и восемнадцатилетних, погибли на месте, а около десяти были тяжело ранены. У меня по вине моей маленькой подруги треснула почка и отрезана стопа.

– Что? Как это? – обе слушательницы смотрят на ноги Ламии в шоке.

– Ведь у тебя нет протеза, – не подумав, говорит Дорота.

– Живем в Саудовской Аравии, вы, конечно, сами знаете, на каком уровне тут медицинское обслуживание. Стопу мне стеклом срезало, как бритвой. Упаковали ее в мешочек, а потом пришили.

Она весело поднимает браслет, который носит на щиколотке. И глазам пораженных женщин предстает почти невидимый искусный шов.

– Неплохо, – признает Марыся. – К сожалению, с Амирой ничего не смогли сделать.

– Она выглядела вполне неплохо, только руку сломала. Я уже этого не видела.

Принцесса становится грустной.

– Знаю от других, что в больнице оказались, однако, что у нее обширное внутреннее кровотечение. Моя сумасшедшая подруга находилась без сознания целые сутки. Ее мать чуть не умерла от отчаяния, видя боль и мучения дочери. Может, именно тогда она поняла, что сама не без греха. Она даже не пробовала протянуть ей руку, чтобы помочь выйти из депрессии после смерти любимого отца. Наверное, перед смертью Амира пришла в себя на минуту и сразу же ушла на тот свет. Позже умерла и ее мать. Это мне рассказывали, так как я тогда тоже боролась за жизнь и не знаю, каким чудом мне удалось выкарабкаться.

Ламия вздыхает и закуривает следующую сигарету. У нее дрожат руки, видно, что она по-прежнему очень сильно переживает свою шальную молодость и смерть подруги.

– Расскажу тебе, что мать Хамида не умерла своей смертью, а совершила самоубийство, – признается Марыся. – Хамид не мог себе простить, что оставил ее одну и, видно, недостаточно поддержал. В течение буквально пары лет он потерял всю свою семью.

Она заканчивает фразу и замыкается в себе. С нее достаточно копания в семейной грязи.

– Не мог себе также простить… – говорит дрожащим, сдавленным голосом Ламия, встает и поворачивается к женщинам спиной, – что оставил сестру и, как заяц, сбежал с места происшествия.

Она вытирает платочком глаза и размазывает тушь по лицу.

– А меня возненавидел за все. За смерть своих любимых женщин, за наши выходки в молодости и даже за то, что я его любила, – признается она и бросается бегом к дому. Марыся и Дорота слышат только ее рыдания.

– Короткие, изувеченные судьбы, – вздыхает дочь. – Одна история, рассказанная двумя разными людьми, и звучит по-разному.

– Ламия не такая уж и злая, – говорит мать. – Это страшно одинокая, потерянная и развращенная системой и деньгами девушка. Мне ее жаль и только. Ты не держишь на нее зла за то, что она встречалась с твоим мужем?

– Что ты? – слишком громко возражает Марыся. – Это прошлое!

– И далекое, – прибавляет Дорота. – Давнее прошлое.

Принцесса возвращается с опухшими глазами и красным носом.

– Знаете что? Я уже буду собираться. Вот это мы сегодня посплетничали! – жалко улыбается она.

– О нет! Сейчас я тебя не выпущу!

Хозяйка осторожно подталкивает ее к креслу.

– Говорим только о трагедиях, все мы прибиты. Я не позволю тебе в таком настроении выйти из моего дома, никогда! – она решительно крутит головой. – Расскажи, что ты сейчас делаешь, в чем твоя княжеская жизнь?

Марыся находит прекрасную тему для легкой беседы.

– Приоткрой нам, обычным женщинам, уголок дворцовых тайн. Повеселимся немного.

– Ха!

Ламия глубоко вздыхает и кажется довольной тем, что ее задержали.

– Я должна представлять мой род. Это значит показываться в публичных местах. Преимущественно хожу по детским больницам, потому что у меня есть подход к детям, они мне нравятся. Каждый день сижу то в одной, то в другой клинике по два, и даже три часа. Кроме того участвую в разного рода ужинах или женских посиделках, открываю выставки и показы… и так таскаюсь без толку. Единственное, что действительно доставляет мне радость и удовлетворение, – это помощь детям. Я хотела бы большего, – сообщает она.

Хозяйки верят каждому ее слову.

– Я уже столько лет ношусь с идеей основания собственной благотворительной организации, помогающей детям и женщинам в регионе. Столько плохого у нас происходит, столько обиженных! Вы не имеете понятия, какие трагедии разыгрываются в арабских, а особенно в саудовских домах! – признается Ламия, наблюдая за реакцией собеседниц. – Большинство этих драм никогда не увидит дневного света. Все скрыто за высокими заборами.

– Ламия, мне этого не нужно рассказывать, – взрывается Дорота. – У меня был муж-араб. Он похитил моих дочерей, а что со мной вытворял, даже не хочу вспоминать. Организация, помогающая девушкам в этой арабской стране, не для одной была бы избавлением.

– Можно было бы им помочь финансово.

Марыся понимающе смотрит на мать.

– Но в такой организации самое главное, необходимое – это юрист, – говорит Марыся. – Только такой человек мог бы вырвать потерпевших женщин из лап местного традиционного закона.

– Несмотря на бурные приключения времен моей молодости, после смерти Амиры я опомнилась и полностью посвятила себя науке. Поэтому изучила международное право в Сорбонне, а потом специализировалась на мусульманском. Никакой мутавва, никакой шейх мне нипочем!

Ламия задорно упирает руки в бока.

– Серьезно? Так, может, мы бы сделали что-то вместе? – несмело предлагает Марыся. – Что ты на это скажешь? У меня, правда, еще нет высшего образования, но английский я знаю как собственный язык и с октября начинаю изучать медицину.

Дорота впервые об этом слышит и удивленно смотрит на дочь с любовью и одобрением.

– Не знаю, могут ли иностранцы у нас основывать такие организации. Уточню.

Ламия видит банальное препятствие, стоящее на дороге реализации ее далеко идущих планов.

– Дорогая! У меня есть саудовский паспорт, и я полноправная жительница этой чудесной страны! – Молодая девушка просто скачет, а Ламия срывается и хватает ее за руку.

– Так у нас есть наша организация!

Принцесса тискает Марысю.

– Ты точно этого хочешь?

– Да, конечно!

– А что с деньгами? Должен быть основной капитал.

– У меня есть, никаких проблем.

– Так по сколько положим? – зондирует она почву.

– По полмиллиона?

– А не слишком мало? – в глазах принцессы появляется блеск, но в возбуждении Марыся этого не замечает.

– Думаешь, что по полмиллиона долларов будет мало? – беспокоится она.

– Ну, нет, если долларов, то окей.

Ламия похлопывает по спине свою новую партнершу.

– Какое название мы дадим нашей фирме?

– «Айша», как звали эмансипированную и любимую жену пророка Мухаммеда, – подсказывает Дорота. – Хорошо или нет? – Она начинает колебаться. – Эх, в общем, каждая вторая подобная организация носит такое название, – разочаровавшись, она теряет интерес к собственной идее.

– Так, может, «Саудовская Айша», что вы на это скажете?

– Звучит неплохо, – после минутного размышления соглашается княгиня.

– Мои поздравления, девушки!

Дорота нежно улыбается дочери.

– Желаю вам успеха. Вам нужно осуществить очень важную и ответственную миссию. Когда начнете?

– Если хочешь, то я могу подготовить все необходимые для основания организации документы. Если начнем после лета, это будет очень хорошо.

– Прекрасно! Идеальное время!

Марыся радуется, как ребенок.

– Летом и так жизнь в Саудовской Аравии замирает, а осенью все снова пробуждается. Супер! Исполняется моя мечта! Я буду помогать людям!

От счастья Марыся подпрыгивает на месте, а Ламия думает, когда же она сама утратила такую же стихийность и радость жизни. Сейчас ей доставляют удовольствие совсем другие вещи.