Читать книгу Сметенные ураганом - Татьяна Осипцова - Страница 2

«Теперь о погоде. Сегодня, 1 мая 1988 года, в Ленинграде ожидается ясная солнечная погода, без осадков. Температура воздуха в городе 8–12 градусов тепла, по области воздух местами прогреется до 14 градусов. Ветер юго-западный, западный, один-три метра в секунду. Атмосферное давление 765 миллиметров ртутного столба».

Прислушиваясь к тихому бормотанию радиоточки, Света открыла глаза.

Начало седьмого. С минуты на минуту сын проснется, придется вставать и кормить.

Прошло почти два месяца, а она все никак не могла привыкнуть к мысли, что туго запеленатый сверток в кроватке, периодически требовательно орущий, пачкающий марлевые подгузники, – ее ребенок. То, как рожала, смутно отпечаталось в ее сознании, да и весь прошедший год был словно сон. Порой по утрам казалось, что она в своей квартире, у родителей, в комнате, которую столько лет делила с сестрой… Но, открыв глаза, понимала, что ничего не приснилось, она больше не веселая девушка Света Харитонова, а офицерская вдова Светлана Ганелина. Ее сын Олег никогда не увидит своего отца, умершего от острой кишечной инфекции в каком-то таджикском ауле. А сама она после смерти мужа живет с его родными, тетей Полей и Манюней, искренне убежденными, что общее горе легче переносить вместе.

Света, и правда, горевала, но не по умершему мужу. Она тосковала по свободе, по тем временам, когда бегала на свидания и на танцы, была вольной девушкой, и этот кулек, периодически требующий молока, не висел гирей на ногах. Сколько раз проклинала она тот теплый майский вечер, когда, поддавшись импульсу, из чувства мести и зависти сказала Славке: «Да». Это короткое слово перевернуло всю жизнь.

Мать вообще-то одобряла ее выбор, считала новоиспеченного офицера неплохой партией для выпускницы школы и спрашивала:

– Что ты будешь делать, когда он уедет? – подразумевая, что влюбленная дочь станет тосковать по ушедшему воевать мужу.

Примеряя свадебное платье, Света беззаботно отмахивалась:

– Я не буду думать об этом сейчас. Потом подумаю, когда он уедет.

Свадьбы сыграли в один день, вскоре после выпускных школьных экзаменов. Улицкий-старший устроил так, что в зале Дворца бракосочетаний стояли сразу две пары: Маня с Мишей и Света со Славой. Соглашаясь на двойную свадьбу, Светлана не подозревала, на какую муку себя обрекает. Было невыносимо видеть, как Михаил надевает на тонюсенький Манькин пальчик кольцо, как целует ее… Хотелось оттолкнуть подругу и встать на ее место. Еще больше раздражал Славка в роли жениха. Он по-хозяйски целовал ее, и Света уже не имела права вывернуться, сказать: «Отстань, потом», как говорила еще вчера. С ужасом она думала о предстоящей ночи. А от мысли, что эту ночь с Мишей проведет Манюня, сердце разрывалось.

Света долго не могла вспоминать ту первую ночь без содрогания. До чего же противен был Славка со своими пахнущими водкой губами, невыносимы чужие волосатые руки, шарящие по ее телу, изучающие, давящие, раздвигающие… Он шептал о любви, а она испытывала только омерзение и боль. Сейчас ей казалось, что родить легче, чем еще раз пережить такое. Пытка повторялась по несколько раз каждую ночь, правда, к концу двухнедельного медового месяца Света уже немного привыкла, но все-таки не могла понять, как женщины выдерживают такое в течение всей жизни и почему секс называют удовольствием для двоих. Просто не представляла, как это может доставить удовольствие женщине.

Она не считала себя абсолютно безграмотной в вопросах секса. Еще год назад ею была прочитана брошюрка «Для вас, девушки». И Славка, придурок, буквально на второй день после свадьбы подсунул захватанные руками слепые репринтные странички с «позами» – просветить решил. Света брезгливо посмотрела картинки, даже подписи-объяснения к некоторым прочла, но не верила, что получит удовольствие, если, вывернув ее каким-нибудь изощренным образом, муж будет делать то же, что и в позе номер один. И она его действительно не получала. Поэтому, когда короткий медовый месяц подошел к концу, вздохнула с облегчением. На какое-то время она свободна от утомительных акробатических этюдов под названием «секс».

Миша с Манькой провели эти дни на даче. Увидев их на вокзале, Света была удивлена разительной переменой в подруге: Манюня буквально светилась от любви и счастья, несмотря на слезы, которые смахивала со щек торопливой рукой. Она даже похорошела за две недели. А Света… Скрепя сердце, она натягивала губы в улыбке, старалась болтать непринужденно, а сама исподтишка посматривала на Мишу. Поймать взгляд не удавалось, и лишь в самую последнюю минуту, когда он, наклонившись, целовал ее в щеку на прощанье, Свете почудилась тоска в его глазах. Тоска по ней, по возможному счастью, которое он перечеркнул, женившись на Маньке. След Мишиного поцелуя тут же был стерт Славкиными губами.

«Всю обслюнявил», – едва сдерживала она брезгливую гримасу, махая вслед удаляющемуся вагону, и, пока Манюня бессмысленно бежала за поездом до конца платформы, достала зеркальце, вытерла рот платком и вновь тщательно накрасила губы.

После Славкиного отъезда жизнь ее потекла почти как прежде. Света вернулась в родительский дом и первое время не ощущала себя замужней женщиной, не до того было. Вместе с Маней она поступала в институт культуры, но недобрала баллов и прошла только на вечернее отделение. А потом оказалось, что она беременна. Это неожиданное открытие путало все карты. Не моргнув глазом, Света сделала бы аборт, и анализы уже сдала, но мать обо всем догадалась, подключила Маньку и тетю Полю. Не могла же Светка в глаза им сказать, что ей не нужен ребенок от Славки? Да и сам он не нужен – она не любит его и проклинает тот день, когда согласилась на этот брак. Может, она все-таки и выложила бы им все это, но тут пришла телеграмма о смерти мужа.

Странные чувства испытала Светлана от этого известия. С одной стороны, было жаль Славку. Она знала его давно, они дружили, и пусть он был смешным, навязчивым и глупо-патриотичным, пусть измучил ее сексом за две недели медового месяца, но все-таки он был ей мужем. Однако эта жалость была какой-то отстраненной, ненастоящей. Слава умер далеко, она не видела, как он умирал, для нее он просто уехал и не вернулся. Зато где-то в глубине души тлела радость, что она так удачно развязалась с этим ненужным замужеством.

Потом было ожидание, когда привезут тело на родину, похороны, поминки, слезы Маньки и тети Поли, их причитания о том, что ребеночек, Славина кровиночка, будет всем утешением… Если бы Света избавилась от беременности – это убило бы их. И она изображала скорбь по Славке, которой на самом деле не испытывала. Близкие часто заставали ее в слезах, жалели, утешали, говорили, что боль утраты со временем пройдет… И никто не догадывался, что плачет Света не о муже, а о своей загубленной жизни. Конечно, когда-нибудь, потом, она вновь станет относительно свободной. Но что такое свобода матери-одиночки?

Когда думала о том, сколько времени пройдет, пока ребенок родится, научится ходить, пойдет в детсад, Светке хотелось выть в голос. Она сама сковала себя по рукам и ногам, не видать ей счастливой веселой жизни в ближайшие несколько лет… Сейчас, только похоронив мужа, она не может веселиться, да и не стала бы – ведь не совсем же она бессовестная? А через пару месяцев живот начнет расти, она будет ходить, переваливаясь как утка, и ей станут уступать место в транспорте. А после – кормление, пеленки, распашонки, бессонные ночи… Все это ждет ее впереди, по-другому не бывает. Раньше она с жалостью смотрела на молодых мамаш, выглядевших усталыми, вымотанными, неухоженными. Думая, что и ее ждет такая же участь, Света впадала в отчаяние.

До сорокового дня Маня и тетя Поля каждый день заходили за ней, и они вместе шли на кладбище. Свете эти посещения могилы казались бессмысленными: зачем каждый день поправлять украшающие скромное надгробие цветочки, обливаясь слезами, гладить могильный камень, шептать обещания покойнику, что никогда не забудут и приложат все силы, чтобы его сын вырос настоящим человеком?

– Я надеюсь, у тебя родится сын, – говорила подруге Маня. – Это такое счастье, иметь ребенка от любимого…

«От любимого, может, и счастье, – мысленно отвечала Света, для виду скорбно поджимая губы, – хотя с трудом в это верится. Интересно, как бы ты запела, если б тебя ежедневно тошнило до полудня и даже от одного запаха еды выворачивало? Думаешь, такое счастье понимать, что уже не лезет любимая юбка и пора шить бесформенный балахон, который скроет растущий как на дрожжах живот?»

– Я бы очень хотела забеременеть, – вздохнула Манюня. – Знала бы ты, Светочка, как я завидую тебе! Если с Мишей что-нибудь случится… У меня был бы его ребенок.

Мысль, что Миша там, где убивают, была нестерпима для Светы. А вдруг вместо очередного письма они получат извещение о его гибели? Представив это, она закусила губу, на глаза сами собой навернулись слезы.

– Ой, Светик, я такая бестактная! Как я могла не подумать, что с тобой уже случилось все самое страшное… Бедный Славик – он даже не узнал, что ты…

– Глупостей не говори! – резко оборвала подругу Света.

Манюня умолкла, раскаиваясь, что опять завела такой разговор. Светочке и так нелегко приходится, а ей вредно волноваться. Не стоит больше ей ходить на кладбище, решили они с тетей Полей. И еще надумали уговорить Свету переехать к ним. Славина комната пустует, и трехкомнатная квартира в сталинском доме намного просторней стандартной хрущевки Светиных родителей.

Все взвесив, Светлана согласилась. Действительно, в двух комнатах и вчетвером тесно. Маня и тетя Поля обещали во всем ей помогать, когда родится ребенок. Но самый главный аргумент – переехав в квартиру Ганелиных, она будет ближе к Мише. Конечно, когда он вернется, папаша устроит сыну отдельное жилье, но наверняка они с Манькой не забудут ее престарелую тетку. И Света сможет часто видеть его.

Время сыграло странную шутку с ее памятью. Она ждала Мишу, как ждала бы своего мужа, порой совсем забывая, что он женат на подруге. Света забыла все, что обидело и ранило ее во время их последнего объяснения, помнила только слова: «Тебя нельзя не любить…» Пусть Миша женат на Маньке. Ну и что? Многие ведь разводятся? Она совершила ошибку, выйдя за Славку, и он тоже поймет, что его женитьба – ошибка. Она заставит его это понять. Миша говорил, они слишком разные. Света станет такой же, как он. Серьезной, начитанной, постарается полюбить стихи, которые он так любит. Она даже согласна ходить с ним в филармонию! Она будет опорой для него, такой, какой Манька никогда не сможет стать. Куда ей, тихоне очкастой! Света может родить Мише сына. Подруга мечтает об этом – только вот получится ли? Хилая болезненная Манюня, даже если забеременеет, вряд ли сумеет выносить и родить здорового ребенка. А Светка родила такого крепыша – все им восторгаются! И сейчас, когда токсикоз, последние тяжелые недели, да и сами роды остались позади и слегка подзабылись, она готова родить еще раз, но уже от любимого. Может, права Манюня, и это совсем другое?

Опять молоко в одной груди кончилось, а сын еще не наелся. Прикладывая его ко второй, Света тихо бесилась.

Это не кормление, а мученье! Она чувствует себя ходячей молочной фермой, которая к тому же не выполняет план. И мама, и тетя Поля, и Манюня в один голос уговаривают ее потерпеть, не переходить на смеси, твердят, что грудное молоко ничто не заменит. Сами бы попробовали так помучиться! За полчаса до кормежки лифчик мокрый, грудь ноет, а ребенка приложишь, он мгновенно все высосет – еще подавай! Света решила, что подождет, когда сыну исполнится два месяца, и перетянет грудь, станет кормить его кашами и смесями. То есть тогда-то уж точно кормить его будут Манька или тетя Поля, которые по Олежке с ума сходят, дай только в руках подержать. Вот и пусть развлекаются, а она наконец-то отдохнет.

Нельзя сказать, что Света сильно уставала от ухода за младенцем – за два месяца не выстирала ни одной пеленки – но все равно, из-за кормления чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Больше чем на три часа из дому не отлучиться, менять подмоченные или испачканные пеленки, да еще по ночам вскакивать…

Она глядела на слипающиеся от сытости глазки сына и пыталась представить, каким он вырастет. По всем признакам это будет вылитый Ганелин. Волосики темные. Говорят, они еще могут посветлеть, но уж точно – настоящим блондином Олег не станет. Глаза серые, нос картошечкой, головка с длинным темечком – ничего материнского, все от отца! Света прислушивалась к себе, искала в душе какие-то особые, материнские, теплые чувства, которые ей вроде бы полагалось испытывать, но вынуждена была признать, что ничего такого не чувствует. Порой ей даже не верилось: неужели это она его родила? Она знала, что должна любить сына, кормить, заботиться, но знание это было внешним, из головы, а не идущим от сердца.

В комнату заглянула тетя Поля, ранняя пташка.

– Наелся?

– Угу, – кивнула Света, укладывая сына в кроватку.

– Иди сама поешь. Тебе надо хорошо питаться.

Светка уселась за кухонный стол и придвинула к себе тарелку пшенной каши.

– Я налила в чай сгущенки.

– Опять? Тетя Поля, вы же знаете, я не могу пить эту гадость!

– Надо, Светочка. Между прочим, англичане пьют чай с молоком или со сливками.

– И мужчины? Они что, все кормящие?

– Нет, но это значительно полезней, чем просто черный чай. Спасибо Павлу Петровичу, прислал целый ящик сгущенки. – Полина Григорьевна вздохнула: – Не представляю, что бы мы без него делали? В магазинах прилавки почти пустые. Я уже забыла, когда сыр в нашем гастрономе видела… А конфеты? Бог ты мой, ну разве можно было ожидать, что леденцы станут дефицитом? Даже сразу после войны – сахар продавался по карточкам, но леденцы были.

– Неужели тогда самогона не варили?

– Не знаю. Но водка в продаже точно была.

– Вот именно. При всех властях была, а при Горбачеве не стало.

– Сама по себе антиалкогольная кампания – шаг правильный, только народ у нас уж больно привык пить, варит самогонку из конфет, и поэтому случился вот такой перекос в снабжении.

– Вечно у нас перекосы, – пробормотала Светка, хлебая противную сладкую бурду. – То в одну сторону, то в другую. Вечно чего-нибудь не хватает. Прямо по Райкину: пусть все будет, но чего-нибудь не хватает! Один маленький «диф-сит». Чтобы «туаровед» уважаемый человек был… Теть Поль, а может, они сами все это и устраивают?

– Кто?

– Товароведы. Ну, прячут продукты, чтоб к ним на поклон ходили, для связей разных: ты мне – я тебе. Как в фильме «Блондинка за углом».

– Светочка, нельзя же понимать все так буквально! Этот фильм – иносказание. О том, что духовное важнее материального, и это поняла даже такая ограниченная особа – блондинка, которую Догилева играла.

Опять тетя Поля завела свою любимую песню про духовность. Хорошая она тетка, но слишком уж интеллигентная, не от мира сего. А вот Светка сейчас не отказалась бы от чего-нибудь материального. Например, от новых сапог, или зимнего пальто, или от курточки кожаной с мехом, какую она прошлой осенью на одной девушке видела. Не куртка, а мечта! Света почти год не покупала ничего из одежды. Сразу после смерти мужа неудобно было по очередям за дефицитом ломиться, потом беременность – какие наряды? А сейчас и купила бы, да магазины совсем опустели. Даже ситца, и того нет, а выкинут – так давка за ним.

Впрочем, хоть она и не покупала ничего, есть одна обновка. Яна Витальевна привезла из Польши Маньке в подарок платье. Поляки молодцы, делают модные шмотки. Только, видно, забыла Манькина свекровь, какая маленькая и хилая у нее невестушка. Платье оказалось безнадежно велико. Расстроенная Яна Витальевна бормотала, что если вот тут ушить и тут, да подкоротить… Манюня кивала вежливо и благодарила за подарок, а когда свекровь ушла, дала примерить платье Свете и, увидев, что на ней оно сидит как влитое, тут же предложила: «Носи, нечего вещь портить, тем более покрой сложный, нормально не ушить».

«Да, хорошая у Маньки свекровь, богатая и не жадная. А могла бы быть моей, – вздохнула Света. – Но, может, еще и будет?»

Сегодня, в честь праздника, она наденет это платье на обед. Тетя Поля салатов наготовила, и бутылка шампанского припасена. Хорошо бы кто-нибудь в гости пришел… Улицкие – вряд ли. Павел Петрович сегодня на трибуне. Своих Светка не приглашала. Если б только мама с Сонькой – тогда да. Но ведь праздник, значит, и папочка за ними увяжется, выпить на халяву. Ему известно, что у тети Поли всегда графинчик в серванте полон. Не коньяком, так водкой. Такая семейная традиция: пить не пьем, но спиртное для гостей держим. А отец в последнее время, как водка из продажи пропала, вдруг стал по ней тосковать. Раньше много не пил, только по праздникам или выходным, и то не каждый раз. А сейчас чуть не ежедневно находит где и с кем выпить. Мама даже опасается, что отравится он самогонкой. К тому же отец стал быстро хмелеть. Вначале, как водится – вселенская любовь, добродушная болтовня и объятия, и вдруг, будто выключатель щелкнул, раз – и в бешенство впадает. Однажды так разбушевался – маме пришлось милицию вызывать. Поэтому папочку за праздничным столом Света видеть не хотела.

Кто еще может прийти? Тети Полины приятельницы? Галина Адамовна – любящая почитать морали заслуженная учительница, биологичка, такая же старая дева, как Полина Григорьевна, и Вера Евгеньевна – тетина коллега по работе в техническом архиве НИИ, строгая вдова, хранящая верность умершему мужу уже лет двадцать. Старухи будут охать над Олежкой, жалеть его маму, сокрушаться о безвременно ушедшем Славке… Веселая компания.

Может, к Манюне кто-нибудь заглянет? Однокурсники? Скорее, однокурсницы. Парней в институте можно по пальцам пересчитать. А Свете так хотелось увидеть хоть одно молодое мужское лицо. Не пофлиртовать – какой флирт в присутствии Маньки и ее тетки! Просто поймать заинтересованный мужской взгляд, почувствовать, что она все еще хороша и привлекательна.

Света встала напротив зеркала и приложила к плечам вешалку с темно-красным платьем из шелковистого бархата. Материал переливался на свету, и золотые нити, которыми он прошит, посверкивали. Света довольно улыбнулась своему отражению и подумала, что стоит попросить у тети Поли ее гранатовую золотую брошь и приколоть слева у ворота. Спускающийся фалдами ворот сам по себе интересен, но какое-нибудь украшение так сюда и просится…

Но кто увидит эту красоту, кроме старых перечниц, которые обычно приходят на праздники в дом Ганелиных?

– Манечка, Светочка, к нам сегодня заедет Юра! – сообщила тетя Поля девушкам, когда они вернулись с коляской с прогулки.

– Здорово! – обрадовалась Маня.

– Какой Юра? – не поняла Света.

– Юра Шереметьев, ты должна его помнить, он был на даче у Павла Петровича в тот день…

Света замерла на месте. Еще бы она не помнила! Мерзкий, наглый тип! И он сегодня будет здесь. Хоть из дому беги…

– Да, помню. Он нам целую лекцию прочел… Мань, чего стоишь, доставай ребенка, не слышишь, хныкает? Проголодался.

Света ловко перепеленала сына и уселась кормить, гадая, хватит ли времени привести себя в порядок до прихода этого пижона. Хочешь не хочешь, а не выйти к праздничному столу нельзя.

Интересно, целый год о нем не было слышно, даже на Славкины похороны не пришел – тоже мне, родственник. И вот на тебе, нарисовался! Подарок к праздничку… А впрочем, может, и ничего? Хоть одна мужская физиономия будет за столом. И, в конце концов, на нем тоже можно проверить, не потеряла ли она привлекательность после родов. Помнится, Шереметьев спрашивал у нее телефончик?

Уложив заснувшего ребенка, Света сходила к тете Поле за брошкой и надела платье. К счастью, она не раздалась в ширину, как многие женщины после родов. Ни растяжек, ни складок, живот через месяц стал гладкий и упругий, почти как до беременности. Грудь кажется непропорционально большой, но когда кончит кормить, это пройдет.

Полюбовавшись на себя в полный рост, она вынула из тумбочки косметичку. В последний раз она брала ее в руки в середине августа, еще до известия о Славкиной смерти. Всматриваясь в зеркало, Света отметила, что ежедневные прогулки с сыном принесли пользу, раннее весеннее солнце успело тронуть легким загаром щеки. Они немного похудели, но когда улыбаешься, ямочки все так же играют. Малиновый блеск для губ очень подходит к цвету платья. Ресницы надо накрасить погуще. Платье нарядное, и макияж должен быть ярким. Манька и тетя Поля удивятся – ну и пусть! Имеет она право один раз в год накраситься?

Звонок в дверь раздался, когда Света вставляла последнюю шпильку в прическу. Теткины подруги или он?

Тетушка позвала из коридора:

– Света, у нас гости!

Она вышла и плотно прикрыла за собой дверь. Увидев ее, Шереметьев изобразил легкое удивление.

– Здравствуйте, Светлана.

– Здравствуйте, – кивнула она.

– Светочка, займи, пожалуйста, гостя. Маня побежала в булочную, хлеб как всегда забыли, а у меня в плите пирог…

– Конечно, тетя Поля.

– Не беспокойтесь, мы не будем скучать, – заверил Юрий.

Круглый стол в гостиной был уже накрыт. Они устроились в разных концах дивана, и Шереметьев, сидя вполоборота, с откровенной улыбкой разглядывал Свету.

– Так значит, вы все-таки вышли замуж за Вячеслава? – начал он.

Она не сочла нужным отвечать, лишь посмотрела на перевязанный черной ленточкой портрет на серванте. Юрий проследил за ее взглядом, удивленно вскинул брови, затем хмыкнул:

– И уже вдова. Какая жалость!

Метнув на него гневный взгляд, Света прошипела:

– Могли бы хоть из приличия выразить соболезнование.

– Выражаю, – небрежно кивнул он. – А что, есть чему соболезновать? Конечно, тетушка и Маня понесли невосполнимую утрату, но вы-то тут при чем?

– Вячеслав был моим мужем.

– Еще скажите, что без памяти любили его и будете скорбеть до самой смерти.

– Да! – раздраженно отрезала она.

– Рассказывайте сказки кому-нибудь другому… С памятной мне встречи у фонтана до того момента, как вы надумали стать женой Славика, прошло не более трех часов. Я мог бы посчитать, что это была любовь с первого взгляда, но это ведь не так?

– Что вы понимаете в любви…

– Я?.. – Он округлил глаза и проговорил с напускным сожалением: – Наверное, действительно – ничего. Я не пел песен про солнышко, не катал девушек на лодке, не носил их на руках… Нет, вру – носил. До постели.

– Пошляк! – презрительно бросила Света.

Юрий нагло улыбался, сверкая ослепительно-белыми зубами.

– Может, поговорим нормально?

– А с вами можно так разговаривать?

– Можно, я очень интересный собеседник. Так значит, вы поселились вместе с родственниками своего мужа. Как я понимаю, Маня тоже вышла замуж и ее супруг сейчас воюет в Афганистане?

– Да, – ответила она и вздохнула едва заметно.

– И вы решили оказаться рядом к тому моменту, когда он вернется. Надеюсь, что вернется…

Она промолчала, а Шереметьев продолжал:

– Вы рассчитываете отбить его у подружки? Зря. Ничего не выйдет. Я знаю таких людей, как Улицкий. Они, если женятся, то на всю жизнь. К тому же они с Маней кажутся мне очень гармоничной парой. Он ведь вам и в самом деле не подходит.

– А кто же мне подойдет? – с легким кокетством улыбнулась Света, взглянув на него из-под ресниц и ожидая услышать что-то вроде признания.

– Думаете, я предложу в качестве кандидата себя?

Она метнула на него удивленный взгляд, а он рассмеялся:

– Милая Светочка, я ведь не зеленый мальчишка и давно изучил все женские уловки. Можно даже сказать, что я легко читаю по лицу любой женщины.

– И что же такое вы прочли на моем лице?

Он несколько секунд молчал, не отрывая от нее глаз, а затем спросил:

– Как давно вы овдовели?

– Девять месяцев назад.

– Короткое было счастье. Утешьтесь – все-таки вы вдова героя.

– Вячеслав умер в дороге, не добравшись до Афганистана.

– Отчего?

– Что-то там с желудком. Инфекция.

– Итак, вы вдова и вынуждены скорбеть по мужу – так принято. А вы молоды, и вам хочется веселиться. Хочется на танцы, на концерт, в ресторан – да куда угодно… Мой вам совет, Светочка – вернитесь в родительский дом, там вы сможете вести прежний образ жизни. Отпадет необходимость разыгрывать из себя безутешную вдову.

Света хотела ответить ему какой-нибудь резкостью, но тут хлопнула входная дверь, в комнату заглянула Маня. Юрий поднялся ей навстречу.

– Машенька, я только что узнал… Понимаю, что любые соболезнования кажутся пустыми словами, когда такое горе. Прости, я был очень занят в этот год, часто уезжал, поэтому…

– Юра, не стоит извиняться… – прервала его Маня.

– Твой муж все еще там?

– Да. Мы надеемся, что летом ему дадут отпуск.

В соседней комнате заплакал Олежка.

– У тебя ребенок?

– Нет, это сын Светочки и Славика.

– Позволите на него взглянуть? – обернулся он к Светлане.

– Пойдемте.

В комнате она сунула сыну пустышку, малыш зачмокал и умолк.

– Вылитый отец, – сделал заключение Шереметьев, заглядывая в кроватку.

– А на кого ему еще быть похожим? – ляпнула Светка.

Он рассмеялся и вернулся в гостиную.

Когда тетя Поля внесла пирог, Юрий выдал целую тираду с соболезнованиями и извинениями. Он выглядел таким искренним, что Света невольно восхитилась. Вот артист!

Это мнение укрепилось во время праздничного обеда, на который пожаловали обе подруги Полины Григорьевны. Шереметьев произнес прочувствованный тост за всех воинов-интернационалистов, живых и, увы, погибших – и все, кроме Светланы, прослезились. Он внимательно слушал жалобы пожилых женщин на трудную жизнь и дефицит, подробно расспрашивал Маню об институте.

– Света, а как у вас с учебой? – поинтересовался он.

– Я взяла академку.

– Но, конечно, продолжите в следующем году?

– Обязательно, – заверила она и перевела тему: – А вы чем занимаетесь? Вы, кажется, заведовали рестораном?

– И продолжаю заведовать. Теперь это кооперативный ресторан. Думаю, если и дальше так пойдет, он станет моим собственным.

– Целый ресторан? – охнула тетя Поля.

– Как это – собственный ресторан? – удивились Галина Адамовна и Вера Евгеньевна.

– Обыкновенно. Во всем мире рестораны частные. Или принадлежат большим компаниям. Как «Макдональдс», – объяснил Юрий, – слышали о таком?

Женщины отрицательно покачали головами.

– Это всемирная сеть ресторанов быстрого питания. Американское изобретение. По-нашему – закусочная. Фокус в том, что в какой бы точке мира вы ни зашли в «Макдональдс), вас ждет одинаковое меню и блюда совершенно одинакового вкуса: гамбургеры, чизбургеры, стандартные кусочки куры с картошкой фри, пирожки. Все производится централизованно на пищевых заводах, в ресторане еду только греют по необходимости. Число этих ресторанов в мире превышает десять тысяч, и везде обслуживающий персонал носит красные шапочки с желтой буквой «М». Кстати, скоро в Москве откроется первый «Макдональдс), недавно подписано соглашение.

– А у нас, в Питере?

Юра пожал плечами.

– Думаю, и у нас будет.

– А вы были в таком ресторане? – полюбопытствовала Света.

Он кивнул с улыбкой.

– Был. И мне не понравилось. Знаете, Светочка, это и правда забегаловка. Цивилизованная, но забегаловка. Я предпочитаю нормальные рестораны, где на кухне творит настоящий повар и блюдо готовят по моему заказу, а не пихают в микроволновую печь замороженный полуфабрикат.

«Рестораны!» – мысленно вздохнула Света. Она была в ресторане два раза в жизни. На свадьбе двоюродной сестры и на своей собственной.

– Так вы бывали за границей?

– Да, теперь я там часто бываю. Я открыл совместное предприятие, кстати, благодаря протекции твоего свекра, Машенька.

– И чем же занимаются такие предприятия?

– Лично я занимаюсь продуктами.

– Похоже, из нашей страны вы их вывозите за рубеж, – высказалась ядовито Света.

– Напротив, ввожу, – ничуть не смутился он.

– Незаметно.

– Пока объемы небольшие. К тому же это деликатесы, их можно отведать в кооперативных ресторанах.

– Хотела бы я знать, у кого есть на них деньги…

– Они не пустуют, поверьте.

– Ничто не ново под луной! – изрекла Вера Евгеньевна. – Я помню, после войны открылось несколько коммерческих ресторанов. Там было все, и без карточек, но только очень уж дорого.

– Ты еще НЭП вспомни, – покачала головой Галина Адамовна.

– НЭП я, конечно, не помню. Но по телевизору говорят, что открытие кооперативов – это возрождение НЭПа, и теперь НЭП считается вроде как прогрессивным. И еще говорят: если бы Ленин не умер, эту политику не прикрыли бы.

– Вы абсолютно правы, Вера Евгеньевна. Жаль, Владимир Ильич прожил так недолго. Еще говорят, что в последние годы наш вождь сильно болел, был практически парализован. И как у него хватало сил писать свои статьи, управлять такой большой страной из Горок!

Свете показалось, что одна она заметила иронию в словах Шереметьева.

– Да, а Сталин, придя к власти, совершенно искривил ленинскую линию! – горячо заявила старая биологичка.

– Полностью с вами согласен, – с серьезной миной кивнул Юрий. – Ленинская линия была значительно прямее.

Заметив изумленно распахнутые глаза Мани, он, наконец, унялся.

– Простите, милые дамы, мне позволено будет выйти на лестницу покурить?

– Кури на кухне, Юрочка, – разрешила тетя Поля.

Спустя пару минут, собрав грязные тарелки, Света направилась вслед за ним. Присев на подоконник, Шереметьев курил под открытой форточкой.

– Зачем вы паясничали? – поинтересовалась она, ставя стопку тарелок в раковину.

– Не мог сдержаться. Они такие смешные со своей искренней верой в светлый ленинский путь, которым могла бы идти страна, да вот Сталин помешал!

– А вы в это не верите?

– Я верю в то, что человек сам кузнец своего счастья. И если каждый по отдельности добьется благосостояния – государство станет богатым и сильным.

– Так вы верите только в деньги? – презрительно скривилась Света.

– Не я это выдумал. Миром правит золотой телец.

– Неправда! Наша страна семьдесят лет жила другими идеалами!

– Чушь вы говорите. Идеалы были в документах съездов и пленумов, на страницах газет. А в жизни… Каждый хочет быть сытым и одетым, и не просто одетым, а одетым красиво и модно. Каждый мечтает иметь квартиру, машину и дачу. А заимев все это, мечтает о более просторной квартире, о новой машине. Не о садовом домике на шести сотках, а о просторном коттедже где-нибудь в районе Сестрорецка. Каждый мечтает разбогатеть. И всегда мечтал. Во все времена.

– Вы… – Свету возмутили эти слова, ей захотелось сказать что-нибудь обидное, но она не нашла ничего лучше, как брякнуть: – Вы – кооперативщик!

Шереметьев расхохотался:

– Вы констатируете факт или пытаетесь оскорбить меня? Так я не оскорбился.

– В нашей стране всегда все были равны. А такие как вы… Вы обворовываете народ!

– Пока еще ничего не украл, но… очень хочется. И о каком равенстве вы говорите, девочка? Может, ваша семья живет так же, как семья второго секретаря обкома товарища Улицкого? Я привожу вам в пример его, но, поверьте, есть люди и побогаче.

Света уже открыла рот, чтобы возразить, но задумалась. Действительно, равенство если и было когда-то, то давно прошло. А может, и не было его никогда? Бабушка говорила, в Смольном в блокаду чуть ли не зефир лопали…

– Так что, дорогая моя юная защитница коммунистических идеалов, равенства не было, нет и никогда не будет! Все это утопия. А вообще-то вы меня удивили. Не думал, что в такой хорошенькой головке найдется место для идеологической чепухи. Лучше бы вы думали о нарядах и кавалерах.

– Какие кавалеры? – раздраженно отмахнулась она.

– Что, трудно приходится? – вдруг спросил Юрий участливо.

Света удивленно взглянула. Синие глаза смотрели на нее серьезно и доброжелательно.

– О чем вы?

– Трудно одной с ребенком?

– Я не одна, но… – Она вздохнула. – Конечно, нелегко.

– Ничего, вы сильная и энергичная, обязательно справитесь. Это пока ребенок маленький тяжело, потом станет полегче.

Она улыбнулась, снова слегка кокетничая:

– Оказывается, вы умеете нормально разговаривать. Почему вы постоянно паясничаете? Что это за манера у вас, будто граф какой на сцене?

Он рассмеялся:

– Фамилия обязывает. Пытаюсь соответствовать.

– А вы что, и правда, из графьев?

Юрий отрицательно покачал головой.

– Нет. Моя фамилия пишется с мягким знаком, а к вашему сведению, тот Шереметев, что раньше Петра с императрицей переспал, писался без такового.

– Вечно вы пошлости какие-то говорите…

– Это исторический факт. Роман Алексея Толстого в школе проходят, вы что, не читали?

Света и в самом деле не читала эту книгу. Ей она показалось скучной – стрельцы, бунты… Действующих лиц слишком много. Но фильм она смотрела и сейчас вспомнила мерзкую рожу графа, треплющего по плечу будущую императрицу.

– Не очень симпатичный был у вас предок, – высказалась она.

– Повторяю – не предок. Я вам объясню про этот мягкий знак, наверняка вы не знаете… Крепостные крестьяне не имели фамилий, то есть родового имени. Писалось: Ефим, Петров сын, крепостной графа Шереметева. А после 1861 года бывшим крепостным потребовались фамилии. Кто-то стал писаться по прозвищу, кто-то по имени отца, а некоторые – по фамилии прежнего барина. Но чтобы не путать черный люд с господами, фамилию немного видоизменяли. В данном случае – Шереметьев, то есть принадлежавший Шереметеву.

– Так вы из крепостных… – насмешливо протянула Света.

– Тешу себя надеждой, что во мне течет несколько капель голубой крови. Господа ведь частенько улучшали крестьянскую породу…

Она отметила про себя, что это похоже на правду – уж очень гордая у него осанка и породистое лицо.

– …А может, какой-нибудь писарь сделал ошибку в документах, году этак в восемнадцатом, по просьбе трудящегося дворянина. Я генеалогическими изысканиями не занимался. Знаю только, что деревенской родни у меня нет. О, чайник уже вскипел! Помочь вам нести чашки?