Читать книгу Умереть дважды, или Чешский дневник - Татьяна Первушина - Страница 3

– Надеюсь, твоя мама напекла нам в дорогу пирожков? – грозно спросила я Маргошу, когда мы, тяжело дыша, уже сидели в вагоне.

– Обижаешь, подруга, – ответила Маргоша. – Она весь день простояла у плиты. Вот здесь, например, только еда.

Я обратила взор в направлении увесистой сине-белой сумки, на которую показывала пухлым пальчиком Маргоша, и присвистнула от изумления. Когда я увидела этот баул еще на вокзале, то была уверена, что запасливая подруга решила взять с собой теплую одежду – на случай непредвиденных заморозков. В первую свою поездку в Чехию я тоже тащила много ненужного барахла, в том числе и шубу, от которой потом не знала, как избавиться. В Чехии почти все время тепло, в марте уже цветут вишни и яблони, и однажды мы даже встречали Новый год в туфлях, а наши «русские» детишки гоняли по зеленой траве, взрывая петарды вокруг дома.

Но в Маргаритиной увесистой сумке действительно оказалась только провизия. Ее мама была шеф-поваром в одном из известных столичных ресторанов и к делу отнеслась серьезно.

– Ну, ладно, много не мало, – разумно оценила обстановку я, – все-таки две ночи и целый день трястись в поезде – пожалуй, к Праге все и осилим.

Никто из моих знакомых до сих пор не может понять мою странную прихоть: трястись почти двое суток в пыльном и душном поезде. Все они лишь посмеиваются надо мной. Им-то легко – они не боятся самолетов. А я, признаться, считаю, что нет ничего страшнее самолета. Только не надо думать, что я ни разу не летала. Летала. Еще как! В детстве моя мама часто возила меня на отдых в писательский дом отдыха в Гаграх. Хоть я и была тогда, кажется, первоклашкой, и то помню, как однажды наш самолет чинили прямо в воздухе, почти как в фильме «Экипаж».

С тех пор у меня было еще две-три запоминающиеся поездки на наших отечественных самолетах, после которых я и приняла торжественное решение: никогда и ни за какие блага мира не садиться в железное корыто, называемое самолетом, и одному Богу известно, как поднимающееся в воздух.

Первый каверзный случай произошел, когда я на «Ту-134» подлетала к Симферополю. Стюардесса бодрым голоском сообщила нам, что самолет готовится совершить посадку в аэропорту; в Симферополе жара стоит около тридцати градусов, а за бортом температура не превышает минус двадцати. Внезапно из-под потолка на удивленных пассажиров стал клубами валить какой-то белый пар. Я заметалась в кресле. Лица пассажиров словно окаменели, а мужчина на соседнем кресле читал газету «задом-наперед», то есть в перевернутом состоянии, и не реагировал на мои вопросы. Тогда я тихонечко стала подвывать от ужаса и махать руками, призывая бортпроводницу подойти ко мне.

Невозмутимая стюардесса на мой вопрос, что происходит с самолетом, не моргнув глазом, словно в «Шести кадрах», ответила загадочной фразой: «Ничего страшного. Это конденсат. Пристегните ремни. Скоро будем садиться». Насколько я знаю, самолет должен быть герметичен, и любой «конденсат» в салоне исключен. Стоит ли говорить, что из Симферополя в Москву я возвращалась на поезде…

Во второй раз меня понесла нелегкая в трехдневное путешествие в столицу Армении, Ереван. Была такая «фенечка» в советские времена: сотрудники какого-нибудь предприятия расслаблялись «по профсоюзной линии» в короткой турпоездке по просторам СССР. В основном путешествие совершалось в выходные дни, чтобы не сильно ослаблять трудовую деятельность.

Стоила такая поездка совсем не дорого, и все были довольны, в том числе и родственники «туристов», которым привозились каждый раз остродефицитные сувениры…

Прекрасно помню, как мы сначала летели над ночным Тбилиси: огоньки городской иллюминации в виде крестов и других геометрических фигур выглядели очень красиво. Мы летели на аэробусе «Ил-62», поэтому ощущений болтанки не было. Мощное железное корыто как будто повисло в воздухе, и я расслабилась и даже иногда поглядывала в иллюминатор. Поэтому страшно удивилась, когда огоньки на земле вдруг исчезли, и внизу опять образовалась темнота. Вдруг где-то под моими ногами раздалось «Бух-бух-бу-бу-бух!»

– Мама! – заорала, что есть мочи, я.

– Дурочка! – услышала я рядом женскую речь с сильным акцентом, – чего ты орешь?! – Это он шасси выкинул!

От ужаса не поняв, кто такой «он» и зачем, а главное, куда он выкинул какие-то «шасси», я обмякла и провалилась в полуобморочное состояние, из которого была выведена коллегами по работе, которым достались места не в середине аэробуса, а в хвосте:

– Яна! Просыпайся! Мы уже выходим.

Ну и в третий раз, когда мне было что-то уже около тридцати, я летала на малюсеньком частном самолетике, кажется, «Як-40». Наш шеф повез отдохнуть на три дня весь немногочисленный трудовой коллектив на Цимлянское водохранилище. И чтобы никто не нервничал, так как некоторые сотрудники, подобно мне, побаивались летать, попросил загрузить в хвост самолета ящики с горячительными напитками.

Поездка мне очень понравилась. Виски расслабили всех, коллективу разрешено было курить в самолете. Откуда ни возьмись, появился аккордеон, начались танцы, песнопения. На «болтанку» никто не обращал внимания. Обстановка была самая что ни на есть домашняя.

На следующий день я узнала, что самолет на дозаправку в Волгограде посадила наша кассирша Татьяна, которая до этого вообще никогда не летала, разве что во сне. Просто командир корабля объяснил ей, как управлять самолетом при помощи автопилота, и непьющая Танька с честью справилась с поставленной задачей. Слава богу, она оказалась понятливым «пилотом», с устойчивой психикой, а иначе бы… Но тогда я думала, что всему виной спиртное, и мне просто кажется, что в салоне с нами лихо распевает песни весь экипаж…

Вот почему я не летаю на самолетах. А теперь, как сообщают в «Новостях», их детали еще и износились безмерно, и даже иногда заменяются на контрафактные. Поэтому я и предпочитаю «летадлу»[2] «рыхлику»[3] и не собираюсь менять свое предпочтение никогда и ни за какие коврижки!

…Оставалось всего несколько минут до отправления поезда «Москва-Прага». В вагон изредка проникал голос девочки-подростка, которым вещал громкоговоритель на вокзале. Разобрать ничего нельзя было, лишь изредка вполне четко произносились слова: «поезд номер…», «в случае обнаружения…», «отправится с… пути», «к дежурному милиционеру…». Посмотрев на часы, Димка посуровел и начал давать «ц.у.»:

– На ночь обязательно запирайте дверь, купе вдвоем не покидайте – вещи сохраннее будут. Документы держите при себе. Как приедете, сразу отзвонись мне. Ясно?

– Ясно, ясно, – закивала и, в свою очередь, стала учить Димку, как вести домашнее хозяйство:

– Цветы раз в три дня поливай, мусор выноси почаще, – тарахтела я, – питайся нормально, не кусочничай. И звони мне иногда по вечерам.

Наконец, мы расцеловались, и Димка еле успел спрыгнуть на перрон: красно-синие вагоны поезда были сделаны не в России, а, кажется, в Италии, и поэтому двери у него закрывались автоматически, почти, как в наших пригородных электропоездах, с той только разницей, что «отжать» их, как делают некоторые наши опоздавшие не электричку мужики, было нельзя.

Когда мы, распихав сумки по отсекам купе, переоделись в спортивные костюмы и шлепанцы и, уютно устроившись на полках, начали поглощать пирожки под грохот колес, я стала вспоминать свою первую поездку в Прагу.

Тогда я провела незабываемые и, казалось, нескончаемые часы, трясясь в «скором» поезде, направляющемся в столицу Чехии. Днем я еще развлекалась тем, что много ела, много читала и почти все время смотрела в окно. Необъятные российские просторы, несмотря на то, что вдоль железнодорожных путей повсеместно валялся разнообразный мусор, а ветхие деревянные домишки стояли «по пузо» в грязище, казались всеми покинутыми еще в прошлом веке. Давно заметила, что наши люди отчего-то предпочитают «гадить в гнезде» и при этом рассуждают в пьяных застольях о том, что в их бедности и ущербности виновато правительство, коммунисты, демократы и кто угодно, но только не они сами…

Захламленный мусором и оттого мрачный российский пейзаж, наконец, сменил более аккуратный белорусский. Западный участок Белоруссии, граничащий с Польшей, был пропитан влиянием трудолюбивых соседей из Западной Европы: ровные квадратики ячменя, люцерны, пшеницы и картошки… Поля и луга сменяли сосновые боры, песочные отмели… И нигде не было мусора…

Перед Польшей проводница сделала нам внушение: обязательно забаррикадироваться в купе на ночь. Оказывается, что поезд идет очень медленно по одному участку Польши, и этим частенько пользуются криминальные структуры: на ходу они влезают в поезд и грабят сонных пассажиров. Причем «наводку» им дают «погранцы-таможенники», которые, проверяя документы и поклажу пассажиров, определяют, кто побогаче, и сообщают номера вагонов и купе налетчикам заранее.

Мы забаррикадировались на славу: не доверяя «замку-вертушке», я ухитрилась еще и привязать полотенцами ручку двери к полке. Ночью кто-то настойчиво дергал за ручку, поворачивал замок, но «броня» оказалась крепка, и нас не ограбили.

Еще два сильных впечатления от первой поездки на «рыхлике» в Прагу оставила Варшава. До сих пор не решу, какое из них страшнее.

В то лето сильное наводнение погрузило столицу Польши «по колено» в воду. Самое ужасное, что я увидела все это ночью, когда воображение и так рисует все, как говорится, «в черном цвете». Пустынный, кажущийся заброшенным город: автомобили, залитые почти по самые крыши, дома с затопленными первыми этажами, безлюдные темные улицы, похожие на венецианские, только без гондол… Говорили, что за неделю до наводнения из Польши улетели куда-то все птицы. А власти проморгали этот природный «сигнал» и поэтому оказались совершенно не готовы к стихийному бедствию.

В связи с тем, что большинство железнодорожных путей было затоплено, наш поезд несколько часов мотался по запасным, обходным путям, и я лежала на верхней полке, погибая от страха, и таращилась в темный прямоугольник окна. Кругом, куда хватало глаз, была черная вода, в которой, словно бы в насмешку над людьми, отражалась огромная яркая луна. Поезд то подбрасывало, то, наоборот, куда-то кидало вниз, и я на своей полке, словно мышь в пробирке, то упиралась «лапками» в один край вагона, то буквально «стояла на голове», держась изо всех сил за поручни. Наконец, мы въехали на большой, крытый вокзал, который, несмотря на глубокую ночь, был оживлен сверх всякой меры. На перронах стояли с домашним скарбом люди, их окружали собаки, кошки. Все были очень напуганы и стремились куда угодно уехать, только подальше от затопленного города.

Днем ситуация немного изменилась и уже не казалась такой страшной. Мы проезжали мимо затопленных полей, кое-где на крышах частных домиков стояли мужчины в трусах и резиновых сапогах. Огромными шестами они, наклоняясь, измеряли уровень воды, видимо, пытаясь определить, когда можно будет слезать и начинать восстанавливать дома и загубленные огороды.

Еще одно яркое воспоминание касается пневматических дверей на «рыхлике». Где-то уже днем наш поезд остановился в каком-то ничем не примечательном польском городке. Там должна была произойти смена машинистов: на территории Польши «за пультом» «рыхлика» русского сменял поляк. Пассажиры радостно высыпали на перрон «размять косточки», некоторые, схватив кошельки, побежали по обыкновению в близлежащие магазинчики купить что-то из еды, многие взяли с собой погулять истомившихся за сутки детей.

Проводница убедила всех в том, что остановка поезда будет не менее двадцати минут. Следов наводнения здесь не было. И все необыкновенно расслабились. А зря… Я было тоже сначала слезла на перрон, но интуиция заскребла своими коготками по моей нервной системе и я, скорее повинуясь некоему автомату внутри себя, чем голосу рассудка, залезла снова в вагон. И правильно сделала, потому, как двери тут же захлопнулись за мной, поезд дернулся один раз, другой, и вдруг начал набирать ход.

Не могу вам передать своих эмоций. Какая-то картина абсурда: по перрону, размахивая руками и что-то крича, бегут наши «туристы» с вытянутыми от ужаса лицами, большинство из них в шлепанцах на босу ногу и в тренировочных костюмах. Проводница испуганной белкой мечется по вагону, а пассажиры, оставшиеся в вагоне, дико орут, призывая ее остановить поезд. Но она сбивчиво объясняет, что ничего не в состоянии предпринять, потому что двери автоматические, машинист – поляк, а люди сами виноваты – зачем было уходить от поезда?

Помню, что весь оставшийся вечер мы ехали в гробовой тишине. Пустые купе, пассажиры которых остались без документов и вещей в Польше, гулко хлопали дверьми на крутых поворотах. Проводница забаррикадировалась у себя в купе, боясь справедливой народной расправы. На следующей небольшой остановке в наш вагон вбежало трое всклокоченных людей. Ими оказались пассажиры из соседнего купе: художник с женой и тещей. Оказывается, они люди «бывалые», не растерялись и, увидев, что «рыхлик», предательски закрыв двери, удаляется, рванули к пригородному поезду. Поскольку поляк-машинист совершал никому не понятные маневры – колесил среди полей то вперед, то назад, хотя дверей не открывал, вместо того, чтобы вернуться за несчастными людьми, оставленными им же на перроне, то этим трем героям удалось даже обогнать на местном поезде наш «рыхлик» и торжественно атаковать его на следующей остановке.

Как мы потом узнали, в Праге наш поезд встречали родственники тех, кто остался в Польше. Но вещи и документы им так и не отдали, и весь «арестованный» груз уехал дальше, в Германию, где и должен был начаться «разбор полетов». Уверена, что пассажиры, оставшиеся в тот день в Польше, никогда не согласятся со мной, что летать на самолете страшнее, чем «трусить» два дня на поезде.