Читать книгу Жирная, грязная и продажная - Валентин Пикуль - Страница 5

Весной 1873 года – давненько, читатель! – на пароходе «Великий князь Константин» был объявлен всеобщий аврал.

– Ходи все наверх… быстро! – орали боцманаў.

Аврал был по всем правилам флотской науки – с матюгами, с зуботычинами и с обещанием хорошей выпивки в конце, если пароход станет «сверкать, как новый пятак».

– Да уж и без того сверкаем, – рассуждали матросы. – Не знаем, где как, а на русском флоте завсегда порядок…

Аврал застал команду на «девяти футах» Астраханского рейда, но в городе встревожились и жители. По улицам вдруг промаршировали разряженные, как павлины, лакеи императорского двора, за ними, покуривая сигары, шагали важные господа – повара, а юные поварята, замыкая процессию, били в медные тазы, словно в боевые литавры, возвещая победу.

Астраханцы на всякий случай пугливо крестились:

– Откеле вас, сердешных, целую свору пригнали? Или сам царь-батюшка решил навестить наше сонное царство?

– Хуже того! – отвечали веселые поварята. – Приехали мы из Питера, чтобы кормить шаха персицкого с его женками…

Бескозырок на флоте тогда еще не водилось, матросам с «Константина» выдали черные лакированные цилиндры. Боцмана свирепо вращали кулаками, деликатно спрашивая:

– Видал миндал, что не раз едал? Ежели што, так у меня… сам понимаешь. И на баб чужих не разевайся. Коли шах возревнует, так его визирь тебе вмиг шулята отрежет.

– Да на што нам чужие, – огрызались матросы, шуруя швабрами. – Нам и своих-то на берегу хватает, такие стервы – не приведи бог! Последнее отберут…

«Константин» преобразился. Из салона первого класса убрали всю мебель, по бортам расставили широкие тахты, накрыв их драгоценными коврами, – это для шаха. Второй же салон в корме парохода приготовили для размещения эндерума (гарема), а, чтобы обеспечить надзор за женами шаха, для его евнухов разбили на палубе большой шатер… Якоря были выбраны.

– Куда идем-то? – спрашивали матросы.

– В персидский порт Энзели…

Пришли они в Энзели, что в Гилянской провинции, стали ожидать. Матросы спрашивали офицеров – как зовут шаха?

– А зачем тебе это? Или познакомиться хочешь?

– Да на кой ляд! Но знать-то надо.

– Насср-Эддин, – поясняли им. – Как у нас царствует династия Романовых, так в Персии правит династия Каджаров. Впрочем, что тебе толковать? В одно ухо влетит, в другое вылетит…

Наконец, шах появился. Офицеры выстроились на шканцах, подле них расположились придворные лакеи в красных ливреях, а матросы, стоя в шеренгах, заранее прокашлялись, готовясь горланить «ура». Еще издалека слышались грохоты барабанов, звоны бубнов и мычание рогов. В богатом паланкине несли Насср-Эддина, за ним – его гарем-эндерум, который охраняли вооруженные солдаты. Поднявшись на палубу, Насср-Эддин ослепил команду блистанием алмазных пуговиц, на его каракулевой шапке сверкал лев с мечом, сплошь бриллиантовый. Шаху было едва за сорок, но фигура его была слишком массивной, грузной. Тяжелым взором исподлобья, шевеля бровями, он сумрачно обвел ряды встречающих, как бы прицениваясь – кто тут самый важный, и сразу двинулся к лакеям, желая пожать им руки. Но лакеи прятали руки за спину, ответно кланяясь, переводчик пояснил шаху, что это прислуга. Насср-Эддин помрачнел и что-то долго толковал, возмущенно показывая на дымовые трубы.

– В чем дело? Трубы только что покрашены, – вступился командир парохода капитан первого ранга Перцев.

– Его величество недоволен, – объяснил переводчик, – что для его величества не нашли корабля с большим количеством труб… Его величеству неприятно, что у вас только две трубы. Неужели так уж трудно добавить труб для его величества?

«Урра-а-а!..» – закричали матросы по команде офицеров, которые молодецким возгласом решили покончить с недовольством шаха. Насср-Эддин поспешил укрыться в салоне.

Перцев поднялся на мостик, велев «стоять по местам». Но еще долго ворчал, недовольный:

– Труб ему мало? А где я ему труб больше возьму?..

Темнело над рейдом Энзели, когда «Великий князь Константин» вышел в открытое море. Навстречу тащилась в персидский порт развалюха баржа, и Перцев через мегафон окликнул ее:

– Эй, земляки! Что везете персам?

– Полно бочек.

– А в бочках-то что?

– Керосин, – донеслось в ответ.

* * *

Две мощные политические силы сталкивались на караванных тропах Афганистана и тогдашней Персии: с юга надвигались англичане, а с севера – русские. Сразу скажем, что Петербург никак не желал порабощения Персии или Афганистана, а если и вмешивался в дела Тегерана или Кабула, так лишь с единою целью – противостоять натиску англичан…

Появлению шаха Насср-Эддина предшествовал эпизод, который никак не возмутил величавого спокойствия русской нации, зато внес немалую долю волнения в обычную жизнь здания у Певческого моста, где располагалось министерство иностранных дел. Во главе внешней политики государства стоял князь Александр Михайлович Горчаков – последний лицеист пушкинского времени и последний канцлер в стране. Еще за год до появления Насср-Эддина в России ему стало известно, что в Тегеране творятся дьявольские плутни британского Уайтхолла.

Озабоченность канцлера заметил и Александр II:

– Говорят, персидский шах, желая повидать Европу, нуждается в деньгах, дабы осуществить это путешествие вместе со своими женами… Вы, наверное, думаете, как лучше использовать визит шаха к нашей выгоде?

– Меня заботит иное, – отвечал Горчаков. – А именно – вмешательство в дела Персии барона Рейтера, который опутал весь мир телеграфной проволокой, а теперь согласен кредитовать шаха, лишь бы тот не мешал ему разорять Персию…

Все было так! Юлиус Рейтер, полунемец и полуеврей, титулованный в Англии баронством, уже достаточно прославил себя знаменитым «Телеграфным агентством Рейтера», но в 1872 году он стал щедро (чересчур щедро!) раздавать взятки приближенным шаха, и Насср-Эддин тоже получил немалую толику. В обстановке сугубой секретности, но с ведома лондонского Уайтхолла, барон Рейтер вырвал у шаха право на концессию.

– Цель? – отрывисто спросил император.

– Рейтер получил право на создание железной дороги от Каспийского побережья до Персидского залива, иначе говоря – от Решта с его портом в Энзели до цветущей Исфагани и далее.

– Свинство! – кратко выразился император. – Очевидно, России тоже надо потребовать от шаха, чтобы уступил нам право на укладку рельс от Тифлиса до Тавриза и далее – до Тегерана.

– Это еще не все, – печально вздохнул канцлер. – Насср-Эддин как был диким Каджаром, так им и остался, весьма далеким от восприятия благ цивилизации, жаждущий едино лишь удовольствий. Рейтер затмил ему остатки разума своими подачками, и шах – в знак гарантии британской концессии – предоставил Рейтеру управление всеми персидскими таможнями.

– На какой же срок?

– До конца века! Но при этом англичане получают право ковырять земли Персии, где им желательно, дабы изымать из персидских недр все, что в них находится…

Александр II неуверенно хмыкнул:

– А что там есть, кроме бирюзы, которая растет сама по себе из костей женщин, умерших от несчастной любви?

(Верно, что разработки бирюзы персы в основном проводили на древних кладбищах, где и добывали драгоценный камень.)

– Но если бы в недрах Персии, – объяснил канцлер, – находили только воду для полива садов, то и вода тоже становилась бы драгоценной. А барон Рейтер столь обнаглел, что потребовал от шаха оставить за концессией право устанавливать продажную стоимость даже колодезной воды…

Весною ожидался визит в Петербург германского кайзера вместе с Бисмарком, а после «Вилли» следовало ожидать на берегах Невы и явление персидского шаха. Александр II долго не думал, быстро сложив в голове комбинацию:

– Я останусь вежливым хозяином, чтобы принять гостя, как своего лучшего друга. Для него я велю убрать в восточном вкусе комнаты Эрмитажа, а вы… Вам, князь, предстоит побыть в роли строгого ментора, и я позволяю вам выразить шаху свое презрение в любой форме, какой и заслуживает этот Каджар…

Москвы шаху было не миновать; Александр II заранее указал московскому генерал-губернатору задержать Насср-Эддина в первопрестольной, дабы ошеломить его московским изобилием и славным русским гостеприимством. Управлял же в ту пору Москвою князь Владимир Андреевич Долгорукий – весьма живой и бодрый старец, обладавший уникальным для вельможи качеством: он умел НЕ спать даже на самых скучных лекциях в университете, внимая – профессуре – с усердием бедного студента, живущего на государственную стипендию.

Вечно подтянутый (благодаря корсету), даже без признаков старческого облысения (благодаря парику) князь Долгорукий в обществе был душа-человек, пользуясь вниманием не только купцов, но даже благосклонностью молоденьких балерин. Ярый поклонник Терпсихоры, князь начал искушать Насср-Эддина именно достижениями московского балета. Гарем-эндерум шаха был размещен во дворце петровского парка, и таким образом ни одна из жен не мешала Насср-Эддину лицезреть воздушные прелести русских Матрен и Февроний (по сцене Аделей и Аспазий).

Насср-Эддин чуть не вываливался из ложи на головы сидящих в партере, когда московские сильфиды трепетно и капризно стучали ножкой об ножку, а их короткие юбочки из кружев позволяли шаху догадываться, какие волшебные таинства скрыты под их узенькими трико…

Наконец шах не выдержал и подозвал переводчика.

– Покупаю! – возвестил он и широким жестом восточного деспота алчно обвел простор всей императорской сцены заодно с балеринами, вполне пригодными для обновления гаремного персонала. – Плачу, чем угодно…

– Рано, – остудил его князь Долгорукий, велев подавать в ложу шампанское. – Рано, ваше величество, ибо вы еще не имели счастия видеть наших московских магазинов…

В магазинах гость пожелал иметь все, что видит (а глаза у него были завидущие), и очень скоро шахиншах сильно задолжал московскому «паше». Была чудная весенняя ночь, уже распевали в садах соловьи, когда Долгорукого разбудил полицмейстер:

– Проснитесь! Стыдно сказать… Бунт!

– Где? Фабричные? Или голытьба с Хитрова рынка?

– Нет, в Петровском парке – бунт в гареме…

Выяснилось нечто ужасное. Повидав немало московских чудес, Насср-Эддин вечерами рассказывал об увиденном своим женам, и до того возбудил их любопытство, что они потребовали возить их всюду – в магазины и в театры, в рестораны и даже в зверинец. Возник искрометный «семейный» скандал! Когда один муж лается с одной женой – это еще куда ни шло, тут можно обойтись призывом дворника, не беспокоя полицию. Но вы представляете, читатель, какой шурум-бурум развели в Петровском сразу сорок жен, наседавших на одного-единственного мужа! Именно по этой причине в спальне Долгорукого и появился полицмейстер.

– Бес с ним, – сказал он в конце доклада. – Но страшное в другом. Евнухи сразу выявили зачинщиц бунта и шах, дурья башка, велел утром же предать их смертной казни…

Прослышав об этом, князь опрометью кинулся в Петровский парк, где застал жен шаха в рыданиях, а суровые евнухи деловито готовились к удушению пятерых непокорных.

– Ваше величество, – заявил князь, – позволю себе заметить, что вы находитесь в стране, где закона о смертной казни не существует, и я вынужден напомнить, что русские порядки не дозволено нарушать даже вам… нашему высокому гостю! Ведь это скандал не только в моем «пашалыке», а на всю Европу, а вы ведь желали, кроме Петербурга, повидать Париж и Лондон… повремените!

Насср-Эддин понял, что здесь не Персия, где он сажал на кол любого приятеля, и согласился с Долгоруким, что эндерум надо спровадить обратно в Тегеран. Сопровождать его жен (заодно с евнухами) был назначен чиновник Зармаир Мессарьянц, знаток восточных наречий. Отправляясь на вокзал, евнухи не скрывали, что у каждого за поясом длинный нож, эти ножи они открыто держали на виду бедного переводчика.

– Ты в каком чине, братец? – спросил его Долгорукий.

– В коллежском, – отвечал Зармаир, лязгнув зубами.

– Ничего, мой милый, не бойся… Доставь это бабье до порта Энзели, вернешься живым – я в статские выведу!

Гарем отъехал. Генерал-губернатор перекрестился.

– Осталось дело за малым, – сказал он. – Выставим шаха в Петербург, и пусть там с ним разбираются другие…

Теперь, читатель, пора напомнить о керосине!

Нефть в потаенных недрах Персии еще дремала втуне…