Читать книгу Место Карантина - Вадим Бабенко - Страница 10

Утром Нок повезла Ивана на западный берег реки Чао Прайя. Целью был обязательный для туристов храм Утренней зари, а после они выбрались на узкое шоссе, свернули к югу и провели полдня в пригороде Тонбури, жизнь которого будто не изменилась за последние сто лет. Бревич жадно разглядывал все вокруг – старые дома в зарослях кустарника, почти их поглотившего, небольшой плавучий рынок «для своих», ферму орхидей между каналами-клонгами, местных жителей на велосипедах в лабиринте тесных улиц, над которыми смыкались листья пальм. Таиланд открывался ему еще одной своей стороной. Время от времени Бревич даже начинал чувствовать что-то особое – к стране, к ее людям – но не успевал осознать это чувство. Ему было не до того: все его помыслы занимала Нок.

Она еще изменилась на третий день – будто сбросила часть покровов, и Иван мог теперь видеть глубже внутрь. Многого, впрочем, он не разглядел, лишь отметил, что весь ее облик, все улыбки, жесты, несмотря на городскую одежду, находились в гармонии с окружающим, включая неухоженность и нищету. На обратном пути, глядя из окна машины на переплетения кустов и лиан, на плавучие цветочные ковры в небольших прудах и заводях, Бревич думал о парниковом тайском климате: здесь все взрастает очень быстро, обильно, буйно. Так же и тайки растут во влажном тепле, как яркие причудливые цветы. В парнике рождается и выживает многое – быть может, с этим связана их терпимость к проявлениям жизни в разных ее формах? Изначальная благосклонность ко всему живущему – даже и непривычному, не похожему ни на что. И умение любить жизнь, какой бы она ни была. А в общении они, как цветы, раскрываются постепенно, не сразу…

Потом был ланч в ресторане у реки. Там они сидели долго, Нок рассказала ему про свою первую любовь и неслучившуюся свадьбу, а он ей, неожиданно для себя, про жену, с которой они давно потеряли интерес друг к другу. Затем Нок привезла Ивана в отель; он, как обычно, пригласил ее на кофе. Они пошли к лифту, касаясь друг друга руками. На ходу она достала какой-то буклет из сумки, Бревич наклонился, чтобы лучше видеть, вдохнул запах ее волос и вдруг почувствовал такую с ней близость, что следующий шаг случился сам собой.

Он сказал, как бы в полушутку – мол, кроме бара в его отеле есть и другие занятные места. Например, его номер – да, и кстати: он привез из России заморскую водку, которую она не пробовала никогда в жизни. Нок рассмеялась – нет, она не пьет крепкие напитки. Ха-ха, рассмеялся и Бревич, тогда у него есть еще секрет: может даже где-то в углу завалялась пара кокосов. Ого, удивилась Нок – тоже в полушутку, с лукавой улыбкой – от такого, конечно, трудно отказаться…

Все это произносилось легко и весело, без всякого стеснения и смущения. Иван так и не понял, приняла ли она его всерьез, согласилась пойти к нему или нет. В лифте, однако, он нажал кнопку своего этажа. Нок не возражала. Выйдя из кабины, они пошли по коридору, все так же касаясь руками. В номере он сразу обнял ее. Она не сопротивлялась.

После они оба почувствовали острый голод, отправились в китайский ресторан по соседству, с аппетитом ели, много смеялись. Бревич то и дело ловил себя на мысли, что ему не было так хорошо уже много лет. Нок стала еще красивее после секса – он был горд своей девушкой, сидящей рядом. И был горд собой – чувствуя будто новую молодость, мощный прилив сил. Жизнь лишь начиналась, и он, казалось, был способен на столь многое…

Всю оставшуюся неделю они провели в Бангкоке, не выбираясь за его пределы. Встречались утром, около одиннадцати; Нок придумывала маршрут, везла Ивана в новое место, где город являл ему очередное свое лицо. Часа через два-три становилось совсем уж жарко, и они искали хороший салон для фут-массажа, а затем кафе для ланча – тут инициативой вновь владела Нок. К быту Ивана и особенно к его еде она относилась с большим вниманием – переспрашивала, все ли ему по вкусу, не слишком ли остро, хочет ли он еще пива. Ревностно интересовалась его мнением о тайских блюдах и чередовала восточную кухню с западной, хоть сама не любила фаранг-фуд и почти все оставляла на тарелке.

После ланча они шли в номер и там проводили время до ужина. Нок всегда возила в машине вечернюю смену одежды – ужином распоряжался Иван, что означало дорогие рестораны и бары с живой музыкой. Затем они вновь возвращались к нему, а рано утром Нок уезжала к себе, никогда не оставаясь на завтрак. Почему-то ей казалось, что так она сохраняет тень имиджа «хорошей девушки».

Лишь только за Нок захлопывалась дверь, Иван начинал по ней скучать и к моменту их встречи успевал серьезно затосковать. С ее появлением, впрочем, жизнь сразу налаживалась – она была великим лекарем любой тоски. Начиналось новое калейдоскопное действие, одно сменяло другое – город, Нок, еда, снова Нок, ее голос, ее слова, ее тело… Декорации, образы, звуки, запахи сталкивались, перемешивались, и это хорошо отражало сумятицу в его голове. Все затихало и останавливалось лишь ночью. Нок засыпала мгновенно и не просыпалась до утра, а Бревич долго лежал без сна. Он смотрел на ее лицо – поражаясь без устали предельной гармонии его черт. И пытался разъяснить себе содержание и смысл их «истории».

Безусловно, история была замечательна, экстраординарна. И – столь же непонятна, как и в первый день их знакомства. Нок заняла непривычно большое место в его душе, однако он не мог ни очертить его границ, ни тем более дать ему названия. Точно так же ему оставалось лишь гадать, что она сама думает про него и их связь. Каждый день он узнавал о Нок много нового и все равно чувствовал, что она для него – тайна за семью печатями.

Иван знал, что Россия богата на женщин, которые щедры в любви. Он вспоминал их – москвичек и петербурженок, плотнотелых девок из Новгорода и Самары, темнооких казачек с Дона, русоволосых, жадных до ласки девчонок из пустеющего Подмосковья… Многие были хороши на свой лад, многие радовали его по-своему – не оставляя ничего в запасе, делясь и сами получая взамен. Бревич был уверен, что его давно нельзя ничем удивить, однако Нок сумела стать чем-то неожиданным, новым. Она не делала ничего особенного в постели, просто была абсолютно искренна. Ее запах, аромат гвоздики, постоянно держал его в предвкушении близости. Каким-то образом она умела мгновенно возбудить его обычнейшими прикосновениями. С ней он будто вернулся в молодость, во времена горячечных желаний. Он снова сделался неудержим, постоянно готов, на все способен – но дело, конечно, было не только в этом.

Иван пытался сформулировать, в чем именно – и всякий раз пасовал. Он лишь чувствовал, что находится в зоне необычайного душевного комфорта, который Нок создает без всяких усилий. При этом она отнюдь не была податливо-послушна, у нее на все имелось мнение, которое она даже и не думала держать в себе. Как-то раз она сказала: «Ты принимаешь решения, я следую за ними и за тобой – но если я не согласна с чем-то, я сообщу об этом сразу». Так она и поступала, удивляя его сочетанием женской мягкости и непоколебимой твердости, проявляемой в бытовых мелочах. Твердость, он видел, не была связана с желанием непременно настоять на своем. Нок лишь хотела уберечь его от вещей, которые ему, скорее всего, не понравятся – чтобы он, находясь с ней, не испытывал отрицательных эмоций. Это казалось непривычным – его прежние женщины не были столь цельны в своей заботе. И почему-то он чувствовал: ее интерес к своему мужчине не иссякнет скоро; он надолго…

Тут, на категориях времени, Бревич яростно себя одергивал. Как бы ни хотелось думать иначе, он не сомневался, что их роман закончится с его отъездом. Слишком разные судьбы, далекие страны – с этим, он понимал, очень трудно спорить. На расстоянии ничто не живет, и несхожесть культур быстро станет проблемой… Мысль была тягостна; чтобы отвлечься, он ругал себя, пытался представить все с другой стороны, сбросить розовые очки. Напоминал себе услышанное от Лотара: тайки – все без исключения – мастерицы приврать. Лотар прожил здесь долго, у него было время разобраться. Наверняка у Нок есть какая-то своя «повестка», свой корыстный мотив…

Бревич поворачивался, смотрел на ее лицо, на черные волосы, рассыпанные по подушке. Тут же становилось ясно: Лотар ни при чем. Ложь, корысть… Какая чушь! Нок лишь отдавала, ничего от него не требуя. Даже порывалась платить за себя – такое Бревич видел впервые. Если у нее и был скрытый план, трудно даже вообразить всю его изощренность.

Он вздыхал, ворочался, иногда вставал и шел пить воду. Вернувшись, менял тактику, говорил себе – мол, смешно представить, чтобы такая девушка могла всерьез увлечься им, немолодым, некрасивым, угрюмым. На ней самой розовые очки – она напридумывала себе небылиц, пусть даже и без всякого расчета. Тайки любят воображать всякое, они живут в фантазийном мире, полном призраков, духов, грез. Скоро пелена спадет с ее глаз, и она увидит: он много старше ее, потрепан жизнью, вовсе не позитивен. Между ними языковой барьер и огромное количество заморочек, бороться с которыми – немалый труд. Нок прозреет, нет сомнений, потому – нужно просто пользоваться моментом. Тем более что она, по счастью, не пристает к нему с разговорами – ни о будущем, ни о каких бы то ни было чувствах.

Это действительно было так, хотя однажды она спросила Ивана, словно в шутку: «Как ты думаешь, ты мог бы меня полюбить?» Иван мучительно застеснялся, закашлялся, и Нок тут же стала исправлять ситуацию: примеривать одежду у зеркала, строить смешные рожицы, делать селфи. Больше эта тема не поднималась ни разу – до последнего дня перед отъездом, который настал внезапно и неотвратимо.

Была суббота; с утра Нок повезла его в буддистский храм. Одарив монахов едой, они провели два часа на церемонии медитации. Процесс захватил Бревича – своим устойчивым, неторопливым ритмом. Тайцы – молодые и пожилые, юные, совсем дряхлые – приходили, снимали обувь, садились на деревянный помост, закрывали глаза. С трех сторон стояли камеры, на больших экранах проплывали сосредоточенные, умиротворенные лица. Бревич наблюдал за этим наимедлительнейшим действием, почти бездействием, как за остросюжетным фильмом. В его упорном, безостановочном развитии будто была скрыта квинтэссенция всех реалий. Теперь она приоткрывалась ему – по чуть-чуть – и даже тайский речитатив из репродуктора обретал смысл. В нем, наверное, говорилось о другой жизни, в которую Бревич хотел бы превратить свою.

Он спросил Нок, о чем эти слова. Она сказала – это слова Будды. О душе и об отражениях в ней. О том, что все имеет конец и не имеет конца. О том, что сделанное тобой кому-то вернется рано или поздно – с неизбежностью предопределенности.

«Я так и думал», – кивнул Иван. Ему казалось, все это и впрямь было в его мыслях.

«The ocean tastes of salt, but its dharma has the taste of freedom18», – перевела Нок.

«Я так и думал», – пробормотал он, вспоминая ее запах гвоздики, ее сладко-соленый вкус.

«Let those who can hear respond with faith19», – еще перевела Нок.

«Да, – сказал Иван. – Я так и думал».

Ему вдруг страшно захотелось веры – не в какого-то из богов, а в то, что происходит вокруг него. Что это не фантазия, которая рассеется уже завтра, а нечто незыблемое, реальное. Захотелось, чтобы течение их истории с Нок вошло в тот же медленный, медитативный ритм – или даже вовсе остановилось.

Но нет, остановка была не предусмотрена, невозможна. Церемония закончилась, к помосту вышел пожилой монах и стал беседовать с присутствующими, а Иван с Нок пошли к машине. Она поехала к себе, а Бревич вдруг почувствовал навалившуюся усталость и, вернувшись в отель, проспал до сумерек тяжелым, свинцовым сном.

Вечером они встретились в торговом центре, который славился своим кинотеатром – Иван сказал, что не прочь посмотреть новый американский боевик. На самом деле, он хотел купить Нок прощальный подарок, считая это своей обязанностью. Его план был прост – привести ее к дорогим бутикам, где она сама выберет что-то на свой вкус. Это всегда работало в России, но тут Нок отказалась наотрез. И пошутила, глядя в сторону: «Если ты хочешь оставить мне что-нибудь, чтобы я тебя вспоминала, то не волнуйся – я и так вряд ли смогу тебя забыть».

Тогда Бревич просто взял ее за руку и повел на второй этаж, к ювелирным салонам, зная, что на людях она не будет протестовать в открытую. Не обращая внимания на ее округлившиеся глаза, он зашел в первый попавшийся магазин, где на них налетела стайка мяукающих продавщиц с цепкими, хищными зрачками. Иван нахмурился, засопел, но тут рядом оказался пожилой менеджер-китаец, сразу оценивший ситуацию. Он одним движением мизинца отогнал продавщиц прочь, потом, видя, что Нок чувствует себя неловко, усадил ее за журнальный стол в стороне, на котором тут же появилась чашка кофе, а сам вполголоса провел с Бревичем пятиминутный разговор. По его окончании Иван купил браслет за несколько тысяч долларов, сам надел его на тонкое запястье Нок, и они ушли из магазина, провожаемые завистливыми взглядами.

После фильма был ужин на крыше одного из небоскребов. По просьбе Бревича им дали угловой столик у ограждения – они сидели, как на носу корабля, взмывшего над городом на гребне мощной волны. Уже спустилась ночь, Бангкок простирался под ними, словно звездная карта. Рядом мерцал неон подсветки, все вокруг казалось фантастическим, сказочно-зыбким.

Нок попросила сфотографировать ее на фоне ночного города – и подошла к ограде, повернулась к нему серьезным, строгим лицом. Ветер подхватил ее волосы, разметал их; она подняла руки, браслет скользнул от запястья к середине предплечья, сверкнув алмазными искрами. Тонкое платье облепило ее тело, вся она будто изготовилась к полету, почти уже оторвалась от пола, чтобы унестись – ввысь, прочь… Это длилось лишь несколько секунд, но Бревич пережил, вобрал в себя жест за жестом, миг за мигом – навсегда впечатав их в память. Ему даже казалось, что он услышал слова – наверное, слова Будды. Ход вещей замедлился наконец, все застыло, остановилось. И – тут же понеслось вновь.

Жизнь продолжалась, время текло неумолимо – в звоне посуды и музыке из бара, в угодливых улыбках официантов, в быстрой смене напитков и блюд. На календаре была все та же суббота – и уже подходила к концу. Несмотря на романтику обстановки, ужин как-то не клеился, разговор не вязался. Нок вела себя странно, говорила глупости, заказывала коктейли и отставляла их в сторону, упрекала Ивана, как бы в шутку, что он старый, толстый и совсем не говорит по-тайски. Бревич пытался острить в ответ, но выходило плохо – к тому же, она почему-то не понимала его английский.

В ту ночь они оба мало спали – просто лежали, обнявшись, после короткого, необязательного секса. Утром Нок повезла его в аэропорт. Регистрация прошла быстро; после они стояли несколько минут у ВИП-турникета, чуть касаясь друг друга, как подростки. Нок, собрав все силы, сказала положенные фразы – про комфортный полет и про то, что она будет рада когда-нибудь увидеть его вновь. Иван угрюмо молчал. Она добавила с улыбкой: «На эту тему есть много штампов, даже не нужно ничего придумывать, можно просто почитать в Интернете. И успокаивать себя сколько влезет – мол, у каждого своя жизнь. Мол, нужно двигаться вперед…»

Бревич хотел обнять ее в последний раз, но она вдруг отпрянула, вгляделась в его лицо и воскликнула чуть ли не с ненавистью: «Только не вздумай меня забыть!» И через секунду уже обнимала его сама, льнула к нему, прижималась всем телом. Он шептал ей что-то, в душе зная: «забыть» – это именно то, что он намеревается сделать. То, что правильно, разумно для них обоих, и – чем скорее это произойдет, тем лучше.

В зоне вылета он выключил телефон, вынул и выкинул тайскую сим-карту. На пути к самолету бормотал себе что-то в духе Лотара, вспоминая, как мантры, свои подозрения и ночные раздумья. Но язык ворочался с трудом, а в салоне лайнера все слова перестали что-либо значить. Он вдруг понял отчетливо, с предельной ясностью, что раздумывать было вовсе не над чем и что Нок просто любила его изо всех сил своим большим азиатским сердцем – каждую минуту, каждый миг. Тут же он осознал, как это безумно горько – никогда больше ее не видеть. С болью этого осознания он мог бороться единственным способом, который знал – алкоголем. Потому в течение всего полета Иван Бревич был серьезно пьян.