Читать книгу Я твой Ангел - Таша Истомахина - Страница 2

Прошлое – это как будто «не про меня». Реальной я ощущаю себя только в настоящем, а то, что со мной происходило раньше – могла ли я, нынешняя, всё это сотворить?

Первая версия меня – шести лет. Тогда я начала относить себя к человекам. Да, конечно, есть воспоминания и о более ранних годах, но на тех картинках я какая-то бесплотная, а во дворе на бульваре Звездолётчиков у меня есть не только руки-ноги, но и коричневое клетчатое пальто, шапка-шлем неопределенного оттенка и мысли в голове. У меня даже есть дом и родственники. Я разглядываю худую смуглую девочку, с которой мне только что велели дружить. Она выше меня на целую голову, у неё непривычная внешность и совершенно немыслимое имя. До этого момента я не подозревала о существовании необыкновенных имен. Позади меня новая пятиэтажка, впереди – такие же новые дома образуют квадрат двора. Наверно весна, потому что травы нет, но красная земля сухая и очень тепло. Солнца столько, что серые дома кажутся белыми, а деревьев нет совсем, видимо не успели посадить. Я очень хорошо сделанная, детально проработанная, вдруг образовавшаяся ниоткуда, сразу шести лет от роду, с кучей мыслей в голове. Я себе нравлюсь. Девчонка тоже ничего, тем более велено дружить. С тех пор я и живу на этой планете.

Так, постепенно в моей памяти собралась целая галерея различных версий меня. Я начала этого года отличаюсь от меня же нынешней. Те события, о которых собираюсь написать, произошли в течение десяти месяцев, но перевернули всю мою жизнь – я теперь другой человек.

События принадлежат храбрым

Сначала мне показалось, что я пришла не по адресу. Офис нанимателей больше походил на почтовое отделение, чем на контору рекрутинга. Такие же плакаты на стенах, высокие стойки, из-за которых почти не видно собеседника, несколько рабочих мест закрыто, а у остальных мается в очереди с десяток соискателей. Я заняла очередь за полным мужчиной в клетчатой рубашке и начала заполнять бланк заявления своими анкетными данными. Пока запихивала в узенькие строчки всю свою жизнь, подошла моя очередь. Женщина за стойкой молча взяла анкету и буквально за пару секунд исчеркала бланк вдоль и поперек красными чернилами. У неё была очень тонкая шея и неврастенический цвет румянца. Не глядя, она резко бросила в мою сторону несколько слов:

– Надо заполнять все поля. Я сама должна угадать, по какой вы вакансии?

– Извините. Я по объявлению. Думала, что тут все подписываются на «Нумератора».

Моя собеседница походила на птичку, подумала я в тот момент, когда она вскинула на меня свои испуганные, круглые, немигающие глаза. Румянец схлынул с бледных щёк, а потом снова набежал ещё ярче, только как-то неровно, пятнами.

– Зачем вы встали в мою очередь?!

В её голосе было столько паники, что я невольно и сама сделала шаг назад, как это сделала вся очередь за мной в тот миг, как было произнесено слово «Нумератор».

– Вам не сюда! Никогда не стойте в моей очереди!

На последнее слово ей почти не хватило дыхания.

Стандартный молодой человек в черной униформе взял мою анкету со стойки одной рукой, меня под локоть другой и недовольно прокомментировал:

– Приходят наниматься, а сами даже читать не умеют. Написано же, и крупными, причем, буквами!

Он отпустил мой локоть так умело, слегка подтолкнув вперед, что я оказалась прямо перед дверью с табличкой «Регистрация Нумераторов». Буквы и в самом деле были крупные. Как-то было неловко было чувствовать себя причиной волнения в тихом офисе, тем более, что на сонную очередь, словно волна набежала, сбив отдельно стоящих до этого людей в недоброжелательную толпу.

Дверь отворилась, и я попала в маленький кабинет, отделанный темными деревянными панелями. Римские шторы из плотной холстины были задернуты, зато включена настольная лампа. Её фаянсовый абажур почти не пропускал свет, образуя только два ярких круга: один на столе, другой, поменьше, на потолке. Я не разглядела человека, который взял мою анкету у охранника, потому что не задержалась в этом кабинете. Так же решительно, как и в первый раз меня втолкнули в следующее помещение, и в этот момент я начала беспокоиться.

Стол, стул, зеркало на стене. Десять минут, двадцать… Устроюсь дворничихой, из- за свежего воздуха и дозированной физической нагрузки. Посуду мыть не пойду. Хорошо ещё почту разносить, но сумки тяжелые. Сорок минут… Выйду отсюда и начну ценить маленькие радости жизни. Мороженое точно куплю. Надо было сначала у знакомых поспрашивать про работу. Стул жесткий, подожду ещё минуту и встану.

– Добрый день!

Передо мной появился бумажный стаканчик то ли со светлым кофе, то ли с темным какао. В меру горячий напиток дал мне возможность исподволь разглядеть моего собеседника. Милый, светловолосый мужчина средних лет. На щеках много мимических морщинок от частых улыбок, а на лбу – от тяжелых мыслей. Глаза небольшие, но это тоже преимущество: ум и проницательность словно прикрыты веками и выгоревшими ресницами. Кудряшки на висках, ухоженные руки.

– Примите искренние извинения за задержку. К нам нечасто обращаются по данной вакансии. Как я могу к вам обращаться?

– Можно просто по имени.

– Для вас я – Куратор. Давайте уточним, во избежание недоразумений: вы пришли к нам устраиваться на работу…

– Нумератором. – Вы представляете, чем они занимаются?

– Мне сказали, что надо ходить по домам и вести списки тех, кто… пропал, исчез.

– Кто вам сказал?

Я промотала в голове все определения, что пришли мне в голову при виде Куратора. Кажется, первое было: «милый». Теперь я бы это слово никогда не употребила, глядя на человека, сидящего передо мной. Теперь я увидела не морщинки вокруг глаз, а жесткие складки вокруг губ, не завитки светлых волос, а застегнутую на все пуговицы накрахмаленную рубашку. Похоже, я здорово во что-то вляпалась.

Я, может быть, и ответила на вопрос, если бы знала ответ. Никто никогда напрямую не говорил мне о Нумераторах. О них не говорят. Их не любят. Я знала о них по отрывкам разговоров в трамваях, из шепота детей, рассказывающих друг другу городские легенды, из кратких заметок в газетной хронике: «Нумератор округа выявил 18 случаев, из них ни одного не принято к расследованию ввиду отсутствия заявлений родственников пропавших».

Ещё я знала, что это государственная должность с приличной зарплатой, причем на этих людях государство много не теряет, потому что Нумераторы тоже рано или поздно исчезают. В Ландракаре только одна ставка по этой должности на целый округ, и та вакантная уже пару лет. А ещё я слышала (и уж точно в это не верю), что рядом с Нумераторами иногда видят Драконов, как и рядом с теми, кого они исчисляют.

Куратор терпеливо ждал. Я попробовала «включить дурочку», однако на хлопанье ресницами и пожимание плечами, он никак не среагировал, поэтому пришлось отвечать:

откуда знаю – не знаю, слышала о Нумераторах с детства;

в семье был прецедент, пропала сестра 10 лет назад;

никто не записал её имя, сейчас уже не восстановить, но ведь все забывают имена и лица;

здоровье хорошее, ничем не болею; да, люблю путешествовать, в быту неприхотлива; у меня есть мотивация – мне работа нужна!

я умею решать конфликты, никогда не довожу до конфронтации; а причем тут «личное» – мне работа нужна!

ну, нет, про Драконов это полный бред, просто профессия обросла слухами;

ну, где мне ещё столько заплатят!

что тут сложного: ходи из дома в дом, как при переписи, с людьми разговаривай;

да, я знаю, что ландракарцы не любят говорить на эту тему;

сны?! я думала это тоже выдумки, как про Драконов;

я очень обучаема, прочитаю все инструкции, обещаю, что буду им следовать;

дайте мне, наконец, эту работу!!!

После допроса мы помолчали, потом Куратор вздохнул, посмотрел на меня неожиданно добро и озвучил решение:

– Ты дура, но совершеннолетняя дура. Просто не представляешь куда подписываешься – тебе ведь с Брежатыми придется общаться, а не только с ландракарцами. Давай договоримся: захочешь уйти с работы – просигналь. Инструкции соблюдай четко.

Он встал, одернул жилетку, поправил галстук, пригладил ладонью завиток, выпавший из челки, и тихонько добавил:

– Дура!

Город Затопша долго был для меня в призрачной категории существующих где-то на другом конце телефонного провода. Плотность он обретал только раз в два года, когда я навещала маму. И снова стал проявленным от неожиданного утреннего звонка.

Тогда я поняла, что при известии о смерти близкого человека люди в кино садятся на пол не для того, чтобы подчеркнуть трагичность момента. Я тоже села на пол. Просто сидя не нужно контролировать тело в тот момент, когда в тебя вмещается новая реальность взамен только что утерянной.

Тем днём, что стал первым в цепи последующих событий, мы с сестрой разбирали мамину жизнь. Она вся поместилась в двухкомнатной квартирке. Мы перебирали вещи, и, подержав каждую в руках, вспомнив все истории, что с ней связаны, клали в один из трех углов: в одном те вещи, что заберет сестра, в другом те, что отойдут мне, а в третьем, те, что должны уйти навсегда. Мне хотелось оставить почти всё: ручной росписи муравленные кувшины, хрустальные бокалы, нити разноцветного чешского бисера, елочные игрушки, старые детские книжки. Сложно было разбирать чужую жизнь, и постепенно я склонялась к мысли, что по возвращении домой, пересмотрю свои вещи и выброшу лишнее.

Старые черно-белые фотографии лежали вперемешку с красновато-коричневыми снимками восьмидесятых в коробке из-под обуви. Некоторые события мы вспомнили исключительно по одежде, в которую были одеты в тот момент. Так фото, где я в клетчатом пальто и шапке-шлеме оказалось прочно связано в моей памяти с днём переезда на бульвар Звездолётчиков и знакомством с Эммой.

Сестра же по другому снимку вспомнила, как в раннем детстве, когда они с родителями жили в Незатопленном Месте, ей подарили красивое красное платье, но не в горошек, как у всех, а в «звездочку». Это платье произвело на неё неизгладимое впечатление: «Я была в поселке Звездой!». И в этом новом платье, исключительно для «покрасоваться», она села на бак с водой, прикрытый полотенцем. Крышки под тряпицей не оказалась, и сестра провалилась в полную воды кадушку. Вытащила её мама, которая, на счастье, тоже была в этот момент на летней кухне.

А вот кузина Валя в зеленом пальто с каракулевым воротником. Печальная была история. Она начала раскачиваться в своем новом пальто на досках, брошенных в грязь, как мостики, чтобы можно было перейти через улицу. И плашмя упала в эту весеннюю распутицу.

Однажды сестра с другой нашей кузиной залезли в одну из штанин дядиАликовых брюк. Сначала было весело, но потом девчонки обессилили от смеха, прочно там застряли и начали реветь. Вынимал их из штанины сам дядя Алик.

На другой фотографии я в смешном клеенчатом плаще и такой же косынке, завязанной под подбородком. Комичность снимка была ещё и в том, что Эмма на две головы выше меня, хотя старше всего на год. Разница между мной и одной из моих лучших подруг состояла не только из роста и возраста. Мы с ней жили почти девять лет в одном доме – я на первом этаже, а она на третьем, и это были как две параллельные вселенные, которые соприкасались между собой только в одном месте – в детской комнате Эммы.

Я жила с мамой, работающей по сменам на заводе и сестрой, старше меня на целое поколение. Ходила в художественную школу, играла в дворовой компании, училась в классе, откуда вышли все бандиты нашего района. У Эммы были оба родителя, она не гуляла во дворе, изучала английский с репетитором, её одноклассники «рулили» в школе. Мы дружим с ней до сих пор.

Летом эта семья надолго уезжала из Затопши. Эмму оставляли у дедов в Пабереге, а её родители путешествовали. Подруга из своего привольного лета писала мне чудесные письма правильным круглым почерком. В этих летних посланиях было много подробностей о жизни самой Эммы, о наших секретах, о том, где сейчас её родители. В одном из писем подруга сетовала, что они так и не нашли дом Шерлока Холмса на Бейкер-Стрит в Лондоне, хотя она им строго-настрого наказывала сфотографироваться у дверей этого дома. Именно по этим письмам и её рассказам у меня сложился образ Пабереги, как утопающего в зелени городка, застроенного двухэтажными деревянными особняками на сонных улочках вдоль широкой реки.

В студенчестве Эмма жила в Питере, а я в Сиверске, мы редко переписывались и иногда виделись на каникулах. Прошло ещё несколько лет, и мы опять оказались очень близко: подруга и её мама перебрались в Паберег. Я познакомила их с Марьяной, которая, совершив определенный круг своей жизни, из Сиверска снова вернулась на «малую родину» в Паберег. Так и получилось, что мои лучшие подруги – детства и юности – обе живут в одном городе…

– Что делаешь? Может, поужинаем? – голос сестры напомнил, где я и почему.

– Письма Эммы читаю, которые она мне в детстве отправляла из своих путешествий. И архив мамы разбираю.

– Кашу сварим?

– Давай, – я потянулась по узкому коридору в крохотную кухоньку следом за Кирой. – Представь, нашла документ с описанием дома, в котором мама родилась за год до войны. Хороший был дом, пятистенный, записан на Филосопа Фомича и Арину Ефимовну.

– Прадеды? – спросила сестра, доставая кастрюлю из духового шкафа.

– Ага. Кстати, можно я возьму себе чугунную сковородку для блинов? – я передала Кире пакет с крупой из коробки, что стояла ближе ко мне. – Ты знала, что прадед наш был лесничим? Мама говорила, что у него из-за гангрены осталась только одна нога, и борода была до пояса. И у него было три сына от двух жен.

– Я, вообще, об этом первый раз слышу,… будем подсолнечным маслом кашу заправлять – другого нет,… а почему было две жены?

– Короче, от чего умер старший сын, я не знаю, а средний скончался от астмы. Их мать, Арина Ефимовна, к тому времени ослепла и от горя ушла следом.

– Ты какие-то печали рассказываешь. – Кира повернулась ко мне, продолжая помешивать кашу в кастрюльке. Та уже начинала горячо «плеваться», достигнув определенной стадии густоты.

– Такая тогда жизнь была. Но прадед, несмотря, что инвалид, женился второй раз на молодой женщине Коре. Она почему-то приехала работать в лесничество из Санкт-Петербурга. В 1919 у них родился сын Василий, наш дед, который в шестнадцать лет нашел себе невесту из соседней деревни, и они до войны успели нарожать четверых погодок. Мама была младшей.

Я разложила готовую кашу по тарелкам, капнув по центру каждой постного масла. Забрав еду с собой, мы вернулись в большую комнату. Кира забралась с ногами на диван, а я села напротив неё на крашенную табуреточку, в пол роста от обыкновенной.

– И откуда ты всё это знаешь?

– Так я много лет вела записи семейных хроник. Сначала заводила с мамой разговор о её детстве, выспрашивая все подробности, раз за разом задавала вопросы, а потом украдкой записывала их на клочках бумаги. За несколько лет я собрала почти все её воспоминания.

– Мы с ней никогда ни о чём таком не говорили.

– Она очень уставала от этих разговоров и всегда злилась под конец, что я её выспрашиваю.

Мы помолчали, а потом сестра вздохнула:

– С мамой было трудно.

Кира встала задернуть шторы, оттого, что в комнату начали врываться всполохи от паркующих свои машины соседей: сумерки делали свет фар тревожным.

– Я не знаю, бывает ли хорошей смерть, но я бы тоже хотела уйти мгновенно… я даже не знала, что сердце может просто разорваться…

Мы помолчали немного, думая каждая о своем, потом я поднялась.

– Помою посуду, и спать лягу. Сегодня больше не могу разбирать бумаги.

– А я почитаю ещё немного, – Кира убавила звук у радио, шептавшего что-то о культурном наследии, и поправила косой навесец на лампу, потерявшей в свое время абажур, отчего на стены зашли странные ажурные тени.

В тот же день как я подписалась на Нумератора, мне объяснили про Брежатых. Я подписала несколько документов о государственной тайне, последствиях её выбалтывания, пару бумаг по технике безопасности, а потом мне рассказали, чем конкретно я должна заниматься. Вежливо поздороваться – раз, узнать были ли исчезнувшие – два, спросить, снились ли им сны – три. И больше ни единого вопроса. Мне выдали кожаный планшет с блокнотом внутри, который был уже разлинован на три столбца. С обратной стороны несколько листков были подписаны: «сны». Да, сны записывать можно, но это редкий случай, когда родственники знают про сны, а тем более помнят их.

Для того чтобы контролировать мое общение с респондентами, первое время за мной будет присматривать отряд Брежатых «Стрепеты». Не для того, чтобы меня контролировать, а чтобы защищать. Как мне вести себя в той или иной ситуации, изложено в «Правилах поведения Нумератора». Этот толстенный справочник на трехстах станицах мне следовало изучить от корки до корки и сдать экзамен через три дня.

Я пыталась. Но разве можно быстро выучить топографию, географию, карты дорог, названия населенных пунктов, фамилии мэров, исторические справки, правила оказания первой помощи, юридические ссылки, номера телефонов, психологию общения, правила поведения при нападении людей и собак, шаги по антикризисному выходу из кризиса, способы втереться в доверие и уйти от встречных вопросов, а также все прочие, важные в моей нынешней профессии сведения.

Экзамен принимал Куратор. Он пил чай, пока я разглядывала тест из двадцати пяти вопросов с тремя вариантами каждый. Куратор выглядел иначе, чем в день собеседования, может быть потому, что верхние пуговицы его рубашки и жилета были расстегнуты. Всего две пуговицы, а перед тобой уже другой человек.

За три дня я успела прочитать 165 страниц справочника, остальные пролистала. Вопросы были самые разнообразные.

Вопрос первый. «У Вас создались натянутые отношения с коллегой. Допустим, что причины Вам не совсем ясны. Что Вы предпримете в первую очередь для того, чтобы устранить напряженность во взаимоотношениях:

– вызовете на откровенный разговор этого коллегу, чтобы выяснить причины натянутых отношений;

– разберетесь в своем поведении по отношению к коллеге;

– обратитесь к другим коллегам, которые хорошо его знают».…

…Вопрос девятый

«Когда на вас нападает собака, вы:

– ищете палку или другой предмет и начинаете обороняться;

– сохраняете спокойствие, пытаетесь не кричать, не смотреть в глаза собаке, не показывать страх или тревогу, не позволяете собаке находиться позади вас;

– убегаете и ищете убежище».…

…Вопрос двенадцатый.

«Драконы это:

– мифические существа;

– галлюцинации, проявление стресса;

– реально существующие формы жизни». ….

…Вопрос девятнадцатый.

«Округ Кологрис входит в состав Ландракара как:

– самостоятельная административная единица;

– зависимая административная единица;

– территориальное обозначение». … … Вопрос двадцать четвертый.

«Когда вы спите на новом, чужом месте:

– в том случае, если условия подходящие, сплю хорошо; – не сплю;

– в любом месте сплю беспробудно»

Галочки перед ответами я поставила там, где ответ мне нравился больше всего.

Просмотрев тест, Куратор поднял на меня свои чудесные голубые глаза и сурово спросил:

– Ты Справочник до какой страницы прочитала?

– До 301-ой, – соврала я. – Может, что-то не так запомнила?

У Куратора оказалась с собой стирательная резинка. Я поняла, почему мне дали карандаш, а не ручку, в тот момент, когда он стер несколько моих ответов и поставил галочки в других местах. Так я блестяще сдала экзамен на право быть государственным Нумератором округа.

Дома я внимательно разглядела жетон, дающий мне право войти в любой дом и задать вопрос любому человеку. На эмалированной поверхности совсем меленько был изображен герб Ландракара, под ним раскрытый блокнот, на страницах которого выбит номер 5528. Только сейчас, держа в руках заветный ключ от любой двери в этой стране, я почувствовала, что реально не хочу знать правду.

Звонок телефона зазвучал резче обычного. Мягкий мужской голос представился Михаэлем, попросил меня к телефону.

– Слушаю вас. – Ты получила жетон? – … Получила

– На автовокзале купи билет заранее, лучше на утренний рейс, к вечеру как раз будешь на месте. Выспишься, а с утра приступим к делу.

Голос был очень дружелюбный. Я сразу же прониклась безграничным доверием и расположением к говорящему, но на всякий случай уточнила:

– Вы меня ни с кем не путаете?

Трубка помолчала, потом слегка язвительно заметила

– Вот который раз он забывает предупредить о моем звонке! Челку свою белобрысую не забывает поправлять, а инструктаж грамотно провести не может!

– Со мной очень хорошо провели инструктаж.

– Ага, и забыли сказать имя напарника

Я сделала большие круглые глаза, хотя мой собеседник их не мог увидеть.

– Ты что серьезно думала, что тебя одну на работу выпустят? Похоже, ты Справочник от середины до конца не дочитала. В той части как раз написано, что первые дни нумератора сопровождает более опытный напарник.

– Я только про «Стрепетов» знаю.

– Ничего ты о них не знаешь! Я твой сопровождающий в округе Кологрис. Зовут меня Михаэль. Жду завтра на вокзале по прибытию автобуса. Остальное решим на месте.

Долгое время после того как телефон замолчал, я пребывала в растерянности из-за выпадения из зоны действия чудесного голоса моего напарника. В агентство решила не звонить, чтобы не признаваться Куратору, что я не прочитала вторую часть Справочника.

Я проснулась внезапно около четырех часов утра, полежала, не шевелясь, пытаясь вспомнить, где я и кто я. Было очень покойно, Кира спала в дальней комнате. Навязчивых мыслей из прошлого дня в голове не нашлось, впереди нас ждал бестревожный день, поэтому я собиралась снова уснуть, как услышала в тишине отчетливые шаги по кухне. Это был звук босых ног по линолеуму… звук маминых шагов.

От страха у меня перехватило дыхание, я замерла в ожидании – повторятся ли эти звуки, перейдут ли они из кухни в комнату? И действительно, кое-что началось: через пару минут, после того, как я услышала знакомые шаги, прямо в середине оконного проема возник четкий силуэт мужчины, который взбирался по оконной решетке в спальне. Я позвала Киру, с облегчением понимая, что есть с кем разделить свои страхи. Мы молча следили как силуэт, повисев на нашей решётке, уверенно двинулся в сторону балкона на втором этаже, потом послышался дребезжащий стук по стеклу, и молодой голос громко позвал:

– Серёга, ты проснешься, наконец!? Я ключи потерял. Открывай, давай.

Скрипнула балконная дверь, и следом в дом вернулась мирная тишина. Кира сходила на кухню попить воды, и на обратном пути заметила:

– Как ты чутко спишь! Мне же хоть из пушек пали.

– Можешь не верить, но меня о том, что парень полезет по окну, предупредила мама…

Утро застало нас в тех же хлопотах – разобрать, рассортировать, упаковать, а потом полдня исчезли в беготне по коммунальным службам. Весна уже вовсю плющила снег, но бледное солнце ещё не извело морозную сырость, поэтому мы завернули в магазин, чтобы погреться, а заодно купили сыр и хлеб. Дома с удовольствием попили чай, потом перебрали платяной шкаф, следом и книжный, отложив самые любимые книги. Остальные, перевязав ворсистой бечевкой, поделили на стопки, чтобы удобнее было выносить их на улицу. И только после ужина занялись каждая своим делом: сестра открыла ящик стола, где хранились её детские рисунки, вырезки из журналов про балет и открытки актеров кино. Я же решила, что надо пересмотреть домашний архив до последней бумажки, чтобы не везти лишнее в Сиверск.

Забилось ли моё сердце при виде той эпистолии, так сказать, в предчувствии грядущих перемен? Ничего подобного. Я лишь испытала жгучее любопытство человека, живо интересующегося прошлым своей семьи.

Но прежде чем откопать в груде бумаг пожелтевший листок с чуть видным тиснением по верхнему краю, я пересмотрела сотню вырезок из газет и квадратиков картона от коробок с кашами, исписанных круглым почерком мамы: телефоны, адреса, рецепты, записки о том, что купить, что сделать. К своей радости нашла в отдельном конверте чудесные открытки и фотографии из Чехии. Мамина подруга по переписке почти тридцать лет нечасто, но регулярно присылала нам новогодние поздравления, подписанные по-русски кругленьким почерком: она преподавала наш язык в школе. Два десятка фотографий – на выпускном вечере, с моряками на пароходе, на лыжах в горах, на курорте у моря, с дочкой и мужем в Праге – вся жизнь человека, которого мы ни разу не видели, но всегда считали частью нашей жизни.

Сначала я подумала, что это чешское письмо лежит среди глянцевых открыток. Потом засомневалась – мамина подруга свои короткие письма писала на листочках из школьных тетрадей. Я осторожно развернула сложенный вчетверо листок. Бумага была какая-то… обезвоженная, вся в мягких заломах, словно в морщинках. Тиснение по верхнему краю вилось цветочным орнаментом. Автор записки пользовался синими чернилами, но со временем они приобрели зеленоватый оттенок, где-то стерлись, а в одном месте, туда, куда упала капля воды – может, слеза? – вообще размылись. Письмо было датировано августом восемнадцатого года прошлого века, подписано Фимой.

«Дорогая сестра!

Я по-прежнему верю, что родственные связи значат для тебя столько же, что и для меня, поэтому прошу – верни, пожалуйста, мою коробку. Ты же знаешь, что вещи, которые в ней лежат, очень важны для меня. Кора, я ведь малое прошу… Не смотря ни на что, твоя Фима».

Перевернув листок, я нашла на оборотной стороне питерский адрес, с указанием улицы, номера дома и квартиры, ниже которых была приписка – «Конкордии, лично в руки». Похоже, у нашей прабабки Коры, второй жены Филосопа Фомича, была сестра Фима.

– Кира, ты не знаешь случайно от какого имени получается сокращенное Фима?

– Наверно от Серафимы.

Я стала мучительно вспоминать, упоминала ли мама в наших разговорах об этой женщине или нет. Она много рассказывала о нашей бабушке Марии, которая была почтальоном и страдала близорукостью оттого, что читала вслух на деревенских посиделках при свете лучины толстые романы Дюма. Накануне дня, когда с войны на её мужа пришла похоронка, со стены «сползло» огромное старинное зеркало и разбилось. Мария разносила почту круглый год, в любую погоду. Зимой, в мороз ходила в резиновых калошах на шерстяной носок. Чтобы не потеряться в метели она оставляла в сугробах ветки-разметки, а сугробы иногда были с человеческий рост. Между этими снежными стенами были нахожены узкие тропинки, и на такой тропе порой было не разминуться. Однажды, глухой зимней ночью ей встретился зверь. Встал на узкой дорожке и так блеснул желтыми фонариками глаз, что стало понятно: не собака, а волк. В сторону от него было не уйти – сугробы, одна дорога – потихоньку отступать назад, к развилке троп, где начиналась более широкая лошадиная колея. Мария начала отступать мелкими шажками, а сама уговаривает волка не трогать её, ведь дома дети мал-мала меньше. Так она пятилась и волку «зубы заговаривала». Зверь за ней шел до самой лошадиной колеи, а потом исчез.

Про Фиму я ничего из своей памяти не выудила, но внезапно вспомнила сон, который отчетливо и ясно приснился мне пару лет назад. Словно я после долгого отсутствия зашла в просторную профессорскую квартиру с множеством книжных стеллажей, заставленных пыльными томами и стопками научных журналов. В том сне я испытала чистую радость возвращения в место, где мне когда-то было хорошо.

Из этих размышлений меня вывела сестра, которая к тому времени залезла на стул, а с него на маленькую табуретку, чтобы достать вещи с антресоли. Я снизу показала Кире найденное мной письмо, но оно её не заинтересовало, поэтому ветхий листочек отправился к тем вещам, что я забирала себе.

Так, постепенно, день за днем, дом нашего детства пустел. Соседи охотно разбирали мелкую мебель, разную полезную утварь и стопки книг, что мы по вечерам выносили к кирпичной ограде, скрывающей мусорные баки. Потом приехал крытый фургон и увёз всё оставшееся в Сиверск. Так бесповоротно эта квартира в доме у подножья чаши холодного моря перешла в разряд наших личных призраков…

…Есть одно правило, которое я неукоснительно соблюдаю, чтобы избежать недоразумений: за несколько часов до окончания пути отправляю сообщение, что скоро буду дома, потому что у нас принято, что тот, кто оставался дома, делает две вещи – убирает квартиру и что-нибудь готовит, хотя бы жарит картошку. Принцип «мой ребенок мне не принадлежит, я лишь оберегаю его младые годы» позволил мне и моему почти взрослому сыну сделать наши отношения дружественными. С моей кошкой у меня тоже хорошие отношения, поэтому было обидно, когда Мотя укусила меня за ногу. Никогда раньше она себе этого не позволяла.

Сын рассмеялся:

– Тебя долго не было, Мотя волновалась. Часто сидела у двери и ждала, когда ты вернешься.

Хотя в комнатах чувствовалось запустение и легкая пыльная неприкаянность, я была счастлива возвращению домой. В электронной почте пару дней висело письмо от подруги: «вернешься, поговорим, дел много, некогда, пока». Налаживая скайп, я вспомнила, как мы разговаривали с ней пару лет назад. В те дни на слуху был грядущий переход в пятимерную реальность. Внезапно у меня с колонки соскользнула камера, а Марьяне на экране показалось, что моя комната встала с ног на голову вместе со мной и всем её содержимым, поэтому она закричала: «Эй, у вас там что, уже началось?!»

Сегодня же Маля была рассеяна, погружена в себя, и на простое «как дела?», ответила что, «как в сказке: чем дальше, тем страшней». Потому что на работе завал, дома завал, на выходных надо успеть в три места, а ещё внимания требуют новые знакомые, погода стоит хорошая для лыж, а дочка хочет в кино. На фоне такого количества новостей, моя затопшинская находка как-то поблёкла, и я не стала рассказывать Марьяне, что обнаружила в мамином архиве.

Где есть устремление, есть способ

Первый раз я увидела Михаэля посреди ночи, в сотнях километров от места, где я живу. Я ехала к нему почти десять часов, потом стояла на ветру в центре какого-то поселка, освещаемая единственным фонарем в округе. Тьма кругом была живая, кто-то подходил, предлагал помощь. Мне было лень достать куртку из рюкзака, я глубоко и медленно дышала, убеждая себя, что не мерзну и что это нормально: приехать на край света и ждать встречи с незнакомцем ближе к полуночи. Прочитала афиши: концерт пианистки, медитативный семинар, выставка космической графики. Михаэль не торопился

Он подошел близко, однако не переступил круг света. Вживую его голос, как и по телефону, был хороший: густой, доброжелательный, почти не колючий. Спросил что-то неважное, повел за собой в темноту. Ему было привычно идти по знакомой дороге, а я спотыкалась, потому что смотрела под ноги и обдумывала ответы: очень хотела понравиться. Михаэль не делал шаг короче, чтобы мне было удобно за ним поспевать:

– Я думал ты моложе.

– Да, многие ошибаются по телефону. Лет на десять. – Бывала здесь раньше? – Нет. – Опыт есть? – Нет. – Дай-ка я на тебя посмотрю. И он включил фонарь мне прямо в лицо.

– Очень красивая, – просто как факт сказал он, чуть наклонясь вперед и беззастенчиво меня разглядывая. – Я тебя по-другому представлял. У тебя раньше были напарники?

– Нет.

– И как оно?

– Как родной.

Он долго смеялся, но фонарь не выключил, а освещал им всю оставшуюся дорогу.

Вчера, накануне моего выхода из короткого отпуска, я решила честно исполнить свое намерение избавиться от тех документов, которые могли бы кого-нибудь смутить при прочтении. Я решила освободить свой дом от бумажного хлама.

Выбрасывала почти всё и нещадно. А потом нашла тетрадь, куда вписывала чужие умные мысли и свои размышления. Я человек, склонный приукрашивать действительность. И уж если альбом, куда вписывала мамины рассказы и значимые для семьи события я назвала «Семейные хроники» (или, как их переименовала сестра – «Хроники Акаши от Таши»), то эти записи естественно получили название «Духовная тетрадь». На сотне больших страниц в течение многих лет копились мысли, которые приходили в разное время и из разных источников, поэтому я частенько не указывала, где позаимствовала то или иное высказывание.

Некоторые слова приходят в нужный момент, когда ситуация, ими описываемая, находиться в стадии разрешения. Начинает казаться, что ты читаешь хорошо сформулированные собственные переживания. А иногда приятие каких-то истин происходит иначе – чужое высказывание словно снимает завесу, потому что ты уже думал на заданную тему подсознательно, просто сам не успел озвучить. Каким бы образом это не происходило, но некоторые другими людьми сформулированные мысли так прочно сплавляются с твоим сознанием, что, со временем ты уже не можешь вспомнить, как пришло к тебе знание: изнутри или извне. Ты просто начинаешь всем этим пользоваться, упоминать в разговорах с друзьями, редко называя автора, потому что теперь это твои личные переживания и опыт.

Вот, например, фраза: «Сегодня у тебя есть шанс стать причиной чьего-то отличного настроения. Что может быть лучшей наградой за прожитый день?». Очень просто, до прозрачности ясно, но автора не знаешь. Каждое утро в течение четырех лет, я хожу на работу пешком и встречаю мужчину, который так же проходит все пять остановок, только в обратном направлении. Я называю его «Ангел дня» или «Встреча на удачу». Хотя мы никогда не здороваемся, а только почти улыбаемся друг другу. Это одно из приятных событий в начале дня, примиряющих меня с серой действительностью и мутными снами, так же как кофе, прогулка пешком, а теперь вот чтение по одной страничке своей тетрадки.

Кофе у меня получается чудесный, потому что варю его в турке из хорошего в меру поджаренного маслянистого зерна, с добавлением гвоздики, кардамона, ванилина, корицы и щепотки перца чили. А если положить ещё и половину чайной ложки растворимого какао, то в напитке и вовсе накапливается особая магия. Странно, что стоило мне так подумать, как рисованный черненький комарик с тонкими лапками слетел с кофейной чашки, пока я смотрела боковым зрением, но как только я повернула к нему голову, быстро вернулся на место.

Я открыла последнюю страницу тетрадки, чтобы вспомнить, на чём же я остановилась, когда перестала делать записи. По традиции, автора я не указала, просто выписала текст.

«Индустрия Просветления подарила нам идею некоего жизненного Предназначения. Нас заставили поверить, что, только следуя своему Предназначению, наша жизнь окажется не пустой, а будет иметь ценность. Будто есть что-то важное в каких-то наших внешних действиях, будто мы должны отыскать некий образ жизни или профессию, некую социальную занятость, которая и есть наш духовный Путь. Однако, до тех пор, пока предназначение не найдено и пока нет понимания, что именно человек должен делать в миру, он живет с ощущением, что он духовный неудачник, который не смог найти себя. Оттого человек живет как-то неправильно, неверно, не по-настоящему, и жизнь проходит мимо. Ищущий чувствует себя глубоко несчастным, ничтожным, несостоявшимся и все более отчаявшимся. Идея существования уникального индивидуального Предназначения – одна из самых больших иллюзий и самая тонкая духовная ловушка эпохи «New Age».

Взглянув на часы, которые прокручивали стрелки в ускоренном ритме, я решила, что подумаю об этом позже, в режиме «ой-ой, опаздываю» наскоро навела красоту и заглянула в комнату сына.

– Ты чего шмыгаешь носом? Насморк подхватил?

Большой ребёнок доложил машинально, глядя не на меня, а на монитор компьютера:

– Это не сопли, а сломанный нос – он всегда словно заложен.

– Какой сломанный нос?!

Тут сын всё-таки оторвался от экрана и довольно раздражительно ответил:

– Обыкновенный! Ты не помнишь, что-ли, как я в детстве его ломал? Фингал был ещё на всё лицо.

– ????!!!!!

– Ты реально не помнишь?! У меня даже все друзья знают эту историю.

Мой голос стал ломким и звонким.

– Клянусь, я не знала ничего! Где? Когда?

– Я был у бабушки с ночёвкой, зимой. Мне было лет девять-десять. Убегал от собак, смотрел назад, а когда повернулся, было поздно: вот она, железная перекладина – БАЦ! У меня вся варежка была в крови, я её даже выжимал.

Я постепенно переходила на ультразвук:

– А я-то где была?!!!

– Да откуда я знаю!!! Баба сделала компресс, утром я поехал домой, ты еще волновалась, что синяк под глазом.

– Но я не помню ни про сломанный нос, ни про собак!

– Наверно, я тебе сказал, что просто упал. Видишь горбинка? Эй, ты в порядке, мам? Тебе что, плохо?

На работу я в тот день, конечно же, опоздала.

Утро наступило стремительно: я лишь закрыла глаза на секунду, а, открыв их, увидела вместо звездного неба молочный туман за окном. Михаэль, одетый во фланелевую рубашку и джинсы, ждал меня у большого деревянного стола в гостиной. На столе в стеклянной банке тесно прижались друг к другу круглые багетные сухарики, а в глиняной чашке, придавленные тяжестью ягод черники томились гречневые хлопья. – Ты ешь такое? – Да, обычно с холодным молоком.

– Вот и я с молоком. Чая я тебе заварил с травками, а травки сам собирал и сушил.

– Мне бы чашечку кофе для «сборки».

– Что ещё за «сборка»? – кустистые брови моего напарника встали домиком.

– Кофе центрирует.

– А то, что сердце может застучать, слышала?… Извини, кофе нет. Я газету почитаю, а ты пока меня поразглядывай.

Я наливала молоко в чашку понемногу, чтобы хлопья не размочились все одновременно и не превратились в «кисю-мисю» (так сестра всегда говорила). Михаэль напротив меня шуршал страницами окружной газеты, потягивая бурый пахучий настой из трав. Был он очень высок, а по моим меркам так просто могуч. Сильные руки, широкие ладони, длинные пальцы. Ещё вчера я заметила, что он слегка «косолапит». Лохматый, кудрявый, русоволосый. Глаза большие, зеленые. Хорошо очерченный большой рот – не капризный, просто мягкий. Крупный нос с чуть опущенным кончиком, губы поджаты. Рыжеватая с проседью борода сглаживает резкость подбородка. И не поймешь, то ли добрый по характеру человек, пытающийся выглядеть суровым, то ли жесткий, но хочет быть доброжелательным.

Михаэль внезапно взглянул на меня поверх газеты:

– Ну и как я тебе показался?

– Голос хороший.

– А то! В нашем деле очень важно первое впечатление. Никак не пойму, почему тебя выпустили в Нумераторы. Ну, посмотри на свои детские ручки, послушай голосок – какой из тебя Исчислитель!

– Экзамен сдала, жетон получила, и за завтрак спасибо.

Михаэль усмехнулся в бороду, сложил газету и бросил её куда-то за плечо.

– Ладно, вещи пакуй все, в этот дом ты больше не вернешься. Начнем опрос в другом поселке. Здесь уже ловить нечего – каждая собачонка знает, что ты вчера приехала, а значит, дверь никто не откроет. Будем двигаться от одного посёлка до другого, ночевать в гостиницах. Деньги получила на проживание и питание?

– Сейчас денег не дают, только талоны. Они действительны, когда жетон предъявишь.

– Мудро, хотя кому можно помешать украсть у тебя и жетон и талоны?

– Они ещё фото мое разослали по округу.

– Значит, я не могу украсть твои талоны?

– Выходит, что так.

Мы вышли на крыльцо. Прямо у ступенек стоял потрепанный внедорожник.

– Вот, познакомься – это Маркович. Предшественник был поновей, но прошлую зиму не пережил – вся механика развалилась.

Те два часа, когда мы с превышением скорости мчались по проселочным дорогам, стали для меня и моих внутренностей сильным испытанием. Но все трудности были впереди.

Без ущерба для психики я бы могла за неделю и слова не вымолвить. Но на службе целыми днями вынуждена общаться с несчетным количеством людей, потому что работаю координатором в информационном центре, очень похожем на библиотеку и архив одновременно. Люди звонят и приходят, чтобы получить нужные данные, а так как мой кабинет находится посреди помещения, то меня никто не минует – ни директор, ни сослуживцы, ни посетители. Каждый проходящий человек обязательно мне что-нибудь говорит или о чём-то спрашивает, чаще просто из вежливости. Сотню раз за день напомнив людям, какой сегодня день недели, столько же раз обсудив погоду, ответив – «нет, я не знаю, где директор» и «да, я видела главного бухгалтера (завхоза, Асю Михайловну и пр.), но она уехала в казначейство (банк, магазин и пр.)», я становлюсь недоброй. От переизбытка общения меня спасает только то, что ко всему прочему, я должна составлять отчетность, поэтому иногда я могу спрятаться за экран компьютера, предварительно выстроив вокруг себя бумажную стену.

Я знаю, почему занимаюсь своей странной, очень обремененной общением работой. Потому что когда-нибудь я, наконец, должна буду явить миру мою вечно юную, общительную, весёлую и добрую душу. На этой службе я тренируюсь. Успехи, правда, незначительны.

Вот и сегодня, я обложила себя бумагами и здоровалась, не поднимая головы, чтобы не зацепиться за кого-нибудь взглядом и не потянуть человека на разговор. Мне очень хотелось подумать о своём Предназначении, но телефон истерил, и табличка не выстраивалась красиво до самого обеда. Наконец, я принесла директору на подпись отчет в очень мелком разрешении и пояснила:

– Я его отсканирую и отправлю по электронной почте. Не беспокойтесь, они разглядят циферки.

Директор засмеялся.

– А я думал, что ты так над ними шутишь. Мол, раз вы нам лишнюю работу, тогда мы вам её мелким шрифтом.

Я не помню, на какую нажала клавишу, собираясь отправить отчёт. Экран компьютера зарябил, потом потух, замельтешил через пару секунд английскими буквами, пока не явил мне абсолютно чистое поле рабочего стола. Это потом мне объяснили, что вредный вирус схлопнул всю информационную базу моего компьютера, собранную за десять лет. Но сначала я испытала легкий шок. Первой мыслью было: «Это не могло со мной случиться!», второй: «Как теперь я буду работать?». Самое главное – если допустить, что мы сами творим свою реальность – я не могла понять, какая такая моя мысль могла вызвать этот локальный Армагеддон.

Всё учреждение охотно поучаствовало в этих переживаниях, скучившись вокруг моего стола, потому что в ситуации присутствовал определенный драматизм, столь нужный в любой конторе для ускорения приближения конца рабочего дня. Рассказывая о том, как всё произошло, и, объясняя, что я никуда в такое не нажимала, на задворках печалившегося сознания я обнаружила здравую мысль. Я ведь дотошная, подумалось мне, я ведь сколько-то месяцев назад обязательно должна была сделать резервную копию…

– «Куда? Кому?» – говорит мой сын вместо «Алло».

– Сына, посмотри на флэшке из комода, есть ли там резервная копия с именем «Таша. Не стирать»?

– Ну, есть, четырехмесячной давности.

Я испытала невероятное облегчение, тем более, что вся контора, наконец, разбежалась по своим рабочим местам делать резервные копии, а директор заявил, что теперь точно выжмет из управления ставку программиста.

Однако, начав переживать по мелочам с самого утра, так и не смогла остановиться. Мало того, я стала вдруг размышлять обо всём плохом и хорошем в своей жизни, придя к выводу, что и того и другого было предостаточно.

Я родилась восьмимесячной. В этот день было очень тепло и солнечно, снег таял, и ручьи были по колено. Мама поскользнулась, неудачно упала, в больнице врачи заставили её рожать. Я часто думаю, как сложилась бы моя судьба, появись я в свой срок: может, была бы оптимисткой со здоровой долей пофигизма в характере.

Мои ровесники успели пожить во всех трех «временах», что стремительно менялись в нашей стране. Когда моя одноклассница родила в восьмидесятых внебрачного ребенка, то была отвергнута семьей, а теперь выросло целое поколение детей, которых одинокие женщины родили «для себя». Мы слушали виниловые пластинки, потом появились магнитофоны на бобинах, их сменили кассеты, потом диски, потом флешки. Мы выбросили и проигрыватели, и магнитофоны, и видики. Именно нам пришлось учиться работать на первых компьютерах размером с комнату и на последних их моделях, умещающихся на ладошке. Полжизни мы встречались по устной договоренности и всегда находили друг друга в парках и у кинотеатров, а сейчас при наличии сотовых телефонов, всё реже видимся. Тут надо сделать оговорку, что я не против мирового технического прогресса. Я нещадно эксплуатирую все блага цивилизации, но не устаю повторять при случае, что компьютеры хороши в малых дозах, микроволновки вредны для здоровья, а сотовые телефоны лишили нас общения.

На фоне этой стремительно разворачивающейся жизни, у меня самой что-то происходило в режиме «по-полной», а что-то я прочувствовала лишь «рикошетом». Но мне знакомо многое: временами жесткое детство, нищета, мытарство по общежитиям, работа без выходных много лет подряд, развод, несчастные случаи… я практически дотронулась рукой до некоторых бед этого мира. Но при этом у меня есть всё: семья, друзья, дом и работа.

С сестрой я начала общаться, когда мне случилось тридцать. Скорее всего, к этому времени мы сравняли счёт по пережитому и оказались на равных. Удивительным открытием стало то, что наши мировоззрения практически совпадают. Как раз сегодня мы с Кирой собирались встретиться, потому что не виделись пару недель с тех пор, как вернулись из Затопши. Эта мысль придала мне бодрости, а когда я вспомнила, что сегодня пятница, то градус настроения стал повышаться ещё быстрее.

Очень люблю пятницу, даже называть её стала ласково в любом контексте: «пятничка». В этот день недели позволительно всё: поздно лечь, засидевшись в гостях (на концерте, перед компьютером), потому что можно утром в субботу встать рано, а можно и проспать. Позволительно разбросать вещи, не вымыть посуду, прожить её пассивно без угрызений совести – ведь впереди ещё два выходных. В пятницу разрешено всё: даже если она не задалась, то есть надежда прожить интересно и полезно последующие два дня. К субботе я отношусь с любовью, но строже. Она обязательно должна дать мне какой-то шанс, я к ней требовательна – тут и отдохнуть бы и гору бы дел переделать. Ну а воскресенье, особенно его вечерние часы, пожалуй нелюбимей утра понедельника, особенно если и не отдохнула, и кучу дел не переделала. А у пятнички всё впереди.

Квартира у сестры прямо в центре Сиверска – центрее просто некуда. Здесь город поднимается в горку, отчего необычные по архитектуре высотные дома не закрывают особенности друг друга, придавая этой части старого города особую звучность.

Кира отчего-то всегда напрягается, когда ждет гостей, даже если должна прийти я одна. Вот и сегодня сестра металась по квартире, гоняла мужа и дочь по всяким поручениям, на что Даша заметила: «Такое впечатление, что мы ждем не тётю Ташу, а английскую королеву!». Кира пересказала мне слова дочери, и мы прямо в коридоре начали громко хохотать: да, так в нашей семье ходят в гости.

Сначала я очень стеснялась. Оказалось, непросто стучаться в двери и представляться Нумератором, после чего выслушивать: «идите прочь» или «никого нет дома». После нескольких неудачных попыток я поняла, что главное в моем деле – пролезть в щель приоткрывшейся двери. Неважно, как я попаду в дом, каким обманом – нужен непосредственный контакт с респондентом. Но люди в Ландракаре серьезные, он знают, что нельзя приглашать в дом вампиров и Нумераторов, если хочешь сохранить душевное здоровье.

Михаэль нисколько мне не помогал. Он молча стоял в стороне, когда передо мной не открывались двери, и посмеивался, когда пару раз меня буквально вытолкали взашей. Он не вмешивался и не комментировал, чем страшно меня злил. Может быть, поэтому к середине дня после нескольких десятков отказов я перестала быть уравновешенной и приятной девицей. В очередной раз, услышав фразу «ходят тут всякие», я начала стучать носком ботинка – а они у меня на толстой подошве – по двери так, что металлическое кольцо ручки двери жалобно забилось, добавляя нотку паники в производимый шум. Немного растерянный от моей наглости хозяин распахнул дверь, и в этот момент я одной рукой слегка подтолкнула его внутрь дома, а второй сунула ему в лицо жетон. При этом, переступив порог, я ловко закрыла ногой входную дверь.

– Что вы творите?!

– Закон и порядок. Препятствие дознанию влечет за собой наказание по статье 328 Гражданского Кодекса. Хотите привлечься за не содействие?

Статью кодекса я, конечно, выдумала, но упоминание о ней возымело свое благотворное влияние. Хозяин дома как-то сразу успокоился, особенно когда я достала ручку и блокнот. Выяснилось, что в этом доме совсем недавно, около года назад, был исчезнувший родственник. И хотя прошло совсем немного времени, близкие уже не могли вспомнить его лицо и имя. Все метрики пропавшего отца хозяина дома забрали Брежатые. Они появились в день исчезновения и изъяли все документы.

Я умею слушать. Постепенно, чувствуя мой неподдельный интерес и сочувствие, хозяин дома рассказал мне о снах своего отца, и о сожалениях, что не придал им в свое время нужного внимания. Он шепотом поведал мне даже то, что ни разу не упоминал даже в разговорах со своей семьей. Конечно, наш разговор длился много дольше, чем десятиминутный опрос.

Михаэль сидел на скамейке возле дома.

– Если ты будешь опрашивать каждого по полтора часа, то конторе твоя дотошность не понравиться. Принцип работы такой: зашла, спросила, ушла, тут же забыла.

– Этого не будет! Я ведь узнаю у людей не о том, какой сорт туалетной бумаги им нравится, а о том, что вызывает в них печаль и тревогу. Вот уже почти пятнадцать лет с тех пор, как люди начали массово «испаряться», причем никто никогда не находит ни тел, ни следов. Почему, скажи мне, правительство не расследует исчезновения?

– Ты сама сказала: ни следов, ни тел.

Я вздохнула и подняла голову: собирался дождь. Облачность была сплошная, низкая, и оттого, что облакам было тесно, они слоились, набегали друг на друга, как складки сбившегося покрывала.

После первого моего удачного контакта, Михаэль сменил тактику. Удостоверившись, что я в состоянии самостоятельно проникнуть в дома обывателей, он, наконец, начал мне помогать как напарник. Я по-прежнему, долбила носком ботинка по дверям, Михаэль же, используя преимущества своего внушительного роста и веса, делал проход в дома достаточным, чтобы я могла туда проскользнуть, потрясая жетоном. Благодаря такой слаженности, к концу дня мы опросили почти три десятка семей. Мой блокнот пестрел заметками, рюкзак на плечах потяжелел, а чувство голода вызывало легкую тошноту. Было решено искать еду и ночлег.

Пока мы работали, дождь успел пролиться на ближайший городок. Стоило нам свернуть за ограду дома, и открылся прекрасный вид. Улочка резко спускалась под гору: влажный булыжник блестел от лучей солнца как хорошо обкатанная ледяная горка, у самого подножья которой вилась лента реки. На другом берегу, сразу за стеной кустарника начинался луг, а за ним темнохвойный лес. Небольшая гостиница с кафетерием на первом этаже нашлась на прибрежной улице.

В кафе было тесно, и не только от посетителей, но и от множества маленьких столиков, рассчитанных всего на двух человек. Столешницы на железной ножке, заканчивающиеся тремя львиными головами, почти полностью занимали пузатые стеклянные банки: в одних дрожали желтые нарциссы, в других – огоньки свечей. Мы протиснулись к узкому и длинному двустворчатому окну, заняв столик у стены из неоштукатуренной кирпичной кладки. Я села на стул, потому что рядом к потолку тянулась толстая труба отопления, а Михаэлю досталась небольшая скамейка с деревянной спинкой. Пристроив рюкзак на отполированном за десятилетия ногами посетителей деревянном полу, подняла глаза и поняла, что место я выбрала неудачное. Михаэль сидел спиной к окну, и я не видела его лицо, мои же морщинки и бледность кожи были на виду. Он не стал ничего заказывать, сославшись на то, что так поздно не ужинает.

После тарелки макарон с сыром, я попросила принести мне шарик инжирного мороженого: кремово-желтого, с фиолетовыми прожилками.

Михаэль неожиданно спросил.

– Мне это кажется, или на тебя давит что-то личное? Воспринимаешь всё как-то воспаленно.

Наверно он знал, что иногда человека достаточно покормить, чтобы вытянуть из него какой-нибудь секрет. После чудесного ужина даже катастрофы вселенского масштаба не казались мне… катастрофичными. И хотя я за десять лет лишь одному человеку – Куратору – рассказала о сестре, то можно, наверно и счет открывать:

– У меня сестра исчезла. Давно уже. Тогда было мало случаев, поэтому никто даже исчислить не пришел. Я не знала, что имена забываешь, а то записала бы обязательно.

Михаэль накрыл мои холодные пальцы теплой ладонью, сжал слегка и отпустил.

– Ты поэтому в Нумераторы пошла?

– Да. Она мне доверяла, и многое рассказывала: и про сны, даже про Дракона намекнула. Я не говорю, что смогла бы её… «удержать», но хотя бы имя записать я могла!

Наверно, в этот момент я слишком громко заговорила, потому что люди вокруг начали искоса поглядывать в мою сторону и шептаться. Официант вынырнул буквально из ниоткуда, подхватил со стола вазочку с недоеденным мороженым, взамен подсунув счет. Я не стала дожидаться, когда мою физиономию сличат с федеральной рассылкой, положила поверх счета талоны, пожелала спокойной ночи Михаэлю и поднялась в снятый на ночь номер.

Это была стандартная комната со встроенным шкафом, односпальной кроватью и видом во двор гостиницы. В ванной уже был растоплен камин. Я отодвинула занавеску из органзы с атласными прожилками – за окном новая порция дождя поливала поля, кустарник, изгороди. Пока набиралась горячая вода в ванну, которая, как и столики в кафе, тоже стояла на ножках в виде львиных голов, я огляделась: на деревянной подставке, похожей на мольберт – толстые махровые полотенца, на стопке книг – медный кувшин и несколько флаконов с шампунями. Я разделась и постояла босиком пару минут на облезшем деревянном полу: как хорошо, что его не красят заново, не прячут под слоем жирной краски нежную и теплую текстуру. Я вытащила из стопки книг самую яркую обложку, намереваясь почитать, но стоило погрузить усталое тело в горячую воду, как пальцы разжались сами собой, и книга упала куда-то за ванну. Было приятно, что тепло от камина не обжигало, а согревало щеки и плечи. Дождь за окном постепенно превратился в ливень, а огонь догорел, прежде чем я намылилась одним из кусков изготовленного вручную мыла.

Вернувшись в комнату, я не стала включать лампу, лишь слегка сдвинула занавеску, чтобы свет уличного фонаря упал на изножье кровати. Ночь была глубокой и тихой. Сначала теплой, а потом прохладной и сырой. Тьма превратилась в одну плиту, толщиной в световые года. И весь мир стал коробкой, для которой эта плита служила герметично закрывающейся крышкой. И эта крышка опустилась. Я видела её приближение, видела идеально гладкую поверхность, похожую на отполированную гигантскую плитку шоколада. Я лежала навзничь на сырой земле, мягкой и рыхлой, какой-то «сытой», без единого камушка. Если бы я встала, на земле остался бы отпечаток каждого моего волоска. Но встать я не могла, потому что на мне лежали миллионы световых лет тьмы. Я ощущала всю тяжесть мира на себе, но, опустившись, тьма не раздавила меня. Она изогнулась по контурам моего тела, и не осталось ни единой щели, ни одной молекулы кислорода между мной, землей и этой тяжестью. Я знала, что тьма заканчивается где-то у ближайших Врат Галактики.

Наверно, я кричала, и постель была сбита, а подушка лежала на полу. Это было моё второе в жизни сновидение, и было от чего испугаться. Прижав руку к тому месту, где под ребрами отчаянно билось сердце, я глубоко выдохнула, и подумала без внутренней усмешки: если сны – это первый симптом, то второй – это Драконы, а значит, скоро они явятся за мной.

Обычно, пока мы накрываем на стол, то успеваем переделать массу дел: возвращаем друг другу вещи, взятые во временное пользование, выкладываем из сумок гостинцы, и, по обыкновению, говорим о последних событиях на работе. Сидя за столом с первым бокалом вина, обсуждаем кино и актеров. А ко второму бокалу мы плавно переходим в область непознанного. В этот момент наши домочадцы молча встают, набирают в тарелки сладости и по-английски уходят к своим рисункам, танкам и ноутбукам. В танки играет мой зять уже много-много лет. Проходит игру до конца и начинает её заново. Интересно наблюдать, как он уворачивается от снарядов и вздрагивает всякий раз, когда противник в него попадает. Почти три месяца компьютер был на ремонте, а когда его починили, Даша грустно вздохнула: «Скоро к нам танки вернутся».

Сегодня Кира испекла традиционный шоколадный кекс и открытый пирог с замороженной вишней. Ягоды она положила щедро, но оказалось, что вишня была с косточками, поэтому этот вкусный пирог все ели долго, выковыривая их из начинки.

За этим занятием я рассказала о своей печали про исчезнувшие файлы и о том, что такой поворот событий я не ожидала, потому что случилась эта неприятности внезапно, без предупреждения извне. Мы поспорили про интуицию, точнее о том, должна ли она нас предупреждать о неприятностях на работе. Я, конечно, настаивала на том, что тут она меня подвела, хотя, обычно я хорошо слышу внутренний голос. Вот случай был недавно. Зашла в полупустой трамвай. В салоне стояла тишина. Где-то на полпути к следующей остановке внезапно подумала: « Что-то контролеров я давно не видела. То ли перестали пассажиров проверять?». В ту же секунду за спиной послышался голос: «Предъявите билеты на контроль».

Родственники дружно надо мной посмеялись, потому что были уверены, что я увидела подозрительных тёток с блокнотами в руках, проанализировала подсознанием информацию, и оно мне выдало готовый результат: «в трамвае контролёры».

Кира, глядя в окно на почти освободившийся от снега город, сообщила, что ей начал сниться сад, а значит скоро «начнется сезон». На этом сообщении зять и племяшка оставили нас на кухне вдвоем. Точнее, втроем, потому что к ногам Киры легла Рада – собака, которую она шесть лет назад нашла в чистом поле. Кира полагает, что до момента их встречи Радка не существовала, и что её просто свалила ей на голову Судьба в качестве подарка шоколадно-палевого цвета с завитками кудрей по брюху и длинным ушам.

Тут, раз мы затронули тему садов и огородов, я рассказала сестре, что кузина Валя две недели, как делает ремонт, и по ходу его сменила унитаз. Бачек – та емкость, в которой накапливается вода – она сначала выбросила, но потом ей стало жалко почти новую добротную вещь. Валя сбегала на свалку, отмыла его и поставила на балконе, посадив в нем настурции. Шикарная получилась ваза с цветами.

Допивая чай, Кира спросила, поеду ли я в Паберег на выходных, навестить подруг.

– Пока нет. Эмма делает ремонт, а Маля очень занята. Представляешь, какая у неё программа на три дня: в пятницу видеоконференция по округу, в субботу приезжает группа из Сиверска для занятий с энергетическими какими-то зонами, в воскресенье едет с подругой в горы, набираться «природы». Я даже по-хорошему немного завидую её занятости.

Мы с сестрой поговорили немного о йоге, на которую уже давно собирались записаться, потому что почти на два года забросили всякие духовные практики. Тут я вспомнила о том что, о чём давно собиралась рассказать:

– Представь, я недавно испытала чувство расширения, будто меня много в тонком мире. Словно, что все мои прошлые, будущие, параллельные и альтернативные жизни, живущие за завесой в других измерениях, наконец, связались друг с другом. Они не «слепились» как снежная баба, а протянули каждый от себя в общий центр тонкие энергетические нити. Меня буквально «стало много». Я перестала чувствовать себя только физическим телом, а стала воспринимать его лишь вместилищем части меня в этом измерении. Словно увидела себя изнутри в виде огромного пустого пространства между атомами.

– Здорово! – вздохнула Кира. – А я даже медитировать перестала последнее время.

– Помнишь, мы читали статью про Предназначение – что, мол, это типа уловка Нью Эйдж? Я про это снова думала. И знаешь, у меня, таки, есть Предназначение!

Сестра поставила тарелки в раковину, смахнула со стола крошки и села напротив меня, долив немого горячего чая в наши кружки:

– Надеюсь, не нести духовные знания в массы?

– Не знания, а Свет!

– О как!

– Не смейся. Теория у меня такая. Я думаю, что мне надо наполнять эту мою пустоту между атомами божественной энергией и любовью, чтобы стать Светоносцем. Надо намагничивать и притягивать как можно больше Света. Каждый из нас знает парочку духовно развивающихся метафизиков, словно мы расселены на Земле в пределах видимости. А это значит, что мы, как маяки, поставлены на некоторое расстояние друг от друга, и наша работа состоит в том, чтобы освещать вверенный ему участок Земли. Каждый человек, даже просто проходящий мимо, сможет на уровне духа получать Божественную Любовь через нас.

– Хорошая теория.

– Я назвала это «Излучением свечения».

– И у тебя всегда получается твое Излучение?

– Нет, конечно. Сегодня из-за дурацкого отчёта, я вообще соорудила вокруг себя непроницаемую защиту из недоброжелательности. Какое там свечение.

Кира посмотрела в окно, где чудесную панораму на старый город и реку стала закрывать строящаяся четырнадцатиэтажка. Раньше, неба в окнах, луны, и радуг было в изобилии, а теперь лишь на левой половинке, но и этого хватало, чтобы подолгу изучать дальние дали до самой арки моста через реку. Только сейчас я заметила, что на узкий подоконник между горшков с геранью примостился Степка. У этого черного кота разные глаза – голубой и зеленый с большим черным зрачком.

– А я считаю, что мы просто должны быть порядочными людьми. Перестать злословить, осуждать кого бы то ни было, винить окружающих в своих переживаниях, винить себя – представь, что ты каждый день прилагаешь для этого усилия, и когда-нибудь сотворишь из себя лучшего человека.

– Так и я про то же говорю! В грязную форму Свет не вольется. Для того, чтобы быть проводником Света, надо быть с ним на одной волне.

– А разве обязательно называть это Предназначением?

– Конечно! Капелька Эго делает нас человечней. Кроме того, мое Предназначение достаточно безобидно.

– Ну, тогда флаг тебе в руки.

Я засмеялась вслед за Кирой.

Пока сестра перемывала посуду, я рассказала ей очередной сон про разрушение своей квартиры. Про то, как я открыла глаза в тот момент, когда кровать стала сползать в зияющий проем вместе с обломками кирпичных стен, кусками бетонных блоков и деревянными перекрытиями. Воронка, в которую всё это бесшумно падало, была бездонна и черна – я знала, что подвалом она не ограничивается. Пока я кричала, на той стороне комнаты открылась дверь, и силуэт сына в освещенном проеме постарался меня успокоить: «Мам, проснись!». Я смотрела на разделяющие нас трещины в полу, нагромождение обломки и удивлялась, что его это не тревожит. Я на секунду закрыла глаза, и картинка перезагрузилась – только что я была в центре хаоса, а теперь среди ночи стою посреди комнаты и ору от ужаса…

Катящийся камень мхом не зарастет

Особнячок-кафетерий стоял посреди площади, и, казалось, мостовая обтекает его, делясь на две узкие улицы, справа и слева от этого дома. Получалось, что одни посетители кафе садились за столики на одной улочке, а другие на соседней.

Мы подошли к прозрачной двери в кафе в тот момент, когда милая кудрявая девушка выносила из него два больших пластиковых стакана с молочным коктейлем. То ли она задумалась, то ли засмотрелась на Михаэля, но стеклянную дверь не увидела, и со всем напором юности врезалась в преграду так, что содержимое обоих стаканов залило и её, и стекло, и половину помещения. Мы немного постояли на улице, дожидаясь пока не вытрут молочную реку на пороге.

Кроме хмурого «здрасте» от Михаэля я сегодня не услышала ни единого слова. Он был лохмат чуть больше обычного и неразговорчив. Попросил меня принести чашку травяного чая, а сам сел у дальнего столика лицом к двери.

Я немного полюбовалась дивными пирожными и булочками в глазури, но решила, что чашка кофе сама по себе награда в начале дня. Мне сделали горячее латте с сердечком из пены, а в качестве извинений за неудобства на входе положили на блюдце палочку зажаристого слоеного печенья, усыпанного кристалликами тростникового сахара. Я совсем было отошла от прилавка, как вспомнила про просьбу Михаэля.

– Чай и кофе одновременно?! – бариста была удивлена моим выбором.

– Я беру чай для…, – назвать Михаэля другом просто язык не поворачивался, но и «напарник» прозвучал бы неуместно, – … своего знакомого.

Девушка улыбнулась и протянула мне вторую кружку.

– А почему мне печенье не дали? – хмуро и совсем по-детски спросил Михаэль.

Я отдала ему свое печенье, предложила пересесть к столикам на улице, и, получив отказ, без угрызений совести вышла из кафе одна, устроившись на остывшей за ночь деревянной скамейке. Вид с этой стороны открывался на узкий переулок, мощеный брусчаткой. Вдоль стен одноэтажных домов с обеих сторон стояли глиняные горшки, из которых по беленым стенам тянулись тонкие стволы-«жилы», ветвящиеся лишь на уровне крыш, отчего над головами идущих нависал живой шатер.

Кофе почти остыл, но я намеренно пила его маленькими глотками, оттягивая момент, когда надо будет приступить к работе. Прошла неделя, с тех пор, как я начала работать Нумератором. Дни и поселения сливались в череду однообразных событий. Утро, завтрак в кафе, опрос, бутерброд на ходу, закрытые двери, тяжелые разговоры с респондентами, ужин в ресторанчике, яркая вереница снов всю ночь. Сегодня Михаэль постучал в мою дверь в гостиничном номере около восьми утра, дал пять минут на сборы и увез в другой городок, ближе к побережью. Сидя здесь, я почти слышала плеск волн и чувствовала горьковатый запах моря.

Из десятка жилищ, в которые мы попали в тот день, нам не были рады ни в одном доме. Опрос я проводила обычно в прихожей, иногда на кухне, неудобно примостившись или на скамейке от обуви или на табурете. Но в одном чудном доме темноволосая девушка проводила нас в гостиную. Наши пальто повесили на вешалку с вилками вместо крючков, изображающих человечков. Ручка вилки была изогнута крючком, в основании пробиты два гвоздика, как глазки, а сами зубчики изогнуты волнами, словно волосы. В гостиной вместо подставок для фото тоже были серебряные и мельхиоровые вилки: зубчики раздвинуты поочередно в разные стороны, благодаря чему ручка стояла вертикально, поддерживая снимок. В проем двери было видно, что на кухне тех же вилках, как на крючках, красовались разнокалиберные кружки, а самые красивые приборы были просто прикреплены к стене и служили держателями для заметок: в зубчики были воткнуты визитки, памятки, счета.

Хозяин дома был одет в вельветовые брюки и клетчатую рубашку, по цвету похожую на плед, которым был накрыт диван, а на его коленке пристроил голову «сливочный» лабрадор. И хозяин, и собака улыбались. Заметив, что я невольно разглядываю обстановку дома, мужчина улыбнулся:

– Эту коллекцию собирала моя жена. Многие вилки старше меня самого и достались по наследству.

– Я как раз хотела спросить вас о супруге: как давно она исчезла?

– Два года, пять месяцев и девятнадцать дней.

Я была несказанно удивлена:

– Вы помните точную дату?!

– Конечно, – хозяин дома машинально погладил собаку и вздохнул. – Элен ушла делать стрижку и не вернулась. На кухне до сих пор висит календарь, где она сделала пометку о визите в салон. А накануне она устроила нам с дочерью великолепный ужин: мы пили вино, слушали музыку и смеялись… Жена даже испекла пирог, хотя не очень любила готовить.

– Извините, если вопрос покажется вам невежливым, но я должна спросить. Откуда вы знаете, что её звали Элен?

Хозяин дома внимательно посмотрел на меня, словно оценивая, насколько мне можно доверять, а потом позвал дочь:

– Милая, ты не могла бы принести сюда мамину последнюю записку?

Пока девушка искала письмо на втором этаже, мой собеседник признался:

– Знаете, что меня радует: то, что не пропадают дети.

Мы помолчали, а потом он снова заговорил.

– И ещё меня радует то, что мы с женой прожили душа в душу 27 лет, прежде чем она начала отдаляться от меня, – и тут хозяин дома заговорил сбивчиво и тревожно. – Говорят, что какие-то Драконы уводят их всех, но Элен сказала бы мне о таком. Она не смогла бы ранить меня известием про другого мужчину, но про чудовище бы точно рассказала! Может её преследовали, но я даже не догадался. Мы смеялись, потому что пирог подгорел, а вино оказалось не сладким, а сухим, и я предложил поменять бутылку – я ведь тогда еще мог передвигаться самостоятельно – но она сказала «НЕВАЖНО», а что тогда ВАЖНО – вы можете мне объяснить? Что вообще происходит, скажите же?!

Он успокоился только когда ощутил руку дочери на своем плече. И скулящая собака сразу притихла, стило девушке зайти в комнату.

– Папе почему-то до сих пор удобней думать, что в этом исчезновении замешан несуществующий сердечный друг.

– Конечно, ведь мне легче от мысли, что она жива и сейчас… замужем за другим мужчиной, чем представить, что какой-то Дракон, предвестник смерти…, – он не договорил, буквально задохнувшись эмоциями.

Девушка протянула мне листок бумаги, а сама села рядом с отцом, накрыв его руки своими ладошками.

И тут я призналась незнакомым людям, в том, во что сама до сих пор не могла поверить:

– Знаете, я тоже не доверяла сестре, когда она мне говорила, что ей является Дракон.

Чтобы не видеть реакции собеседников на мое откровение, я развернула листок и прочитала на нем те несколько слов, что остались на память о столь горячо любимой женщине: «Дорогие мои, люблю вас всегда. Меня звали Элен».

Тут я наконец вспомнила о присутствии Михаэля, буквально слившегося с обстановкой этого дома: его присутствие не выдавал ни вздох, ни комментарий. Я повернулась к нему, взмахнув листком:

– Элен словно знала, что с ней что-то произойдет! Это фактически прощальная записка!

Михаэль кивнул, но промолчал, а вот хозяева поспешно постарались меня выпроводить под предлогом нездоровья и волненья. Я попыталась узнать хоть что-нибудь о снах, но, похоже, мое замечание о том, что Элен готовилась «исчезнуть», сильно растревожило и девушку и её отца, поэтому я уходила из этого дома, так же как из всех – в атмосфере крайней недоброжелательности.

На крыльце я в сердцах бросила рюкзак на ступеньки и возмущенно задала Михаэлю риторический вопрос:

– Ты мне напарник или нет?!

Михаэль не глядя, направляясь к машине, пробурчал:

– А, по-моему, неплохо и сама справилась.

Поднимая рюкзак, я краем глаза заметила недоуменный взгляд из-за занавески, что скрывала окошко двери.

В машине я попыхтела для профилактики несколько минут, но на мои провокации Михаэль не поддавался. Пришло, видимо, время озвучить идею, которая озарила меня ещё вчера:

– Буду приставать к людям на улице. В «Правилах Нумератора» не написано, что опрос надо проводить исключительно в жилищах. Если мне не открывают, то я сменю тактику, и буду задавать вопросы прохожим. Все равно ты мне не помогаешь!

Моё заявление было столь вызывающим, что Михаэль внезапно резко налег на руль, выводя внедорожник на соседнюю улицу, отчего я пребольно стукнулась плечом о дверцу машины. Двигатель заглох, а мой напарник развернулся ко мне, и как-то даже не прикасаясь, надавил на меня авторитетом, вложив в него весь свой внушительный рост и вес.

– Не помогал, и не собираюсь этого делать!!! А «Правила» ты не читала, поэтому нечего их цитировать! Делай что хочешь, а я пойду куплю что-нибудь к обеду, чтобы не присутствовать на твоем очередном позоре! – и тут он с силой хлопнул дверцей машины, чтобы я прочувствовала всё его, Михаэлево, негодование.

Наша кошка Мотя, в отличие от молчаливого разноглазого кота сестры, очень любит поговорить. Словарный запас у неё богатый, есть фразы на все случаи жизни: «Пора вставать, кормить меня», «А вот и Я!», «Чем вы тут занимаетесь?», «Я иду писать», «Посмотри какая я красивая», «Ты чего толкаешься, это мое место!», «О, меня пучит!», «Подождите, не делайте ничего без меня, я тоже хочу посмотреть». Но лучше всего у неё получается слово «Мама», которое Мотя как последний аргумент употребляет после пятнадцатиминутных, но не принесших результата стенаний о подкорме. Уж если проигнорировать и это сказанное на чистом русском языке слово, то можно себя за человека не считать.

Вот и сейчас, пришлось сначала кормить кошку, чтобы она воплями не разбудила сына раньше времени. Сразу выяснилось, что хлеба ему на завтрак не осталось, кроме двух маленьких кусочков.

Я села в кресло, чтобы полистать свою тетрадь.

«Следуй за своим ощущением счастья» написал некий Джозеф Кэмпбелл. Надо же, я даже автора фразы записала. Интересно, как ощутить это ощущение счастья? Хотя здесь я кривлю душой. Я знаю, что на самом деле делает меня счастливой – это занятие я называю «плести слова». Когда я что-либо сочиняю, а потом выражаю на бумаге в виде текста, то я теряю ощущение времени. Мне кажется, что прошло полчаса, а маленькая стрелка часов может сделать за это время три оборота.

Вот кстати и Майкл Фассбендер сказал как-то в интервью: «Я против насилия. Над жизнью в частности. Надо делать то, что у тебя лучше всего получается. Когда плывешь по течению – можешь увидеть окрестности, перед тобой открываются прекрасные пейзажи».

Да, здесь он прав. Почти десять лет у меня ушло на поиски той работы, которая бы соответствовала моей натуре. В моей службе сочетаются два моих уменья: я люблю цифры, которые сходятся и по горизонтали и по вертикали, что позволяет мне хорошо сдавать отчеты, а ещё мне нравятся слова, поэтому, если кому-то надо набрать сложносочиненный текст, то все в конторе идут ко мне. Кроме того, я тренирую своё плохо развитое умение быть милой в общении с самими разными людьми.

В комнату вплыл сумеречный со сна ребёнок и исчез на кухне. Появился через минуту с тарелкой в руках:

– И это мой завтрак? Ну что же ты такие некудыши отрезаешь.

Вот ещё один любитель новых слов. Пришлось перефразировать на французский манер:

– Так надо. Это некудишэ. Побольше паштета намажь.

– А ты сама ела когда-нибудь паштет без хлеба?

– Могу суп разогреть.

– Ну, это совсем печально.

Почти неделю до сегодняшнего дня стояла теплая погода, уже проклюнулись из почек листья на деревьях. А ночью выпал снег, который шел три часа подряд сплошной стеной, хлопьями, совершенно ровно и беззвучно. И получилось удивительное сочетание мятно-зеленого и ослепительно белого цветов, запаха зимы от снега и запаха весны от мокрых, мятых листьев и травы.

Уже перед самым уходом я прочитала ещё одно выражение без авторства, записанное в мою тетрадь: «Поставьте перед собой определенную цель и стремитесь к ее достижению: бесцельное существование способно стереть вас как личность», поэтому по дороге я размышляла над прочитанной фразой. Потребность что-то сделать сидит в человеке на подсознательном уровне. Преодоление инертности раньше давало видимый результат в виде еды на столе, построенного жилища или связанного носка. Сейчас мало кто из нас может похвастаться конкретным осязаемым продуктом и сказать: «Я сделал это сам», испытывая при этом удовлетворение создателя.

Я задумалась так глубоко, что чуть не заговорила со своим «Ангелом дня», поймав слово «привет» уже на губах. Кажется, он заметил мой задавленный порыв. Лучше бы, в самом деле, поздоровалась!

На работе в воздухе витало напряжение. Лишь к обеду мне удалось понять суть панического настроения, охватившего контору. Оказывается, что кто-то кому-то наверху намекнул, что нашу архаичную службу давно надо перевести на электронный документооборот и уволить всех ненужных сотрудников. В конторе воцарилась особая атмосфера, которую я называю «Беременная пустота» (тоже где-то прочитала это определение) – это Великая Тишина, замирание жизни перед новым рывком. Одно было ясно без слов: программиста, какой-бы он чудесный человек не оказался, в нашем коллективе доброжелательно не примут.

К обеду ситуация прояснилась. Торопясь на какую-то встречу и не попадая в рукава пальто, директор мимоходом представил мне человека:

– Таш Влдимирна, у нас новый сотрудник. Познакомьтесь – Савелий Палыч, программист. Оформите его на работу по совместительству и расскажите, что сотворили с программой.

– Это не я!

Посмотрев мельком на дядьку примерно моих лет, я отметила, что он не лоский, хотя одет прилично. Короткое пальто френч, из кармана которого торчит вязаная шапка, темно-коричневые вельветовые брюки, тяжелые ботинки цвета охры на шнурках. Мужчина снял пальто и повесил его на спинку стула. Поверх рубашки в мелкую полоску на нем был одет кардиган на пуговицах.

– Савелий Павлович…

– Извините, Таша Владимировна, мы можем сразу перейти на «ты»?

Я немного растерялась.

– Не думаю…

– Почему? Мы почти ровесники, и по статусу оба не начальники. По опыту знаю, что если сейчас этого не сделать, то потом будем «выкать» до самой пенсии.

– Для меня это трудно, – честно призналась я.

– Поначалу, конечно, будем сбиваться на официальное, но потом привыкнем. Зовите меня Савелием. И я очень не люблю свое короткое имя Сава. Уж очень оно отдает прошлым веком.

– Ладно, я попробую. Можете… есть с собой оригиналы документов? – я вздохнула, потому что это действительно было для меня нелегко. – А если «Савелий Павлович» и на «ты»?

Он улыбнулся одними глазами.

– Всё равно домострой.

Я сдалась.

– Давай, Савелий, свой паспорт.

Пока программист доставал документы, я разглядела его внимательней. Внешность у нового сотрудника была немного помятая, какая-то «потрепанная» жизнью. Среднего роста, жилистый, но не худой. Темные, негустые волосы, на лбу большие залысины. Тонкие губы, гусиные лапки вокруг глаз от улыбчивости, сами глаза то ли карие, то ли густо-синие.

Позже я зашла к директору, спросила, где он нашел программиста, на что начальник сослался на Асю Михайловну, мол, она порекомендовала.

В анкете, в графе семейное состояние Савелий написал: «женат», дети – «сын 18 лет, дочь 15 лет», знание иностранных языков – «на уровне интуиции».

Появление мужчины в нашем коллективе вызвало необычайное оживление у женской его части. Весь день ко мне бегали сотрудницы и делились своими впечатлениями. Почему-то все решили, что Савелий завязавший алкоголик, хотя одна из работниц предположила, что отеки вокруг глаз и небольшая краснота на щеках характерны при заболеваниях сердца. Но её версию отвергли сразу же, как менее романтичную.

Ближе к концу рабочего дня ко мне в кабинет заглянул парнишка из техподдержки: «Таш Влдимирна, идемте срочно в бухгалтерию. Вас вызывают». Оказалось, что там пьют чай с тортом, который купил Савелий. Он со всеми, кроме главного бухгалтера, умудрился сразу перейти на «ты», в общем, вел себя грамотно, как человек, не первый раз устраивающийся на работу.

Сначала я нарисовала геометрический узор, потом покрыла закорючками ещё один лист бумаги, заштриховала оба рисунка, вырвала их из нумерованного блокнота, скомкала, выбросила не глядя, пошла поглядеть, куда выбросила, нашла урну, положила в неё мокрые комочки бумаги, вздохнула и начала приставать к ладракарцам.

Мои соотечественники в общей массе законопослушны и любопытны. Здесь месяцами и годами не происходит никаких неожиданностей, преступлений, событий (не считая исчезновений – но молчок, эта тема под запретом!) и даже дорожных происшествий. Нет штатной полиции, лишь городские добровольные дружины, которые группами по три-пять человек с видимым удовольствием гуляют по выходным и разглядывают витрины магазинов. Отряд Брежатых «Стрепеты» считают скорее военным подразделением, потому что они практически не контактируют с обывателями: это стражи, лица, коим поручено сохранение государственных тайн. Брежатых ландракарцы видят только на парадах, да при передаче полномочий от почивших мэров к вновь назначенным.

Так как сегодня был будний день, а, значит, дружинники не гуляли по улицам, о параде не объявляли, и мэр этого городка был в полном здравии, получается, что мне ничто не могло помешать использовать любопытство местных жителей. Я пожалела, что поругалась с Михаэлем, потому что его фактура придала бы моей затее определенную солидность, а тембр голоса мог хорошо повлиять на женскую часть населения, внести нотку доверительности в общение.

Мне пришлось довольствоваться своим достаточно писклявым голосом, прежде чем я смогла привлечь внимание нескольких человек на городской площади, там, где мы с Михаэлем видели разлитие молочных рек этим утром. Я знала, что народ подтянется, потому что если стоят двое и о чём-то разговаривают, то третий непременно подойдет узнать, в чём дело. Чтобы меня было лучше слышно и видно, пришлось встать на каменную ограду, за которой кучно и колко росли кусты акации.

– Уважаемые граждане! В вашем городе проводиться первый в истории округа Кологрис суммированный учет населения по нескольким показателям, который позволит определить, какая улица вашего города самая удобная для проживания.

– У нас только две улицы – Набережная и Поселковая.

– Вот их мы и оценим по степени благополучия. Разделимся на две группы. Жители Набережной, пожалуйста, встаньте справа, а Поселковой – налево.

Народ поделился неравномерно, потому что мы находились именно на Поселковой улице: большинство, четверо из шести, шагнули в левую сторону.

– Вообще-то, я пообедать пришел в кафе, – начал оправдываться единственный представитель Набережной.

И правые, и левые повернули головы к мужчине в утепленной куртке, который остался стоять в центре. Тот развел руками:

– Я здесь проездом, но могу встать к Набережным, а то как-то несправедливо получается.

Я была уверена в успехе своего предприятия, поэтому начала опрос довольно бодро:

– Отвечайте на вопросы по очереди: сначала поселковые, потом набережники. Сколько школ на вашей улице?

– Одна.

– И у нас одна. В смысле одна школа на обе улицы.

– Хорошо. А медицинских учреждений сколько на каждой улице?

– Больница есть в соседнем городе – в десяти километрах, но доктор Вальсман лечит всех, если случай не тяжелый.

– Отлично! Полагаю, если на Поселковой улице есть кафетерий – отличный, кстати, там кофе, – то уж на Набережной обязательно должен быть ресторан, да не один.

– Один есть, но рестораном никак не назовешь. Марта готовит пироги и разносит их по конторам.

Делая вид, что записываю, я лихорадочно придумывала вопросы, которые могли бы вывести меня на нужный разговор. Похоже, в этом городке все наименования в моем предварительно составленном списке было представлены по одной штуке.

– Сколько дорожных происшествий случилось за последний месяц?

– А если шину у велосипеда спустило, считается?

– Нет, считаются только серьезные случаи.

– Тогда не было.

– Сколько человек упоминало Драконов во время разговоров в общественных местах?

Я подняла голову от блокнота, в котором чиркала хаос, и внимательно посмотрела в лица дюжины человек, что стояли передо мной. Я даже не заметила, когда подошли эти люди, такие молчаливые, со сжатыми губами, сумеречными взглядами. Только что все смеялись над моими глупыми и очевидными вопросами, а теперь ждут, что же я буду делать.

– Я Нумератор, государственный представитель, – отработанным движением руки я пустила солнечного зайчика в глаза своим респондентам. – Вы не разрешаете мне заходить в свои дома, чините препятствия исчислению пропавших. Поэтому здесь и сейчас я желаю знать, сколько за последнее время было исчезнувших на Поселковой улице, а сколько на Набережной.

Молчание толпы стало густым, вязким, смысловым. Я сопротивлялась нервному тику под глазом изо всех сил, как вдруг приглушенный вопрос долетел к моей стене из акаций:

– А за какое время надо считать?

– Сколько помните.

– Тогда на Набережной за пятнадцать лет пропало около восьми человек.

– Девять, если считать того полного мужика – он пропал раньше всех – лет семнадцать назад.

– А на Поселковой уже одиннадцать человек исчезли.

Я немного приободрилась:

– Кого пропало больше – мужчин или женщин?

– Наверно, мужчин.

– А одного из них, того, с густыми бровями, видели недавно в соседнем округе с молоденькой девушкой.

Толпа неохотно рассмеялась. Я спустилась с каменной ограды и посмотрела в глаза каждому из стоивших передо мной горожан:

– Почему вы не требуете от властей расследования? Почему молчите?

– Так власти же знают. Брежатые заходят во все дома и изымают метрики – такое правило. Да и вас вот шлют – Нумераторов.

Презрение, прозвучавшее в названии моей должности, было неприкрытым.

Ответить я не успела, потому что услышала дребезжащие звуки, похожие на какой-то странный, отдаленный хохот.

– Расходитесь, Хохотва спешит!

– Кто?!

– Стрепеты!

Я и забыла, что в просторечьи Брежатых называют Хохотвой. Всё дело тут в машинах, на которых они передвигаются. Эти двухместные штуковины не похожи по технологии ни на одно известное мне средство передвижения, то есть ни на автомобиль, ни на поезд. Кажется, что они парят, не касаясь шинами дорожного покрытия. И ещё издают при взлете звук похожий на дребезжащий хохот, а при передвижении – мерный, своеобразный свист. Поэтому и названий у отряда два: по взлету простонародное – «Хохотва» и официальное «Стрепеты» – от птицы, полет которой похож на движение машин. Стрепет точно встрепенется, когда поднимается, или, вернее сказать, сорвется с земли. Сорвавшись с земли, он летит очень быстро. Кажется, что птица дрожит и трепещет на месте, но в то же время быстро двигается вперёд. В полёте крылья издают издалека слышимый своеобразный свист. Даже маханье крыльями не заметно, так часто он ими машет. Вот так и Брежатые по двое на своих машинах ездят, словно летят невысоко над землей.

И вот теперь патруль этих молодцев стоит передо мной и требует документы. Я показала жетон. Они сличили меня с кучей снимков, и, видимо, нашли среди них один, похожий на мое бледное личико.

– Эти люди, что вас окружали – они представляли для вас угрозу?

– Нет.

– Мы должны задержать их за чинение препятствий государственному представителю?

– Нет, конечно, нет!

– Тогда почему вы залезли от них на заграждение?

– Просто я… я спрашивала о дороге к морю, и чтобы… лучше видеть направление, залезла на камни.

– Вы знакомы с кем-нибудь из этих людей?

Тут я чуть было не болтанула про Михаэля, но вовремя прикусила язык – не стоило впутывать его в историю, финал которой он мне предсказал час назад. Но всё-таки я проговорилась – о Марковиче. Конечно, нечаянно. Брежатые потребовали расходные документы: чеки, расписки о том, где я питалась и где ночевала. Но транспортных отчетов у меня не было, поэтому пришлось сказать, что я приехала в город на автомобиле.

– Покажите.

Я подвела их к внедорожнику с отчаянно бьющимся сердцем и молила, чтобы Михаэль сердился на меня как можно дольше: только бы его не оказалось рядом.

Брежатые обошли Марковича со всех сторон, оставляя вмятины протекторов своих ботинок на влажной земле.

– Это ваша личная машина?

– Ага.

– Вас предупредили в Агентстве, что Нумераторы находятся под наблюдением Брежатых во избежание инцидентов с местным населением?

– Да, Куратор мне говорил.

– Так какого… Почему стекла у машины с затемнением!!!

– Да я даже внимание на это не обратила!

– Вы не знали, что у вашей машины тонированные стекла?!

– Я не знала, что это нарушение!!!

Вот так незаметно я начала орать на Брежатых, а они на меня.

Внедорожник они забрали, «изъяли из пользования».

В юности, у меня была ситуация, которую, говоря на языке программирования, можно было назвать «горячий пиксель». Горячий пиксель – это одно зернышко на экране, которое светится всегда, отвлекая на себя внимание. В реальной жизни тоже бывают интересы, которые уводят вас от всего остального, переключают на себя фокус от других дел и забот.

В студенчестве мы с Марьяной написали книгу, которая и «украла» наши младые годы. Мы почти не общались с сокурсниками, не заводили романы и не ходили на дискотеки. Мы писали.

В тот вымышленный сюжет, придуманный моей подругой, я поверила сразу и безоговорочно, хоть он и был мне рассказан шёпотом, в очереди прямо возле уличного лотка с яблоками. Меня как молнией в тот момент ударило, и я так громко воскликнула: «Вот это да!», что все хмурые дяди и тети оглянулись посмотреть на вопящую.

Почему я приняла этот вымысел как несомненную вероятность, почему мгновенно смогла раствориться в нем полностью, так же как и хозяйка сюжета? Неужели мы так резонировали, что образовали симбиоз абсолютно равноценных авторов, которые в последующие пять лет превратили один мысленный посыл в целую жизнь нескольких героев книги?

И мысль то была абсурдная – о том, что Робин Гуд не погиб в Шервудском Лесу, а его забрали в будущее. Это почти как Терминатор, только бредовее. В те годы по телевизору показывали английский сериал «Робин из Шервуда», где очень симпатичный главный герой погибал в конце, кажется, второго сезона. С этим трудно было смириться, а Марьяна предложила довольно смелую альтернативу, так сказать вариант развития событий. Однако из одной этой мысли появилась команда «засланцев» в 12 век, три вида представителей внеземного разума, Летопись и магическая Звезда, транс-временная Спираль и всё это на фоне Средневековой Англии. Тут сразу же хочется молить о снисхождении: это были восьмидесятые, нам было по семнадцать лет, мы не читали научную фантастику, не видели «Звездные войны» и ничего не слышали о метафизике. Потом, когда в этом веке начали появляться эзотерические книги и ченнеленги, как много мы находили совпадений и пересечений с тем, что узнавали и тем, что сами же написали пятнадцать лет назад!

Мы понятия не имели о литературном процессе. Возможно, надо было сначала продумать сюжет, а потом изложить его наименее кучеряво. Но мы постоянно получали какую-то информацию, применяли её на наших героев, формируя цепь событий, которые потом пытались связать сюжетом. Антенной, конечно же была Маля. Она ловила из пространства идеи, рассказывала мне, я адаптировала мысль к происходящему у героев. Потом мы искали нужные детали в библиотеке, и делили пополам: ты пишешь эту главу, а я ту. Почему эти главы потом совпадали по интонации и динамике слова, я не знаю: их словно писал один человек!

Самое трудное было в конце: соединить написанное в одно произведение: мы словно шили Франкенштейна. Но я нежно люблю нашу книгу, потому что это было настоящее горение души, мы просто погрузились в магию творчества и фантазии на пять лет, мы сотворили новый Мир. Были многомесячные перерывы, мы ссорились и мирились, каким-то чудом учились и работали, но понимали, что ведем себя как не очень нормальные девицы. Хотелось личной жизни, надо было как-то приспосабливаться к реальности, и мы провели ритуал освобождения от нашей книги. Мы осознанно, вслух попросили отрезать нас от этого канала (о том, что такое «высказанное вслух намерение» я узнала спустя два десятилетия). Что хотели, то и получили! Мы отрезали Творчество, интуицию, наших друзей-героев, созданную нами Вселенную. И началась взрослая жизнь.

Мы не возвращались к нашей книге почти двадцать лет, потом решили отнести её в издательство. За эти годы я совсем забыла сюжет, открывала его для себя заново, и удивительно – мне нравилось читать, то, что мы когда-то написали. Я запечатала отредактированную рукопись в стандартный продуктовый пакет, а потом увидела на нём символичную надпись: «Мы может не самый лучший магазин, НО МЫ ОЧЕНЬ СТАРАЛИСЬ».

После неудачи в редакции, мы с Миркой решили выложить книгу на сайте в интернете, где бесплатно публиковали свои рукописи никому не известные авторы. Помню на мою радость «Представляешь, нас прочитало триста человек», Маля написала: «Ура! Даешь трехтысячного читателя!».

Кажется, именно тогда я поняла, что это и есть моё личное выражение полноты бытия и ощущения счастья.

Когда вернулся Михаэль, я сделала максимально раскаивающееся выражение лица. Он посмотрел на меня, на отпечатки шин внедорожника, на следы протекторов обуви, и засмеялся от всей души.

– Нарвалась-таки! Понравилось разговаривать с мужиками в форме?! Молчишь теперь, вот и молчи. Будешь знать, как не слушать старших и опытных!

– Поверь, мне очень жаль твою машину.

– А как мне-то жаль!

– Ну, прости, Михаэль.

– Ладно, не бери в голову, – напарник хитро улыбнулся, – давно хотел автомобиль поменять, да просто так Марковича ведь не выбросишь. Ты, можно сказать, услугу мне оказала.

Кажется, это происшествие улучшило настроение Михаэля, потому что всю дорогу до моря – мы поехали туда на автобусе – он рассказывал мне какие-то забавные истории. Что-то о том, как однажды заправил машину, отъехал немного от автомата и в зеркало заднего вида случайно увидел, что за машиной тянется шланг, потому что он забыл вытащить его из бака. И про какую-то свадьбу, на которой невеста бросила букет подружкам, а рядом стоявший подвыпивший гость машинально отбил его ногой как футбольный мяч, отчего букет разлетелся на мелкие цветочки. Я улыбалась в нужные моменты, а сама в это время обдумывала то, что сказали мне напоследок Брежатые:

– Для Нумераторов есть всего два предупреждения. Первое от нас. Второе от Дэмпфера. Третьего лучше не получать.

И размышлений моих хватило до самого моря.

В отличие от вчерашнего непогодистого дня было по-летнему тепло. Есть вещи, которые совсем не ожидаешь. Кто мог подумать, что когда мы вскарабкаемся по красноватым камням на вершину обрыва, то найдем там гладкую каменную скамью, прогретую солнцем. Мы с Михаэлем сели на горячую плиту, утомленно откинулись на широкую спинку и обозрели окрестности до самого горизонта: волны чуть слышно шуршали где-то внизу, поверхность моря дрожала серебряными разводами на темно-синем, солнце разливало свой жар от края до края – все было как надо. И при этом я чувствовала бесконечную свою отдельность от совершенной реальности. Она есть и есть я, но не вместе. Михаэль по-своему воспринял мою молчаливость:

– Что, первый раз на море? Масштабно, да?

– По книжкам как-то впечатлительней представляла… или задушевней. Но воды много.

– Это ты отходишь от стресса. Скорее всего, испугалась Брежатых, переволновалась и истратила дневной запас эмоций. Поэтому и не можешь радоваться солнцу, морю и чудесной еде. И ещё тебе за машину стыдно.

Говоря это, Михаэль разложил на обрывке оберточной бумаги сыр, хлеб, оливки и яблоки. Багет он наломал неровными кусками, чтобы можно было макать его в запашистый мягкий сыр, который тягуче поплыл по бумаге, стоило только нажать пальцем на запечённую корочку. Сначала я попробовала всё по-отдельности: белый мякиш, оливку с шершавой косточкой внутри, кусок яблока с того боку, что закатнее, напоследок слизнула сыр с безымянного пальца. Потом взяла из рук Михаэля бутерброд, который он ловко намазал складным ножиком, и, надкусив ломкую корочку, возразила:

– Меня толпа напугала. А эти, форменные – ну что они могли сделать со мной на главной площади?

– На площади ничего, но они могли забрать тебя в Кромлех. Знаешь, какими люди от туда возвращаются: словно из них затычку вынули. Они тают и тают, теряют интерес к жизни, потом становятся ходячими овощами. А снаружи – ни царапинки, ни синячка.

– Ужасы какие-то рассказываешь!

– А то.

– Может, ты и про Дэмпфера что-нибудь знаешь?

Михаэль даже не шелохнулся в мою сторону, но брови скучил и голос понизил:

– И откуда же тебе донесло про Дэмпферов?

– Так он не один? Их много?

– Немного. Всего два или три… человека. Где услышала?

– Брежатые сказали.

– А они сказали, что надо этих тварей избегать всеми возможными способами?! Лучший вариант – слушаться старого опытного напарника. А ещё не высовываться. И вопросы лишние не задавать. У тебя в блокноте сколько граф? Три. Так почему же ты свои вопросы сочиняешь? Вот почему ты спрашиваешь у людей, видят ли они сны?! Это то же самое, что спросить, не сидит ли у них на заднем дворе дрессированный Дракончик!

Михаэль высказывал мне наболевшее, мерил тяжелыми шагами каменный пятачок до обрыва, взмахивал руками, глядел сурово и ворошил тёмно-русые кудри широкой ладонью. Я же гасила улыбку, убирая остатки обеда со скамьи и размышляя о том, что не ответить человеку можно двумя способами: сказать «не знаю» или забросать его встречными вопросами.

Потянув Михаэля за теплую ладонь, я усадила его рядом и посмотрела ему в глаза, только сейчас с удивлением заметив, что одна его радужка просто зелёная, а другая – зеленая с золотистой полоской от зрачка. Почему-то это отвлекало и лишало меня возможности заглянуть глубже, за завесу грубости и осуждения.

– Пойми, Михаэль. Мы можем, конечно, только исчислять, но вдруг мы найдем человека в «процессе исчезновения»?

Что—то тревожное мелькнуло за золотистой полоской, а может, морщинка на лбу стала глубже, но руку свою из моих ладоней Михаэль не забрал, и чуть наклонился вперед, поощряя на продолжение разговора.

– Допустим, что кому-то сняться сны, а может даже кто-то видит Дракона, но не может рассказать близким из-за…, да просто не может и всё! И если такой человек узнает, что есть люди, которым не безразлично, с которыми он сможет поделиться своими переживаниями, то, глядишь, и станет понятно, что же на самом деле происходит. Ты заметил, что сны, которые я смогла записать, очень волнительные и совсем не мрачные. Многим пропавшим снились города, но не наши поселения, а неведомые, чужестранные города. Хочешь, я прочитаю тебе, – не дожидаясь ответа я открыла блокнот с той стороны, где записывала сны исчезнувших ландракарцев, – Вот. По описаниям родственников кому-то снился город без единого дерева, с домами округлой формы, песочного цвета, а другим – светящийся прозрачно-голубой город с высокими «тонкими» домами. Был ещё город у моря с золотые куполами на башнях, а ещё – город из мрамора, образующий жилой лабиринт. Ну, скажи, где эти люди могли увидеть такие ландшафты, ведь у нас подобных поселений нет ни в одном округе?

– Я слышал, что в других реальностях… понимаешь, о чем я?… так вот, есть миры, опутанные невидимыми нитями, по которым от одного человека к другому переходит информация и даже голос. Люди находятся в разных концах страны, но могут общаться друг с другом так, словно сидят рядышком – и слышат, и видят друг друга. А ещё могут летать по воздуху в железных птицах.

– Как Брежатые?

Михаэль рассмеялся

– «Стрепеты» разве летают?! Они как куры бескрылые – так, подпрыгивают над землей. Там же летают высоко! – и он мечтательно махнул в сторону остывающего закатного солнца, краешком зацепившегося за горизонт, – так может в этих мирах и есть такие города, а некоторые люди могут во сне путешествовать в другие реальности и потом просто запоминают свои видения? Ведь то, что ими было увидено, не имеет аналогов в нашем мире. Я слышал, что видения эти ярче и красочней, чем наша жизнь, поэтому и запоминаются, тем, кому снятся с мельчайшими подробностями.

Вот этого я точно не ожидала. Эгоистичный Михаэль, грубый и нетерпимый, вдруг озадачил меня своими словами, мягкой интонацией, надеждой в голосе, блеском в глазах. Он говорил о том, что явно пережил сам, но как об этом спросишь, не спугнув внезапной откровенности?

– Когда сестра десять лет назад рассказывала мне свои сны, я её внимательно слушала, удивлялась их необычности – такое просто не придумать. Но сразу же забывала, лишь какие-то символы остались: белая волчица, странные люди-тени на садовом участке, роскошная жизнь во дворце в неведомые времена. Лишь один сон я запомнила хорошо, потому, что сестра считала его самым лучшим из тех, что видела. В нем она словно оставляет свое тело и летит над городом в церковь на пересечении двух улиц. В храме много лилий и горят свечи. Она начинает молиться на древнем незнакомом языке, а в ответ через стеклянный потолок на неё изливается всеобъемлющий свет, не имеющий формы, но вмещающий в себя всю жизнь и всю любовь мира.

Михаэль почти неслышно вздохнул с тоской, вмещающей в себя всю печаль мира, прижал меня к себе на долю секунды в удушающем объятьи и оттолкнул резко.

– Темнеет. Ты вот подумала о том, где мы будем ночевать?! Бестолковая невероятно, а гляди – Нумератором назначили: совершенно не умеют в людях разбираться. Зачем же такую соплю на государственную службу брать! Карта местности, небось, в машине осталась?!

Я даже собраться с мыслями не успела после столь резкого перехода к отчуждению. Холод от засыпающего моря мгновенно проник под рубашку, скользнув по позвоночнику и плечам гладенькой змейкой. Мне пришлось догонять ворчащего Михаэля, который уже стоял там, где обрыв стремительно увлекал к морю.

Вниз, вдоль каменной стены, вели ступеньки, сделанные из широких досок. Доски лежали не плашмя, а были врыты в землю боком, присыпаны гравием и песком: это была скорее защита от свободного падения, чем лестница. Я старалась идти быстро, но береглась: по два шага на ступеньку, пальцами правой руки скользя по влажным зеленым камням скалы. С середины пути казалось, что спуск заканчивается прямо в море: доски последних ступенек потемнели от постоянного облизывания волнами. Однако у самой кромки воды можно было пройти по сухому песку вдоль скалы и мимо песчаных дюн с гребешками травяных лент добраться до дороги.

Вернувшись в поселок на том же самом автобусе, мы вышли на Набережной улице. Дома на ней были двухэтажные и очень длиные: в каждом по пять отдельных входов для владельцев квартир. Фасады каждого входа были покрашены в глубокие природные оттенки: терракотовый, лавандовый, глухо мятный, ореховый, и сразу было понятно, какие окна кому принадлежат, и сколько хозяев живет в доме.

Водитель автобуса сказал, что хостел для приезжих находится в квартире цвета «тыквы в октябре», и по этому описанию найти домашнюю гостиницу оказалось не сложно. Хозяйкой хостела оказалась та самая Марта, что кормила пирогами всю Набережную улицу. На втором этаже она держала кафе, а на первом размещала постояльцев. Мы с Михаэлем разошлись по комнатам, даже «спокойной ночи» не пожелав друг другу: как день начался, тем он и закончился.

Начало весны вдруг побудило меня совершить какой-нибудь нехарактерный поступок. Повод нашёлся сам собой. На днях из кофейни я взяла глянцевый журнал, где на одной черно-белой фотографии девушка итальянского типа с удовольствием принимала поцелуй в щёку. В первый раз мне захотелось купить что-то по рекламе. Стала искать, что же это: духи, бижутерия…, оказалось – услуги фотографа.

Я решила похвалить человека за удачный снимок. Такой формат общения для меня самый приемлемый. Мне трудно быть настоящей с малознакомыми людьми, а вот «хорошо воспитанную» я могу изобразить. Переписываясь, через реальную ли почту или в электронном варианте, я формулирую свою мысль, доведя её до совершенства, скрыв при этом настоящую заинтересованность или обостренную эмоцию. Поэтому и способ ругаться по электронке нахожу очень щадящим. Напишешь подруге при разногласиях пару яростных обвинений, перечитаешь, сделаешь мягче и отсылаешь уже в облегченном варианте. А вот когда выясняешь отношения вживую, то уже ничего не отредактируешь. Так же и со знакомствами. Я никогда не умела знакомиться на улице, но написать человеку, которого я в глаза не видела, для меня не составляет труда.

Как ни странно, фотограф мне ответил. Его звали Петей. Наша переписка завязалась и стала постоянной – дня не проходило без: «Привет. Чем занимаешься? Я тут…». Тетрадочка моя оказалась права: «Вы – в одном телефонном звонке, одном письме от любого человека. Любого».

Вот только живое общение по-прежнему часто меня огорчает. Марьяна пригласила меня в Паберег, и наша встреча прошла в не редактированном варианте, которого я так всегда опасаюсь.

Началось всё с того, что подруга решила рассказать мне о своих интересах. В это время она ходила на занятия минимум в три разные «духовные» группы, выезжала ко всем известным в округе экстрасенсам и целителям, какое-то количество человек селилось в её доме на выходных, а еще были активные контакты в сообществах и блогах в интернете. На её сайт «ходило» три тысячи человек, а в друзьях числилась целая сотня.

Не скрою, что частично мною двигала обыкновенная зависть, частично обида. Мое эпохальное (для меня) знакомство с Петей меркло на фоне рассказов подруги о замечательных людях, с которыми ей довелось общаться. Но что-то в моих словах было и искренней заботой, потому что я считаю, что выходы в астрал и общения с инопланетянами добром для психики не заканчиваются.

Всегда трудно соблюсти баланс при разговоре о разнице в мировоззрении.

– Ну, вот скажи, как ты отличишь, реальны были твои полеты в астрале от продукта собственной буйной фантазии? Я тебя сто лет знаю. У тебя всегда была своя Вселенная с толпами персонажей. Может ты до сих пор в ней, а не на космическом корабле пришельцев на орбите Земли.

Маля защищалась:

– Меня учителя ведут, и нас целая группа. То, что мы описываем одинаковые ощущения после объединенных медитаций, говорит само за себя.

– Но ты со своими опытами заходишь в неизведанные области! Мало ли что там к тебе может прилепиться. Я о той Сущности, что явлена у тебя в спальне.

Меня передернуло на этих моих словах ознобом. Вчера Марьяна рассказала мне, что в её квартире живет какой-то призрак, очень любознательный. Он часто проявляет себя присутствием во время разговоров подруги с кем-нибудь вживую или по скайпу, а ещё периодически дотрагивается до её гостей.

Я прагматична, рассудительна, недоверчива и закрыта для контактов. Но когда ночью эта Сущность «села» рядом со мной на кровати и потрогала меня за плечо, я увидела внутренним зрением что-то совсем необыкновенное, ростом около двух метров, весьма неплотное. Существо не светилось, и намерения мне его не понравились, поэтому я заорала. Именно этот наблюдатель спровоцировал наш неприятный разговор.

– Это чистый Астрал. Это опасно! – убеждала я подругу следующим утором.

Маля мгновенно включила защиту по всему периметру – невидимые такие колючки.

– Он добрый и любопытный! А ты пользуешься ситуацией, чтобы покритиковать мой путь! Я тебе очень благодарна, потому что в то время, как я была погружена в быт, ты разговаривала со мной о тонких материях. Но теперь я по своему пути хочу идти, так как моя душа мне подсказывает. Когда ты критикуешь, я замыкаюсь и не хочу обсуждать эти темы, потому что они очень дороги мне.

Тут я вспомнила, что одной из моих подруг я одно время постоянно рассказывала о своих духовных поисках и, возможно, перестаралась. Она эти разговоры не поддерживала, а однажды даже сказала напряженно: «Что, снова о Высших материях будем говорить?». Я перестала обсуждать с ней эту часть своей жизни, перешла на бытовое общение. И вот уже много лет этот человек не знает меня Лучшую и Настоящую. Я скрываю от неё все самое прекрасное, что есть во мне как в человеке. Она знает меня только по светским разговорам, да и сама редко говорит о сокровенном. Так мы и дружим двадцать лет, не соприкасаясь лучшими своими сторонами.

А теперь я точно так же веду себя по отношению к Мале.

После того разговора я решила никогда не мессионерствовать. Проповедуя, ты словно говоришь человеку, что знаешь, как надо жить, что истинно, а что нет. Будто ты владеешь всеми ответами, и при этом принижаешь жизненный опыт и мировоззрение самого человека. Ведь ты говоришь: «Друг, ты живешь неправильно. И думаешь неправильно. А надо так-то и так». Теперь в этих вопросах я жду приглашения. Если меня о чём-то спрашивают, я охотно делюсь своими соображениями, но ничего никому не навязываю.

Тем более, мои собственные представления о мироустройстве постоянно претерпевают изменения. Я постоянно выстраиваю свою картинку мира путем соотношения своего жизненного опыта, прочитанных книг и воспользовавшись открывшимся внутренним знаниям. Одно время мировоззрение совпадает с внешней «картинкой», но потом перестает объяснять все, что происходит вокруг. Извне не подтверждаются основные внутренние постулаты, прекращается накопление знаний, больше не случаются озарения. И постепенно живая, подвижная и постоянно дополняемая картинка мира превращается в индивидуальную сухую ортодоксальную религию. Тогда начинаешь вопрошать – а где же развитие, ведь все утверждают, что, достигнув вершины одной духовной «горки», ты увидишь перед собой целую гряду новых вершин, потому что невозможно узнать про этот мир сразу всё (конечно, если только не слиться с Абсолютом). И вот приходит новая тема, которая хоть и отвергает что-то из прежнего несокрушимого, казалось бы, но в целом просто дает множество новых тем для размышлений. И твое мировоззрение перестает быть религией, мысль начинает расширять твою же собственную теорию мира, если не вширь, но вглубь.

В тот раз мы с Марьяной расстались холодно. Кто-то сказал, что ссорятся люди на полную, а мирятся только наполовину. Но, про настоящих друзей есть другие слова: «дружба – это не 538 друзей на сайте, а одна подруга в жизни, которую на фиг не пошлешь, потому что с ней туда идти придется, чтоб не волноваться, как она туда дойдет».

В своём печальном настроении я попала на дачу Эммы. Пока она хлопотала по хозяйству, я любовалась крокусами, грядка которых украшала перепаханное пространство огорода перед дачным домиком, и со мной опять приключился флэшбэк в детство.

Летом я очень любила бывать в гостях у тёти Зины. Ночуя в гостях, я просыпалась от жужжания пчёл, которые залетали в открытые окна из палисадника. В огороде цвели алые маки и нежно пахло огуречной рассадой. В парнике влажно и жарко томились помидоры, а у самой ограды стояло две «живые» стены: одна из малиновых кустов, другая стена из зелёного горошка. И то и другое можно было есть в неограниченном количестве, было бы желание. Там же в огороде была потайная калитка, что вела в маленький садик с огромной черемухой, усыпанной черными вяжущими ягодами, вдоль ограды тянулись смородиновые заросли.

Дом начинался застекленной верандой. Там стоял диван, на котором так приятно было сидеть летними вечерами, старый шкаф, а чудесная деревянная лестница вела на чердак. Наверно, я только один раз бывала наверху. Сухой, теплый, с першистым запахом пыли и дерева, этот чердак был воистину волшебным. Маленькое окошко округлой формы с балкончиком пропускало много света и открывало вид на тайгу и дальние дали. На деревянной этажерке лежали какие-то сокровища, они же были в сундуках и чемоданах, стоящих на полу. Я помню большую куклу и коробки с новогодними игрушками. Я бы жила на этом чердаке, но нам не разрешали туда подниматься. На кухне со старинным буфетом мы пили чай с вареньем и, наблюдая за соседями из окна, обсуждали, кто-куда пошел по переулку.

От моих воспоминаний меня отвлекла Эмма, позвав пить чай. Она испекла нежный десерт из несладкого песочного теста на домашней сметане и масле, выложив поверх ягоды ежевики, а когда пирог испекся, залив начинку сливками, взбитыми с сахаром. Мне бы наслаждаться пирогом, но именно в этот момент меня настигло сожаление о разрушающих, ставящих под сомненье выбор другого человека словах, бездумно произнесенных мною в желании доказать, что я «правее».

Что-то произойдет и само

Марта превратила свою гостиную в ресторан тем, что наклеила на стены обои с изображением улочки, поставила посреди неё столик на двух посетителей и открыла балкон с видом на крыши соседних домов. Она накормила меня очень забавной маленькой пиццей. Шарики моцареллы, помидорки черри и маслины лежали в сыре неразрезанными – казалось, что все эти кругляши сейчас покатятся со стола на пол. Михаэль к завтраку не вышел, и я даже не стала спрашивать у Марты, встал ли он. У меня было дело в городе, и отсутствие Михаэля только радовало. Вчера, когда мы шли от автобусной остановки, я увидела вывеску букинистического магазина, и одна мысль, что я поброжу в одиночестве среди книжных полок, делало это утро обещающим.

Найти в Ландракаре букинистическую лавку было большой удачей. Школы снабжались учебниками бесплатно, журналы и газеты стопками громоздились в любом магазинчике, а вот книги… Я даже не знаю, откуда берутся книги, кто их пишет. Говорят, что раньше их можно было найти в любой школьной библиотеке, но теперь только в таких лавочках. Я прижалась носом к витринному стеклу и руками закрыла лицо с обеих сторон, чтобы разглядеть, что же там, в сумеречности закрытого помещения. Гладкое стекло слегка бликовало от светильника на входе, но тени книжных полок были неглубокими, поэтому даже отсюда я видела потертости кожаных одежд и позолоту на томах «Всеобъемлющей истории». Узенькая винтовая лестница, огороженная коваными перилами, крутыми поворотами уходила на второй этаж. И еще разглядела парочку, целующуюся за прилавком. Отодвинув табличку «Закрыто» и придержав истеричный дверной звонок за плетеницу, я зашла в лавку и глубоко вдохнула пудровый терпкий аромат старых книг.

Парень и девушка, что неохотно оторвались друг от друга, были в том возрасте, когда подростками их уже не назовешь. Парнишка показался мне тощавым и высоким. Его волосы цвета гречишного мёда слегка вились и оттого что они слегка выгорели на солнце, а загар слился с россыпью веснушек, казалось, что высокий лоб полон светлых мыслей. Именно светлых и добрых, потому что парень улыбался и глазами, и губами, и ямочками на щеках и даже острым подбородком. А вот девчонка была недовольна моим появлением:

– Вы табличку «Закрыто» видели?

Конечно, с такими косами, ресницами и округлостями можно позволить немного дерзости. Ну почему же, при всей малой возрастной дистанции между мной и этой парочкой, я чувствовала себя… тёткой?

– Что-то конкретное ищите? – спросил парень у меня, с трудом отрывая взгляд от подружки.

– Детские книги.

– У нас их всего с десяток наберется. Я покажу.

Он скользнул мимо рассохшегося бюро, и жестом пригласил идти за собой. Книжные стеллажи стояли длинным рядом, где-то в конце сливаясь с глубинной темнотой помещения. Но пока мы шли вдоль полок, а я украдкой гладила переплеты книг, включались светильники, один за другим, делая магазинчик очень уютным. Светильники горели приглушенно из-за матового покрытия абажуров, но хозяева лавки умело расположили их на стеллажах с узорчатыми панелями, над гладкими спинками кожаных диванчиков и над столами, сплошь уставленными стопками книг, атласов и справочников. Я могла бы провести здесь целый день.

– Вот полка с детскими книжками. Вы можете почитать их, если не сразу решитесь на покупку, – улыбка парня из приветственной стала располагающей, а потом извиняющейся. – Я ничего не понимаю в этой теме, но могу дать совет по части географических атласов.

– А по части Драконов есть какая-нибудь литература?

О чудо, даже сейчас улыбка не исчезла, лишь приобрела оттенок задумчивости.

– У нас есть только одна книга о мифических существах, там есть глава и про Драконов. Хотите, я найду её? Просто не знаю, куда хозяин положил эту книгу, поэтому на поиск уйдет некоторое время.

– Я подожду.

Пока мы разговаривали, я увидела корешок той книги, что моя сестра перечитывала много раз, точнее каждый зябкий ноябрь, в ту пору, что снежные мухи начинали кружить меж голых ветвей. Много раз она просила меня прочитать её, но я была мала, а потом нигде не могла раздобыть эту книгу. На её обложке какие-то толстые зверьки лепили снежки и катались с горки на санках. Со слов сестры я хорошо запомнила одного персонажа, который хотел тишины и уединения, а вместо этого работал на аттракционах и жил с шумными родственниками. Он потом понял, что хороша сама по себе не абсолютная изоляция и одиночество, а такая спокойная тишина в доме, когда кто-то тихонько шебуршит в соседней комнате или сопит под одеялом.

– Вот.

Я чуть не выронила книгу на пол, так неожиданно меня окликнул продавец лавки. Теперь он улыбнулся заговорщицки:

– Я Вам эту книгу не продам. Мы даем её на время, почитать всем, кто интересуется. Вы как сочтете нужным, верните её, пожалуйста, – вдруг ещё кому-нибудь понадобится… Могу я рассчитывать на Вашу…

– Я никому не покажу эту книгу, не скажу, чья она, и где я её взяла.

– Тогда, почитайте и вот эту брошюру. Местный автор написала её… на похожую тему.

Парнишка протянул мне две книги: солидную энциклопедию и тоненький буклетик на десяток страниц, и вывел меня к кассе. Я заплатила какую-то мелочь за сказки, и пока упаковывала книги в рюкзак, заметила Михаэля возле оранжево-тыквенной стены хостела. Он нервничал, поэтому я поспешила из лавочки наружу, но не отказала себе в удовольствии принять ещё одну улыбку, которую можно было назвать «всеговамхорошегоприходитекнамещё».

После моей поездки в Паберег, я остро ощутила нехватку приключений в своей жизни. Открыла тетрадь и сразу же наткнулась на совет: «Не жди, когда тебе предложат. Попроси. Вначале попроси то, в чем тебе не откажут, а затем то, что тебе нужно».

Чтобы сосредоточиться, а вернее оттянуть момент, я медленно съела яблоко, запила его апельсиновым соком и почувствовала, что кожа на лице похолодела, в носу появилось специфичное щекотание – витаминчики по лицу забегали. Это меня взбодрило и придало если не смелости, то легкого куража.

Директор как раз доставал занозу из пальца и попросил иголку, чтобы её вытащить.

– Подождите, сейчас найду пузырек со спиртом.

– Запить для храбрости?

Тут я спросила начальника в лоб.

– Я слышала, что вы отправляете нового программиста в Санкт-Петербург в командировку.

– Кто говорит?

– Все говорят.

– И что из твоего вопроса вытекает?

– Меня надо обучить новому программному продукту. Не он же на нём будет работать.

Директор набрал номер на телефоне:

– Савелий, зайди ко мне на минутку.

Я, конечно, напряглась. Когда новый сотрудник зашел в кабинет, я не представляла, как дальше повернуть разговор в свою пользу.

– Вот скажи, Савелий Палыч, новая программа по архивированию, что ты привезешь с Питера, и будешь устанавливать на наших компьютерах, она для «чайников» или продвинутых пользователей?

Савелий стоял, сложив руки на груди, слегка сутулясь и склонив голову. Он ответил не сразу, сначала подумал о чем-то, слегка наклонив голову к правому плечу. Потом посмотрел на меня. Не надо было быть проницательным психологом, чтобы заметить, что я нервничаю. В тот момент, когда Савелий смягчил лицо улыбкой, я послала ему глазами свою просьбу. О чудо, он оказался не только догадливым, но и добросердечным.

– Я полагаю, что надо обязательно направить кого-нибудь в Санкт-Петербург, чтобы бы производители продукта могли его на месте обучить каким-то пользовательским нюансам.

Тут уж я вставила для весомости:

– Вы же знаете, Иван Иваныч, что с программой по архивному делу в первую очередь придется работать мне.

Директор с большим сомнением посмотрел на меня:

– Чего-то ты темнишь.

Пришлось идти по принципу «говори правду – всё равно не поверят, но не надо будет запоминать»:

– Мне надо решить в Питере семейные дела, а по пути, я могу сделать что-нибудь полезное для конторы.

Директор вздохнул:

– Ладно, лети с Савелием. Но суточных нет, есть только деньги на билеты.

Мне пришлось постараться, чтобы даже голосом не выдать свою радость.

– У меня сейчас в Санкт-Петербурге подруга на стажировке. Она поможет нам найти жилье.

Уже в коридоре, оставшись с Савелием наедине, я поблагодарила его за помощь. В ответ он усмехнулся:

– Я ничего не сделал. Как говориться, производственная необходимость, – и уже, заворачивая за угол, добавил. – Видела бы ты свои глаза!

Он не мог даже представить, какую услугу оказал мне мимоходом!

Не знаю почему, но мне было важно открыть тайну письма, найденного в Затопше, может потому, что я чувствовала, что эта загадка будет волновать меня всю жизнь. И хотя, надежда найти что-нибудь спустя полвека была слабой, я хотела хотя бы посмотреть на дом, где жили мои прабабушки.

На сборы у меня оставался один вечер. Нужно было оставить что-то сготовленное из еды, собрать чемодан, провести с сыном инструктаж. Путем долгих тренировок и постоянной практики он научился пускать маленькие пузырьки при помощи языка. Особенно большое впечатление этот навык производит на меня, когда я провожу с ним серьезные беседы «за жизнь», прививаю нравственные принципы или даю ценные указания. Сын смотрит мне в глаза и с самым серьезным лицом внезапно посылает в мою сторону стайку мелких весёлых пузырьков.

Когда я совершенно вымотанная легла спать, для Моти это послужило сигналом – пора веселиться! Она заметалась по квартире, буксуя на поворотах, залезла на спинку кресла и попрыгала вверх-вниз, выпустив все когти, заглянула ко мне под одеяло и на-кошачьем бодро спросила: «А ты что, спать собралась?!».

– Поедем к озеру, вглубь побережья, – вместо приветствия заявил Михаэль. Он даже не поинтересовался, что я делала в книжном магазинчике. – В тамошнем поселке сестры- близнецы держат что-то вроде кружка по интересам для соседей – вязание, вышивание, сплетни. Может, скажут что-нибудь полезное.

До озера было не более двух часов езды на попутке. Местечко было очень живописное: озеро, как в ладошке, лежало между высоких холмов. К нужному домику мы пришли с заднего двора через почти непроходимые древесные заросли, которые скрывали вход на застекленную веранду. Дом держали толстые сваи прямо над озёрным мелководьем, поэтому попасть внутрь можно было, лишь пройдя через запруду по скользким зеленым валунам. По моему мнению, в таком странном доме, похожем на аквариум, могли жить только очень эксцентричные особы.

В ответ на стук дверного молотка немолодая элегантная женщина не просто посмотрела на нас через застекленную дверь, а широко открыла её:

– Что вам угодно, милая?

Я показала жетон.

– Ах, Нумератор! Заходите, пожалуйста. Вас давно не было видно. Простите, не конкретно Вас, а людей вашей профессии. Кажется, последний раз к нам заходили с опросом года два назад. Что стало с тем грустным мужчиной?

Я была буквально ошеломлена столь радушной встречей, поэтому начала вспоминать, что же произошло с моим предшественником, и только потом ответила:

– Простите, я с ним незнакома.

– А что, возрастную планку для этой профессии опустили? Вы такая юная!

Хозяйка дотронулась до рукава куртки Михаэля.

– Молодой человек, позвольте, я повешу вашу одежду в шкаф – у нас тепло.

Михаэль тоже не ожидал такого приема, поэтому засуетился, застрял в рукавах куртки, начал сбивчиво извинятся и топтаться на месте.

– О, не волнуйтесь, никаких беспокойств. Проходите в гостиную, устраивайтесь, я принесу чай.

Она обернулась на пороге в кухню и ласково попросила:

– Юноша, ваши ботинки просто ужасают. Кажется, скоро они потрескаются от грязи. Не могли бы вы снять их здесь и одеть тапки, – она показала на полку с полудюжиной разномастной домашней обуви.

Эта вежливая просьба добила эго Михаэля, потому что он покорно надел шлепанцы и выглядел при этом весьма растерянным.

Внутри дома было прохладно и сумеречно. Мы направились в гостиную, но не сразу заметили в ней вторую женщину. Та сидела снаружи в кресле-качалке, за стеклянной дверью на небольшом помосте, а за ней открывался чудесный вид на озеро, на деревушку на другой его оконечности, на стайку диких уток, плавающих рядом. Оглянувшись на нас, хозяйка поднялась с плетеного кресла и поспешно вернулась в комнату. Стоило ей закрыть витражные створки двери, как дневной свет, пройдя сквозь десятки цветных стеклышек, мгновенно оживил простую обстановку гостиной.