Читать книгу Катаклизм внутри, Катаклизм снаружи - Ташендаль - Страница 1

Часть 1. ДРУГОЙ ГОРОД

Тот, кто выигрывает войну,

никогда не перестаёт воевать.

Эрнест Хемингуэй. Прощай оружие!

ПРОЛОГ

Луч света прожектора, словно потерявший след старый пес, медленно ползет по земле. Утратившие былую силу лапы осторожно ступают по промёрзшей земле, пусть и лениво, но внимательно исследуя каждый метр окружающего пространства. Время от времени натыкаясь на препятствия, зверь замирает и втягивает ноздрями стылый воздух, и неясно, ищет он отлучившегося куда-то хозяина или блуждает в поисках пропитания.

Полоса выжженной земли выровнена, вытоптана, обстреляна беспорядочным минометным огнем, и даже густая тьма декабрьской ночи не способна скрыть всё это от стороннего наблюдателя, но круг света не доверяет поверхностным ощущениям и упорно продолжает исследовать вверенный под охрану участок. Не выдержав напора света, тени недовольно расступаются – появляются здешние немногочисленные обыватели. Словно выброшенные на берег рыбы, жадно хватают воздух беззубыми ртами воронки взрывов. Камни стыдливо прячут во мрак выщербленные туши. Яростно топорщатся обрывки колючей проволоки, тщетно пытаясь отогнать от себя освещение, а стреляные гильзы, подробно затонувшим сокровищам, интригующе поблескивают латунными боками-самоцветами, заманивая случайных путников на щедро рассаженные по всей окрестности противопехотные мины. Однако, спустя секунды, всё возвращается во мрак, тени плотнее запахивают плащи, а луч света продолжает своё безмолвное патрулирование. Ночь остаётся безмолвной.

Так продолжается целую вечность, пока круг света не натыкается на нечто чужое. Прожектор тут же замирает, пораженный находкой.

– Андрюх! Андрюх, смотри! Там! На два часа!..

– Стой, кто идёт?! – эхо голосов проносится сквозь ночь, исчезая где-то вдалеке, среди многоэтажных зданий мегаполиса.

Скрюченная фигура попадает в круг света. Человеческие очертания могут ввести в заблуждение, но уже через мгновение проявляются детали: серая бугристая кожа, длинные конечности и неподдающаяся описанию моторика, свойственная скорее куклам, чем представителям расы людей. Слышится нечленораздельный стон, существо поднимает ладони к лицу, закрываясь от слепящего света прожектора, но движения не прекращает, с самоубийственным упорством направляясь к минной полосе.

– Это… человек?..

– Не знаю… Стреляем?..

Замерший на станке крупнокалиберный монстр оживает, замечая непрошеного гостя. Раструб указующим перстом смотрит на чудовище, ожидая, когда палец испуганного караульного нажмёт на гашетку.

– Что ты предлагаешь?..

Тишину ночи разрывает оглушительная пулемётная очередь. Пули с вольфрамовыми сердечниками уносятся во тьму, попутно отрывая конечности и дробя кости неизвестного безумца, решившего пересечь карантинный периметр города М.

– Пусть всё будет не напрасно… пусть всё будет… пусть…

Будильник наручных часов пищит едва слышно, напоминая попавшего в ловушку мышонка, но этого слабого звука вполне достаточно, чтобы я моментально вырвался из объятий кошмарного сновидения. Рефлексы, не разбираясь в ситуации, подбрасывают тело вверх, заставляют руки шарить в поисках формы. Кажется, до носа всё еще долетает запах сгоревшего пороха, а на краю слышимости продолжает грохотать ДШК¹. Глаза щиплет от пота, а живот сводит протяжной судорогой. Нестерпимо хочется отыскать гашетки пулемёта, цевьё автомата или ещё что-нибудь, хоть что-нибудь!.. Лишь бы было чем отмахнуться от надвигающейся из темноты твари, лишь бы заставить её замолчать, вбить в глотку эти слова, назойливо повторяющиеся в голове: «Пусть всё будет не напрасно…»

В ту ночь мы стояли в карауле на периметре. Вполне обычная смена, один из самых спокойных участков. Казалось бы, ничего не предвещало беды, но из темноты, прямо на свет прожектора, вышло одно из многочисленных порождений Города, от которых мы, собственно, и прятались за минными полосами и из-за которых торчали денно и нощно на треклятых вышках.

Образина передвигалась на двух ногах и вполне разборчиво бормотала несколько фраз, как, мать его, чертов человек!.. Но оно нихрена не было человеком… Оно родилось там, среди мрачных многоэтажек. Город слепил её из человеческой плоти, дал вкусить свежего мяса и отправил сюда, убивать людей в зелёном камуфляже, прорываться сквозь преграды на свободу, искать новые ореолы обитания, нести проказу Города дальше, к другим населённым пунктам. Мы все, даже туповатый ефрейтор Остапенко, твёрдо верили в эти постулаты. Да, брали на себя грех… Да, чёрт возьми, мы расстреливали мутировавших гражданских, тянущих к нам руки с той стороны баррикад! Засыпали землёй ямы с трупами людей и чудовищ, лишь бы они не пришли к вам в ночных кошмарах! Костьми ложились у ограждений, собственными телами пытаясь замедлить распространение Катаклизма. Мы умирали и возрождались в воспоминаниях родных, пробегали ровными чернильными дорожками по бумаге: «Проявив геройство и мужество в бою, погиб…» Все! Каждый из нас, от зелёного новобранца и до высокопоставленного офицера генерального штаба, свято верили в важность возложенной на нас миссии, ну а я… Я верил во всё это ровно до той злополучной ночи.

«С чего вдруг?» – спросил бы сторонний наблюдатель. Незначительное ведь, по своей сути, событие. Наш брат был свидетелем вещам и покруче этой: в десятки раз фантастичней, экспрессивней и, зачастую, фатальней. Я и сам многое видел, хоть и отслужил на тот момент всего ничего! Я видел истинное лицо Города, Богом клянусь! Смотрел в его глаза сквозь прицельную сетку! Не отводил взгляда, не поворачивался спиной, не сгибался и не показывал своего ужаса. До той ночи я был тверд, как камень… Но потом что-то изменилось… Мне стало казаться, что бредущая по выжженной земле тварь – единственное реальное существо, а все прочие окружающие создания – лишь порождения расшатанного воображения. В минуты тихого одиночества, после отбоя, лежа в окружении боевых товарищей, ко мне стали приходить недобрые мысли, что я так же однажды выйду на пулеметы… Так же буду закрывать рукой глаза, пытаясь рассмотреть что-то за светом прожекторов и дульными вспышками… И там, во тьме своей смерти, меня ожидает встреча со старым знакомым. Он подойдет ко мне вплотную, так близко, что я смогу различить доносящийся из разорванного горла хрип… Скорее даже не хрип, а свист воздуха у горлышка бутылки, но в свисте этом я легко узнаю однажды услышанную фразу, и тогда до меня дойдёт её тайный смысл…

Порой мне кажется, что во мне что-то сломалось в ту ночь. Что-то наподобие коренного зуба, что-то… неспособное к восстановлению… Эта поврежденная часть сознания теперь всегда будет грохотать об стенки черепа во время ходьбы, словно отломавшееся крепление внутри пластиковой машинки, дребезжащее каждый раз, когда ребенок начинает с ней играть. Только вот я не машинка… а Бог – не ребёнок…

– Опять тот сон? – доносится откуда-то со стороны тумбочки дневального.

В ответ я лишь неопределённо качаю головой.

Заметил ли этот сердобольный салага пот на моём лбу? Видел ли, как я вздрогнул от его громкого шёпота? Знает ли он, что жизнь – это ослепительный свет, бьющий в глаза, а смерть – латунь гильз под сапогами?.. Ради чего я буду существовать на гражданке без четко сформулированных приказов командиров?.. Как буду спасаться от тяжелых мыслей без распорядка дня?.. И заполнит ли что-нибудь пустоту в моей груди, когда отпадёт надобность заучивать уставы?.. Эти вопросы, словно монеты, со звоном улетают в колодец моего сознания, так и не рождая плеска воды на финише.

Прошло уже полгода с тех пор, как в городе М. смягчили карантин. Никто так и не понял, что произошло. Позавчера ты просыпаешься в доме, жители частично исчезли, частично превратились в уродливых чудовищ. На следующий день тебя, вместе с прочими напуганными обывателями, вывозят из города, толком даже не дав собрать вещи. Потом, трясясь от холода и недоедания, ты сидишь перед телевизором и смотришь, как авиация сбрасывает на твой родной город тонны химии и взрывчатки. Кольца оцепления трещат от давящего с той стороны проволоки ужаса, сюрреализм увиденного сводит солдат с ума и превращает прожженных атеистов в фанатичных верующих, и каждый из телеведущих, журналистов и политиков отвечает на вопрос «Что происходит?» не так, как прочие. Группы иностранных наблюдателей, коллегии ученых, партии демократов и либералов, корпоративные айсберги, религиозные секты и духовные общины – все они рвут друг другу глотки, плачут, крестятся, машут кипами мелко исписанной бумаги и бьют в колокола! А потом «щёлк»! Словно кто-то незримый, может быть, даже сам Бог, щёлкает пальцами, и город М. моментально становится обычным. Всё необъяснимое становится объяснимым, чудовища пропадают, и даже небо, на протяжении всего Катаклизма тонувшее в густом покрове туч, проясняется. Что это было? Куда подевались те люди, чьи фотографии до сих пор висят на стендах под надписью: «Пропали без вести»? Почему Катаклизм схлынул, и кому стоит сказать за это спасибо? Эти вопросы, скорее всего, навсегда останутся без ответа.

Ещё вчера лавинообразно разрастающийся Катаклизм растворился так же внезапно, как и возник. Беда ушла, но события, участником которых я стал, до сих пор являются мне во сне.

Отключаю всё ещё пикающие наручные часы, беру мыльно-рыльные принадлежности² и направляюсь в туалет. В темноте мирно посапывают спящие солдаты… ну а я… Ну а я, рядовой Иван Селезнев, готовлюсь к утреннему осмотру³…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Город. Огромный монстр, притворившийся мёртвым. Подпускает нас поближе, на расстояние молниеносного броска. Так близко, чтобы без шансов. Так близко, чтобы наверняка. Мы медленно заползаем в его глотку, переваливаемся через ряды зубов. С интересом рассматриваем неподвижный язык. Смеёмся, фотографируем друг друга на его фоне, беспардонно тычем раскалёнными автоматными стволами в серую плоть, оставляя на ней выжженные отметины. Жгучая боль покрывает асфальт трещинами, затопляет подвалы, бессильно скребётся в окна, но Город не поддаётся на её провокации и остаётся неподвижным, лишь бы мы сделали еще несколько шагов по направлению к распахнутой глотке.

Город. Покинутый, но не заброшенный. Выцветший, но не забытый. Не живой, но и не мёртвый. Серые многоэтажки, проглатывая горизонт, простилаются на многие километры вперёд. Создают иллюзию бесконечности. Бесконечный серый бетон, бесконечный полумрак переулков, бесконечное одиночество. Бесконечная звенящая тишина. Многозначительная, как ритуал молчания на похоронах, нарушаемая лишь шелестом промозглого ветра, гоняющего по асфальту оранжевые листовки. Бесконечная эйфория ребёнка, предоставленного на выходные самому себе, со всеми вытекающими развлечениями. Распахнув небеса, Город с интересом рассматривает памятники, некогда возведённые своими создателями, но видит в них лишь напоминание о вытравленных паразитах.

Город, как проказа. Город, как всесильная панацея. Он отучил нас от праздного любопытства, повседневной скуки и ощущения вседозволенности. Он дал нам звонкую пощёчину. Такую, что чуть шеи не сломались.

Мы уже внутри, Город. Мы уже достаточно глубоко.

Автобус ползёт по проезжей части, так медленно, словно преступник, осуждённый на казнь. Машины сопровождения, то ли из сочувствия, то ли из садистского удовольствия, не торопят его, подстраиваясь под темп смертника. Впереди скрежещет гусеницами тяжелый бульдозер, его задача расчищать нам путь, если по дороге попадутся автомобильные пробки или обрушенные здания, а в случае чего – прикрыть спешившуюся пехоту своей неповоротливой, но крепкой тушей. Позади БТР-60⁴ хищно вращает усиленной башней, способной потягаться мощью с танком. Замыкает немногочисленную колонну, набитый солдатами грузовик. Директива проста – сопровождение вверенной под охрану группы гражданских лиц, если быть точнее, то иностранных журналистов-добровольцев, что в огромных количествах кружили вокруг карантинной зоны. Ведению фотосъемки не препятствовать, оказывать посильное содействие, на вопросы не отвечать и в задушевные беседы не вступать. Попутно произвести разведку, а в случае опасности – отступить на обозначенные позиции. В автобусе десять солдат срочной службы, командир взвода старший лейтенант Протасов, военный переводчик Козлов в звании лейтенанта и журналисты, среди которых представители Польши, Соединённых Штатов, Англии, Франции, Германии, Испании, Бразилии, Японии, Китая и Австралии.

Осеннее солнце щедро поливает безлюдные улочки светом, золотом отражается от витрин и брошенных на проезжей части автомобилей, рикошетит, заставляя щуриться и прикрывать глаза рукой. Но, не смотря на ясную погоду и чистое небо,

в воздухе витает близость зимы. Её поступь уже заметна на окнах и заледеневших с утра лужах.

Город молчит. Город наблюдает.

На многие километры вокруг ни души. Полная и необратимая пустота, начиная от брошенных на проезжей части автомобилей и заканчивая номерами в отелях высокого класса. Маршрут пролегает по более-менее проходимым улицам, однако несколько раз водителям приходится объезжать обрушенные здания и вспаханные артиллерийским огнём кварталы. Разруха уступает место аккуратным проспектам и разомлевшим на солнышке улочкам. За окном проплывают многоэтажные колоссы, словно в их изумрудных утробах до сих пор бурлит офисная жизнь, маленькие уютные кафе, как и прежде, зазывают посетителей щитами-меню, а кинотеатры продолжают торговать билетами на премьеры годичной выдержки. Кажется, что ничего не произошло, и единственная причина безлюдности улиц – чересчур ранний час, однако нетронутые части города остаются позади, и взору предстают перемолотые в мелкое крошево спальные районы, покрытые копотью престижные бутики и скалящиеся разбитыми окнами школы. Так выглядит мир, познавший ужасы войны, но с кем мы вели бой?.. Кто смог испугать нас до такой степени, что мы начали бомбить собственные дома? Ответ скрывается совсем близко… В изувеченных и покорёженных стволах деревьев… В перевёрнутых вверх ногами зданиях… В сросшихся между собой, словно сиамские близнецы, автомобилях… Определённо, человек приложил руку к разрушению мегаполиса, но действовал он не один. Какая-то неподвластная людям, чуждая этому миру сила прошла по улицам, в лучшем случае отобрав привычный уклад жизни, а в худшем – саму жизнь.

Мы спешно обматывали мегаполис тоннами колючей проволоки, щедро засаживали минами, окружали блокпостами, пулеметными вышками, ДОТами, ДЗОТами, стенами и прочим, на что только хватало средств. Мы терпеливо наблюдали, стоя на

безопасном расстоянии. Ждали, что будет происходить дальше, не в силах повлиять на происходящее. Не бомбить же город ядерными боеголовками, в конце концов. Это же только в отчетах население вывезли в полном составе, на деле эвакуировать удалось в лучшем случае половину, не говоря уже о брошенных культурных ценностях и запертых сейфах. Так что, бомбить было никак нельзя, разве что точечно, порой с долгим согласованием, а порой – импульсивно, «под мою ответственность». Газами закидывали, поливали напалмом, даже крупные силы десанта, кажется, однажды высадили, да и все, собственно.

Зато на периметре… На периметре был настоящий ад, пропитанный ужасом бедолаг-срочников, умудрившихся попасть под призыв в столь неблагоприятное время. Если бы спросили меня, то мобилизацию надо было проводить полную, а не частичную⁵, однако начальство бросило на амбразуру молодняк, даже курс молодого бойца⁶ не прошедший. Кстати, как оно было и в моём случае… Знакомство с периметром оказалось незабываемым. Сразу после прибытия в расположение роты на вверенном нашему подразделению секторе произошёл прорыв. Всех тут же поставили под ружьё, погрузили в транспорт и повезли на место, хотя половина из нас впервые держала в руках оружие. Приехали, а там двенадцать трупов, разорванных на куски вместе со всеми комплектующими: бронежилетами, касками, ОЗК⁷ и автоматами. Рядом вкопан в землю огнемётный танк какой-то старой модели. Поливает горючей смесью несуразное тело, судя по всему, атаковавшей твари, а экипаж сидит внутри и орёт безостановочно. Никто не рискнул лезть под горячую руку, дождались, пока баки опустеют, и только после этого вытащили из машины обезумевших солдат. Глаза выпучены, вопят что-то неразборчивое, вырываются, умоляют вернуть их в танк… Но самое странное, как выяснилось позже – ограждения и минное поле оказались невредимы.

Я как увидел тех танкистов, так сразу понял – выжить будет тяжело, а если и выживу, то надо еще умудриться в своём уме остаться. Последнее всегда пугало меня больше всего – свихнуться и отправиться домой с «жёлтым»⁸ билетом, посмотреть в глаза родных и сказать: «Я не смог», – но этот страх не шёл ни в какое сравнение со страхом обернуться очередным порождением Города. Стать одним из омерзительных чудовищ и пойти против своих же товарищей… Отстать от основной группы и выйти к периметру уже не Иваном Селезнёвым, а кем-то другим…

С момента поступления на службу прошло немало времени. Было много караулов, много смертей и ещё больше пробуждений в холодном поту. Были кислотные дожди и землетрясения. Были случаи массовых галлюцинаций и приступы психоза, накрывающие одновременно целые батальоны. Бесследно пропадали солдаты с соседних позиций, пропадали отделения, пропадали танковые колонны и роты, пару раз даже пропали целые сектора оцепления, вместе с минами, проволокой, палатками и солдатами. Из моего призыва парней осталось всего ничего. Кто-то дезертировал, кто-то отправился домой трёхсотым⁹ на всю голову, а кто-то – в цинке, грузом двести¹⁰. Монстров я повидал разных, был свидетелем таких вещей, о которых запрещает болтать третий уровень допуска¹¹. Однако же, судьба уберегла, не дала сгинуть. Страх со временем не исчез, наоборот, он стал ещё сильнее, но я научился перезаряжать автомат трясущимися руками и проглатывать бурлящий внутри ужас. Каждый удар Города, каждое его испытание оставили на мне глубокие незаживающие раны, и каждую ночь на запах сочащейся из них крови выползали увиденные когда-то чудовища и обезумевшие товарищи.

Всё это позади… Позади!.. Семь месяцев, как Город замолчал!

С той памятной ночи, когда я и ефрейтор Остапенко встретились с незнакомцем, активность Города оборвалась. За одну ночь все монстры куда-то испарились, загадочные явления развеялись по ветру, и даже непробиваемая завеса туч как-то неожиданно расползлась, освобождая от своих оков солнце. Быть может, тот изуродованный человек был последним из виденных кем-либо порождений Города.

Разведка, иногда отправляемая в мегаполис, перестала нести потери, и отныне возвращалась, не сделав ни единого выстрела. Если раньше многочисленные мародёры и полоумные искатели приключений практически в полном составе записывались в списки пропавших без вести, то теперь они всё чаще попадались патрулям или подрывались на минах. Власти тоже успокоились, за ядерные кнопки никто больше не хватался, информационная блокада вокруг карантинной зоны более-менее спала, и теперь ответы на вопросы «Что делать?» и «Как дальше жить?» с каждым разом звучали всё уверенней. Порой по телевидению даже слышались серьёзные размышления о сроках восстановления города и возможности вернуться домой. Не всем конечно, а кому было куда возвращаться…

Заметили положительную тенденцию сразу, но вот торопиться с выводами никто не стал. И правильно. Спешка, она ведь только при ловле блох хороша. Подержали в карантине еще с полгода, изучили издалека обстановку, спутниками все осмотрели. Бережёного Бог бережёт, а небережёного – дьявол стережёт. А сейчас и вовсе вспомнили о существовании прессы и её роли в современном обществе. Выбрали из числа добровольно вызвавшихся журналистов с десяток наиболее лояльных России, посадили в бронированный автобус, дали какую-никакую охрану, и запустили внутрь периметра – посмотреть, как там поживает Катаклизм и осталось ли от него что-то, кроме скрюченных деревьев.

Сказать, что я испугался, услышав своё имя среди назначенных в охрану прессы – ничего не сказать. Если бы не страх перед комиссованием, обязательно наглотался бы хлорки или попробовал вскрыть вены… А так… Ничего не оставалось, кроме как ответить: «Есть!», – и вернуться в строй.

– Долбанный автобус, чего он еле ползёт? – ворчит сидящий рядом солдат, кажется, Сергей Иванов.

– Ага, конечно… Эти цыпочки с бейджиками пару фоток сделали и успокоились? Хрен там плавал, смотри как фигачат фотиками своими, похлеще пулемёта! – отвечает ему громким шёпотом Артёмов, ответственный за пулемётную башенку на крыше автобуса.

– Они за это бабки получают, вот и строчат, – поддакивает ему кто-то с задних сидений.

– Ну а мы-то тут причём? Пусть себе получают, а мне здесь не по себе! – никак не унимается Сергей. Солдат, как и все мы, нервничает, однако, в силу срока службы, справляется со страхом хуже прочих.

– Скажи спасибо, что не в газиках¹² сидим…

– Рты позакрывали¹³, – рявкает старший сержант Штыков. – По сторонам смотреть! Не отвлекаться!

Разговаривавшие тут же замолкают и обращают всё внимание на улицы за окнами автобуса. Приказ, как бы так помягче сказать, отбитый. Даже если мы и заметим что-то, с высокой долей вероятности это будет последнее, что мы вообще заметим в своей жизни. Никто не знал, до конца ли безопасен Город, и как долго людям в нём можно находиться. Что уж там говорить, никто понятия не имел о природе Катаклизма и причинах его возникновения, а если сверху кто и подозревал, то доводить до рядового состава не спешил.

Мы нервничали, и ни автоматы, зажатые меж колен, ни защитные костюмы, ни свинцовые нагрудники не способны были унять дрожь в руках. Даже совсем зелёный Иванов, которого Катаклизм толком и не зацепил, и тот понимал, что все эти меры предосторожности были не более чем попыткой защититься от пули раскрытой ладонью. Если что-то пойдет не так – нам ничего не поможет.

Автобус движется дальше. Настороженные взгляды мечутся по окнам и переулкам, высматривая возможную опасность. С крыши одного из зданий срывается стая птиц, и мы, как один, испуганно вздрагиваем.

Мимо проплывает тёмный переулок, судя по всему, что-то вроде служебного въезда для транспорта. Проход почти полностью завален каким-то хламом, среди которого угадываются обломки металлической арматуры, деревянные поддоны и рваные куски плёнки. Я отвожу взгляд в сторону, но боковым зрением замечаю движение среди мусора. На лбу моментально выступает испарина.

«Пусть всё будет не напрасно…»

Один из металлических обломков оживает, превращаясь в скрюченную фигуру. Существо делает пару шагов и протягивает длинные руки по направлению к машине. Из-под глухого капюшона, словно катафоты, поблескивают зелёные глаза, смотрящие прямо на меня. До слуха доносится бормотание, повторяющее одну и ту же фразу:

– Пусть всё будет, пусть всё будет, пусть всё будет…

– Тарищ сержант! – я не узнаю собственного голоса, ставшего каким-то тонким и жалким.

– Что там?

Штыков тут же оказывается рядом, внимательно выискивая причину моего беспокойства, но за окном ничего нет. Фигура пропала так же неожиданно, как и появилась.

– Там что-то было… – автобус уже проехал мимо злополучного переулка, но ощущение чужого взгляда никуда не исчезает. Наоборот, внутри нарастает смутное беспокойство. – Нехорошие у меня предчувствия, Лёнь.

– Отставить панические настроения, – недовольно морщится заместитель командира взвода, возвращаясь на своё место, и уже тише добавляет, – а у кого они, блин, хорошие…

Как же меня угораздило оказаться здесь?

Тяжелое ощущение беззащитности и давящее одиночество сжимают горло. Дыхание учащается, я судорожно вдыхаю воздух в попытке отдышаться. Сердце барабанным боем отдаёт в уши, норовит пробить свинцовый нагрудник. Невелика будет потеря, какой смысл от всей этой радиационной защиты? Нет здесь никакой радиации, и никогда не было. Броня так же бесполезна, как и норовящий выскользнуть из вспотевших ладоней автомат Калашникова. Единственное, что нас сможет спасти на таком расстоянии от периметра – авиационный удар по собственным позициям, чтобы долго не мучились… Не о том думаю, не о том…

«Пусть всё, пусть всё, пусть всё…»

Закрываю глаза и бесшумно шевелю губами в только что сочинённой молитве.

Боже, помоги мне вынести всё это, проведи через Город и верни домой живым. Прошу тебя, Господи. Защити меня от тьмы, не дай стать её частью. Отведи взгляды обитающих в них тварей, умоляю, Господи. Спаси и сохрани, Господи. Не дай сгинуть здесь, сохрани тело моё и разум, укрепи руки мой и заостри взгляд мой. Позволь быть твоим воином, разреши с честью пройти этой дорогой, без страха и трепета встретить врагов своих и устоять пред ними. Не позволяй пасть духом, не позволяй мне бояться, забери мой страх, забери мой страх…

Открываю глаза, всё еще бормоча неумелые призывы к Господу, однако ужас никуда не пропадает, и с каждой секундой нарастает всё больше. Слышу какой-то шёпот неподалёку, поворачиваюсь налево и вижу Иванова, который, судя по всему, тоже молится. Чуть дальше Артёмов нервно мнёт сигарету, то и дело принюхиваясь к ней. Штыков сжимает цевьё так сильно, что я отсюда вижу его побелевшие пальцы. У сидящего позади бойца громко стучат зубы. Неожиданно я ловлю на себе взгляд одной из журналисток. Белокурая красивая девушка, смотрящаяся комично в расстёгнутой светло-синей каске, направляет на меня объектив фотоаппарата и делает несколько снимков. Смущенный, я улыбаюсь, и незнакомка, представитель Польши, судя по бело-красной нашивке, отвечает тем же. Страх растворяется в её улыбке, вместе с давящим чувством одиночества и безнадежностью.

Прочие журналисты, в отличие от заснявшей меня блондинки, выглядят куда серьёзней и деловитей. Жужжа объективами, они фотографируют чуть ли не каждый квадратный метр проплывающего за окнами опустевшего города, бормочут что-то в диктофоны и яростно засыпают вопросами военного переводчика и старшего лейтенанта Протасова. То и дело кто-то из прессы порывается вскочить со своего сиденья и захватить ракурс получше, но каждого такого строптивца старший лейтенант быстренько возвращает обратно, приговаривая нечто вроде: «Для вашей же безопасности, вернитесь на своё место…», – или: «У вас ещё будет возможность сделать отличные снимки, сядьте назад, это небезопасно…»

Небезопасно… Небезопасно лезть в проклятый Город, вот что небезопасно. Пусть хоть в полном составе повыскакивают из автобуса и разбегутся по округе, мне этих уродов галдящих ни черта не жалко. Сейчас они милые и пушистые, а приедут назад – опишут нас, как солдат СС, тысячами сжигающих мирное население и не дающих людям вернуться домой. Кто-то, наверняка, заявит, что Катаклизм – не более чем выдумка хитрых русских, решивших обратить на себя внимание мирового сообщества, однако каждый здравомыслящий человек в полной мере осознаёт фантастичность и невозможность бла, бла, бла…

Даже жалко немного нашего командира, пусть он и тварь редкостная. Шакала¹⁴ аж перекосило, мало того, что операция рисковая, требующая тщательной координации, так ещё эта орава иностранцев, словно толпа детей, без умолку верещит на все лады. Дёрганый, нервный, рука то и дело поглаживает расстёгнутую кобуру с массивным пистолетом. Его можно понять… Почему сил охранения так мало? Какого лешего сюда отправили срочников? Не проще было бы провести экскурсию на воздушном транспорте? С чего вдруг руководство операцией доверили старшему лейтенанту, не имеющему за плечами ни одной боевой операции?

– Домой хочу, –шепчет сзади один из солдат.

– Сперва покурить, а потом домой, – в тон товарищу бормочет Артёмов, продолжая мять сигарету. – Скорей бы всё это закончилось…

– Эй, парень. Просыпайся, – кто-то довольно беспардонно потряс меня за плечо.

Секунду назад я сидел в «экскурсионном» автобусе, среди товарищей и журналистов, но стоило открыть глаза, как сновидение растворилось в монотонном стуке колёс, растеклось по вагонам плацкарта вместе с запахами нестиранных носков, перегара и залитой кипятком лапши быстрого приготовления.

– Где я? – перед глазами всё еще стояли искаженные страхом лица солдат. В сознании никак не умещалась мысль, что всё увиденное было лишь воспоминанием о некогда произошедших событиях, свидетелем которым я невольно стал.

Разбудивший меня хмыкнул, возвращаясь на свою полку:

– Известно где, гэта самае, в поезде.

Обычный мужик, ничем особенно не выделяющийся: слегка полноват, слегка лысоват, слегка небрит. Из-под белой майки заметна обильная растительность, как на груди, так и подмышками. Видавшие виды спортивные штаны местами неаккуратно заштопаны, а местами измазаны чем-то неподдающимся стирке, судя по всему, битумом.

Водрузившись на своё место, мужчина отхлебнул чай из стакана и, прямо в обуви, вольготно развалился на матрасе.

– Кошмары, боец? – глаза смотрели с усмешкой, краешек губ слегка приподнят.

– Так точно, – слегка помедлив, ответил я.

Сунул ноги в армейские зелёные тапочки с нарисованным на них порядковым номером «8», поднялся и потёр лицо. Всё позади, нет никакой бури, нет автобуса, нет Города, пожирающего одного за другим солдат. Нет, и никогда больше не будет. Армия кончилась – началась гражданская жизнь. Дембель, как-никак.

За окном проносились заснеженные пейзажи. Отглаженные ветром белые скатерти полей окантованы алым закатом, плавным градиентом переходящим в тёмно-синее небо. Если приглядеться, то на снегу можно заметить редкие цепочки звериных следов, старательно маскируемые позёмкой. Поезд мчался дальше, белые просторы сменились укутанными в зимние одежды хвойными лесами. Испачканные сумерками стволы деревьев слегка покачивались на ветру, изредка роняя с плюшевых ветвей снежное крошево. Догорающий закат, не поспевающий за поездом, петлял между деревьев, пропадал из виду, время от времени вспыхивая рубиновым светом, обрамлённым в паутинки заиндевевших ветвей. Первозданная красота природы, без малейшего намёка на присутствие человека. На десятки километров ни бетонных коробок мегаполисов, ни тесных огненных потоков транспортных магистралей. Никакого Города, никакого Катаклизма. Лишь дрёма залитого полутьмой леса и стук колёс. Зима…

Я открываю шкатулку с вырезанным на крышке порядковым номером, что именуется душой. Несмазанные петли скрипят, норовя привлечь чьё-нибудь внимание. И без того темное дерево выцвело, покрылось выщерблинами и пятнами ожогов, углы сбиты, а у замка неаккуратные следы взлома.

Я открываю шкатулку, имя которой Иван Селезнёв, и заглядываю внутрь, ожидая обнаружить там радость возвращения домой и предвкушение встречи с родными и близкими, но не нахожу ничего, кроме страха, пустоты и въевшейся во внутреннюю обивку пыли.

Захлопываю крышку.

– Тебя, гэта самае… как звать? – из задумчивости меня вырвал голос соседа.

Я отвёл взгляд от окна и с какой-то неуместной растерянностью уставился на протянутую руку. Не то чтобы этот мужик мне чем-то не нравился или раздражал, но отвечать на приветствие не особо хотелось.

– Ваня, – пересилив себя, я всё же пожал ладонь.

– А меня Игорь, – улыбнулся в ответ мужик. – Игорь Белов, ага.

Рукопожатие у соседа уверенное, крепкое, но без свойственной некоторым людям грубости, когда пальцы сжимаются, словно тисками. Не знаю зачем, но тряся мою кисть, Белов попытался развернуть её ладонью вверх, но я, вежливо улыбнувшись, высвободился и вновь отвернулся к окну, всем своим видом показывая, что знакомство окончено. Однако Игорь и не думал успокаиваться:

– Где служил, Ванёк? В Городе?

– Так заметно?

О том, что я демобилизовавшийся солдат, догадаться немудрено – форма всё ещё на мне. Не разукрашенная «дембелька», нет. У личного состава охранения периметра, по неизвестным мне причинам, было не принято обвешиваться аксельбантами и разноцветным бархатом. Те немногие счастливчики, что умудрились дожить до увольнения в запас, уезжали домой в соответствии с правилами ношения военной формы одежды. Была ли это новая армейская традиция, наподобие «безмасленных» ста дней до приказа¹⁵ или забрасывания мочалки на дерево возле бани, либо какое-то мимолётное веянье, но мои причины отказа от «дембельки» были куда прозаичнее. Нарушение формы одежды могли повлечь за собой проблемы с военными патрулями, в большом количестве шерстившими железнодорожные станции в поисках дезертиров, а уставшему от солдатской лямки бойцу меньше всего хотелось задерживаться где-то по пути домой. Именно поэтому единственными украшениями на моей «флоре»¹⁶ были общевойсковые звёздочки на воротнике, шеврон принадлежности к сухопутным войскам и нагрудная нашивка с группой крови.

– Заметно – не то слово, ага, – перестав улыбаться, сказал Игорь, – гэта самае, я служил еще в шестидесятых, в ГСВГ¹⁷… Ты ведаешь, вроде и не война, вроде и не мир, хрен разберёшь, ага? Начебто и стреляют иногда по нарушителям, и американцы совсем рядом, но вокруг дофига цивильных, все ходят, гэта самае, по делам своим, чысциня и порядок – жизнь. Советские немцы, гэта самае, дружелюбные такие, хотя мы с ними совсем недавно воевали… А потом нас пригнали к «Чарли»¹⁸, а там американские танки стоят, да бульдозеры, стену, гэта самае, сносить. А нам, гэта самае, приказ, якшо стрелять начнут – отвечать. Сидели в танке, ага, даже нос не высовывали, понимали, что ещё чуть-чуть и всё, война опять будет, только на этот раз атомная. До хаты, гэта самае, вся Яуропа, якшо Штаты нападут, то мы окажемся на передовой, и тогда трындец всем … Разумеешь, ага? Но пронесло, разъехались. Напружено было, и отслуживших там легко было отличить от служивших на витчизне. Тренировки другие, окружение. Я потом ещё всякого видел: парней с Овечьей¹⁹, погромы в Армении… Но зараз… Когда начался Катаклизм, ага… Я подумав, что всё это были гульни в песочнице. Что Холодная война, что Перестройка. Ковыряние в носу. Вас, военных и беженцев, коли бачишь на улице – ночь потом не спишь. Вочы выцветшие, смотрите куда-то хрен знает куда, дергаетесь от любого шума, ага. Часам, гэта самае, будто сами не знаете куда идёте и навошта. То ли под наркотой, то ли контуженые через одного, кто вас поймёт. Години, не прав я, что ли?

Был у Игоря чётко выраженный акцент, то ли белорусский, то ли украинский, но без карикатурных передёргиваний, которыми обычно изъясняются юмористы по телевизору. Не упоминай он периодически нерусские словечки, заметить это было бы куда сложней, однако к какому именно языку относятся употребляемые им обороты, я определить не мог. Скорее всего, Белов родился в деревне на западных границах России, а после переехал в большой город, сохранив при этом некоторые особенности родного разговорного языка. Я где-то слышал, что некоторые тамошние жители изъясняются на, так называемой, «трасянке»²⁰, правда, в случае с Игорем, она звучала как-то неправдоподобно. Огромное количество непонятных слов слегка раздражало, а неуместные вопросительные интонации, с которыми Игорь рассказывал мне о своей службе, изрядно утомляли. У меня не было ни малейшего желания поддерживать беседу с этим недалёким человеком, а если бы такое и возникло, то вряд ли удалось вставить хоть одну фразу в его затянувшийся монолог. Тем не менее, обижать болтливого соседа не хотелось, так что я лишь многозначительно покивал головой и натянуто улыбнулся.

– Хреново там было, да? – заговорщицки прошептал Белов, наклоняясь вперёд.

Я поймал его взгляд, неожиданно чуткий и внимательный. Взгляд не деревенского жителя, а опытного следователя.

Не разбираюсь я в людях, совсем не разбираюсь. Услышал пару фраз и тут же навесил ярлык. Не тут-то было. Мужичок не так прост, как кажется.

– Терпимо, – опасливо ответил я.

Если раньше я сидел к собеседнику в пол-оборота, то теперь повернулся всем корпусом. Стоило быть осторожней, мало ли, кто это. Всякие люди в поездах ошиваются, начиная от мелких жуликов и заканчивая оперативниками контрразведки.

– Ну-ну… – хмыкнул Игорь, в мгновение ока превращаясь в незатейливого мужичка, после чего пнул полку над собой и громко спросил. – Эй, сына! Ты спишь там? Как на окренге служилось?

Я поднял взгляд наверх и увидел копошившегося в полутьме верхнего яруса человека, завернутого с ног до головы в простыню и одеяло. Ткань зашевелилась, из её недр высунулась часть лица.

– Отвали, – голос был не особо дружелюбным.

Я перевёл вопросительный взгляд на своего собеседника.

– Ды гета мой сынок, Витя, ага. Тоже, гэта самае, нещодавно дембельнулся. Адже ведь нормальным парнем: весёлый, драчливый, за девками бегал… А теперь что? – морщась, словно от зубной боли, посетовал Белов. – А теперь альбо спит целыми днями, альбо в окно дивится. Работу, гэта самае, шукати не хоче, дивчину свою бросил! Ничего от жизни не трэба, разумеешь? Вот, мать яго растак, такой хлопец был…

В сердцах махнув рукой, Игорь полез куда-то под столик. Зашуршали целлофановые пакеты, источая аппетитный запах копчёностей. Спустя минуту мой собеседник извлёк стакан, бутылку «Столичной», колечко краковской колбасы и копчёное сало:

– Ну, ты-то нормальный хлопец, а? Складзеш компанию?

При виде съестного в животе громко заурчало. С прошлого вечера во рту не было ни крошки. Ещё бы, а откуда ей там взяться, когда карманы девственно пусты. Больше чем есть мне хотелось, разве что, курить, но курево, к сожалению, тоже отсутствовало. Пить не особо тянуло, однако и отказываться причин не было. Путь далёкий – остановку не пропущу.

– С удовольствием, – на этот раз улыбка вышла куда приветливей.

– Тогда давай к проводнице за склянкою, а я пакуль закуски порежу, – предвкушая выпивку, Белов потёр руки и принялся рыться в сумке в поисках ножа.

Алкоголик, наверное. Вон как оживился, глаза чуть ли не светятся в темноте. Да и хрен с ним, на халяву-то. Судя по разговору, человек он хоть и простецкий, но и не откровенный валенок. Пусть себе чешет языком, с меня не убудет послушать. Постараюсь сидеть тихонько, поддакивать, да смеяться над шутками.

Час уже был довольно поздний, но освещение ещё не отключили. Маневрируя между торчащими в проходе ногами и снующими туда-сюда детьми, я прошёл по вагону и постучал в дверь проводницы. За переборкой послышалась возня, что-то грохнулось на пол, после чего ко мне выглянула растрёпанная брюнетка в форме сотрудника РЖД. Волосы аккуратно собраны в пучок, из-под пилотки на лоб падает несколько прядей, кончиками прилипших к ярко-алым губам. Приятные черты лица слегка портили чересчур выраженные скулы и очки в толстой оправе, но и то, и другое быстро забывалось, стоило опустить взгляд ниже, на точёную фигуру девушки, которую идеально подчёркивали облегающая блузка и тёмно-синяя юбка. Судя по рассерженному выражению лица, с которым проводница выскочила из купе, я отвлёк девушку от чего-то важного. Задвинув за собой дверь, брюнетка проткнула меня острым, как копьё, взглядом, который тут же со звоном разбился об военную форму. Удивительно, но завидев армейский камуфляж, девушка молниеносно сменила гнев на милость, рот её расплылся в улыбке, обнажившей желтоватые зубы заядлой курильщицы:

– Чем могу помочь?

– Мне бы стакан, – выдавил я, сбитый столку резкой сменой настроения девушки.

– Подстаканник нужен? – приветливо поинтересовалась проводница, улыбаясь всё шире. – Или вы не чай собрались пить?

– Да я, как бы…

– Вы не переживайте, я никому не скажу, – подмигнула мне девушка, переходя на заговорщицкий шепот. – А может вам чего-то эдакого дать, с символикой?

– Например? – не понимая, о чём идёт речь, и что вообще происходит, спросил я.

– Ну-у-у, там… пакетик чайный, сахар… Для дембельского альбома.

– Ах, это! Нет, спасибо.

Брюнетка развернулась, словно бы ненароком задев меня бедром, и исчезла в своём купе, а когда вернулась, в руке её поблёскивал гранёный стакан:

– Если передумаете – возвращайтесь, но в следующий раз стучите вот так, – с этими словами девушка сделала три лёгких удара по стенке, а после небольшой паузы добавила к ним ещё два.

– Большое спасибо, всенепременно! – щёки полыхнули от смущения, я торопливо отвёл взгляд от обтягивающей форменной блузки небесного цвета и постарался поскорее ретироваться.

Стука задвигаемой двери слышно не было, блондинка всё ещё стояла в проходе, я физически ощущал её пристальный взгляд. Пройдя примерно половину вагона, обернулся. Так и есть, продолжает стоять на том же месте…

У меня перехватило дыхание…

Распущенные светлые волосы спадали на плечи, а на груди висел фотоаппарат. Девушка улыбнулась мне, подняла руку и коснулась пальцами округлой окровавленной раны на переносице, один в один похожей на выходное пулевое отверстие. Длинные ногти скользнули внутрь продырявленного черепа, по лицу блондинки побежали дорожки тёмно-красной крови, пачкая светлые волосы. Не переставая улыбаться, девушка вытащила пальцы из раны, внимательно осмотрела, а потом подняла к лицу фотоаппарат. Сверкнула вспышка, моментально прогнавшая сковавшее меня оцепенение. Перед глазами заплясали тёмные пятна, голова закружилась. Тело повело в сторону, я поспешно схватился за край боковой полки, не замечая на себе пристальные взгляды с близлежащих шконок.

– Не может быть, не может быть, не может быть… – еле слышно повторял я, не отрывая взгляда от девушки.

Раздался звонкий смех, по окнам вагона пробежала рябь, и на какое-то мгновение мне почудилось, что зимние пейзажи, проносящиеся снаружи, сменились городским ландшафтом. Блондинка сделала ещё пару снимков, отодвинула дверь своего купе и исчезла из поля зрения. Я же продолжал стоять в проходе до тех пор, пока кто-то из проходящих по вагону пассажиров не попросил меня посторониться.

– Тебя де черти носят? Чё долго так?

– Поплохело, дух переводил, – соврал я, не отрывая взгляда от прохода.

В ушах всё ещё стоял смех мёртвой журналистки. Казалось, вот-вот из-за угла высунется объектив её камеры, вновь и вновь расцветая ослепительными вспышками.

– Может, гэта самае, проводницу позвать?

– Нет, не надо. У меня бывает такое, всё нормально, – облизнув пересохшие губы, замотал головой я. – Налей лучше.

Игорь плеснул на два пальца, бормоча что-то и одобрительно улыбаясь, однако эта улыбка быстро испарилась, стоило моей трясущейся руке выбить об стол быструю дробь дном стакана. Белов потупил взгляд, покачал головой и громко выдохнул. Мы выпили, молча, не чокаясь и не закусывая.

– И не такое видели, – водка наждаком прошлась по горлу, выбив из глаз слёзы. – Долбанный Катаклизм.

– Долбанный Катаклизм, – повторил за мной Белов, разливая вторую порцию.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ВСТРЕЧА

Он ничего мне не ответил. Поверить не могу! Как это произошло? Почему он не улыбнулся свой фирменной улыбкой, почему не притянул к себе? Мог хотя бы помотать головой, выдумать какую-нибудь глупую историю, сослаться на вероисповедание, закричать, хлопнуть дверью, ругнуться! Да что угодно, лишь бы не это оглушающее молчание!

Помню, как мы стояли напротив друг друга. Я искала взгляд Яна Мицкевича, своего оператора, но тот старательно отводил его в сторону. Руки парня слегка подрагивали от ежедневного изнуряющего напряжения. Глаза воспалены, за сеткой кровеносных сосудов практически не видно белков. Бессонница началась у него с самого приезда, а те редкие моменты, когда он всё же забывался сном, не приносили ничего, кроме кошмаров. Сколько раз я просыпалась от его криков и дикого скрежета зубов, столько и уговаривала вернуться в Варшаву, но Ян лишь отшучивался, мол, вдруг его ненаглядная Юля найдёт себе оператора посимпатичней. Дурачок, какой же он дурачок…

Со временем Ян стал стыдиться, что девушка оказалась куда выносливей молодого и сильного парня. В Społeczna Akademia Nauk²¹ у него были более высокие оценки, там он был любимчиком преподавателей, активистом общественной деятельности и никогда не терял оптимизма, даже в самых безнадёжных ситуациях. Девушки, все без исключения, таяли под взглядом его пронзительных голубых глаз, завистливо косились на спортивно сложенную фигуру, шли на всевозможные уловки, пытаясь познакомиться, но этот высокий обворожительный блондин был моим и только моим. Как же называлось то кафе, в котором случилась наша первая встреча?.. Не помню… Да и не важно это уже… Закончив направление журналистики и общественной коммуникации, мы вместе устроились на Program Pierwszy Telewizji Polskiej²². Неразлучные, верные, страстные! Два сапога пара, не разлей вода, всегда без труда находили тему для разговора, спорили о музыке и фильмах, отмечали праздники, встречали рассветы и закаты, лежа лицом к лицу на пахнущей сексом постели… Узнаваемые по всей стране, загруженные работой, счастливые, как никто другой в целом мире.

А потом в России произошёл Катаклизм. Необъяснимое явление, испугавшее не только русских, но и весь мир. Никто не хотел ехать сюда от «единички», все боялись не вернуться назад, даже самые кровожадные акулы журналистики сдрейфили, но я всегда была дурной на голову. Я восприняла всё это, как возможность подняться по карьерной лестнице, прославиться и встать в один ряд с Малгожатой Шейнерт, Тересой Тораньской и Рышардом Капущинским. Ян тоже вызвался, но в качестве оператора. Его имя значило куда больше моего, но он пошёл на это, потакая капризам своей ненаглядной Юлии Новак, молодой, полной амбиций… и наивной.

Сейчас же мы стояли друг напротив друга, словно два незнакомца, случайно столкнувшиеся на улице. От былого лоска не осталось и следа: давно немытые волосы, пропахшая потом одежда и въевшаяся в кожу грязь. Снабжение прессы провиантом и питьевой водой было регулярным, но не блистало особой роскошью, военные относились к нам, как к самоходным бомбам замедленного действия, а работающие с нами напрямую русские, в задачу которых должно было входить оказание всесторонней помощи, лишь кормили обещаниями. Но даже тех крох сведений, что просачивались сквозь информационную блокаду, хватало, чтобы волосы вставали дыбом. За проведённые здесь дни я сильно исхудала, начала сутулиться, шею покрыли красные пятнышки раздражения, а губы потрескались и постоянно кровоточили, но на фоне Мицкевича всё это выглядело, словно треснувший ноготь рядом с закрытым переломом.

Постепенно мы стали отдаляться друг от друга. Точнее, Ян начал отдаляться от меня. В речи появились язвительные нотки, некогда галантный молодой человек стал раздражительным параноиком, но я проглатывала слёзы обиды, прощала то, за что прежде дала бы пощёчину, понимая, что это последствия психоза и переутомления.

Россия стала гладиаторской ареной, на которой мы дрались за правду, и в этих бесконечных схватках, среди пропитанных холодным потом ночей, под невероятные истории солдат и жуткие звуки, доносящиеся из-за ограждения, мы потеряли друг друга. Воздушные замки, некогда возведённые в Варшаве, расшатались в атмосфере упадка и бесшумно рухнули на землю. Туда, где сотни тысяч оставшихся без дома беженцев разъезжались по стране, без каких-либо средств на существование, лишённые тяги к жизни, измученные и обессиленные карантином… Туда, где изучаемые в академии постулаты теряли какой-либо смысл…

Несколько раз я слышала про журналистов, которые тайком пробирались за периметр, но они никогда не возвращались обратно. Однажды я тоже попыталась уговорить Яна на опасную вылазку, но тот мало того, что наотрез отказался, но и пригрозил сдать меня военным. По правде сказать, я была благодарна ему за это.

А потом город умолк.

Стихли выстрелы, не дающие уснуть по ночам…

Лица военных начали разглаживаться, а в безжизненных глазах беженцев появились слабые искорки надежды. Русские объявили набор в экскурсионную группу, специально для прессы отправляемую за периметр. Кто-то отказался, а кто-то, не задумываясь, подписал документы, снимающие с организаторов всю ответственность за психическое и физическое здоровье участников экспедиции. Я была в числе вторых, а Ян – среди первых.

Помню, как мы стояли напротив друг друга. Я искала взгляд Мицкевича, а тот старательно отводил его в сторону.

– Скажешь что-нибудь на прощание? – спросила я.

Ян наконец-то посмотрел на меня. Блеклые глаза резанули, словно бритва, в них не осталось и намёка на прежнюю небесную синеву. Ноги подкосились, но я не дала воли чувствам. Лишь гордо вскинула голову, подхватила сумку и, не прощаясь, ушла.

Кончились слёзы, а вместе с ними – время до отправления в мегаполис, но теперь во мне не было прежнего азарта. Я надела каску и бронежилет с надписями «ПРЕССА», проверила, на месте ли запасные катушки с плёнкой и батарейки²³, и заняла своё место в транспорте. Автобус тронулся, Ян так и не пришёл проститься. Никто не помахал мне рукой, никто не пожелал удачи… Вокруг раздражительно галдели на разных языках мои коллеги, но среди подозрительных улочек я чувствовала куда большее родство с испуганными солдатами, сидящими на задних рядах, нежели с этими деловитыми олухами. Немного пугало, что нам не выдали такие же свинцовые нагрудники как у военных, но лишь самую малость, достаточно, чтобы я собралась с мыслями. Полыхавшие ещё час назад обида и разочарование сгорели вместе с сердцем, оставив после себя безжизненный вакуум. Эмоции остались позади, началась работа.

Записывать видео запретили, так что приходилось фотографировать чуть ли не всё подряд, однако пустынные пейзажи покинутого города быстро приелись. Велика ли цена одинаковым снимкам ничем не примечательных зданий? Да, иногда на маршруте нам попадались перекрученные стволы деревьев и исковерканные неведомой силой автомобили, но не более. Зачем мы вообще надели эти бронежилеты? Автобус пуленепробиваемый, позади сидит целая орава вооружённых парней, а над головой барражируют боевые вертолёты. Если в городе и есть кто-то, помимо нас, нападать он вряд ли решится. Поэтому я расстегнула неудобный ремешок каски и ослабила липучки на боках.

Ни тебе опасностей, ни чудовищ, описаниями которых пестрели гуляющие по городку байки. Чего так боится Ян? Зачем я рвалась сюда?

И тогда я перевела объектив с окружающего мегаполиса на пассажиров автобуса. Вот где сокрыты самые потаённые тайны Города, вот где притаилась настоящая сенсация! Озарение опьянило, я мигом забыла обо всём на свете!

– Простите… Простите, я могу фотографировать военных? – запрета на съёмку личного состава экспедиции не было, но, тем не менее, стоило проявить осторожность.

Переводчик передал мой вопрос командующему офицеру, но тот ничего не ответил. Поморщившись, военный легонько похлопал старшего лейтенанта по плечу, и, наконец, тот пришёл в себя:

– Делайте, что хотите, только не лезьте ко мне.

Переводчик, явно удивлённый таким ответом, кивнул, произнося на польском:

– Снимайте.

– А как на счёт прессы?

– Делайте что хотите, только не создавайте проблем.

Получив разрешение, я начала самозабвенно фотографировать напуганных солдат сопровождения, не поспевающего отвечать на вопросы моих коллег переводчика, сурового вида командира и жадно щёлкающих камерами журналистов. Один из солдат, заметив, что я фотографирую его, улыбнулся. Контраст между простым проявлением человеческого дружелюбия и угрюмыми лицами других пассажиров был настолько сильным, что на мгновение я растерялась и опустила фотоаппарат. Вот оно, вот ради чего я приехала сюда. Это фото стоило всех тягот и лишений жизни возле периметра! Один снимок, уместивший в себе невероятно глубокий подтекст торжества жизни над смертью, добра – над злом, света – над тьмой, и знаменующий конец Катаклизма!

Я улыбнулась в ответ, чувствуя, как пустота внутри заполняется теплом.

Дальнейшие события сменяли друг друга настолько быстро, что я не успевала реагировать на них. Улыбка исчезает с лица солдата, словно испуганная бабочка. Рация на поясе офицера оживает, все оборачиваются к окну в хвосте автобуса и замечают огромный вал чёрной клубящейся бури, пожирающей город. Журналисты вскакивают со своих мест и, мешая друг другу, пытаются подобраться поближе к стихии. Катушки с отснятым материалом быстро сменяются на новые, каждый старается сделать кадр лучше и красочнее, чем соседи. Поток увлекает меня за собой, хоть я и не хочу этого. Профессиональные журналисты себя так не ведут, был бы отбор членов экспедиции более строгим, и такого, наверняка, не произошло бы! Мечущиеся вокруг лица утрачивают человеческие черты, превращаясь в почуявшие кровь звериные морды, а речь превращается в рычание. Напуганная, я пытаюсь оттолкнуть от себя этих мерзких существ, но все попытки безрезультатны. Стоящий рядом мужчина бьёт оказавшегося на его пути солдата. Реакция не заставляет себя долго ждать, раскрасневшийся от напряжения парень взмахивает автоматом и наносит удар в ответ… А затем достаётся и мне.

Перед глазами вспыхивают ослепительные звёзды, что-то тёплое течёт по лицу, кажется, это кровь… Краем сознания отмечаю, что мне должно быть больно, но боли почему-то нет. Каска отлетает в сторону, я падаю на пол, лицом вниз. Металл соприкасается с кожей, такой же холодный, как взгляд Яна перед расставанием.

Губ касается легкая улыбка, когда я вспоминаю наше знакомство. Как же называлось то кафе?..

Среди шума беснующихся вокруг людей раздаётся громкий щелчок…

Кажется, «To Lubie»… Да, точно!..

По салону проносится оглушительное эхо выстрела, но я его уже не слышу…

Головная боль, словно разъярённое насекомое, впилась в мозг и разорвала его на мелкие клочки. Любое резкое движение оборачивалось давящей пульсацией, расходящейся от переносицы и захватывающей все без исключения отделы мозга.

Сжимая голову руками, я сидел среди пропитанного потом постельного белья и полутьмы спящего вагона. В сознании ещё мелькали обрывки сновидения. Оглядываясь по сторонам, я никак не мог понять, где нахожусь. В поезде по пути домой? Или в автобусе? Из-за слабого света ночного освещения спальные места выглядели в точности, как пассажирские сиденья, а лежащие на них люди ничем не отличаются от покойников. Морщась от боли, повернулся к окну, за которым проносилась густая чернота полярной ночи. Ужас сжал внутренности, на секунду мне показалось, что поездка домой была всего лишь иллюзией. К горлу подступил комок, вскочив с полки, я побежал в туалет, и, не успев даже закрыть за собой дверь, опорожнил желудок в унитаз.

Отвыкший от алкоголя организм раз за разом сокращался. Живот свело судорогой, рот наполнила разъедающая горечь, а головная боль сдавила череп с удвоенной силой.

Спустя минуту или две спазмы прошли. Тяжело дыша, я сидел возле унитаза, не в силах подняться на ноги. Слава богу, что никто не прибежал на шум. Вид побледневшего солдата, сидящего на полу туалета и пытающегося отплеваться от собственной рвоты, говорил о чём угодно, но никак не о доблести армии.

Не стоило мне столько пить…

Попытался встать, но перед глазами всё поплыло, и я безвольно рухнул обратно. Не хватало ещё в обморок упасть, а ещё лучше – разбить голову об металлический ободок. Вот уж достойная смерть будет – пройти всю службу, выжить в сотнях караулов и боевых тревог, и всё это лишь для того, чтобы раскроить череп в плацкартном туалете. Лучше не придумаешь.

Руки зашарили по карманам в поисках сигаретной пачки, но не нашли ничего, кроме зажигалки, расчёски, платка и военного билета. Чёрт, я и забыл. Курево давным-давно кончилось. Боль в черепной коробке, полыхавшая всё это время всепожирающим огнём, пошла на убыль и вскоре совсем исчезла, захватив с собой и головокружение. Прислушавшись к внутренним ощущениям, я не нашёл причин оставаться здесь и хотел было предпринять новую попытку встать на ноги, но неожиданно заметил какое-то движение за приоткрытой туалетной дверью. Несмотря на то, что освещение поддерживалось в поезде круглосуточно, в тамбуре царила кромешная тьма, не позволявшая разглядеть что-либо дальше порога, но чувство чужого взгляда, внимательно следящего за мной, настойчиво твердило, что там кто-то есть.

– Эй, кто здесь, – тихонько позвал я, до рези в глазах всматриваясь в черноту, и чем дольше я это делал, тем страшнее мне становилось.

Ответом была лишь звенящая тишина, в которой потонули все окружающие звуки. Мрак вскипел, зашевелился, его поверхность пошла пузырями, каждый из которых, лопаясь, заставлял меня сильнее вжиматься в подрагивающую стенку вагона. Кажется, в определённый момент я даже начал различать очертания двух фигур, прильнувших лицами к щели между дверью и косяком. Серые лица с безжизненными провалами глазниц, одно с длинными космами светлых волос, второе – обрамлённое капюшоном. В голове промелькнуло смутное узнавание. Я открыл было рот, чтобы закричать на молчаливых существ, но так и не издал ни звука. Лица исчезли из поля зрения, растворяясь во тьме. Донёсся звук отдаляющихся шагов. Змеиные кольца тишины, всё это время сжимающие моё тело, ослабели, рассыпались под проступающим из темноты стуком колёс.

От ледяной воды сводило лицо, но я раз за разом подставлял ладони под бьющую из крана струю и с силой тёр щёки. Страх постепенно улетучивался, как и плохое самочувствие. Произошедшее начинало казаться не более чем воздействием алкоголя. Воспоминания об увиденном во сне кошмаре тоже рассеялись, стекли вместе с водой в раковину и исчезли в сливном отверстии.

Как следует умывшись, я поднял взгляд к зеркалу и увидел перед собой молодого парня с бледным измождённым лицом. Мокрые кончики волос с преждевременно проступившей сединой прилипли ко лбу, капли воды стекали вниз, к воспалённым, глубоко запавшим в череп глазам, и терялись среди трёхдневной щетины…

Я поднял лицо к зеркалу и увидел перед собой молодого парня, в котором с трудом узнал самого себя…

В проходе загорелся свет, дверь со скрипом отошла в сторону, и в туалет заглянула знакомая проводница, в руке её дымилась сигарета. Чёрные волосы, ранее собранные в узел, теперь волнами спадали на плечи, в глазах читались сочувствие и лёгкое разочарование.

– Простите, но мне надо закрыть уборную. Мы подъезжаем к станции, – извиняющимся тоном сказала.

– Какой город?

– Ваш. Стоянка пять минут.

Не произнося более ни слова, я вернулся к своей полке. Места Белова и его сына пустовали, видимо, они сошли раньше. А может быть, их никогда и не существовало. Переобуваясь, я катал на языке эту мысль, параллельно пытаясь припомнить подробности пьянки, но в памяти всплывали лишь обрывки ничего не значащих разговоров. Ремень с приятным щелчком застегнулся поверх бушлата, я подхватил вещевой мешок и направился по слабо освещённому коридору к выходу, где уже дожидалась остановки проводница.

Катаклизм позади, за многие километры отсюда. Убрал с шеи когтистые лапы, позволил уйти, но ощущение чужого взгляда, наблюдающего из сгущающихся теней, никуда не исчезло, словно подаренная мне свобода – всего лишь прогулка на длинном поводке. В голове никак не укладывалось, что моя война окончена… Не та война, под флагом которой я маршировал, а личное противостояние Катаклизму, как живому существу, ежедневно испытывающему нервы на прочность, а глаз – на точность. Выиграв все без исключения сражения, я умудрился проиграть ему свою душу, свои сны и свой дом. Отгремели батареи артиллерийской поддержки, с бронетехники слито всё топливо, оружие сложено в пирамиды и закрыто под замок. Солдаты, сильные духом и телом парни, разбредались по домам, которые успели стать им чужими.

Что меня ждёт на перроне? К кому я возвращаюсь? Оправданы ли средства, потраченные на достижение цели? Обыденные вопросы, привычные… Сейчас, спустя месяцы пребывания на периметре, у меня возникла совершенно новая мысль, куда сложней всей этой рефлексирующей чепухи… Знай я, на что иду, попытался бы что-нибудь изменить в прошлом?..

Стук рельс замедлился, а потом и вовсе стих. Распахнув дверь, девушка скинула вниз металлическую лесенку. Прежде, чем спуститься, я задержался:

– Сигареткой не угостите?

Брюнетка приветливо улыбнулась и извлекла из кармана пачку Winston-а. Протянула. Я достал одну и, благодарно кивнув, спустился вниз, в ночной город.

Оранжевый свет фонарей расплывался угловатыми кляксами на фоне тёмно-синего безветренного неба, бил по глазам, привыкшим к темноте, отражался от крупных хлопьев снега, мерно спускающихся на город. Скрывшиеся под их слоем скамейки больше напоминали белоснежные диваны, невесть кем оставленные у входа на вокзал, одноэтажное здание которого, ослеплённое проглотившей город зимой, щурилось тёмными окнами.

Позади раздалось легкое постукивание. Три удара, а потом, после небольшой паузы, ещё два. Я обернулся.

– Прощай, солдатик, – затягиваясь сигаретой, засмеялась проводница. – Береги себя.

Поезд вздрогнул и сделал несколько неуверенных шагов, готовый отправиться дальше. Брюнетка закинула обратно в вагон лесенку и закрыла дверь.

Сделав большой глоток свежего морозного воздуха, я достал из кармана зажигалку и закурил. Никотиновый голод, всё это время не дающий покоя, с каждой затяжкой ослабевал, а потом и вовсе улетучился вместе с клубами дыма, исчезающими в глубине ночного неба.

Ненавистный Город остался позади… Но так ли он был ненавистен? Откуда эта мазохистская тяга вновь ощутить сдавливающий душу страх? Почему видения, неотрывно преследующие меня от самого госпиталя, воспринимаются так обыденно и привычно?

Ответ прост – Город хорошенько надрессировал своего верного пса. Моя война никогда не закончится, никогда не стихнут выстрелы, громыхающие где-то на краю сознания. Никогда не обретут покоя шагающие следом за мной призраки. Подобно экзотическому инструменту, изготовленному для одного лишь удара, я буду обречён пылиться на дальней полке, ожидающий, что снова понадоблюсь кому-нибудь, готовый к любой боли, согласный работать на износ, пока рукоятка не сломается, лишь бы не возвращаться в одиночество чулана.

Я так боялся превратиться в чудовище, что не заметил, как стал им… Парадокс… Прав был Штыков… Мы мечтаем выжить и обрести покой, который давно дожидается в темноте смерти…

За то время, что я курил, в пределах видимости не появилось ни одного человека. Немудрено, на часах половина первого, кому придёт в голову бродить по городу в столь поздний час, да ещё и в будний день.

Ёжась от холода и оглядываясь по сторонам, я вышел с территории вокзала и остановился у проезжей части. Внимание сразу же привлекла горящая вывеска местной шашлычной, возле которой почти в любое время суток ошивались любители выпить чего-нибудь высокоградусного, но на этот раз людей в её окрестностях видно не было. Город не блистал размерами и количеством развлечений, так что большинство жителей скрашивали досуг при помощи алкоголя, зависая в местных немногочисленных питейных заведениях. По большому счёту, вся здешняя экономика строилась вокруг атомной электростанции, поэтому население условно делилось на две категории: тех, кто хорошо зарабатывал на АЭС, и тех, кто зарабатывал гораздо меньше, работая во всём, кроме АЭС. Мои отец с матерью относились к числу первых, занимая на Станции руководящие должности, однако в своё время я не пожелал идти по стопам родителей. Что уж там говорить, образования, кроме среднего, у меня не было. Услышав о Катаклизме, частичной мобилизации и внеочередном воинском призыве, я бросил всё и отправился в ближайший военкомат, не задумываясь о последствиях. Сказать, что родители были рассержены – не сказать ничего. Территориальное нахождение и отдалённость от эпицентра Катаклизма вселяли в местных уверенность, что уж им-то точно ничего не грозит, ну а прочие как-нибудь сами разберутся с проблемами.

Сейчас, глядя на спокойствие многоэтажек и редкие освещённые окна, особо отчётливо заметные на фоне беззвёздного неба, возникало ощущение, что никто из местных вовсе не знал о существовании Катаклизма, и уж тем более – что кто-то проливал кровь ради их спокойствия.

Долгими промозглыми сменами я подбадривал себя мыслью, что однажды вернусь сюда. Буду стоять прямо на этом месте, смотреть на родной город и строить планы на будущее… Плевать на холодный ветер, на душе моей будет тепло и спокойно, потому что я уцелел, вышел живым из той бойни, что язык не повернётся назвать войной. В войне несут потери обе стороны, но на периметре… Там всё было иначе… Ну и пусть, плевать! Я забуду картины ужаса, выжженные на коже кислотными дождями, выброшу ружьё и вернусь домой с чистым сердцем! Обниму мать, пожму руку отцу, и мы сядем все вместе за стол! Прошлое растворится в первом произнесённом тосте, мы будем радоваться жизни, будем уважать смерть, но не более того! Не более того!.. Я расплачусь, понимая, что сумел вернуться, и, впервые за долгое время, не буду стыдиться эмоций…

Так я думал тогда, полгода назад, но теперь, стоя на том самом месте, куда так страстно желал попасть все эти месяцы, я не ощущал ничего, кроме разочарования. На секунду почудилось, что я вышел не на той остановке, слишком уж чужими выглядели пустынные улочки и разноцветные многоэтажки. Хотя, к чему этот эгоизм… Это не они чужие для меня, а я – для них.

Подавленный этой мыслью, я прошёл две автозаправки, расположенные практически впритык, свернул к зданию рынка, а затем направился во дворы. Хотел было заглянуть в круглосуточный магазин за сигаретами, но вспомнил, что покупать их было не на что.

До дома оставалось всего ничего, когда я заметил стоящий на проезжей части милицейский УАЗ и замершего рядом с ним сотрудника патрульно-постовой службы. Возникло желание воспользоваться какой-нибудь другой дорогой и обогнуть неожиданное препятствие, но я подавил в себе эту трусливую мысль. Не для того я помирал со страху на караульных вышках, чтобы прятаться от милиции.

Чем ближе я подходил к патрульной машине, тем сильнее казался знакомым стоящий рядом с ним постовой. Последнего, видимо, распирали те же самые мысли.

– Ванёк! Ты? – расплываясь в довольной улыбке, окликнул меня патрульный, когда я поравнялся с машиной. – Старых друзей не узнаёшь?

– Андрюха? Сколько лет, сколько зим! – наконец признав старинного приятеля, отозвался я.

Подошёл ближе и пожал крепкую руку Степанченко, моего одноклассника. В школе он был крепким парнем, активно занимался спортом, и все думали, что со временем мальчик вырастет в здешнюю хоккейную знаменитость, а оно вон как вышло, подался в милицию. На погонах жирная полоска старшего сержанта, телосложение всё ещё крепкое, но под форменным бушлатом уже угадывались очертания пивного живота.

Погладив аккуратные усы, парень оглядел меня с ног до головы и иронично хмыкнул:

– Что, дембельнулся только?

– Так точно, тарищ старший сержант, – карикатурно отрапортовал я. – Домой иду.

В стоящем здесь же УАЗе послышался смешок, я заглянул в окно и увидел ещё одного ППСника. Совсем ещё молодой парень, наверное, только-только закончивший милицейское училище. Согнувшись пополам, он сидел за рулём автомобиля и колдовал над рацией.

– Знакомься, рядовой Сергей Иванов, – кивнул в его сторону Степанченко. – Что там, получается что-нибудь?

– Никак нет, товарищ старший сержант, даже помех не слышно.

– А радио?

– Тоже ничего.

– Значит, плохо стараешься, продолжай дальше.

Сергей Иванов. Под сердцем ощутимо кольнуло, а во рту появился неприятный привкус. Сосредоточив взгляд на старом приятеле, я попытался прогнать наваждение.

Добродушное широкое лицо Андрея, располагающая к себе улыбка и съехавшая на макушку ушанка плохо вязались с образом командира, но я ничего не стал говорить на этот счёт, а вот Степанченко не упустил случая поддеть меня:

– А ты чего с пустыми погонами?

– Чистые погоны…

– Да иди ты в задницу со своей чистой совестью, – не дав мне договорить, шутливо огрызнулся милиционер. – Что, даже ефрейтора не доверили?

– Слышал поговорку про ефрейтора²⁴? – улыбнулся я.

– Эй, Серёг, слыхал? Не успел ещё до дома дойти, а уже своими военными присказками сыпет налево и направо!

– Так точно, товарищ старший сержант.

– А вы чего здесь стоите? – стараясь перевести тему, спросил я.

Не заслужил я званий. Хотели дать, да я отказался…

– Сегодня все как с ума посходили. Сперва собаки напали на ребёнка в районе катка, потом какие-то придурочные подростки подожгли санитарку, а теперь рация сдохла. Дежурство только началось, а голова уже вскипает.

– Ждёте кого?

– Да… Лёва домой забежал, пробует связаться с участком по телефону.

– Понятно, – поёжившись от холода, подытожил я. – Сигареткой не угостишь?

Патрульный достал пачку дешёвых папирос, мы закурили. Вдалеке послышался нарастающий рёв сирены, и вскоре по улице на полном ходу пронеслись два пожарных экипажа.

– Вот, а я о чём говорю. Не ночь, а чёрт знает что, – провожая их взглядом, чертыхнулся Андрей. – Ты, кстати, где служил?

– На периметре, – без особой охоты ответил я.

– Серьёзно? – тон старого приятеля сменился с насмешливого на уважительный. – Мы с парнями ездили туда в командировку. Хреновое место.

– Самое что ни на есть хреновое…

Разговор стих, каждый задумался о своём. Я так глубоко погрузился в воспоминания, что не заметил, как сигарета истлела до самого фильтра. Пальцы обожгло болью, матюгнувшись, отшвырнул окурок. Степанченко открыл было рот, чтобы изречь очередную подколку, но в этот момент дверь ближайшего к нам подъезда с грохотом распахнулась и из здания выбежал третий милиционер, судя по всему, ранее упомянутый Лёва.

– Ну что? – не дожидаясь, пока подчинённый подойдёт ближе, выкрикнул Андрей.

– Голяк, – разочарованно покачал головой тот, на ходу застёгивая пуговицы бушлата. – Телефонной связи тоже нет.

– Надо в участок ехать, – поправляя автомат на плече, задумчиво сказал старший сержант. – Чёрт знает что… Это Иван.

– Салют. Лев Дроздов, – пожимая протянутую руку, поздоровался тот. – Ну что, поехали?..

Милиционеры уже хотели погрузиться в машину, но тут со стороны детского сада, расположенного неподалёку, послышался собачий вой. Мы развернулись по направлению к шуму. Звук был настолько тоскливый и надрывный, что по спине побежали мурашки. Тональность увеличивалась, постепенно переходя в оглушающий рёв, похожий на звуки сирены противовоздушной обороны. Морщась от вновь вспыхнувшей в голове боли, я сжал уши ладонями, но завывания с легкостью проникали через щели между пальцами и вгрызались в пульсирующий мозг. Слава богу, долго какофония не продлилась, рёв резко оборвался жалобным скулежом, после чего раздался странный ухающий звук, напоминающий удар по плохо натянутому полотну барабана, его эхо, отражаясь от многоэтажек, пронеслось по улицам и затихло где-то вдалеке.

– Это ещё что за хрень? – обескуражено спросил Дроздов, рука милиционера лежала на расстёгнутой кобуре, но сам он, видимо, не замечал этого.

– Собака? – послышался из машины голос Иванова.

– Собаки так не воют, – покачал головой Степанченко и повернулся ко мне. – Ты это, иди. От греха подальше. Потом увидимся.

Я кивнул, пожал всем по очереди руки и пошёл в направлении дома. Позади послышался шум заведённого двигателя, мимо пронесся УАЗ, но направлялся он не в участок, а к источнику воя – детскому саду. Подойдя к нужному подъезду, я открыл, как оказалось, незапертую дверь.

– Что за ерунда…

Захлопнул её и открыл вновь. Так и есть, магнит не работает. Что-то ЖКХ совсем отбились от рук, если не поддерживают дома в надлежащем состоянии.

В подъезде тускло горела лампочка. Хорошо хоть не придётся шариться в потёмках, боясь оступиться и кубарем слететь с лестницы. Пройдя мимо почтовых ящиков с торчащими из них во все стороны буклетами, рекламирующими мебельные магазины и творческие вечера в местном ДК, я добрался до лифта и нажал на кнопку вызова. Зашёл в кабинку, морщась от чересчур едкого запаха освежителя воздуха, и выбрал нужный этаж.

Раздался сигнальный зуммер, двери раскрылись. Оказавшись на лестничной площадке, не стал торопиться звонить в дверь, а вместо этого подошёл к окну. Возле видневшегося поодаль детского сада неподвижно стояла патрульная машина, милиционеров поблизости видно не было, судя по всему, они либо сидели внутри, либо скрылись в здании.

Сознание назойливо щекотало недоброе предчувствие. Что это была за собака? Единственное место, где я слышал нечто подобное, было… периметром… Но разве такое возможно? До Города полторы тысячи километров, встретить проявление Катаклизма здесь, на таком расстоянии от эпицентра, невозможно. Должно быть другое объяснение.

Изо всех сил я попытался отогнать от себя эти мысли, но ничего не получилось.

В очередной раз безрезультатно пошарив по карманам в поисках сигарет, я выругался и направился к двери с номером двадцать один. Приложил палец к кнопке звонка и стал ждать. Тоскливое чувство, что я зря вернулся и никому теперь не нужен в этом доме, чуть было не заставило развернуться и опрометью броситься прочь, но невероятным усилием воли я всё же остался на месте. Некуда и не к кому мне опрометью бросаться… Послышались шаркающие шаги, донёсся истошный собачий лай, сквозь который с трудом различался заспанный женский голос:

– Да заткнись, Муха! Кто там?

– Это я, Ваня.

Щелкнула отпираемая щеколда, дверь распахнулась. На пороге в ночнушке и розовых тапочках стояла Наташа, моя сестра. Абсолютно такая же, какой я её запомнил, разве что извечное каре сменило цвет с каштанового на бардовый. Слегка полноватая, низкорослая, но не лишённая свойственного только ей самобытного женского обаяния, позволяющего уводить мужей у девушек, куда красивее и выше, чем она.

– Ваня! – взвизгнув, она бросилась мне на шею, на удивление сильно сжимая в объятиях. – Ваня, это ты! Почему не написал, что приедешь? Родители совсем испереживались!

Следом за девушкой из квартиры вылетела немецкая овчарка. Виляя хвостом и радостно лая, она норовила оттолкнуть от меня сестру.

– Привет, Муха! Привет! – садясь на корточки, протянул я.

Собака тут же начала вылизывать мне лицо, ежесекундно поскуливая, словно маленький щенок

– Папа с мамой дома? – кое-как отбившись от овчарки, я прошёл внутрь и запер дверь.

– Нет, уехали в командировку. Муха, да отстань ты от него!.. Обещали вернуться через пару недель… Да что ты встал, как неродной, раздевайся и проходи, а я пока чайник поставлю!.. Как же здорово, что ты вернулся!..

– Что нового в городе произошло? Как родители?

Ароматный чай с долькой лимона приятно согревал ладони. Прихлёбывая из парящей кружки, я периодически наклонялся, чтобы потрепать устроившуюся у ног собаку, и с интересом осматривал кухню, которая, к слову сказать, претерпела некоторые изменения за время моего отсутствия.

– Смотрю, вы ремонт сделали.

– Это всё папа, сидел себе, сидел, а потом взял, да переделал всё. Говорил, Ваня приедет, а мы тут, как погорельцы, со старой мебелью. Они и твою комнату немного изменили, мама была, конечно, против, боялась, что тебе не понравится, но мы с отцом уговорили её. Видел бы ты, как она бережно переносила книги, словно стеклянную посуду. Ты совсем не писал, мы уже начали бояться, как бы чего не случилось.

– Начальство не разрешало, режим полной секретности, – усмехнувшись, соврал я.

На самом деле, мне было стыдно перед родителями. За время службы я понял, что они были правы, когда отговаривали меня, предлагая сперва закончить учёбу, и только потом пойти служить. Раздумывая об этом, я всё больше убеждался, что не смогу заставить себя закончить Академию, а кому нужен человек с посттравматическим синдромом и без образования? Я знал, что отец в тайне от мамы гордился моим выбором, но одновременно с этим я переживал, что не оправдаю его ожиданий, ведь сам он, отслужив в Чехословакии, вернулся в звании старшины. Папа всегда был строгим человеком и всех окружающих мерил по себе, считая, что если он смог что-то сделать, то и остальным это под силу. Многочисленные армейские байки, слышанные в детстве, со временем создали у меня своеобразное представление о службе, но реальность оказалась далека от ванильных грёз. Пожалуй, единственным моим успехом был сам факт того, что я смог выжить и вернуться домой целым и невредимым, однако это было слабым утешением. Ни армейских весёлых историй, ни приятных воспоминаний о сослуживцах… Домой я привёз лишь поселившуюся в руках дрожь.

А ведь мог и со званием… мог…

Да совесть не позволила…

– Батюшки, да у тебя седина… – заметив белые волосы на моей голове, ужаснулась Наташа. – Что…

– Давай не будем об этом, – покачал головой я, придумывая на ходу отговорки. – Не было там ничего такого, просто… пару раз в перестрелку попал. Дикие собаки и бандиты, ничего более.

Собаки, ага… ничего более… Конечно, я давал подписку о неразглашении, но в кругу близких эта бумажка не имела никакого смысла. Тут было совсем другое – незачем пугать сестру. Город уснул, и уснул навсегда, подтверждением тому… было…

Песчаный вал катится по мегаполису, подминая под себя многоэтажные здания… Вырвавшиеся из его необъятной туши щупальца сметают боевые вертолёты, словно игрушечные…

– Вань? С тобой всё в порядке?

– Да, да, всё хорошо. Просто голова закружилась, – каким-то чудом я успел поставить кружку на стол, не вылив её содержимое на спящую собаку.

– Можешь пойти спать, поговорим утром, – сестра выглядела не на шутку встревоженной.

– Всё нормально. Давай ещё немного посидим. Тебе же не надо на работу утром?

– Нет, что ты! Где я, а где работа! – засмеялась та в ответ. – Я нашла себе кое-кого, пусть он работает!

– Вот как? – шутливо вскидывая бровь, возмутился я. – Захомутала, значит, какого-то бедолагу. Ничего, долго он тебя не сможет терпеть!

– Вообще-то, мы уже живём вместе! А сюда я захожу, чтобы Муху покормить и цветы полить. Сегодня вот решила переночевать, как-то на улице неспокойно, страшно домой возвращаться пешком, а Миша в ночную.

Я кивнул, припоминая слышанный недавно вой. Встал, отодвигая от себя собаку, и заглянул в окно. Машины у детского сада уже не было. Надеюсь, Степанченко и его сослуживцы в порядке.

– Не поверишь, кого я встретил по дороге сюда.

– Кого же?

– Андрея, своего одноклассника. Помнишь, ты была влюблена в него.

Наташа зашлась краской и застенчиво потупилась:

– Было такое, было… Ходила на все матчи, в которых он участвовал, хотя хоккей терпеть не могла. Кем он сейчас работает?

– Старший сержант милиции, представляешь? Ряху отъел на казённых харчах, пузом обзавёлся.

– Хорошо, что он был деревянным дураком. Так и не понял, что мне от него было надо, – рассмеялась сестра.

Мы просидели на кухне еще часа два. Ната поведала, что из-за сильного южного ветра недели две было аномально тепло. Обычная для этих мест погода установилась всего день или два назад, как раз к моему появлению. Потом сестра плавно перешла к более насущным делам, и в паре слов рассказала, что поменялось в городе за последнее время. Вспоминала общих знакомых и подтвердила мои догадки о том, что Катаклизм практически не затронул здешних жителей. В отличие от других регионов страны, цены в области остались практически на том же уровне, рыболовный промысел не только не потерял актуальность, но и пошёл в гору, так что местные ничего не потеряли с «падением» Города. Станция продолжала вырабатывать энергию, люди учились, работали, сходились и расставались, заводили детей и глушили алкоголь по выходным, словно ничего не произошло.

Единственным мало-мальски крупным событием в местном укладе стало прибытие партии беженцев из Города. Им выделили жильё в недавно отстроенных гостинках²⁵ и пообещали обеспечить работой, которой и для местных-то не всегда хватало. Последние, к слову сказать, встретили неожиданных гостей без особой радости.

Услышав о прибытии беженцев от подруги из администрации, Наташа ожидала увидеть хамоватых, наглых людей, которые начнут качать свои права на каждом углу и требовать уважения к своим, без сомнения, очень важным персонам, но всё это оказалось заблуждением. Поселившиеся в новостройках семьи были полной противоположностью её фантазиям: тихие, подавленные, напуганные люди, вздрагивающие, стоило рядом чихнуть.

– У тебя глаза… практически такие же, как у них. Выцветшие, уставшие. Словно вы там мёртвого бога увидели, да так и не смогли смириться с этим… – в голосе Наташи улавливались опасливые нотки, словно она поняла, что пустила в дом совершенно чужого человека, но я сделал вид, что не заметил этого.

Отец первый месяц безумно злился на меня, пытался звонить куда-то, затем примирился с решением сына, а позже и вовсе загордился, хвалясь перед друзьями, какой его Ваня смелый и решительный. Кто меня действительно удивил, так это мама, до этого не страдающая религиозностью, но неожиданно для всех ставшая посещать церковь и молиться о моём скором возвращении.

Наконец, глаза у сестры стали слипаться, и мы решили – самое время отправиться на боковую. Наташа сказала, что утром уедет со своим молодым человеком, но обязательно вернётся на следующий день. Я же пообещал, что буду поливать цветы и выгуливать собаку вплоть до возвращения родителей. На этой ноте мы и разошлись по разным комнатам. Я усердно отмахивался от мыслей, что радость сестры выглядела чересчур наигранной, как, собственно, и закрывающиеся сами по себе глаза. Это всего лишь паранойя, ничего более. Если мне не рады здесь, то идти больше некуда…

Плюхнувшись на мягкую подушку, я практически моментально провалился в сон, не успев даже заметить, как Муха тихонько приоткрыла дверь, вскочила на постель и свернулась калачиком в ногах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. «ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ!..»

Пронзительно голубое небо салютовало солнечными лучами. Привет, Небо… Я тоже рад тебя видеть. Каждый раз, покидая тебя, я мечтаю вернуться назад. Представляешь, как жена ревнует?.. Оно и понятно, ведь мы с тобой самые настоящие любовники… Я знаю, ты одно на всех, но для меня ты всегда особенное.

Интересно, ты скучало по мне? Хотя нет, не отвечай, я и так всё вижу. Смотрю, подготовилось к моему приходу, разгладив просторы с такой скрупулёзностью, что даже наш командир, майор Цветков, не смог бы придраться. О-о-о, поверь, Толя тот ещё скряга, умеет найти недочёты там, где их никогда не было. К счастью, тебе это не грозит. Ни одного изъяна, ни одной тучки до самого горизонта. Спасибо, что так расстаралась к моему приходу, но я того не заслуживаю…

Передай, кстати, спасибо ветру. Если бы не его кроткий нрав, то мы не увиделись бы сегодня. Так уж решило командование, единственный, даже самый малозначимый недочёт, и экспедицию перенесли бы. Не знаю, выдержал бы я без тебя ещё день…

– Скала, я Эхо-1, я Эхо-1, как слышите меня, приём… я Эхо-1, я Эхо-1… Чёрт… Эхо-2, Эхо-3, я Эхо-1, попробуйте связаться со Скалой и доложите, я Эхо-1, приём.

– Я Эхо-2, связи нет.

– Эхо-1, я Эхо-3, связь отсутствует.

– Не нравится мне это… Что с радиосвязью?..

Прости, Небо. Я опять не один, так что обойдёмся без интима…

С высоты город казался не более чем нагромождением детских кубиков. Сложно поверить, что совсем недавно в нём разворачивались трагично известные события, потрясшие мир. По правде говоря, сколько мне приходилось летать над ним, так и не увидел хоть одного мало-мальски интересного события. Слышать-то много чего слышал, а вот самому быть свидетелем – Небо уберегло.

Экипаж у нас сработавшийся, не раз и не два был на боевых вылетах ещё тогда, полгода назад. Первое время мы участвовали в спасательных операциях, вывозя не успевших эвакуироваться жителей, потом доставляли разведывательные группы. Иногда возвращали их назад, иногда прилетали домой порожняком. За проведённое здесь время наша двойка приобрела статус «заговорённой», а пилотируемый нами Ми-24²⁶ считался самым безопасным местом во всём воздушном пространстве мегаполиса. Солдаты говорили, что нас Бог оберегает, но я точно знал, что это не так. Благодарить стоило Небо.

Привычно окинул взглядом приборную панель. Все системы в норме, оба двигателя работают в штатном режиме. Вертолёт нас никогда «не подводил». Бывало, что из-за мелких неисправностей снимали с задания и отправляли на вылет кого-то другого, а потом выяснялось, что заменившая нас машина либо попала в какую-то гравитационную аномалию, либо экипаж терял сознание в полном составе, а то и ещё что похлеще…

– Я Эхо-3, наблюдаю неопознанную цель в инфракрасном спектре, координаты…

А это ещё что такое?

Далеко внизу, среди поблёскивающих в свете солнца многоэтажек, начинала разрастаться полусфера, чем-то напоминающая опухоль. Система наблюдения послушно увеличила масштаб объекта, оказавшегося до боли знакомым.

– Это что, песчаная буря?

– Похоже на то… Только какого хрена она чёрная… Скала, я Эхо-1, я Эхо-1, как слышите меня, приём, наблюдаю странное природное явление на расстоянии пяти километров от Туристов. Запрашиваю инструкции, Скала, я Эхо-1, приём… Чёрт…

Тем временем буря увеличивалась в размерах, затапливая бурлящей пылевой массой дороги и оказавшиеся неподалёку здания. Поначалу неторопливый вал постепенно набирал скорость, словно черпая силу из съеденного городского ландшафта.

– Турист-1, это Эхо-1, с северо-востока к вам приближается песчаная буря, скорость около тридцати километров в час, постепенно увеличивается. Рекомендуем ускорить продвижение по маршруту… Никак нет, связь со Скалой отсутствует… Рекомендуем сменить направление движения на… – обычно майор лично пилотирует машину, но в этот раз он почему-то доверил эту задачу мне, а сам занял сферу стрелка-оператора.

Заворожённый, я следил за странным явлением, которое, помимо роста в горизонтальной плоскости, начало увеличиваться и в высоту. Переключив приборы наблюдения в инфракрасный спектр, я не поверил своим глазам. Внутренности растущей полусферы, скрытые под толщей черной пыли, напоминали очертаниями свернувшегося в позе эмбриона человека.

– Командир! Командир, смотрите!..

– Какого… что это такое? – лица Цветкова я не видел, но выражало оно, судя по интонации, крайнюю степень удивления, а ведь майор – опытный боевой офицер.

– Эхо-1, я Эхо-2, наблюдаю… – голос в динамике замешкался, словно подбирая слова. – Наблюдаю схожесть бури с человеком.

Господи, как же бредово это звучало…

Более всего туша пылевого вала походила на растущий живот, с подёргивающимся внутри гигантским детёнышем. Командир молчал, видимо раздумывая над дальнейшими действиями, однако я заранее знал о его решении. Задача была предельно чёткой – воздушное сопровождение и обеспечение безопасности автомобильной колонны. К тому же, давало о себе знать ощущение неуязвимости, приобретённое за время службы в этом богом забытом месте.

– Внимание всем… Сократить дистанцию до километра…

Три грозных ударных вертолёта развернулись и зависли на отдалении от катящейся по городу живой бури…

Вот где пригодились бы демонтированные в угоду рхб-оборудованию ПТУРы²⁷…

– Огонь, – скомандовал Цветков.

Ожило носовое четырёхствольное орудие, отправляя в цель поток крупнокалиберных пуль. Пульсирующая теплом туша внутри буревого вала затряслась, однако большого вреда выстрелы, судя по всему, ей не причиняли. С направляющих сорвались неуправляемые ракеты. Сверкнув соплами, они унеслись вперёд, исчезая среди пылевых клубов.

Заворожённый зрелищем, я не сразу заметил очертания проявляющегося из бури отростка. Разум только начинал вращать шестернями, а руки уже давили на рычаг управления, уводя вертолёт вниз. Как оказалось, вовремя. Вырвавшееся из вала колоссальной длины щупальце с неправдоподобной для своих размеров быстротой описало дугу, попутно сметая оказавшиеся на его пути Эхо-2 и Эхо-3. Смело легко и без видимых усилий, словно заторможенных после зимней спячки мух.

– Эхо-2, Эхо-3 ответьте!.. – кричал в микрофон майор, но и он, и я видели, как бронированные машины рассыпались в труху, оказавшись внутри отростка.

Я видел это настолько отчётливо, насколько это было возможно, видел, как оборачиваются невесомым пеплом строения, видел показания сходящего с ума высотометра, сигнализирующего, что под нами нет ничего, кроме пустоты, видел в мгновение ока сожранные бурей боевые машины, но объяснить происходящее не мог.

Сторонние размышления исчезли, освободив дорогу холодному сосредоточенному разуму. Мозг быстро анализировал ситуацию, просчитывая возможные последствия и подбирая наиболее удачные варианты действий.

– Уве… танцию!

Совершив умопомрачительный манёвр среди рассыпающихся высоток, я выровнял машину и на предельной скорости повёл её прочь.

– Опас!.. – связь то и дело пропадала, прерываемая длинными приступами полной тишины. – …ение!

Выстрелив тепловые ловушки, я резко направил вертолёт вверх, спеша уйти от метнувшейся вслед опасности, но не успел. Пронёсшийся рядом пылевой отросток, заполнивший своей необъятной массой всё поле зрения, слизнул хвостовую часть машины вместе с рулевым винтом. Ми-24 в мгновение ока превратился в неуправляемую груду железа…

– По…р в… секе…

Заухал зуммер, сигнализирующий о неисправности ряда систем, и я на автомате включил сигнал бедствия. Судя по показаниям приборов, в десантном отсеке вспыхнул пожар. Надеюсь, сидящие там «химики» смогут справиться своими силами²⁸… Хотя, как они это сделают при таком вращении…

Помоги мне, Небо, помоги!..

Но Небо было бессильно, скрытое нависшим над нами щупальцем.

– Саня, уме…!

– Да знаю, знаю! – процедил я, пытаясь удержать вертолёт в горизонтальном положении.

Окружающий мир с дикой скоростью вращался вокруг кабины, быстро приближаясь.

Так, рычаг управления от себя, уменьшить шаг направляющего винта, попытка выровнять… Чёрт! Ничего не выходит! Инерция удара была слишком сильной, приземлить машину не получится! Да чтоб тебя! Как же так? Всё должно быть совсем по-другому! Кто угодно, но не мы!

– …ок!

Я расслышал всего один слог из поступившей команды, но сразу понял, о чём говорил майор.

«Прыжок»…

Согласно приказу командира необходимо было экстренно покинуть машину, но куда он приказывал прыгать? В бурлящую внизу бурю? Ну уж нет, если и погибать, то здесь, в родной кабине.

В поле зрения промелькнули три человеческие фигуры, тут же растворившиеся в катящемся по городу песчаном вале. Я прекратил тщетные попытки выровнять вертушку, продолжающую стремительно падать куда-то вниз, сквозь дорожное покрытие… Бескрайние небеса уменьшились до размера воздушного шарика, я вытянул руки, пытаясь ухватиться за них, но ладони зачерпнули липкую массу накатывающей со всех сторон черноты… Я попытался закричать, но рот тут же наполнила невыносимая горечь…

Прощай, Небо…

Впервые за последние дни мне удалось нормально выспаться. Не было ни злосчастных подъёмов по тревоге, ни привычных уже утренних криков дневального, даже кошмары, еженощно являвшиеся мне, на этот раз куда-то запропастились, а если они и были, то не отложились в памяти.

Сладко потянувшись, я провёл рукой по мягкой шерсти посапывающей рядом Мухи. За окном всё ещё было темно, хоть часы и показывали восемь. Удивительно, как я умудрился выспаться за такой короткий промежуток времени. Особо важных дел, вроде бы, не намечалось: можно ещё понежиться в постели. Вот только валяться без дела ни капли не хотелось.

На прикроватной тумбочке лежала аккуратно свёрнутая чистая одежда: майка, трусы, подштанники, тёплый белый свитер и невесть где найденные Наташей строгие брюки, которые я носил ещё в школе. Последние, к слову сказать, я надевать не стал, предпочтя привычный камуфляж. Среди одежды обнаружились ключи и записка, написанная неряшливым почерком моей сестрёнки: «Вернусь вечером или утром. Телефон на зеркале. Продуктов нет, крутись сам. Посмотри в кармане». Сунув руку в отложенные было брюки, нащупал тысячную купюру.

Деньги у сестры брать не хотелось. Даже не «не хотелось» – этому противилась вся моя натура, однако выбора особо не было. Неизвестно, появится ли другая наличность в ближайшее время, ведь мало устроиться на работу, надо сперва найти её, а потом дождаться получки. Поэтому, скрепя сердце и убеждая себя, что обязательно верну долг, я всё же взял деньги.

У двери гавкнула Муха, напоминая, что с собаками по утрам следует гулять, иначе они нечаянно написают в чью-нибудь обувь.

– Скоро пойдём, малышка, потерпи, – потрепав её по голове, сказал я.

Вчерашние кошмары потерялись где-то на пути к новому дню. Настроение великолепное, хотелось побродить по сонному городу, посмотреть на места былой славы, окунувшись в приятные воспоминания о юности, проведённой среди этих заснеженных улочек. Быстро умывшись, я почистил зубы и, не заглядывая на кухню, принялся одеваться. Позавтракаю позже, в «Блинке».

Выбор уличной одежды невелик. Брезгливо осмотрев обросшие пылью туфли, я решил остаться верным стилю «милитари» и натянул на ноги армейские ботинки, однако заправлять в них штаны не стал. На вешалке обнаружилась студенческая куртка жёлтого цвета, вязаная балаклава и толстый тёплый шарф. Старых кожаных перчаток видно нигде не было, поэтому пришлось захватить с собой трёхпалые, привезённые из армии… Кажется, всё, ничего не забыл. Деньги и ключи на месте, собака здесь, поводок – тоже… Точно, надо ещё взять военный билет – зайти в военкомат и встать на учёт. Всё, теперь можно выдвигаться.

На улице оказалось куда холодней, чем ночью, да и светлее ни капли не стало. Полярная ночь, мать её… Застегнув горловину куртки до упора, огляделся по сторонам. От ночной безлюдности не осталось и следа: где-то неподалёку слышался шум разбегающихся по городу автомобилей, куда-то спешили прохожие, недовольно кричали дети, не желающие идти в детский сад, а по ещё не протоптанным дорожкам вокруг зданий слонялись собачники, выгуливающие питомцев. Чёрт, я уже и забыл, что значит – гулять с Мухой. Дома она была поистине образцовой овчаркой – лаяла мало и только по делу, слушалась хозяев, не лезла на кровать без разрешения, а если и справляла нужду где-нибудь в неположенном месте, то лишь по причине приближающейся старости, однако стоило ей попасть на свежий воздух, как собаку словно подменяли… Вырвавшись на свободу, Муха того и гляди норовила вырвать из рук поводок, устремлялась в неведомом направлении, яростно обругивала других псов и не обделяла вниманием ни одного угла или ствола дерева. Знаю, немецкая овчарка – невероятно послушная и спокойная порода, но так уж вышло, видимо, мне достался брак.

Проходя мимо памятного детского сада, я невольно стал свидетелем перепалки участкового и, судя по разговору, директрисы учреждения, поджарой женщины предпенсионного возраста, вызывающей стойкие ассоциации с гончей. Директриса то и дело перебивала представителя правопорядка, всем своим видом демонстрируя пренебрежение:

– Я вам ещё раз говорю, пришла директива временно прекратить…

– На каких основаниях?

– На основании заключения сотрудника СЭС, ознакомьтесь…

– Хотите сказать, что у нас обнаружили нарушение санитарных норм?

– Нет, я…

– Где сторож, я хочу поговорить с ним!

– Сторож временно задержан, сейчас с ним работают…

Продолжения я не слышал, хотя было бы интересно узнать, что же произошло в детском саду за прошедшую ночь, но у рвущейся с поводка Мухи были свои представления о скорости и направлении утренних прогулок. Незлобно прикрикивая на мечущуюся по сугробам собаку, которая всеми силами старалась обмотать поводок вокруг моих ног, я сделал несколько кругов вокруг дома. На третьем заходе Муха, наконец, соизволила справить свои дела, и я с чистой совестью отвёл её обратно в квартиру, а сам отправился в расположенную неподалёку столовую под названием «Блинная». Не факт, конечно, что она уже открылась, но чем чёрт не шутит. По дороге пришлось свернуть к круглосуточному и прикупить сигарет. Хотелось утолять никотиновый голод по мере его возникновения, а не тогда, когда удастся стрельнуть цигарку у какого-нибудь прохожего.

Столовая, к моему счастью, уже работала. Более того, фантазии позавтракать в полупустом зале обернулись крахом – внутри «Блинной» яблоку негде было упасть, а очередь начиналась от самого входа.

«Приезжайте к нам в город, мы вам всё покажем и расскажем, если надо – переведем, перенесем. Через каналы, дороги, ямы и обвалы…»²⁹.

Из скрытых от глаз динамиков где-то под потолком доносились надрывные голоса современных поп-исполнителей, перемежаемые периодически накатывающими на радиоэфир помехами. Наконец, я приблизился к продавщице на расстояние диалога и продиктовал свой заказ. Расплатившись, взял поднос с тарелками и подошёл к столику со свободным местом.

– Разрешите? – спросил у пожилого мужчины в деловом костюме, уже закончившему с основными блюдами и, в данный момент, потягивающему кофе.

– Пожалуйста, – не смотря на разрешение, взгляд у новоявленного соседа был не самым дружелюбным, видимо, виной тому стал мой разномастный наряд.

«Старый хрен», – подумал я про себя, краем глаза отмечая золотую заколку для галстука и явно недешёвые массивные часы незнакомца. Определённо, не под стать моим дешёвым Omax-ам, купленным на рынке за четыреста пятьдесят рублей. Будете смеяться, но из всех часов, что мне довелось носить, лучше нынешних никогда не встречал. Пусть оригинальный резиновый ремешок и лопнул давным-давно, сменившись на металлический браслет, но, как и прежде, электронный механизм работал точно, без перебоев, исправно предоставляя мне информацию о дне недели, дате, будя по утрам противным пищанием и подсвечивая дисплей миниатюрным светодиодом в ночное время… Если и сломаются, то легче и дешевле купить новые. А это что за золотой кирпич? Массивный, неудобный, ремонт, наверняка, дорогущий.

«…приезжайте к нам в город, мы покажем вам культуру, что растет не на природе, не в лесу, не в огороде…»

За оценочным сравнением собственного имущества с дорогим обвесом соседа я по-армейски быстро позавтракал, и взялся было за чашку с парящим кофе, когда произошло нечто неожиданное, причём, не только для меня, но и для всех окружающих.

Первым тревожным сигналом послужило тихое попискивание нескольких пейджеров, синхронно прозвучавшее из-за разных столиков столовой. Чопорный мужчина, сидящий напротив, неторопливо сунул руку под пиджак, извлёк на свет приёмник и посмотрел на дисплей. Увиденное чудесным образом излечило его от всех проявлений неспешности. Он залпом допил напиток, подхватил пальто, дипломат и выбежал на улицу, даже не успев застегнуться. Следом за ним со своих мест вскочило ещё человек шесть, все они, без исключения, побросали недоеденные завтраки и устремились к выходу. Проводив недоумённым взглядом последнего из них, я заметил, как с мест встала ещё парочка посетителей: мужчина и женщина. Двигались они подчёркнуто неторопливо, но, судя по содержимому тарелок и целенаправленности движений, это было не более чем показухой.

«…обратите внимание на наше воспитание: пьянки, гулянки, диско и фанки, с нами девчонки-растаманки…»

– Что-то случилось, – до моего слуха донеслись обрывки диалога сидящей позади молодой пары. – Ага… станционные…

– Давай собираться домой, Никита, – с места вскочила толстая женщина и ласточкой метнулась к вешалке с верхней одеждой. – Папочка нас уже заждался…

Маленький Никита, судя по раскрасневшемуся лицу, не был в восторге от решения матери…

«…мокрые, соленые, синие, зеленые…»

На улице оглушительно взревел знакомый всем с детства сигнал противовоздушной тревоги. Под потолком раздался громкий щелчок, обрывая речитатив дурацкой песни. Воцарилась гробовая тишина, вилки зависли на полпути ко рту, посетители, как один, подняли головы вверх.

Наконец, прозвучал ещё один щелчок, и радиоэфир вновь ожил, но на этот раз в нём не было ни голоса молодого парня, поющего об отвязном времяпрепровождении своего поколения, ни каких-либо других исполнителей. На смену им пришёл хорошо поставленный женский голос. Слова произносились чётко и громко, но качество связи оставляло желать лучшего:

– Внимание, внимание! Внимание, внимание! Администрация города сообщает, что в связи с аварией на атомной электростанции в горо… ется неблагоприятная радиационная обстановка. Обслуживающим персоналом и сотруд… ходимые меры, однако, с целью обеспечения полной безопасности жителей, необходимо провести временную эвакуацию города. Для этого сего… ября… го года в двенадцать часов ноль-ноль минут к каждому жилому дому будет подано транспортное средство, сопровожда… и сотруд… милиции. Рекомендуется быть готовыми к эвакуации в указанное время, повторяю, двенадцать часов ноль-ноль минут, и ждать… не выходя на открытую местность. Гражданскому населению предписывается иметь при себе удостоверяющие личность документы, запас еды и воды на время нахождения в дороге. Рекомендуется иметь при себе индивидуальную аптечку, а также средства защиты дыхания: противопыльные тканевые маски, респираторы, противогазы. В случае отсутствия перечисленных средств защиты ды… необходимо са… сроки изготовить ватно-марлевую повязку… кается иметь лишь перечисленные предметы и малогабаритные предметы перв… все прочие предметы будут изыматься сотрудниками милиции и отправляться на времен… чания происшествия. Прежде чем покинуть жильё, перекройте водопровод и газопровод. Администрацией города определён круг работников, которые остаются на месте для обеспечения нормального функционирования города, всем прочим предприятиям и организациям предписывается немедленно прекратить работу. Военнообязанным гражданам, пребывающим в запасе, приказывается немедленно прибыть к милицейскому участку или военкомату, при себе необходимо иметь военный билет. Населению предписывается подчиняться приказам представителей министерства чрезвычайных ситуаций, министерства обороны и министерства внутренних дел. Населению запрещается длительное время находиться на открытой местности, преднамеренно игнорировать приказ об эвакуации, покидать черту города на собственном транспорте, приближаться к действующей военной технике, проносить в эвакуационный транспорт холодное и огнестрельное оружие, распространять и поддерживать непроверенные слухи. Просим соблюдать спокойствие и порядок при проведении временной эвакуации. Внимание, внимание! Внимание, внимание! Администрация города сообщает…

Дослушав сообщение до конца, я с ужасом представил, что сейчас начнётся в кафе. Воображение принялось рисовать поток людей, ринувшийся под действием паники по домам, однако длинный монолог дикторши произвёл совсем другой эффект. Не мешкая, но и без излишней суеты посетители выходили из столовой. Никто не паниковал.

…журналисты вскакивают с мест и устремляются в хвост автобуса…

…Отставить! Отставить!..

– Молодой человек, с вами всё в порядке? – услышал я доносящийся откуда-то издалека женский голос.

С трудом вынырнув из накативших воспоминаний, я растерянно повернулся в сторону кассы. Продавщицы спешно покидали рабочее место, однако одна из них продолжала стоять за прилавком, прижимая к груди трубку телефонного аппарата:

– Вам плохо?

– Терпимо, – отмахнулся я и вышел на улицу.

Голова раскалывалась от скрежета, пульсацией распространяющегося от переносицы. Помимо невероятной боли в черепе, пришли головокружение и тошнота. Боясь потерять сознание, я облокотился на стену и запрокинул голову вверх.

Вдох… выдох… Вдох… выдох… Как учил врач…

Вдох… выдох…

В небе над городом летели три Ми-24, едва различимые на фоне мрачного неба. Вертолёты казались игрушечными с такого расстояния, но я в полной мере осознавал огневую мощь этих камуфляжных монстров.

Несущие винты, вращаясь, сливались в диск, разрубающий воздушный поток…

– Турист-1, это Эхо-1, это Эхо-1, с северо-востока к вам приближается песчаная буря…

– Машина в населённом пункте, берёза…

Прозвучавшие в голове голоса, слегка искажённые помехами, пропали так же неожиданно, как и возникли, сменяясь назойливым воробьиным щебетанием. Я схватился за голову и сполз по стене, моля о пощаде, но бьющиеся внутри черепа птицы не думали успокаиваться, их ор лишь усиливался, а острые клювы с каждым ударом всё глубже и глубже погружались в мозг, норовя рано или поздно прогрызть его насквозь.

Вдох… выдох… Вдох… выдох…

Кое-как мне удалось взять себя в руки. Выпрямив спину, я продолжал делать элементарное дыхательное упражнение, и наконец, как и много раз до этого, оно подействовало. Постепенно боль сбавила обороты, а беснующиеся воробьи один за другим стихли.

Чёрт, где я… Что происходит?..

Не сразу, но я всё же вспомнил об услышанном радиосообщении, а также предписанном в нём порядке действий. Мать твою, мало мне своих проблем, так ещё и авария на Станции. Сбежать от Города, чтобы тут же угодить в эпицентр радиационного заражения, как вам такой план?

Осторожно поднявшись на ноги, я прислушался к внутренним ощущениям. Приступ, вроде бы, прошёл. В первую очередь заскочу домой, попытаюсь связаться с сестрой, а уже потом отправлюсь к милицейскому околотку.

Транспорт двигался осторожно, водители, видимо, в полной мере осознавали, насколько легко сбить сейчас кого-нибудь из пешеходов. Из попадающих на пути магазинов в спешке выбегали покупатели и продавцы: кто-то налегке, кто-то с огромными баулами на закорках. Некоторые из них даже успели изготовить ватно-марлевые повязки.

В сторону центра пронеслись две медицинских «буханки», а за ними, с небольшой паузой, пролетел пожарный экипаж. Судя по столбу дыма, поднимающемуся в той части города, не все жители смогли справиться с внутренними демонами и поддались панике…

Обогнув ресторан, чуть не сбил с ног преграждавшего дорогу военного. На солдате был общевойсковой защитный костюм, однако противогаз находился в подсумке, что не могло не радовать. Значит, острой необходимости в защите органов дыхания ещё нет. Это несомненный плюс, а вот прочее снаряжение военного наводило на мысли иного рода… Поверх резинового плаща бронежилет, на голове – каска. Руки в трёхпалых резиновых перчатках сжимали автомат со сложенным прикладом, а пояс оттягивал тяжёлый подсумок, очевидно, набитый снаряжёнными магазинами. Рядом с подсумком две цилиндрических гранаты, явно не осколочных, скорее всего с газом или дымовые. Но это были не все радости, за спиной военного стояла ещё парочка бойцов и тёмно-зелёная, словно только что сошедшая с конвейера, БРДМ-2³⁰. Нарукавных нашивок под плащами видно не было.

– Стоять, дальше дороги нет, – солдат демонстративно пошевелил автоматом.

– Но я там живу!

– Дальше дороги нет, карантинная зона. До проведения мероприятий по обеззараживанию местности…

– Да какого хрена? Какое обеззараживание?!

– Да вы достали уже все, жить надоело? Нельзя туда, понимаешь?! Вообще нельзя! Совсем нельзя! Даже на пять минут нельзя! Даже посмотреть и назад нельзя! – неожиданно взорвался солдат, но вспышка эмоций быстро прошла, и парень опять надел на лицо маску невозмутимости. – Сказано нет, значит – нет. Военнообязанный?

– Так точно.

– Тогда вали к ментовке, вас там собирают. Документы при себе?

– Да, военный билет…

– Везунчик, а теперь проваливай…

Солдат уже начал отворачиваться от меня, когда я сделал шаг вперёд. Молниеносно развернувшись в сторону возможной опасности, боец приподнял автомат:

– Назад!

– Ещё одно! Пожалуйста! – послушно отступая, взмолился я. – Девушка. Волосы бардовые, рост небольшой, полноватая слегка. Не проходила?

– Мужик, ты русский вообще понимаешь? Никто и никуда тут не проходит, всех, кто был в одиннадцатом и двенадцатом домах вывезли, в оцепленной зоне нет и быть не может твоей ненаглядной!

– Спасибо! Спасибо большое, – от всей души поблагодарил я.

Уже отворачиваясь, я вдруг понял, что с моей стороны проход во дворы контролирует лишь один солдат. Разведывательная машина и два других бойца направляли оружие внутрь охраняемой территории.

Почему я не записал телефон на какую-нибудь бумажку? Мало того, я даже не посмотрел на него утром, а ведь легко мог запомнить. Ну что же, остаётся надеяться, что новый ухажёр моей сестры сможет эвакуировать её в числе первых. Иначе… никаких иначе, она не маленькая, справится… Чёрт, Муха… Она осталась в квартире. С этим тоже ничего не поделаешь… Главное, чтобы она тихо сидела, и тогда всё обойдётся.

Почему именно сегодня, Господи? Почему не вчера? Почему не завтра, я даже гражданской жизнью пожить не успел, с поезда и сразу в бой… Мать твою… Может ну его, этот приказ? Выбраться как-нибудь из города, а дальше… А что дальше?.. Остаток жизни бегать от властей? «Их разыскивает милиция»? Нет, это не выход. Да и совесть не позволит…

Круговорот мыслей с дикой скоростью вращался в сознании, разбивался о камни здравого смысла, бурлил и пенился лёгкой степенью паники, а посередине этого круговорота на маленьком судёнышке плавал я, изо всех сил стараясь удержать в руках руль. Однако продолжалась борьба со стихией недолго. Ровно до того момента, пока я не осознал простую и отрезвляющую мысль.

А ведь я хочу всего этого… Хочу опять стать обычным рядовым, получающим и исполняющим приказы. Хочу отключать мозги и ни о чём не думать, бормоча про себя обязанности караульного. Да, это тяжело было признать, но такова суровая реальность. Пройдут день или два, максимум неделя, и я начну ощущать себя лишним на гражданке. Тосковать по расположению роты, всё глубже с каждым днём погружаясь в пучины воспоминаний, возможно, начну пить… А там одно из двух: либо перманентная депрессия, либо ничем не сдерживаемая ярость, – трудно даже представить, что из этих вариантов меньшее зло. Обратно в войска? Да кому я теперь нужен там. Это в срочники набирают всех без разбора, а контрактники, да ещё с моим послужным… Нет, определённо нет, без вариантов… А вот во время подобных инцидентов, когда появляется острая нехватка людских ресурсов…

Осознание собственного желания и примирение с ним моментально прогнали из мыслей всё ненужное.

Едва заметная улыбка…

Всё, отдохнул. Пора возвращаться назад.

У здания милиции происходило нечто невообразимое. Огромная толпа прибывших по приказу администрации людей затопила стоянку и практически всю проезжую часть, так что милиции пришлось перекрыть движение на прилегающей улице. Кого тут только не было, на призыв откликнулось чуть ли не всё мужское население города, начиная совсем молодыми студентами, и заканчивая стариками, зачем-то нарядившимися в парадные мундиры советских времён. Эта разношёрстная братия гудела, почище пчелиного улья, на некотором отдалении бдительно следили за порядком сотрудники правоохранительных органов в ОЗК с короткими пистолетами-пулемётами через плечо, а у входа в участок несколько военных офицеров по одному сортировали подходивших к ним людей. Большинство направляли к стоящим неподалёку армейским грузовикам, однако некоторых из граждан разворачивали в противоположную сторону, к незамеченным мной ПАЗикам. Возле каждого автобуса стояло по два военнослужащих, укомплектованных так же, как и недавно встреченный солдат, с тем отличием, что у этих бойцов противогазы были надеты, а не болтались в подсумках.

Стоявшая рядом со мной парочка мужиков тоже заметила эту деталь и принялась негромко спорить, по какому принципу ведётся отбраковка. Первый, спокойный и рассудительный дядечка в форме строителя, предполагал, что в автобусы сажают солдат со званиями выше ефрейторского. Что ж, мысль здравая, однако я сомневался, что у нас в городе так мало сержантов, ведь в автобусе сидело всего человек десять, не более.

Второй же, худощавый старикан с подрагивающей головой, пучил глаза и заговорщицким голосом твердил, что отдельно повезут исключительно евреев, и повезут не куда-нибудь, а к местному крематорию, где непременно сожгут, прямо как во времена фашистской Германии.

– Я тебе уже давно говорил, что нынешние депутаты ничем не лучше нацистов! Коль попробуют меня сунуть в этот катафалк, хрена я им дамся живым, Володь, попомни моё слово!

– Дед, да кому ты нужен? Какие евреи, какие фашисты?..

– А я тебе говорю, послушай!..

Кто-то в ватно-марлевых повязках, кто-то в устаревших гражданских противогазах, кто-то – как я, без средств защиты, но все без исключения взволнованные, испуганные и недоумевающие, какого чёрта они делают здесь. Поразмыслить действительно было над чем? Уж не в реактор ли лезть с лопатой, как в Чернобыле? Людей, громко высказывающих эту или похожие мысли, аккуратно выуживали из толпы и незаметно уводили куда-то в сторону. Правильно делали – зачем тень на плетень наводить. Тут нечто другое, может быть, организация гражданской обороны или помощь в эвакуации мирных жителей? Народ нервничал, но чересчур резких телодвижений не делал. Может быть, причиной тому была готовность к чему-то подобному, а может – уверенность, что это не более чем максимально приближенные к реальности учения. Катаклизм показал миру, что ядерная энергия – безусловно, ужасающая сила, но её хотя бы можно объяснить, в отличие от событий, опустошивших мегаполис с населением в двенадцать миллионов человек.

Продвигалась очередь чересчур медленно. Неплохо было бы её ускорить, а то некоторые уже всерьёз решили, что попросту тратят время и лучше бы вернуться к семьям. Видимо, эта мысль пришла в голову и военным, организующим отбор личного состава, и после короткого, но яростного спора над толпой разнёсся усиленный громкоговорителем голос:

– Внимание всем прибывшим! В целях экономии времени приказываю! Гражданам, проходившим военную службу или проживающим в городе М. вплоть до Катаклизма, занять места в автобусах, всем остальным – в грузовиках, для ускорения продвижения очереди подготовить к осмотру второй разворот паспорта и четвёртую страницу военного билета!..

– Какого чёрта? С чего вдруг меня отдельно? – изумился стоящий справа парень.

Мысленно пожав плечами, я двинулся к ПАЗикам. Надо – значит надо, начальству видней. Может быть, нас отбирают для особенного задания, как более опытных и ценных кадров?

Я уже хотел подойти к проверяющим документы солдатам, когда услышал оклик со стороны участка:

– Иван!

Звали, наверняка, кого-то другого, но мало ли чего, уж больно голос знакомый. Точно! Степанченко! Стоит на углу здания, и как он меня только углядел в толпе? Лицо раскрасневшееся, взволнованное, одной рукой придерживает увесистую спортивную сумку, второй – машет мне, то ли подзывая, то ли приветствуя.

Выбравшись из толчеи, я подбежал к старому другу:

– Привет. Можешь ты мне объяснить, что здесь прои…

– Потом, всё потом. Дуй за мной и не отсвечивай! – с этими словами старший сержант развернулся кругом и скорым шагом направился в обход здания милиции. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Степанченко постоянно оглядывался по сторонам, словно опасаясь кого-то. Украл что-то под шумок и теперь хочет спрятать? Подойдя к углу здания, Андрей осторожно выглянул, изучая служебную стоянку. Транспорта на ней было раз-два и обчёлся, видимо, львиная часть персонала разъехалась по городу, однако вскоре я заметил стоящий особняком УАЗ со знакомыми номерами.

– Пошли, – скомандовал Степанченко и чуть ли не бегом направился к машине, не прекращая при этом оглядываться по сторонам.

В транспорте, как оказалось, уже сидело два милиционера: Лев Дроздов и толстый милиционер с лейтенантскими погонами, тут же взъярившийся на Андрея:

– Где тебя черти носят? Это кто такой?

– Это Иван Селезнёв, мой школьный друг. Тоже оттуда, – произнося последнее слово, старший сержант сделал отчётливое ударение. – Бывший военный, пригодится.

– В чём пригодиться, олень? – офицер явно нервничал, но нервничал он не столько из-за своего подчинённого, а из-за всей ситуации в целом, Степанченко же был скорее громоотводом, неудачно попавшимся под руку.

– Он нам пригодится, парень смышлёный, – процедил Андрей сквозь зубы, тоже вскипая. – Нет времени пререкаться, а свободное место – есть.

Я благоразумно помалкивал, не до конца понимая, что происходит. Лейтенант посмотрел мне в глаза, поморщился, приоткрыл было рот для новой бранной тирады, но тут же закрыл его, махнув рукой на задние сиденья:

– Бумагу взял?

– Взял.

– Обе?

– Что дали, то и взял!

– Сейф?

– Да всё я взял, поехали.

– Андрюх, что… – подал было голос я, но Степанченко не дал мне закончить фразу.

– Залазь!.. Да залазь, мать твою! Сейчас всё объясню!

Не успел я закрыть дверцу, как Лёва уже выехал на дорогу и помчался по улице Ломоносова. На первом же повороте вывернул руль, сворачивая на Нивский проспект³¹, судя по всему, направляясь к юго-западному выезду из города.

– Значит, слушай внимательно и не перебивай… – наклонившись ко мне, зашептал старший сержант. – Нет никакой аварии на Станции…

– Как не…

– Не перебивай!.. Станцию экстренно дезактивируют, не более… – Степанченко тяжело вздохнул. – Катаклизм.

– ЧТО?

– Помнишь вчерашний звук? Мы же поехали проверять, что к чему. Так вот, молодой… как его там… он, короче, сотни сложил. Тамошний сторож в фиговину какую-то превратился, стоило нам зайти внутрь – тут же набросился. Пока я автомат поднимал, порвал пополам мальца. Я рожок весь со страху высадил. Глянули, а эта образина вся в волдырях, мясо с костей на глазах сползает. Остался я его караулить, а Лёва в участок метнулся… Думали, нас за алкашей примут, но нет… Оказалось, не первый случай за ночь. Дальше я хрен знает, что в садике происходило, но ближе к утру пришло распоряжение…

– Сержант, чего ты там возишься? – оборачиваясь, закричал лейтенант. – Давай сумку!

– Распоряжение… – не прерываясь, Степанченко извлёк из сумки укороченный автомат Калашникова и два магазина к нему, а оставшееся протянул офицеру. – Провести мобилизацию, принять необходимые меры для эвакуации населения, АЭС дезактивировать. Город в экстренном порядке покинуть. В первую очередь вывезти всех, кто, так или иначе, был свидетелем Катаклизма… Знаешь, куда? Вот и я не знаю. Связи с большой землёй нет, радио работает в небольшом диапазоне, да и то с перебоями. Командуют органы местного самоуправления, ещё ночью всё крупное начальство вывезли и создали где-то за городом штаб по чрезвычайным ситуациям…

УАЗ свернул на улицу Сивко. Лёва водил так себе, машина собирала все встречные колдобины. Лейтенант, чуть ли не с головой залезший в сумку, материл Дроздова на чём свет стоит, но сбавить скорость не приказывал.

– Да это бред! Нафига нас-то?.. То есть…

– Была озвучена крайне правдоподобная теория, что виновники новой вспышки – вернувшиеся из Города. Мол, именно они и разнесли заразу по всей стране, а теперь через одного превращаются в чудовищ. Но, как по мне, это полный бред…

– И что дальше делать? – ошалело спросил я.

Схлынувший Катаклизм, самое страшное явление современности, проснулся вновь… И не где-нибудь, а в моём родном городе. А я-то думал, что навсегда сбежал … ага… я сбежал, а они – догнали. Одно хорошо, власти теперь поумнели, не перепроверяли всё по десять раз и действовали максимально быстро. Кто его знает, вдруг обойдётся?.. А может, и нет никакого «возвращения» Катаклизма? Признаки есть, но это могут быть лишь единичные случаи, которые не перерастут ни во что масштабное. Отсидимся где-нибудь в лесах, а потом всё вернётся на свои места…

А если нет?.. Если мой город вскоре тоже окажется сжат блокадой? И не только мой, но и все города области… Страшно представить, сумеем ли мы сдержать удары. Одно дело, сконцентрировать силы на одном, пусть и огромном, мегаполисе, но совершенно другое – разделить войска и постараться быстро рассредоточить их по внушительной территории. О том, что произойдёт в случае провала, даже не хотелось думать… Одно хорошо, благодаря счастливой случайности я не попал в автобус к другим «ветеранам» и в числе первых покину опасную зону.

– А вы-то тут причём?

– А мы тут по самые уши «причём». Нас же в командировку отправляли на периметр. Троих из всего ОВД. Не знаю, почему они не вспомнили про нас, но, знаешь ли, на авось надеяться не особо хотелось. Сдриснули и ищи-свищи… А то посадят к остальным в автобусы и вывезут куда-нибудь в лесок…

На выезде уже успела образоваться пробка. На скорую руку организованное КПП в лице нескольких солдат не выпускало никого из города, терпеливо объясняя самым тугим предписание администрации, а безбашенным – демонстрировало снятые с предохранителей автоматы. Лёва включил мигалку и подъехал к военным по обочине. Выбежав из транспорта, лейтенант показал здешнему командиру какую-то бумажку и, перекинувшись парой фраз, вернулся обратно:

– Всё тип-топ, трогай!

Выехав из города, мы понеслись в сторону небольшого посёлка, расположенного западнее. За окном немного посветлело, хотя «день», в привычном понимании этого слова, ещё не наступил. Так, лёгкие сумерки. Погода спокойная, безветренная – в самый раз для прогулок на свежем воздухе.

Лейтенант сунул во внутренний карман увесистую пачку денег, извлечённую из сумки. Лёва нервно постукивал по рулю пальцем с обручальным кольцом, Андрей же перекинул автоматный ремень через плечо, вставил магазин и закурил. Я последовал его примеру. Накуриться толком не удалось, цигарка истлела в несколько тяжек – нервы, блин…

– Андрюх, а дальше-то как? К гадалке не ходи…

– Как раньше, так и…

– Да завалитесь вы! – взревел безымянный лейтенант. – Задолбали!

Степанченко одними губами пробормотал какое-то ругательство, я же решил не бесить офицера лишний раз и замолчал до дальнейших распоряжений.

Неожиданно из-за поворота вынырнул бронетранспортёр. Увидев выкрашенного в белый цвет монстра у меня всё внутри сжалось, однако боевая машина не обратила на нас никакого внимания и пронеслась мимо. Сидевшие на броне солдаты в зимних маскхалатах проводили милицейский УАЗ настороженными взглядами, но тормозить машину не стали. Следом за БТРом мимо проехали около восьми грузовиков, несколько машин химической разведки и уже знакомые приземистые БРДМы.

Когда колонна скрылась из виду, все находящиеся в машине облегчённо выдохнули. Пронесло.

– Останови! – неожиданно скомандовал лейтенант спустя десять минут, и УАЗ резко затормозил, раскидывая шинами снег. – Степанченко, разведай незаметно, дальше КПП должно быть.

Андрей распахнул дверцу и, держа укороченный автомат перед собой, скрылся в лесу. Время ожидания показалось вечностью, за которую Катаклизм, наверняка, уже раскатали танками, а население вернули по домам. Наконец, сержант вернулся:

– Метров двести. КПП³². Форма не наша, – тяжело дыша, доложил он лейтенанту. – Один пулемёт, один гранатомёт на станке, бруствер. Насчитал двух собак и десять штыков, но в лесу могут быть ещё. На дороге лента с шипами и колючка.

– Чё?! – воскликнул офицер. – Как это, форма не наша? С ума сошёл? Откуда «не нашей» тут взяться, это территория Российской Федерации!

– А я знаю? Точно говорю, не наша! И оружие не наше!

Толстяк выругался, погружаясь в раздумья. Сержант продолжал топтаться возле двери автомобиля:

– Что делать будем? У нас ведь пропуск только…

– Завали! Думаю я, думаю! – отмахнулся лейтенант.

Но додумать, без сомнения, гениальный план ему не дали. Внезапно со стороны леса послышались крики на ломаном русском:

– Все выходить из машина! Бросать оружие, ложиться на земля лицо вниз!

Развернувшись, я увидел фигуры в белых халатах с автоматами наизготовку. Из тех, кого я заметил, четверо припали на колено за стволами деревьев, ещё один лежал чуть поглубже в лесу, целясь в машину из ручного пулемёта. Обращавшийся к нам медленно приближался к машине в сопровождении двух автоматчиков. И того восемь решительно настроенных бойцов, держащих нас на мушке.

– Приплыли, – выдохнул Лёва, до белизны в суставах сжимая руль.

– Что делать будем? – спросил у лейтенанта Андрей, явно не торопясь расставаться с автоматом.

– Сдаваться нельзя, – решительно заявил тот. – И так, и так крышка. По базе пробьют, узнают, кто мы, и всё, абзац… надо прорываться…

– БРОСАТЬ ОРУЖИЕ! НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИТЬ ИЗ МАШИНЫ, ЛОЖИТЬСЯ НА ЗЕМЛЯ ЛИЦО ВНИЗ! – проорал приближающийся к нам солдат, беря на прицел Степанченко.

– Значит так, я валю этих, быстро заводи машину и разворачивайся, понял? – беря командирскую инициативу, скомандовал сержант.

Дроздов нервно кивнул:

– Понял.

– Куда хочешь, хоть в лес сворачивай, но как можно быстрее. Петляй побольше, а мы прикроем.

Офицер тоже кивнул, как можно незаметнее расстёгивая поясную кобуру с табельным Макаровым.

– Ваня, пригнись и не отсвечивай! На три… Раз…

– БРОСАТЬ ОРУЖИЕ! БЫСТРО!..

– Два…

– ПОКИДАТЬ МАШИНА!..

– Три…

– ЛОЖИТЬСЯ НА… – договорить солдат не успел.

Степанченко от бедра дал длинную очередь, перечеркнувшую авангардную троицу, и запрыгнул в машину. На белоснежных халатах расплылись уродливые кровавые точки пулевых попаданий. Крикливый умер на месте, второму выстрел угодил в плечо, третий же вовремя среагировал и упал на снег, вскидывая автомат…

Я пригнулся, и, как оказалось, вовремя. В лесу загрохотали выстрелы, застрекотал пулемёт, тут же покрошивший оконные стёкла. Лейтенант сделал несколько выстрелов из пистолета, но, кажется, ни в кого не попал. УАЗ стартовал с места, быстро набрав скорость, но далеко уехать не успел. Одна из прошивающих милицейский джип пуль угодила Дроздову в висок. Тело упало на руль, выворачивая его влево. Послышался звонкий удар, Степанченко, вскрикнув, выронил оружие, выбитое шальной пулей…

Неужели, это конец?

По минной полосе бредёт одинокая фигура, закрывающая лицо скрюченными ладонями…

– Стой, стрелять буду!..

– Пусть всё будет не напрасно…

– Машина в населённом пункте, берёза, триста сорок два!..

– Не смотри!..

Милицейская машина на полном ходу влетела в придорожный кювет и протаранила дерево. Раздался звон разлетающегося лобового стекла…

– Älkää antako heidän paeta!³³ – выкрикнули неподалёку на незнакомом языке. – He ovat saaneet tartunnan!³⁴

Лейтенант распахнул дверцу и, высунувшись, разрядил обойму в бегущих к машине солдат. Судя по болезненному выкрику, в кого-то из нападающих он всё же попал, но меткая пулемётная очередь тут же набила его толстое неповоротливое тело свинцом, заодно дырявя дымящийся двигатель и колёса.

– Через другую дверь! – прокричал Андрей, отчаянно пытающийся подобрать обезображенной кистью автомат.

Ручка поддалась не сразу. Вывалившись на снег, я вытянул следом товарища.

– Бегом! Я прикрою! – заорал я, вырвав у Степанченко «укорот»³⁵.

Тот устремился вперёд. Высунувшись из-за машины, я дал несколько коротких очередей, стараясь не столько попасть во врага, сколько заставить его залечь. Это сработало, бойцы в маскхалатах дружно плюхнулись в снег, нескладно огрызаясь.

Сзади вскрикнул Андрей. Обернувшись, я увидел его растянувшимся на земле. Милиционер сжимал кровоточащую рану на боку, ткань форменной куртки на глазах пропитывалась кровью…

Опустошил остатки рожка и откинул бесполезное оружие. Пригнувшись, подбежал к раненому товарищу:

– Надо идти!

– Не могу, – прохрипел тот.

Скрипя зубами, я приподнял Степанченко и закинул руку на плечо. Чёртов мент, отъел ряху – хрен утащишь…

– ШИРЕ ШАГ! – крикнул я ему на ухо, когда в стволы ближайших деревьев начали бить пули.

Слишком медленно, слишком неуклюже!..

Петляя между деревьями, я настойчиво тащил за собой постепенно ослабевающее тело товарища. Позади тянулся кровавый след…

Наконец, выбившись из сил, я упал в какую-то канавку. Пули свистели над головой, рассерженные нашим неожиданным манёвром. Перевёл взгляд влево: стекленеющие зрачки Андрея бессмысленно упёрлись в небо, на губах играла едва различимая улыбка.

– Не вздумай умирать! – я ударил его по щеке.

– Ёпт… блин… – Степанченко захрипел что-то неразборчивое, вместе с кашлем на куртку вылетали капли крови.

– Kranaatti!³⁶ – донеслось сзади.

Даже не зная языка этих тварей, по одной лишь интонации стало понятно, что кричали: «Граната!»

Всё, приплыли…

Рефлекторно упал на землю и закрыл голову руками…

– Четыреста двадцать один, по улитке пять!..

Простите меня, парни… Простите, черт вас задери!!!

Город вступил в игру. Город рассержен, что за всей этой пальбой о нём совсем позабыли.

Раздался странный звук… Оглушительный хлопок, напоминающий гулкий удар по барабану, прямо как ночью у детского сада…

– Mitä on tekeillä?³⁷

Земля подо мною резко подпрыгнула. Сумерки леса сменились кромешной тьмой, в которой мгновенно затихли окружающие звуки, включая паническую стрельбу иностранных военных.

Неужели АЭС рванула?

Песчаная буря пожирает один дом за другим, обращая их в хлопья чёрного пепла…

БТР разворачивает орудие и открывает огонь…

Последовал второй хлопок, на этот раз прозвучавший прямиком у меня в голове. Череп взорвался на тысячи осколков, каждый из которых вспыхнул сверхновой.

Тело, сжалившись, отключило сознание, и я провалился в блаженное ничто…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ДОЛГАЯ СНЕЖНАЯ НОЧЬ

Воздух обвивает тело невесомыми волокнами, словно заботливо укутывающий в паутину паук. Я не чувствую беспокойства и не ощущаю страха. По телу разливаются расслабленность и умиротворённость. Воздух – мой лучший и единственный друг, зачем ему причинять мне зло? Разве касался бы он моей кожи так мягко и нежно, задумай недоброе? Стал бы тратить время на бессмысленные игры с таким нелепым существом, как я? Конечно нет. Зачем ему это. Воздух тоже живой, не меньше чем кто-либо, и ему тоже не чужды родительские чувства.

Открываю глаза, отстранённо замечая, что я несусь вниз по широкой колодезной шахте.

– Ах во-о-от оно что, – мысли медлительны, заторможены, словно мне ввели лошадиную дозу успокоительного. – Вот в чём дело… А тут непло-о-охо, мне нра-а-авится…

Вокруг так темно, что я не вижу ни собственных рук, ни проносящихся мимо стен. С трудом оборачиваюсь и вижу где-то далеко позади крошечную пуговку света. Падать куда приятнее во мраке.

Откуда я падаю?.. Что там было, наверху?.. И что ждёт внизу?.. Это всё не важно, главное, чтобы полёт длился подольше, слишком уж приятно чувствовать встречное сопротивление ветра. Хотя, «сопротивление» – не совсем удачное слово…

Я наг и беспомощен. Ослеплён, оглушён и нем. Нет ни Катаклизмов, ни стреляющих в меня солдат, ни глупых милиционеров со всей этой эвакуацией. Не надо копаться в собственных комплексах. К чёрту бессмысленность существования и полнейшее нежелание что-либо менять в своей жизни. Здесь даже лучше, чем в армии… Тишина и отчуждённость. Вот бы это длилось целую вечность… а потом ещё минут пять…

Если бы не лень, то я расплылся бы в глупой улыбке, но зачем тратить силы на такую ерунду?

Волокна струящегося по телу воздуха начинают твердеть, медленно материализуясь во что-то вроде ветвей или, быть может, рук с большим количеством пальцев. Крепко, но бережно они несут меня вниз, навстречу какому-то существу, томящемуся на дне колодца… Спасибо им, сам бы я ни за что не справился, обязательно сдался на половине пути…

Приходит осознание, что вокруг нет никакой темноты, просто многосуставчатые пальцы обвили мне голову. Тёплый ветер, дующий снизу, оборачивается дыханием сидящего на дне существа. Интересно было бы посмотреть, кто это такой, и ради чего он так старается… Интересно, но вовсе не обязательно…

Словно прочитав мои мысли, хватка на голове ослабевает, возвращая зрение. Оказывается, нет никакого колодца, а шахту образуют исполинские стволы многоэтажных зданий, которым нет ни начала, ни конца. Я и не падаю вовсе, а поднимаюсь вверх, и тело моё занимает совсем не ту позу, которая чудилась раньше… Как необычно падать вверх и смотреть в одну сторону, но видеть вещи совсем в другом месте.

Потренировавшись немного в обращении инвертированным зрением, я поднимаю глаза вниз и вижу обволакивающий меня кокон. Это огромная рука, каждый палец которой оканчивается другой рукой, а тот – следующей, и так бесконечное количество раз. Вот бы мне такие конечности, я бы смог устремиться в бесконечный полёт без чьей-либо помощи… Поднял бы своё тело и навеки исчез где-нибудь в глубинах космоса…

Со всех сторон слышится нарастающий гул. Это приходят в движение здания. Подобно морским волнам, они то разбегаются во всех направлениях, а то собираются воедино. Часть домов рассыпается в труху, а на их месте появляются точно такие же, но совершенно иные…

Стоит поднять голову, и я смогу лицезреть лицо нового Бога, но пальцы-руки решают, что я увидел достаточно, и вновь обвивают лицо.

– Нет, пожа-а-алуйста!.. Дайте мне на него посмотре-е-еть!.. – плаксиво протягиваю я, но просьба эта остаётся без ответа.

До меня долетает сладкий аромат корицы с примесью сухого бетона. Путы, удерживающие тело, становятся крепче. Сверху раздаются странные пугающие звуки, пока что слабо различимые на фоне гула вскипающих многоэтажек. Спокойствие и умиротворённость тают на глазах… Что это за тварь чавкает высоко внизу? Какого хрена ей от меня надо?..

Попытки вырваться не приносят никакого успеха, но я не прекращаю борьбу. Чавканье теперь раздаётся не только снизу, но и со всех сторон. Миллионы слюнявых ртов облизываются в предвкушении трапезы, касаются кожи влажными языками, но гигантская рука несёт меня дальше. Мимо слуг аппетита к королю голода.

Я ощущаю вонзившийся в меня взгляд, всепоглощающий, жирный и жадный. Он растворяет меня, рассматривая весь организм в целом и каждый атом в отдельности, забирается в брюхо и оценивающе пробегает по нервным окончаниям… Этот взгляд, словно автомобильная фара, ослепляет меня и лишает воли…

Я уже готов раствориться во взгляде Бога-со-Дна, но кто-то посторонний, легко преодолев скорлупу кокона, касается спины. В месте прикосновения тело наполняется всепожирающим пламенем. Я готов закричать от вздувающихся на коже ожогов, но сдерживаю рвущийся на волю вопль, так как кипящее пламя удивительным образом… освобождает меня!.. Кокон теряет плотность и растекается, превращаясь обратно в воздух, а полёт сбавляет обороты…

Чавканье совсем близко, стоит открыть глаза, и тайна развеется, но я не успеваю этого сделать. Жар, плавящий тело, устремляется вверх, к голове, в мгновения ока иссушив глазные яблоки…

– Не смотри…

Сознание покинуло пучины сновидений, но несколько секунд мне всё ещё чудится, что я вишу в пустоте странного колодца. По спине растекался ожог, но не от жара. Вокруг яростно завывала метель, температура воздуха минус двадцать пять – тридцать, не меньше, а я к тому же лежал на голом снегу.

Лежал… на снегу… в какой-то канавке…

Поезд воспоминаний рывком вернулся в депо, и я тут же припомнил о недавней гонке со временем и неудачной перестрелке.

Степанченко!..

– Андрюх, – негромко позвал я. – Андрюха!

Взгляд наткнулся на бугорок снега в паре шагов от моего лежбища. Я воткнул и без того сведённые холодом пальцы в сугроб и начал копать, раскидывая вокруг рыхлый снег. Наконец, из-под наста появилось лицо, ничем не отличающееся по цвету от окружающей зимней белизны. На миг я впал в ступор, вглядываясь в него, после чего коснулся заледеневшей шеи товарища. Холодная, пульса нет…

– Да как так-то, Андрюх, – с сожалением спросил я у остекленевших глаз покойника, но те ничего не ответили.

Попытался прикрыть их, но веки намертво примёрзли и больше не двигались. Не придумав ничего лучше, вернул разбросанный снег на место, и отполз в сторону, только сейчас заметив, что вокруг не было никаких деревьев, а из мечущегося со всех сторон бурана проступали очертания городских построек.

От канавки, ставшей мне спасением, а Андрею – могилой, к зданиям убегал едва различимый след – извивающаяся дорожка примятого снега, словно по нему полз кто-то тяжёлый. Уж не один ли из оставшихся в живых «иностранцев»?

Хватит воздух нюхать. Надо срочно добраться до какого-нибудь здания и укрыться от пронизывающего ветра. Разведу костёр, осмотрю себя, не отморозил ли чего нужного, валяясь на снегу. Отогреюсь, а потом уже и в детектива можно будет поиграть.

Я опустил балаклаву на лицо и, шаркая окоченевшими ногами, побрёл к ближайшему дому. Как бы плотно я ни запахивал куртку, ветер продувал тело до самых костей, заставляя зубы выстукивать мелкую дробь. На полпути к едва различимым очертаниям здания ботинок зацепился за что-то, торчащее из снежного покрывала… Чёрт, это что?

Судя по белому рукаву маскхалата, один из преследовавших нас солдат. Странно, что меня не постигла похожая судьба. Пальцы мёртвой хваткой сжимали что-то круглое… Чёрт, да ведь это граната. Чека снята, но рычаг всё ещё на месте.

Меня так и подмывало поскорее уйти, но сознание требовало обзавестись каким-нибудь оружием. Автомат где-то глубоко под снегом, руками не доберёшься, а граната – вот она, в пределах досягаемости. Грешно пропускать.

Ходить с взведённым взрывателем ни капли не привлекало, необходимо найти вырванное кольцо или что-нибудь аналогичное. Пошарил в карманах, но ничего подходящего не было… Эх, сейчас бы гвоздик какой-нибудь или проволочку… Стоп, ключи!

Руки с каждой минутой становились всё непослушнее, зубы заходились стуком, но я не собирался отступать. Снял с кольца ключи, отогнул один из концов и осторожно заблокировал им рычаг. Затем максимально осторожно попытался разжать пальцы. Хватка у мертвеца, к счастью, оказалась далеко не железной. Действуя одним из ключей, как рычагом, я разомкнул кисть. Так-то лучше… Модель неизвестная, иностранная, судя по всему. На зелёном боку что-то написано, но вчитываться некогда. Убедившись, что кольцо от ключей надёжно удерживает ударник от столкновения с детонирующим капсюлем, я продолжил путь к многоэтажкам, но на этот раз чувствовал себя куда уверенней.

К тому моменту, когда я всё же доковылял до укрытия, пальцы на руках и ногах практически утратили чувствительность. Надо как можно скорее развести костёр и хорошенько согреться. Как специально, разбился экран наручных часов, и теперь, сквозь трещины и чёрные потёки, различались только две цифры. Практически точное северное время: хрен знает, сколько часов, двадцать две минуты. Сколько прошло времени с момента потери сознания? Каковы шансы, что город ещё не оцепили на карантин? Судя по сумраку – сейчас часа четыре дня, от этого и буду отталкиваться.

…четыреста двадцать один, повторяю, машина в населённом пункте, берёза!..

След привёл к двери подъезда, которая оказалась полностью похоронена под толстым слоем снега, однако не было никаких признаков того, что её кто-то открывал. Странно, как же тогда незнакомец попал внутрь? Не растворился же в воздухе? Хотя, откуда мне знать, что это за существо.

Служба на периметре научила меня нескольким важным правилам. Первое – никогда не списывай увиденное на помешательство или галлюцинации. Да, без них никуда, дело привычное, но всегда лучше перестраховаться. Встретил чудовище – сперва убеги или открой огонь, а потом уже решай, материально оно было или нет.

Второе – если не знаешь, чего ожидать от встреченного существа, то лучше быть настороже и не расслабляться. Лучше переоценить противника, чем недооценить.

Третье – никогда не доверяй увиденному. Помни, что встреченные в Городе люди могут оказаться его изворотливыми порождениями или мороками, поэтому больше доверия должны вызывать незнакомцы.

Кто его знает, что случилось бы, не вмешайся откопавшее меня существо. Вполне вероятно, что замёрз бы насмерть, как Степанченко, но могло оказаться и так, что вышло у него это случайно. Например, оно хотело отобедать подмороженным человеческим мясом, выкопало из сугроба, но чего-то испугалось.

Раздираемый противоречиями, я пошёл в обход дома и вскоре обнаружил табличку с указанием улицы и номера дома… «Партизаны Заполярья, 2»… Не может такого быть!..

На всякий случай помассировав виски, я какое-то время смотрел под ноги, а потом вновь поднял взгляд на табличку. Ничего не изменилось. Чёрт, как я здесь оказался? Это здание расположено неподалёку от милицейского околотка. Тот странный звук откинул нас обратно в город? Вполне вероятно… Чёртова метель, я бы уже давно понял, где очутился, но из-за плотной завесы снега дальше тридцати метров ничего не разобрать. Необходимо переждать непогоду, а потом уже сориентироваться на местности и определить направление движение. Единственное верно направление – это прочь из города. Шансы выбраться чрезвычайно малы, но они всё равно есть.

И зачем я только поехал с ментами? В автобусе шансов выжить было бы куда больше, чем слоняясь по округе, без малейшего представления, сколько прошло времени, и где я нахожусь.

Ноги по колено проваливались в снег. Идти тяжело, но выбор невелик – это ближайшее из возможных укрытий. Наконец, я решил пробраться внутрь через один из балконов. Особых проблем это не вызвало, первый этаж практически на всю высоту замёл буран, достаточно было разгрести часть снега и разбить стекло ногой. Опасаться, что кто-то сторонний услышит звон, смысла не было – белая завеса отлично гасила окружающие звуки, а обитатели дома, если такие присутствуют, в любом случае узнают о моём появлении.

Аккуратно забрался внутрь, замаскировал дыру в окне и огляделся. Среднестатистический балкон, захламлённый разнообразным мусором: от пустых пятилитровых банок и аккуратно сложенных в углу кирпичей до холодильника «Минск» – ничего полезного. В потолке балкона обнаружился люк пожарной лестницы, но пробраться к нему из-за наваленного вокруг хлама было проблематично, так что я отложил это мероприятие на будущее.

Дверь в квартиру оказалась открыта… Странно… Внутри царила кромешная тьма. Заходить боязно, мало ли кто может таиться в засаде. В других условиях я бы развернулся и поискал убежище попривлекательней, но, повторюсь, выбора у меня не было. Присев возле приоткрой двери, я на несколько минут целиком обратился в слух, но так и не услышал ничего, кроме тоскливого свиста сквозняка.

Граната, конечно, дело хорошее, но подорвать себя вместе с вероятным противником меня не прельщало, поэтому пришлось спрятать её до поры, а самому вооружиться найденной здесь же огромной обувной ложкой.

Чиркнул кремень зажигалки. Освещая себе дорогу, я двинулся вперёд. Зал особой роскошью не сверкал: средней руки диван, пара кресел, какие-то серванты с подарочной посудой, шкафы с книгами и телевизор. Прихожая тоже оказалась пустой, из совмещённого туалета доносился мерзкий запах животных экскрементов. Так и есть, возле унитаза стоял загаженный по самое не могу кошачий лоток. На кухне обнаружилась и сама кошка, к сожалению, не дожившая до моего появления. Иссохшее тельце, свернувшись калачиком, лежало у холодной батареи. Судя по пустым мискам, животное умерло либо от обезвоживания, либо от голода… Бессмыслица какая-то!.. С момента эвакуации прошло несколько часов… Или я ошибаюсь?

Отлично. Кажется, никого. Без особой надежды на успех пощёлкал выключателем на стене, потом покрутил кран. Пусто… Озарённый догадкой, бросился было к щитку с вентилями, перекрывающими воду, но те оказались открыты. Придётся топить снег.

Из распахнутого холодильника несло целым букетом ароматов, источаемых разложившимися продуктами, так что я поскорее захлопнул его. Со шкафчиками дело обстояло лучше, там обнаружилось несколько упаковок риса, соль и приправы. Помимо этого, в одном из выдвижных ящиков дожидались своего часа более-менее острый нож и несколько огрызков хозяйственных свечей, один из которых я тут же зажёг от чересчур нагревшейся за это время зажигалки.

В конечном итоге, закончив с обыском, я стал думать, как развести костёр прямо в квартире и не отравиться при этом угарным газом. Поразмыслив, вернулся на балкон и попробовал приподнять пожарный люк. Удивительно, но тот легко подался вверх, хотя большинство людей, трясясь за своё имущество, в первые же дни заваривали подобные лазы или баррикадировали чем-нибудь тяжёлым. Я рассчитывал поживиться съестным повкусней крупы, но этим мечтам не суждено было сбыться. Квартира этажом выше оказалась абсолютно пустой, видимо, кто-то совсем недавно съехал оттуда.

Ну и хрен с ним. Открыв одно из окон, вернулся вниз и принялся разгребать хлам, освобождая место под люком. Деревянные вещи оставлял на месте, всё прочее – относил в квартиру. Закончив, отодрал кусок линолеума, на его месте пристроил широкий лист металла и прослойку из кирпичей, а поверх всего этого положил таз, найденный в ванной. По моей идее огонь в тазу должен был нагревать кирпичи, которые неплохо накапливают тепло, а дым, вместо того, чтобы скапливаться, пойдёт через люк в верхнюю квартиру.

Непослушными пальцами накидал в таз импровизированных дров, сунул туда же несколько книг, поджёг свечой. Сухая древесина быстро занялась пламенем. Я зачерпнул в кастрюлю снега и более-менее устойчиво пристроил её в тазу, постепенно наполняя по мере таяния. Растопив достаточное количество, как следует прокипятил и засыпал внутрь крупу.

За окном окончательно стемнело, приближалась тёмная полярная ночь. Думать о сложившейся ситуации совершенно не хотелось, только нездоровое воображение раздраконю. Достаточно лишь факта, что я жив.

Периодически помешивая бурлящую в кастрюле кашу, переобулся в тёплые тапочки, а свои берцы, вместе с курткой, варежками и носками, пристроил возле кирпичей. Поступок не то чтобы осмотрительный – заявись кто ко мне на огонёк, придётся в следочках по сугробам удирать, но и ходить в промёрзшей сырой одежде небезопасно для здоровья.

Закончив с готовкой, снял с огня кастрюлю, а сам отправился в зал. Не смотря на потрескивающее в тазу пламя, на балконе всё равно было прохладно, поэтому я решил притащить какой-нибудь плед или одеяло, а заодно поискать тёплую одежду. Открыв один из шкафов, принялся перебирать его содержимое, когда заметил какое-то движение в прихожей. Тряпки тут же выпали из рук, выхватив из-за пояса нож, я развернулся в сторону опасности…

Пусто…

Минимального беспокойства вполне хватило, чтобы я вспомнил, где именно нахожусь. Беспечность здесь наказывается довольно быстро.

Кто-нибудь непременно пошёл бы проверять, что за существо скользнуло из прихожей на кухню… Кто-нибудь, но, определённо, не я. Похватав, что под руку попалось, вернулся на балкон и закрыл на шпингалет дверь. Слава богу, я догадался перенести полезные вещи, так что возвращаться в квартиру не придётся.

Рис вышел отвратно сладко-солёным и отдавал запахом корицы. Странно, неужели перепутал упаковки и насыпал внутрь пряностей? Вроде бы, нет… Тем не менее, я опорожнил кастрюлю наполовину, и, закутавшись в тряпьё, уютно устроился у огня. Тело окончательно согрелось, напряжение могло бы схлынуть целиком, если бы не движение, замеченное в прихожей. Мучимый самыми разными догадками, я настороженно вслушивался в вой ветра, боясь разобрать в нём чьи-нибудь шаги.

Время, к слову сказать, я не тратил зря. Сперва обмотал кусок картона изолентой, соорудив кустарные ножны, а затем взялся за некое подобие снегоступов, приделывая к разломанному пополам сиденью стула тряпичные крепления для ног.

В памяти всплыл остекленевший взгляд Степанченко. Неприятно всколыхнулась совесть… Чёрт, а ведь это мой друг детства, да ещё и пытавшийся помочь в критической ситуации. Милиционер вполне мог пройти мимо, никак не продемонстрировать, что заметил меня… Нет, окликнул, уговорил лейтенанта взять с собой… А что получил взамен? Безымянную снежную могилу? Надо будет откопать его и… и… И что? Сколотить гроб и закопать опять? Что за глупости… Помолиться? Да разве станет ему легче от моих молитв? Нет, поезд ушёл, и Андрею ничем уже не помочь. Время сейчас на вес золота. Время нужно живым, у мёртвых его и так достаточно.

Минута тянулась за минутой, сытый и согревшийся я задремал. Не знаю, сколько времени прошло, но из полудрёмы меня вырвал чей-то голос:

– Иа-а-ан…

Сон как рукой сняло. Деревянная рукоятка ножа кольнула холодом металлических заклёпок, я затаился, пытаясь понять, не причудился ли мне тихий голос Степанченко.

– Иа-а-ан, ыхои-и-и… – послышалось вновь, но звук доносился не из квартиры, как мне сперва показалось, а снаружи, прямиком из бурана.

Не раздумывая и не тратя время на лишние размышления, я быстро оделся в успевшую высохнуть одежду, заправил штаны в тёплые берцы и забрался по пожарной лестнице в квартиру выше, прихватив с собой горящую ножку стула. В воздухе витал терпкий дым, я опустил на лицо шапку и подполз к раскрытому окну. Выглянул, до рези в глазах всматриваясь в пелену кружащегося снега. Метрах в сорока что-то было, кажется, едва заметные очертания стоящей в полный рост фигуры. Метель мешала рассмотреть детали, но существо явно имело человеческое строение тела.

– Ва-а-ая-я-я, ыхои-и-и, нам поа-а-а…

Существо тянуло слова, пытаясь тем самым компенсировать слабый голос, едва слышимый с такого расстояния.

– А-а-ань…

Чёрт, это Андрей. Голос точно его, разве что часть букв проглатывалась, словно неизвестный говорил с открытым ртом. Фигура тоже подходящая – широкая, массивная… Но это не Андрей. Можешь кого угодно пытаться обмануть, Город, но не меня. Степанченко сейчас лежит глубоко в снегу. Я касался его шеи без малейшего намёка на пульс, видел промороженные насквозь глаза. Он мёртв, так что иди водить за нос кого-нибудь ещё… Но в мыслях всё равно блуждала фраза: «А что если…»

А что если он жив? Что если тело в снегу было иллюзией?..

– А-а-ан… Усть всё будет не напра-а-асно…

Во тьме вспыхивает прожектор, яркий луч выхватывает меня из тьмы. На глазах моментально наворачиваются слёзы, я вскидываю руки к лицу, пытаясь спрятаться от ослепительного света. До слуха доносится лязганье затвора и негромкие переговоры караульных.

Нет, нет, чёрт тебя побрал, я не умру здесь! Я не один из них, я человек!

– Не стреляйте! Пожалуйста! – пытаюсь закричать я, но губы произносят совсем иные слова. – Пусть всё будет не напрасно…

Свет пропадает, а затем вспыхивает вновь, но теперь это уже не прожектор. На месте караульной вышки стоит девушка, чьи светлые волосы хаотично развеваются на ветру. Белозубая улыбка видна даже с такой дистанции.

Рот польской журналистки широко раскрывается. Так широко, что челюсть должна выйти из суставов. Из разинутой пасти девушки доносится голос лейтенанта Протасова, прерываемый радиопомехами:

– Стоя-я-ять! К бою!

Я встряхнул головой, отгоняя наваждение, но фигура во тьме осталась на месте, хотя теперь это была не журналистка, а погибший сержант.

– Убирайся отсюда, тварь! – наплевав на осторожность, я встал в полный рост и швырнул в нечёткий силуэт горящей палкой.

Противоестественно вспыхнув, деревяшка унеслась вниз и упала прямиком у ног существа. Увиденного в её свете оказалось достаточно. Даже если это и Степанченко, то выходить к нему себе дороже.

То, что я принял за человеческий силуэт, оказалось светло-розовым куском плоти, вертикально торчащим из снега и раскачивающимся из стороны в сторону, видимо, для придания схожести с человеком… Чёрт, да ведь это язык! Шершавый розоватый язык, имеющий форму тела! Догадка тотчас нашла подтверждение. До слуха долетело недовольное «кха-а-а-а», а затем сгусток плоти исчез под снегом, но лишь для того, чтобы явить на свет факела своего обладателя.

Из сугроба появилась массивная круглая голова, разделённая пополам широкой полоской рта. В отблесках огня загорелись заплывшие бельмами зелёные глаза. Затем из толщи снега выползло всё тело. Шестиметровая белоснежная туша поблёскивала жиром и напоминала толстую гофрированную трубу. Чудовище сгребло кротовьими лапами-ковшами снег и аккуратно засыпало лежащий перед ним факел. Вновь воцарилась белая мгла, но тварь не спешила прятаться.

– Ива-а-ан… – словно пробуя это слово на вкус, тварь высунуло огромный широкий язык и провело им по телу, доставая чуть ли не до середины туловища. – Иванаива-а-а…

Монстр, проворно двигая головой, ввинтился в снежный наст и целиком исчез под ним, не оставив после даже подобия ямы.

Я кубарем скатился по лестнице, суматошно собирая нехитрые пожитки. Подхватил снегоступы, остатки каши, сунул за пояс нож и хотел было вернуться наверх, но не успел. Костёр практически погас, но его тусклого света хватило, чтобы различить проплывающую за окном тушу. Чудовище плавало в толще снега! Внешне это выглядело, как поход в океанариум: за толстым стеклом барражирует какой-нибудь морской исполин, способный лишь наблюдать за прогуливающимися мимо посетителями… Вот только стекло, в моём случае, ничерта не было толстым.

Заплывший глаз повернулся в мою сторону, когти скрежетнули по балконным окнам, оставляя глубокие царапины. Плюнув на неудобную лестницу, я заскочил в квартиру и закрыл дверь на все задвижки. Отставив в сторону кастрюлю с рисом, начал подтягивать к окнам зала тяжёлые серванты и шкафы: зазвенела разбивающаяся посуда, посыпались на пол книги, но я не обратил на это внимания. Наконец, закончив баррикадироваться, прислушался. Чудовище и не думало вести преследование… Зато донёсся звук со стороны оставленной на полу кастрюли – чавканье.

Дыхание перехватило, стараясь не делать резких движений, я попятился к стене, попутно доставая зажигалку. Вспыхнул свет, открывая взору остатки моего ужина и… с головой залезшую в него кошку. Довольно урча, животное уплетало рис.

Я облегчённо выдохнул. Вот же, совсем нервы ни к чёрту… кошку испу…

Какую ещё кошку?.. Не ту ли, что мёртвая у батареи лежала?

Животное оторвалось от еды и подняло голову. Облизнуло морду, вместе с остатками еды проглатывая куски отваливающейся шерсти. Коричневые высохшие глаза недовольно смотрели на огонёк зажигалки, словно не замечая меня.

Кошка хрипло зарычала и сделала несколько шагов в моём направлении, и, не смотря на трупные пятна, усеявшие плешивую тушку зверя, двигалась он быстро и молниеносно. Как и подобает представителю своего вида. Следуя интуиции, я потушил пламя и погрузился в кромешную тьму пустой квартиры. Пот крупными каплями стекал по спине, какое-то время царила тишина, но, наконец, вновь раздались довольное урчание и чавканье.

Надо уходить, срочно! Но куда? Дорога через балкон закрыта – там караулит снежное чудовище. Остаётся только входная дверь квартиры. Но как я выберусь из подъезда на улицу, наверняка, все двери закрыты… Бес с ним, разберусь, надо только поскорей уйти от этой жуткой кошки, какого-то хрена голодной, не смотря на давность своей кончины.

Зрение немного привыкло к темноте. Подхватив с пола снегоступы, я аккуратно выдвинулся в сторону выхода. Копошащаяся во тьме тварь, судя по звукам, никак на это не отреагировала, так что добрался до двери я без происшествий. Задержав дыхание, щелкнул задвижкой и быстро выскочил в коридор…

Темно… Так темно, что хоть глаз выкалывай, всё равно палец не увидишь. Сколько ни вглядывайся, даже очертаний коридора не разобрать, словно я угодил в беззвёздный космический вакуум. Хотя нет, в вакууме не может быть так сыро и промозгло.

Сделал два шага в черноту, касаясь холодной стены и стараясь ступать как можно тише, дабы не привлечь внимания ещё кого-нибудь из здешних обитателей. Хлюпающая под подошвами вода тут же выдала меня с потрохами. Водопровод где-то прорвало, что ли? Если так, то почему вода издаёт уже знакомый мне концентрированный пряный запах?

Сделал ещё несколько шагов, обратив всё внимание в слух. Пусто, только методичный стук капель обо что-то твёрдое. Чем больше я вслушивался в этот раздражающе спокойный звук, тем отчётливей проступал в нём некий загадочный ритм…

Кап, кап, кап, кап–

Не туда зашёл солдат…

Кап, бульк, бульк, кап–

Будет сам он виноват!

Бульк, кап, бульк, кап–

Удирай скорей назад!

Слышишь, тихо как, солдат?

Слышишь, капельки стучат?

Бульк, кап, бульк, кап!

Знай, нелёгок свой расклад–

Только мёртвые молчат!..

Зачем я сюда только полез? Надо было бежать в квартиру выше, а не ломиться к этой драной кошке…

Кап, кап, бульк, кап…

Город встретить тебя рад!

Бульк, бульк, бульк, кап…

Город «под» и Город «над»…

Кап, кап, кап, кап!!!

Смерть получше тех наград,

Впереди что ждут, солдат,

Поворачивай назад, убегай быстрей назад,

Уноси свой нежный зад!..

К горлу подступил ком, но я неимоверным усилием подавил приступ тошноты. Не для того я корячился с костром, чтобы сейчас выблевать всё… Пытаясь хоть как-то укрыться от пробирающегося во все поры мерзкого запаха корицы, вытащил две сигареты и засунул их в ноздри… Немного помогло…

Шаг за шагом, капля за каплей, я двигался по коридору, которому не было ни конца, ни края. Ни дверей, ни окон, только прямая, как стрела, стена, да насмехающееся надо мною шлёпанье воды под ногами:

Шлёп, шлёп, шлёп, шлёп…

Не ходи, солдат, вперёд!

Кап, кап, шлёп, шлёп…

Там тебя засада ждёт!

Шлёп, кап, кап, шлёп!

Солнце больше не взойдёт,

Сгинул синий небосвод!

Чернота, людей исход,

Голод, снег и тонкий лёд…

Кап, кап, кап, шлёп…

Жаль, тебя никто не ждёт,

Жаль, что пёс твой пропадёт,

Друг тебя переживёт,

А сестра в земле сгниёт!..

Шлёп, шлёп, шлёп, шлёп,

Подошёл и твой черёд…

Позади раздалось быстрое шлёпанье босых ног, несущихся в моём направлении, но я не поддался панике и не попытался спастись бегством. Вместо этого выхватил из-за пояса нож, развернулся и выставил его перед собой. Шлёпанье было уже близко, ещё немного, и на меня набросится невидимое в темноте существо, которое вполне может быть человеком, как и я, сгинувшим в этой невезучей многоэтажке.

Шлёп, шлёп, шлёп… Я рефлекторно сощурил глаза и сделал широкий взмах ножом, который не встретил ничего, кроме воздуха. Шаги пронеслись мимо и быстро затихли вдали…

Коридор многоэтажки не может быть таким длинным, это попросту невозможно!

Шлёпанье растворилось, но на его смену тут же пришли новые шаги. На этот раз незнакомцев было куда больше, и они никуда не торопились…

Шлёп, шлёп, шлёп, шлёп…

Солдат смерти, видно, ждёт.

Кто блуждает средь пустот

Эту ночь не проживёт.

Убегай скорее, скот!

Шлёп, шлёп, шлёп, шлёп…

А то вскроем твой живот…

Я ускорил шаг, но невидимые существа быстро сократили дистанцию, взяли в кольцо, подстраиваясь под мой темп ходьбы. Я резко остановился, сделал несколько взмахов клинком, но никого не достал, словно скрывающиеся в темноте существа являлись бестелесными призраками.

«Это не более чем игра воображения, паранойя, рождённая шумом воды. Не верь тому, что слышишь! Не верь!» – твердил я самому себе, но успокоиться никак не получается.

Свет, нужен свет! Иначе я никогда не выберусь отсюда, сойду с ума и стану безумным обитателем этого проклятого места, разговаривающим с капаньем воды и дожидающимся следующих посетителей… Чёрт, где же зажигалка, неужели я её выронил в квартире?! Нет, вот она!..

Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк!

Что же ты, солдатик, смолк?

Щёлк, шлёп, шлёп, щёлк!

Видно, ты забыл свой долг?..

Так, успокоиться. Вдох, выдох, вдох, выдох…

Я остановился и оторвал руку от стены, прикрывая зажигалку от возможного сквозняка. Палец раз за разом вращал колёсико, но искра никак не желала появляться. Натёртая кожа начала саднить, но я не прекращал попыток…

– Не смотри… – донёсся из темноты до боли знакомый голос, но я был слишком напуган, чтобы опознать его.

Шлёпанье ног ни на секунду не умолкало. Существа переминались с ноги на ногу, ходили туда-сюда, с интересом следили за паникующим человеком…

– Не-е-е смотри-и-и… – протяжно повторил голос, но опоздал со вторым предупреждением…

Все звуки стихли, разогнанные вспыхнувшим в руках огоньком света. Я поднял глаза… И увидел окруживших меня людей… Мёртвых людей… Провалы глазниц больше походили на разрытые могилы. Волосы свалявшимися патлами спадали на раздробленные плечи, а зубы, навсегда застывшие в мертвецком оскале, словно пытались сказать что-то очень важное.

Десятки мертвецов окружили меня плотным кольцом, выглядывали из-за друг друга, робко поднимали костлявые руки, но тут же опускали их. Почти все они несли на себе увечья в виде оторванных конечностей, перемолотых рёбер и проломленных черепов. Некогда бывшие одеждой, испачканные в земле прожжённые лохмотья не скрывали, а лишь подчёркивали несовместимые с жизнью повреждения. На большинстве военный камуфляж с массивными свинцовыми нагрудниками, несколько фигур в лётных шлемах и парашютных сбруях, все прочие – в разномастной гражданке с висящими на груди фотоаппаратами…

– НЕТ! – закричал я во всю мощь своих лёгких. – ЭТО НЕВОЗМОЖНО!

Зажигалка выпала из рук и со стуком исчезла в темноте, но скелеты, раскрывающие в немом крике рты и тянущие ко мне переломанные кисти, всё ещё стояли перед глазами.

– УБИРАЙТЕСЬ! ОСТАВЬТЕ МЕНЯ! Я НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТ!

Рука шарила в поисках стены, но ничего не находила. В панике я размахивал конечностями, но лишь зачерпывал ладонями воздух: не было ни мертвецов, ни коридора… Упал на колени, пытаясь нащупать зажигалку, но и она куда-то запропастилась. Судя по шелесту одежды, мертвецы расступились, давая дорогу кому-то ещё. Кому-то, кто держался позади плотных рядов. Шлёпанье приблизилось вплотную, я ощутил испускаемое незнакомцем тепло. Мягкое и яростное одновременно. Словно загипнотизированный, вытаращился во тьму, ожидая скорой смерти, но ничего не происходило. Вместо этого раздался стук, к моим ногам что-то упало… зажигалка… Я поднял её, но больше не предпринимал попыток зажечь… Лучше не смотреть…

– Не смотри-и-и, – согласилось с моими мыслями существо. – Всё будет… хорошо…

Последовала неловкая пауза, я раскрыл рот, чтобы сказать что-то глупое и ничего не значащее, но из тьмы прилетела сухая ладонь и отвесила мне звонку пощёчину…

Кап, кап, кап, кап,

Возвращайся к нам, солдат…

Открыв глаза, я обнаружил себя сидящим у стены. Вокруг было всё так же темно, как и прежде, где-то капала вода, но теперь ни в черноте, ни в этом повторяющемся звуке не слышалось никакой угрозы. Голова раскалывалась от боли, щека, оцарапанная об шершавую стену, саднила… Было ли это реально? Не знаю. Главное, что завывание метели снаружи стихло, нужно поскорее убираться отсюда.

Зажигалку я больше не использовал, решив экономить газ на крайние случаи. Прошло несколько минут ползанья в потёмках, в течение которых я то и дело натыкался на двери квартир. Не питая особой надежды на успех, дёргал каждую из них за ручку, параллельно прислушиваясь, не обитает ли внутри очередное порождение Города. Чаще всего из-за дверей не доносилось ни единого звука, но за одной я услышал отчётливый скрежет, словно кто-то втыкал нож в дерево и с силой чертил им линии. Самое обидное, что квартира, откуда доносился подозрительный шум, оказалась единственной не запертой на этаже.

Осторожно приоткрыв дверь, заглянул внутрь, но тут же отпрянул. Во тьме кухни шевелилось нечто огромное и многолапое, невероятно похожее на паука. Существо вонзало конечности в пол, силясь подтянуть неуклюжее тело поближе к двери, но у него ничего не получалось. Жирное брюшко чудовища, намного превышающее размер двери, застряло в проёме кухни, обрекая монстра на голодное заточение.

Смотрю, в весёленькое место меня занесло. Что ни встреча – то приятные сюрпризы… Эх, был бы я сейчас в составе отделения, с оружием и в защите! Половина из встреченных опасностей предстала бы в совсем ином, не выгодном для местных жителей, свете. Жаль, что мой «калаш», наверняка, таскает на плече другой срочник, да и самого отделения уже давно не было.

Наконец, я вышел к окну. Пусть снаружи всё ещё темно, но, благодаря снегу, устилающему окрестности толстым слоем, появилось хоть какое-то освещение. Неподалёку от окна располагался лифт, ожидаемо неработающий. Прямо напротив на стене виднелась цифра этажа… «11»…

Одиннадцатый этаж? С чего вдруг одиннадцатый этаж?

Если это действительно он, то можно смело ложиться на пол и взывать к чуду, потому что шансы выбраться упадут практически до нуля. Обливаясь холодным потом, я подбежал к окну и посмотрел вниз… Нет, всё в порядке, как и следовало ожидать – второй. Снега навалило так много, что достаточно перескочить карниз, и я уже на свободе… Тогда с чего вдруг эта цифра на стене?

Вернувшись назад, принялся ощупывать фигурные номерки на дверях квартир. Двузначные. Не веря тактильным ощущениям, зажёг ненадолго зажигалку: 45, 78, 14 – в этом не было ни логики, ни смысла! Номера шли хаотично, словно дом был слеплен из кусков разных зданий!

Всё, достаточно с меня изучать окрестности. Надо уходить, пока есть возможность. Надеюсь, сугробник уже забыл обо мне и уплыл в более хлебные районы, иначе я рисковал оказаться сожранным в первые же минуты побега… Плевать! Пусть даже и так, главное – я буду разжёванным и переваренным, а не превращусь в очередного жителя Города!

Со звоном разлетелось стекло, разбитое рукояткой ножа. В лицо тут же пахнуло крепким морозцем, заставившим накинуть на лицо маску. Как я входил, так и выхожу, подобно вору-неудачнику, забравшемуся в квартиру к наёмному убийце: едва живой, с пустыми карманами, но радостный, словно обнёс городскую казну.

Местность совершенно не поддавалась определению: ни единого ориентира, лишь безликие улочки, штампованные многоэтажки и выглядывающие из-под снега деревья. Приладив на ноги самодельные снегоступы, которые я умудрился не прое… кхм… умудрился не потерять, блуждая в темноте, спрыгнул вниз, тут же провалившись по колено в снег.

Картина окружающего городского ландшафта пугала и завораживала одновременно. Вместе с непогодой ушли и тучи. Взгляду открывалось чёрно-зелёное небо, усеянное яркими звёздами. Сколько прошло с момента моего пробуждения? Часов шесть? Восемь? Понятия не имею, давно уже утратил ощущение времени. Жаль, я не знаком с астрологией, иначе легко ответил бы на мучащие меня вопросы и сориентировался по звёздам.

Единственных знакомых мне Малой и Большой медведиц нигде не видно, как не было заметно и яркой Полярной звезды. Вполне может стать, что это зеленоватое небо не принадлежит нашему миру и навеяно воздействием Катаклизма. Может быть, оно никогда не видело человека и поэтому попыталось похоронить городок под сугробами, испуганное уродливыми постройками жителей Земли.

Яркий свет звёзд отражался в белоснежном зимнем покрывале, беспардонно укрывшем город. Не знаю, видели ли здешние места метель сильнее: насколько хватало видимости, всё равномерно укрыл белый наст. В центре двора из-под снега торчала верхушка какого-то детского аттракциона, видимо, недавно там находилась игровая площадка. Рядом пристроились какие-то турники, дальше по улице – несколько крыш небольших магазинчиков с заваленными вывесками. А вот это уже какая-никакая, но зацепка. Здесь не огромный мегаполис, лавок на душу населения мало, так что практически все из них легко узнаваемы. Надо подобраться поближе и постараться откопать вывеску.

На том и порешив, я побрёл вперёд. Местность открытая, и, опасаясь быть замеченным кем-нибудь, я свернул к тянущемуся справа зданию. Осторожно пробираясь в его тени, преодолел три подъезда, а затем перебежал проезжую часть. Замер у дерева. До цели рукой подать, но спешка в Городе неуместна.

Расфокусировав взгляд, принялся наблюдать за окрестностями, готовый среагировать даже на самое незаметное движение. В воздухе висела гробовая тишина, лишь изредка нарушаемая опадающими с крыш пластами снега. Ни души…

Здесь ни души, лишь мы,

У которых нет душ…

На секунду я впал в ступор от вспыхнувшей в памяти строчки. Задумался, а что если…

Ну уж нет! У меня есть душа, я живой! Прочь такие мысли, прочь! В топку рефлексию, самокопания и бессмысленные попытки упорядочить происходящие вокруг события. Зачерпываешь лопатой и швыряешь в огонь злости, так, чтобы дверца печи раскалилась докрасна, чтобы волосы на голове плавились от жара, а потом – в бой! На вышку или отлавливать мародёров! Через автоматный ствол, через приклад выплёскивать на тварей накопленное пламя! На кого угодно, на что угодно, лишь бы самому не сгореть от него…

Кто-то должен был выстрелить первым,

Так лучше уж я…

Если бы не этот жар, выжить на периметре вряд ли удалось… И всё было бы великолепно, не споткнись я о странного незнакомца в ту ночь…

В любой из возможных реальностей,

В этой жизни и следующих,

Каждую ночь проклятую

Ты будешь слышать мой вой…³⁸

Какого чёрта мне пришло на ум это стихотворение? Оно ведь вообще на любовную тематику.

Подбежав к торчащей из сугробов крыше магазина, я начал разгребать снег и довольно быстро достиг желаемого. Взору предстала издевательски яркая картинка с простенько нарисованным пляжем и торчащими из песка пальмами. На голубом небе ярко светил яичный желток солнца, а поверх всего этого «райского наслаждения» шла надпись «Лагуна». Ошарашено подняв голову, я вновь огляделся… Не может того быть… Продуктовый магазинчик «Лагуна» находится вблизи моего дома, но я нигде не видел ни детского сада, ни хорошо знакомой многоэтажки, в которой провёл детство! Либо Город играел со мной, либо я свихнулся и страдаю от очередных глюков…

Доктор в своё время научил меня паре трюков, помогающих отличить реальность от вымысла. Одно из самых простых –тактильные ощущения. Но, если верить словам эскулапа, самый верный и безопасный – слегка надавить на глазное яблоко. Реальные объекты при этом раздвоятся, а иллюзии – нет. Следуя этому совету, я стянул трёхпалую рукавицу и аккуратно нажал на веко. Пальмы, морские волны и солнце тут же раздвоились… Так, всё в порядке, магазин настоящий. К как на счёт других строений?

Поочерёдно я взглянул на каждое из окрестных зданий и с удивлением обнаружил, что недавно покинутая многоэтажка… нереальна… Встряхнув головой и поморгав, я повторил эксперимент, но нет, не ошибся, дом действительно не раздваивался.

Я же ходил внутри него, разжигал костёр в одной из квартир и даже повстречал несколько жутких существ. Выходит, всё это было лишь иллюзией?

Нет, глупости. Щека до сих пор болела, за поясом нож, на ногах – самодельные снегоступы… Живот полон риса. Кажется, совет доктора не работал, иного разумного объяснения у меня не было.

В любом случае, меня ждал долгий переход до местного «периметра». Катаклизм каким-то образом изменил город, но где-то он должен начинаться и заканчиваться, так что необходимо обзавестись едой, водой, а в идеале ещё и рюкзаком, в который всё это можно сложить. Движимый этими мыслями, я вгрызся в сухой, похожий на песок, снег, намереваясь любой ценой попасть в «Лагуну». Копая снятым с ноги снегоступом, не забывал об осторожности и периодический выглядывал наружу. Вскоре я добрался до цели и какое-то время потратил на попытки открыть дверь.

Внутри ожидаемо царил мрак, но это ни капли не стесняло меня, слишком уж часто я захаживал сюда: в детстве за хлебом и сладостями, а повзрослев – за пивом и солёными закусками. Память услужливо подсказывала, где находятся необходимые предметы. Перемахнув через прилавок, присел у кассового аппарата. Чёрт, было наивно ожидать увидеть здесь фонарик или какую-нибудь сумку, а разгуливать с пакетом в руке – такое себе удовольствие. Придётся ограничиться малым.

В первую очередь я отыскал зажигалки, схватил горсть и распихал по карманам. Затем перешёл к консервам и воде. Отправил вслед за зажигалками несколько банок тушёнки и небольшую бутылку минералки. Поприседал, попрыгал, прислушиваясь к себе. Вроде бы ничего не мешает и не издаёт лишнего шума. На первое время хватит, а появится рюкзак – загляну ещё куда-нибудь.

Всё, пора валить, больше ничего полезного здесь не найти.

Протиснувшись в не до конца откопанную дверь, выглянул из ямы.

– Чёрт… – бессильно выругался я, вжимаясь в снег. – Откуда вы взялись…

Со стороны покинутой многоэтажки цепочкой двигались недавние знакомцы: четверо солдат из числа покрошивших милиционеров и чуть не убивших меня. Естественно, это были совершенно другие люди, но как пить дать относящиеся к тому же воинскому формированию. Те же маскировочные халаты, белые балаклавы с широкими защитными очками, незнакомые автоматы, отдалённо напоминающие родной Калашников, но имеющие ряд конструктивных отличий в виде трубчатого приклада, странной формы пластикового цевья и изменённых прицельных приспособлений. Уж я-то знаю, как выглядит стандартный армейский 74М, и это точно не он, значит, и солдаты не наши.

Нырнув обратно в магазин, заметался в поисках выхода из сложившейся ситуации. Убегать бессмысленно – заметят и откроют огонь. Прятаться – тоже. Совсем скоро эти гады увидят следы на снегу и захотят закинуть в яму гранату-другую.

Дверь в подсобном помещении, так же исполняющем функции склада, не поддавалась, а если бы нерадивый персонал и позабыл её закрыть, толку-то, снаружи снега метра на три. Ни единой спасительной зацепки…

«Пейн, я выхода не чувствую!

Ванёк, у тебя его нет!»

Не смешно. Варианта два: спрятаться в надежде, что меня никто не найдёт, или принять бой и попытаться завладеть автоматом, а там уже наши шансы уровняются.

– Onko täällä ketään? Tulkaa ulos!³⁹ – донёсся с улицы тихий голос, но я не понял ни слова. – Me emme halua vahingoittaa sinua.⁴⁰

– Olavi, he ovat kaikki hulluja.⁴¹ – одёрнул своего товарища другой солдат, судя по интонациям, командир группы. – Vain heitä kranaatti!⁴²

– Matti, he ovat samanlaisia ihmisiä kuin me. Jotkut heistä voivat pelastua.⁴³

Знать бы, о чём говорят эти сволочи. Что это вообще за язык? Эстонский? Похоже на то, но что эстонцам делать так далеко на севере, да ещё и в такое неспокойное время?.. Хотя нет, приходилось мне слышать эстонский язык на периметре, и это точно не он. Что-то прибалтийское – к гадалке не ходи.

– Minä laskeudun alas ja tarkistan!⁴⁴ – голос первого солдата звучал взволновано, однако, судя по всему, прочие члены группы его чувств не разделяли.

Вполне вероятно, что наиболее разговорчивый собирался выкурить меня отсюда, а командир всячески отговаривал его, но могло быть и наоборот… Чёртовы догадки, скажите хотя бы одно знакомое слово, хоть что-то!..

– Meidän on mentävä edelleen! Meidän täytyy löytää generaattori! Kaikki muu myöhemmin!⁴⁵

– Hän on oikeassa,⁴⁶ – подключился к разговору третий, ранее молчавший солдат.

– Hölmö!⁴⁷ – в сердцах воскликнул командир.

Один за другим щёлкнули автоматные предохранители. До слуха донеслось едва различимое шуршание одежды и осторожное поскрипывание снега. Судя по всему, военные решили-таки заглянуть ко мне на огонёк. Ну что же, более лёгкой добычи им не найти во всей округе.

Прильнув к стене возле входного проёма, я приготовился дать достойный отпор приближающемуся неприятелю. Нож есть, это уже что-то, если удастся нанести точный удар… Граната! У меня же есть граната! Самое время воспользоваться ей!

Руки суматошно зашарили по карманам, но, как назло, натыкались лишь на банки тушёнки. Консервы со стуком падали на пол и укатывались куда-то во тьму магазина, но граната решительно не желала быть найденной…

– Onko siellä ketään? Tule ulos!..⁴⁸

Ну, где же она, где… Сигареты, зажигалки, вода… Чёрт…

Наконец, рука наткнулась на бугорок в нагрудном кармане. Отпущенное время вот-вот грозило кончиться, так что, нащупав шершавый бок снаряда, я без размышлений потянул его на себя. Послышался ни с чем несравнимый звон отлетевшего в сторону рычага…

– Вот чёрт… – на осознание произошедшего понадобилось всего мгновение, но его хватило, чтобы натренированное тело успело отреагировать.

Швырнув гранату в дверную щель, я перемахнул через витрину и распластался на полу, зажав ладонями уши и пошире открыв рот. С улицы послышался предостерегающий выкрик, но было уже поздно… Раздался оглушительный взрыв. Маленькое закупоренное со всех сторон помещение магазина сработало, подобно качественному усилителю звука. Ни открытый рот, ни прижатые ладони ничерта не помогли, так что я в мгновение ока оглох и потерял ориентацию в пространстве. Мир поглотил тихий писк, перед глазами всё поплыло, но я каким-то невероятным усилием воли умудрился остаться в сознании.

В этот момент где-то в параллельной вселенной, неизмеримо далёкой от меня, зазвенело стекло входной двери. Часть осколков угодила в полки с продуктами, сметая их содержимое на пол и разнося на мелкие куски, но основной удар пришёлся на солдата, пробирающегося по выкопанному мной проходу. Отреагировать на опасность бедолага не успел, погибнув на месте, а вот его товарищам повезло меньше. Происходи дело у двери какого-нибудь подвала или квартиры, и они отделались бы лёгкой контузией, но сейчас между поражающими элементами и бойцами не было ничего, кроме снега, который, в отличие от бетона, легко прошивался навылет. В ночной тишине раздались крики боли и ругань, но я ничего этого не слышал.

Минута шла за минутой. Безучастно поглядывая на дверь, я ожидал ответного хода, но ничего не происходило. Наконец, писк сбавил обороты, а сквозь глухую тишину начали прорываться автоматные очереди.

Осторожно приподнявшись, я попытался встать, но ушедший из-под ног пол, явно несогласный с моим решением, опрокинул тело назад. Голова едва не треснула от удара, но времени на потирание шишек и ссадин не было. Встав на четвереньки, я пополз к двери. Рука сжимала рукоять ножа, в колени впивались осколки стекла, реальность двоилась, раскачивала тело из стороны в сторону, но повлиять на это я никак не мог.

Неловко прислонился к косяку и выглянул наружу. В расширившемся проходе лежал свеженький покойник. Словно опрокинутая на пол чернильница, тело щедро пропитало снег под собой свежей кровью, сочащейся из многочисленных ран. Сквозь разорванный маскхалат угадывались очертания бронежилета, не сумевшего уберечь хозяина от близкого взрыва наступательной гранаты. Белая каска практически не пострадала, в отличие от очков, которые покрылись паутинкой трещин с неаккуратным отверстием посередине. Вся левая половина стекла была заляпана кровью, в правой же виднелся неестественно выпученный глаз, недоумённо уставившийся прямо на меня. Рядом валялся уродливый автомат. Визуально взрыв практически не повредил его, разве что, лёгкое пластиковое цевьё треснуло. Подобрав оружие, я попытался передёрнуть затвор, но ничего не вышло. Вынул магазин и заглянул внутрь. В потёмках ничерта не видно, наверное, ствольную коробку прогнуло внутрь, заблокировав затвор, или что-нибудь в таком духе… Кусок мусора⁴⁹… Никакого другого оружия у солдата не оказалось, а если оно и было, то быстрый осмотр его не выявил.

Тем временем, наверху продолжался бой. Один автомат грохотал практически у самой дыры, другой ухал где-то на отдалении. Тихонько… без лишних дёрганий и спешки… Там, где стрельба, там и трупы, а где трупы – там трофеи. Наверху обязана быть хотя бы одна исправная винтовка!

Снег усеяли многочисленные подтаявшие могилки с покоящимися в них стреляными гильзами, раскалёнными горстями летящими от последнего оставшегося в живых «иностранца». Один из его товарищей, находящийся ближе всех к яме, сжимал рану на горле, из которой уже успела вытечь вся кровь. Второй, более удачливый, лежал подальше. Судя по позе, он успел залечь во время неожиданного нападения с тыла и даже дал несколько очередей в направлении врага, но вскоре был убит метким выстрелом. Уронив голову на руку, он больше напоминал уставшего путника, вздумавшего перевести дух, разве что картину портили несколько пулевых попаданий, пробивших каску.

Совсем рядом просвистело несколько выстрелов, заставивших меня рефлекторно пригнуться. Выживший «иностранец» сноровисто перезарядил автомат и, сделав кувырок в сторону, укрылся за трупом своего товарища. В окнах второго этажа здания, находящегося метрах в ста пятидесяти, засверкали дульные вспышки, по улицам пронеслось эхо коротких очередей.

Иностранец прильнул к прицелу, готовый ответить невидимому с такого расстояния стрелку.

Сейчас или никогда!..

Выскочив из укрытия, я одним прыжком подлетел к распластавшемуся на снегу врагу, занося над головой кухонный нож, но неприятель оказался быстрее. Не знаю, где тренируют таких сукиных детей, но оставшийся в живых боец явно оказался мне не по зубам. Молниеносный разворот с одновременным перекатом в сторону, искажённое яростью широкое лицо, желтоватые зубы оскалены в звериной улыбке…

– Äpärä!⁵⁰ – выкрикнул человек, и я сразу же узнал по голосу командира отряда.

Рукопашный бой никогда не был моей сильной стороной. В голове только пронеслась мысль о том, в какую сторону неплохо было бы уклониться, и как сподручней нанести контратакующий выпад, а в лоб уже врезался автоматный приклад, лишая меня как способности к эффективному ведению боевых действий, так и сознания…

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЗИМНЯЯ ВОЙНА

Ненавижу армию! Будь она проклята! Все, абсолютно все несчастья, что случались со мной в последнее время, так или иначе были связаны с ней. В особенности, с проклятыми звёздочками на погонах. Служил бы себе дальше прапорщиком, но нет, мать его, услышал про ускоренные офицерские курсы, подумал, вот он, мой билет в лучшую жизнь! Ага, билет… в лучшую жизнь… Билет на периметр, где с головой хватало рядового состава, но был острый дефицит офицеров.

Оксана отговаривала меня, пересказывала какие-то глупые байки о Катаклизме, слышанные от соседок и коллег по работе. В тот момент её слова я воспринимал со смехом, считая истории о невероятных событиях, происходящих в городе, не более чем паническими настроениями. Как жаль, что я не послушал её…

В конце концов, когда злополучные курсы подошли к концу, а я начал собирать вещи, Оксана заявила, что не поедет. Мол, будь нас только двое, то почему не рискнуть, пощекотать нервы, посмотреть воочию, правду ли говорят, но ехать туда с детьми слишком опасно. Я уговаривал её, пытался втолковать, что никто не погонит нас на фронт, будем потихоньку обустраиваться в военном городке на безопасном отдалении, и единственные поджидающие нас трудности, это выбор обоев для кухни и засорившийся мусоропровод…

Как же я ошибался, Оксана. Хорошо, что ты не послушала меня и осталась дома. Как в воду глядела – ничего хорошего из этого не вышло.

Тогда я пообещал тебе вернуться, но теперь постоянно задаюсь вопросом, а ждёшь ли ты? Ждут ли меня дети, помнят ли? Прошло совсем немного времени, может быть, они и не заметили моего отсутствия?

Оказавшись на месте, одинокий, ощущающий себя преданным, я попал в настоящий водоворот. Меня назначили командиром взвода инженерной роты, обеспечивающей целостность заграждения в нескольких секторах. Да, у них были основания поставить меня именно на эту должность, образование-то у меня, как раз-таки, связанное с автоматизированными системами специального назначения… Образование-то есть, вот только знаний ничерта нет, окончил я его лишь благодаря связям и исключительно для того, чтобы когда-нибудь получить офицерское звание… Чёрт… Знать бы всё наперёд… Выбрал бы какое-нибудь другое, мирное направление, или действительно изучал материал, а не носил деньги в конвертиках.

Теперь же ничего не поделать. Назвался инженером – полезай чинить ТСО на периметре. Ремонт-то, сам по себе, дело такое, со временем разобрался во всём, жизнь заставила, а в чём не разобрался – там солдаты сами справлялись, вот только смертность у нашего брата оказалась слишком высокой, ведь на периметре обычных неполадок раз-два, куда чаще наружу рвутся всякие твари. Одни погибают ещё на подходах, другие, каким-то невероятным образом, прорываются через все преграды, наплевав на мины и высокое напряжение, но есть ещё третьи, самые умные… Они подбираются вплотную к забору на каком-нибудь тихом участке, без вышек и постоянных патрулей, разрывают в паре мест сетку, вызывают срабатывание датчиков и начинают ждать. Через несколько минут приезжает караул, осматривается, естественно, ничего не находит, после чего начинает ремонт, и вот тогда-то эти сволочи нападают…

Много чего было, да судьба сберегла. А может и не судьба, а трусость… На сержантах выехал, на рядовых… Много их полегло, но теперь уж не разобрать, кто по моей вине, а кто – нет.

Когда Город замолчал, все мы, как один, облегчённо выдохнули. Никто так до конца и не поверил, что Катаклизм схлынул, в том числе и я. Срабатываний охранного периметра стало так мало, что даже самые пессимистичные бойцы в нашем подразделении решили, что война окончилась. Ослабла информационная блокада, разрешили писать письма домой, а наш командир полка пару раз даже давал интервью каким-то иностранным журналистам.

Меня наградили ещё одной звёздочкой. Собственно, награждали всех, кто выжил в мясорубке. За полгода тишины все не то чтобы расслабились, но перестали дёргаться от индикации неполадок. Пронёсся слух, что в Город собирают экспедицию с прессой. Уж не знаю, чем руководствовался штаб, но на должность сопровождающего офицера неожиданно выбрали меня. Что я только ни делал, как только ни пытался откосить – всё тщетно… Единственное, что я смог выторговать, это перевод на прежнее место службы по окончании операции.

Все мои несчастья связаны с проклятыми звёздочками, но сегодня черная полоса закончится. Одно задание, и я вернусь к Оксане и детям. Вернусь в тихую воинскую часть, где не случается ничего страшнее беспорядка в тумбочках и вовремя не нарисованных боевых листков…

Раздался писк, вырвавший меня из задумчивости. Отодвинув от лица диктофон одного из журналистов, я снял с пояса рацию и на секунду замер, рассматривая индикатор вызова. Под сердце вонзилась иголка беспокойства, но я пересилил себя и нажал кнопку приёма.

– Турист-1, это Эхо-1, это Эхо-1, с северо-востока к вам приближается песчаная буря, скорость около тридцати километров в час, постепенно увеличивается. Рекомендуем ускорить продвижение по маршруту… – голос майора Цветкова, командующего сопровождающими нас вертолётами, звучал обеспокоенно.

– Связь со штабом, быстро! – скомандовал я радисту.

Одна за другой убегали драгоценные минуты, но связь так и не появлялась.

– Да что ты там возишься! – взорвался я, повышая голос на нерасторопного подчинённого. – Немедленно соедини меня со штабом!

– Не могу, тарищ старший лейтенант! Связи нет! – ответил тот, разводя руками.

Хренов болван, понабрали идиотов…

– Млин, – сплюнув, вновь поднял к уху рацию. – Что со связью? Есть?

– Никак нет, связь со Скалой отсутствует…

– Как далеко буря?

Качество связи ухудшилось, видимо, под действием загадочного природного явления.

– Рекомендуем ускорить продвижение по маршруту…

Чёртов майор, гори ты в аду со своими «рекомендую»…

Растолкав притихших журналистов, я пробрался в хвост автобуса… Вглядываясь вдаль сквозь бронированное окно, я в тайне надеялся ничего не заметить среди многоэтажных зданий, но надеждам не суждено было сбыться.

По городу катился вал – огромный, всесокрушающий и всепоглощающий. Клубящаяся пыль вскипала гигантскими пузырями, поедала одно здание за другим… Противоестественная, страшная… Я смотрел на неё и чувствовал, как внутри зарождается паника. Окружающие люди утрачивали чёткость, становились бледными тенями, давным-давно мёртвыми, бесполезными трупами, но я-то ещё живой! Я-то не для того приехал на периметр, чтобы вот так вот умереть!

– Вашу мать, почему только сейчас доложили!.. – по лбу скатывались крупные капли пота, но я не замечал этого.

– Как сами заметили, так и доложили, лейтенант!..

Наверняка он умышлено уменьшил моё звание, пытается задеть!.. А вот хрен там плавал, я и тебя, и твой вертолёт переживу, никакая удача не поможет!..

– Продолжать попытки связаться со штабом!..

– Есть, – тяжело вздохнув, ответила рация…

– Эй, просыпайся. Давай, приходи в себя!

Хлопки по щекам усилились, превращаясь в мощные оплеухи, окончательно прогоняющие остатки сновидения. Вместе с пробуждением пришла давящая боль в районе лба. Мышцы ныли, как после добротного марш-броска. Ох, лучше бы я не просыпался…

С трудом разлепив веки, уставился на нависающего надо мною солдата. Чёрт, давненько я такого тяжёлого взгляда не встречал: густые брови сведены к переносице, холодные, полные презрения глаза прожигали насквозь, так и говоря: «Только дай мне повод, придурок, я тебя по полу размажу». Взгляд наёмного убийцы, знающего цену своим возможностям и способного за секунды оценить оппонента, параллельно выстроив план его устранения. Усеивающие лицо шрамы от давным-давно заживших ожогов лишь подчёркивали устрашающий вид солдата, красноречиво демонстрируя богатый боевой опыт.

Человек сидел справа и немного позади меня, припав на одно колено. В глаза тут же бросилось великолепное снаряжение, пусть и изрядно испачканное серой бетонной пылью: каска, налокотники, наколенники, рюкзак, лёгкий бронежилет с надетой поверх него разгрузкой⁵¹, – практически все элементы обмундирования белые, с нарочито неряшливыми серыми разводами камуфляжа. Ляг в таком облачении на снег, и тебя не всякий наблюдатель сможет заметить. Никаких нашивок или лычек – о звании и подразделении оставалось лишь гадать.

На поясе со штык-ножом соседствовала пистолетная кобура, левая рука держала за цевьё незнакомую мне снайперскую винтовку. Массивный глушитель достигал в длину сантиметров сорок и составлял треть от общей длинны оружия, пластиковый приклад и рукоятка для ведения огня соединялись в единое целое, но наибольший интерес представлял огромный ночной прицел, уродующий винтовку и визуально делающий её неуклюжей, однако, вне всяких сомнений, человек в форме легко смог бы доказать обратное, реши я проверить его на прочность.

– Встать, – слова прозвучали резко и быстро, в полголоса, но произносились с такой интонацией, что подействовали эффективнее любых воплей.

Я тут же вскочил, рефлекторно вытянувшись по стойке «смирно».

– Имя, фамилия, – продолжая сверлить меня взглядом, сказал снайпер.

Не спросил, а именно сказал.

– Иван Селезнёв, – привычка исполнять приказы, а не обсуждать их, сработала как надо, так что я готов был рассказать всё, что только пожелает этот жуткий человек. Почти всё.

Беспокойство потихоньку стихало. Грози реальная опасность, то меня убили бы во сне или хотя бы связали по рукам и ногам.

– Личный номер.

– 393763, – оттарабанил я вызубренные ещё в первые месяцы службы цифры.

– Дезертир?

– Никак нет, демобилизовался. Приехал домой.

– Охрененно ты домой приехал, – на лице военнослужащего промелькнула ухмылка, а в интонации впервые проступили едва заметные нотки доброжелательности. – Род войск, номер войсковой части.

– Товарищ… – замешкался я, пытаясь определить звание снайпера. – Товарищ офицер, я подписывал…

– Отставить, – тут же махнул рукой солдат.

Достав из кармана мой военный билет, боец сверил услышанное с записями, а затем кинул мне, видимо, оставшись довольным честностью пленного:

– Что делал в магазине.

– Я… – язык в мгновение отнялся, мысли заскрипели, подобно несвязанным шестерёнкам давным-давно проржавевшего механизма. – Искал…

– Мародёрствовал?

Я ничего не ответил, всё и так ясно. За мародёрство в военное время расстреливают на месте.

– Расслабься. Война всё спишет, особенно такая, – угадав мои мысли, сказал снайпер. – Садись вон туда и жди.

Я послушно подошёл к указанному углу и сел на пол, ожидая дальнейших распоряжений.

Мы находились на лестничной площадке какой-то тёмной многоэтажки. В широком окне виднелись здания, но навскидку определить, где мы, не удалось. Судя по высоте, этаж третий.

Снаружи немного посветлело, наступило подобие дня. Привычно взглянув на циферблат часов, я не увидел ничего, кроме цифры «22», обозначающие минуты…

В голове кружилось сонмище вопросов, но задавать их я не решался. Снайпер же, быстро утратив ко мне интерес, подошёл к окну и, встав сбоку, аккуратно выглянул на улицу. Убедившись в отсутствии опасности, он прислонил снайперскую винтовку к стене, достал из бокового кармана рюкзака коробку с патронами и принялся снаряжать пустые магазины. На красно-чёрном картоне виднелась надпись «9×39»⁵². Наверное, какой-то специальный боеприпас, я с таким раньше не сталкивался.

Закончив с пополнением боезапаса, военный рассовал магазины по кармашкам разгрузки, смял пустую упаковку и сунул её обратно в рюкзак. Минута шла за минутой, снайпер молчаливо поглядывал то в окно, то на лестничный марш, а я никак не мог решиться заговорить первым. Уж слишком сосредоточенным выглядел снайпер.

– О! Очнулся? – раздался голос с площадки этажом выше.

От неожиданности я дёрнулся и лишь чудом удержался, чтобы не вскочить на ноги, однако стоящий у окна снайпер даже не повернулся на шум.

– Нет, блин, он ещё спит. Не видишь, что ли.

По лестнице бесшумно спустился ещё один солдат, в плане снаряжения представляющий практически полную копию первого, с той лишь разницей, что вместо снайперской винтовки он был вооружён диковинным автоматом, выполненным в компоновке «булл-пап»⁵³. Цевьё, селектор огня, спусковая скоба и пистолетная рукоять очень напоминали аналогичные детали от Калашникова, но всё прочее в корне отличалось. Мушки на стволе не было, массивная ручка для переноски, судя по всему, была совмещена с прицельными приспособлениями, короткая ствольная коробка оканчивалась массивным затыльником.

Единственное, что было действительно знакомо в этом странном «штуцере», так это стандартный магазин от АКМа⁵⁴.

– Поёрничай мне тут, – улыбнулся солдат, неожиданно протягивая мне руку. – Линь.

Снайпер выразительно фыркнул, я же, опешивший от контраста между лёгкой неприязнью первого солдата и дружелюбием второго, не сразу решился ответить на рукопожатие.

Автоматчик вызывал больше симпатий. Наиболее точно его внешность описывало словосочетание «истинно арийская»: волевой подбородок, волосы светлые, глаза голубые, – человек производил впечатление непрестанно улыбающегося весельчака, своего в доску парня, от которого сходили с ума все без исключения девушки.

– Я не кусаюсь, – распознав мучащие меня эмоции, рассмеялся Линь. – Или Грач уже успел тебя запугать?

Это хорошо, что имена не говорят, обойдясь позывными. Видимо, не хотят оглашать лишнюю информацию, а если так – то вполне возможно, что отпустят рано или поздно.

– Никак нет, – выходя из ступора, ответил я. – Ваня.

– Ну вот и отлично, Ванёк. Жить хочешь? – с этими словами Линь извлёк из кармана разгрузки массивный глушитель и сноровисто накрутил его на ствол автомата.

– Так точно.

– Тогда идёшь за Грачом. Я замыкаю. Двигаемся быстро, тут недалеко. Никаких разговоров, ворон не считаешь, поглядываешь влево и вправо. Видишь опасность – хлопаешь впереди идущего по плечу и приседаешь. Понятно?

– Так точно!

– Выдвигаемся.

Выйдя на улицу, мы трусцой направились вдоль здания, обогнули его и по очереди перебежали дорогу. Идти было тяжело, движение изрядно замедляли вездесущие сугробы, но двигающийся впереди снайпер старался выбирать наиболее удобные и наименее заметные пути. Вновь пошёл снег, но, в отличие от недавней метели, он был до крайности ленивым и спокойным.

Следуя приказу Линя, я контролировал обстановку по бокам, параллельно пытаясь определить местоположение. Из знакомых строений на глаза попалось разве что здание первой гимназии, правда, оно находилось совсем не там, где положено. В местах, где снега навалило поменьше, из сугробов выглядывали крыши автомобилей, брошенных сбежавшими из города жителями. Однажды вдалеке показалась длинная туша какого-то автобуса, но я не смог с такого расстояния определить, эвакуационный он или нет.

Пропетляв минут десять по дворикам, мы вышли к огороженному высокой стеной заводу, но Грач жестом остановил нас и, некоторое время вслушиваясь в тишину, повёл группу в обход. В следующий раз пришлось остановиться, когда неподалёку раздались приглушённые голоса. Плюхнувшись на животы, мы замерли за крышей какого-то ларька.

Грач бросил косой взгляд на мою жёлтую куртку и зелёные камуфляжные штаны и сокрушённо покачал головой. Что правда, то правда. Если моих спутников тяжело разглядеть на снегу, даже наступив на них, то меня одежда выдавала с потрохами.

По дороге шла группа «иностранцев», состоящая из восьми человек. Между бойцами, выстроившимися в цепочку, было, примерно, равное расстояния. Складывалось ощущение, что они что-то искали.

Грач бросил вопросительный взгляд на Линя, но тот отрицательно мотнул головой.

– Уходим, – скомандовал он, и мы продолжили движение.

Ещё спустя минут пять, пробегая мимо неприглядного здания гостиничного типа, до наших ушей долетело громкое жужжание, исходящее из тёмных недр подъезда. Замыкающий Линь, крутнувшись на месте, выпустил на звук несколько очередей. Послышался вскрик, громкий гул невидимых отсюда насекомых усилился.

– Быстрей, быстрей! – подтолкнул меня автоматчик, срывая с разгрузочного жилета гранату с пластиковым корпусом⁵⁵.

Снаряд исчез внутри. Послышался хлопок, и из прохода повалили серые клубы ОВ⁵⁶. Проверять, насколько газ оказался эффективен против порождений Города, желания не было.

Наконец, мы добрались до места назначения, которым оказался видавший лучшие времена дом, кирпичные стены которого пестрили выбоинами и разноцветными граффити. Грач занял позицию у входа, присев на одно колено и водя стволом из стороны в сторону, Линь же, выставив перед собой автомат, скрылся за распахнутой настежь подъездной дверью.

– Чисто.

Внутри здание оказалось куда привлекательнее, чем снаружи. Стены аккуратно покрашены зелёной краской, никакой наскальной живописи, ни единого бычка на полу. Поднявшись по лестнице на второй этаж, мы скорым шагом зашли в одну из квартир. Грач щёлкнул задвижкой, запирая вход.

– Не отсвечивай, – бросил мне снайпер, занимая позицию у окна. – Сядь на диван.

На языке крутилось множество вопросов, но один беспокоил больше всего.

– Я пленный? – спросил я, послушно усаживаясь на указанное место.

– Опупенный, – ответил Грач.

Линь прыснул от смеха, но ничего не ответил. Сбросив рюкзак у двери, он заперся на кухне, откуда вскоре послышалось тихое шипение радиостанции:

– Замок, я Пёс-4, я Пёс-4, приём, я Пёс-4… Замок, Замок, я Пёс-4, как слышно меня?..

Грач так и не счёл нужным ответить на мой вопрос. Не обнаружив на улице ничего подозрительного, он вернулся в коридор, оставив меня одного.

Чертыхнувшись, я откинулся на спинку дивана и уставился в потолок. Судя по всему, делиться информацией никто не собирался. Кто они? Очень похоже на армейских спецов или каких-нибудь, например, ГРУшников. Пару раз моя рота обеспечивала прикрытие «особым группам», совершавшим вылазки в город, и действовали те парни практически один в один, как эта парочка. Такие же молчаливые и сосредоточенные, вооружённые неведомыми винтовками, которые ни я, ни мои боевые товарищи прежде не видели. Быстро приходят, чётко выполняют задачу, а потом растворяются в темноте, – вот как работали подобные Грачу и Линю, по крайней мере, в моих глазах это выглядело именно так… Но зачем им нянчиться со штатским? Очевидно, что я лишь мешаю слаженным действиям боевой двойки снайпера и автоматчика. Единственное разумное объяснение, почему я до сих пор жив, а не валяюсь в одном братском сугробе с перебитыми «иностранцами» – у спецов есть определённое задание.

Снайпер видел, что я проходил службу на периметре и никак не отреагировал на это… Довольно странно, ведь я своими глазами видел, как «беженцев» отсеивали от других людей, словно они заражены чем-то и требуют изоляции…

Доносившееся с кухни шипение стихло, Линь вернулся в зал. Сквозь приоткрытую дверь я успел заметить стоящую на столе радиостанцию, один в один похожую на знакомую мне Р-159⁵⁷, но имеющую одно странное отличие. Пожалуй, несведущему человеку заметить его было довольно проблематично, но мне сразу бросился в глаза прямоугольный блок, приваренный к корпусу выше аккумуляторного отсека и соединяемый с радиостанцией двумя аляповатыми гофрированными трубками. Этот обвес явно был «неродным» и, судя по неаккуратному сварочному шву, приделывался в полевых условиях. Собственно, никаких дополнительных деталей рассмотреть не удалось, так как Линь плотно прикрыл за собой дверь.

Немало вопросов вызывал у меня ещё один факт. Очевидно, что в квартире был организован схрон⁵⁸ снаряжения, но откуда он здесь? Был подготовлен заранее, ещё до новости о возвращении Катаклизма? Исключено. После звукового удара всё полетело к чёртовой бабушке, а городские постройки как следует перетасовало. В подобных условиях наткнуться на заранее оставленный тайник – один шанс на миллион. Значит, спецназ оставил здесь снаряжение уже после. В пользу этой теории говорит и то, что группа чересчур хорошо ориентировалась на местности, что в свете недавних событий выглядело, как минимум, невероятно.

Осмотрев меня с ног до головы, словно бы решая, стоит со мной разговаривать или залепить рот скотчем от греха подальше, автоматчик ухмыльнулся:

– Ты хуже пленного. Ты штатский.

Пододвинув один из стульев, солдат сел напротив меня и достал подозрительно знакомую пачку сигарет. Снятый с предохранителя автомат лежал у него на коленях, словно бы невзначай направленный в мою сторону. Пошарив по карманам, я без особого удивления понял, что единственными не изъятыми предметами оказались ключи и несколько зажигалок. Курево, консервы и вода, очевидно, сменили хозяина. Нож тоже канул в небытие.

– Угощайся, – великодушно протянув мою же пачку, улыбнулся Линь.

Портить и без того неясные отношения с военным не хотелось, поэтому я не стал лезть в бутылку.

– Зачем?.. – закуривая, начал было я, но спец беспардонно перебил меня.

– Сколько видел финнов?

До меня не сразу дошло, о чём спрашивал Линь, но вспыхнувшая в голове догадка тут же всё расставила на свои места. Точно, «иностранцы» – это никто иные, как солдаты финской армии! Почему я сам до этого не додумался? До границы ведь рукой подать!

– Только тех, что напали на меня, – о перегородившем нам с милиционерами КПП я решил ничего не говорить, тем более, что само КПП не видел, а атакующие, скорее всего, все погибли после звукового удара.

– Знаешь, что они ищут?

– Никак нет.

– Вот и славно. Ты же на периметре служил, в курсе, что происходит?

– Катаклизм, что ещё…

Линь невесело усмехнулся, делая долгую затяжку:

– Короче, как там тебя… Иван. Вообще, мы не обязаны прояснять ситуацию, делаю я это ради твоего же блага, а то решишь ещё свинтить по-тихому. Слушай внимательно и никаких дополнительных вопросов не задавай, понял? – дождавшись моего утвердительного кивка, автоматчик продолжил. – На этот раз никакого периметра нет. После События город увеличился в диаметре на одиннадцать километров и практически все, кто оказался в зоне расширения, теперь считаются пропавшими без вести. Новая территория состоит из продублированных и перемешанных городских построек. Наша с Грачом задача – найти автобусную колонну, выехавшую из города прямо перед Событием, но не успевшую отойти на достаточное расстояние. Всё обнаруженное население необходимо препроводить к точке эвакуации. Формально финны занимаются тем же, спасают уцелевших, но на самом деле тебе лучше не встречаться с ними.

– Я уже понял.

– Они кое-что ищут. Вот только ничерта не найдут, сволочи… – злобно оскалился Линь. – Если бы не Катаклизм… загнали бы обратно…

Дверь приоткрылась, в квартиру заглянул снайпер и сделал руками несколько жестов. Линь кивнул в ответ и затушил сигарету. Бычок сунул в пакетик с клапаном:

– Короче… Ждём другие группы, а потом выдвигаемся к автобусам. Будешь держаться поближе – уцелеешь. Выкинешь какой-нибудь фокус – лично пристрелю. Война всё спишет.

– Так это что… Я единственный, кого вы нашли?

Военные переглянулись с таким видом, словно обменялись ментальными сообщениями.

– Не единственный, кого нашли, но единственный, кого можно эвакуировать. Отдыхай, если никто не появится в течение часа – выдвинемся самостоятельно, – с этими словами автоматчик вышел вслед за снайпером, и в квартире воцарилась тишина.

Рассказ спеца не открыл для меня ничего принципиально нового. Слишком мало информации и чересчур общие объяснения происходящего. Не надо быть гением, чтобы догадаться – военные знают намного больше.

То, что город расширился за счёт «скопированных» зданий не было новостью. Я и сам догадывался о чём-то подобном. Лес, в котором я застал звуковой удар, исчез. Здания вокруг знакомые, но находятся совсем не там, где должны, этажи и квартиры в многоэтажках перепутаны местами.

Все, кто не успел свалить, пропали или мертвы? Тоже ничего удивительного, я своими глазами видел, как труп милиционера, так и чудовище, в которое он потом превратился.

Отдельного внимания заслуживали финны. Почему армия так быстро попросила о помощи у другого государства, почему не справилась своими силами? Что здесь может быть такого важного, что вооружённые отряды, не опасаясь ответных действий, бродят по окрестностям?

Собственно, интересно-то интересно, но не настолько, чтобы надоедать военным расспросами. Самое главное – передо мной появился реальный шанс выбраться отсюда, да ещё и в сопровождении опытных бойцов спецназа. Их уверенность и спокойствие невольно заразили меня, так что ближайшее будущее больше не казалось огромной чёрной ямой, с доносящимся со дна голодным рычанием.

Следуя совету военного, я более или менее удобно устроился на узком диване и закрыл глаза. Армия научила меня невероятной способности засыпать в любое время и в любой позе. Не прошло и минуты, как я провалился в сон…

До самого горизонта протянулась пропасть, опоясанная рваными клочками земли. Бесконечная бездна, шахта лифта, ведущая прямиком в преисподнюю. Смертельная рана, оставленная на теле Земли. Кусочки асфальта, отваливаясь от разорванного дорожного покрытия, уносятся куда-то во тьму, и, даже если прислушиваться к пропасти весь день, то не услышишь эха их падения.

Он стоял у самой кромки бездны. Раскачивающийся от ударов ветра, сутулящийся под гнётом пройденных испытаний, но, тем не менее, бесстрашно смотрящий в чёрное ничто, распростёршееся под ногами.

Кому, как ни мне знать, кто он. Ведь это я отнял у него жизнь.

– Пусть всё будет не напрасно, пусть всё будет, пусть всё будет… – существо молчит, я готов поклясться в этом, но шипящие кислотой слова раз за разом вспыхивают в сознании, вызывая головную боль и дрожь в руках.

– Чего ты ждёшь? – произношу я, но слова тонут в яростных порывах ветра.

Тварь на краю обрыва не обращает на меня внимания. Развевающийся плащ превращает её фигуру в нечто бесформенное, нематериальное, словно ускользающее воспоминание.

Одолеваемый странным желанием коснуться плеча незнакомца, я делаю несколько шагов вперёд, но замираю, услышав позади автомобильный клаксон. Медленно оборачиваюсь, с удивлением обнаруживая экскурсионный ярко-оранжевый автобус. Водитель машет рукой, призывая занять своё место среди терпеливо ожидающих пассажиров: Иванова, Штыкова, Артёмова, улыбающейся Юлии Новак, офицеров Козлова и Протасова, неизвестно как оказавшихся здесь пилотов Анатолия и Александра, – живые и невредимые, приветливые. Все они терпеливо смотрят на меня, словно говоря – пора продолжить путь дальше.

– Не смотри, – шипит до боли знакомый голос, заползая в щели коры мозга. – Смотри на меня…

На секунду я отвожу взгляд, с ужасом отмечая, что край пропасти приблизился ко мне. Приблизился и замерший на её краю неизвестный. Хочется убежать, заскочить в автобус и крикнуть водителю, чтобы он вжал газ в пол и увёл машину подальше от обрыва, но ноги приросли к земле.

Транспорт превращается в искорёженный кусок металла, переломленный пополам. Бронированные листы обшивки разорваны, словно куски картона, стёкла полопались, а сидящие на обгоревших сиденьях люди оборачиваются искалеченными скелетами. Раздробленные кости со стуком осыпаются на пол, проломленные черепа скалятся крошащимися зубами, тлеющая одежда покрыта чёрными пятнами ожогов и всё ещё дымится.

– Простите! – кричу я покойникам. Слёзы стекают по лицу, падая на свинцовый нагрудник и смешиваясь с пятнами крови. – Простите меня!

Но никто не отвечает…

– Просыпайся, – доносится слабый голос. – Беги и не оборачивайся… Просыпайся!..

– Просыпайся, – кто-то легонько потряс меня за плечо.

Я резко вскочил на ноги, ожидая увидеть перед собой мертвецов из сна, но это был всего лишь Грач. Облегчённо выдохнув, я провёл ладонями по лицу. Чёртов сон… Слишком реалистичный для обычного, но чересчур невозможный – для вещего.

– Уходим, – коротко бросил мне снайпер, исчезая на кухне.

Спустя несколько секунд раздалось шипение и приглушённый хлопок. Осторожно заглянув в приоткрытую дверь, я увидел дымящуюся Р-159, лежащую на столе. Судя по всему, остальные члены подразделения так и не пришли. Придётся выбираться своими силами.

Закончив с устранением громоздкой радиостанции, Грач прошёлся по всей квартире, собирая в пакет разную мелочёвку: сигаретные бычки, пустые консервные банки и прочее, – сложив всё вместе, он исчез на кухне, откуда вновь донеслось шипение. Я же, не зная, что от меня требуется, встал у окна и осторожно выглянул на улицу.

Сумерки потихоньку отступали, вновь заполняя улицу темнотой полярной ночи. Такова специфика здешних мест: в это время года светлеет поздно, а темнеет – рано. Неторопливо продолжал сыпать снег, всеми силами старающийся похоронить город по самые крыши. Ни финнов, ни чудовищ нигде видно не было.

Вернулся Грач. Снайперская винтовка висела у него за спиной, правая рука сжимала опущенный к полу пистолет Макарова. Тяжёлый взгляд спеца встретился с моим, растерянным и обескураженным…

Приплыли… Видимо, пришла пора устранить самую главную из улик, которая куда тяжелее радиостанции, и красноречивей недокуренных сигарет…

В груди всё сжалось. Спешно прокручивая в голове возможности к бегству, я, тем не менее, не сходил с места. Одно дело спасаться от чудовищных порождений Города, а совсем другое – видеть предательство себе подобных, ещё час назад общавшихся с тобой на равных и говоривших что-то про эвакуацию. С такими вещами тяжело смириться, а ещё тяжелее – противостоять им.

Военный сделал два шага навстречу, приподнимая оружие…

Можно попробовать высадить окно и, петляя, добежать до соседних зданий. Шансы малы, учитывая навыки стрельбы спецназа, но они есть…

– По законам военного времени…

Ещё один вариант – выбить из рук военного пистолет. Уйти влево, пригнуться и прыгнуть, попробовать сбить его с ног…

– Ты, Иван Селезнёв…

Или отпрыгнуть за диван, а потом выбить дверь и сбежать по лестнице…

– Как военнослужащий запаса, повторно призываешься на военную службу с сохранением воинского звания и всех… – Грач замешкался, пытаясь подобрать слова, сплюнул и продолжил уже менее напыщенным голосом. – Короче, додик. Вообще мы не имеем права привлекать гражданских, но ты и не гражданский. Мобилизация была? Была. Так что, ты полноценный военнослужащий Российской Федерации. Бдительно охраняй и стойко обороняй, все тяготы и лишения и прочая хрень…

Снайпер, очевидно, не любил много разговаривать, да и сама ситуация ему не особо нравилась, это было видно по хмурому лицу. Перехватив оружие за ствол, он протянул его мне, а потом выложил на стол несколько запасных магазинов и снятую с пояса кобуру:

– По окончании операции вернёшь. Только попробуй потерять.

Я был удивлён… Нет, удивление – это не самое подходящее слово… Шокирован. Ещё пару секунд назад я мысленно прощался с жизнью, представляя, как снайпер стреляет мне в голову, а потом оттаскивает тело на кухню и поджигает, а теперь мне протягивают пистолет, пусть и без особого удовольствия, но принимая в полноправные члены подразделения.

– Умеешь с ним обращаться? – с сомнением глядя на меня, спросил солдат.

– Так точно, – чтобы развеять подозрения, я извлёк магазин, передёрнул затвор, убеждаясь, что в стволе нет патрона, спустил курок и, вернув магазин на место. Поставил на предохранитель.

Удовлетворённо кивнув, снайпер присел у рюкзака, я же вынул из шлевок ремень и надел его поверх куртки. Выглядит глупо, но так до оружия будет легче дотянуться. Запасные магазины рассовал по карманам.

Не знаю, чем я заслужил такое доверие. Вручать оружие малознакомому человеку? Видимо, совсем военных прижало, раз им настолько не хватает огневой мощи. Не факт, что я поступил бы так же. Намного проще было бы пристрелить, избавившись от лишнего балласта, а заодно и от опасности получить пулю в затылок… Но им виднее. Раз вручили пистолет – на то есть причины.

– Значит, никто больше не появится?

Снайпер не ответил. Видимо, израсходовал лимит слов на сегодня. Дверь квартиры отворилась, на пороге возник Линь со своим неизменным автоматом. Заметив кобуру у меня на поясе, он расплылся в улыбке:

– Что, уже провёл мобилизацию?

– Завали…

– Да не нервничай ты, всё будет тип-топ.

– Под твою ответственность, понял?

Что-то произошло, пока я спал. Какой-то спор.

– Я ему сейчас ещё карту покажу, – казалось, что шире улыбаться уже нельзя, но автоматчик смог.

– Под. Твою. Ответственность, – каждое слово вылетало, как пуля: быстро, точно и метко.

Ох, не нравится мне это… Во что они хотят впутать меня?

Тем временем Линь достал из-за пазухи карту и разложил её прямо на диване. Взглянув на изображение города, я не поверил глазам… Изображение включало в себя не только «старые» постройки и улицы, но и «новые», возникшие после События! Откуда это сокровище?.. Чтобы сделать подобный снимок, нужен спутник, но ведь радиосвязи нет! Или её нет только у нас, гражданских?.. В голове всплыла странная рация с приваренным к корпусу блоком. Может быть, военные нашли способ наладить сообщение в условиях Катаклизма? Изобрели какую-то новую радиотехнику?

– Двигаемся на юго-восток, до русла реки. Это длинная заваленная белым камнем полоса. Воды там совсем нет, по крайней мере, раньше не было. Идём по берегу вот сюда, до трёх близко расположенных многоэтажек, это и будет наша точка сбора на случай, если придётся разделиться. Потом до остатков эвакуационной колонны, они находятся на самом краю города, южнее многоэтажек. Забираем выживших, пересекаем черту города, там нас будет ждать транспорт. Времени мало, машины прибудут в полночь и прождут не более получаса. Потом по городу нанесут серию ударов, так что, если не успеем вовремя сдриснуть – можно смело выкапывать могилу и ждать, пока её засыплет взрывами. Всё понял?

– Так точно!

– Находим по пути гражданских – забираем с собой. Трупы оставляем на месте. Огонь открывать только с нашего разрешения, оружие без повода не доставать. Без обсуждений выполнять приказы. Идёшь первым, внимательно смотришь по сторонам. Потом Грач. Я замыкаю. Открытые участки местности перебегаешь, двигаешься на теневой стороне зданий, замечаешь что-нибудь странное – подаёшь нам знак и стараешься стать невидимым. Вопросы есть? Вопросов нет, выдвигаемся.

Покинув временное убежище, мы уже начали спускаться на первый этаж, когда резко остановившийся снайпер вскинул руку, приказывая остановиться:

– Слышите?

Линь замер, контролируя спину, Грач целился в темноту первого этажа, я же, следуя приказу, не спешил доставать оружие и присел между ними. Первое время вокруг было спокойно, но стоило внимательнее вслушаться в царящую вокруг тишину, как до ушей донёсся какой-то слабый, едва заметный шум.

– Это что, ребёнок? – шёпотом спросил я, не веря собственным ушам.

В одной из квартир этажом ниже плакал младенец, судя по всему, совсем ещё грудничок. Откуда ему здесь взяться? Какая-то чокнутая мамаша проигнорировала сообщение об эвакуации и решила остаться дома?

– Ты что, не проверил здание? – раздражённо бросил Линь снайперу, но тот в ответ лишь покачал головой.

– В квартирах никого не было, я в каждую щель заглянул.

– А окна?

– Закрыты, мы бы услышали.

– Вход?

– Твою… Да заминировал я его, никого здесь не может быть!

Автоматчик облизнул пересохшие губы и пару секунд размышлял над дальнейшими действиями:

– Надо уходить.

– А если это выжившие?

– Ты же всё проверил! – раздражённо огрызнулся Линь, не отрывая взгляда от автоматного целика. – Надо сваливать.

– У нас приказ эвакуировать всех встреченных гражданских! – гнул своё снайпер.

– Гори оно всё!.. Долбанный рубанок⁵⁹… Иван, идёшь первым.

У меня было собственное мнение на счёт происходящего, и я, наплевав на субординацию, попробовал возразить:

– Лучше не соваться.

– Это почему же? – спокойно заявил снайпер. – Вы оба – трусливые крысы, я пойду первым.

– Отставить!

– Да пошёл ты, – беззлобно огрызнулся Грач и приставными шагами начал спускаться по лестнице.

Нельзя туда ходить, нельзя! Очевидно же! Город заманивает нас в ловушку! Не может здесь быть никаких детей, откуда им взяться? На подобные провокации велись разве что в первые дни Катаклизма, а потом, спустя десяток другой трупов, альтруисты неожиданно кончились и более не спешили на помощь к мольбам из тёмных домов.

Я лично был свидетелем подобной ситуации. Мы обходили сектор, когда из-за ограждения донёсся женский плач. Незнакомка просила помочь ей, жаловалась на боль в груди, раз за разом твердила, что ей не выжить. От этих стенаний у нас волосы на затылке вставали дыбом, потому что инфракрасные датчики не регистрировали никого живого по ту сторону минного ограждения. Штыков скомандовал отойти назад и приготовиться к бою, но один из зелёных новичков решил, что он больше разбирается в реалиях Катаклизма. Как же его звали… Совсем вылетело из головы… Не успели мы ничего предпринять, как он подошёл к забору, крича что-то невидимой женщине, а потом… исчез… словно его никогда и не было. Просто растворился в воздухе. Сержанта крепко вздули за пропавшего подчинённого, но с тех пор никто не вёлся на такие разводки.

Сейчас Грач напоминал того пропавшего салагу, проигнорировавшего инструкции и предупреждения. Видимо, было ошибкой считать, что эта парочка бывала на периметре.

Вытащив из кобуры пистолет, я пошёл следом за снайпером. Попытался определить, откуда исходит плач, однако вопрос разрешился сам по себе, стоило оказаться внизу. От одной из дверей исходил резкий неприятный запах.

– Ну и вонь…

На лице Грача не дёрнулось ни единого мускула, подойдя к источавшей тошнотворный аромат двери, он занял позицию слева от неё, жестом указав мне на ручку. Линь присел сзади, беря на мушку подъездную дверь, я же приготовился распахнуть квартиру.

Вблизи запах принял узнаваемые нотки: амбре испорченного мяса, вонь испражнений и аромат корицы, который не столько разбавлял эту гремучую смесь, сколько делал её ещё отвратительней. Сглотнув подступающую тошноту, я прикрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов.

– Я слева. Давай, – кивнул прижавшийся к стене снайпер, и я послушно распахнул дверь.

Спец тенью проскользнул внутрь, вскинув винтовку, я устремился следом, двигаясь вдоль правой стены. Внутри оказалось темно, а вонь достигла своего апогея.

Обогнув платяной шкаф, заглянул в ванную комнату. Пусто.

– Лечь на пол, быстро! – послышалось из зала.

Мимо прошмыгнул Линь, исчезая в темноте вслед за снайпером. Проверив кухню, я направился за ними, прикрыв на всякий случай входную дверь.

В помещении зала оказалось куда светлее, чем я ожидал. Благодаря широкому окну с распахнутыми шторами, внутрь проникали остатки скупого дневного света, давая возможность как следует рассмотреть детали интерьера: массивную стенку, стоящую в углу сушилку для одежды и гладильную доску. Брюки и всё ещё включенный в розетку утюг красноречиво показывали, что Катаклизм застал хозяев за глажкой одежды, а не до конца собранные сумки, лежащие на диване, создавали впечатление, что они так и не успели никуда уехать.

Сперва я не понял, к кому обращался Грач, но вскоре разглядел некую фигуру, копошащуюся в тёмном углу зала. Именно от неё исходил слабый детский плачь, то и дело прерываемый чавканьем.

– Опусти ребёнка, быстро! Лечь на пол! – Грач обходил странное существо слева, а Линь – справа.

Оружейные стволы, не отрываясь, смотрели на тварь, готовые в любой момент нашпиговать её свинцом, но её это вовсе не беспокоило. Вспыхнул красным нагрудный фонарь, в узком луче света стали видны детали.

– Что это такое… – выдохнул Линь, замерев на месте.

Больше всего существо напоминало горбатую старуху, укутанную с ног до головы в тряпки, скрывающими массивную грудь и обвисший толстый живот. Длинный подол мешковатого платья доходил до самого пола и подпоясывался обычной бельевой верёвкой, за которую были заткнуты какие-то обрывки ткани и мягкие игрушки. Лицо, скрытое глубоким капюшоном, неотрывно смотрело вниз, на маленького ребёнка, обёрнутого в грязное тряпьё и прижимаемого к груди правой рукой. Левая перебирала свисающее с шеи ожерелье из сосок. Одну за другой, тварь пыталась запихнуть их в рот не унимающемуся младенцу, словно подбирая из большой связки нужный ключ, но малыш раз за разом отплёвывал пустышки, продолжая плакать.

Луч скользнул в сторону, освещая массивную спину женщины. То, что сперва выглядело горбом, оказалось гроздьями запеленованных детских тел. Некоторые из них, судя по трупному запаху, давно умерли и теперь смотрели на нас из смотровых щелей пелёнок безжизненными личиками, другие еще шевелились, но издавать плачь были не в состоянии. Из «коконов» сочились, капая на пол, экскременты, смешанные с копошащимися насекомыми.

Сколько их там? Никак не меньше восьми. Практически все – покойники.

– Господи…

Существо не обращало на нас никакого внимания ровно до тех пор, пока красный луч света не достиг выемки капюшона. Оно приподняло голову, издало чвакающий звук и сделало шаг назад, прижимая к себе рыдающее дитя, явно находящееся не в восторге от таких проявлений ласки.

– Не отда-а-ам… – буквы то и дело перемежались хлюпами и чмоканьем. – Не отда-а-ам!..

Грач, наконец-то выйдя из ступора, произнёс всего одно слово:

– Огонь.

Стволы ожили, заполняя комнату приглушёнными выстрелами, больше похожими на хлопки ладонями. Звон ударяющихся об пол гильз звучал на их фоне чересчур громким, но ни одна пуля не достигла цели. Существо молниеносно опустилось на четвереньки, за долю секунды закидывая вопящего ребёнка за спину, и по-паучьи пробежало по стене. Тяжёлые пули неотступно следовали за ней, но ловкая тварь постоянно находилась на шаг впереди стрелявших, предугадывая траектории очередей.

Одна из конечностей чудовища непропорционально вытянулась и резким ударом откинула Грача, скорость этого движения была настолько велика, что обученный боец спецназа не успел среагировать и отлетел в сторону, ударившись об стену. Линь, двумя отточенными движениями перезарядив автомат, вновь зажал спусковой крючок, но тварь опять ушла от смерти, выбивающей крошево штукатурки.

Если раньше я опасался открывать огонь из чересчур громкого пистолета, то теперь, глядя на мечущееся по комнате отродье Города, сомнения испарились. Вскинув пистолет, сделал несколько быстрых выстрелов, один из которых всё-таки задел монстра. Взвыв, оно бросилось к двери, попутно отшвырнув с пути автоматчика…

Слишком быстрое, слишком ловкое!..

Развевающиеся полы длинного платья пролетели совсем рядом. Каким-то чудом я успел уйти от нацеленного мне в голову удара и сделал еще два выстрела, целя по нижним конечностям. Попал или нет, заметить не успел, чудовище принялось ломиться в запертую дверь, а вскочивший с пола Линь сорвал что-то с разгрузки и швырнул в прихожую:

– Граната!

Не раздумывая, я отпрыгнул к окну и спрятался за подлокотником дивана. Рядом приземлился автоматчик. Квартиру сотряс оглушительный взрыв, сорвавший с петель входную дверь. Мотая головой, спец поднялся на ноги и быстро убежал в раскуроченную прихожую. Судя по тому, как он растерянно замер на входе, никакого чудовища там не было.

Сквозь писк в ушах я услышал звон разлетающегося на кухне окна. С трудом поднявшийся на ноги Грач подобрал оброненную винтовку и прикладом разбил стекло. Раздались хлопки и тихий мат.

– Ушла тварь… разбила стекло и ушла… – вернувшийся Линь выглядел довольно скверно.

На каске автоматчика виднелась глубокая вмятина. Снайпер тяжело дышал, ослабляя крепление продавленного внутрь бронежилета. Угоди хоть одна такая атака по мне, обделённому защитой – непременно сложил бы сотни.

– Надо сваливать, мы тут такого шороха навели, что на километр слышно, – перезарядив оружие, скомандовал автоматчик. – Финны явятся… Ну что, проверил, кто плачет?

Грач, всё ещё не до конца отошедший от удара, промычал нечто неразборчивое и направился к выходу.

– Нафига мы стрелять-то начали? Там же детей… – заикнулся было я, но тут же замолк, поймав грозный взгляд командира.

– Не было никаких детей. И этой старухи тоже не было. Понял?

– Понял.

– Тогда шевели копытами.

Выйти через дверь подъезда мы не успели. Снаружи прогрохотал ещё один взрыв, вслед за которым послышались крики на незнакомом языке.

– Назад! – Грач, крутнувшись на месте, оттолкнул Линя в сторону. – Окно!

Прихрамывая, он забежал на кухню и выпрыгнул наружу через разбитое окно. Следом за ним устремился автоматчик, у меня же этот манёвр занял немного больше времени. Боясь порезаться о торчащие во все стороны осколки, я аккуратно спустился вниз, где уже поджидали перезаряжающиеся спецназовцы.

Не произнося ни слова, они устремились вперёд, стараясь как можно быстрее пересечь открытую местность, разделяющую наше убежище и другие постройки. Позади раздалось несколько одиночных выстрелов, одна пуля попала в спину снайпера, тот споткнулся, но всё же умудрился удержаться на ногах и продолжить движение.

Снег старательно мешал нам, ноги по колено проваливались в сугробы. Каким-то невероятным образом я добежал до ближайшего здания и завернул за угол, чувствуя, как выбивают из стены бетонное крошево выстрелы. Белые хлопья, приземляясь на раскрасневшееся лицо, тут же таяли, дыхание сбилось.

– Ранен? – крикнул Линь своему товарищу, но тот неуклюже помотал головой.

Высунувшись из-за угла, автоматчик дал несколько коротких очередей по спешащим следом «иностранцам», те попадали на снег и нестройно огрызнулись.

– Вперёд! – скомандовал он. Забег со смертью продолжился.

Миновав ещё несколько домов, мы выбежали на большую заснеженную площадку. Отставший снайпер присел у угла дома и принялся копошиться в рюкзаке, Линь опять открыл стрельбу по мелькающим белым фигурам.

– Готово, – воткнув в снег какую-то металлическую банку, снайпер вскочил на ноги, перебежал через открытое место и занял позицию за торчащей из снега крышей микроавтобуса. – Давай!

Когда я и автоматчик преодолели половину пути, позади что-то гулко ухнуло. В спину садануло взрывной волной. Падая, я почувствовал проносящиеся мимо пули, но захлопавшие следом за этим выстрелы снайперской винтовки подавили всякое сопротивление. Сделав несколько неуклюжих шагов на четвереньках, я всё же смог подняться.

– Не отставай, – донесся крик мелькающего впереди Линя.

Не знаю, как долго продолжалась эта гонка. То и дело мы залегали, отстреливаясь от преследователей, спецы откидывали гранаты и яростно отвечали на летящие в спину пули, но финны и не думали отпускать добычу. Задачу усложнял снег, а если точнее, глубокие следы, оставляемые нами. С такими подсказками нас даже полный идиот отыщет.

Неизвестно, как оно всё вышло бы, но Его Величество Город решил вмешаться в разгоревшийся на его улицах конфликт. Когда мы в очередной раз заняли позицию за какими-то торчащими вверх колёсами машинами, те неожиданно затряслись и пошли вверх.

Разбираться в происходящем не было ни сил, ни времени, поэтому мы попросту ретировались. Оглянувшись, я увидел показавшиеся из-под снега хитиновые, похожие на крабьи, конечности, вытягивающиеся из окон перевёрнутого салона. Раскидывая снег, существа выбирались из сугробов и шевелили огромными зазубренными клешнями. Вместо лобового стекла машин, используемых существами, как раковины, торчали заострённые морды с шарообразными глазами. Неустанно двигались жвалы, готовые употребить в пищу человеческое мясо.

Заметив бегущих с автоматами наперевес «иностранцев», чудовища угрожающе защёлкали, подняли вверх смертоносные конечности и устремились в атаку.

Итогов битвы я не видел. Глупо было не воспользоваться возможностью уйти от преследования, поэтому мы, что есть прыти, побежали прочь, сопровождаемые затихающими вдали очередями и криками.

– Эй, Селезень, не зевай, – легонько ударив меня по каске, мимо проходит младший сержант Штыков.

Командира отделения ему дали всего пару дней назад, а ведёт себя, словно родился с лычками. Хотя, свой призыв не напрягает, правильный парень, что нельзя сказать о некоторых других, резко возомнивших себя тактиками космического уровня. Взять хотя бы Прокофьева из третьего взвода, мало того, что салаг парит, так ещё и норовит товарищей загрузить по самые помидоры. Мы все равны, бла, бла, бла, перед лицом нависшей угрозы, бла, бла, бла… Одно дело картошку чистить, а другое – доверять спину необстрелянному дурачку, которому лишь бы комиссоваться побыстрей, да к мамке под одеялко вернуться…

Отбросив в сторону сигарету, заначенную ещё с обеда, поправляю на плече автоматный ремень и оглядываюсь. Толстые, обугленные напалмом деревья частоколом торчат из мёртвой земли, словно сгоревшие спички из спины пластилинового ёжика. Редкие ветки, чудом оставшиеся на стволах, тянут переломанные пальцы куда-то высоко-высоко ввысь, видимо, призывая богов спасти умирающую рощу, но спасать уже некого: кто развеялся по ветру невесомыми угольками, а кто, обделённый ударом милосердия⁶⁰, остался ждать нового обстрела.

– Идём, – как-то чересчур спокойно говорит подошедший Пинчук. – Надо вернуться до заката.

Я киваю и отправляюсь следом за Штыковым, осторожно крадущимся метрах в пяти. Спина сержанта, защищённая камуфляжным бронежилетом, то исчезает, то появляется вновь, пропадая среди потрескавшихся чёрных стволов. Я представляю, что в один прекрасный момент Штыков попросту исчезнет. Зайдёт за дерево и растворится в витающем вокруг слабом запахе дыма. Поблёскивающий круглыми линзами очков Пинчук, замыкающий тройку, нагнётся завязать шнурок и пропадёт вслед за младшим сержантом. Оставшись в одиночестве, я замру на месте… Страх одиночества в Городе – вещь знакомая, привычная… Одиночество в Городе – верная смерть. В лучшем случае. Страшно позвать невесть куда запропастившихся товарищей – не дай бог привлечёшь внимание того, кто посодействовал им в этом. Страшно двинуться с точки – вдруг исчезнувшие угодили в какие-то ловушки? Страшно даже поднять ствол автомата на уровень глаз и выцелить мелькающую среди деревьев тень – вдруг это один из своих, вдруг надо стрелять не в него, а в то, что гонится следом? Страшно стоять на месте и бездействовать, в один прекрасный момент превратившись в часть Города и навсегда оставшись его исковерканной марионеткой… Страшно…

Пот выступает на лбу, когда Штыков пропадает за очередным стволом мёртвого дерева. Вот сейчас, сейчас это произойдёт!.. Но опасения оборачиваются паранойей, и сержант, вновь оказавшись в поле зрения, оглядывается и бесшабашно подмигивает. Не для того, чтобы подбодрить подчинённых. Чтобы лишний раз убедиться, что они всё ещё идут позади, не оставили его одного на этой проклятой земле. Нам всем страшно. Боимся мы, по сути, одного и того же, только методы борьбы со скребущим затылок ужасом разные.

Серое мрачное небо урчит, подобно полусонному коту, недовольному пробуждением. Редкие капли дождя раздражающе стучат о каску, никак не решаясь перерасти в полноценный ливень. Так продолжается уже месяц, словно мы оказались не в средней полосе России, а где-нибудь на тропических островах Японии или в джунглях Вьетнама. Коварный дождь умудряется просачиваться сквозь плащ-палатку, пробегая отвратительными капельками по спине. Внизу чавкает липкая грязь, перемешанная с обожжёнными обломками глины, но я никак не могу понять, какой звук громче: чмоканье растекающегося под подошвами месива или хлюпанье насквозь промокших стелек.

В батальоне у каждого третьего дизентерия, у каждого второго – грибок на ступнях, и лишь у считанных единиц обычный букет из простуды, насморка и кашля. Таких никто уже не отправляет на лечение, справляются силами санинструкторов на месте. В госпиталь даже по блату не попасть, койки забиты такими болезнями и ранениями, на фоне которых поедающий ноги грибок кажется мелкой ссадиной. Вот такие дела…

– Долго ещё? Я уже задолбался грязь месить, – доносится сзади.

– Метров двести, – не оборачиваясь, отвечаю я. – Не ной.

Крадущийся в авангарде Штыков резко укрывается за одним из стволов и припадает на колено. Целится в неведомом направлении. Не задумываясь о чистоте формы, мы следуем его примеру: я прячусь за какой-то корягой, а Пинчук занимает позицию где-то сзади, прикрывая тыл.

Дыхание, следить за дыханием… Вдох, выдох… Вдох, выдох…

Сюда бы долбанного Остапенко, опять умудрился попасть в ТСОшники⁶¹. Сидит себе за пультом и в камеры смотрит, козёл. Вернёмся – будет ржать над испачканной одеждой.

Вдох, выдох… Вдох, выдох…

Да какого чёрта он там увидел? Может, осторожно подойти? Или лучше оставаться на месте? Блин, да что там?..

Взмах рукой, и сержант поднимается в полный рост. Ложная тревога. Лучше отплёвываться от грязи, выстирывать после отбоя уделанную форму, выковыривая из автоматного подсумка куски подсохшей глины, лишь бы каждая тревога была ложной.

Впереди виднеется электрическое ограждение. Егоза, пущенная поверху, частично помята, в воздухе витает запах палёной резины. У забора лежит какая-то тварь, отдалённо напоминающая бабочку-переростка с размахом крыльев метра в четыре. Чудовище смотрит на приближающихся солдат чёрными бусинками глаз, силится вырвать жирное брюхо из месива почвы, но обугленные крылья бессильно хлопают по лужам.

Я уже встречал таких. Не самые опасные существа. Слишком заметные, но и с ними лучше держать ухо востро. Прилепятся к жертве тремя погаными хоботками, введут внутрь какой-то разжижающий ткани токсин и высосут внутренности.

Махнув Пинчуку на покорёженную егозу, Штыков подходит ко мне:

– Добей эту хреновину, а я пока с начкаром⁶² свяжусь…

Коротко киваю и делаю несколько шагов к барахтающемуся в грязи монстру, тем не менее, сохраняя безопасную дистанцию. Ублюдку раз плюнуть притвориться раненым, лучше перебдеть. В голове возникает неуютная мысль, что мы с ним не так уж и отличаемся: хлопаем давным-давно сломанными крыльями, взываем к серым небесам, огрызаемся из последних сил, но итог всем этим телодвижениям – грязь.

Такие же пленники Города, только сидящие по другую сторону ограждения.

Приклад автомата упирается в плечо. Совместив целик с мушкой, я выжимаю холостой ход спускового крючка…

– Чёрт тебя задери, Селезнёв, что ты там замер?!

– Чёрт тебя задери, Селезнёв, что ты там замер?! Не зевай, двигай вперёд!

Вздрогнув, я обернулся на оклик. Вместо обугленного леса вокруг многоэтажные здания, перемешанные с частными домами и огрызками гаражных кооперативов. Тьма, затаившаяся в щелях между постройками, хищно облизывала морду. Припорошённое снегом чёрное небо безучастно взирало на нас… Оно видело, где начинался клубок Судьбы, и где он заканчивался, и поэтому терпеливо дожидалось неминуемой развязки.

Вновь и вновь я пытался понять, куда исчезли младший сержант Штыков, очкарик Пинчук и барахтающаяся в грязи бабочка. Почему на мне эта дурацкая жёлтая куртка вместо бронежилета?

– Иван? – кажется, я узнал голос…

Линь? Один из спецназовцев, спасших меня от финских солдат, что рыщут по городу, вынюхивая и выискивая что-то… Город… Катаклизм… Забираем оставшихся в живых гражданских и сваливаем отсюда…

– Я в порядке, просто голова закружилась, – ответил я замершим позади военным и продолжил путь.

Галлюцинация? Сон наяву? Слишком реально, слишком взаправду, вплоть до тактильных ощущений и запахов. Воспоминание? Если так, то чьё? Почему я не помню этого выхода к сработавшему ограждению? Штыкова, бывшего вместе со мной в экскурсионном автобусе, помню. Пинчука, погибшего незадолго до выезда – тоже… Но я готов поклясться, что никогда не пробирался по грязи сквозь сожжённый лес, так же как никогда не видел огромных хищных бабочек.

Откуда пришло воспоминание? Выбралось из старательно заваленных штолен сознания? Или это отголоски чужой памяти? Стоит ли ворошить прошлое, которое так долго закапывал?

Опущенная на лицо маска заиндевела от учащённого дыхания. Поднимающаяся вверх по лицу влага то и дело норовила намертво сцепить веки. Чтобы в один прекрасный момент не оказаться ослеплённым, приходилось протирать глаза от быстро замерзающих капелек. Ну и морозец, градусов под тридцать, если не больше. Пистолет, надумай я его взять со снятой варежкой, пристынет к ладони намертво. Хотя, армейские рукавицы тоже не бог весть какая защита от стужи. Чтобы ладоням было хоть немного теплее, приходилось сжимать пальцы в кулак прямо внутри. Хорошо хоть ветра нет, иначе пришлось бы искать укрытие и оттаивать у костра, который в считанные минуты выдаст нас преследователям. Ради чего «иностранцы» так рискуют, открыто устраивая охоту на граждан другого государства? И где наши, почему не выдворят интервентов восвояси?

Во время погони финны потеряли двух убитыми и, как минимум, четверых ранеными, хотя и для нас эта перепалка не прошла бесследно: Грач настолько плох, что не может самостоятельно идти, так что Линю приходится помогать ему. Автоматчик осматривал товарища во время короткого привала, констатировав вывих ноги и обширную гематому на спине. Раны, по сути, пустяковые, но с каждым пройдённым кварталом солдату становилось всё хуже и хуже. Вон они, плетутся в двадцати метрах позади. То ли не поспевают за мной, то ли используют в качестве живого миноискателя. Пофиг, на всё пофиг. Если надо, пойду первым до самой точки эвакуации, брюхом буду вспахивать снег и пробовать его на наличие вредных примесей! Что угодно сделаю, лишь бы сзади кто-то прикрывал, лишь бы не давящее чувство одиночества, а выберемся или нет – это уже дело десятое.

То и дело возникало ощущение чужого взгляда, но ползущие позади военные к этому не имели ни малейшего отношения. Снайпер с трудом переставлял ноги, при каждом шаге его подбородок ударялся о нагрудную пластину бронежилета. Не то чтобы пристально смотреть, сфокусироваться не может, а вот Линь выглядел обозлённым и полным ярости. Помогая товарищу правой рукой, левой он сжимал автомат с перекинутым через плечо ремнём. Спец тоже чуял чужое присутствие, сверлил взглядом бело-серую мглу, пытаясь отыскать источник беспокойства.

До службы я неоднократно читал про это загадочное «ощущение чужого взгляда», но всегда считал это не более чем художественной выдумкой, используемой для нагнетания напряжения. На периметре удалось в полной мере убедиться в существовании подобного феномена, более того, я стал доверять этому чувству больше, чем зрению или слуху. Из темноты вымершего мегаполиса на меня пялились разные твари: яростные, голодные, завистливые, манящие, – все спектры злобы и презрения… Но сейчас… Это было нечто новое, ранее невиданное. Наблюдающее за нашим продвижением существо не испытывало никаких эмоций. Взгляд не живой твари, а пластиковой куклы со слишком реалистично вылепленным лицом.

– Шур-шур, шур-шур, – скрипучий от мороза снег напоминал неопытного поэта, пытающегося подобрать к слову рифму, но раз за разом повторяющий один и тот же вариант.

Шур, шур, шур,

Шур, шур, шур,

Это правда…

или сюрр?

Шур, шур, шур,

Шур, шур, шур,

Время сделать

перекур…

Никаких перекуров, никаких передышек. Не успеем убраться из города до полуночи – поляжем под огнём артиллерии, а ведь нам ещё гражданских искать, которые если и остались живы после События, то наверняка разбежались по округе.

В очередной раз бросив взгляд за спину, я заметил, что Линь остановился. Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться назад по собственным следам.

– Сворачиваем направо, – военный выглядел измученным, но голос его по-прежнему был твёрд. – Русло уже близко.

– Как он? – бессмысленный вопрос. Грач больше напоминал мешок картошки, чем натренированного солдата.

– Жить будет. Двигай.

От былого Линя не осталось и следа. Канула в небытие напускная развязность, прихватив с собой и остатки дружелюбия. Каждое слово прочерчивало невидимую линию, дальше которой мне не рекомендовали соваться. Судя по взглядам, то и дело цепляющимся за висящую у меня на поясе кобуру, оружию грозило вернуться к прежнему хозяину.

Постепенно количество снега под ногами стало уменьшаться, а расстояние между многоэтажками – увеличиваться. Автоматчик оказался прав. Изменив направление движения, мы довольно быстро вышли к небольшой сосновой роще. Вопреки традициям Города, деревья вовсе не выглядели безжизненными: высокие тёмно-коричневые стволы, одетые в шапки из сочных иголок, жизнерадостно покачивались на редких порывах ветерка. Шуршали что-то приветственное, зазывая насладиться красотой зимнего леса. Удивительно, но слой снега здесь был совсем тонким, словно кроны сумели отразить яростный напор метели. Пройдя несколько шагов по хрустящей палой хвое, возникло ощущение, что с ног сняли утяжелители – настолько вошло в привычку пробираться сквозь глубокие сугробы. Вокруг царила не тишина, но спокойствие, нарушаемое знакомым с детства шумом леса. Где-то вдалеке раздавались мелодичные напевы свиристеля, коренного жителя зимы. Лёгкая степень эйфории, вызванная приятным сосновым запахом, филигранно смешанным с зимней свежестью, тронула не только меня. Невооружённым взглядом было заметно, как давящее на Линя напряжение медленно отступало, расслабляя мышцы лица. Подобно скованной льдом фигуре, он плавно оттаивал, и даже безвольно висящий на его плече Грач стал подавать признаки жизни.

– Волшебство, – не сумев подобрать иного определения, сказал я.

Вопреки обыкновению, автоматчик не шикнул на меня. Лишь коротко кивнул, соглашаясь:

– Дойдём до противоположного края и отдохнём немного.

Сняв варежку, я подобрал горсть опавших иголок. Пальцы слегка пощипывало морозом, но прежнего смертоносного холода и след простыл, словно здесь, в лесу, царили свои законы. Неподвластный тлетворному дыханию Катаклизма оазис, невесть как оказавшийся среди загнивающего урбанистического ландшафта.

Ноги принесли нас к краю леса. Идиллия закончилась, открывая вид на три озера: одно довольно крупное и вытянутое, два остальных – поменьше, разделённые тонкой протокой.

Прислонившись спинами к стволам сосен, мы устроились на некотором отдалении от кромки. Прогулка по зимнему лесу чудесным образом взбодрила нас и успокоила ощетинившиеся нервы. За всю свою жизнь я ни разу не сталкивался с подобным ощущением, а с сеансами психологической реабилитации волшебное действие сосновой рощи и вовсе грешно было сравнивать.

Линь достал карту и, хмурясь, принялся водить по ней пальцем. Сидящий рядом с ним Грач запрокинул голову и заворожено смотрел на покачивающиеся верхушки деревьев. Иногда он поднимал вверх правую руку и бессильно хватал воздух, силясь дотянуться до крон, но каждый раз ему не хватало для этого сил. Рука опускалась на землю, но лишь для того, чтобы через десяток секунд предпринять новую попытку. На лице снайпера то и дело проявлялся проблеск скупой улыбки… Улыбки человека, отвыкшего от этого светлого и искреннего чувства. Со своего места я чётко слышал его тяжёлое дыхание и шелест маскхалата.

– Ничего не понимаю, – растерянно пробормотал автоматчик, не замечая странного поведения товарища. – Здесь должно быть озеро, но одно, а не три…

Рассматривая прихваченную с собой горсть хвои, я выуживал те иголки, что потвёрже, и насквозь протыкал ими кожу на кончиках пальцев. Забава из той далёкой поры, когда родители ставили ёлку, увешанную конфетами и игрушками, а по телевизору один за другим крутили новогодние фильмы. Как это было давно…

Когда запас иголок иссяк, я отряхнул с ладоней мусор и вновь надел варежки, даже в карманах успевшие остыть. В глубине леса послышался оклик, совсем слабый, но моментально заставивший обернуться:

– Ваня!..

Отец опять не дождался, пока я сам вернусь домой.

– Ваня, ты где? – голос, как обычно, строгий, даже не смотря на всеобщее предновогоднее настроение.

Никакого Вани нет, и не может быть. В этом лесу есть охотник Иван и его верная собака Мухтарка. Притаившись за одним из деревьев, я жду, когда папа подойдёт поближе, и в нужный момент выпрыгиваю из засады. Время выверено идеально, обрекая добычу на неминуемое поражение, но отец даже не вздрагивает. Не дав скрыться с места преступления, он ловко хватает великолепного следопыта за капюшон и заводит привычную уже проповедь:

– Сколько раз я тебе говорил? Не уходи далеко! Здесь может быть опасно.

– Но, па-а-ап! Со мной Муха! Она защитит меня! – беззаботно отвечаю я, показывая на сидящего рядом щенка.

Судя по совсем ещё несмышлёной мордочке и высунутому языку, Муха не то что кого-то, себя не сможет защитить, однако в моих грёзах она уже большая и сильная, способная одолеть как соседского пса, так и росомаху.

– Ещё раз убежишь – сам буду выгуливать.

А вот это уже удар ниже пояса, ответить на который мне нечего:

– Я больше не буду, прости…

– Ладно, пойдём…

– Ты что-то сказал? – растерянно хлопая глазами, я посмотрел на поднявшегося на ноги Линя.

– Пойдём, говорю. Поднимемся на высоту, осмотримся оттуда.

Собака? Разве у меня когда-то была собака? Мухтарка? Ну нет, я в жизни не назвал бы своего любимца таким дурацким именем. А отец? Сколько я ни силился выстроить в памяти его образ, оканчивалось всё на голом фундаменте: ни имени, ни воспоминаний о характере, ни места работы, – ничего.

«Меня зовут Иван Селезнёв, рядовой, электрик-стрелок, личный номер…»

– Эй, ты как? Контузило, что ли? – в голосе Линя не было и капли сочувствия, один лишь расчётливый прагматизм. В таком русле обычно задают тесты на калибровку и исправность узлов какого-нибудь механического агрегата.

– Да, немного…

– Прими, – в протянутой руке оранжевая ампула.

Не спрашивая даже, что это, я закинул таблетку в рот и запил из фляги спеца. Вода внутри оказалась слегка солоноватой, но это даже к лучшему – меньше буду потеть.

– Идёшь на разведку. На холме какие-то ямы, с такой дистанции не разобрать. Пройдёшь до вон той, заляжешь и осмотришься, – передав мне тёмно-зелёный увесистый прибор, лишь отдалённо напоминающий бинокль, и Г-образный фонарь, Линь указал рукой на ориентир – едва заметное углубление в насте. – Если ничего подозрительного не заметишь – выдвигайся на холм. Осмотришься – дай сигнал. Два круга зелёным светом – всё в норме. Красным – не в норме. Понял?

– Что это? – армейский фонарь был знаком не хуже автомата Калашникова, может даже и лучше, а вот со странной тёмно-зелёной штуковиной водить дружбу прежде не доводилось. Один окуляр, ряд каких-то неведомых тумблеров и регуляторов, чехол…

– Дальномер. Даже не думай щёлкать переключателями, просто смотри. Живее. Время.

Перекинув через плечо ремешок увесистого прибора, я побежал по пролегающему между рощей и высоткой полю. То ли прогулка по сосновому лесу так благотворно повлияла, то ли начал действовать препарат, выданный спецом, но, не смотря на толстый слой снега, я быстро добрался до нужной ямки и занял в ней наблюдательную позицию. Ночь надёжно прятала как городские постройки, наверняка опоясывающие этот участок местности, так и края наглухо замёрзших озёр. Холм казался не более чем нагромождением снега и земли. Прильнув к окуляру, я внимательно осмотрел его поверхность, но присутствия финнов или чудовищ не обнаружил. Как и говорил Линь, на плешивых боках холма виднелись ямы, очень уж похожие на могилы, но есть ли в них кто-нибудь? Этот вопрос оставался без ответа: слишком темно, да и дальномер не давал достаточного увеличения.

Оглянувшись, вместо рощи я увидел какое-то несуразное чёрное пятно. Притаившихся на её кромке военных видно не было. С лёгким шуршанием из кобуры выбрался пистолет. Патронов после перестрелки с «иностранцами» поубавилось, но всё ещё достаточно. Один полный магазин в рукоятке, второй, неполный, в кармане.

Идти на холм совсем не хотелось, воздух пропитывала атмосфера напряжённости, смешанная с обжигающим холодом. Если на высотке кто-то есть, то я у них, как на ладони – достаточно прицелиться и сделать меткий выстрел. Никто не прикроет отход, не скомандует вовремя «К бою!» и не поймает предназначенную мне пулю. Ещё одна из постоянных спутниц во время выездов к периметру – безысходность. Страх очутиться в окружении чудовищ, отрезавших твоему подразделению путь назад; занять заранее невыгодную позицию и не иметь возможности сменить её; выехать на срабатывание ограждения, чётко зная, что впереди тебя ждёт кусок, который ты не сможешь проглотить… Страх угодить в патовую ситуацию, выход из которой один – застрелиться без лишних мучений, но это лишь в том случае, если тебе посчастливилось дорасти до призывного возраста трусом. В противном случае – приготовься скрестить мечи с безнадёгой и сразиться с ней за право выбора собственной смерти: стоя в полный рост или на коленях… Боятся все, абсолютно все. Не испытывают страха только мёртвые и сумасшедшие.

Бежать надо отсюда, бежать… Было бы только, куда…

До холма я двигался с максимальной осторожностью, перебегая от одного укрытия к другому, вжимаясь в снег и напряжённо прислушиваясь к тишине. Трижды изучал через оптику высоту, и на четвёртый всё же разглядел кое-что. Углубления в земле оказались окопами. Среди маленьких ямок, судя по всему, индивидуальных ячеек, периодически встречались позиции покрупнее. В одной из последних я отчётливо рассмотрел силуэт станкового пулемёта с бронещитом, прикрывающим стрелка от вражеского огня. Дуло, кажущееся из-за темноты чересчур широким, смотрело прямиком в мою сторону. Вздрогнув от неожиданной находки, я сполз на дно ямы и замер. В голове вспыхнула яркая картина, как скрытый темнотой стрелок припадает к прицельной планке, нашёптывая замершему рядом второму номеру⁶³:

– Тихо, тихо… пусть подойдёт поближе…

Начерта я сюда полез, надо было помахать красным светом, выдумав какого-нибудь монстра, якобы замеченного в дальномер. Нет, решил поиграть в дисциплинированного солдата…

Вдох-выдох… вдох…

Рывок! Максимально усложняя стрельбу вероятному врагу, я двигался зигзагами. В считанные секунды добежал до следующей складки местности. Замер. Пулемёт, как и прежде, молчал, ствол не сдвинулся – либо расчёт спал, либо… его не было…

Ещё одна перебежка, осмотр территории. Я уже у подножия холма. Ни одного выстрела так и не раздалось. Пригибаясь, начал восхождение по изрытой воронками земле, но первая же встреченная ячейка, освещённая узким светом фонарика, прогнала все опасения. На дне ямы в неудобной позе застыл человек. Серую шинель покрывали грязь и многочисленные пятна крови, гармонирующие с ярко-красными петлицами и звездой будёновки. Из-под суконной ткани шлема выглядывал череп. Высохшая костлявая рука даже после смерти продолжала сжимать длинную винтовку, к которой, судя по пустым подсумкам, не осталось патронов.

Обычно, трупы вызывали настороженность, ведь где есть убитый, там, вполне вероятно, найдётся и убивший, однако это тело не несло угрозы. С первого взгляда было видно, что покойник пролежал здесь, по меньшей мере, лет пятьдесят и промёрз настолько, что попытайся я разжать пальцы на ложе винтовки, они, наверняка, сразу обернутся крошевом. Хотя, смысла мародёрствовать никакого – оружие выглядело не моложе хозяина, навряд ли оно способно хоть на один выстрел.

Двигаясь дальше, я то и дело заглядывал в другие окопы, но во всех находил лишь покойников: красные петлицы на уголках воротника, потрёпанные шинели и пустые глазницы, – даже после смерти эти воины не бросили позиций, ставших им открытыми могилами. За напугавшим меня пулемётом Максима застыл расчёт: первый номер привалился к ствольной коробке, второй – уставился в небо, прижимая к груди короткую патронную ленту. Ствол в толстом чехле покрывали коричневые пятна ржавчины, верхняя крышка поднята – ребята погибли во время перезарядки.

Земля под ногами трещала от стреляных гильз и осколков разорвавшихся снарядов, словно она не смогла переварить смертоносный металл и выдавила его из себя. Ближе к вершине виднелся старый советский танк, украшенный двумя рваными ранами прямых попаданий, чуть поодаль – несколько грузовиков.

На этом холме живых нет, это точно.

Спецы добирались до высотки достаточно долго. Не столько из-за сугробов, сколько по вине Грача, которого Линю приходилось тащить на закорках. Стальной человек, иначе не скажешь… Пронести такое расстояние боевого товарища вместе со всем снаряжением – не налегке пробежаться.

Казалось, автоматчика не удивили покойники и подбитая техника. Подтащив друга к танку, он усадил его на землю и принялся копаться в сумке.

– Как он?

– Лихорадит… – Линь перебирал какие-то медикаменты. – Жалуется на…

В этот момент Грач негромко вскрикнул и, выгнувшись дугой, завалился на бок.

– Спина… гори-и-ит… изнутри-и-и, – хрипел он, с трудом двигая пересохшими губами.

– Тих, тих, тих! – набирая какой-то жидкости из ампулы, ласково нашёптывал Линь. – Сейчас полегчает, потерпи…

Искажённое муками лицо на секунду прояснилось, взгляд приобрёл осмысленные нотки:

– Друг… дру-у-уг, это ты? Связи с девятой ротой нет, друг. Совсем нет. Огневой бой затихает… Друг, слышишь? Ты слышишь? Седьмая рота не смогла прорваться…

Зрелище поистине невыносимое. Сильный, быстрый, опасный, этот человек многое видел и ещё большее – испытал, но стоило оказаться в Городе, как весь его опыт и навыки выживания нивелировались.

– О чём он говорит?

– Не знаю. Выходим через пять минут, – отмахнулся Линь, словно бы намекая, что кое-кому пора заняться своими делами.

Понял, не дурак.

Судя по количеству мертвецов, обороняющихся полегло не меньше двухсот. Число боеприпасов красноречиво говорило, что бои длились несколько дней и сильно потрепали солдат. В надежде найти работоспособное оружие, я прошёл по периметру высотки, поочерёдно заглядывая в окопы. Вполне ожидаемо, ничего подходящего: винтовок и пулемётов в достатке, но все они абсолютно непригодны к использованию. Ближе к центру притаились два блиндажа, но от обоих исходил такой лютый холод, что я не решился заходить внутрь.

– Иван!.. Мать твою, быстро сюда! – послышался громкий шёпот Линя.

На всякий случай пригнувшись, я вернулся к танку. Грач успокоился и лежал, прислонившись к тракам. Второй военный замер у пулемёта:

– Дальномер профукал?

– Что случилось? – устроившись рядом, я протянул спецу чехол, вглядываясь при этом в затопившую поле тьму. – Что-то видишь?

Линь не ответил. Прильнув к окуляру, он с минуту вглядывался вдаль, после чего положил дальномер перед собой и взял в руки снайперскую винтовку Грача. Ствол медленно двигался слева на право, сопровождая невидимую цель. Негромко хлопнул выстрел, выброшенная затвором гильза едва не угодила мне в лицо:

– Да кто там, хоть слово скажи!

– Финны. Идут по нашим следам, – не отрываясь от прицела, ответил Линь.

Винтовка выстрелила ещё раз, затем ещё, но рассмотреть, попадают ли пули в цель, возможности не было. Наконец, финны пришли в себя и открыли беспорядочный огонь по холму. Судя по дульным вспышкам, виднеющимся метрах в двухстах, не меньше взвода пехоты. Частые автоматные очереди заглушило уханье автоматической пушки, но снаряды взрывали землю где-то на отдалении, не угрожая нам.

– Млин, у них броневик, – ещё две пули унеслись куда-то во тьму.

– Уходим?

От пулемётного щитка со звоном отскочила шальная пуля и унеслась куда-то в сторону. Последовала долгая тяжёлая пауза, я уже хотел повторить вопрос, когда Линь всё же удосужился ответить:

– Уходи, если хочешь.

– А вы?

– А мы остаёмся.

Чёрт, что ж вы за люди такие?.. Не понос, так золотуха! Хрен я уйду, кто меня вообще подпустит без сопровождения спецназа к эвакуационному транспорту?

– Бери карту, – военный опустил винтовку. – Вот сигнальные ракеты, вода и остатки пайка. Найдёшь автобусы – не усердствуй. Шансов, что кто-то выжил, мало. Место эвакуации не забыл? Как доберёшься – сожги лишнее. Пистолет выбрось. Всё понял?

– Да.

– Тогда проваливай.

Я рефлекторно рассовал по карманам снаряжение. Что же, это их выбор, но… Как на счёт моего? Что делать мне? Послушать спеца или остаться здесь, полагаясь на туманную надежду? Мол, раньше везло и сейчас повезёт.

Очереди становились всё громче, в нескольких метрах от нас рванул выстрел из подствольного гранатомёта, окатив землёй и ржавым крошевом. Времени на раздумья оставалось всё меньше. Ещё немного и финны поймут, откуда ведётся огонь, и тогда нам несдобровать. Линь и сам это понимал, подхватив оружие за цевьё, он начал подниматься, видимо, собираясь сменить позицию, но тут же плюхнулся обратно.

– Иван… – глаза спеца широко раскрылись, от прежнего спокойствия не осталось и следа. – Ты видишь их?

– Кого?.. Финнов?

– Нет… их…

Сперва я не понял, о чём идёт речь, приняв резкую смену настроения за трусость, но вскоре заметил какое-то движение у стоящего неподалёку «Максима».

Лежащие возле пулемёта красноармейцы, мёртвые прежде, ожили… Исковерканные тела излучали один лишь холод, глазницы всё так же пусты, однако какая-то неведомая сила привела в движение обтянутые кожей кости. Череп стрелка слегка приподнялся, выглянув из-за бронещита. Лежащий рядом второй номер медленно подполз к оружию и зарядил патронную ленту. Щёлкнула крышка короба, костлявая рука несколько раз дёрнула за рычаг…

– Не стрелять!.. – прошептал мне на ухо Линь.

Слева лежал ещё один мертвец. В каске красноармейца зияла огромная дыра от угодившего в неё осколка, но покойник, наплевав на все законы мироздания, зашевелился. Подтянув к себе валяющуюся неподалёку винтовку, он с трудом передёрнул проржавевший затвор и осторожно пополз к цепочке окопов, из которых уже выглядывало несколько будёновок.

С подножия холма доносились крики на финском, выстрелы начали стихать. Наверное, подумали, что достали снайпера. Мертвецы, тем временем, не обращали на нас никакого внимания, их взгляды были прикованы к полю.

– Смотри, – тихонько позвал я, указывая на скелет, отличный от всех прочих.

Из расположенной в пяти метрах от нас ячейки по пояс высунулся мертвец в чёрной фуражке с красным околышем. Через плечо перекинута планшетная сумка, на петлицах три квадрата – видимо, офицер. Прижав к глазницам ржавый бинокль, покойник какое-то время изучал окрестности. Челюсть пришла в движение, словно военный говорил что-то, но ни единого слова так и не вылетело из оскаленного рта. Его подчинённые, в отличие от нас, поняли бесшумную команду. Из окопов показались стрелки. Покрытые инеем винтовки удобно устроились на снегу, зашевелились стволы пулемётов, заряжаемых остатками патронов.

– Отползаем, медленно… – скомандовал Линь, и мы, не вставая, начали пятиться.

Над высоткой нависла атмосфера холода и страха, пронизывающая каждый метр земли, каждую горсть снега. Но, помимо этого, было что-то ещё… Что-то куда более тяжёлое и гнетущее… Взгляды солдат, пробудившихся от долгого забвения лишь для того, чтобы продолжить давным-давно прерванный бой. Прерванный смертью, но ей же запущенный вновь. С каждым доносящимся с поля криком приклады всё плотнее вжимались в серую ткань шинелей. «Иностранцы» шли вперёд, не подозревая, что их ожидает сюрприз из мрачного прошлого, прошлого Зимней войны, в которой однажды столкнулись солдаты двух враждующих государств.

В пределах видимости появились силуэты, практически не различимые в темноте. Зарычал двигатель бронетранспортёра.

Офицер РККА поднял вверх руку…

Финны полезли по склону холма, не замечая глядящих на них оружейных стволов.

Рука резко опустилась вниз…

Последовавший за этим винтовочный залп, похожий на близкий удар молнии, скосил первые ряды наступающих. Слева ожил пулемёт. Прильнув к прицельной планке, первый номер бил короткими очередями по кинувшимся врассыпную финнам, второй вёл стрельбу из пистолета. Ухнула крупнокалиберная пушка, в мгновение ока смявшая станкового монстра вместе с солдатами, но эстафету подавляющего огня тут же подхватили другие пулемётчики. Но не все из солдат смогли вовремя открыть огонь – чьё-то оружие моментально заклинило, а у кого-то попросту не было боеприпасов, но и те, и другие оставались на позициях.

Финны залегли, ответив беспорядочным огнём, однако, если и попадали, никакого вреда покойникам это не причиняло. Пули прошивали ветхую одежду, вырывали куски черепов, пробивали насквозь хрупкие грудные клетки и проскальзывали между рёбер. Красноармейцев отбрасывало назад, тела падали обратно в окопы, но лишь для того, чтобы через секунду вновь встать, подобрать оброненное оружие и продолжить бой.

Когда мы уже подползали к бессвязно бормочущему что-то Грачу, вновь застучал главный калибр финского броневика. Лёгкий советский танк, к которому спиной прислонялся снайпер, едва заметно вздрогнул. С отвратительным скрипом башня начала поворачиваться в сторону вражеской бронетехники. Стального мастодонта не смогли свести в могилу ни дыры в лобовой броне, ни коррозия, и теперь он вновь готовился поддержать огнём обороняющихся.

Заметивший это Линь резко вскочил на ноги:

– Уходи, Грач! Уходи!

Но добежать до товарища он не успел. Оглушительно грохнуло короткое орудие, в мгновение ока оборвавшее стук БТРа. От близкого выстрела зазвенело в ушах, покачиваясь, я встал на ноги. Грач пришёл в себя, но вместо того, чтобы припустить подальше, заорал что-то нечленораздельное и быстро побежал вниз по склону. Туда, где залегли выжившие «иностранцы».

– Серёга! Серёга, стой! – автоматчик устремился вслед за ним, но я прыгнул на него и сбил с ног.

– Это самоубийство!

– Слезь с меня, олень! – брызжа слюной, выкрикнул спец. – Отвали! ОТВАЛИ!

Ловко извернувшись, военный двинул мне лбом по лицу, вскочил и понёсся за товарищем. Завидев бегущих спецназовцев, солдаты РККА стали выбираться из окопов и, распахнув рты в бесшумном крике, пошли в контратаку:

– Ура-а-а-а-а!..

Никаких голосов слышно не было, так же как не было слышно и свистка офицера, приставленного к оскалившемуся рту. Редкие ответные выстрелы дробили кости ног, опрокидывая красноармейцев, выбивали из рук винтовки, но катящийся вниз яростный вал это не могло остановить. Спины спецназовцев растворились среди серых шинелей и винтовок с примкнутыми штыками, а потом…

А потом всё погрузилось в тишину, медленно проглатывающую топот сапог, автоматные очереди и крики финнов, наконец-то увидевших, с кем им довелось схлестнуться… Клубы дыма догорающего БТРа почернели, расползлись по окрестностям, накрывая удлиняющимися отростками всё поле боя.

Поднявшись на ноги, я вытер сочащуюся из разбитой губы кровь и побрёл вниз:

– Грач! Линь!

Но никто мне не отвечал. Лёгкий порыв ветра взметнул дымный занавес вверх и развеял над полем, на котором не было ни подбитого броневика, ни покойников, ни «иностранцев» – лишь безупречная гладь снежного наста и пробирающий до костей холод.

– ЛИНЬ! – слёзы бессилия покатились по щекам, смешиваясь с кровью. – ГРАЧ! ГДЕ ВЫ?

Внутри всё сжалось от невыразимого чувства потери, словно вместе с двумя военными дым отобрал у меня часть души. Словно рука, удерживающая от падения в пропасть, резко разжалась, посылая меня прямиком в чрево Города.

Пальцы задрожали. Выронив пистолет, я упал на колени и прижал ладони к лицу, пытаясь спрятаться от кружащей вокруг тьмы. Слёзы быстро прихватывало морозом, но я не обращал на это внимания. Хотелось кричать во всю мощь лёгких, но из горла вырывались лишь бессмысленные хрипы.

Пытаясь убежать от навалившегося ужаса, я с головой зарылся в снег…

– ШТЫКОВ! ИВАНОВ!..

Это всё моя вина, почему я остался жив, а они – нет? Зачем Город пощадил меня? Почему я не умер там, вместе со всеми? В проклятом автобусе, ставшим нам братской могилой!

– ШТЫКО-О-ОВ!!!

Темнота снега осыпалась, словно я достиг потолка пещеры. В лицо пахнуло запахом корицы и спёртым тёплым воздухом. Свет, ударивший по глазам, прожёг сетчатку насквозь, мгновенно ослепляя… Угасающий рассудок уловил грохочущий где-то высоко над землёй удар, так похожий на звук барабана с плохо натянутым полотном…

Шум рокотал и усиливался, пока не захлестнул меня, земля сорвалась вниз, а следом за ней полетел и я. Сил кричать уже не было, хотелось лишь одного – расслабиться и отдать себя забвению. Гул сменился громким чавканьем, доносящимся откуда-то сверху…

Здравствуй, Город… Давно не виделись…

Я стою у автобуса…

Это мой крест…

Моё проклятие…

Моё наказание…

Я раз за разом возвращаюсь сюда, подобно главному герою того фильма с Биллом Мюрреем. Куда бы ни лежал мой путь, какие отвлекающие факторы не влияли бы на разум – дороги приводили в одно и то же место.

К эвакуационному автобусу…

К остановившемуся времени…

К замершим внутри людям…

Подхожу ближе, стараясь не смотреть в широко распахнутые навстречу фары. Возвращение сына после ссоры и длительной разлуки. Новый срок для преступника-рецидивиста, недавно вышедшего на свободу. Я помню этот страх, помню тяжёлое ощущение безысходности. Как и тогда, в голове кружится всего одна мысль: «Это всё не по-настоящему, это всё не взаправду!..» Мгновенный укол сменился бесконечностью пыток. Лезвие поизносилось, местами покрылось ржавчиной, но раны от него не стали менее болезненными…

Я поднимаю взгляд…

Всё по-старому…

Всё как прежде…

Параноик Сазонов. Водитель. Не садился за баранку, не убедившись в полной исправности вверенного транспорта. Одной рукой сжимает руль, второй тянется поправить съехавшую на глаза каску. Рядом – связист Талонский, совсем недавно сменивший погибшего Пинчука. Чёрт, а я ведь даже не знаю, как его зовут… То ли Олег, то ли Женя. Помню только, что перед выездом он скурил сигареты три, не меньше. Сейчас же парень, скрипя зубами, колдует над радиостанцией, пытаясь сказать кому-нибудь, что мы погибаем. Он так и не смог этого сделать… Один из журналистов, внезапно решивший, что лучше разбирается в войсковой Р-159, уже тянется к радиостанции. Не знаю, что произойдёт потом – я видел лишь последствия в виде потерявшего сознания связиста и громыхающего по металлическому полу короба прибора. Хотя, раскрасневшийся от напряжения американец мог оказаться невиновным в произошедшем – другие представители прессы кажутся опасными в равной степени, вне зависимости от страны производителя.

Возможно, вполне возможно…

Но американца я всё равно грохнул бы. Это не Протасов виноват в смерти полячки, а он! Пусть слетевший с резьбы лейтенант и нажал по дурости на спуск, именно эта скотина ударила Иванова, и именно из-за него тот полез в драку, зацепив Новак…

Хотя, какая разница…

Если в этом автобусе кто-то и заслуживал смерти, то только я…

Потому что…

Потому что именно я…

Потому что именно я убил их…

Потому что именно я убил их всех…

Иду вдоль бронированного бока транспорта, ведя рукой по оранжевой полосе. В пальцы отдаёт нестерпимым жаром сгорающего термита, я вижу красные росчерки, остающиеся на металле от моих прикосновений…

Но чья это кровь: моя или пассажиров?..

Взгляд ползёт по окнам, не задерживаясь на застывших лицах солдат. Мне не обязательно видеть их – достаточно только прикрыть веки, и в памяти всплывает облик каждого военного, вплоть до последней капельки пота. Залейте мне в душу гипс, подождите несколько минут, и вы получите их точные копии. С каждым шагом, с каждым лицом острие всё больнее впивается в грудь. Тоска, перебирая лапками, ползёт к переносице, я силюсь выдавить из себя слёзы, избавиться от щемящей грусти, засевшей внутри, но единственное, на что хватает сил – это тихий скулёж.

Взгляд упирается в последнего из бойцов. Он единственный, кто выронил оружие. Единственный, кто не сражается за свою жизнь. Лицо парня поворачивается, преодолевает безвременье и упирает в меня увеличившиеся от страха зрачки…

Это я, это я… это…

Это кто-то незримый нажимает на кнопку «Play». Реальность пробуждается от оцепенения, и автобус, обдав меня ворохом оранжевых листовок вперемешку с выхлопными газами, уносится вдаль…

Но мой взгляд…

Тот взгляд… что смотрел из хвоста транспорта…

Он никуда не исчезает…

Одна из листовок попадает в лицо, я закрываю глаза, а когда открываю – обнаруживаю себя высоко над землёй. Я слышу ночь, слышу шелест снежинок, слышу тяжёлое дыхание лежащего где-то внизу человека. Он смотрит на меня тем же взглядом: осуждающим, тоскливым, вязким, словно просроченное чувство долга, – но моё внимание приковано к другому существу. Оно притаилось за спиной у лежащего, подменило его тень, словно питающийся за счёт хозяина паразит. Оно ждёт чего-то… Быть может, момента, когда несчастный окончательно сломается.

По городу пробегает цифровой шум, пикселизированная рябь, от которой здания деформируются, разваливаются в пыль и восстают вновь. Улицы оживают, заполняя пустоты бетонным месивом. Холм исчезает в сгустившихся тенях многоэтажек, с рёвом вырывающихся из-под снега.

Город тасует карты…

Город переворачивает поле вверх ногами…

Реальность делает пару шагов по острию, неуклюже взмахивает руками и, едва не потеряв равновесие, успокаивается. Нет больше поля, как нет и высотки: на многие километры вокруг простираются неровные ряды зданий. Испуганный воцарившейся тишиной, я пытаюсь предупредить лежащую на снегу фигуру об опасности, силюсь крикнуть какое-нибудь слово, выдавить хотя бы один звук, но изо рта вырывается лишь завывание ветра, моментально растворяющееся в шуршании снега.

Кто-то тащит по насту сани…

Кто-то приближается…

В темноте я путаю их с представителями Homo Sapiens, но вскоре осознаю допущенную ошибку. Лица скрыты противогазными масками, тела укутаны в чёрные одежды, руки сжимают оружие… Они считают себя людьми… В подобных условиях немудрено ошибиться.

На самом деле, они не люди…

На самом деле, они звери…

Я отчётливо вижу это в поблёскивающих стёклах фильтрующих масок, чую в запахе крови, доносящемся от перчаток незнакомцев…

Два чудовища подходят к телу на снегу…

Один из них нагибается. Проверяет пульс, прислушиваясь к бормотанию лихорадки, захватившей обессиленное тело.

Ноль…

Человека укладывают на сани и увозят в глубины города.

В молчании фигуры появляются.

С молчанием они растворяются во тьме.

Вместе с ними растворяюсь и я…

ГЛАВА ШЕСТАЯ. УЦЕЛЕВШИЕ

Чем дольше я охраняю тебя, Город, тем отчётливей проступают борозды шрамов. Длинные, глубокие и витиеватые рубцы расчертили меня с ног до головы, словно дополнительная нервная система, но увидеть их в состоянии лишь мозгоправы. Достаточно посветить фонарями-тестами, и в фиолетовом свете проступает оставленный Городом автограф: уже затянувшийся, но от этого не менее болезненный… Говоря слово «болезненный» я не предполагаю, что он постоянно доставляет дискомфорт. Нет такой вещи, к которой нельзя привыкнуть, так уж устроен человек. Ноющая боль постепенно становится обыденной, а после вовсе исчезает. Остаются воспоминания. Один неосторожный взгляд, слово, случайная ассоциация, и шрамы вновь начинают саднить от ненароком просыпанной на них соли. Той самой соли, пуд которой скормил нам чёртов Катаклизм.

Многие мои друзья погибли здесь. Ещё больше кануло в бездне незнакомцев. Сейчас, когда Катаклизм схлынул, я часто задумываюсь, кому повезло больше. Им, ушедшим из жизни относительно быстро, а иногда даже безболезненно… Или нам, уцелевшим на этой войне, но не сумевшим выжить? Мы столько повидали на той тонкой грани, что отделяет мир людей от царства кошмаров, так яростно молились, так ожесточённо жали на спусковые крючки автоматов, что за всем этим не заметили, как утратили человеческие лица… Каждый из нас уже год, как мёртв, просто почтальон забыл доставить похоронки.

Кто-то уцелел внешне, но выжил внутренне, а кто-то – наоборот, выжил снаружи, но не уцелел внутри. Пустые оболочки, инвалиды, лишившиеся чего-то… некой мелочи, которую, обычно, никто не замечает и не ценит, но от исчезновения этой детали неизменно выступает холодный пот. Я не силён в возвышенной философии и не хочу бросаться громкими словами, но не тот ли это мифический двадцать один грамм?

Мы нервно поглядывали в окна и в полголоса матерились, а журналисты щелкали фотоаппаратами. Автобус продолжал своё неторопливое движение по залитым солнцем улицам. Вокруг ничего не происходило, но выглядело это затишьем перед бурей.

Неожиданно, издав характерный звук, ожила рация на поясе лейтенанта. Отмахнувшись от очередного ретивого репортёра, Протасов снял её с пояса и нажал на кнопку приёма. Слов слышно не было, но, судя по исказившемуся лицу офицера, что-то пошло не так.

– Связь со штабом, быстро! – выкрикнул старший лейтенант радисту.

Все пассажиры, как один, устремили взгляд на Протасова.

– Что там такое?.. – шёпотом спросил Артёмов, но в ответ на него шикнули.

Секунды превратились в минуты, а минуты – в целую бесконечность. Сидящий в голове автобуса радист колдовал над рацией, но, судя по всему, связаться с начальством у него не получалось.

– Да что ты там возишься?! – взорвался командир взвода. – Немедленно соедини меня со штабом!

– Не могу, тарищ старший лейтенант! Связи нет!

– Чёрт! – офицер в сердцах сплюнул и вернул рацию к уху. – Что со связью? Тоже нет?.. Что?.. Как далеко?..

Не прерывая разговор, Протасов растолкал притихшую прессу, подошёл к нам и, наклонившись, посмотрел куда-то в сторону замыкающей машины. Мы повернулись в том же направлении. В этот момент автобус как раз проезжал открытый участок местности, если точнее, какую-то площадь с прилегающим к ней парком. Застройка здесь не такая плотная, так что всем участникам экспедиции стала видна причина беспокойства офицера.

– Твою мать…

Со стороны центра города двигался колоссальных размеров буревой вал. Внешне атмосферное явление было похоже именно на пылевую бурю, однако цвет и географическое положение полностью отрицали её природный характер. Черные клубы мелкой пыли протянулись на весь сектор видимости, и, очевидно, двигались в нашу сторону. Медленно переваливаясь и набегая друг на друга, они проглатывали попадающиеся на пути дома, но эта неспешность, судя по быстро сокращаемой дистанции, была иллюзорной.

В памяти тут же вспыхнули виденные по телевизору репортажи об эвакуации населения, когда улицы затопил чёрный туман, поглощающий всё на своём пути, включая бестолково палящие по нему танки и спешно удирающие автобусы. Особенно запомнились вопли журналиста, оказавшегося настигнутым загадочным проявлением Катаклизма. В дальнейшем и его, и многих других записали в списки пропавших без вести, так как никто и никогда больше не видел оказавшихся в тумане, а из двух танковых взводов уцелела только одна машина.

– Вашу мать, почему только сейчас доложили!.. – старший лейтенант метнулся обратно в головную часть автобуса. – Продолжать попытки связаться со штабом! Увеличить скорость движения!..

Протасов принялся отдавать распоряжения, а журналисты, оставшись без присмотра, повскакивали со своих мест и хлынули к заднему стеклу, то есть к нам. В тесноте салона возникла давка: иностранцы, расталкивая друг друга, пытались сделать кадр получше, а мы, оказавшиеся у них на пути, старались оттеснить огрызающуюся на разных языках толпу. Прикасаться к иностранным гражданам было категорически запрещено, но данная ситуация создавала для военного персонала опасность, а это развязывало руки. Внезапно, один из гражданских, кажется, американец, попытался проскользнуть между Ивановым и сержантом, попутно двинув первого локтем прямо под каску. Это была ошибка: напуганные люди способны на многое, особенно, когда их трясёт крупная дрожь ужаса. Иванову моментально сорвало башню. Подхватив автомат, он двинул наседающего американца стволом в грудь, попутно огрев прикладом подвернувшуюся под руку полячку. Каска отлетела в сторону, из разбитого носа светловолосой девушки ручьём хлынула кровь, несколько капель которой попало прямиком мне на щеку. Словно во сне, я провёл по лицу ладонью и поднёс к глазам пальцы, не понимая толком, моя это кровь или чья-то ещё. Ор гражданских усилился, налитые яростью глаза буравили нас, фотоаппараты щелкали с утроенной силой, стараясь запечатлеть получше осатаневших солдат и сползающую на пол журналистку. Сзади послышался лязг передёрнутого затвора…

– ОТСТАВИТЬ! – взревел Штыков, отталкивая от себя представителя Германии. – ОТСТАВИТЬ!

В гущу событий устремился переводчик, наконец-то пришедший в себя. То на одном, то на другом языке он уговаривал прессу вернуться на свои места, но видимого эффекта это не приносило.

Вид крови и вопли сержанта слегка остудили прессу, так что паника вскоре улеглась бы, но тут дал о себе знать придурочный старший лейтенант, который не придумал ничего лучше, чем пальнуть в потолок из своего пистолета. В бронированный потолок, который, само собой, дал рикошет…

В тесноте автобуса выстрел больше напоминал взрыв гранаты. Запах сгоревшего пороха тут же заполнил салон, пассажиры мигом попадали на пол. Когда они более или менее пришли в себя, то увидели белого, как мел, Протасова, с всё ещё поднятым к потолку громоздким АПСом⁶⁴, и лежащую лицом вниз светловолосую журналистку. Вокруг её головы разлилась лужа крови, а на затылке виднелось маленькое пулевое отверстие.

– Как же это… как же… – бессвязно бормотал офицер, не отрывая взгляда от безжизненного тела.

– Трындец… – выругался раскрасневшийся Иванов, опуская автомат.

Пару секунд в салоне царила гробовая тишина.

Пискнула рация. Дрожащей рукой Протасов поднёс её к уху и, сглотнув, спросил:

– Алло…

Последовавший за этим доклад заставил его перевести взгляд с мёртвой девушки на заднее окно, а там, к слову, тоже было на что посмотреть. Пылевой вал теперь достигал метров сто-сто пятьдесят, и расстояние до него с каждой минутой уменьшалось. Автобус ускорился, а вместе с ним поддали газу и машины сопровождения. Над головами прострекотали вертолёты. Боевые машины плавно, практически синхронно набрали высоту и зависли на месте, прямо напротив пылевого вала, а затем открыли шквальный огонь, расчерчивая воздух дымными шлейфами ракет.

– Нахрена они стреляют? – никому толком не адресуя вопрос, пробормотал один из солдат, чьё имя я не помнил.

Удивительно, но ответил ему полноватый мужчина с аккуратными тонкими усиками. Взволнованно тараторя то ли на японском, то ли на китайском, он изучал бурю через объектив массивной камеры. Оторвавшись от навороченного фотоаппарата, он протянул его переводчику.

– Что там? – облизывая пересохшие губы, спросил Протасов.

– Тут… инфракрасный спектр…

Вертолёты тем временем продолжали стрельбу. Ракеты одна за другой срывались с крыльевых направляющих, носовые орудия раскалялись потоком крупнокалиберных пуль. Вспышки взрывов едва угадывались в жирной туше надвигающегося вала, трассеры тонули в нём, словно насекомые в морской волне. Уханье и взрывы было слышно даже отсюда, из бронированного автобуса, и каждый из нас молился, чтобы они замедлили надвигающийся кошмар.

В определенный момент буря просела под напором вертолетного огня, подалась назад, но обрадоваться этому никто не успел: из пылевой завесы стремительно появился длинный отросток, по форме напоминающий щупальце, и устремился к зависшим машинам. Состоял он всё из того же неодушевленного песка, но вёл себя, как живое существо! Среагировать на появившуюся цель успел лишь один из пилотов. Когда пылевой хлыст смёл две вертушки, третья ушла вниз, на какие-то метры разминаясь с опасностью, а её менее расторопные коллеги, словно по мановению волшебной палочки, растворились в гигантском щупальце. Не «взорвались», не «бесследно исчезли», а именно растворились. Стоило им только оказаться в песчаном отростке, как металл превратился в кружащуюся в беспокойном хороводе пыль, тут же втянувшуюся в буревой поток.

Выживший пилот мастерски развернул машину и, маневрируя, попытался сбежать. От корпуса отлетели яркие вспышки тепловых ловушек, но это не помогло. За первым щупальцем вынырнуло второе и с дьявольской меткостью устремилось к беглецу, в мгновение ока настигнув его. Хвост вертолёта рассыпался в труху, машина начала вращаться, потеряв управление, и скрылась из виду, окончательно оставив нас без воздушного прикрытия.

Старший лейтенант продолжал стоять посреди салона, глядя то на пылевой вал, то на труп журналистки на полу. Рация в его руке без умолку трещала что-то неразборчивое, но он не замечал этого.

– Тарищ лейтенант! Свяжитесь с бульдозером! – проорал водитель, но офицер его не слышал.

Раздался пронзительный клаксон, солдат за рулём невразумительно вопил, словно бульдозерист мог услышать его за рёвом стихии, и, как ни странно, тот понял, что от него требуется. Неповоротливая гусеничная машина сдала к обочине, пропуская вперед более юркий транспорт. Автобус, и без того подпрыгивающий на неровной дороге, начало немилосердно мотать из стороны в сторону. Пассажиры, не догадавшиеся занять свои места, попадали, словно кегли. Старший лейтенант приземлился аккурат на застреленную им девушку, но тут же с безумным криком вскочил. Площадь с парком уже давно остались позади, здания у проезжей части проносились всё быстрее. Судя по всему, водитель выжимал из движка все соки.

– Стоя-я-я-ять! – завопил Протасов не своим голосом. – К бою!

– Ты чего, лейтенант? Нахрена ты стрелять начал? – переводчик хоть и был напуган, но яйца у него оказались покрепче «протасовских». – Ты спятил?

– Молча-а-а-ать! – старлей развернулся к нему, пытаясь нащупать в кобуре пистолет, но тот отлетел куда-то в сторону во время падения.

Не раздумывая более, военный переводчик Козлов подскочил к командиру и хорошо поставленным ударом профессионального боксёра отправил того в нокаут:

– Беру командование на себя! Оружие к бою! Заднее стекло открыть! Убрать тела с прохода!

Мы подскочили с сидений. Мы были рады слышать приказы и повиноваться им, потому что это избавляло нас от необходимости думать самостоятельно. Дрожь тут же утихла, а вместе с ней куда-то пропал и страх. Мы щелкнули затворами и заняли позиции в хвосте автобуса. Артемов ловко забрался в пулемётную башенку, Штыков откинул заднее стекло. Мы вскинули оружие, старательно выискивая цели среди клубов догоняющей нас бури. Лейтенант поднял с пола рацию и отдал несколько приказов другим машинам, после чего встал среди нас.

Бульдозера нигде не было видно, судя по всему, бедняге не хватило прыти, чтобы уйти от катящегося вала. Едущий позади БТР-60 попытался пропустить вперёд КАМАЗ, забитый пехотой, но из-за большого количества припаркованных по обе стороны от дороги машин у него ничего не получилось. Буря всё ближе и ближе подступала к транспорту, практически наступая на пятки. В хвосте колонны раздались выстрелы. Судя по всему, солдаты открыли огонь прямо из кузова. Струхнувший водитель тяжелого грузовика принял решение протаранить мешающие автомобили и втиснуться между нами и бронетранспортером, но не справился с управлением. КАМАЗ неловко подпрыгнул на какой-то обтекаемой иномарке и на полном ходу опрокинулся на бок. Если бы мы могли, то услышали предсмертные крики солдат в кузове, но рёв пылевого вала с лёгкостью проглотил их. Бронетранспортёр развернул башню назад и, не сбрасывая скорости, открыл огонь. Снаряды исчезали в клубящемся мареве, залился лаем спаренный с пушкой пулемёт, принимая огненную эстафету у погибших в КАМАЗе солдат, но не прошло и десяти секунд, как бронетранспортер постигла та же участь. Пылевой вал сожрал его вместе с экипажем.

Следующие на очереди мы…

– Заметили? Пули не растворяются в нём! – крикнул переводчик.

До журналистов всё-таки дошло происходящее. Женская их часть начала истошно орать, мужская, судя по интонациям – ругаться. Желание жить накрыло бедолаг с головой, но отказывающий разум не придумал ничего лучше паники. Если прежде они пытались оказаться поближе к шквалу, то теперь устремились в голову автобуса, стараясь максимально увеличить расстояние. Про злобных русских, спятившего офицера и мёртвую полячку, само собой, все моментально забыли, так же, как и о необходимости фотографировать Город.

Однако нас, замерших с оружием наизготовку, всё это уже не касалось.

– ОГОНЬ!

Артёмов зажал гашетки станкового пулемета, заполняя транспорт оглушительным стаккато и звоном гильз. Пальцы сводило судорогой на спусковых крючках, пули ослепительными звездами уносились во мглу, кто-то орал, кто-то визжал, кто-то ругался, но черная всепоглощающая волна даже и не думала останавливаться под нашим напором. Мы опустошили по магазину и спешно перезарядились. До неминуемой смерти оставалась пара вздохов. Стиснутые зубы болели от напряжения, плач и крики гражданских перешли на какой-то совершенно новый, животный уровень.

Я растворился в безумии Города, расплавился под его обжигающим взглядом. Страх сдавил глотку, лёгкие судорожно пытались вдохнуть немного воздуха, но у них ничего не получалось. Я задыхался. Автомат выскользнул из рук.

«Нет, я не должен здесь умереть! Я не могу здесь умереть! Только не в Городе! Пожалуйста!»

Мечущийся по салону взгляд зацепился за что-то белое, лежащее на полу среди снующих туда-сюда ног. Сфокусироваться никак не удавалось, но я всё же понял, что это такое. На полу, лицом в мою сторону, лежала случайно застреленная Протасовым журналистка. В выражении её лица не было ни капли страха. Потрескавшиеся обветренные губы улыбались, безжизненный взгляд упёрся прямо в меня… Из выходного отверстия на переносице, оставленного пистолетной пулей, сочилась кровь.

Неожиданно до нас долетел пронзительный свист…

– Наши! – выкрикнул Козлов и зашёлся в безумном смехе.

Он оказался прав, внутри вала один за другим раздавались приглушенные взрывы. Ослепительные вспышки пламени расцветали в пылевом месиве и тут же тухли. Артиллерия поливала ужасающее атмосферное явление из всех орудий. Шквал черного песка замедлился, сжался, словно отступая от добычи, оказавшейся ему не по зубам. Вместе с многочисленными взрывами на лицах участников экспедиции вспыхивали радостные улыбки.

До слуха донёсся усиливающийся свист падающих снарядов, но я не слышал его, так же как не слышал свирепого рёва бушующей неподалёку бури. Всё мое внимание было приковано к неуместной улыбке лежащей между сиденьями журналистки…

– Он того и гляди ласты склеит, зря стараешься…

– Тебя забыл спросить, сопляк. Бабу будешь свою учить.

– Думаешь, раз прошляк⁶⁵, то можно всё?

– Да сколько можно собачиться…

– А тебя никто не спрашивал! Дед, отдавай луковицу, я жрать хочу!

– Руки убрал, козёл!..

– Да я тебя за козла!..

– Рядовой Селезнёв! Селезнёв! Бегом к рации!..

Я ползу по стонущему ковру из человеческих тел, пробираясь под перевёрнутыми сиденьями пассажирского салона… Ползу в головную часть автобуса, к рации…

– ОТСТАВИТЬ!.. Инфракрасный спектр, что-то…

Нет, я не могу умереть здесь…

ОГОНЬ!..

Лицо лейтенанта покрылось слоем свежей крови, сочащейся из разбитой брови. Кровь… Кровь повсюду: на осколках бронированного стекла, на камуфляже солдат и объективах фотоаппаратов…

– Скала, Скала, я Турист, как слышите меня, я Турист, приём! Машина в населённом пункте, берёза, триста сорок один, четыреста двадцать два по улитке пять!..

– Тихо, тихо, сынок, – кто-то поглаживал меня по волосам, судя по голосу, женщина. – Успокойся, успокойся, всё хорошо…

Стоило вдохнуть затхлого воздуха, как по горлу наждаком прошёл приступ сухого кашля, а следом за ним заглянула на огонёк пульсирующая головная боль. Я попытался сесть, но невидимые в темноте руки тут же вернули мою голову обратно на колени.

Суставы ныли, словно в стыки между костями насыпали песка, нос намертво заложило.

– Где я?

– Всё хорошо, сынок, всё хорошо… – ответил женский голос. – Теперь всё будет хорошо, мамочка здесь, мамочка больше никому тебя не отдаст…

– Совсем баба д-д-д-двинулась, – послышался неподалёку заикающийся старческий голос. – Что творится-то…

Кое-как вырвавшись из цепких рук незнакомки, я сел на скрипучей кровати:

– Где я? Кто вы такие?

– Тихо, придурок, а то вертухай⁶⁶ услышит! – раздался из темноты мужской голос.

– Ты и так тут наг-г-г-говорил д-д-д-достаточно, послушай у-у-у-умных людей.

Где-то неподалёку раздался протяжный скрип открывающейся двери, послышались приближающиеся шаги.

– Ну, чепушня, накликал, – зло прошипел ещё один, ранее молчавший, совсем ещё молодой голос.

Шаги становились всё ближе, вспыхнул свет керосиновой лампы, озарившей помещение подрагивающим оранжевым светом. Одну из стен комнаты заменяла металлическая решётка, через которую на нас смотрел человек с поднятым над головой фонарём.

– Ну чё, животные? Выспались?.. О-о-о-о! И солдатик проснулся? – голос был глухим из-за надетого на голову противогаза с уходящим в подсумок гофрированным шлангом. – Эй, Стас! Тут солдат очнулся! Вести его?

Где-то неподалёку раздалось недовольное бормотание, из темноты донёсся ответ:

– Бабу веди, Роза Андреевна так сказала.

– Бабу, так бабу… Ты мне поможешь, не?

– Иду, иду, чё разорался…

В свете лампы я, наконец, смог разглядеть помещение, в котором оказался: каменная коробка примерно четыре на четыре метра, единственным интерьером которой являлась металлическая кровать с лежаком из ржавой мелкоячеистой сетки, издававшей при каждом моём движении сильный скрежет. Рядом сидела женщина с деформированным длительным алкоголизмом лицом, возраст которой смог бы определить разве что патологоанатом. По телу пробежала дрожь отвращения: бардовую синтетическую куртку женщины покрывали засохшие пятна чего-то омерзительного, напоминающего рвоту, штаны поблёскивали маслянистыми пятнами, – одежда сидела на неизвестной, как мешок на швабре, и, судя по всему, была снята с чужого плеча. Не обращая внимания на человека в противогазе, собирающегося увести её, пропитая насквозь баба рассматривала раздувшиеся кисти рук.

– Где мой сын?.. – потрескавшиеся губы едва двигались, но, вопреки внешности, голос у женщины был мягким и приятным. – Куда он исчез?..

Вдоль стены на полу сидело ещё трое сокамерников, мигом умолкших при появлении человека в противогазе. Ближе всех к кровати находился короткостриженый молодой парень в кожаной куртке, надетой прямо поверх футболки, рядом с ним – мужчина в армейском бушлате с красной нарукавной повязкой «ГО». Третий – старик в ватнике и рабочей оранжевой жилетке. Морщась, дед поглаживал обрубок правой ноги, прихваченный брючным ремнём.

В свете лампы появился второй охранник, вооружённый массивным помповым дробовиком. Лицо так же скрывал противогаз, через плечо перекинут патронташ с ружейными патронами. Взяв оружие наизготовку, незнакомец кивнул своему товарищу, и тот, отперев дверь, зашёл в камеру:

– Слышь, мразь. На выход!

– Куда делся мой сын?.. – женщина словно не слышала приказа, продолжая рассматривать руки. – Кто забрал моего сына?

– Мать твою, перефигачить бы вас на месте, ублюдков. Возни больше, чем толку, – с этими словами охранник поставил фонарь на пол и, подойдя к алкоголичке, с силой ударил её ногой в живот. Вскрикнув, женщина сложилась пополам и сползла с кровати на пол.

– Оставь её, – хрипло воскликнул старик, за что тут же был награждён пинком по обрубку ноги.

Дед взвыл, из открывшейся раны вновь пошла кровь.

– А ну заткнулись, выродки! Дома надо было тявкать, а здесь у вас права голоса нет! – злобно прогундосил охранник с ружьём. – Тащи эту шваль и пошли уже, я даже сквозь противогаз чую их вонь!

Первый охранник нагнулся, схватил лежащую на полу женщину за волосы и поволок к выходу, но та не собиралась сдаваться без боя.

– Не-е-ет! Сволочи! Где мой сын, куда вы дели моего сына? Твари позорные, отпустите меня-я-я!

Сопротивление длилось ровно до того момента, пока к товарищу не подоспел второй охранник, легонько приложивший алкоголичку прикладом по голове. Дверь с лязгом закрылась, щелкнул запираемый замок. «Вертухаи» исчезли в коридоре, вместе с женщиной унеся и свет.

– Екздец дуре, – подвёл итог произошедшему молодой парень. – Радуйся, что не тебя уволокли, ёлочка зелёная⁶⁷.

– Это ты мне?.. – горло вновь скрутило спазматическим кашлем, от которого перед глазами заплясали разноцветные пятна.

– А кому ещё?

Не в силах больше оставаться в сидячем положении, я опрокинулся на кровать, тут же откликнувшейся мерзким скрежетом. Тело сотрясалось от крупной дрожи, горело, словно его щедро окатили бензином и подожгли. Мне не было никакого дела до этих людей, так же, как и до места, в котором я очутился. Единственного чего хотелось – это закрыть глаза и постараться потерять сознание, а ещё лучше – умереть. Никаких мыслей, лишь тяжёлое изматывающее чувство, что меня пропустили через мясорубку и неудачно собрали назад, перепутав местами половину деталей.

– Слышь, ёлочка, полежал на шконке – дай другим, – молодой голос приблизился и бесцеремонно скинул меня с кровати.

На противодействие не было ни сил, ни желания. Ничего не оставалось, как отползти к стене. Холод каменного пола тут же забрался сквозь пропитанную потом одежду и нежно прошептал на ухо, что в ближайшее время я не пойду на поправку.

Где-то в темноте стонал одноногий старик, решивший на свою голову вступиться за сокамерницу. Мужик с повязкой на рукаве не издавал никаких звуков и даже не двигался, словно его вовсе не было.

– Кто это такие? Где мы?

– Тебе видней, нам-то откуда знать, – ответил парень, прогнавший меня с кровати. – Когда нас привели – ты уже был здесь.

– Давно?

– Тебя как звать-то, ёлочка? – проигнорировав мой вопрос, спросил молодой.

– Иван, – говорить было тяжело.

– Я Карась, одноногого зовут Кеша, а этого в бушлате хрен знает, он не разговаривает почти, тоже спятил, как и баба та, – с лёгкой ленцой в голосе разглагольствовал парень.

Вёл он себя так надменно, словно окружающие люди были должны ему хотя бы за тот факт, что он обратил на них внимание, однако за напускной заносчивостью ощущалось острое желание поговорить с кем-нибудь. Видимо, до моего пробуждения другие жители камеры не отвечали Карасю симпатией.

– Слышь, Иван. А чё за цифры ты во сне бормотал? Чё-то там, четыреста двадцать один или двадцать два, не помню, – стараясь выглядеть не особо заинтересованным, спросил парень. – На координаты похоже.

– Не знаю, о чём ты говоришь.

– Ну, не знаешь, так не знаешь… Только готовься, что вертухаям тоже интересны эти твои циферки. Они и били тебя, и ваткой под носом водили – даже не пёрнул. Нам так и сказали – слушайте и запоминайте всё, что он говорит. Умрёт солдат, умрёте и вы.

– Вода есть?

– Нет, блин, воды. Нихрена нет. Была луковичина и таблетки, но баба с дедом тебе скормили.

События, произошедшие на высотке, вынырнули из болезненного бреда. Эвакуация, должна быть эвакуация… В полночь, Линь дал мне карту и… Я зашарил по карманам в поисках оставленного спецназовцем снаряжения, но ничего не нашёл. Чёрт… Даже зажигалку забрали…

– Вы из эвакуационных автобусов?

– Чего? – удивление в голосе Карася быстро сменилось лающим смехом. – Автобусов? Да ты, ёлочка, тоже двинулся умом. Каких ещё автобусов?

– Которые людей вывозили из города.

– Те, что ещё до первого удара были?

– Да.

– Ёпт, так это когда было! – кровать под парнем отчаянно заскрипела. – Уже дня четыре прошло с тех пор!

– Не знаешь нихрена – п-п-п-помалкивай, сопляк, – подал голос молчавший до этого старик. В темноте послышалась какая-то возня и приглушённые стоны. – Три дня прошло с п-п-п-первого удара. Со второго – о-о-о-один.

Второй удар… Господи боже, Город опять расширился…

– Обстрел был?

– А х-х-х-хрен знает… Если и был, мы его н-н-н-не слышали, – ответил дед.

Я замолчал, погружённый в тяжёлые мысли. Надежды больше не оставалось. Про эвакуацию можно забыть, как, в общем-то, и о дальнейших попытках выбраться из зоны Катаклизма. Каждый раз, стоило мне хоть немного приблизиться к краю Города, как тот увеличивался в размерах, а теперь я лежу чуть живой в тёмной камере, за решёткой, карманы пусты, а окоченевшие ноги едва слушаются. Надежды больше нет.

– Так чё это за цифры, а? – никак не унимался молодой парень. – Там чё, вертушки будут ждать или как?

– Отвали! – взорвался я.

– Слышь, Вася, я ведь тебя по-человечески спрашиваю, чё дерзить начинаешь, а? Хочешь, чтобы я встал и спросил по-другому?

В коридоре вновь послышались шаги.

– Тихо, п-п-п-придурки! – зашипел на нас старик, но было уже поздно.

Опять появился охранник с дробовиком. Тот же или какой-то другой – понять было невозможно, так как незнакомцы были одеты в практически одинаковую тёмную одежду с неизменными противогазами на лицах. Свет керосинового фонаря вновь выхватил из тьмы измождённых узников, больно впился в привыкшие к мраку глаза…

– Ну что, животные? Я смотрю, вы по-человечески не разговариваете, только на зверином своём, да? – человек трижды передёрнул цевьё, подобрал вылетевшие патроны и рассовал их по карманам патронташа, а вместо них зарядил какие-то другие. – Ваше счастье, что я немного знаю звериный…

С этими словами охранник вскинул ружьё и выстрелил куда-то в сторону кровати, на которой лежал Карась. От грохота моментально заложило уши, парень вскрикнул от боли и скатился на пол, вслед за этим по камере начало расползаться серое облачко. Неосторожно вдохнув его, я тут же зашёлся кашлем⁶⁸:

– Газ!

– Ну что, нравится, твари? Нехрен было приезжать в наш город!..

Грохнул новый выстрел, облако отравы стало плотнее. Из глаз безостановочно текли слёзы, словно в них сыпанули изрядную порцию перца. Зажмурившись, я прижал к лицу шапку и кое-как пополз к решётке. Подальше от расползающегося по камере газа…

–…нехрен было привозить с собой заразу! Ладно бы вы людьми были, так хрен там!..

Еще один выстрел, где-то неподалёку захрипел старик. Захрипел так страшно, что по коже побежали мурашки…

–…Долбанные рыбы, отобрали у нас работу, на баб наших пялитесь!..

ГОшника слышно не было, Карась надрывался за пятерых, вопя что-то неразборчиво-оскорбительное. Двигаясь вслепую, я всё же добрался до решётки и прижался к ней лицом с прижатой к ней вязаной шапкой. Тут же получил сапогом в лоб от стоявшего с той стороны охранника. Жаль, что удар был несильным, иначе мучения моментально закончились бы…

– Ходите туда-сюда, нихрена не делаете, как у себя дома!.. Да завали ты уже пасть, тварь! – сорвался на крик охранник и зарядил ружьё ещё одним патроном.