Читать книгу Записки обыкновенного человека. Книга вторая - Терентiй Травнiкъ - Страница 14

Как-то раз, путешествуя по Западной Сибири, забрался я, а может, и забрёл – иначе и не скажешь – в гости к одному своему очень необычному знакомому. Забрёл что ни на есть вовремя: умирал он – пожил своя, как говорил, и умирал. Удивительно: откуда-то, но есть такие люди, которые будто бы никому и не нужны: нет у них ни имени, ни звания, ни друзей нет, ни знакомых, ни паспорта, ни бумаги какой с печатью, чтоб защитила б бедолагу – ничего нет: ни-че-го! Живут они себе на выселках, а как дошли до такой жизни – предпочитают молчать. Потому и я назову своего знакомого просто – Митрич, что вполне достаточно, а дальше – так: был человек и весь вышел!

Так вот, Митричу было ту пору, как он сам говорил, за восемь десяточков, а мне казалось – все сто, не меньше. Когда я к нему попал, так он не то чтобы совсем слёг, но ослабел заметно, хотя и оставался покамест в своём уме. Помню, дня три я у него жил. От врачей дед отказался, да это и сразу было ясно: какие врачи, когда от них до его жилья километров двести сплошного леса. Здесь только тропами можно ходить охотничьими, да и то тем, кто знает их и не сдрейфит. А я знал, иначе б точно не полез, потому как от последнего, так и не освободился. Идти по тайге в одиночку, да ещё и с ночлегом, это, скажу я вам, как по кладбищу в грозу, а то и хуже того будет.

И всё равно добрался! О многом мы с Митричем беседовали, но главное, что я понял тогда, скажу прямо сейчас.

Так вот, Митрич делился со мною тем, что советует ему душа до того, как покинет она тело и отправиться на тот самый свет. Оказывается, дюже болит наша с вами душенька, коли есть те, кого мы успели по воле или невольно обидели, бросили, не поддержали в трудную минуту, и болит душа – сильно! Прощения просит, потому что жжёт её, душеньку твою, совесть до белого каления.

– Мирись, – гневничал Митрич, – если не умеешь не цапаться, то сразу мирись. Понял? А иначе вся скопившаяся злоба так и полезет из тебя, когда помирать начнёшь, неспокоен будешь до тошноты невозможной. А тот, кто не насрал никому пока жил, тот точно молодец, считай свезло ему, как сохатому на солончаке.

Всё, что записал я тогда на диктофон, привожу так, как оно и было мне сказано.

– Дурачьё оно полное, – сипел Митрич, – это я о том, кто насвинячил словами да обидами своими другим… Так вот, не им он, а в сердце своё и нагадил, а с этим помирать хуже некуда. Так что мирись, Терёха, сразу, если не умеешь жить в мире, а то так и помрёшь говном, прости Господи.

Утром охотники подошли. До обеда что-то делали, а опосля один остался с Митричем, а с тремя я ушёл. С той поры уже лет с десять прошло: Митрич, должно быть, помер, а вот слова его до сих пор мне душу начеку держат, стерегут её от всякой непотребщины в чей-либо адрес. Уж больно хорошо и глубоко Митрич смог сказать тогда: прямо, что называется, в яблочко вдарил – наповал сразил…