Читать книгу Действительность. Том 3 - Текелински - Страница 1

Оглавление

Эксперименты осмысления


Предисловие

Положа руку на сердце, без всякого кокетства я заявляю, что не имею никаких претензий на достоверность собственных суждений. Ибо я вижу свою задачу, свою настоящую цель не в поиске и определении аподиктических истин мироздания, не в утверждении достоверности, как единственной ценности для разума, осваивающего наделы в рамках собственных границ, но в самом полёте умопостижения, в способности моей фантазии к глубочайшим проникновениям и к тончайшим прозрениям, дающим гораздо больше моей жаждущей душе, чем самые монолитные достоверно доказанные истины. Моя фантазия, под крыльями которой распласталась бескрайними долинами и прозрачными океанами природа, с её безднами и запредельными просторами, с её глубинами и высями, скрывающими тайны в своём чреве, – парит, словно белокрылая птица, такая свободная и такая сверхчувственная! Здесь моё вдохновение обретает свою самую высшую точку бытия – апофеоз жизненности!

Но порой эта птица падает на землю, и, превратившись в жука, начинает прорывать норы в чреве мира. Она ищет здесь нечто ценное. – Ценное только для себя. И найдя это нечто ценное, словно тот скарабей, что всегда катит перед собой свою ценность, и всегда оберегает и борется за неё, и она не обращает никакого внимания на оценку своего добра сторонними оценщиками всего ценного, ведь в отличие от скарабея всегда знает, что то, что является ценным для одного, не всегда является ценным для другого, и даже как правило не является таковым.

На самом деле по-настоящему мой разум стремиться только к одному, – к догадке. И если из десятка моих догадок, хотя бы одна впоследствии обретёт в умах созерцателей и строителей истин, аподиктическую или ассерторическую достоверность, или обнаружит её в прошлом, – я не стану с этим спорить. Ибо в таком случае, мои догадки так же приобретают некую полезность и для других. Хотя по большому счёту, в этом нет никакой необходимости. Ведь если вдуматься глубоко, почему собственно мы считаем ценностью лишь то, что доказано, что нашло своё подтверждение в догматических постулатах серьёзных железобетонных умозаключений? Почему нам нужна непременно истина? Почему мы ценим меньше сам факт прозрения, догадки, сам факт полёта собственного вдохновения? Почему мы ставим на второе место тонкие, не затвердевшие в наших головах, живые субстанции умозрения, сверхлёгкие бабочки-однодневки? Почему мы ставим на первое место превратившиеся в мёртвые статуи и выставленные в гробницах истории, фолианты? Почему мы так хотим непременно определённости, твёрдости и незыблемости истины? – Мы тянемся к вечности? Но почему мы так желаем вечности? Разве она не противоречит нашей жизненности, такой неопределённой и бесконечно сменяющейся, такой гибкой и уязвимой, такой мимолётной, – но единственно существующей в своей гармонии, и единственно имеющей ценность для нашей личности. Ценность скоротечного мига жизни, – что может быть ещё важнее для нашего тела и нашего духа? Ведь на самом деле именно к этой ценности всегда должна стремиться наша душа.

Поиски же аподиктических истин, и всякой достоверности, сродни накапливанию богатства купцом, заполнением им своих амбаров, и по большому счёту зиждется лишь на страхе. Страх – многолик. И один из его ликов, есть страх перед неопределённостью, перед зыбкостью почвы под ногами, страх перед непредсказуемым будущим, страх перед забвением, наконец, страх перед смертью как чего-то окончательного в вечности, которого на самом деле не существует, так как не может существовать по самому существу жизни. Ибо в этом мире может существовать только уход с непременным возвращением. Ведь существуй здесь полное забвение, и мы со всем нашим миром, давным-давно растворились бы в нём, словно в «Царской водке» не оставив и следа.

Всякая аподиктическая достоверность, сияя своим монолитом и выровненной до блеска поверхностью, обещает нам твёрдую почву, и жизнь без ухода и возвращения. А такое будущее обманывает нас, вводя в заблуждение. Будто что-то в действительности может существовать без ухода и возвращения. И как бы там ни было, как бы мы не были уверенны в достоверности и незыблемости того или иного предмета мироздания, включая и само мироздание, всё и вся в конце концов – относительно, и нет ничего по-настоящему твёрдого и абсолютного в этом мире. Ибо в нём действительно существует вечность. Но не та вечность, которая рисуется нашим воспалённым страхом воображением, но вечность совершенно иного, противоположного плана. И эта вечность предполагает уход и возвращение, она не существует вне волна-импульсной природы сакрального бытия. И всякая «бабочка-однодневка» на самом деле являет собой квинтэссенцию этой вечности.

И вот что ещё. Ты должен всегда знать в своём сердце, что на пути к познанию действительности, ты неминуемо подойдёшь к грани, некоему обрыву, и опасайся заглядывать в эту пропасть, если ты не чувствуешь в себе достаточных на то, сил. Истина мира не обрадует тебя, но обязательно огорчит. И это огорчение даже способно убить тебя! Жизнь и истина находятся на различных противоположных полюсах бытия, и им никогда не ужиться вместе… П.А.В. Мария Текелински.

Метафизика резонанса

«Замкнутый круг бытия и небытия:

Всякое познание, рано или поздно упирается в бесконечность…

Бесконечность, так или иначе, экстраполируется в пустоту,

где как парадокс, возникает познание, трансформирующее эту Великую пустоту,

в Реальную действительность, с её ограничительными, согласованными на определённый

разумом лад, порядками…»

Воплощённый сбой

«Тот, кто когда-либо черпал из колодца познания, знает, что есть на самом деле Истина. Истина, – как в меди, так и в золоте, как в огне, так и в воде, как в идеальном воззрении, так и в реально-практическом, как бы они не противоречили друг другу…»

Вступление

Невозможность осмысления нашим разумом самой пустоты, как чего-то действительно реального, убеждает нас в её отсутствии, по крайней мере, как феномена для разума. И это также закономерно, как невозможность осмысления действительности и её агрегатива – материи, вне пространственно-временного континуума, а значит движения как такового. Как бы мы не совершенствовались, как бы далеко и глубоко не заглядывали в этот мир, нам никогда не удастся обнаружить пустоту абсолютного забвения. Всегда и всюду мы будем находить только действительное, – нечто антиподное этой пустоте, с её внесущностным безвременным забвением. Нам не дано встретится с пустотой, пока мы являемся частью действительного мира, и пока наш разум продуцирует тот мир, который сам же и воспринимает. Материальность с её действительностью, – фундамент нашего познания, квинтэссенция его возможности, её плоть и кровь, и потому неисчерпаема, как на пути регресса, так и прогресса в собственном осмыслении. И там, где обнаружилась бы пустота полного забвения, где обнаружился бы конец действительности, нашла бы свой конец и мысль, порождающая как внешнюю, так и собственную реальность. Пустота и мысль, – не соприкасающиеся ни при каких условиях, сферы. Пустота уничтожает всякое осмысление, а осмысление уничтожает всякую пустоту.

Но с другой стороны, точно так же, как бы мы не заглядывали глубоко и далеко, нам никогда не отыскать в этом действительном мире, абсолютно простой вещи, абсолютной материальности, – окончательного фундамента всякой существенности. Того, что являло бы собой некую абсолютную материальную реальность в собственной законченности, что было бы окончательно твёрдым абсолютно инертным воплощением этой действительности, некоей кардинально противоположной пустоте, константой. Нам никогда не отыскать «частицы бога» с неделимой абсолютно инертной материальностью в себе, которая воплощала бы собой основу, – фундамент действительного бытия, а не очередную разновидность динамики, лишь очередную модальность этой динамики, целиком и полностью зависимой от нашего разумения. Ибо, это всё равно, что проглотить и переварить самого себя. Ведь нам по определению не дано столкнуться в этом мире с собственной законченностью, в самом широком смысле слова. А значит и абсолютной определённости, как таковой, самой в себе существенности, нам не суждено ни увидеть, ни потрогать.

Способность нашего тела к совершенствованию собственной общей гармонии, экстраполируется в способность разума к построению различных цепей мировоззрения, гармонизирующихся между собой, и объединяющихся в некий «алгоритм макрокупности», обеспечивающий создание синтетического агрегата внешнего мира реальной действительности. Мир окружающий нас именно таков потому, что такова возможность и способность нашего тела и нашего разума, сочетать и сливать в некий синтетический конгломерат все образы собственных чувств и синтетических перцепций разумения, складывать алгоритмы воззрения в некий слаженный механизм, гармоничную мозаику, воплощающуюся в многомерную мульти картину мира. Способность и возможность нашего тела и нашего разума синтезировать свои собственные разноплановые продукты, в соразмерно-динамический агрегат действительности, со слаженным взаимоотношением налагающихся друг на друга различных констант бытия, продуцируемых различными «ганглиями» – чувствования, познания и разумения. Которые проецируются на «отгрунтованные» им же своды и сферы, – архаические полотна пространственно-временного континуума внешней действительности.

Хотелось бы писать проще. Но в этих областях делать это крайне сложно, а подчас и невозможно. Мысль не будет находить своей оболочки, своей наивысшей тонкости, своего истинно законченного олицетворения. Попытки опрощения, превратят её, – в засыхающий и рассыпающийся стебель.

И так, все параметры внешнего мира, размеры, объёмы, массы, субстанциональности, скорости движений, целокупности и слаженности, абстрагированности и разделённости, а также и все их модуляции, и соотношения, – всё есть – суть функциональная способность разума, выстраивающего внешние конструкции и агрегаты эмпирического, метафизического, или трансцендентального плана, в соответствии со своими конструктивными и конститутивными возможностями и особенностями. И даже те агрегативы и взаимодействия, которые, казалось бы, не имеют к нам никакого отношения и не подвластны нашему осмыслению, на самом деле происходят только в нашем разуме, в его тончайших сверх трансцендентных сферах.

Оптический обман нашего разума, его ноуменального зеркала, с неопровержимой достоверностью убеждает нас в обратном. То есть в том, что мир внешний – существует сам по себе, и мы лишь ощущаем его, созерцаем и изучаем. Это убеждение является самой непреодолимой иллюзией нашего разумения. Иллюзией, которая обеспечивает нам надежду, и последовательное стремление всей нашей сущности в безбрежном океане мира. А по большому счёту, обеспечивает пребывание в этом мире всякой целесообразности и самой Жизни. Но как бы ни размышлял наш «трансцендентный разум», выходящий за пределы всякого возможного опыта, для разума «феноменально-эмпирического» истинность мира всегда будет находиться в одном ключе, – в ключе воззрения и созерцания, в закономерной последовательности причинно-следственных связей, и соответствующей всему этому разумности и логичности. И все размышления трансцендентного плана, как бы ни умаляли его правоту, для него никогда не будут иметь никакого значения. Ибо они нисколько не опровергают существующей в нём и для него реальности внешней действительности. Ведь как бы ни был убеждён наш «трансцендентный разум» в абсолютной невозможности фундаментальной действительности самой по себе, «феноменально-эмпирический разум» ни на секунду не усомнится в его абсолютной фундаментальной реальности.

Феноменально-эмпирическое воззрение говорит: Если мир и его законы, есть сугубо создание нашего разума, и в сути своей всецело макроанропос и более ничего, то как объяснить ту абсолютную зависимость всего нашего существа от произвола природы, от её повсеместной незыблемой доминанты, воплощённой в строгую временную локальную конечность жизни и всепоглощающую, не оставляющую ни одному существу, ни единого шанса на спасение, фатальность. Если мы сами создаём этот мир, почему мы так зависим от него? Почему мы создаём сами для себя, – «домолов меч»? С другой стороны, получается, что мы сами, являясь частью этого мира, создаём в своём разуме и воображении сами себя? Ведь в таком случае даже ощущение нами собственного тела, более того, ощущение собственного мышления есть наша же иллюзия?

Пусть сама форма нашего мышления, линейность его причинно-следственной последовательности, есть иллюзия, а всякий образ нашего мышления есть лишь фантом, и на самом деле мы чувствуем лишь как энергия выливается из нас, превращаясь во вне, в некие близкие нашей внутренней содержательности, зацикленные в клубок динамичные упорядоченные в пространстве и во времени формы, – даже если это и так, то всё равно, что-то ведь из чего-то выливается? Ведь само движение, сама динамика должна на чём-то основываться? Если нет того, что движется, то не может быть и самого движения. Так полагает наш феноменально-эмпирический разум. Он в этом совершенно уверен, и все сомнения по этому поводу воспримет лишь как; либо игру слов и понятий; либо, (если серьёзно), как расстройство ума.

И вот мы подошли к тому, что необходимо спросить себя; Способны ли мы противоречить устоявшейся общей разумности, общему фундаменту архаического сознания, как, впрочем, и своему собственному, и заявить, что всё начинается и заканчивается движением. – Движением ниоткуда, и никуда. Движением, в котором нет законченно-истинных объектов движения, то есть абсолютно статических субстанций, которые можно было бы определить, как объекты, порождающие это движение, но которые сами по себе были бы абсолютно статичны, то есть конечно-фундаментальны в своём бытии. (Абсолютная статичность, и бытие, – есть форма противоречия). Что, на самом деле не существует никаких «станций отправления», и «станций прибытия» кроме условных, созданных нашим разумом. И что на самом деле не пункты отправления и назначения (как некие стоические в себе точки), создают и определяют движение, но само движение, создаёт в нашем воображении пункты отправления и назначения, как необходимые для нашего линейного разумения, для его собственного функционирования, определения и границы. Пункты глубоко условные и существующие только для него, только в рамках его определённых условных объёмов, скоростей, характерных ему парабол динамики, и в соответствующих им, перспективах.

Если бы существовала «формула мира», то с моей точки зрения она могла бы выглядеть так. Хочу отметить, что в этой формуле мало от классических правил и архаических понятий математики. Это лишь образ, выраженный математическими символами.



x/f


v


D <=>

t/s

R <=>

R1

o

P

P1


Где (D) – Действительность, t/s – Пространственно-временной континуум. (x/f) – суммарный расширяющийся потенциал «ганглий продуцирования, восприятия и осмысления разума», то есть общий продукт потенциала эксплицитно-имплицитных органоидов ноумена (субъекта). R – Целокупная производная суммарной динамики ноумена, (субъекта). R1 – Целокупная производная суммарной динамики феномена (объекта). О – Абсолютный баланс природы, – (пустота, как некая точка отсчёта). V – Степень нарушения абсолютного баланса, производящего бесконечно разнообразные формы относительного волнового и статического характера, (объекты действительности). P – Гравитация, (сила стремления вернуть абсолютный баланс природы в своё лоно.) P1 – Антигравитация, (сила нарушения, стремления к разбалансированности природы). Как отношение R к R1 в одном сегменте, так отношение P к P1 во втором, определяет не только объектарность как таковую, не только формы мира действительности, но и саму материальность, то есть субстанциональность природы.

Материальность, – чистая динамика, возникающая между полюсами, между их различными потенциалами. Полюса, в свою очередь, формируются в нашем сознании, на основании этой воспринимаемой динамики, как необходимые точки, без которых наше разумение не в силах функционировать, оно проваливается в бездну, если не может определять трансцендентальные точки отсчёта, какого бы плана объект не располагался пред ним. И если всякая материальность, есть – объектность, то значит, материальность есть чистое отношение, и не существует сама по себе как некая самосущная данность.

Предметы, формы реальности, так называемые объекты, есть не что иное, как превращённые в образы нашим сознанием, разнообразные формы динамики и их отношения, выкладываемые нашим ноуменом во внешнюю перспективную во всех смыслах направлениях и плоскостях, действительность, со всеми её динамическими противостояниями и противоречиями. Ведь именно отношение форм динамик, создаёт объектарность и бесчисленное разнообразие всех относительно грубых и тонких форм этой объектарности, входящих в воспринимаемую реальную действительность.

Схематично, насколько возможно, это можно изобразить следующим образом. Верхние линии на рисунке символизируют абсолютный баланс, – пустоту. Стрелки условны, и выражают лишь потенциальную возможность стремления. Здесь нет нарушения, нет никакого фактического движения, нет объективного стремления, нет реального противостояния, а значит, не возможна никакая оценка. Здесь нет ни времени, ни пространства, нет бытия. Здесь всё и вся, – абсолютно сбалансировано.

Нижняя часть рисунка символизирует нарушение, сбой с последующими разноплановыми завихрениями. Здесь рождается отношение, а с ним время и пространство, синтезирующиеся нашим разумом в континуум. И вслед за этим возникает «полярность», как необходимое соотношение друг другу, различных форм динамик этих завихряющихся стремлений. В последствии, развивающихся и воплощающихся в нашей осознанности в объект и субъект, как некие необходимые условия для существования бытия нашего сознания, и отражающейся в нём реальной действительности. Отношение RR – Так возникает реальная действительность бытия. Которая в своей сакральной глубине, есть та же пустота, но с нарушенным балансом, при котором становится возможным сингулярность, возникновение материи, инфляционное расширение, и последующее соотношение, оценка соизмерений противостоящих разнонаправленных стремлений и динамик. Благодаря всему этому, собственно и возникает само бытие, с его вечным движением. Бытие, лишь как нечто противно направленное в себе, нечто сталкивающееся и, на самом деле, потому лишь «положительное», что имеет в самом себе возможность идентифицирования и оценки. Оценки, всегда основывающейся на противном движении и столкновении, а попросту говоря, – соотношении.

В линейной транскрипции нашего осмысления, с его хронологическим и архитектоническим последовательным смыслом, условно говоря, возникает сначала «нарушение», – некий «сбой». За ним «полюсность», и как следствие – «полярность». А вслед за этим, и всякое потенциальное и реальное бытие существенного, – бытие действительного с его стремлениями, движениями, и всевозможными потенциальными оценками. И по большому счёту, именно здесь рождается гравитация, и антигравитация, центростремительные и центробежные силы, как таковые. А вместе с тем и понятия энтропии и экстропии, и соответствующие им положения, в которых наш разум выстраивает свои порядки и беспорядки, создавая замкнутые системы, со своими, определёнными им же, разумом, соотношениями и конгломеративными свойствами и характеристиками. Надо отметить, что эти понятия, как и всякие иные понятия, глубоко антропогенны, и в сути своей для самой природы не несут ни положительного, ни отрицательного подтекста, а представляют собой лишь физико-математическую константу бытия, то есть лишь константу заинтересованного в своих умозаключениях, разума, для которого порядок, предпочтительнее беспорядка. (Порядок, в его представлении порядка).

Глубинная субстанциональность материи, при всей кажущейся фундаментальности, на самом деле не имеет в себе ничего кроме движения, упорядоченного в определённые константы, направленные на определённую последовательность, и превращающиеся в своей целокупности в действительность, выстаиваемой нашим осмыслением на определённый лад. Движения, экстраполированного нашим разумом в систему, в алгоритм, в определённый порядок соотношения, (чем собственно и создаётся сама предметность сущего). Порядок, который на самом деле рождается и формируется только в нашем разуме. Порядок, начинающийся и заканчивающийся только здесь, и не существующий нигде более. Порядок, в котором расчленяется, объединяется, форматируется, обозначается, регламентируется, и, в конце концов, оценивается всё и вся. Порядок движения и сношения, воплощающийся в нашем эмпирическом воззрении в нечто сущностное, в опыт с его объектами и предметами созерцания и воззрения. И как выясняется, в саму материальность, со всеми её фундаментальными признаками характерной субстанциональности. Той характерной субстанциональности, которая воплощается в нашем рассудке во всякую непроницаемость, твёрдость, текучесть, и т. п. Характерной субстанциональности, при которой, благодаря образующемуся отношению в нашем рассудке, на основе его собственных внутренних совокупных динамических движений и определённых алгоритмов, происходит очерчивание границ, всякое наложение и противопоставление в замкнутых системах созерцаемого мира. Так, и никак иначе, всё и вся превращается в объекты. Объекты, которые далее, уже на поле собственной глобальной перспективной обзорности разума, располагаются в определённом порядке, и приводятся в уже более широком масштабе перспектив его созерцания, к отношению между собой. Наш разум суммирует и целокупирует всё, что так или иначе попадает в его поле зрения, и превращает эту целокупность в синтез, – феномен реальной действительности. То есть, сначала превращает простые локальные движения, с их алгоритмами и образующимися системами, в нечто захватывающее на себе взгляд, – в вещи отличимые от пустого эфира, в объекты в пространстве и времени с чётко отчерченными границами. И затем, сопоставляя, соизмеряя и выстраивая линии перспективной последовательности, линии сочетаемости, и рисуя схемы на поле пространственно-временного континуума, (словно на отгрунтованном полотне), создаёт сложную действительность. – Феномен реальности, который, есть ни что иное, как совокупная синтетическая относительность этих порядков, суммированных и воплощённых в объекты и предметы созерцания, слитых на следующем масштабном уровне, в некую целокупность бытия, – Макрокинез. Как некий сбалансированный синтез всех совокупных движений и их соотношений, объективированный нашим разумением, этим «синтезатором», в феномен реальной действительности, (а по сути, в тот же объект, но иного масштаба).

Теперь проще. Итак, как могла бы возникнуть возможность реальной действительности, для нашего воззрения, в свете чистой физики взаимодействия. Определённая Упорядоченность внешних движений, резонирующая с упорядоченностью электрохимических процессов в нашем мозге, создаёт отношение, которое воплощается во внешнюю реальную действительность. А по большому счёту, упорядоченность устоявшихся и затвердевших апперцепций и дефиниций разумения, (очевидностей феноменального и трансцендентального), и тонких апперцепций и дефиниций ноуменального, различных масштабированных во времени и пространстве идей, находящихся в одном и том же разуме, и взаимодействующих друг с другом. То есть простое отношение устоявшихся апперцепций, с не устоявшимися гипостазирующими апперцепциями нашего сознания. И именно это их взаимоотношение и взаимодействие, формирует, как локальную, так и всю глобальную реальную действительность бытия.

Далее. Движение в чисто физическом смысле, воплощает собой отношение времени – к пространству. Пространственно – временной континуум, продуцируемый нашим разумом, в своём синтезе воплощается во внешние материальные объекты, и создаёт всевозможные отношения бытия. То есть, как всякий материальный объект, есть лишь отношение локальной точки пространства к времени, в котором внутренние движения, и соотношение различных динамик, упорядочена на определённый лад соответствия, олицетворяя в нашем рассудке критерии и оценки, (ведь именно это отношение – провоцирует воплощение объектов, которые сами в себе не несут ничего кроме чистой динамики), так и вся целокупная действительная реальность, есть лишь соотношение пространства – к времени, в наиболее широком масштабе полей динамик и форм движения материальных субстанций и объектов, образующее в определённых областях нашего разума, некий образ синтетического Макрокинеза, и чувство необходимого целокупного бытия реальной действительности.

Далее. Градация движений, палитра всех его взаимодействий – намного обширнее, чем это мог бы представить себе самый глубокий и функциональный разум. Наш разум уверен, и его невозможно переубедить в том, что в реальности существует, с одной стороны, нечто абсолютно инертное, само в себе сущностное, и с другой – его движение. Нечто что есть, – и его динамика, его трансформация. Он совершенно чётко делит мир на вещь, – на то, что существует фундаментально, и его течение. И его затруднение зиждется на практической невозможности осмысления им, – что есть на самом деле материя, что может представлять собой, в сущности, эта инертная с его точки зрения, субстанциональность. Что есть самая сокровенная, сакральная, самая глубинная суть этого статического в его представлении вещества. Ему очень трудно осмыслить, что материя, её субстанциональность, как и всякая воплощённая предметность, есть лишь отношение пространства к времени, отчерченное границами нашим ноуменом, в точках созерцания, и превращённое в континуум, где само движение для масштаба определённых точек, – упускается нашим сознанием из виду. Ему крайне трудно осознать, что всякая материальная субстанциональность, какой бы она не казалась нам фундаментально-сущностной и инертной, есть лишь отношение, – чистое движение, – форма динамики определённой частоты и формы волны, – лишь сконцентрированная в определённой точке пространства и времени нашим разумом. Где определённая частота и длина волны, – превращённая нашим сознанием в энергию и импульс замкнутых в определённую систему, образует нечто объектно-сущностное, – некий «пучок», имеющий уже свои, отличные от первоначальных критериев чисто временного качества. Критерии, несущие в себе теперь, не только чисто динамические, но и сущностно-материальные, пространственные аспекты бытия. Для него почти невозможно осознание того, что вся наша действительность, несущая в себе бесконечно разнообразные формы этих движений, есть лишь совокупная относительность, экстраполированная нашим разумом в реальную действительность, – в бытие, с критериями пространственного (траектории), и с критериями временного (скорости). Где всё и вся зиждется на соотношении Энергии и импульса, (нечто сущностное) – с Частотой и длинной волны, (нечто движущееся, информативное). Что, по большому счёту, отделяется и определяется, лишь масштабом нашего воззрения и нашего воображения. Ибо копни глубже, и всякое «нечто сущностное», превращается в «нечто лишь движущееся, – нечто информативное». То есть всякая обозначенная нами как «энергия и импульс», (частица), в глубине своей не содержит, и не может содержать ничего фундаментально сущностного, как только частоту и длину волны, – лишь сконцентрированную нашим разумением в определённой точке пространственно-временного континуума.

В силах ли мы поставить под сомнение то, что в действительности существует нечто, что движется, а значит нечто – фундаментально сущностное? Нечто, что не являлось бы, в самом себе чистой динамикой, (только лишь тем отношением пространства к времени), но что являло бы собой окончательную материальность, абсолютно простую и не делимую в своей субстанциональности, а главное абсолютно инертную, лишённую всякой динамики в сакральной своей сути, окончательно стабильную фундаментальность. То, что не являло бы собой, в силу сути самого движения, лишь отношением, только чем-то что лишь – отражается. Но было бы конечной точкой мира и бытия.

И хотя весь научный мир именно к этому стремится, но найди он эту «частицу бога» в действительности, и мир исчезнет, провалившись в собственную конечность, словно в «чёрную дыру». И я об этот уже упоминал. Ведь для нашего разума с его миром действительности, окончательная определённость, обозначающая некую законченность, на каком пути она бы не обнаружилась, в регрессивном ли векторе умозрения, или в прогрессивном, неминуемо и необходимо приведёт его к концу. Там, где закончится всякая условность, закончится и этот мир. Но самый интересный парадокс, даже не в этом.

Но вот в чём, собственно, главный парадокс. Динамика, как таковая, не может быть сущностной в себе. Ибо она есть лишь отношение величин, таких же условностей, создаваемых нашим разумением. Само движение, абсолютно точно, является фикцией нашего воззрения, – иллюзией в самой своей сокровенной сути. Движение, есть главная условность нашего бытия. Ведь все его параметры, всё, на чём оно зиждется как то: скорость, траектория, не могут быть абсолютными в себе, как только лишь по – отношению. Только отражаясь в нашем оценочном разуме, как некое соотношение к динамике нашего собственного обмена веществ, к форме внутренних трансформаций нашего имманентного органоида, – целокупному метаболизму. И если само движение и существует в мире, – то только как отношение, и никогда как сама данность. Мир, сам по себе, – не имеет даже своего собственного движения, не имеет собственной динамики, ибо не имеет никаких собственных абсолютных критериев этой динамики. В глубине своей, он – есть застывшее стремление, воплощённое в вечное напряжение. Стремление, – к своему недосягаемому абсолютному балансу. Его глубинная суть, есть – сакраментальная нейтральность. И в этом смысле сама Вселенная необходимо статична в свой сакраментальной существенности. Как бы не рассуждали о её расширении и ускорении этого расширения. И её статичность есть основа временной вечности так же, как её динамичность в нашем сознании и наших оценках, есть основа пространственной бесконечности.

Итак, из чистой условности, за счёт лишь упорядочивания на определенный лад разно полярных и разнонаправленных движений, чистое отношение – материализуется, превращаясь в разнообразный мир действительности.

И в связи с вышесказанным, сам собой возникает вопрос: Если мир в себе есть лишь динамика и более ничего, а динамика есть лишь отношение выводимых нами критериев, которые в свою очередь есть лишь апперцепции и дефиниции оценочного разумения и из чего следует что динамика как таковая не существует сама по себе, но лишь только как отношение, то чем он, – мир действительности, мог бы быть в своей самой сокровенной сути? Чем он мог бы быть сам по себе? = Только проблематическим парадоксом, и более ничем.

Далее, возвращаясь. Произволен ли сам по себе наш разум? Доступна ли для него свобода? Мир – существующий сам по себе и лишь открываемый нашим разумом во всей своей красоте, – тайна, лежащая за каждым углом. Существование законов мира, его латентных тайн на границе разумения, вечно ждущих своего открытия. – В чём здесь секрет, почему мы так уверенны в том, что мир уже существует, и мы лишь исследуем его, совершая поражающие воображение открытия. Как понять ту неоспоримую закономерность последовательности, присущую всяким открытиям? Как объяснить ту твёрдую привязанность действительного открытия, к положению уже существующих вещей? Как объяснить открытия мира и их законов, так гармонично вплетающихся в общую «косу мироздания», и составляющих со всем уже существующим, гармонию общей мозаики Макрокинеза. Вопрос – крайне сложный. Но здесь у меня есть одно любопытное соображение.

Насколько оно удовлетворит даже мой собственный пытливый, но где-то скептический разум, я пока и сам не знаю. Но как мне кажется все наши открытия, потому и являются таковыми, и потому и вплетаются так гармонично в общую «косу мироздания», что следуют строго вектору устоявшейся динамики нашего архаического мышления, и не выходят за рамки луча нашего мировоззрения, за рамки полей высвечиваемых из пустоты секторов осознанности. И весь наш мир, благодаря этому «лучу», в силу его векторности и поле расширенности, во всех своих формах и движениях олицетворяет источник этого «луча» и его направленность. А также несёт в себе всю его широкую внутреннюю генетику, связанную как с простыми механизмами грубых форм метаболизма нашего тела, так и с формами тонких мыслительных агрегатов, выделяемых при этом метаболизме. Попробую несколько проще.

Представьте себе наше воззрение и мышление в виде некоего направленного луча света в абсолютно тёмном пространстве инертной и нейтральной пустоты мира. Который словно через линзу прицела направляется через уже открытое ранее, и утвердившееся в нашем сознании. «Луч нашего сознания», направленный через призму уже существующего, через призму затвердевшего алмаза наследия реальной действительности. Этот луч, проходя через эту зеркальную систему уже открытых (созданных) законов и положений вещей, будет иметь определённое направление перспективы возможного опыта осмысления в пространстве и времени. И будет выхватывать из темноты только то, что будет попадать на его, и только на его путь высвечивания. И будет выстраивать внешний мир по лекалам уже существующих и утверждённых проектов и чертежей исторической осознанности. Таким образом, формируя феноменальный мир действительности в нашем эмпирическом воззрении, строго в определённых рамках ассерторически существующего, со строгими направлениями функциональных законов осознанного и запечатлённого осмысления бытия. И этим, и только этим объясняется вся подтверждающаяся гармоничность и последовательность изобретений и открытий, благодаря которой наш разум убеждён как в истинности и непоколебимости законов лежащей перед ним, природы, так и в истинности всех изобретений и открытий, гармонично вплетающихся в общую «косу мироздания», или сказать иначе, гармонично и красиво дополняющих мозаику архаического миропорядка.

В своей сакраментальной динамике, луч нашего мировоззрения подобен всякому лучу. Он, проходя через призму существующего, выхватывает последовательность перспективы, рисует на полотне действительности фигуры, присущие только этой призме, и необходимо оставляет в тени то, что лежит вне этого поля высвечиваемости, вне прицела, выставляемого определённым уже существующим, а значит укрепившемся в сознании и являющимся теперь для нашего разума, – фундаментально-истинным.

То, что, так или иначе, противоречит параметрам этого «луча», воспринимается нашим разумом, либо как не существующее, либо как заблуждение, и никак иначе. Ведь то, что не вплетается в общую «косу» существующего мироздания, а тем более противоречит ему, для нашего разума однозначно является заблуждением, – ошибкой. Луч, – не может быть кривым, или прогнутым, он может лишь преломляться. Но что может заставить преломится «общий луч человеческого воззрения и осмысления», такой мощный и основательный?

Те отдельные «лучики», словно солнечные зайчики в призмах мировоззрений, – мировоззрений личностей учёных, преломляются часто. Но их отклонения существуют в рамках общего вектора мировоззрения, и не способны отклонять этот общий луч, – «луч коллективного мышления». На это способна была бы «призма», с совершенно новым порядком выстроенных внутренних зеркал. «Призма», совершенно отличающаяся по своей внутренней форме агрегатности, гармонии и динамике. Кроме того, принадлежащая некоей личности, обладающей огромной внутренней энергией и силой, то есть безупречной гармонией способной настроить всё и вся на свой лад. – Почти невозможное явление. Сочетание в одном человеке всех необходимых для того качеств, такая же редкость, как «Большой взрыв» для Вселенной. Гений – являет собой такую призму. Только настоящий Гений способен преломлять «луч общего воззрения». Но даже «учёный обыватель», как правило, поначалу не способен ни видеть, ни слышать то, что создаёт истинный гений. Я уж не говорю о простом обывателе. Человек не желает, и подчас и не способен воспринимать ничего, что выходит за рамки «общего луча мировоззрения», за рамки общего направления осознанности, за рамки поля сложившегося мировосприятия. И только благодаря общей физиологической генетике человеческого разума, его способности перестраиваться и мутировать в заданном направлении, случается чудо. И общее человеческое разумение под напором гармонии и силы созданного гением, постепенно начинает видеть и слышать, в этом новом секторе. Постепенно конструируя в своём разуме и укрепляя, совершенно новую агрегатную полифонию мира, которая в свою очередь порождает и развивает новую «ганглию сознания» в каждом разуме. Эта «ганглия», совершенствуясь и укрепляясь по общим законам биологии и физиологии, выстраивает вовне новую сторону мира. Но всё же всегда лишь пристраивая новое мировоззрение к существующему, словно пристраивая к дому новую комнату. Эта новая сторона мироздания, расселяющаяся в этой новой комнате, не существовала прежде, ни латентно, ни метафизически, ни запредельно. Её создал гений, и показал миру людей, убедив в её существовании, а главное, – в истинности. А разум обывателя, затем, гармонизировал её с уже существующим, синхронизировал с общей упорядоченностью разумения, открыл для себя и адаптировал к реальности. И вот, настроившись на новую волну, почувствовав и разглядев эту новую комнату, распробовав до того не съедобную пищу в этой комнате, человек начинает ею питаться. Всё более и более расширяя вкусовые качества «нового вкусового пупырышка», – новой «ганглии собственного воззрения». И постепенно всё человечество, так, или иначе, настраивается на эту новую мировую полифонию. И вот уже всё мыслящее человечество, воспринимает это новое направление луча осознанности, эту «новую комнату», как нечто само собой разумеющееся, как нечто обыденное, и существующее всегда. И вот уже, смотря через призму этого нового открытия, в окна этой комнаты, видит поле, на котором растут «неизвестные цветы», и где проходят неизвестные ранее тропинки. Неизвестные, но теперь вполне вписывающиеся своей агрегативностью, в уже существующие и укрепившиеся в сознании, агрегаты и хреоды. Так происходит научный прогресс. Так расширяется наш мир.

Теперь, то же, но в несколько иной аллегории. Наш разум, словно локомотив, несущийся в темноте, высвечивает своим прожектором, только те станции и те населённые пункты, которые могли бы ему попасться на пути. Рельсы – очень веский аргумент в направлении движения всякого поезда. Ещё более веский аргумент, – инерция. И сколько бы вагонов ты не прицепил к этому локомотиву, какой разновидности они бы не были, они всегда должны быть примерно одной формы, габаритов, и агрегатности, иные – просто не поедут. И это, в определённой степени так. Рельсы же, перед этим локомотивом, за счёт встречающихся на пути станций, могут менять направление. Но локомотив всегда следует заданному маршруту. Постройка новых станций, требует необходимости, и производится на пути уже выстроенной дороги. Но иногда возникают произвольные, «случайные станции», к которым, уже по факту их возникновения, протягивается железная дорога. Именно «случайные станции», меняют географию общего мировоззрения. И эти «станции» строят именно Гении. Они выстраивают их в пустыне, и направляют туда поезд общего воззрения. Но пока Гений не выстроил «новую станцию», её вовсе не существует. И никто даже представить себе не может возможность существования там, станции.

По большому счёту, наше воззрение и осмысление мира, это тот поезд, катящийся по выстроенной кем-то, сети железных дорог. Но всякая сеть вынуждена расширятся. Иначе на чём мог бы базироваться сам прогресс. И здесь наш разум выступает в образе «путеукладчика», выкладывающего перед собой дорогу новую, не существующую никогда и нигде.

Кто осознает во всей своей глубине эту аллегорию, тот поймет, что значит на самом деле всякое открытие, и что значит – открываемый наукой мир. Тот поймёт всю неоднозначность, не только мира науки и её открытий, и всю неоднозначность самого познания, как некоего вектора, с одной стороны; одного из возможных векторов, с другой; единственно возможного вектора, и единственно существующего. Где мир и его открытия, на начальном этапе, лишь игра воображения в определённой направленности, и с определенной дисциплиной, и не более того. Где вся фундаментальная физика, как, впрочем, и всякая другая точная наука, есть воплощённые в формы определённой агрегатности фантазии, заключённые в поле луча определённого направления, динамики и дисциплины. Фантазии, постепенно превращённые в железобетонные сваи, для постройки фундаментального и функционального внешнего мира.

Всякий бетон изначально жидкий. И «бетон фантазии» – не исключение. И застывает этот «бетон» уже на строительной площадке. Сначала превращаясь в смесь ингредиентов фантазии, веры, и утверждения, (вода, щебень, и песок), и затем, под лучами солнца действительности уже существующего, превращаясь в твёрдый как камень, – «бетон мировоззрения».

Итак, как строится общая картина мира? «Жидкий бетон фантазий», привозимый на общую площадку построения феноменального мира, заливается в формы, созданные с помощью инструментариев эмпирического архитектурного образования, укоренившегося в общем сознании, затем выдерживается время, и проверяется на прочность. Этот «бетон» постепенно застывает, превращаясь в новые «дома и конструкции», на фундаментах старого, затвердевшего мировоззрения. Меняется общий ландшафт. Который, в свою очередь, даёт направление для последующих построений–открытий. И эти построения – открытия, обязательно будут вписываться в общий ландшафт существующего «железобетонного мира», на полях нашего воззрения. Ибо всё, что не вписывается, будет непременно отметаться, обозначаясь мифом, заблуждением, либо ещё каким-нибудь эпитетом.

Конструкция нашего мировоззрения, словно грандиозный величественный замок, где всё и вся архитектурно – гармонично. Этот «замок», при всей своей гармоничности и кажущейся цельности, в то же время, никогда не будет достроен. Этот «замок» будет выстраиваться, и трансформироваться пока живёт человек, – пока функционирует его разум. И вот что важно. Все новые «кирпичики» и «флигеля», создающиеся и предлагающиеся к усовершенствованию общей постройки, непременно должны вписываться в общую мозаику существующей формодинамики, определённой лучом общего мировоззрения, иначе они будут выброшены, как ошибочные и ненужные. И только Гений, способен изменять сам проект. Он приходит словно «новый прораб», и делает так, что не вписывающийся «флигель», вдруг меняет под собой основание, и становится на своё место.

Что же касается абсолютной истинности, то всякий «бетон», будь он трижды пронизан железными арматурами утверждённых законов, всё же имеет свою продолжительность существования. А значит и всякая незыблемая истинность, – суть относительность.

Теория движения

Начало

Мы пристально вглядываемся в мир, стремясь обнаружить в нём начало. Мы заглядываем в историю в надежде отыскать исток жизни, и пробиваемся чрез тернии сомнений и разочарований, в надежде обнаружить тот «эмбрион», – зародыш мира. И на этом поприще достигли действительно немало. Но «ноля», начала начал, той точки отсчёта, – так и не нашли. И никогда не найдём, ибо ищем не там. Мы ищем источник реки в том месте, где она впадает в океан, где наиболее ясно и светло, где всё явно и неоспоримо, где можно потрогать, конкретно ощутить и зафиксировать. У всякой реки всегда есть определённое русло и пойма, но не у всякой реки можно обнаружить определённый источник. Из многочисленных мелких ручейков образуется полноводная река, несущая бурными потоками камни и всевозможный мусор. И эта река необходимо впадает в океан, и растворяется в нём, не оставляя и следа от себя. Река нашей жизни, с её великим познанием и осмыслением мира, имеет похожую модальность и последовательность. Она начинается неизвестно где, неизвестно как, и пройдя по лощинам и горным перевалам, по степям и долинам мироздания впадает в «океан безвременья». Но в силу устройства нашего разумения, зеркальной модальности его феноменологии мы ищем источник реки в самом мироздании. Мы пытаемся найти в созерцаемом мире его начало, – его незыблемую основу? Мы ищем «ноль», точку отсчёта на поле сложившейся системы координат, на поле феноменально выстроенного мира. Эмпирически полагая, что, то, что дано нашему взору, что является объектом, то и скрывает в себе сущность природы, и сущность мира, – его источник и начало начал. И глубоко убеждены, что вся динамика мира, вся его существенность заложена именно в эмпирически созерцаемых феноменальных субстанциях мироздания. Где-то здесь под покровом осязаемости, созерцаемости и осмысленности «мир сам в себе» скрывает эту неразрешимую тайну!

Мы ищем «ноль» там, где на самом деле расходятся в бесконечность лучи графика нашей системы координат, нашего восприятия и нашего сознания, выстроенного и основоположного флуктуирующей точкой нашего разума, этим разряженным полем, – «чёрной дырой сознания». Мы ищем «ноль» там, где царствует «куда», но не «откуда». Куда стремятся параболы нашей мысли, векторы нашего разумения и осмысления феноменальной природы, всей реальной действительности бытия. Здесь мы никогда не отыщем «ноль», здесь нам никогда не отыскать источник. Ведь там, где стоят цели, куда стремиться наше познание, – вектор бесконечного удаления на шкале созерцания и осмысления. Здесь, где наша река держит свой путь, истока быть просто не может.

И если и стоит этим заниматься, если и искать «ноль», – это пресловутое начало начал, то надо искать его там, где он должен находиться по определению, – в центре графика системы координат. То есть в нашем разуме, как наиболее возможном источнике. Но и здесь нас ждёт разочарование. Ведь здесь его определённость ещё более зыбка и ещё более темна, и недоступна. И здесь будет ещё сложнее найти нечто, что можно было бы потрогать и зафиксировать, что удовлетворяло бы наше познание. Ведь здесь, словно в центре галактики, лежит «чёрная дыра», – непознаваемая субстанция ноумена. Она говорит безапелляционно: = «Я» – великая изначальность, – «ноль», начало всего и в тоже время «ковчег мироздания». «Я» содержу в себе все, что включает в себя мир, и всё что он мог бы включать. «Я» – этот изначальный «ноль», – точка, содержащая в себе всю бездонность мира! – Миг, включающий в себя всю бесконечность времён!

Если «Я» – это начало начал, – «ноль» от которого исходит продуцирование всего, восприятие и осмысления мира, то, по всей вероятности, должен быть конец. Так полагает, и так диктует нам наше линейное пространственно – временное воззрение и осмысление. Ибо причинно – следственная зависимость – абсолютна в нашем понимании действительности. И в иной плоскости осмысления наше понимание будет совершенно невозможно. Где есть основание, должна быть и вершина. Где есть начало, должен быть и конец. И наоборот. Где существует вершина, необходимо должно быть и основание. Где есть конец, обязательно должно быть и начало. В этой аксиоме абсолютно уверенно наше линейное сознание.

Но на любом графике, построенном нами для обозначения отношения величин, конец, как известно, не предусмотрен. А начало – условно. И этим математика, порой отражая сущность мировоззрения, олицетворяет сущность самого мироздания как такового. И вся её холодность, лишь подчёркивает эту истинность.

Так вот конец, как и начало, нам не суждено найти во внешнем мире. И то, и другое находятся в этой «чёрной дыре», – «ноле» нашего «Я». Она порождает все формы и все движения мира. Она их начинает, и она же их заканчивает. Она рождает время, и уничтожает его с невероятной скоростью. Она создаёт незыблемость, и опровергает её. Она конструирует бытие, и превращает его в небытие. И подобно всякой «чёрной дыре» питается тем, что сама и продуцирует.

Векторы восприятия и осмысления, уходящие от «ноля» в разные стороны, на графике нашей осознанности, словно «щупальца метафизического осьминога» нащупывают в пустоте что-нибудь «съедобное», – то, что вошло бы в резонанс с природой этого «осьминога». То, что могла бы переварить «чёрная дыра» нашего «Я». Она протягивает свои «щупальца – вектора», назад и вперёд во времени, в глубину и в ширину в пространстве, вправо и влево в собственном представлении. Она даёт сама себе иллюзию пролегающего перед ней законченного мира, в виде линии, некоего горизонта, как в пространственном восприятии сейчас, так в исторической хронологии прошлого и будущего. Она отрывает мир от себя, абстрагирует его от собственной «флуктуирующей точки» и крутит головой от горизонта, до горизонта. И закономерность всего, и вся гнездиться только в этой «чёрной дыре», включающей в себя как мгновенность мига, так и бескрайность вечности, как широту бесконечного пространства, так и самую доступную осмыслению мелкую субстанцию природы. И что бы ни лежало на её пути, какие удивительные вещи она бы не идентифицировала вокруг себя, она никогда не отыщет в мире то, что не было бы создано ей же самой. Как и с собственными метафорическими иллюзиями, ей не суждено расстаться никогда. Так что для нашего осмысления всегда будет существовать как безнадёжность, так и надежда.

Мысль, уходящая далеко за горизонт, – взор, видящий в полной темноте. Что это, как не продуцирующая фантазия, желающая лакомиться собственными отражёнными флюидами. – Флюидами, оплодотворёнными чужбиной, и вернувшиеся обратно. Катарсис вечного возвращения – парадокс мирового бытия. Интегральная архитектоника воззрения – кровь и плоть «миро организма».

Динамика и объективность

Я уже не раз отмечал, что, когда мы пытаемся найти в мире нечто фундаментальное, мы неминуемо приходим к пустоте. В мире ничего не остаётся, кроме самого движения. И вот это-то и есть самая последняя, и самая неразрешимая загадка мира. В движении – заключается всё. Вся сущность нашего действительного мира. И в то же время движение в нашем разумении, являясь функцией, должно обязательно быть функцией чего-то. Ведь само по себе движение, не может быть нами осмысленно без того, что движется. И поэтому нам суждено вечно искать в мире то нечто, что создаёт движение, что собственно движется.

Да простят меня за пафос, но если и есть в этом мире нечто божественное, то это – недоступная тайна движения. Бог – есть движение. И если искать бога, то именно в сути движения, в сути всякого стремления, в этой неразрешимой тайне бытия, которая есть единственная основа действительности и всех её внутренних взаимоотношений.

Взяв всякую локальную вещь мира, и диалектично раскладывая её на составляющие, проникая в глубину, мы неминуемо приходим к тому, что этот путь бесконечен, что мы не в силах найти фундаментальную её основу. Всё разнообразие окружающего нас мира, есть разнообразие движения, его динамических возможностей. Всякая субстанциональность, воспринятая и оцененная нами, такова, только потому, что таково её внутреннее движение. И всякая вещь в себе, в конечном счёте, есть лишь динамика, – её бесконечная возможная особенность. Материя, в сути своей, не имеет ничего сущностно-фундаментального, кроме самого движения, и отношения скоростей и форм этого движения. Вся наша жизнь сама по себе, не имеет ничего в себе стабильно реального, кроме самого стремления, и бесконечно разнообразных форм движения. И вот в чём эта загадка являет главную проблему. Дело в том, что как я отмечал выше, движение само по себе, не может иметь собственных критериев. У него нет, и быть не может собственной определённой скорости, и определённых в себе парабол. Его определённость, – есть определяемость. И в этом смысле даже движение не имеет в себе фундаментальности. Парадоксальность движения заключается в том, что оно, есть начало и конец всего сущего, и в то же время не имеет собственных фундаментальных параметров и критериев. А значит, не имеет собственного пространственно-временного континуума. Ибо как время, есть суть относительность, – некая соотношенческая определяемость момента, в нём более нет ничего. Так и пространство, есть суть относительность в самой своей сакральной объективности.

Бог, что создаёт нашу жизнь, гнездиться в отношении пространства ко времени, или времени к пространству. И пусть со временем всё более-менее ясно, ибо оно отражает стремление нашего разума обозначить сами движения, и взаимоотношения этих движений меду собой, и в первую очередь между динамическими особенностями субъекта и объекта, – неких создаваемых разумом фиксируемых отношений, воплощающихся в обобщённый фантом действительности. Но дело всё в том, что и пространство, как таковое, есть в сути своей взаимоотношение тех же движений. Ведь пространство заполняется материей, (без этого заполнения его бы так же не существовало, как и времени), но вопрос: чем собственно оно заполняется, что есть в своей сути всякое вещество, как не то же соотношение движений?

Я уже почти слышу возмущённые голоса учёных. Э… куда хватил! Весь учёный мир на протяжении веков ищет ответы на эти вопросы. Проникая всё дальше в глубину вещества, деля, и, как будто бы находя всё более мелкие конгломераты на дне этого бездонного колодца. Но дно это проваливается, и открывается новая бездна с невиданными физическими явлениями, и новыми бесконечными перспективами.

1). Что в сути своей есть твёрдость вещества, и наша ощущаемость его как твёрдость? По большому счёту, это упругость молекулярных связей, – в сущности, упругость противостояния главных стихий мироздания – гравитации и антигравитации. Но и молекулы, и кварки, и ещё бог знает, что обладая своей субстанциональностью, обладают лишь той же упругостью этих связей, противостоянием гравитации и антигравитации микроуровней, в собственных масштабах, где скорости и динамические особенности определяют всё.

2). Что есть определённая форма объекта? Это соотношение и сопоставление в метафизических уровнях нашего сознания, с последующей оценкой всеми остальными уровнями нашего многослойного и многостороннего ноумена, собственных внутренних скоростей и форм динамики, со скоростями и формами динамики внешними. Где возникают определённые оценки, в глубине своей базирующиеся только на формах соотношения гравитации и антигравитации в определённой локальной точке пространственно-временного континуума. И границы всякого объекта нашего познания, определяются только этими соотношениями.

3). Что есть в сути своей оценка нами всякого объёма? Объёма, который собственно определяет перспективы нашего воззрения, и наш целокупный мир, – наш дом. В первую очередь это данная перспектива нашего ноуменального зеркала, его возможность отражать в своей многогранной призме соответствующие перспективные ландшафты мироздания различных уровней на бескрайней лестнице прогрессивно-регрессивных направлений нашей осознанности, от макро до микро, в бесконечно расширяющемся и уходящем всё дальше в обе стороны воззрения и осмысления этих перспектив. И возможность превращать это отражение в объёмные картины бытия и нашей жизни. Это соотношение между собой различных внешних объёмов адекватно возможностям перспектив нашего разумения, их целокупирование, и соотношение этих перспективных внешних объёмов и всех их составляющих, к нашему собственному объёму, как имманентно-эмпирическому, так и трансцендентальному.

Три соотношения, порождающие в своём синтезе всякую оценку действительного. Синтез этих продуцирований и восприятий происходит в нашем разуме, производя этим синтезом целокупность, продуктом которой является вся наша синтетическая реальная действительность. Благодаря взаимоотношению объёмов для нашего взора, и развившихся в нём перспектив, Вселенная олицетворяет собой бесконечное пространство, заполненное шарообразными объектами. А наша планета Земля, – дом родной, с располагающими к развитию, благостными пенатами. Именно благодаря взаимоотношению скоростей и форм динамики, наш мир представляет собой бесконечную лестницу форм субстанциональностей, – лестницу, уходящую в бесконечность, как на регрессивном пути, так и на прогрессивном.

Только благодаря нашей оценке мир таков, каким мы его ощущаем. Со всеми его объектами, формами динамики и скоростями, со всей его красотой и безобразием, чуждостью и благонамеренностью. И постоянно всплывающий вопрос: Что же есть мир сам по себе? Имеет вполне определённый ответ: – Лишь оценку. Мало это, или много для мира, но это так. Мир не может в себе иметь ничего фундаментального, как и самостийно функционального. И по большому счёту, сам по себе он – недвижим. В нём, в его самой сокровенной глубинной сути, нет произвола, нет Бога. Бог, есть его поверхность. Но это обстоятельство нисколько не умаляет самой реальной действительности, и божественности этой действительности. Ведь как бы мы не уходили в глубину, как бы ни трактовали движение, порождающее собой действительность и всю материальность, божественность природы никуда не девается. Бог не исчезает. Его невозможно убить даже тем абсолютным пониманием мира, как воплощения архаической фатальной пустоты. – Пустоты без субстанциональностей и движений. Ведь от этого, сама реальность мира, его действительность, как и само движение – нисколько не теряются, и даже не умаляется.

Наш трансцендентный разум делит мир на пространство и время, определяя каждой из монад бытия, свои пенаты. И затем, соединяя эти планы собственного воззрения в целокупное единство, создаёт синтезированный мир реальности, в котором время и пространство уже не разделимы. В ином ключе он существовать, – просто не может. А между тем пространство и время, в собственной академической агрегативности, есть одно и тоже. Они изначально есть суть одно, но воспринимаемое разными «ганглиями воззрения». Не возникни, и не развейся в нашем разуме одной из этих «ганглий», и мир реальности был бы совершенно иным. Либо пространством без времени, либо временем без пространства. Что олицетворяло бы собой как раз ту пустоту. Такое крайне сложно представить, но мир действительности таков, именно в синтезе двух главных парабол нашего воззрения, которым определяется общая гипербола бытия.

Повторяю, всякая объективность вещей в мире определяется соотношением внутренних скоростей и форм динамики микро и сверх микроуровней бытия. Именно этими соотношениями и ничем иным, определяется как форма всякого предмета для нашего воззрения, так и его субстанциональность. И всякая оценка есть лишь вопрос выстраиваемой нашим разумом перспективы, как в самом узком, так и в самом широком поле воззрения и познаваемости.

Здесь происходит постоянная смена фокусов, постоянное перемешивание ответственностей, их столкновение и синтетическое слияние, разделение и абстрагирование. Но целокупируемый всё это, разум, в силу собственной перспективной возможности воспринимает и моделирует целокупный внешний мир, где многие движения и формы динамики находятся за рамками восприятия и идентифицирования непосредственно самого движения в секундно-метровом диапазоне его созерцания, на определённой им линейке перспективной обзорности. И мир в этой части представляется ему чем-то инертным и без движимым, (по крайней мере, в эмпирическом осмыслении, ибо трансцендентные формы, возникшие в разуме позже, знают, что скрыто за этим, и именно они говорят о повсеместном разноплановом движении, определяющем все возможные формы и субстанциональности мироздания).

Упрощённо, как пример, для того, чтобы понять смысл всего этого, можно привести быстро крутящийся пропеллер, создающий впечатление стоящего круга. Или лазерный луч, рисующий, казалось бы, инертную картинку в воздухе. Но если в этом смысле представить себе трансцендентно, запредельные для нашего непосредственного восприятия момента, формы динамики и скорости движения, к примеру, в камне, то становится более-менее ясно, почему они создают впечатление твёрдости и определённой субстанциональности.

Ведь «ганглии нашего воззрения и разумения» моделирующие и воспринимающие реально происходящие движения, те, что находятся в поле восприятия нами динамики и последовательности изменений, условно говоря, в секундно-метровом диапазоне, отличаются от «ганглий трансцендентальных» именно своей природой. То есть, когда мы видим непосредственно движение и изменение, и это изменение создаёт в нашем разуме иллюзию текущего в определённом порядке и с определённой скоростью, время, работают «ганглии непосредственного продуцирования и восприятия». Их масштабы просты, и обусловлены каузальными изменениями определяемого ими момента. Но когда мы не видим этого момента, когда эти изменения и трансформации находятся за пределами возможностей наших перспектив, возникает иллюзия инертности, без движимости, в одном векторе перспективной обзорности, и пропадает всякое достоверное бытие, в другом векторе.

То есть фактически, мы делим реальность пространства и времени в соответствии с формой и скоростью динамики нашего внутреннего движения. То, что движется за пределами нашего непосредственного восприятия, то, что не идентифицируется нами как движение, мы называем – инертный материальный мир пространства. Ведь он кажется нам фундаментально-недвижимым. То, что движется в рамках непосредственного восприятия, и раскладывается нами на категории, а благодаря памяти прошлого и будущего создаёт в нас чувство времени, мы относим к непосредственной реальности бытия. Кстати сказать, время в нашем разуме возникает и отмежевывается от пространства тогда, когда возникает непосредственное ощущаемое нами движение, воспринимаемое как последовательное изменение, условно говоря, на глазах. Течения времени не существовало бы, если бы всё существующее во вне, было бы за рамками восприятия нами каузальных изменений природы. Это только нам кажется, что мы воспринимаем время непосредственно изнутри себя, что мы способны ощущать некое движение самого времени, как какой-то субстанции, все повелевающей и все определяющей. Но время, на самом деле фикция, – иллюзия бытия, не существующая сама по себе субстанционально, как только лишь метафорически, – лишь как продукт отношения. Оно – есть апперцепция разума. И существуй оно само по себе в мире, оно бы тем самым определило бы законченность этого мира. Как определила бы законченность мира и существующая фундаментальная материальность, – нечто окончательно сущее в пространстве, окажись такая в нём.

Время, есть продукт соотношения и сравнивания нашим разумом движений внешних, с движением нашей крови, и нашего общего внутреннего метаболизма, включающего и скорости, и формы движения самого разумения, его «стрел-мыслей», и «воззрений-рек». И поэтому время не является чем-то субстанциональным. Но субстанционально ли само вещество? Чем одна фикция, отличается от другой?

Субстанциональность материи не вызывает сомнений в нашем архаически укоренившемся сознании. Но ведь и время, как нечто фундаментальное, в нашем глобальном осмыслении бытия так же не вызывает сомнений. И, тем не менее, оно не может иметь собственной телесности. Как я отмечал выше, в противном случае, наличие такой телесности, определило бы конечность мироздания.

Парадокс в том, что материя, как таковая, есть суть определённая форма движения, и определённая скорость, которые в своей совокупности определяют формы воспринимаемой нами реальной действительности, со всеми её объектами. Значит в материи, в её глубинных основах, а далее и в пространстве, нет ничего кроме течения времени? Как же разобраться в этом клубке?

Для того чтобы осмыслить такое, необходимо выйти за рамки пространственно-временного воззрения, данного нам природой. Вектор нашего осмысления действительности находиться в плоскости последовательного бытия материальных субстанциональностей. Создавая этот лабиринт, он бродит по нему, лишь меняя сектора лабиринта, создавая новые повороты и тупики, но, не меняя самого лабиринта. Как посмотреть на мир другими глазами? Проблема здесь как раз в том, что наш разум не в силах изменить созданный им однажды лабиринт, он не в силах поменять даже его векторность. Его архитектоника и его алгоритмы, полностью соответствуют архитектоники собственной выложенной веками матрицы разумения. И всякая запредельность, случись такая, неминуемо вызовет лишь впечатление нарушения разумности, но никак не нарушения самого лабиринта. Если неразумностью обозначают даже выход за рамки выложенной и закреплённой моральной догматики, полностью и целиком изобретения заинтересованного в определённых целях человеческого планктона, то, что говорить о глобальных проблемах мироздания? Чья твёрдость и даже окаменелость, в силу долгого пребывания в одном состоянии, неразрушима никакими «топорами воззрения», какими бы совершенными и твёрдыми они не казались.

Пространственно-временной континуум – самая твёрдая из скал, возникших в разумах миллиарды лет назад, и потому фундаментальность этого синтеза – непоколебима! Она возникла вместе с разумом, и является плотью и кровью его природного бытия, его эквивалентом и мерой всех вещей. Что ещё есть в нашем разуме, кроме этого фундаментального начала? Всё остальное в нём, есть лишь продукты этого изначального конгломерата. Всякая возникающая форма нашего осмысления, всегда будет порождением этого «изначального колоса действительности», и вся его динамика будет повторять и соответствовать динамике собственной последовательности пространственно-временного континуума.

Итак, что представляет собой материальность, как нечто фундаментально-действительное для нашего мироздания? Всякое вещество в своей сути, есть внутреннее противостояние гравитации и антигравитации. А по большому счёту баланс сил относительно тонких и грубых, относительно инертных и агрессивных начал, воплощающихся в противостояние феноменальных основ политеса действительности, скорости и инертности. (Олицетворённых противостояний движения и забвения). То есть, противостояние наиболее тонких энергий, – стремящихся внутрь, и грубых, – стремящихся вовне. (Или, наоборот, – с какой стороны смотреть). И это соотношение движений, их форм динамик и скоростей, формирует весь материальный воспринимаемый мир, во всём его разнообразии. Соотношения эти, в своих возможных столкновениях – бесконечны. И потому мир для нас, бесконечен в своих возможных воплощающихся формах.

Скорость и инертность, изменение и стабильность, всё это произведения, – продукты соотношения нашим ноуменом противостояния различных форм внешних движений, по отношению к самому ноумену, с его формой целокупной динамики. Ибо всё дело в том, что по отдельности, самих по себе, вне всякого сравнения, а значит определения, не существует ни инертности, ни движения. Так как абсолютная инертность – есть забвение, то есть пустота, которая не может существовать как для нашего осмысления, так и вообще существовать, (существование несуществующего, – есть форма абсурдности). Но и движения – самого по себе, так же не существует. (Всякое движение всегда относительно чего-то, и никогда само по себе). И, с одной стороны, всё вокруг нас – находится в состоянии забвения. С другой, – всё движется, и находится в состоянии забвения, – не может. И только относительные алгоритмы этих соотношений создают гармонию действительного мира, в котором на платформах анабиоза и сверх динамичности, между полюсами бытия и небытия, возникает закономерная реальность.

А даже те векторы, – векторы нашего становления в пространстве и времени, которые нам кажутся очевидными и неоспоримыми, на самом деле являются относительной фикцией оценочного разумения. С одной точки воззрения мы уверенны, что весь наш глобальный мир и в частности мы в нём, – прогрессируем в своём эволюционном развитии, становясь совершеннее. С другой, – регрессируем, с каждым часом приближаясь к деградации и собственному разрушению. И весь окружающий нас мир будто показывает нам, что он, инфляционно расширяясь, тиражирует свои формы, и увеличивает свои наделы. Но стоит нам посмотреть на него с другой точки зрения, и мы видим, как он истощается. Наше линейное сознание не в силах воспринимать одновременно противоположные, противно направленные движения, так как, будь это ему доступно, и вся жизнь превратилась бы в его воззрении в абсолютный баланс, то есть ноль, – пустоту без движения.

Лучший способ сохранить веру, а значит и надежду, оставаться в рамках архаического сознания, и не менять направления движения общего разумения в пределы металогического мышления. Но не для пытливого ума, который ставит задачи понимания сути вещей. И в этом его стремлении воплощается вся динамика противостояния сил тонкого и грубого начал. Инертность, даже в такой желанной стезе как вера, для него так же болезненна, как и чрезмерная агрессивность. Каждый разум выбирает для себя, то соотношение сил, которое в состоянии выносить.

Понимание сути вещей и сути мира не сулят для жизни никаких бонусов. Ибо жизнь, действительная реальность – есть поверхность. Разум веками плавал в его достаточно тёплых и приемлемо скоростных водах. Ныряние на глубину вызывает у него естественные спазмы, и он чувствует боль. И чем глубже он ныряет, тем сильнее эта боль. Но разум, в своём чувствовании и осмыслении мира, в силу своей изначальной «архаической звериной природы», предпочитает боль, – инертной скуке. Так уж он устроен, что перестаёт ощущать саму жизнь, привыкая к тёплой поверхности размеренной действительности. И для него становится гораздо болезненнее эта размеренность бытия, на всяком уровне его жизненного поля, где всякий консенсус должен выступать лишь как исключение.

Масса

Каким образом может быть возможна масса? Что она могла бы представлять собой в свете моей общей концепции мироздания? И здесь я не уйду далеко от выращенного и постоянно культивируемого и облагораживаемого сада собственного созерцания. Масса сама по себе, - такая же нелепость, как и движение – само по себе. Как первое, так и второе лишь суть символы, созданные для собственного удовлетворения нашим беспокойным разумом. И при всей своей нерушимости и существенной истинности для нашей реальности, масса как таковая, не являет собой беспрекословного доказательства существования абсолютной существенности мироздания. Ибо ни в одной массе, включая и запредельную, такую как «чёрная дыра», на самом деле нет никакой массивности самой по себе, ибо не может быть определённости самой по себе, – вне оценки наблюдателя. И именно «чёрная дыра» своей мистичностью, и невозможностью осмысления нами её запредельной массы, подтверждает эту концепцию. Масса, как нечто физическое, есть воплощение метафизической парадигмы всего сущего. Она есть олицетворение внутреннего противостояния изначальных стихий мироздания, и воплощает собой некий коллапс в пространстве, благодаря которому это противостояние объективируется в нашем сознании в нечто массивно-сущностное. Отношение разнонаправленных движений, порождающих в своём столкновении, торможение. Это торможение и воспринимается нами как масса. Масса есть эквивалент внутреннего напряжения противостоящих сил, – сил гравитации и антигравитации, сил центробежных и центростремительных, – эквивалент нашей осознанности потенциала этого напряжения.

Что же происходит на самом деле. В физике простого созерцания, всякая мера массивности как таковой, есть оценка, и определяется отношением одной плотности – к другой. И зависит от воззрения наблюдателя, имеющего собственную определённую плотность, к внешнему наблюдаемому объекту со своей плотностью, которая непосредственно зависит от соотношения в этом объекте сил гравитации и сил антигравитации, сил центростремительных и центробежных на латентно определённый нашим воззрением момент, на произвольно взятую точку пространственно-временного континуума. То есть оценка нашим разумением, в определённой угле зрения, соотношения сил гравитации и антигравитации в стоическом аспекте, и сил центробежных и центростремительных в динамическом, где именно «горизонт событий» этих противостояний определяет плотность и массу вещества. И именно наблюдатель определяет всякую массивность исходя из собственных критериев, и без его оценок и критериев, сама по себе, она также абсурдна, как всякая определённость сама по себе. И собственно оценка массы всякого объекта зависит от плотности, которая в свою очередь зависит от того, в каком напряжении находятся в нём эти противоборствующие силы, – силы гравитации и антигравитации, силы центробежные и центростремительные, в локальном отрезке пространства и времени. Именно это локальное напряжение определяет всякую плотность, а значит и массу. Чем сильнее это напряжение, тем массивнее будет объект на меру пространства занимаемого им. И здесь нет ничего нового.

А новое здесь заключается в том, что вся наша фундаментальная физика строится на положениях обратных реальной действительности сущностного. Мы как всегда видим во всём лишь перевёрнутое отражение. Ведь мы уверенны, что именно масса объекта, его плотность, определяет это напряжение. Но на самом деле, это то и вводит нас в заблуждение относительно мира как такового. Ибо если масса и плотность определяет напряжение, то мы изначально должны исходить из того, что масса и плотность существую сами по себе, диктуя миру собственные законы, и что именно масса и плотность порождают явления гравитации и антигравитации, что именно масса и плотность сами по себе, являются изначальным мерилом всего сущностного. Что именно здесь таится главная аксиома мироздания, её имманентная действительность. Мы изначально строим своё воззрение на ложном фундаменте. Не удивительно, что мироздание вырастает «вниз башнями». Ведь всякая имманентность, на самом деле зиждется на трансцендентальных принципах воззрения, на их эксплицитных формах продуцирования. И всякая имманентность есть лишь отношение к этим формам.

Но если бы так было на самом деле, если бы масса и плотность были бы сами по себе сущностно-действительными, то сам мир должен был бы иметь свою фундаментальную существенность, – изначальную абсолютную массу и плотность, как некую точку отсчёта. – Массу и плотность не по отношению к нам, не в наших относительных оценках, но в себе, – последнюю, окончательно истинную. А это непременно уничтожило бы мир действительности, как и в случае с формой, и с движением самом по себе. В том то и дело, что не масса и плотность вещества порождают и определяют внутреннее напряжение, но именно внутреннее напряжение сил гравитации и антигравитации, (которые в своей существенности нам не доступны, ибо не существуют для нас друг без друга, и представляют собой то же самое, что и объект и субъект для познания, которые так же не существуют друг без друга, лишь как только по отношению), определяет внутренние скорости, соотношения центробежных и центростремительных сил, как отношение пространства к времени, и времени к пространству. И именно противостояние этих «аструктивных сил», создают в нашем представлении и воображении всякую массу и плотность. Они в своём противостоянии объективируются в объект, благодаря некоей соразмерности внутренних скоростей, и определённого упорядочивания в торможении и разгоне. И далее, уже в своей целокупности, предстают пред нашим взором, как «статическое тело». И теперь уже соотносятся нашим разумением с собственными внутренними скоростями, и формами динамики.

Здесь таится та грань, в которой степень нарушения абсолютной гармонии этих сил, определяет всю природу внешней действительности для нас, со всеми её формами и массами, в критериях, отпущенных нам нашей природой, в соотношении и соответствии с нашей собственной внутренней существенностью. То есть по отношению к нашей массивности и плотности, в рамках динамики нашего разумения. Объективирование пустоты в нечто существенное, возникновение плотности и массивности, как и всякой формы, есть такой же продукт соотношения пространства и времени, в критериях, определяемых нашим разумом величин, на собственной шкале соразмерностей этих величин. Мы сами создаём эту шкалу, на которой всегда находимся условно посредине, (если это время), и условно в центре, (если это пространство). Озирая своим взором периферии и перспективы, мы делаем относительные оценки, и выстраиваем отношения всего – ко всему, отделяем и присоединяем, целокупируем и синтезируем, то есть строим мир реальной действительности. И здесь не подлежит никакому сомнению, что Мир действительности, со всей его плотностью и массивностью, в сути своей есть лишь чистое отношение. То, что образуется в результате соотношения внутренней и внешней динамики, в соответствиях субъекта и объекта, как единственно возможного алгоритма категорий для существования не только формы, но и массы и плотности, при всей трансцендентности последних, как основанных на опыте не столько эмпирическом, сколько трансцендентальном. Ибо масса и плотность в отличие от формы, всегда скрыта от нашего взора, и представляет собой нечто внутреннее, нечто экзистенциальное, – то, что не определяемо на глаз, а лишь подозреваемо. И только трансцендентальный опыт даёт представление на этом поприще, да и то лишь условное.

Амбивалентность мироздания

Та «безумная мысль», коей я перманентно касаюсь в своих произведениях, мысль хоть и не новая, но в новой небывалой до сих пор интерпретации, мысль, которая стала впоследствии одной из консолей, неким краеугольным камнем моей философии, мысль, с одной стороны, высвечивающая самые тёмные стороны нашей действительности, с другой – загоняющая эту самую действительность в тупик, в некий загон для «блуждающего стада», имеет на самом деле огромное значение для понимания нашей жизни, для осмысления действительности, и главное, для начертания некоего эскиза для нового небывалого фундамента мироздания, в котором вся перевёрнутая до сих пор вверх ногами картина мира, возвращается на своё место. Иллюзорность, генетически обоснованная иллюзорность нашей жизни, находит здесь своего антипода, и свою же опору и подложку, для того пути, что перекрёстком перегораживает архаическую и мифологическую феноменологию прежних веков, всего научного и философского бастиона.

Итак, мысль. То, что действительность не имеет, не своего собственного бытия, не своей собственной субстанциональности в пространстве и времени, это та очевидность, для которой не требуются никакие иные доказательства, как то, что будь иначе, и всё и вся превращалось бы в намертво ограниченную «свинцовую лодку», и тонуло бы в собственной законченности. Весь мир превращался бы в «мёртвое тело». Ведь это означало бы собственную определённость действительности, а значит и её отчерченность, – ассерторическую предметность, и значит, аподиктическую конечность. И даже то, на чём базируется вся свойственность действительности, пространство и время, не имеют своих собственных пенатов. Ибо само пространство и время, есть суть антропоморфные, существующие строго в рамках наших апперцепций и дефиниций, аффекты, -психологические транскрипции, уходящие своими «кронами» в бескрайний космос нашего разума на трансцендентные поля, где приобретая свою незыблемую субстанциональность, диктуют оттуда нам свою волю. Их очевидность, есть особая схоластическая диаграмма, в которой сходятся лучи идеального и рационально-аналитического воззрений, порождая безапелляционную парадигму сознания, для которой всякое противоречие выступает, либо как вредность инфантильного детского разума, либо лишь как безумие зрелого, но больного. Наш разум, обольщённый и порабощённый этой формой очевидности, не в силах ни видеть, ни слышать ничего, что вещает ему с самых своих глубин, Великий дух подземного царства, – «интуитивный бог». Ведь против того, что дают нам наши простейшие сенсоры, и самые древние созерцательные консоли разумения, вся убеждающая в обратном трансцендентальная парадигма осознанности, – слаба, не имеет очевидных факторов, и потому рассыпается пред натиском масштабного и всеохватывающего бастиона эмпирической детерминантной разумности, с её очевидными консолями причинной и последовательной реальности, растущими из внешней, будто бы самодостаточной действительности. Мы лишь разглядываем, соизмеряем и оцениваем внешний мир, который был до нас, и будет после нас. И эту «железобетонную стену» невозможно ничем разрушить! Ибо эти уходящие в поля трансцендентного разумения аффекты, эти психологические транскрипции, есть плоть и кровь нашего сложившегося веками разумения.

Интроверта, или экстравертна в своей сакральной сути жизнь, имплицитно или эксплицитно наше осознание действительности – вопрос, требующий для своего разрешения постороннего наблюдателя. Но такого нет, не было никогда, и никогда не будет. Для того, чтобы встать на одну из определённых сторон, здесь холодного, незаинтересованного, и максимально отстранённого разума, – недостаточно. Необходимо посмотреть извне по-настоящему. И в этом, как нам кажется, насколько то возможно, как раз помогает наш трансцендентальный разум, который силой собственного воображения выходит в некий «астрал», за пределы обыденного менталитета разумности, и смотрит оттуда на мир, как будто-бы отрешённо, максимально не ангажировано, и непредвзято. Но так ли это на самом деле? Способна ли «крона древа» смотреть на свои корни и ствол абсолютно отрешённо и непредвзято? Может быть, лишь только в какие-то ежесекундные моменты отрыва от собственных антропоморфных плагинов созерцания, отрыва от общего глубоко заинтересованного и невинно заинтересованного умозренческого лейтмотива, в котором пребывает наше тело и наш дух перманентно, постоянно возвращаясь к укоренившимся архаическим типам воззрения и оценок. Словно пыльца с цветов кроны древа, оторвавшаяся от своих «тычинок» в поиске «пестиков» и подхваченная ветрами проведения, уже как будто не имеет связи с древом, и способна на отреченные независимые и самодостаточные оценки.

Амбивалентность мироздания решила бы эту проблему навсегда. И именно к этому стремится всё наше существо, убеждая разум в этой единственной достойной парадигме осмысления и её адекватности и истинности. И встань мы на эту стезю, и всё как будто упростилось бы, приведя к гармонии воображение и реальность. Но в том то и дело, что Амбивалентность требует наличие обеих сторон, как самостоятельных независимых аспектов. А наш трансцендентный разум, получая «интуитивные посылки» из подземного мира, вскрывая их и перерабатывая, не может отыскать здесь наличия той обязательной субстанциональности внешнего мира, чтобы установить связь, и нарисовать полноценный Амбивалентный мир. Ибо то, что для эмпирического созерцания бесспорно и очевидно, для трансцендентального, в его самых запредельных, гипертрофированных формах, является ошибочным, и имеет лишь иллюзорный контент.

Но дело ещё и в том, что и сам наш ноумен, как некая вторая сторона этой амбивалентности, нечто противоположное внешнему миру, ноумен с его «синусовым узлом» продуцирующим всю эту метанойю созерцания, и рисующего небывалый внешний мир, на основе собственного внутреннего выложенного полотна, в отсутствии внешней действительности – глубоко сомнительна. И вся экзальтация и гротеск, с которым он относится к самому себе, есть лишь тот же аффект, – психологическая транскрипция самолюбующегося субъекта. Ибо сталкиваясь с пустотой, он ничего продуцировать сам по себе не смог бы. Лишь отражаясь, и отражая внешнюю реальность, его бытие становится очевидным и неоспоримым. И здесь во всём своём оксюмороне встаёт та безысходность для концептуального последовательного линейного осмысления действительности, с обязательными аспектами удовлетворения.

Важно ещё понимать, что когда мы рассматривает ноумен, как таковой, то всегда объективируем его, и не в силах узреть его субъективность. Ибо как глаз не в силах посмотреть в самого себя, так ноумен не может узнать себя самого, и выразить собственную субъективность. Сам он есть субъект, а всё что он продуцирует и полагает, есть объект, включая и самого себя в моменты созерцания. Он не способен узнать сам себя как субъективность, и в эту «чёрную дыру» ещё никому и никогда не удавалось по-настоящему заглянуть.

Но наше поле изучения есть внешний мир, – мир реальной действительности. И на основании этой действительности, всех её трансформаций и модуляций мы только и способны познать наш ноумен, и всегда лишь косвенно, только исходя из феномена. Здесь можно прочертить некую параллель для понимания, из области изобразительного искусства. Мы способны, насколько то возможно, понять и оценить душу художника, рассматривая созданные им полотна. Мы никогда не познаем его замысла, (тем более, что в большинстве случаев его просто не было), но мы способны увидеть и услышать музыку, запечатлённую в красках и сочетаниях, в почерке и манере письма, в неповторимом стиле, отражающем совокупную динамическую картину внутреннего содержания души художника. И в этом нет ничего удивительного с точки зрения биофизики, но тем удивительнее с точки зрения идеальной метафизики. И на самом деле, когда мы долго стоим пред полотном мастера, и вдруг начинаем нечто чувствовать, нечто осознавать, мы радуемся собственному прозрению, собственному угадыванию замысла художника, которого на самом деле не было никогда изначально. Мы конструируем этот замысел в своей голове, и когда он гармонично переплетается с произведением, находя свои подтверждения, нас приводит это в восторг. Ведь в такие моменты рождаются ангелы! Зачатые в совокуплении душ, они взмывают в астрал, и мир становится широким и глубоким, он становится наполненным «сверх живыми существами», вылетающими их твоей собственной души! Всё это называется вдохновением…. И его градация на бесконечной лестнице душевного пантеона, настолько различна и неповторима, насколько различны и неповторимы частоты звуковой палитры самой природы.

Внешний мир, реальная действительность, это всё, что мы в состоянии ощутить и познать. Но что он есть на самом деле, вне нашего заинтересованного и предвзятого взора? Что он есть сам по себе? Именно невозможность разрешения этого вопроса, заставляет нас искать пути, заходить в лабиринты собственных умоззрений, и, попадая перманентно в тупики, выходить из них, и снова и снова искать этот выход. И вот, устав от беготни и непродуктивного шатания, мы приходим к тому, что начинаем искать его в противоположном, – в самом ноумене. Ибо если невозможно найти его вовне, надо попытаться найти его внутри. Но здесь мы приходим к ещё большему затруднению, ведь здесь вообще нельзя ничего потрогать, ничего увидеть, разделить и сопоставить. А так как только в этом алгоритме наш разум способен что-либо осознавать, то он и заходит в тёмный непроглядный лес, где начинает кричать «Ау!», и не получая отклика, вынужден идти ощупью, в поисках хоть какой-то освящённой опушки.

Мы знаем, мы чувствуем, что мир – амбивалентен, что он существует как соотношение, как сношение ноумена и феномена, но что они, каждый по отдельности, понять не в силах. И здесь надо чётко осознавать, что они оба находятся в нашей голове, и более нигде. Что внешняя действительность, – то, что мы обозначаем как феномен, на самом деле отражение в зеркале стоящем пред взором ноумена в пределах черепной коробки, и не несёт в себе ничего того, что мы причисляем к самому по себе внешнему миру, стоящему за этим зеркалом, вне пределов коробки, – лишь подозреваемому миру. И пусть это подозрение самое убедительное из всех, и для нас неоспоримо, что мир существует сам по себе, но вставая на противоположную сторону мышления, мы всё же осознаём, что существуй он сам по себе, и его форма, его динамика, то есть его собственная действительность, становится невозможна по определению. Ибо в этом случае прекращала бы само его существование, так как стала бы неминуемо определённой, а значит необходимо законченной. Ведь имей мир собственную субстанциональность, собственную динамику, (не положенную на нашу внутреннюю динамику и имеющую свою последовательную форму в соотношении, лишь только как сравнение динамик ноумена и феномена), но свою, независимую и однозначную, – и он исчезает, не оставляя и следа. И потому, мир сам по себе, действительность сама по себе, есть нонсенс, -абсолютно невозможное явление.

Амбивалентность мироздания, – в диалектически неделимом сочетании интровертности, или экстравертности, в паритете имплицитности и эксплицитности, в целокупном противостоянии ноумена и феномена, этих равновеликих полюсов мироздания, как неких консолей реальной действительности, за которыми нет ничего существенного, ничего кроме «Великой пустоты».

Креатив

Креатив без критического тормоза, есть болид без тормозов, он разбивается на первом же повороте. Креативная и критическая консологемы, в своих паритетах определяют ход, как всякого познания, так и всякого разумения. Та безапелляционность, присущая гипертрофированной креативности, нуждается в критическом взгляде так же, как критический взгляд нуждается в креативе, без которого он не может существовать. Ибо вся его противно направленная деятельность, зиждется именно на столпах креатива, и без него превратилась бы в нечто ненужное. Наше познание развивается по сложной траектории, напоминающей глиссаду, но только в нашем случае, по восходящей. По мере развития нашего разума, задаются и новые пространственно-временные задачи, кои на начальных этапах, наш разум был не в состоянии даже вообразить. Перспектива открывается по мере восхождения на гору, и то, что лежит за горой, невозможно увидеть никаким самым проницательным взором, пока ты не поднялся на вершину. Но вот ты поднялся, и вдруг обнаружил, что этих вершин бесконечное множество, и каждая имеет право на своё существование, и каждая определяет свои собственные перспективы. То, что наш мир один для всех, не подлежит никакому сомнению. Но и то, что у каждого вновь открывшегося взора, мир индивидуальный и неповторимый, так же не подлежит сомнению. И что делать с этим противоречием, что делать с этим неразрешимым парадоксом, пока не знает никто. И всякий, кто пытался решить эту задачу, словно «теорему Пуанкаре», всегда лишь пытался упростить, и получить удовлетворение, которое так жаждет всякий ищущий разум. И то, что выше обозначенная теорема всё же была разгадана и обоснована Г.Я. Перельманом, ещё не говорит о том, что в ближайшее время, и наша задача найдёт своё разрешение. Но то, что она обязательно его найдёт, в этом не должно быть сомнений. Ибо, на самом деле мы не открываем мир, но создаём его. А значит, как всякий эскиз, всякий чертёж, всякая заданная конструкция, как бы ни казалась, сложна, если она не противоречит общей геометрии и законам вселенной, обязательно должна найти своё воплощение.

То, что всякая начертанная линия, в силу общей не идеальности мироздания, и необходимого нарушения во всякой локальной точке пространства, при её бесконечном продлении искривляется, и, в конце концов, должна вернуться с обратной стороны, замкнув пространство, и превратив его в круг, никаких доказательств не требуется. Достаточно помыслить в определённых алгоритмах, и посмотреть на бесконечное пространство и локальную точку, как на нечто неотделимое, и в сути своей аналогичное, и с помощью инструментов трансцендентального разума высвободить своё мышление из клетки архаического политеса осознанности. Ведь математика, в заточении которой перманентно и необходимо находится наш разум, при всех своих притязаниях на точность и доказуемость, на самом деле самая иллюзорная наука, ибо более других заставляет нас верить в собственные парадигмы, и строить окружающий мир на теоремах и аксиомах, – сугубо антропоморфных изобретениях. Она обматывает нас даже в малом, убеждая, что в природе могут существовать идеальные круги, шары, кубы и, что возможна идеальная прямая линия.

Для начала задайте себе вопрос: Возможна ли вообще в пространстве идеально начертанная прямая? Не является ли такая возможность лишь относительной погрешностью в градации самого нарушения, при котором более прямая линия, становится лишь менее погрешней, но никогда абсолютно идеальной? Ведь приближение мастера в изготовлении зеркала к абсолютной ровности поверхности этого зеркала, отражающей в себе внешний мир безукоризненно, есть лишь вопрос относительности. Абсолютно прямых зеркал – не существует. И даже зеркало самого совершенного телескопа, необходимо содержит в себе необходимую для нашего мира погрешность.

Всякий креатив стремится всегда не просто к новому и небывалому, но к идеальному, к совершенному. И критицизм на этом пути, является тем мерилом, той «васервагой», с помощью которой безудержный по своей генетике креатив, превращается в экипаж с запряжёнными лошадьми, управляемыми кучером с помощью поводьев и уделов. И хотя самым совершенным в этой аналогии является бегущий и свободный конь в поле, но самым продуктивным и технически оправданным для человеческого сознания, всё же управляемый запряжённый в телегу конь. Здесь свобода и несвобода, в своих паритетах, определяют обоснованную диалектическую полезность, которая только и служить мерилом для всякого креатива и всякого критицизма.

Всё это находит свои глубокие корни в биопсихологии нашего существа, разделённого на «женское» и «мужское» начала, не столько физически, сколько психологически. Ведь именно отсюда, на самом деле растут эти «древние растения». И превращаясь на своих кронах в нечто непохожее на корни, они начинают жить своей непохожей жизнью, и даже цели, которыми они руководствуются, уже не имеют ничего общего с изначальными. «Мужское начало» нашей природы предполагает некий «разбой», некое преступление, некий выходящий за невидимые произвольные границы, порыв воли, столь же опасный, сколь и свободный. И именно ему дано строить всё новое, открывать двери, и пристраивать новые комнаты, именно он ответственен за расширение нашего мира, нашей действительности и нашей жизни. «Женское начало» есть суть сохранение. Оно предполагает умиротворение и ограниченность, закрепление и стагнацию, (в позитивном смысле слова), как некий оплот продолжительного мира. И именно этому началу отведена роль кандалов, стремян и заборов, именно оно несёт на себе крест ограничения безудержной тропической природы нашего существа. И в каждом из нас, к какому мы бы не относились «сословию», к какому противоположному лагерю не отнесла нас сама природа, на самом деле по равным долям «мужского» и «женского», в сакральном смысле психофизических начал, но лишь с некоторым незначительным преобладанием одного. Да. Именно это незначительное преобладание делает нас мужчиной или женщиной. Лишь наличие «игрек хромосомы» в нашей генетической цепи, в нашем коде, определяет не только наши физические свойства, но и в первую очередь психологические.

Всякий креатив, есть суть разгон, и всякий критицизм есть суть торможение. И в этом видится та изначальная природа, та архаическая почва, на которой растёт не только всё запредельное и вызывающее, всё Великое и необычное, но и всё схоластически выверенное, паритетное и согласованное, всё обыденное и незаметное, всё скрытое и завуалированное. Мы восторгаемся многим вещам, многим собственным великим как нам кажется поступкам и деяниям, но почти никогда не задумываемся об истинных корнях этих возвышенных экзальтированных явлений, которые в своём Великом гротеске, удовлетворяют наш разум, давая чувство гордости за самих себя. В глубине своего сердца Мы не хотим признавать, что всё это формируется из банального, (хотя по большому счёту не совсем банального), фундамента либидо, как некоего генетически-физиологического кода заложенного самой природой, из которого, сублимируя свои консоли и превращая их в нечто иное, расцветает на поверхности болота нашего существа, всё Великое и совершенное, всё изысканное и возвышенное, – всё то, чем гордится наш разум, и благодаря чему он поступательно следует в своё будущее.

Функциональность

Что, для нашего разума служит доказательством, что мир вокруг нас имеет собственную динамику, не зависимую от нашего восприятия? В первую очередь то, что в эмпирическом мировоззрении динамика внешних объектов не только по отношению к нам, но и по отношению друг к другу имеет свою соразмерность взаимоотношения скоростей, форм и парабол движения. Во вторую очередь, это впечатление независимости и бесконтрольности этих движений, со стороны нашей воли. Отсутствие какого-либо влияния нашего ноумена на общий «макрокинез» внешнего мира. А главное бессилие пред его инертностью и фатальной динамической произвольностью с одной стороны, и такой же фатальной последовательностью, и безостановочной размеренной функциональностью катящегося «Колеса Иксиона», с другой. Креативность мира самого по себе, его абсолютная разумность, как в малом, так и в Великом не оставляет и доли сомнения в том, что мир – есть божественное создание. – Нечто однажды положенное и заведённое, а значит имеющее свои цели.

Давайте посмотрим, как мы вообще оцениваем последовательность изменений в текущий момент действительности эмпирического созерцания действительности. Наш разум, (такова его природа), во всём и всегда стремиться отмерять отрезки. Его свойство таково, что он оценивает мир и все его движения, как некое последовательное выстраивание из отдельных сегментов общего здания мира, – то, что называется прогрессивным усложнением в пространстве, и становлением во времени. И усложнение, и становление это, для него должно необходимо выстраиваться из «кирпичей». Иначе он его не заметит, и не идентифицирует как нечто закономерное. Как собственно, и уже выстроенное, необходимо должно иметь для него возможность разбираться на «кирпичи», – на сегменты. И точно в такой же последовательности, – от основания к действию и результату, он оценивает и собственное мышление. Всякий объект для субъекта, (а мышление, поставленное под взор исследователя – есть такой же объект), представляет собой разлагаемое на отрезки событие. Состояние предмета созерцания, не может быть обозначено, пока оно не получило свою законченность, некую «окаймлённую, отмеренную и обозначенную границами субстанциональность», то есть форму. И лишь различные масштабы этой самой «окаймлённости», определяют всякую нашу оценку. Наш разум, оценивая внешние события, последовательность изменений, постоянно чертит некие границы между состояниями наблюдаемого объекта. Создавая из безостановочного и безграничного движения, некие формы достаточные по объёму, для восприятия их объективности, нашим разумом. Он делает искусственные остановки, в безостановочном движении. Определяя и обозначая относительные стабильные состояния, либо рисуя блок относительно нестабильных состояний, тем самым создавая некую искусственную стабильность отрезка. К примеру, зажигаемая спичка, от холодного состояния относительного покоя серы, до воспламенения и горения, проходит бесконечный ряд состояний, и не разграниченный никакими границами текущий момент. Но наш разум, делит этот непрерывный момент, на составляющие. Он чертит границы, и обозначает этапы и события, в виде неких объектно-законченных формаций. В более перспективных масштабах, он создаёт слаженные системы и алгоритмы, что даёт ему возможность создавать на этих масштабах определённые формы.

Мир для нашего разума всегда будет, с одной стороны классифицирован, с другой – глобализирован. Он всегда будет в его отражении одновременно неким сплавом индивидуализации и обобщения. Ведь во всяком непрерывном движении, ему необходимо отделять и сознавать объекты, – отдельные части, некие звенья цепи, иначе удовлетворение его объективной потребности не состоится. Он требует объекта повсюду, куда направлен его взор. А для существования объекта необходимы границы, ведь без них существование формы как таковой, – невозможно. Форма без границ – есть нонсенс для нашего разумения. Материя без формы, есть ничто, – лишь абстрактная субстанция. И это деление, и окаймление происходит во всех без исключения плоскостях воспринимаемого мира. Как по преимуществу пространственной его стороны, так временной. (Стороны, не существующие сами по себе, но созданные нашим разумом и превращённые в трансцендентальные объекты, противопоставленные друг другу, и олицетворяющие некие консоли, – фундамент воспринимаемого мира, в плоть и кровь реальной действительности).

Что представляло бы для нашего разума время, не дели он его на минуты, часы и т.д. То есть на объекты. Так же, что представлял бы феноменальный эмпирически воспринимаемый мир, не будь в нём деления на объекты, и не существуй границ этих объектов. И даже наше абстрактное мышление, словно отражение всей этой внешней агрегатности, не может обходиться без разделения и окаймления цепей собственного мышления. Картинки идеального воззрения, образы, не имей они объективной законченности, не имели бы вообще ничего существенного, они расплывались бы, заполняя всё пространство, отведённое разумом себе.

Объективность внешнего мира, как и его разнообразие, обязано своим существованием именно свойству нашего разума разделять и окаймлять субстанции, как в пространственном, так и во временном аспектах, и превращать всё это в континуумы. Так собственно, возникает действительность мироздания и действительность нашего бытия.

Когда наш разум определил и противопоставил эти разноплановые субстанции друг другу, он создал тем самым прецедент. И далее, уже ничего не могло остановить его на этом поприще деления и обозначения. Объекты для субъекта начали появляться нескончаемой вереницей. И затем, и всегда, наш разум будет находиться в этом поле постоянного формирования объектов, как внешней действительности, так и внутренней. Неких «отчерченных пузырей», выхваченных из общего контекста, обозначенных и идентифицированных. Между которыми, на самом деле и находится тот самый горизонт событий, который определяет всякую меру действительного.

Так наш разум получает своё удовлетворение. Ведь просто динамика, не разделённая на этапы, такая же бессмыслица для него, как и неразделенный мир феномена, на объекты. Здесь ничто не могло бы его удовлетворить. Он, есть страж законченности. «Не окаймлённый мир», для него – не существует. Для него, это пустота. Скольжение без этапов, становление без «сегментов», -парадоксальная невозможность. И там, где невозможно деление на «кирпичи», он делит на временные отрезки. Там, где невозможно деление на отрезки, он делит на «кирпичи». Но всегда и всюду его сегментарный политес диктует свою волю по отношению к реальной действительности. И то, что невозможно разделить ни на «отрезки», ни на «кирпичи», он относит к противоречию реальности, то есть к чуду. Так получает своё олицетворение божественности, его ноумен. Так получает своё место в природе вещей, Бог. Запредельность всегда там, где невозможно обозначить ни отрезки времени, ни границы объекта.

И, кстати сказать, именно в этом противоречии вся суть противопоставления феноменального и идеального в нашем тонком высшем разумении. Идеальным формам созерцания и осмысления не интересно всё законченное, очерченное и окаймлённое. Для него, оно есть – мёртвое. Феноменальное же, не существует без законченности, без очерчивания границ. Идеал нашего разумения оставляет сзади всё то, что закончено, что обозначено. – То, что, грубо говоря съедено и дефицированно. Так в нашей душе, Бог – уживается с действительной реальностью, порождая своим синтезом, собственно саму душу. Не заканчиваемое в своей сути, – с заканчиваемым в своей плоти. Олицетворяя в этом непримиримом противоречии то, что собственно – живёт. Синтез феномена и ноумена, живущие только в пределах души. Ибо феномен, так же, как и ноумен, существуют только в нашей душе, – в запредельных областях её агрегативности. И непримиримая война реального – с трансцендентальным, феноменального – с идеальным, это «гражданская война». Война на одном поле, – поле нашего разума.

Как же рождается при такой строгой парадигме сознания нечто бесформенное и безвременное? Только ли как нонсенс? Как нечто противопоставленное этой цепочке из звеньев во времени, и нечто противоположное сцепленной мозаике отдельных, и в то же время неразделимых объектов в пространстве. Что же всплывает в нашем сознании, как противоположность этой выверенной и упорядоченной действительности? Да, пожалуй, именно нонсенс, – нечто пустое, бесформенное и безвременное. Некая сущность мира вечности и бесконечности, но всё же стремящаяся к собственной объектарности. Мира, воплощённого в нашем разумении в некий антиконтинуум, противостоящий пространственно-временному. То есть, в нечто не сущностное, сверх трансцендентное.

Далее. Всякое движение и всякая трансформация в действительности, создаётся на поле пространственно – временного континуума. Который есть порождение разума, делящего на отрезки и чертящего границы между состояниями. То есть, создающего объекты для субъекта. Не имей наш разум этой функции, и движения никакого бы не было, ни в пространстве, ни во времени. Мало того и объектов феноменального мира – не существовало бы, по крайней мере, в том виде, в котором они теперь существуют для нас. Время и пространство – создаются именно этими разделениями. Как бы это не звучало абсурдно, но это так. И на самом деле мы, со своим разумом, не обозначаем отрезки на существующем и текущем времени, не обозначаем объекты на существующем пространстве феноменов, но создаём текущее время этими отрезками, и создаём пространство этими обозначениями границ объектов. Динамика, возникает из создания «кирпичей» и «сегментов», а не наоборот. И в этом, принципиальное отличие моего воззрения, от воззрения большинства мыслящих людей на планете. Тот, кто осмыслит это положение во всей его полноте, (для которой, не достаточно никаких слов и понятий, и никогда не будет достаточно), тот осмыслит суть мира, и его движения. Тот увидит совершенно новый мир. – Мир великой иллюзии, где сама иллюзия являет собой, – то единственно сущностное и единственно существующее. И уже никогда не станет искать «ноль», искать начало там, где его быть не может. Ибо там, где его ищут, на самом деле этот «ноль» равен безграничности, а миг – вечности.

Всякая монолитная и инертная субстанция начинает двигаться, как только в ней появляются «кирпичи», как только из «глины хаоса» строиться форма, и формируется масштаб. И эта форма начинает жить, как только в ней появляется причина, следствие и результат, как только в ней появляется основание, строение и вершина, как только в ней появляется прошлое, настоящее и будущее, как только в ней появляется алгоритм, как только в ней появляется – перспектива. Мы же абсолютно уверенны, что эта «монолитная и инертная субстанция» сама по себе двигается, и мы лишь в определённый момент, начинаем чувствовать, обозначать и классифицировать её движение. И я уверен, что двигаться начнёт даже пустота, и в ней появиться существенность, если наш разум когда-нибудь обозначит в ней форму, научиться создавать в ней «кирпичи», и строить из них взаимоотношения. Всякая стоическая необъятность, получает движение и форму, как только в ней рождаются эти «кирпичи» и эти «отрезки». Так возникла наша действительность, и так возникает всякая действительность. И наше трансцендентальное мышление, по сути своей так же линейно. Перспектива всегда строго зависима, от положения смотрящего. То, куда он устремляет свой взор, определяет единственно возможную перспективу для него. Математика не могла не возникнуть в нашем разуме, стремящегося к созданию отрезков бытия, «кирпичей» и «цепочек». – В разуме, стремящегося к упорядочиванию создаваемой им действительности. Но никто, ни бог, ни дьявол и предположить не мог, во что она разовьётся. Она предопределяет теперь, будущее человечества. Она имеет абсолютно неограниченную власть над этим будущим. Её истинность теперь, – неопровержима! Ибо эта древняя дисциплина превратилась в монолит, занявший своё место в фундаменте нашего бытия и нашей жизни. Ведь созданная однажды формодинамика, форма существования, и укрепившаяся в разумах монолитным основанием, – неразрушима! Со временем, она лишь набирает силу, становиться плотнее и монолитнее, и всё сильнее теснит иные противоречащие динамические воззрения. По пути, вступает в союз с «лояльными», наделяя их своей природой, ассимилируя и порабощая «несогласные», и безжалостно уничтожая противостоящие и враждебные.

Но дело в том, что там, где было суждено родиться математике, – там естественным образом стала развиваться её противоположность. Так в природе происходит всегда и во всём. Великое, как правило, порождает рядом – Великое противоположное. И нечто антипатичное математике развилось именно там, где расцвело древо рационального, питающего свои корни из каменистой почвы математизма, подкрепляемое падающими и гниющими плодами цивилизации. Мистицизм и экзистенциализм, как и метафизика в целом, получили своё наиболее интенсивное развитие именно с расцветающем рядом «древом математизма и рационализма», черпающего свою непоколебимую истинность в очевидном. Для этих более «древних деревьев», получивших толчок к развитию с появлением мощного врага в виде «математизма и рационализма», всякая очевидная истинность, ещё более чем когда-либо, стала вызывать спазмы недоверия. Простота и пошлость математического рационализма, вызывала в них нечто сродни отвращения высокого духа, – к черни. И показное примирение, этих двух противоположностей, походит на примирение теистических организаций, – со светской властью. Может быть плохой мир лучше, чем добрая война, но подобные примирения вызывают недоверие как в одном стане, так и в противоположном.

Всякая функциональность в нашем мире построена на воззрениях «рационально-аналитических ганглий созерцания и осмысления». Их власть – очевидна. Наш мир движется в строго определённом направлении, и всякие «функционалы», различаемые в нём, непременно находят эту общую направленную динамику. Здесь плыть против течения, значит обречь себя на отвал. Как бы мы не думали иначе, но мы все вынуждены плыть в одном направлении, ибо мы рабы того миропорядка, который сами же и выстраиваем. Мы создаём алгоритмы разумения, и следуем им, будучи уверенными, что иначе просто нельзя. Авторитет выстроенного слаженного механизма, в подавляющем большинстве случаев, для нас – непререкаем. Его доминанта словно закон природы, определяет не только всё наше поведение, но и образ мыслей. Это конечно удобно, ведь всякая слаженность и выверенность движений, всякая системность, доставляет нашей душе меньше страданий, чем выход из этой системности, где непредсказуемость пугает и угнетает. Но надо всегда помнить о том, что ветры, дующие всегда в одном направлении, засыпают песком всякий цветущий и радующий своим разнообразием сад, превращая всё и вся в однообразную пустыню. Всякая ровная поверхность радует глаз, но только несколько секунд, ибо она – скучна. И потому мы всегда будем стремиться как к системности, так и к выходу из неё.

Монокреоцентризм Мира

Система

Для того чтобы понять принципы, динамические и трансформативные закономерности определяющие формы и последовательности возникновения, развития и стагнации нашего глобального мира, нет никакой необходимости изучать Вселенную. Достаточно изучить внимательно всякую микроскопическую систему на нашей планете. Просчитать и обозначить все её закономерности и прочертить параллели. Между формодинамикой существования всякой системы нашего мира, и глобальной системой мироздания не существует никакой разницы, кроме масштабной, и все закономерности одной системы необходимо вытекают из закономерностей другой. И здесь нет противоречий, ибо в этом мире действительности, нет и быть не может ничего абстрагированного, здесь нет ничего отстранённого, нет ничего другого. Здесь нет и быть не может ничего фрагментарно-феноменального, как в существенности самого материального, так и во всей динамической целокупности обобщённо-феноменального. Как в сущностных основах (пространственного), так и во всякой последовательности изменений и трансформаций (временного). Всё и вся следует одним кругом, лишь радиусы у каждого свои. И радиусы эти бесконечно разнообразны, и никогда не повторяются. А главное, ни один из них не имеет правильной формы. В мире не существует некоего лекала, эквивалента формы, некоей точки отсчёта. Ибо точка отсчёта, по отношению ко всякому явлению мира, таится только в нашем разуме, и потому глубоко условна. И всякий круг сам по себе, каким бы он не был, в сути своей замкнутости не отличается от иного круга. И что будет с нашей Вселенной в будущем, написано на форме динамического формирования, упорядочивания и последующей стагнации всякой системы нашего мира, как всякого «живого организма», так всякой детерминантной согласованной фомосущности на нашей земле. Но для того чтобы прочитать это, необходимо посмотреть с определённого ракурса, осмыслить в определённой плоскости всякое целокупное морфокинезное явление, называемое нами системой. К примеру, такую саморегулирующуюся систему, как человек. Хотя я убеждён, что саморегулирующаяся система, это плеоназм, ибо не саморегулирующихся систем, – не существует. Вопрос лишь в тонкости и грубости воззрения и оценки.

Что в этой системе является принципиально основоположным? Какие уникальные функции определяют эту систему, как нечто объективно определённое, динамически последовательное, и законно-фундаментальное? Сложившись в определённую упорядоченную согласованность в пространстве, и сформировавшись как определенная последовательная причинно-следственная и трансформативная динамика во времени, явилась – система, как некое синтетическое отношение грубых инертных форм материи, и тонких мобильных. (Синтез грубого и тонкого, инертного и агрессивного, на бесконечной лестнице градаций этих отношений). Относительность этих форм, и взаимодействие по отношению друг к другу, является тем краеугольным камнем, на котором зиждется суть всякой системности, для осмысления которой, необходимо лишь отделить зёрна от плевел и выложить свою систему осмысления. Только с помощью системы осмысления, можно понять и оценить систему всякого феномена. И в этом находит свою великую заслугу рационально-аналитический разум, достижения которого на этом поприще невозможно переоценить.

Система, это – порядок. Как мог возникнуть порядок, – этот бастион всякой действительности? Как появился первый прецедент, – как он стал возможен? Что если порядок как таковой, есть лишь следствие, но не основание для действительности нашего мироздания? Что если мир сам по себе, не содержит и никогда не содержал в себе никакой последовательности, никакого порядка, никакой соотносительности и закономерности? Что если его безмятежная вечность, может основываться только на необходимом и безоговорочном политесе хаоса, как единственно сохраняющего эту вечность, в отличие от противоположной вечности, – вечности бесконечного возвращения. Что если только здесь, в реальной действительности, продуцируемой нашим органоидом, где соотношения различных форм нарушения абсолютного баланса пустоты, воплощаются в соотношения форм грубой и тонкой форм материи, и где эти соотношения выстраиваются нашим разумом в определённый им порядок, и где из этого материала соотносительностей создаются алгоритмы и системы, возникает возможность бытия.

На бесконечной лестнице градаций и отношений грубых и тонких, инертных и агрессивных форм материи, где могут быть лишь относительные определения и условные критерии, наш разум берёт в поле своего зрения определённый участок этой трансцендентно бесконечной «лестницы», определённый самой его природой, и строит все соотношения и целокупности на фундаменте этого участка.

Взаимоотношение относительно грубых форм и относительно тонких, олицетворяет архаику борьбы, – противостояния, как квинтэссенции действительного бытия. Где по большому счёту всё определяется изначальным и необходимым хаосом, неким беспорядочным и случайным в своей сути, природным фундаментом. Порядок возникает апостериори, после того как этот фундамент превращается в явление, то есть оценивается неким оценочным органом, – разумом, в котором уже сложилась и существует своя определённая палеосистема. Эта система, организовавшись внутри себя в некое паритетное отношение и взаимодействие своих внутренних форм грубого и тонкого, (так же относительно), выстраивает вовне соответствующий себе, порядок. Так формируется всякая внешняя действительность. Именно трансцендентальные формы этих отношений, порождают феноменальные их транскрипции, а не наоборот. То есть, уже существующая доминирующая система, упорядочивает всё вокруг себя на свой лад. Один порядок, – порождает другой. И вопрос лишь в доминанте, в некоей сверх гармоничности сложившегося и укоренившегося порядка, и его «архаической агрессивности», олицетворяющей всякое стремление. Само определяющая доминанта такой системы, заключена в первую очередь в способности к возможной оценке. И наш разум как сложившаяся система, имея эту возможность, сначала приводит всё вокруг к своему порядку, превращая в детерминантную последовательность все формы, как в пространственном аспекте, так во временном, и затем оценивает всё это сложившееся «макрокинезное образование» в соответствии и соотношении к собственной доминанте. И в этом смысле мир в себе, конечно же, не имеет никакого порядка, который можно было бы обозначить как независимый, – «Абсолютный порядок».

«Абсолютный хаос мира» обеспечивает этому миру вечность. Ибо порядок, как таковой, в какой области бытия он бы не имел места, всегда имеет начало и конец, как некие полюса бытия собственной действительности. И он может быть только в противоположной вечности, – вечности вечного возвращения.

Итак, система – Человек. Здесь, как во всякой иной системе, можно обозначить некий «ствол древа», в котором происходит внутреннее движение энергии, и её трансформация, как из относительно грубой формы в относительно тонкую, так и наоборот, в обратном превращении из относительно тонкой, в грубую. Трансформации эти создают разнонаправленные течения, в которых необходимо возникают некие «водовороты». И вот эти «водовороты», обеспечивают собственно, продолжительное бытие во времени. Ведь так называемая стабильность, в сути своей есть не что иное, как завихрение, вызывающее впечатление относительной стагнации энергии, её объективирования в формы, представляющиеся нам как бездвижные в себе, материальные и экстраполярные субстанции. В результате противостояния и столкновения энергий разнонаправленных трансформаций, возникает нечто относительно инертное, (инертное относительно наших привычных возможностей воззрения и фиксирования, относительно возможных масштабов и перспектив нашего ноумена). Так вот всякая система, будь-то Человек, Планета или Вселенная, в сути своей есть завихрение от столкновения разнонаправленных движений и трансформаций энергии. Где в результате этих столкновений образуется некое относительное торможение и возникает объект, – относительно стабильная система. Система, в которой всякое упорядочение, вопрос лишь отношения и критериев оценки одной определённой сложившейся гармонии, (ноумена с его точкой отсчёта), к другой более стабильной, либо менее стабильной системе, то есть объекту, (феномену с его порядком собственного завихрения). То есть в первую и последнюю очередь, – Отношение. Оценка же этого порядка связана именно с точкой отсчёта, и некоей сложившейся шкалой ноумена нашего созерцания, при которых возникает некий «горизонт событий». Точкой отсчёта, следующей от его определённой упорядоченной системы, в соразмерности с этой определённостью, и всецело исходя из критериев собственной упорядоченности. Так рождается не только феномен, не только действительность, но и всякая трансцендентальная истинность.

Недоразумение

Монокреоцентризм мира, его повсеместного и необходимого порядка, предполагает законченность цикла для всякой системы. И человечество, как определённая локальная система на нашей планете, имея собственное рождение, расцвет, неизбежно будет иметь и свой конец, – конец системы человечества как «платоновской идеи», не оставляя ни единого шанса сбыться надеждам человечества на бесконечное существование. Человечеству, как некоей макросистеме планетарного масштаба, суждено так же состарится и умереть, как всякому существу этого бушующего мира. И если его не погубит случайность, вроде того пресловутого метеорита, погубившего систему динозавров, (что крайне сомнительно в моём представлении), ему суждено подойти к той грани, за которой неизбежно начнутся необратимые процессы распада. Так заканчивает своё существование всякая система. В понимание «случайности» я вкладываю не только глобальные космические катаклизмы, но и ту случайность, что латентно укрыта рядом с нами и подстерегает со всех сторон и угрожает как на протяжении всей жизни отдельной единице человечества, так и всему человечеству в его целокупности – роковая случайность сбоя гармонии жизненных сфер, что находятся в таком тонком и зыбком равновесии. И та угроза смерти для человека от роковых стечений обстоятельств, всякого рода бесчисленных случайностей, к примеру, цунами, шторма, извержения вулкана и т. д. и т. п., так же угрожает и человечеству как организму, от того же космического воздействия квантового излучения, или астероида, или простого перебоя равновесия в атмосфере земли. Но если ему всё же суждено выжить, оно непременно состарится, со всеми вытекающими последствиями, присущими как отдельной единице, так и всякому «клановому существу», «системному животному». Как же будет стариться человечество? Скорее всего, так же как всякая отдельная его единица. Все внутренние процессы обменов, физико-биологические, психоэмоциональные, фундаментально системные, постепенно будут аструктурироваться, связи и взаимоотношения ослабевать, накапливаться нарушения, аккумулироваться всякого рода хлам, превращая человечество в «дряхлого старца». А далее нарастание болезней, оскудение сил, и в конце концов неминуемая смерть.

Молодость всякой системы зависит от молодости каждой его составляющей. Чем больше в организме молодых клеток, тем моложе и сильнее сам организм. Каждая клетка организма хочет жить как можно дольше. Но чем дольше она живёт, тем старее организм в целом. Эта зависимость – бесспорна, повсеместна и непреодолима. Человек, отдельная личность, в своём стремлении продлить собственную жизнь, не осознавая того, ослабляет силы и укорачивает жизнь человечества в целом.

Судя по прогрессирующим и развивающимся ныне в общем политесе стремлений, и замечаемым динамическим процессам, а также общей стагнации жизни, можно предположить, что в данный момент человечество в целом, условно говоря, находится в среднем возрасте. И даже наблюдается некий кризис среднего возраста. В пользу этого говорит и сложившаяся и набирающая обороты тенденция к общей глобализации человеческого социума. Некий экстраполированный в глобальное человеческое сознание консенсус между инстинктом и разумом, присущий отдельной личности в среднем возрасте. И в то же время, наблюдается процесс нарастающего общего недовольства, размывание перспектив, и распухание амбиций. Успокоенность крови, и в тоже время спешка, боязнь чего-то не успеть. Симптомы, присущие среднему возрасту отдельной человеческой личности.

Что ждёт человечество на этом пути, какие катаклизмы грозят ему в старости, каким должен стать конец его пути? Да. Человечество как всякая иная система живёт по тем же лекалам, что и отдельный её типичный агрегатив. Весь наш мир имеет туже динамику зарождения, становления и стагнации, что и всякая плавающая в нём единица. Вся разница лишь в масштабах, радиусе круга, относительной продолжительности, относительном объёме, и, в конце концов, оценке, которая всегда и во всём, есть – продукт интереса.

Теория замкнутости.

«Вы говорите, что в мире не существует ничего вечного…

Я говорю: в мире не существует ничего невечного…

Ибо, если существует сама вечность,

то в ней в принципе, не может быть ничего невечного…»

Величественные горы, освещённые полуденным солнцем, с верхушками никогда не таящих снегов. На склонах гнездящиеся птицы, ловящие свою добычу на рассвете и перед закатом. У подножья цветущие долины с множеством разнообразных тварей, и изрезанные бурными и спокойными реками, несущими в своих водах бесчисленные песчинки и всевозможные сочетания химических элементов, к краям морей и океанов. Впадающие и восполняющие испаряющуюся и проливающуюся затем дождём влагу, и дающую новую живительную пищу всевозможным формам жизни в толще бескрайней водной стихии. Ветры, возмущающие морскую гладь и выдувающие на берега песчинки, засыпающие поверхность цветущей земли шествующими барханами по её поверхности, к рекам и озёрам. Всё движется, и всё в обездвижении, ибо зациклено и повторяется в бесконечности.

Как могло быть создано, как может существовать такое великолепие?! Как возможна сама жизнь, – не будь в ней и для неё вечности?! Как мог бы существовать случайный непредсказуемый мир? Как возникает волшебное случайное явление, дающее надежду? – Надежду, порождающую нашу веру в единственность и неповторимость мира. Она, эта Великая Терпсихора нашего сознания, питающаяся незнанием и неведением, лелеет сама себя, волшебной неповторимостью и всем новым, - как великой иллюзией мира!

Случай. – Его непременно должна отвергать всякая холодная наука. Ибо для такой науки всякая случайность, есть – абсурд. Она возможна только в политесе, либо той же закономерности, о которой нам пока неизвестно, (и тогда о ней надо говорить именно так), либо в политесе волшебного стечение обстоятельств, существующего только здесь и сейчас, что противоречило бы всякому чистому научному подходу. И в этом смысле сам случай перестаёт обладать своей объективностью. Его просто не существует во всеобщем макрокинезе бытия. И если случайностей в бытии не существует, возникает правомерный вопрос: Как могла бы быть случайной сама действительность и наша жизнь? Как вечность могла бы иметь в себе единственно только здесь и сейчас возникающую, и никогда не повторяющуюся действительность, с её квинтэссенцией – жизнью?

В нашем феноменальном познании мира, в рамках существующей действительности сегодня, всё и вся повторяется. И также повторяется всё и вся в трансцендентальном познании всякого опыта. У нас нет, и никогда не было ни иного дня, ни иной планеты пребывания, как не было никогда, и никогда не будет иной реальной действительности, и иного места во Вселенной. Как не существует ни иного времени бытия, ни иного места в «Великой пустоте». Тот, кто не родился до сих пор, – не родится никогда и нигде. Тот, кто родился, – будет рождаться всегда. Тот, кто умер, – должен вернуться, должен родиться заново.

Скажите, как мог бы существовать мир, и его апофеоз – жизнь здесь и сейчас, не будь они всегда здесь и сейчас? Мир, и его апофеоз – жизнь, (коль они есть – сейчас и здесь), обязательно должны существовать вечно. В противном случае их существование однажды, превращало бы наше присутствие в нём, в совершенно невозможную случайность. И даже в рамках бесконечно повторяющейся действительности, бесчисленное число раз возникающий мир, своими бесконечными возникновениями, может воплощать только тоже вечное пребывание. Ведь возвращаемся мы всегда туда, откуда ушли. А так как само время, в этой динамики бесконечного возвращения перестаёт быть чем-то объективным, то остаётся только вечное пребывание, и вечная жизнь. Ведь на самом деле, как мог бы существовать мир, и его апофеоз – жизнь, не существуй он прежде в том же виде, до самых мелочей? Ответ, если вдуматься достаточно глубоко, – однозначен. – Никак.

Существование мира и жизни единично, только здесь и сейчас, такой же абсурд, как существование случайности, в объективно связанной каузальной цепи превращений и трансформаций нашего латентного мироздания. Всё, что могло бы существовать, в случае единственного своего существования, в рамках вечности, непременно должно столкнуться с противоречием этого существования. Ведь если ты существуешь однажды и единожды, за всё время вечности, то ты не существуешь вовсе. Ибо в рамках бесконечного пространства ты превращаешься в бесконечно уменьшающуюся точку. В рамках же вечности, твоё существование сейчас, такой же абсурд, как середина на бесконечной прямой линии. – Здесь нет альтернативы.

Начертите параллели, и вы осознаете во всей своей полноте, всю абсурдность такого положения вещей. Представьте себе в свете локальной действительности земного бытия, существование одного единственного дня, или одной единственной ночи? – Невозможно. Ибо в таком случае, день теряет свою существенность, своё определение, ночь перестаёт быть чем-то, что есть, – теряет свою объективность. Здесь возможна только относительная объективность, как во времени, так в пространственных аспектах. Всякая объективность, есть – объектность, которая может существовать только в сравнении, – в относительности. И всякое бытие, всякое существование действительности вообще, возможно только в повторении. Причём повторение, как таковое, возможно только абсолютно одинаковых форм и конструкций, как мира, так и жизни, иначе это уже не повторение, а чередование. И каким бы не было это бесконечное чередование, какой бы длинной не была цепь этих неповторяющихся чередований, на полотне вечности, она неминуемо приведёт к повторению. Мир, – однажды возникший, и не возвращающийся к своему политесу уже никогда, не имеет никой возможности к своему существованию здесь и сейчас. Это сложно понять, пока не начинаешь мыслить совершенно иными категориями, противоположными тем, что существуют вместе с динамикой нашего архаического осмысления, ограниченного с одной стороны мигом собственного пребывания, с другой – линейными парадигмами врождённых следований и догм всякой продолжительности, – начало-конечной замкнутости собственного и всякого иного пребывания, на которое только и способен наш разум в распознавании и идентификации бытия.

Почему же непременно повторяющаяся действительность мира? Почему не уходящая вдаль, и бесконечно преобразующаяся в новые формы? Да потому, что расширение пространства до бесконечности, в конце концов, превращает это пространство – в пустоту, в которой неминуемо должно зарождаться нечто. Да и ведь мы с вами, существуем здесь и сейчас, и наше пребывание, будь оно единственным, необходимо упразднило бы такую возможность, ибо давным-давно исчерпало бы эту возможность. И это также подтверждает тезис, о возвращающейся вечно действительности. Мы не могли бы существовать здесь и сейчас без возвращения, – без бесчисленного повторения. А поскольку мы существуем, то это значит только одно, что мы существовали всегда. И если мы обладаем формой, определённостью, которая невозможна была бы в бесконечном линейном не возвращающемся бытии, то это и является самым веским довод, в защиту повторяющейся Вселенной, и приходящей бесконечное число раз, действительности бытия. В любом случае, действительности, существующей ныне, пришлось бы вернуться к изначальности, и начать новый круг. Иначе её существование как глобальной формы, закончилось бы, даже не начавшись.

Всякое чередование, как я упомянул чуть выше, обязательно должно привести к повторению, какой бы цепь этих чередований, не была длинной. Потому, что на самом деле абсолютно прямых бесконечно длинных линий в природе – не существует. Потому, что всё уходящее вдаль, – обязательно возвращается. Потому, что как из нашего мира действительности, нельзя ничего извлечь, или отнять, а также добавить, или привнести, так из вечности невозможно что-либо извлечь или в неё привнести. Вечность не имеет продолжительности, не имеет ни начала, ни конца, и потому не может ни приходить, ни уходить. И всё, что в ней существует, – существует всегда.

И когда я говорю, что каждая наша секунда вечна, я имею в виду не только то, что она бесконечно повторяется, но и то, что она никуда и не уходит. Это мы проходим мимо неё, а не она проходит мимо нас. Здесь таится сам парадокс времени, который и вводит нас в заблуждение. Если бы время само по себе действительно текло, (в чём абсолютно уверен наш рассудок), то в этом случае, мир на самом деле мог бы иметь бесконечное число вариаций, и существовали бы прямые линии, уходящие вдаль, и никогда не возвращающиеся. И в этом случае мы и наш мир, действительно мог бы существовать единожды, и никогда не повторяться. Но дело в том, что само в себе время – неподвижно. Не бытие вокруг нас течёт, но мы проходим по коридору, по «норе», которую выкапываем в монолитном неподвижном бытии вечности. Великая иллюзия действительности! Она обманывает нас, и даёт тем самым надежду, – эту великую Терпсихору существования.

И в этом смысле бесконечно существующая уходящая вдаль действительность, такая же нелепость, как и действительность, – существующая единожды. Мир – делим до бесконечности, и в тоже время не делим вовсе. Если бы наша жизнь заканчивалась здесь и сейчас, то она никогда бы и не начиналась. Без вечного возвращения, – нет и быть не может никакого начала. То, что существует, – существует всегда.

Все объекты действительности, все формы и коллизии мира, имеют одну замкнутую на себе форму и последовательность. Они неизменны – в бесконечности и вечности. Будь иначе, и самой вечности и бесконечности не существовало бы вовсе. Ибо только в собственной абсолютной замкнутости, как вечность, так и бесконечность, могут иметь метафизическую определимость, то есть собственное трансцендентное относительное бытие. Опять же всё ту же – определимость. Ведь даже на этих, выходящих за пределы всякого разумного осмысления сверх трансцендентных полях, наш разум всё же черпает из собственного колодца, и руководствуется всё тем же законом власти. Ведь все эти антитезы, хоть и вызывают запредельные впечатления разумного, но всё же правомерны только в рамках пространственно-временного континуума нашего разумения. И главная причина не доверять истинности собственного разумения, гнездится в недоверии холодного рационально-трансцендентного разума, к главенствующим посылам нашего, имеющего корни инстинкта, идеального разумения, и питающего неверие к его уходящим за горизонты, бесконтрольным воззрениям. Но всё же на глубинном уровне, когда наш идеальный разум провозглашает, что авангардом во всяком мышлении, всё же выступает фантазия, наш холодный рационально-трансцендентальный разум находит в этом резон, и соглашается. Так происходит редкостное явление, – синтез противоположностей, образующий нечто вроде «шаровой молнии» в нашем разуме, выводящей всё наше мышление за пределы всякого опыта.

Как происходит великая ипостась наслаждения разума собственными способностями и собственными возможностями в его тончайших отделах. Наслаждение собственными возможностями, то есть, по сути, удовлетворение всё той же властью, но уже более изысканного, трансформированного в возвышенные области, сознания. Стремление тонких формообразований идеального, его «трансцендентного либидо», стремящегося обладать миром и действительностью, (где собственно и начинаются всевозможные склонения феноменального мира), находит своё самое высокое место на пиках фантазии, в горах запредельных мечтаний с разряженным воздухом идеализма. Жаждущая обладать действительностью наша фантазия, не имеющая непосредственного доступа к таковой, создаёт эту действительность сама для себя, рисует фантомы собственных воплощений, и в полной мере наслаждается собственным искусством, меняя формы бытия, поворачиваясь и прикладываясь к нему, то с одной стороны, то с другой. А подчас, в своём необузданном стремлении доходит до извращения, выворачивая всё и вся наизнанку.

Такова природа нашего духа, – такова природа нашего разума. Здесь он получает свой «ковчег свободы». Здесь, и только здесь расположилась его страна, лишь здесь он чувствует, что живёт, ведь только здесь он в полной мере транслирует свою власть во вне и в полной мере ощущает её, а значит наиболее полно ощущает собственное существование. Ибо на самом деле, лишь властвующий – живёт по-настоящему. Это относится как к «грубым формам существования», так к «тонким» и «сверхтонким». Где градация власти так же бесконечна, как собственно градация между «грубыми» и «тонкими» олицетворениями феноменального мира действительности.

Влияние фантазии на наше общее мировоззрение, – абсолютно. Она заставляет нас, в одном случае безоговорочно верить, что мир и жизнь могут быть иными, и в другом – абсолютно уверовать в то, что другой жизни быть не может. – Тео фатально, на самом деле, и то и другое. Ибо и то, и другое есть Вера.

Возвращаясь к вечности, и её абсолютным фатальным мерилам, хочу отметить следующее. На самом деле проблема вечности не в том, что мы, со своим линейным разумом не в состоянии охватить её, но в том, что её суть существует в совершенно иных областях, иных плоскостях возможного для нас опыта, возможного познания. Именно – возможного. Ибо существуй на самом деле такое познание, и вечность уже не имела бы в нём места. Ведь каким бы познание ни было, познанное в нём всегда будет означать – законченное.

Парадокс существующего вечно, – толкает наше сознание в бездну бесконечной продолжительности и связанной с этим бесконечной изменчивости форм существующего. И понимая в момент сверх глубокого прозрения, что бесконечно меняющаяся форма, в конце концов, должна обязательно вернуться к первоначальной, осознаём, что мир и все его возможные формы жизни когда-то должны возвращаться к началу, какой не была бы длинной дорога трансформаций, какими бы этапами и формообразованиями не была богата вечность. И в этой транскрипции, наш мир и наша жизнь, в своей бесконечно повторяющейся форме, (именно в той, что мы наблюдаем ныне), представляет собой – «Замкнутую действительность бытия». Где наше пребывание возможно только, либо как вечно продолжающееся, (невозможное), либо как возвращающееся. В ином контексте, нашего сегодняшнего бытия – не было бы вовсе. Ибо такая возможность, есть ассерторическая невозможность.

И всё это вполне закономерно в отношении самой природы вечного бытия, к жизни. Природа рациональна только в том, что при первом случае, «вечно продолжающейся жизни», (случись такой абсурд), наша жизнь превратилась бы в Ад. Где радость нового была бы съедена бренностью. И здесь сама вечность ограждает нас от невыносимой муки вечно продолжающегося бытия, в единой уходящей линии пребывания, и даёт нам счастье вечного возвращения. Где совершенно не имеет значение, сколько раз ты уже существовал в этой форме. Ибо каждый раз, мир и ты в нём, начинаетесь заново в бесконечности, где не существует числа, где нет памяти, и нет сравнения.

И в этом смысле смерти, как таковой – не существует. Ибо умерев, ты тут же рождаешься заново, в том же месте и в то же самое время, а главное в той же форме. И вокруг тебя, – всё тот же мир. А так как иного времени бытия, (как бы наш трансцендентальный разум не был убеждён в обратном), кроме созданного твоим воображением – не существует, то и разрывов между твоими пребываниями, так же – не существует. Ибо их не существует для твоего живущего ныне разума. Ведь мёртвый разум, – разум, прекративший свою деятельность, свой очередной жизненный цикл, не в состоянии ощущать время, ибо не в состоянии продуцировать его из отношений. И в смысле всего вышесказанного, каждая секунда твоей жизни – вечна. Ведь она существует всегда. И только создаваемое нашим разумом текущее время, текущее откуда-то, и куда-то, чьё течение определяется относительным критерием, то есть не существующим в самой сакральной природе числом и отрезком, делает эту секунду, – смертной. И эта метаморфоза, есть самая большая тайна мира и жизни. Ибо наш протяжённый мир, и протяжённое существование, то есть жизнь, становятся таковыми, только после деления пространства на объекты, а времени, – на отрезки, секунды и часы. В первом случае, – убивается бренность неопределённой бесконечности. Во втором – вечности. И только уничтожая эти две бренные монады, возникает действительность и бытие, как таковые. И на поверхности «бескрайнего плодородного болота хаоса» вырастает организованный и гармоничный «лотос жизни».

Наш разум создаёт сущности не только в пространстве, но и во времени. Разделяя продолжительность на отрезки он, тем самым определяет между ними границы и отношения. И возникающая при этом парадигма порождает порядок, - системность, некую закономерную последовательность, – музыку пространственно-временного континуума. Он создаёт среду для собственного пребывания, замыкая старые кольца, и порождая новые.

Так называемая «теория струн», выдвинутая учёными нового времени, подтверждает теорию внешнего мира, как целиком и полностью создания нашего разума, (дитя воли), воплощающегося в плоды его жизнедеятельности. И при всей нелепости основной поставленной ею цели, – найти единую теорию всего, всё же, важность этой теории в осмыслении мироздания, – невозможно переоценить. Вибрационность, Волнообразность, Музыкоподобность, присущая всему, что мы можем воспринимать и изучать, строить и открывать, красноречиво говорит о том, что всё это исходит из основ генетической музыкальности нашего существа, его волнообразной природы, и способности внешних объектов резонировать с нашим существом, в определённом аспекте гармоничных сочетаний, в определённом ряде музыкально-волновых, как динамических, так и статических конструкций. То есть только в резонансе взаимоотношений. Частота колебаний – основа основ всего окружающего мира. Она отражает нашу мыслительную способность синтезировать время и пространство, в некую полифонию восприятия, в целостную музыкальную законченность реальности. Ведь частота всякой волны, как известно, есть мера воплощённого синтеза времени и пространства, – архилейтмотив этого синтеза.

Музыка, есть воплощённая в звуках сущность нашей души, её «диссонансно-консонансной» формативной основы. В ней всегда олицетворено желание и удовлетворение – как соответствующая адекватная форма соотношений разно полярных модуляций её жизненной концепции. Ведь если смотреть обобщённо, то становится очевидным, что всякая её жизнедеятельность состоит из воплощённых, как динамических, (в сочетающихся звуках), так и статических, (в формах лицезрения и созерцания), а по большому счёту временных и пространственных матричных отражений, присущих модальности душевного агрегата вообще, и воле в частности, сменяющих друг друга в волновых соразмерностях, олицетворяющихся в наших ощущениях в разнообразные формы желания и удовлетворения. И если смотреть глобально и обобщённо на наш мир и нашу действительность, то также становится очевидным, что всякая функциональность присущая мирозданию, живёт и существует только в этом поле, только в этой форме соотношений и модуляций. И это её свойство черпается именно из преисподней нашего душевного агрегатива. Присущая нашей душевной структуре организованная и гармонично упорядоченная модальность, переносится на внешний мир, и его отдельные явления, отражается и отпечатывается в формах реальной действительности. Мир внешней действительности есть суть вибрационное резонирование нашего душевного агрегатива с близкими формами внешнего бытия, с обязательной «настройкой», то есть превращения чуждых вибрационных форм этого бытия, в свою полифонию, придание определённых форм вибрирования, чуждым голосам сакральной природы хаоса. Там, где наша душа не находит музыки, где резонанс невозможен, там она не находит ничего, там она не получает удовлетворения, а значит и не видит никакой существенности, как для себя, так и для мира в целом. Всё, что вне её музыкообразности, по большому счёту, и – не существует. И новая, так называемая «М-теория», или «мембранная теория», возникшая из совокупления двух различных теорий, – «теории супергравитации», с её одиннадцатью измерениями, и «теории струн» с её десятью измерениями, также не противоречит концепции мироздания, как воплощённого отражения «музыкообразности» нашего душевного и разумного «либидо», стремящегося к власти над миром хаоса, и работающего беспрестанно над порабощением и приведением к своим порядкам, к своей гармонии всего внешнего мира.

Оценка же собственного воззрения, его отклоняющегося в одну из сторон воззренческого агрегатива, либо преимущественно к областям пространственного, либо более к областям временного, зависит от общего возможного колебания разумения для отдельной личности, познающей мир собственной действительности, в его целокупности. Ведь «мембранность» всего сущего, или «струнность», – разница лишь в доминирующем отклонении созерцания к одному из двух обозначенных и культивируемых нашим разумением, полюсов действительности, её разделяемого на монады синтетического пространственно-временного континуума, сконцентрированного и воплощённого в определённую матрицу мироздания. Плоскость, – издающая музыку, или натянутая тетива. - Поле, или линия, – разница заключается лишь в доминантах отклоняющегося созерцания и осмысления, между монадами пространственной или временной оценки. Созерцании и осмыслении, либо по преимуществу, отклонённому в сторону пространственного, (с идеальной обобщённостью), либо в сторону временного, (с рациональной последовательностью). Где основанием служит всё тоже отделение и противопоставление разумных форм воззрения. И такие колебания происходят в нашем разуме постоянно. Они, воплощают собой всё ту же волновую характерность, присущую всему материальному в мире вообще, и нашему организму, в частности.

«Сингулярность», (как начало всего), – то, что учёные ищут, создавая всевозможные теории, находится в наших головах. И вовне её – не отыскать. Все попытки тщетны, они обречены на вечные скитания. Найти начало всего вовне, начало времени и пространства, всё равно, что найти конечную материальную субстанциональность природы, найти конец, или начало, (что одно и то же), действительности. Что может быть нелепее и абсурднее. «Сингулярность» и есть олицетворение пустоты сакральной природы, где абсолютно сбалансированы силы гравитации и антигравитации, где абсолютно уравновешенны центробежные и центростремительные силы, где нет нарушения баланса, а значит и невозможно стремление, воплощающееся и олицетворяющее всякую действительность.

Самые великие фантазёры и сказочники – это учёные. Но их сказки часто превращаются в реальность, благодаря строению нашего разума. Он стремится к резонансу, и на этом поприще редко не находит отклика. Какой бы не казалось нелепой та, или иная теория, разум обязательно подберёт к ней свой ключ, и обязательно вступит с ней в резонанс, – вопрос лишь времени. И от этого резонанса родятся новые «дети-теории».

Теория, объединившая общую теорию относительности Эйнштейна и теорию квантовой механики, создала бы новый синтезированный мир. Теория восьмимерной супергравитации, – имела бы все шансы. Но это никогда не решило бы проблемы мироздания. Ибо как всегда породило бы больше вопросов, чем ответов. Приведённые в гармонию – регрессивное воззрение и прогрессивное, (квантовая механика, и теория относительности), породит новое воззрение, а за ним и новый мир, с увеличивающимися в арифметической прогрессии загадками и тайнами.

Нарушение абсолютного баланса сакральной природы, как некоего начала, предшествующего так называемому «большому взрыву», и последующего возникновения Вселенной, в которой цепная реакция столкновения «волнообразных мембран», это далеко не конец и не начало, это лишь один из диссонансов и консонансов, предоставленных самому себе, нашим разумом. За ним обязательно последует новый диссонанс, который потребует необходимо своего консонанса. И так – до бесконечности. Нам не познать мир до конца, ибо он не имеет этого конца по своей природе. Конец его, – вне нашей действительности, вне нашего познания, вне нашего музыкального ряда, воплощённого в эту реальную действительность. Эта музыка играет в нас, пока мы живы, и мечтать о законченности «сюиты собственного познания» всё равно, что мечтать остановить «Колесо Иксиона». Perpetum mobile – суть нашего сознания, и его уходящего за горизонт возможного полифонического ряда.

Синтетические суждения

Доминанты

С точки зрения идеального

Абсолютного доминирования в природе – не существует. Слон может раздавить змею, но и змея может убить слона. И всякая оценка доминирования в наивысшей степени субъективна и глубоко условна. Преимущество локального характера, встречающееся повсеместно на всех уровнях бытия, для нас всегда определяется причинами стечения обстоятельств, а попросту говоря, «закономерным случаем». И оценивается такое преимущество субъективным взором наблюдателя, настроенным на определённое пространственно-временное мировоззрение локального момента, на определённый фокус собственной оценки и идентификации этого момента, при котором собственно и возникает такая абсурдная полимера как случайность. Как, впрочем, и вытекающая из этого более объективная, но такая же абсурдная полимера как несправедливость.

Условно говоря, оценка той или иной доминанты, то есть её ценность, как правило, определяется в узких рамках локального осмысления, в выложенных и закреплённых алгоритмах чувственных воззрений, в его сугубо ограниченных масштабах, превращаемых нашим разумом в категории, то есть в обобщённости. Где на самом деле, в случае смены угла зрения, (расширения, либо сужения масштаба этого воззрения), доминирование и его ценность может легко меняться, и даже как правило меняется. А за этим, и выше обозначенные «полимеры», как правило меняют свои полюса.

Изначально всякое преимущество обусловлено точкой границы, или линией противостояния главных монад действительности, трансцендентальных основ нашего разумения, – времени и пространства, с их обусловленными наполненностями. Пространственно-временной континуум, с его основополагающим для всякого действительного бытия синтезом противостояний, (воплощающемся в нашем разуме в сбалансированную реальную действительность), определяет всякую доминанту в оценках этой реальной действительности. И наш разум, выбирая определённую точку, или линию этого фронта, создаёт зону собственного созерцания, создаёт собственные оценки и выявляет константы для собственного определения в рамках этой зоны, причём, всегда глубоко заинтересованно. Латентно или явно, тонко или грубо, но всегда искушенно – корыстно. И пусть корысть разума так же далека от корысти тела, как сам мозг с его разумом далёк от телесности с её инстинктами, – (между ними пропасть, ибо здесь живут иные категории, здесь «тонкая корысть» представляется подчас самым возвышенным мотивом), но всё же это именно повсеместно так. И особенно это положение проявляется в идеальных полях созерцания и осмысления, где для нашей оценки собственных мотивов подчас, казалось бы, не остаётся места корысти и всякой заинтересованности, но всё же именно интерес правит здесь всем балом, оставляя за кулисами лишь собственную тень.

Что могло бы иметь в мире абсолютное доминирование, – доминирование безусловное? Как вообще такое может быть? Лишь в фокусе нашего сознания, в его иллюзорной тонкой материи, может возникать подобная фантазия об абсолютной доминанте. Может быть, такое доминирование и было бы возможным, если бы мир имел свою абсолютно законченную форму и свою фундаментальную существенность, вне зависимости от антропоморфной оценки наблюдателя. Если бы он существовал как данность, а не как относительное отражение. Если бы он был, вне зависимости от субъективного наблюдения, вне его субъективного оценочного взгляда, если бы он был, сам по себе, независимо от нашего «ноуменального зеркала». Доминирование, как абсолютная воззренческая концепция, такое же заблуждение, как всякая абсолютная концепция. В мире не существует нерушимых замков, вечных отношений, и незыблемых законов. Всякая иерархическая лестница – условность, необходимая нашему разуму для собственного целенаправленного бытия. Как же выстраивается такая лестница?

Итак, всякая оценка определяется заинтересованным взглядом наблюдателя, и всегда дифференцированно. Наш разум, – все, что резонирует с его устоявшейся концепцией, – приплюсовывает, и всё что входит в противоречие, – отбрасывает. И так он поступает всегда и во всём. То, что усиливает его основную линию, он оставляет и старается вплести в «общую косу реальной действительности». То, что ослабляет – немедленно абстрагирует, нарекая ненужным, и даже вредным. Он выстраивает мозаику воззрения, и она должна непременно складываться в некую законченную гармоничную форму, – в пространственно-временную полифонию. В противном случае он вынужденно страдает, не получая своего удовлетворения. Страдает либо от явной незаконченности музыкального ряда, либо от несоответствия, беспорядка, а значит близости холода хаоса.

Наше воззрение, так или иначе, все формы и отношения в мире выстраивает согласно иерархии, и воплощает их в пирамидальные конструкции. Где непременно должно быть основание, и вершина, – пик. Так рождаются доминанты. И так человеческий разум провозглашает собственную доминанту над миром, олицетворяющую его сакральную глубоко имманентную власть над ним. Человек считая себя вершиной разумности, наблюдает мир в одном фокусе, и не желает принимать во внимание ничего, что, так или иначе противоречит этому фокусу. И главными причинами этого являются доминирующие установки «рационально-аналитической ганглии» его сознания. «Ганглии», которая накладывает на всё, и вся свою печать, свою точку зрения, свою форму обзорности и образности. И, будучи уверенной в собственной доминанте, постоянно старается укрепить эту свою власть. Но её образ воззрения, есть линия, – тропинка, в отличии от «идеальной ганглии» сознания, где образ воплощается в широкое поле. И хотя рационально-аналитическое мышление постоянно ловит себя на «ошибочном», (ибо тропинок может быть бесконечно много), её уверенность в собственной доминанте нисколько этим не умаляется.

«Поле», присущее воззрению «идеальному», в отличие от рационально-аналитических тропинок в отдельно взятом индивидууме всегда одно, и главное – неповторимо, и потому несравнимо. И только «рационально-аналитическое воззрение», в силу уверенности в собственной правоте, пытается сравнивать эти «поля-созерцания», и даже определять, исходя из собственных склонностей, в них – «ошибочное». И здесь пытаясь делать то, что всегда делает со всем окружающим миром. А именно, антропоморфно оценивает все явления и формы, приписывая им необходимые черты и свойства, и наделяя целями свойственными только ему, – его политесу с упорядоченными константами «рационально-аналитического мышления». Убеждённое в собственной доминанте, оно проецирует свои качества на те области нашего разума, где «ошибочное», как таковое, просто исключается. Я имею в виду области идеального воззрения и его «плоды» в виде произведений различных форм искусства, творений художника, поэта, или музыканта, отражающих «идеальный мир продуцирования противоположных сторон разумения». Подчас, «рационально-аналитическое мышление» даже пытается сделать «идеальное», – собственным вассалом, и если это не удается, то провозглашает его собственным рудиментом!

Само доминирование, как парадигма воззрения, распространяющаяся на все плоскости мира, создано именно «рационально-аналитическим мышлением». И это вполне естественно, как могло бы быть иначе. Ведь для того, чтобы утвердить собственное превосходство и власть, ему было необходимо показать подобное доминирование в самой природе, иначе такая доминанта не имела бы, условно говоря, юридической силы. Кому же ещё может быть свойственно, как не «рационально-аналитическому мышлению» такое утверждение. Ведь утверждение и доказательства – его стезя. «Идеальное мышление» говорит на ином языке, у него нет необходимости что-либо утверждать и доказывать. Его стезя – глубина и образ, без какого-либо разложения, упрощения или усложнения, а главное – сравнивания, и последующей оценки правильности и ошибочности. Его существо прямо противоположно всякой диалектической парадигме воззрения умствующего рассудка.

И вот, «рационально-аналитическая ганглия» нашего сознания, выстраивающая внешний мир удовлетворяющий её запросам, пытается втиснуть в это «прокрустово ложе» всё и вся, убеждая, а чаще просто подавляя воззрения иных «ганглий сознания». Власть, – эта последняя ступенька всякого жизненного смысла – её неразрушимая константа, начинается и заканчивается именно здесь, – в глубинах «рационально-аналитического разумения» и его доминирующих смыслов.

То, что на самом деле творится в нашем разуме, что происходит на его тончайших уровнях, не доступно никакому фиксированию и оценке. И чаще всего мы, не замечая самой войны, и только находя на полях «герольды» и «трупы» очевидного, делаем соответствующие выводы о неутихающей на его глубинах, битве. Наше «рационально-аналитическое воззрение» постоянно пытается прорваться на поля «идеального», порой не безуспешно. Но захватить это поле целиком, (то, о чём мечтает «рационально-аналитическое»), – ему никогда не удастся. И хотя во многих головах происходит нечто вроде революции, где как будто бы побеждает «рационально-аналитическое», всё же это лишь временное явление. Сместив с правящих позиций «высшее», «чернь» захватывает власть, переворачивает душу, и навязывает всему разуму свои позиции и ценности, провозглашая некое «незыблемое-безусловное». Эти головы не трудно узнать. Они всегда знают, чего хотят, они всегда уверенны в своей правоте и почти никогда не сомневаются ни в чём. Их конёк – «существует лишь то, что можно потрогать». Ценно то, что доставляет удовлетворение непосредственно. Разумно то, что можно просчитать математически. Имеет смысл только то, что можно упорядочить, сложить и положить в карман, в самом широком смысле слова. Полезность, – вот их критерий ко всему и вся. И их нисколько не смущает даже то, что они, в силу «собственной природы рационального», никогда не могут привести всё к своему абсолюту. И нисколько не обескураживает, что их доминанта, их мифологизированная истинность часто растворяется, словно утренний туман, как только на арену выходит по-настоящему сильное «идеальное воззрение».

«Любитель» и «Профессионал». Нет смысла разглагольствовать к какому из понятий люди относятся с большим пиететом. А между тем «любитель» есть наиболее глубокая авангардная форма отношения к своему делу, и в конце концов к жизни. Ну хорошо. Я ещё могу понять, когда это касается сферы целиком относящейся к рациональным полям созерцания и к воплощённым в них вещам, но, когда это отношение проецируют на области «идеального», где профессионализм как таковой, является по сути клеткой, – тормозом в развитии, я принять не могу. Человек, к примеру, занимающийся профессионально своим искусством, вынужденный в своём творчестве следовать конъюнктуре, по сути является ремесленником, и не отражает истинных целей настоящего искусства. А в конечном счёте, истинных целей «идеального воззрения» и его формы бытия. «Дойной коровой профессионализма», пережёвывающей вместе с «соломой целесообразности» цветы идеального совершенства, съедается индивидуальность, и на полях остаётся лишь «культивированный турнепс» удобренный навозом и поросший горькой полынью разочарования.

Во что превращается крылатый конь вдохновения, когда на него надевают седло, а в пасть вставляют удела? – В жалкое подсобное животное. Крылья складываются, и пропадает полёт фантазии. Нет уже того волшебства, недоступного никаким рационально-аналитическим обоснованиям. Растворяется преимущество заоблачных категорий, в море полезности, в океане рассудительной строгости приземлённого стиля и т. д.

Наше искажённое отношение к любительству, обязанное смешиванию его с дилетантством, и чрезмерное и не заслуженное возвеличивание профессионализма, продиктовано всё той же «рационально-аналитической ганглией» нашего сознания, безапелляционно уверенной в собственной правоте, и собственной доминанте на полях всякого мировоззрения. Профессионал в искусстве, профессионал в идеальных мастерских, – мёртв. Его произведения отдают холодом склепов, они более не вызываю восторга, в них нет живости. Той запредельной живости, к которой подспудно всегда стремится всякая тонкая душевная организация. В этих произведениях пропадает главное – возможность угадывания глубокой тайны бытия, совершенно не доступной для «рационально-аналитического воззрения». Здесь, ты никогда не почувствуешь вынутого из глубин души, и отражённого в произведении, вдохновения! Того самого желанного «камня», ценнейшего из всех камней, когда-либо добытых человеком в горах познавания. Ты уже не отыщешь здесь того, что цениться должно всего дороже на нашей бренной земле. Где всё и вся суета сует, и только вдохновение – олицетворяющийся Бог! Где самым дорогим должно быть самое тонкое, еле уловимое, скоротечное и уязвимое! То, что чаще всего превращается «рационально-аналитическим сознанием» в продукты переваривания от «дойной коровы», жующей, и разлагающей своими ферментами, всё тончайшее в этом мире, и превращающей в необходимый для сдабривания собственных культур, навоз.

Вдохновение = высшее проявление сути жизни, её апофеоз, – тайна тайн! Для «рационально-аналитического» же, тайн, – не существует. Всё и вся когда-нибудь должно быть объяснено, с уверенностью и апломбом заявляет оно. И потому, оно гораздо дальше от настоящей – «истинной жизненности».

«Рационально-аналитическое», в силу своей природы, всякое здание превращает в кирпичи, всё упрощает и опошляет. Но в то же самое время для себя, для своих констант, – всё и вся усложняет. Ведь в нашем осмыслении, все, что сложно для «рационально-аналитического», просто для «идеального», и наоборот. Кстати сказать, диалектика, это и есть попытка проникновения рационально-аналитического, на поля идеального. И привлекательность диалектики в том, что она, будучи в сути своей суррогатом в своём синтетическом теле, тем самым возбуждает обе «ганглии» нашего сознания.

С точки зрения рационально-аналитического

«Агрегат нашего рационально-аналитического мышления», спекулятивной динамикой своего возникновения и развития, повторяет возникновение и развитие Вселенной. (Прошу прощения за чрезмерную глобальность). Но как могло бы быть иначе? Мы – часть Вселенной, мы её дети. И метафизика нашей мысли, повторяет своей формодинамикой общую физику Вселенной. Теперь сосредоточьтесь. Мысль, – зарождается и развивается как некая флуктуация точки в нашем сознании, в его микроскопическом, и в то же время безграничном космосе, как некое нарушение гармонии покоя, и последующее молниеносное воплощение в агрегат, в структурированную форму, в некий активный имманентный алгоритм, – в некий трансцендентальный организм. (Мысль). И точно также в нашем осмыслении зарождается и развивается сама Вселенная. А именно: В пустоте с её абсолютной гармонией, возникает нарушение, и появляется некая флуктуирующая точка, которая раздувается в инфляционный пузырь, и превращается в материю, некий «сущностный конгломерат» со своей архитипной организацией. Развиваясь в разные стороны «благоприятной среды», поглощая своими «метастазами» области инертной и нейтральной пустоты, она превращает мир небытия, – в бытие. Затем, в силу противостояния «сил уравновешивания», стремящихся вернуть всё и вся на свои места, происходит относительное упорядочивание, и как результат превращение хаоса пустоты во Вселенную – в слаженную систему.

И на самом деле осмысление этого механизма имеет две противно направленные парадигмы. Можно представить всё это, как в одном направлении, так и выстроив обратный вектор осмысления причинно-следственной обоснованности воззрения. Условно говоря, переложив осмысление причинно-следственной направленности от основания к следствию, – на противоположное. То есть с внешнего мира, на мир внутренний. Поменять угол зрения, при котором, условно говоря, не ты смотришь в пропасть, но пропасть смотрит в тебя. В этом случае возникает обратное воззрение, = не феномен порождает восприятие, но ноумен порождает феномен, и все его формы, транскрипции и динамические трансформации. То есть, в свете такой парадигмы воззрения, модель Вселенной, её возникновение и развитие, есть отражение модели нашего разумения, некоей способности разума, его динамической агрегативной организации с её архаической последовательностью, и присущей только этой организации, функциональности. Где вся выше обозначенная последовательность зарождения и развития мысли в нашей голове, воплощается в агрегативную динамику зарождения и развития внешнего мира, – Вселенной. И тогда можно сказать так: Вся модель возникновения и развития Вселенной, есть отражение модальности морфо динамики нашего разума, нашего сознания. Его агрегатность, олицетворённая и воплощённая в Макрокинез Вселенной. То есть выложенная последовательность собственной агрегативности, перенесённая на внешние формы созерцания.

И в этом контексте, вполне возможно, что наше осмысление динамики возникновения и развития Вселенной, есть лишь осмысление в себе, осмысление собственных порядковых динамических возможностей. И, на самом деле Вселенная не появлялась и не развивалась так, как мы это осознаём, не она породила нас как собственных детей, но наоборот, = Мы создали её, все её конструкции, динамические законы и всевозможные квинтэссенции. Вселенная, не существовала до того, пока некая метафизическая сверхтонкая форма, возникнув в нашем разуме, не определилась и не выстроила собственные формы алгоритмов и трансцендентных образований, перенеся их вовне, в силу трансцендентной природы разума, и не выстроила внешнюю действительность по своему образу и подобию. Вся её целокупная мозаика, – грубое воплощение нашего микроскопического тонкого разумения.

Но скорее всего, эти две разнонаправленные парадигмы, имеют одинаковые шансы на собственную истинность.

Это сложно понять. «Материальность Вселенной», её формообразность, вся её динамика в самом широком смысле слова, в сути своей есть восприятие нашим разумом собственных способностей и возможностей. «Фундаментальная существенность материи» не определяема, так как она в сути своей, – невозможна. Она, как субстанция, – такой же плод нашего разумения, как всякая воплощённая форма действительного мира, включая и глобальную форму Вселенной, и всю её динамическую конструкцию, и организацию.

Но как возможно разумение, – без материи? Вот ещё одна противоречивая дефиниция, имеющая равные шансы на собственную истинность. Если Вселенная плод нашего разума, и по большому счёту лишь наша иллюзия, и её существенность ничем не отличается от «пустоты», как только своим нарушением, то и мы сами, наше тело и наше разумение, такой же плод нашего разума. – А это уже звучит как абсурд, способный привести сам разум к шизофрении.

Дело всё в том, что как форма, так и субстанциональность мира всегда такова, с какого угла, с какой точки зрения ты смотришь на него. И суть его становиться таковой, с какой из глубин ты взираешь на его нейтральное в своей сути, тело. Всякая оценка рождается и укрепляется ноуменом, и лишь прилагается к действительности бытия, производя на его глубоко нейтральных полях, нечто сформированное, нечто относительно организованное и упорядоченное. А это ещё раз подтверждает мою общую гипотезу относительно общей нейтральности мира. Ибо и то, и другое будет истинным, как бы они не противоречили друг другу, если настроить фокус своего воззрения на определённый лад. Когда стоишь на берегу реки, то для тебя рыбак, стоящий в лодке проплывает мимо. С точки же зрения рыбака, это ты вместе с берегом проплываешь мимо. При взгляде из пещеры, – мир один. При взгляде в пещеру, он – иной. При взгляде на одно и то же поле с высоты птичьего полёта, и с высоты стебля травинки, оно имеет совершенно разные очертания. Трансцендентальное же его осмысление, где поле всегда остаётся полем, – лишь ещё одна высота. И хотя создаётся впечатление обратного, но даже нашему трансцендентальному разуму не дано созерцать и осмысливать с обеих сторон, одновременно. Всякий наш взгляд, всякое наше осмысление мира, всегда суть взгляд через определённую «камеру обскура», и никогда не несёт в себе никакой истинности.

Что на самом деле первичнее? Вселенная создаёт наш разум, или разум создаёт Вселенную? Наш разум плод Вселенной, или Вселенная плод разума? Всё это, так же вопросы нашего «рационально-аналитического разума», хотя и наиболее возвышенных его транскрипций. Только он всегда и во всём ищет начало и конец, причину и последствие, древо и плод, верх и низ, истину – и её противоречие.

И продолжая перспективу в наиболее глобальное созерцание и осмысление, можно задать «бесполезный вопрос». Как вообще отличается «действительность» от «пустоты», в чём их принципиальное отличие? Кто из них существует на самом деле, «нейтральная пустота», или «определённая действительность»? Для нашего разума существует лишь «действительность». Для него пустоты – нет. Для него «пустота» есть рудимент сознания, – рудимент бытия. Она является таким же противоречием для нашего разума, каким является вечность, – для времени. Там, где существует время, не может быть вечности, - и наоборот.

«Рационально-аналитическая ганглия» нашего сознания создала мир, в котором существует и не существует – одновременно. Как существует, и в то же время не существует в мире, – пространство и время. Она создала «пространственно – временной континуум, и тем самым создала нечто действительное сущностное. А значит, создала и предпосылки для иллюзии, этой главной основы всякой действительности и жизненности.

Задумайтесь, какой была бы наша с вами жизнь, не развейся в нашем разуме «ганглия рационально-аналитического»? Это крайне сложно представить. Необходимо включить всю свою фантазию. Ведь на самом деле не существовало бы цивилизации, как таковой. Без «рационально-аналитического воззрения», наш мир был бы совсем иным. Ведь всё наше мироощущение, ограничивалось бы мигом, как у той же коровы, или у другого, с нашей синтезированной точки зрения, малоразвитого животного. Хотя надо отметить, что даже у коровы проблёскивают зачатки рациональности, а у более агрессивных животных, они даже иногда поражают наше воображение.

Так попытайтесь представить себе, что наше мировоззрение словно одноногое, одноглазое, одноухое чудовище, лежало бы на поле фатальности, – неразумное и убогое. И пусть эта «нога» имела бы огромную силу, этот «глаз» имел бы огромные размеры, и это «ухо» слышало бы шум ветра соседних планет, у него всё равно не было бы никаких перспектив, без «рационально-аналитического мировоззрения», в самом широком смысле слова. Представьте себе на секунду, (секунду? – уже вступает в силу рациональное), нашу жизнь без числа, без определённого времени, без определённого расстояния, и вообще без каких бы то ни было отчерченностей и определённостей. Представьте наше мировоззрение и нашу жизнь – без науки! Ведь наука может существовать только в синтезе «идеального» и «рационально-аналитического воззрений», только на полях сочетаний, сопоставлений, ограничений, и порождающихся этим синтезом, перспектив.

Во сколько раз уменьшились бы шансы на выживание у человечества, не развейся в нём «ганглии рационально-аналитического». Уязвимым по всем направлениям, человек был бы не способен противостоять не то что штормам природы, но даже лёгким ветрам и незначительным перепадам температур. Всё самое необходимое для жизни, как и всё самое великое в нашей жизни, плод синтеза «идеального» и «рационально-аналитического» воззрений. Это синтез позволяет разуму, как стоять твёрдо на своих ногах, так и подниматься за облака. Совершать великие дела, и создавать великие фолианты. По большому счёту наш разум, своим величием и совершенством обязан именно синтезу «идеального» и «рационально-аналитического», в их равнозначных и равновеликих агрегативах.

Полифония мира

Парадокс достоверности

«Мы стремимся к истине, как к самой увлекательной, самой завораживающей, и в то же время самой опасной игре. Истина – самая тщеславная, самая обольстительная, и самая недоступная «любовница». Никакая другая «любовница» не искушает так, как истина…»

Зачем мир создаёт в себе глаза, уши, и всевозможные сенсоры и «ганглии» для определения и идентификации? Зачем он создаёт трансцендентальную возможность чувства времени и пространства? Затем, чтобы ощутить самого себя? Но зачем ему ощущать себя? Зачем ему создавать существ вроде нас, чьё существование определяет саму последовательность действительности, само бытие со всей его протяжённостью в пространстве и продолжительностью во времени? Не есть ли самоощущение и самоосознание мира тот самый парадокс, который определяет единственно возможную цель и единственную возможность вообще, для всякого бытия?

Где-то здесь, за каким-нибудь камнем на берегу бескрайнего океана притаился Бог! Мы слышим его дыхание, видим его поднимающиеся пары, почти ощущаем его нейтральный запах. Мы уверенны в том, что он должен быть где-то здесь. И только он суть – сущностный. Всё остальное, его пары и его дыхание, – его инертная непреодолимая ничем поступь, есть лишь видимость, – иллюзия его олицетворения. Как же ему должен был наскучить мир, со своим бесчисленным повторением, чтобы он решился «выпрямить эллипс», и создать из него прямую дорогу, уходящую вдаль. Видимо он так измучился этими повторениями, что решил, наконец, уйти. Но тем самым он в очередной раз обманул себя, ибо и на этом пути ему суждено вернутся, он лишь отмерит более обширный эллипс.

Где-то здесь, рядом, за соседним камнем притаилась безнадёжность. Она выглядывает из-за него своим смеющимся взглядом, иногда вскрикивая и хохоча. Её взор – неумолим. И она ждет, когда Бог выйдет из своего укрытия, чтобы одним махом прикончить его. Она полагает, что Бог прячется от неё. Но каким бы он был Богом, если бы прятался? Нет! Он способен сломать всякую безнадёжность! Для этого у него запасены инструменты. «Меч надежды», «лук тщеславия», «булава презрения» – ко всяким проявлениям безнадёжности. Что ему «тараканы сомнения», он давит их походя. Всегда готов сразиться с самой «царицей безнадёжности», и со всей её преисподней. И он считает, что это она боится его. И каждый сидит за своим камнем, уверенный в себе, и преисполненный собственной неопровержимости.

Какие же мы самоуверенные и в тоже время наивные дети! Мы смотрим в мир в полной уверенности, что его история, – история «сверх глобального мира» имеет свою линейную, уходящую бесконечно вдаль, гиперболу. Что действительность в своей целостной объёмности, имеет абсолютное прошлое и будущее. Мы полагаем, да нет, мы абсолютно убеждены, что её глобальная историческая последовательность на бесконечной линейке времени твориться сейчас, что мы, живя, воспринимаем отрезок её бесконечного глобального становления, что пред нашими глазами происходит общее становление глобального мироздания, обещающее нам такие совершенные высоты, на пиках которых непременно должна лежать величественная страна – «нирвана».

Но если бы это действительно было так, если бы «сверх глобальный мир» творился на наших глазах, если бы он имел своё абсолютное становление, то давно исчерпал бы собственное время, исчерпал бы все свои возможные формы и состояния. Без отката назад, без повторения, (где число не имеет никакого значения, ибо само по себе не существует), без зацикливания, и постоянного возвращения, мир – давным-давно пришёл бы к собственному кризису, и канул в небытие. И единственное его спасение, единственно возможное вечное существование, заключается именно в откате назад, в повторении, в цикличном возвращении. Окружность, есть его необходимая форма. Иных форм – у него просто быть не может. Стрела, летящая вдаль, должна либо вернуться, либо кануть в небытие, иное – невозможно. Всё что не возвращается, пропадает безвозвратно.

Имей глобальный мир сам в себе бесконечное число, определяющее свою собственную продолжительность, свою глобальную протяжённость, своё собственное глобальное бытие, – что он бы был? Чем он теперь бы стал? Какой заоблачной недосягаемой силы он мог бы достичь? До каких пределов дойти? Ведь если бы мир сам по себе, помимо качественной составляющей, имел бы ещё и количественную, до каких пределов могла бы расшириться, вырасти его телесность, каких запредельных границ она могла бы достичь? Да таких, которые неминуемо и даже необходимо превратили бы этот мир в ничто, – в пустоту. Ибо такой мир сломал бы всякие возможные и невозможные границы. А мир без границ и есть пустота, – ничто.

На чём собственно зиждется иллюзия прогрессивной действительности, обещающая перспективу бесконечного развития и бесконечного же существования? На форме нашего мышления, на её креативной последовательной функциональной способности, вытекающей из её строго необходимой агрегатности. Спекулятивная форма развития мира, лежит не вне нашего разума, (как нам кажется), но в нашем разуме. Он, и только он выстраивает все последовательности, все возможные перспективы и закономерности. В природе самой по себе, нет и быть не может никакой последовательности, никакой перспективности и закономерности. Ведь она сама по себе, вне времени и пространства, а значит, не имеет в себе никакого развития, и тем более спекулятивной формы прогрессивного совершенствования. Наш разум придаёт природе свои формы, наделяет её своими целями, и тем – удовлетворяется. Он удовлетворяется властью над ней, и своим кажущимся произволом. Ведь потенциальная и необходимая потребность разума, цель его агрегативности, только и состоит в том, чтобы пустить в эфир свою волну, – волну с индивидуальной неповторимой частотой, и получив отражённую и оплодотворённую из вне, – срезонировать. То есть вступить с этой отражённой волной в некое сношение, порождающее синтезированные продукты мироздания, которыми затем с «наслаждением каннибала» питается наш разум, все его как грубые, так и утончённые органоиды.

Как мир познаётся? Мы уверенны, что мир познаётся так: Разум, совершенствуясь и развиваясь, расширяет собственные возможности, и тем самым узнаёт существующий латентно, сам по себе мир. Но на самом деле разум, развиваясь и расширяя свои возможности, выстраивает новый не существующий нигде и никогда, а тем более, здесь и сейчас, мир. Разница еле уловима, но она принципиальна.

Выстраивая вовне последовательные цепи действительности, наш разум строит собственный дом. Он создаёт некий «кокон» из материала, не имеющего самого по себе никакой последовательности, никакой определённой существенности, а значит и действительности. Материала, который воплощается в бытие только благодаря нашему разуму, строящему всевозможные порядки и отношения.

Очевидное.

В чём же заключается та великая сила очевидного? Где черпает оно такую нерушимую доминанту и непоколебимую власть над нашим сознанием? Почему всё доказанное имеет такую само собой разумеющуюся истинность, и такую архаическую фундаментальную неоспоримость? Благодаря ли только своей законченной обоснованности, где парабола воззрения и осмысления, имея начало, находит свою законченность, своё эмпирическое и трансцендентальное подтверждение? Пожалуй, не только. Здесь лучи разноплановых и разнонаправленных сторон нашего осмысления, сходятся в некоей точке, принося разуму удовлетворение полномасштабным консонансом сознания. Законченность определённой формы, подтверждённость различными «ганглиями сознания» в различных плоскостях восприятия, одного и того же предмета – вот то, что имеет такую силу для нашего разума. Ведь для него незаконченная форма, даже в одной плоскости восприятия, по большому счёту, – невозможна, она не может состояться как форма, и всеми путями будет искать эту свою законченность, выступая на этом пути, до поры, как сомнительная. Но законченность формы, подтверждённая схождением в одной точке разных парабол воззрения, – не оставляет сомнений. Очевидность – это синтез, слияние парабол воззрений в одну форму, и как следствие, резонанс, дающий радость ощущения силы нашему разуму. Ощущение победы, власти над предметом созерцания. Мы знаем это, – значит это - в нашей власти. Форма нашла свою законченность и подтвердила себя различными фокусами воззрения, и значит, она есть истинна.

Очевидность минуты, наступает с началом новой минуты, очевидность часа, с началом нового часа, очевидность дня, обязана наступление ночи и т. д. Очевидность всякого природного феномена, очевидность материальных объектов, обязаны законченностью и определённостью собственных границ. Незаконченная, расплывающаяся метафора бытия, как и не нашедшая своей точки гипотеза, остаётся за бортом истинности, в первую очередь именно в силу своей незаконченности. Река, – не имеющая устья, озеро, – не имеющее берегов, океан сознания, – не имеющий критериев и параметров для собственных понятий! Жизнь – не имеющая смерти, никогда не смогла бы быть жизнью! Она была бы чем-то иным, чем-то вне сущностным, не имеющим подтверждённости, а значит и истинности. И как благодаря жизни, мы имеем смерть, так и именно благодаря смерти, мы имеем жизнь.

Рационально-аналитическая парадигма нашего воззрения, строит из материала внешнего мира, нечто удобное. Она, словно «бог-изобретатель», выкладывает дороги и строит по обочинам «замки» с продуманной инфраструктурой. И самые прочные из этих «замков», строятся на полях с древней, каменистой почвой. «Воздушные замки», строит идеальная парадигма воззрения. И здесь истинность, не требует законченности формы. Напротив, чем меньше здесь законченности, тем удовлетворённее разум. Ведь идеальная парадигма воззрения, сталкиваясь с любыми проявлениями законченности, и требованиями доказательств, отворачивается, словно тигр от несвежего мяса. Здесь очевидность, проявляется в виде тонкости и живости, меняющей постоянно, собственные формы пребывания.

Чуткость ко всему живому, в «идеальной парадигме», приобретает главенствующее значение. Ей не интересны мёртвые фолианты истинности, присущие «рационально-аналитической парадигме». Она не видит в пирамидах, склепах и мумиях, ничего, что может её заинтересовать. Для неё, всякая законченность формы – есть убийство сути. Бабочка, приколотая к панели в стеклянной коробочке. Более всего она стремиться к изменчивости, к живости, для которой всякая определённость, законченность с очерченными границами, есть умерщвление, приносящее её тонким лепесткам лишь разочарование. Она стремится разорвать все клетки, которые выстраивает рационально-аналитическая парадигма. Её «нерв» возбуждается не от поставленного на прикол лайнера, но от полёта. Не от определения, сужения и упрощения внешнего мира, но от расширения и усложнения. (Хотя здесь, на самом деле смотря как относиться к тому, что мы называем упрощением и усложнением). Ведь если с точки зрения «идеального воззрения», то, чем занято «рационально-аналитическое» является упрощением, то для «рационально-аналитического», является явным усложнением. И наоборот.

Очевидность, защищающаяся «рационально-аналитической парадигмой» нашего сознания, «идеальной», – всегда будет ставиться под сомнение. Несомненно, для неё лишь то, что мир не уложим в рамки доказательства, в сетки категорий. Она сомневается, в каких бы то ни было доказанных законченностях. Ведь всякие доказательства «рационально-аналитической парадигмы», для неё, есть лишь удовлетворение определённой «ганглии сознания» стремящейся всеми путями к законченности объекта познания, к очерчиванию его границ, превращению его в простую вещь. А по большому счёту, стремление к подтверждённой власти над вещью. И в сути своей, ничего общего с «идеальной истинностью» иметь не может.

Большинство учёных нового времени, лишь «ремесленники рационально-аналитической парадигмы воззрения», и не более того. Всякая рационально-аналитическая работа с природой, – это умерщвление и высушивание ящериц и пауков, и раскладывание их по банкам. Любое доказательство, это упакованный в мешок и завязанный верёвкой определения, догмат. Они, эти ученые, словно те фермеры, складывают свои мешки в чулан, в надежде на то, что при возникшей надобности, достанут нужный мешок, и накормят этим запасом, всех изголодавшихся и нуждающихся в очевидности мыслителей. Но всякий «запас», имеет свой срок хранения, и, достав при случае «нужный мешок», они вдруг обнаруживают, что продукт как будто бы протух, и отдаёт нехорошим запахом. Тогда они достают из складниц все «протухшие мешки», и те, что находились рядом, и выбрасывают их на помойку. Где их растаскивают вороны и грифы, питающиеся падалью и каркающие о ценностях. Затем они наполняют и завязывают «новые мешки». = Так создаётся всякий «стратегический запас». Мировая наука, – это «амбар», или склад с нужными, и не очень вещами. И он, как и всякий склад, требует периодической ревизии.

Вы полагаете, что существуют вечные истины? Что могут существовать вечные ценности? На самом деле существую лишь различного срока хранения ценности, часто применяемые, редко применяемые, и вовсе не применяемые в обыденной жизни. И хранятся дольше всех остальных, конечно те, которые редко применяются. Они-то, как правило и вызывают впечатление абсолютной истинности. Но даже у таких ценностей, существует свой ресурс.

Все наши воззрения построены на соотношении пространственных и временных парасинтетических парадигм воззрения. Но мы никогда не применяли, и скорее всего никогда не применим для своей пользы сам пространственно-временной континуум. Ведь если бы это нам когда-нибудь удалось, то и этот агрегат необходимо начал бы вырабатывать свой ресурс.

В корне своём неправ тот, кто полагает, что я стремлюсь к уничтожению всяких ценностей, и, тем более что я враг лучшего. Да, в критических лучах воззрения всякая мнимая ценность – неминуемо испаряется. Но настоящая ценность от этого, – лишь выигрывает. Как очищенный от патоки алмаз, раскрывает перед взором всю свою прозрачность и лучезарность, так истина, «вываренная в щелочном растворе критического воззрения», становиться более прозрачной.

Но для всякого мыслителя, нашедшего в горах свой «камень», всегда остаётся искушением обработать этот «природный алмаз», придать ему форму собственного воззрения, наделить его гранями собственной эстетики. Может быть, и в этом смысле я питаю большие иллюзии, но мне кажется, я редко занимаюсь обработкой алмазов, – это ремесло не для меня. И хотя всякий «обработанный алмаз» сверкает бриллиантовым светом, и ценится в нашем социуме более, но это искусственный свет, он часто ослепляет, и тем самым не даёт заглянуть в суть вещи. Для меня существуют только настоящие природные ценности, и это – «необработанные алмазы». Те, коих касалась лишь рука Бога. Я ищу, и пусть редко, но всё же нахожу в горах собственного сознания, «алмазы», крупные и поменьше. Очищаю, как могу от патоки, от налипаний, и пытаюсь смотреть сквозь них на мир, словно сквозь призму. И пусть при всяком таком действии, как при взгляде сквозь «обработанный камень», так и сквозь нетронутый, картина мира искажается, но в своём стремлении к чистоте, я предпочитаю всё же второе, – первому. Пусть мир искажается, как сквозь «камни заблуждения», так и сквозь «камни истины», и неизвестно кто на самом деле, видит наиболее правильную форму мироздания, но всё же я предпочитаю смотреть на мир и все его вещи через «необработанные камни». Хотя в полной мере отдаю себе отчёт в том, что и в «обработанных камнях» имеется своя ценность и своё великолепие. А в определённом русле осмысления, эта ценность приобретает ещё большую величину, чем для «необработанных камней». Ибо здесь так же высвечивается всё скрытое редкое, неповторимое и индивидуальное, присущее душевным глубинам мастера.

Как невозможно найти две абсолютно одинаковые песчинки в пустыне, так и невозможно найти двух мастеров, обрабатывающих одинаково «камни». Как у каждого мастера «камень» получает свою форму, олицетворяющую всю его внутреннюю динамическую органетику, так у всякого мыслителя, выстраивающего философему, своя неповторимая форма мышления, олицетворяющая его тонкую динамическую органетику и соответствующую ей, форму истинности. И как всякие оценки правильности, или неправильность «обработки камня», это вопрос конъюнктурной доминанты и устоявшихся правил и оценок, так и всякая оценка правильности и неправильности воззрения, и осмысления мира, вопрос той же доминанты, следующей за устоявшимися порядками, и сложившимися догматами.

Идеальное.

Создаваемые старыми и новыми учёными гипотезы, научные труды, философемы, трактаты и открытия, в сущности своей являются наиболее гармоничными по преимуществу, музыкальными произведениями для тончайшего и искушенного слуха синтетического рационально-идеального разумения. Он очень чутко реагирует на всякую дисгармонию, но более всего ему претит незаконченность произведения. Он требует подтверждения, доказательства, или очевидности, в зависимости от поля бытия, на котором создаётся произведение. Он требует непременно законченности. Но и сама «мелодия», имеет большое значение. Как во всяком произведении искусства, здесь должен находить своё место главный диссонанс, и главный консонанс. А между ними обязательный ряд «мелких диссонансов» и соответствующих им по такту и амплитуде, по общей гармонике и полифонии, «консонансов».

И вот к чему я всё это пишу, в такой метафорической форме. Дело в том, что наш разум подобно нашей воле способен привыкать, воспринимать и принимать любую полифонию. Как наше тело способно питаться всем чем угодно, дай ему только время для привыкания, и оно сможет утолять свой голод даже камнями, – так и наш разум, дай ему время для привыкания, и он способен будет воспринять даже самое, казалось бы, невероятное воззрение, гипотезу, или философему.

Всякая возникающая полифония воспитывает вкус. Но всякий настоящий вкус, стремиться к новой, неведомой до сих пор пище. Сверх вкус, всегда стремиться к адекватной ему, – запредельной пище. И найдя её, стремится приобщить к ней своих соплеменников. Так мир нашей осознанности постепенно может трансформироваться в совершенно невозможную ранее реальность. Вы даже представить себе не можете какими «музыкальными произведениями рационально-идеального умозрения», будет наполнен эфир будущего! Как не мог представить себе древний человек, какими стремлениями, какими метафорами и какими воззрениями будут жить люди современности.

Ах! Если бы мир в себе имел свою определённую собственную полифонию! Если бы мы могли, -если бы была хоть маленькая надежда на то, что когда-нибудь человек создаст алгоритм его истинной полифонической мелодики! Но все гипотезы, научные труды, философемы и открытия, – лишь плод нашего сознания, положенный на выложенную ранее гармонию звуков, цветов, и общей динамики. Истинность всякого открытия – есть лишь умело вплетённая в общую гармоничную полифонию существующего, парадигма воззрения, и не более того. Но этим положением ценность её не становиться меньше, и даже увеличивается. Ведь всё это наше, – плоть от плоти, – от нас, но не от мира самого по себе. И в осознании этого, все наши аффекты, = гордости, власти, силы, и т. д. возбуждаются ещё сильнее, давая импульс ко всяким новым стремлениям.

Музыка, есть чистая динамика, в ней более нет ничего, нет сущностной основы, – нет того что двигается. И этим она являет собой воплощение всей сути мира действительности, и его архаической «без сущностной основы». Она несёт в себе всю полноту действительности, её апофеоз и квинтэссенцию, суть бытия и жизни, ибо олицетворяет собой всю сакральную относительность монад действительности и бытия. Ведь что есть в своей сокровенной сути основа всякой музыки? = Диссонанс, как некое нарушение покоя, и следующее за ним зарождение некой «существенности», и последующий консонанс, восстановление абсолютной гармонии, – «убийство этой существенности». А в целом, – метафора жизни и смерти.

Материя, при всей своей неоспоримой очевидной фундаментальности для нашего мироздания, как основа этого мироздания, сама по себе, не содержит ничего по-настоящему сущностного. В ней, как в музыке, нет ничего кроме динамики и отношения констант. И вся её сущностность, есть лишь «субстанциональность отношения» бесконечно возможных движенческих парабол, их направлений и скоростей, их форм их взаимодействия. И только некая упорядоченность в нашем воззрении и осмыслении этих «движенческих парабол», создают всякую форму для нас. Это относится как к формам феноменального мира, относительно грубым и тонким, так и ко всем другим формам, включая и всевозможные формы метафизики, и бесконечно разнообразные абстракции трансцендентального мышления.

Что есть для нашего разума истина? – Гармоничное и законченное музыкальное произведение. Такое произведение крайне сложно опровергнуть, ибо оно имеет почти порабощающую для нашего сознания власть. Чем, как не музыкой слова, я в данный момент занимаюсь, удовлетворяясь собственными переливами и законченностью форм, – диссонансами и консонансами собственного сознания. Музыкальные переливы, рождающие образы очевидности, и подтверждающиеся этой очевидностью, хотя и редки в своей идеальности, но возникая, затмевают собой все кривые, негармоничные и незаконченные формы, относящиеся в наших оценках, к какофонии.

Что может быть желаннее, чем собственная полифония, – полифония своей собственной души? Но эти струны очень уязвимы, ибо тонки и очень чутки к музыке света, и достаточно легко настраиваются на новый лад, – на чужой лад. Основная масса душ человеческих с детства настраиваются на определённую полифонию уже существующего оркестра. Какую область сознания ни возьми. И тот, кто выходит из этой формы гармонии, выбрасывается из общего оркестра, как дисгармонирующий общую музыкальную фонетику. Такова природа всяких, как очевидных, так и ошибочных явлений нашего мира. Свет признаёт только то, что входит в его фонетику, что не нарушает общую гармонию, – общую полифонию существующего и укрепившегося сознания социума.

«Симфония умозрения и познания», отражающая «всеобщий макрокинез мира», – что может быть желаннее, что ещё может приносить такое удовлетворение философу? Действительность не была бы действительностью, не имей она в себе гармоничную, упорядоченную формативность для нашего сознания, а по сути, общую гармоничную полифонию пространственно-временного континуума, как некоего синтезированного конгломерата действительности и бытия.

Что есть наше стремление ко всякому искусству, как к пространственным его воплощениям, так и к временным? Что есть в сути своей волшебство всякого искусства? – Трансформация в нашей душе пространственных образов, – во временные, и воплощение временных, – в пространственные. Здесь латентно укрыта суть удовлетворения всяким искусством, тонких глубинных начал нашего духа, для которых первую роль в осознании мироздания играет именно трансформация, - преобразование, то есть пространственно-временное движение. Я говорю о сакральной сути восприятия всякого искусства, и кто достаточно глубоко прочувствует это, для того оценка всего нашего мировоззрения, найдёт свои настоящие пенаты в глубинных областях нашего сознания, то есть в душе. Где пространственные образы, – вызывают временные впечатления, (нечто, резонирующее), а временные, в свою очередь, – вызывают пространственные образы прошлого и будущего ласкающие душу мягкими, словно хвост колонка, раздражителями ностальгического плана. Что, как не музыку, ты слышишь, рассматривая гениальное произведение изобразительного искусства. Что, как не пространственные образы ностальгической эйфории, возникают в глубинах твоей души, когда ты слышишь божественную музыку Бетховена.

Отражение всей сути мира локализовано в выбранном объекте. Создание ощутимого мига трансформации, перехода, включающего все транскрипции жизненности. Синтез пространства и времени, в наиболее ощутимых тонкими рецепторами души, резонаторах сознания. Яркое отражение действительности в локальных образах, как нечто противоположное имманентности самой реальности, проявление некоей гиперчувственности, позволяющей ощущать реальность, чувствовать её тело, в миге всплеска возмущённой природы бытия, воплощающейся в локальных коллизиях взаимодействия пространства и времени, на полях душевного агрегатива.

Идеальность, отвлечённость сознания, не имеющего в своём поле ничего очевидного, ничего истинно сущностного. – Зачем быть такому сознанию? Такой вопрос может задавать только сознание, пасущееся на полях очевидного. Для его природы, для его основательности не понятно, зачем существуют такие формы осознанности, которые порождают всякого рода мимолётности, создающие и лелеющие всякого рода химеры. Сознание, убеждённое в очевидном, как в некоем фундаментальном основании мира и действительности, отвергает всё то, что более тонко и мимолётно, – что эфемерно, что не находит своих сущностных оснований в очевидном. Но только в идеальном сознании могут рождаться такие глубокие запредельные истины, которые говорят, что всё очевидное, есть суть такая же химера. – Химера, одевшаяся в одежды очевидной истинности, и занявшая трон закостенелой неопровержимости. Все очевидно-феноменальное существует в той же динамической последовательности, что и всё трансцендентальное, но лишь иной транскрипции.

Мы, – каждый из нас, представляет собой нечто схожее с единым древом. – Древом, у которого есть корни, ствол и крона, а также разноплановое многослойное электромагнитное и биополе. И каждый из нас, как и всякая «органистическая система» земли, это олицетворение, точный образец нашей планеты. – Её «суррогатный двойник», со всем набором лекал и динамических имманентных и трансцендентных модальностей. Идеальное, относиться к очевидно-феноменальному так же, как электромагнитное поле планеты, к самой планете. Как мысль – к телу, в конце концов. Кто ответит, что на самом деле важнее для человека, – его тело или его разум?

Как магнитное поле планеты формирует эту планету, так идеальное сознание формирует, по большей части латентно, наше тело. Так трансцендентальное, на самом деле формирует всё имманентное и очевидное. Весь мир – когда-то имел лишь идеальную сущность, и когда-нибудь вернётся в эту идеальность. И об этом, хотя и крайне туманно говорят многие религии. И при всех пошлых даже в своей глубине, подачах, религии как во многом другом, – здесь, безусловно правы.

Хоть мы уверенны в обратном, но в действительности Мир, и его тонкая субстанциональность – жизнь, на 99% представляет собой то, что доступно лишь идеальному сознанию. Именно здесь скрыта вся необъятность природы. Сохраняя свою тонкость, гибкость и агрессивность, идеальный разум выходит на орбиты запредельного мира, давая тем самым, материал для очевидного, для всего того, что в будущем неминуемо перейдёт в очевидность. Ведь всё очевидное, именно так и образуется. Рождаясь в идеальных глубинах разума как трансцендентальный образ, со временем материализуется, укрепляется, превращаясь в неоспоримую очевидность. Так созревает и становится всякая очевидность. Так возникла, образовалась и укрепилась на своих «железобетонных консолях», сама действительность! И вся её относительная фундаментальность против эфемерных монад идеального, подтверждается лишь её заматерелостью, огрубелостью и закостенелостью. Всё, что так или иначе кристаллизуется в этом мире, уплотняется, становясь «каменным», начинает отвергать всё тонкое, гибкое и сверхподвижное, всё относительно «каменного» – эфемерное, и старается доказать свою власть над ним. По глубокому убеждению всего древнего и очевидного, всего фундаментального и состоявшегося, только оно имеет настоящую истинность. Оно-то точно знает, где на самом деле живут химеры.

В свою очередь всё «тонкое» и «гибкое», – всё эфемерное, чувствуя в глубине своей души власть над «грубым» и «инертным», над всяким очевидно-фундаментальным, совершенно не желает вступать на этот счёт, в какую бы то ни было полемику. Разум – чаще бывает благодарен телу, чем тело – разуму. Так же как возвышенные слои общества, бывают чаще благодарны черни, чем чернь бывает благодарна высшим слоям общества. Идеализация очевидных феноменальных предметов, это возвышение их сущности, это оживление мёртвой субстанции. Материализация же идеальных вещей, превращение идей в феноменальные предметы, это унижение их сущности, – омертвление сверх живых субстанций. И, по большому счёту, чем больше в нашей реальности «очевидно-инертного», тем больше в ней мёртвого. Как бы нам не казалось обратное. (Если конечно полагать, что в мире вообще существует низ и верх, мёртвое и живое). Ведь по большому счёту всякая оценка лишь транскрипция отношения выбранной точки сознания, определяющей некий ноль, или начало на выбранном поле системы координат, по обеим сторонам которого расходятся лучи всего определяемого. И всё как «тонкое», так и «грубое» всегда и всюду, есть лишь вопрос соотношения, и никогда самого по себе. Как и всё «живое» и «неживое», (в своей плоскости восприятия и оценки), так же лишь по отношению, и никогда вообще.

Когда на наших глазах росток превращается в древо, и мы говорим о становлении, мы не задумываемся над тем, что вся мощь и сила этого становления таиться именно в ростке, в его тонкой идеальной действительности. Мы не задумываемся над тем, что всякая прогрессивная шкала наших оценок имеет свои основания в регрессе. Мы мало придаём значения тому, что скрыто «пеленой майи», что не доступно простому ощущению, что таиться в глубинах космоса природы. Мы больше ценим то, что сформировалось и укрепилось, что кристаллизовалось и основалось, что завладело пространственно-временным континуумом реальности. Так уже сформированное тело, мы почитаем больше чем зародыш. Так формальный феноменальный мир, мы считаем более истинным, чем идеальный. Так очевидные, сформированные материальные субстанции нашего умозрения, мы считаем единственно реальными. А трансцендентальные формы идеального воззрения – химерами. Никто не желает смотреть на мир в обратном направлении. Сам Мир, своим архаическим движением диктует направление нашего разумения, скорость и форму. Но дело в том, что мир сам по себе, не имеет и не может иметь ни направления движения, ни скорости, ни формы. Однажды выбранная и укоренившаяся динамика, со своей инертностью катящегося «Колеса Иксиона», не может быть остановима никем из сидящих в повозке. И уж тем более не может быть развёрнута в обратное направление.

Действительность. Том 3

Подняться наверх