Читать книгу Принцип Рудры. Фантастико-приключенческий роман - Валерий Сабитов - Страница 7

Водитель губернаторской «Тойоты», далеко не нового джипа песочного цвета, Ко Анга Теа, был юн и изящен как девушка. Тайменев сразу отметил в нём интересный сплав двух качеств: развитое чувство собственного достоинства и преклонение перед хозяином, Ко-Ара-а-Те-Хету. Первое спасало его от рабского безоглядного подчинения воле начальства, второе давало возможность сознательно разделять взгляды мудрого хозяина на происходящее. Личных интересов, мешающих службе, Ко Анга Теа по молодости не имел, и любое поручение губернатора воспринимал как собственное дело, выполняя его буквально и творчески. Так же он отнёсся к шефству над Тайменевым.

Отыскав проезд со стороны аху Винапу, что на берегу в полутора километрах к северо-востоку от вершины Рано-Као, Ко Анга Теа доставил Тайменева почти к селению птицелюдей. Договорившись о времени и месте встречи, водитель так грациозно занял место за рулём, что Николай Васильевич залюбовался его движениями, их плавностью и мягкостью. Столь совершенный организм невозможно обрести тренировками.

Николай с раннего детства с симпатией относится к физически развитым людям. Человек с воспитанным, твёрдым, гибким, закалённым телом не может быть глупым и злым. Бывают исключения, когда совершенствование организма становится самоцелью и гипертрофирует пропорции красоты во имя достижения превосходства. Сила без ловкости, гибкость без крепости…

Сила, выносливость, красота… Если Тайменев и имел среди людей кумира, то им был Геракл. И всегда стремился походить на героя Эллады, каким его представлял. Понимая, что достигнуть желаемого уровня не сможет никогда, – Гераклом не становятся, им рождаются. Дар Провидения… Но приблизиться к идеалу в человеческих силах.

Тайменев смотрел вслед джипу; тот спускался в долину, следуя направлению древней, плохо сохранившейся дороги. Машина шла легко, без остановок, как на соревновании по слалому. Достигнув развалин каменных домов у подножия Рано-Као, Ко Анга Теа повернул налево, к Ханга-Роа. На южной окраине деревни дом губернатора. На крыше дома трепещет под морским ветерком такой же флаг, как над резиденцией в долине Анакена. Джип остановился у дома, маленькая фигурка водителя исчезла в дверях.

Губернаторский дом отличался от остальных только наличием государственного флага. Дорога, идущая далее на север, разделяет деревню пополам, и на северной её окраине разветвляется. Левая ветвь идёт далее по-над обрывом. Правая соединяет Ханга-Роа с долиной и бухтой Анакена, являясь кратчайшим путём от главного поселения острова, где обитает большинство жителей, до долины Королей, где расположились административный и культурно-торговый центры.

Вдоль левой, прибрежной дороги группами застыли великаны, обратив лица к середине острова. Зелень, прикрывающая белые домики Ханга-Роа, километрах в двух от деревни кончается, и взору предстаёт каменистая пустыня, кое-где оживляемая бледно-зелёными кустами и неяркой травой. Обычный пейзаж всей центральной части острова… Лишь оживлённая долина Анакена светится ярким изумрудом эвкалиптовых и пальмовых рощ, зарослей деревьев и кустарников. Есть ещё зелёное пятно у подножия вулкана Рано-Арои. И всюду вдоль береговой линии: фигурки каменных исполинов, кажущиеся с вершины Рано-Као беспорядочно расставленными куклами.

Бескрайний океан подступает к обрывистым склонам со всех сторон, облизывает скалы, пытаясь добраться до окаменевших фигурок-кукол. Когда-нибудь он достигнет своей цели, земное время не властно над водой, породившей сушу из своих древних глубин и готовой вернуть её обратно. Столь малый островок сможет ли долго противостоять неотвратимой ярости океана?

Остров с высоты вулкана кажется живой игрушкой, брошенной и забытой в морской стихии. Игрушкой, искусно сделанной с соблюдением всех масштабов, моделью малого мира. Дома, деревья, дороги, трава… Всё есть, всё предусмотрено, кроме речки или озерка. Тайменев стоит над живой моделью, являясь её частью, и наблюдает за тем, как восходящее солнце открывает новые подробности рельефа, а знакомые виды высвечивает с неожиданных сторон. Вот что-то сверкнуло на южном склоне горы Рано-Арои. Это у местечка Вайтеаа, его не видно среди зарослей, единственный родничок пробивается из каменных глубин. Быть может, единственный, источник живой воды дал о себе знать случайным проблеском. Как в целом похоже на фотографию-сюрприз и на действующую трехвременную модель в роще Анакены!

Естественный пейзаж воспринимался Тайменевым более красочным, чем непревзойдённый снимок Те Каки Хива, запечатлевший остров с иной высоты, с воздуха. Поглощённый живой панорамой, Николай и не вспомнил о фотоаппарате, лежавшем в полной готовности в сумке. От долгого стояния занемели икры ног, и он пошёл вокруг вулканического жерла, по полосе лунного ландшафта в несколько десятков метров шириной. Серый камень, серый песок, серая пыль. Какой контраст с тем, что внизу! Обходя торчащие камни, преодолел разделительную лунную полосу и оказался над миром внутри вулкана, отделённым от мира внешнего обрывистыми стенами. Полуторакилометровую в поперечнике чашу заполняла растительная жизнь. Поверхность кратерного озера прячется под тёмной зеленью камыша тотора, зарослями грязной травы вдоль берегов. Запах болота поднимается кверху, завершая последним штрихом картину мрачной неуютности. Застывшая гнилая киста в дупле больного зуба уснувшего великана, а не вулкан, подумал Тайменев, закрывая пальцами ноздри.

Слева, – казалось, рукой дотянуться, – громада высотного здания на Моту-Нуи. Безжизненные окна сверкают фиолетовой слепотой очков, отбрасывая блики на свежепобелённые камни восстановленных домов древнего поселения птицелюдей. Хромированный металл несущих конструкций ослепительно блестит на солнце паутинно пересекающимися линиями. В глазах от стеклянно-холодного отражения солнца вспыхнули жарко-алые пятна. Николай стёр пальцами выступившие слёзы и отвернулся. Взгляд искал спасительную зелень. Китайские мудрецы утверждали: чтобы быть здоровым, человеку требуется ежедневно касаться взором спокойной чистой воды, свежей зелени и скромной женской красоты. Совсем немного, но как в сегодняшние времена собрать все три слагаемых воедино, да ещё и наслаждаться получившейся суммой каждый день!? И первое, и второе, и третье, – всё для него дефицит. Приходится вот лицезреть проявления всепроникающей техносферы. Общедоступно, удобно, но как надоело! Поселиться бы где-нибудь в пустыне…

Будущая гостиница на островке… Металлическая коронка, привезённая из-за океана, – дантист с невидимой головой готовится заменить искусственной челюстью здоровые зубы пасхальского организма. С моря, несмотря на громадность, она не выделялась. А отсюда, – глаза б её не видели!

Странная гостиница. Ни балконов-лоджий, вообще ничего такого, что делает здание предназначенным для отдыха и веселья. Окна большие, но переплёты слишком часты, напоминают решётки на тюремных окнах. Какому архитектору удалось протолкнуть такой безликий мрачный проект? Денег не хватило? Здание больше похоже на офис компании или научный центр. Нет, глупость, на Рапа-Нуи им не место.

Вспомнив, зачем он здесь, Тайменев отвернулся от будущей гостиницы, до которой, собственно, ему и дела-то никакого нет. Кому интересны его художественный вкус и личное мнение? Первый дом восстановленного «Тангароа» поселения ждал в десятке метров, у обрыва, падающего в белую пену морского прибоя. Рядом с домиком, делая его совсем крошечным, застыли три громадные фигуры. Их презрительные лица слепо смотрели в сторону долины Королей, не замечая копошащегося под ними человечка, сотворённого из уязвимой недолговременной плоти. Каменным телам знакомо дыхание вечности, они невозмутимо ожидают наступления своего времени. А поскольку наступление их будущего не зависит от человеческой воли, действующей в ином измерении, они не замечают людей. Когда-то одни люди опрометчиво низвергли их с постаментов. Но вот пришли другие и вернули обратно, – никто не в силах помешать терпению, заключённому в окаменевшем ожидании.

Врытые в землю, поставленные вплотную дома выглядят жилищами термитов. Работы по восстановлению здесь приостановили, не завершив. Интересно, почему? Опять нехватка средств? Или просто время первого туристического круиза совпало со временем отпусков для реставраторов и строителей? И совсем непонятно, почему Оронго не включили в план экскурсий и не поощряется интерес к Рано-Као? Здесь есть что показать, есть что посмотреть.

Чего стоят астрономическая обсерватория Первого периода, – Белого времени, как говорит губернатор, – и совмещённое с нею Харе-пуре, святилище Второго периода истории. Именно это строение на снимке, принесённом ночным гостем, имеет особо мощную и красочную ауру. Оно где-то впереди, за поселением. Чувствуя, как неудержимо тянет туда, Тайменев решил задержать на часок посещение культового центра Оронго.

Николай Васильевич любил бороться с желаниями, испытывая себя; нравилось побеждать их, если они вели туда, где ждали разочарования, обиды, угрызения совести, – это трудно, но такие победы прибавляют уверенности в себе. Были ещё желания второго рода, приводящие к открытиям, новым загадкам, интересным встречам. В таких случаях он тоже не торопился, с удовольствием ощущая, как желание зреет, набирает потенцию от оказываемого сопротивления. И созрев, оно уже само придаёт свежие силы всему существу Тайменева, помогая добиться цели так, как хотелось.

Вот и теперь, предвкушая наслаждение от предстоящей встречи с центром неведомых тайн, он нашёл подходящий для сидения камень и устроился поудобнее. Неторопливо поглощая поздний завтрак из пары бутербродов и горячего кофе из термоса, попытался представить живших здесь людей. Талантливые строители, скульпторы, художники, они избрали тупиковый путь языческого поклонения огню и Солнцу; путь, повторенный многими народами и до, и после них. У всех судьба оказалась одинаково немилостивой и суровой. Одни без следа исчезли с лица земли, другие потеряли родные места и разошлись по свету. Третьи подверглись уничтожающим войнам, мору, стихийным бедствиям. Некоторые продолжают испытывать судьбу. В назидание себе и соседям по планете.

Огнепоклонники из Оронго оставили по себе память, могущую служить поучительным примером. Да чужой опыт редко оказывается нужен и полезен. Гордыня заставляет людей вновь и вновь проходить гибельными дорогами. Камни на месте жилищ, человеческие кости на местах кровавых жертвоприношений, каменная пустыня вокруг. И везде, – на скалах, стенах и потолках каменных храмов, – символы упадочного культа, приведшего к деградации, гибели в войнах и каннибализме.

Тангату-ману, Человек-птица… Четырёхпалые люди с птичьими головами, в рабски скорченных позах; одни клювы, – длинные, изогнутые, – чего стоят. И ещё плачущие глаза… Эти изображения были самыми распространёнными. Что ими хотели сказать ушедшие в забвение художники своим соотечественникам и тем, кто придёт потом? Ведь истинный мастер не может не думать о том, как сохранятся его произведения в реке времени, как будут поняты идущими из Будущего. Кто сейчас в мире может сказать, что понял тайный смысл выбитых в камне рисунков? Тайменев не знает таких людей. И сам теряется в догадках, пытаясь расшифровать знание, заложенное в повторяющиеся рисунки-пиктограммы.

Настоящего научного исследования проблемы нет. В популярной литературе широко распространено мнение, что изображения птицелюдей связаны с ежегодным ритуалом, совершавшимся на острове вождями и жрецами. На Моту-Нуи весной прилетали птицы и откладывали яйца. Сильнейшие пловцы-скалолазы должны были добраться до острова и вернуться назад с яйцом. Победитель становился человеком года, через него жрецы делали свою политику. Из чего следовало: обычай родился здесь и со временем стал местным культом.

Околоспортивный ритуал, конечно, существовал, но не он первичен. Обращение к нему не может объяснить всех загадок, связанных с распространёнными изображениями птицелюдей, с другими обычаями рапануйцев. Скорее, состязания по добыче птичьих яиц только звено в забытой системе верований. Сами рапануйцы не помнят истоков сохранившихся знаний и ритуалов. А чтобы реконструировать истину, документов и неоспоримых свидетельств нет. Где их отыскать, не знает никто…

Концепция Владимира Вернадского и Тейяра де Шардена о наличии у Земли живой оболочки, связанной с человеческим разумом, до сих пор остаётся гипотезой. Если Вернадский и де Шарден правы, то сейчас мысли Тайменева соприкасаются с находящимися в ноосфере планеты мыслями людей, живших на Те-Пито-о-те-Хенуа века и века назад. И не ушли бесследно их надежды, боли, радости и мечты… Они ждут своего часа, и пока воздействуют каким-то своим, неизвестным современному человеку образом на его подсознание. И смотрят его глазами с такой знакомой им вершины на раскинувшийся внизу единственный для них неповторимо-родной пейзаж острова, одиноко плывущего по сине-зелёной чаше мирового моря. Смотрят не узнавая.

И не он, уроженец далёкого, из другой вселенной, города Воронежа сидит на тёплом камне, а незнакомое ему совсем, непредставимое по внешним чертам мыслящее существо… С четырьмя пальцами на руках, со странной нечеловеческой головой. Или это просто головной убор? Или некий аппарат, напоминающий очертаниями птичью голову?

Давний обитатель Пупа Земли, загадочный птицечеловек, он думает о прошлом своём и всеобщем, о будущем и настоящем. Думает и о нём, Тайменеве Николае Васильевиче, пришедшем к нему из-за непроницаемых слоёв времени; пришедшем, чтобы понять и увидеть, увидеть и понять. Ждущий птицечеловек не знал, каким будет Тайменев, но был уверен, – он придёт. Придёт и услышит его, и произойдёт между ними неслышный другим разговор о любви и страданиях, о слабости и силе разума, о жизни и судьбе… Обо всём том, о чём думал тогда он, и о чём думает сейчас пришедший Тайменев. Да, думают они об одном, одинаково важном для всего живого и каждого живущего.

Кто они, птицелюди? Шорох в пустоте, всплеск незнакомого слова в полусне, ускользающее видение в сумерках, путаница настроений без причины? Это ли всё, что осталось от них для вечности в гипотетическом мире ноосферы?

Наука тверда в выводах и бессильна. Она говорит жёстко и не оставляет надежд: все они ушли, ушли безвозвратно неизвестно куда, и нам нечего о них сказать. Нечего сказать и о любом из них, и об их цивилизации в целом. Остались немногие загадки: игрушки любителям старины, специалистам без профессии, профессорам по безмолвию.

Кем станет он, Тайменев, когда займёт в потоке перемен место ушедших, отодвинув предыдущих ещё на шаг назад, ещё более сгустив над ними мрак забытья? Пройдёт сотня-другая лет. Быть может, и больше. Или меньше, неважно сколько. И кто-то другой, непохожий на Николая, сядет на этот самый камень и будет размышлять. И об ушедшем, непонятном для него времени Тайменева тоже будет думать, пытаясь представить себе непредставимое. Птицелюди оставили камни и рисунки на них. Что оставит Тайменев?

Стало грустно. Тоска и печаль его не касались ни людей, ни камней. Печаль его ни о чём. И потому светла и прозрачна, очищенная от попыток обмануть себя и других. Тоска Тайменева о себе самом, пришедшем в мир, чтобы уйти из него. В чём смысл череды поколений? И самой смене их ведь тоже придёт конец. Миллионы и миллионы людей изо всех сил пытаются устроить успех своей личной судьбы, используя тысячи приёмов и средств. Зачем? – всё обращается в прах! Но если такое есть, значит, это кому-то нужно? Где дирижёры всепланетной игры? Или в ней нет осмысленности? И всё вокруг лишь мираж, лишь видимость упорядоченности в бессмысленном колебании хаоса и беспредела? Всё – ради пустоты; пустота – ради всего; змея, кусающая себя за хвост и поедающая сама себя, ведь ни внутри неё, ни вне её – ничего нет! Ничего, кроме неё самой!

…Чьи это мысли, откуда их безысходность? То ли из его запутавшегося сердца, то ли из мудрости, накопленной ноосферой? Тайменев огляделся, поёживаясь от мурашек, пробежавших по спине. Никого вокруг, шорох ветра, оранжевые блики на камнях. Что-то делается со временем: как только он остаётся один, оно вдруг проносится мимо с дикой скоростью; он и не заметил прошедшего дня. И ничего не сделал, ни одного снимка.

Быстро темнело. Но вот вечер замер и остановился, как будто кто-то щёлкнул затвором фотоаппарата, а Тайменев каким-то чудом оказался в кадре, внутри замершего навсегда изображения. Луч заката положил тени сразу и резко, неподвижные, без полутонов. Загустев от закатной тяжести, солнце уцепилось в торможении за громады скал и ничтожные песчинки, высвечивая бесконечно тянущимся мигом сокрытое в обычности.

Всё переменилось! Только что фотопластинка выглядела абсолютно чистой, лишённой борьбы света и тьмы. И вот, после их столкновения, проявляются точки, пятна, линии, фигуры; сплетаются, соединяются и, – начинают говорить!

Всё переменилось! И плоский срез скалы напротив Тайменева, всего десяток квадратных метров, ранее привлекавший только своей относительной ровностью, изменился. Чёрная тень заполнила невидимые в свете трещинки, ложбинки, ямочки и образовала удивительный узор.

Тайменев не успел взять в руки фотоаппарат. И не расстроился от того, зная, что увиденная картинка во всех деталях отпечаталась в сознании и подсознании, в оперативной и долговременной памяти. Тем не менее руки суетливо-лихорадочно выхватили из кармана куртки блокнот с карандашом и принялись быстро перерисовывать значки со скалы. Недоумённо посмотрев на начатый рисунок, – правильную трапецию с кружочком в центре её, – Николай остановил себя, вырвал листок, смял и сунул в нагрудный карман, рядом с носовым платком. Зачем делать бесполезную работу, – переснять от руки не успеть, да и точности не будет. После, в свободное время, по памяти, можно будет сделать достоверную копию.

Закатный луч ушёл, разом потемнело, скала почернела, укрыв тайный рисунок.

Отметив координаты момента наблюдения, Тайменев встал и подошёл к скале поближе, пытаясь отыскать приметы изображения: вписанные в контур правильной трапеции кружочки, разбросанные группами вдоль контура изнутри прямоугольнички. Рядом с прямоугольничками маленькие стрелки, указывающие в центр схемы, ещё какие-то знаки, над ними придётся поразмышлять, они не казались понятными. Во все стороны от трапеции разбегаются человеческие фигурки, нанесённые несколькими точными чёрточками.

Как он ни старался, не удалось обнаружить ни одного значка. «Экран», показавший схему, находился на высоте, недоступной рукам, а глазами он не нашёл ничего, что бы хоть намекало на линии или отдельные знаки. Никому и доказать не удастся, если понадобится. Кто согласится сидеть на камне и ждать чуда? Да и вдруг оно случается раз в месяц или год? Разве что попытаться подсветить. Светоустановкой вроде тех, что применяют на театральных сценах и киносъёмочных площадках. Но кому это нужно?

Оронго когда-то служил храмовым центром острова. Рисунок создан людьми посвящёнными, жрецами, хранителями тайн. Где-то в цепи поколений оборвалась нить знания об «экране», и теперь о картинке никто не знает. Уж очень искусно замаскировали, лишь случайность помогла увидеть. Если только не привиделось.

Размышления прервал автомобильный гудок. Николай обернулся. Ко Анга Теа, сверкая в темноте глазами и улыбкой, стоял рядом с машиной. Габаритные огни окутывали оранжевой дымкой его стройную фигуру с изящно поднятой в знак ожидания рукой. Вот и назад пора. Ничего-то он не успел сделать, даже фотоаппарат не вытащил из сумки. Но чувства досады и неудовлетворённости нет. Даже наоборот, Тайменев ощущал приобщённость к чему-то значительно большему, чем тайны свечения статуй и сооружений, запечатлённых на фотографиях Те Каки Хива. Удача, по-видимому, поворачивалась лицом.

Водитель молчал, не мешая думам. Да и дорога ночью оказалась непростой, то и дело приходилось разворачиваться и искать более удачный поворот. Измученный тряской и резкими рывками, Николай попрощался с Ко Анга Теа и сказал, что завтра машина не понадобится, нужно отдохнуть.

Тот весело кивнул и «Тойота» укатила в сторону административного центра. Губернатор задержался в рабочем кабинете допоздна, и Николай спросил себя: что же так может заботить руководителя столь малого клочка суши, где всё идёт заданным ритмом, нет ни преступников, ни потерпевших, не надо ничего изобретать? Наверное, чрезмерно серьёзное, философское отношение к миру и к себе не улучшает и не облегчает жизнь.

Верно! Вот и подтверждение самокритичности, – палатка светится, полог поднят, яркая полоса тянется по серой земле. Звучит поп-артовский шедевр, заглушая нетвёрдые голоса. Люди, понимающие вред серьёзного отношения к жизни… Ясно: Франсуа на пути к очагам «тёмной жизни» сделал краткий привал.

Шумная компания встретила Николая восторженным рёвом. Франсуа ломающимся голосом представил его:

– Прошу! Мой друг и сосед по жилищам… да-м-м.., – по жилищу… Тайменев. Василич…

Тут он задумался, внимательно глядя на Николая какими-то пустыми, остановившимися глазами. Спутники его тоже молчали, ожидая конца официального представления, они выглядели много трезвее Марэна. Чувствовалась разница в количестве принятого.

– …Да, Василич, – глаза Франсуа прояснились, и он смог улыбнуться, – Из России.

Снова вопль восторга.

– Сеньор Дорадо! Так его здесь зовут. Почему? Потому что у него золотой характер. И ещё он тайный философ. Ведь так, Василич? В России всегда жили и живут Аристотели. Там каждый человек – Аристотель! У них пьяница рассуждает о смысле жизни, как и я, а трезвенник постоянно думает: «А почему всё именно так, а не по-другому?» Все ищут ответа. Да, Василич, твоя страна – страна Философия. И потому перемены у вас, – постоянны. Ха-ха-ха… У нас всё не так, у нас скучно…

– Не так, не так у нас, – поддержал дружный хор, не понимающий уже, где это «у нас», а где «не у нас», а «у них».

Франсуа бросил мутный взгляд на наручные часы и закричал:

– Бьян! Нам надо спешить!

Гости с Марэном моментально исчезли, как караул по сигналу тревоги. Николай Васильевич привёл стол в порядок, убрал напитки в холодильник и отважился на банку пива.

Что-то происходит с Франсуа. Николай воспроизвёл в памяти его взгляд. В нём проскользнуло нечто чужое, отталкивающее. Не так уж он и пьян, чтобы не контролировать поведение. Такое, по мнению Тайменева, просто невозможно. Психика Марэна сотворена из нерастворимого в спиртном материала. Возможно, это просто впечатление от сопровождающих Франсуа людей. Они из тех, что на лайнере держались обособленно, не сближаясь ни с корпусом журналистов, ни с обычными туристами. Весьма подозрительная компания, и сегодня она в роли необычной. Такие люди не срываются просто так…

Раздумья о переменах в товарище, накопившаяся за день усталость… Николай сказал себе: «Хватит! Отбой!».

Сон пришёл сразу. Приснился рисунок на скале в Оронго. И произошло с рисунком то, что обычно происходит с негативом при превращении его в позитив: линии все посветлели, а пустое пространство между ними стало темнеть. Проявление шло до того момента, когда линии общего контура осветлились, засверкали собственным светом. То же произошло с мелкими деталями, – знаками, начавшими оживать. Вначале задвигались в направлениях, указанных стрелками, маленькие прямоугольнички. Стрелки изменились в цвете, запульсировали алым, заструили тревогу. Маленькие человечки, вобрав тревожное излучение изнутри трапеции, зашевелились и как бы побежали, перебирая ножками-чёрточками. Все другие знаки потускнели и понемногу стали гаснуть, пока не пропали вовсе. Из центра, обозначенного кружком с точкой, вырвался яркий луч, и всё разом померкло, рисунок исчез.

Вот какое сновидение приснилось Тайменеву. После ночи сохранилось ощущение разгадки, будто он во сне понял нечто очень и очень важное, да при пробуждении забыл. И утром ему мучительно хотелось это важное вспомнить. Осталось твёрдое убеждение: и сновидение, и сама картинка на скале имеют к нему прямое отношение. Зашифрованные в схеме сведения скрывают нечто из реальности, его окружающей, нечто имеющееся в природе; схема, – не просто результат игры ума и голой фантазии.

А другая сторона его «Я» думает иначе: возбуждённый экзотикой и обилием впечатлений мозг начинает «накручивать» фантастические домыслы, чтобы дать пищу стремлению Тайменева узнать неизвестное другим. В целом нормальная тяга человека вырваться вперёд в процессе познания, извечная любознательность, приводящая и к открытиям, и к заблуждениям. Тут всякое лыко в строку: и фотографии с аурой; и дракончик, связавший воронежскую кухню с Харе-пуре; и разговор с губернатором, оставивший странное впечатление. А нормален ли он, этот Хету, сам? – спрашивало второе «Я». Тут и суматошная компания Франсуа накануне. Отсюда и сон.

Выслушав себя, Тайменев решил признать и сон и явь истинными одинаково. Первая его сторона, желающая тайны и мистики, возобладала в борьбе. Пришёл вывод: схему можно прочесть! Через какое-то время. А пока – забыть! Как говорят на мудром Востоке: если не хочешь думать о краснозадой обезьяне, представь себе сине-зелёную верблюдицу. На роль сине-зелёной верблюдицы Тайменев выбрал Эмилию. Вообразив её чересчур живо и близко, порезал щеку безопасной бритвой. Но в результате загадочная карта на камне ушла в подсознание, чтобы как-нибудь потом всплыть лишённой покрывала тайны.