Читать книгу Имена - Виктор Емский - Страница 1

Когда бог создавал человеческую психику,

его отвлекли домашние дела.

Теперь сам черт в ней не разберется!

Основной секрет психиатрии.

Цивилизация картофеля

Глава первая

Геннадию Кабанову снился интересный сон, будто он, управляя мощным байком, пытается удрать от полицейского патрульного автомобиля.

Погоня была динамичной и захватывала дух. Мотоцикл ревел, матюгальник патрульной машины орал сиреной и плевался обидными фразами, а кровь стучала в висках, раскаляя мозг адреналином.

Генка не помнил, почему его преследуют стражи порядка, но это было не важно, поскольку в реальной жизни подобные события случались с ним постоянно. Во-первых, он всегда превышал скорость, а во-вторых – никогда не ездил трезвым. И в этот раз он чувствовал знакомое влияние алкоголя, крепко вонзившегося ему в голову.

Впереди возник железнодорожный переезд, и Генка увидел, как светофор блеснул красным светом, а шлагбаум плавно опустился, перегородив дорогу.

– Попался, паштет с моторчиком! – рявкнул сзади матюгальник. – Сейчас устроим сексуальную оргию!

– Рано радуетесь! – крикнул Генка в прозрачный наличник шлема и увеличил скорость.

Мозг работал как часы, и потому в генкиной голове возникла мысль, что поезд никогда не появляется сразу, так как шлагбаум перекрывает путь заблаговременно. Генка направил байк по встречной полосе, собираясь объехать красно-белую перекладину. Сердце его наполнилось предвкушением победы. Сейчас он даст ходу через переезд, а полицейские останутся с носом! Пусть участвуют в оргии без него. Вдвоем.

Вдруг какая-то другая, совершенно шальная мыслишка, выстрелившая из глубины памяти, попыталась помешать уже сложившейся схеме, но Генка отринул ее в сторону и еще добавил газа. Подлая мыслишка не сдалась. Она прорвалась сквозь адреналиновую завесу и заверещала в черепной коробке: «Кретин, ты забыл об устройствах заграждения переезда!»

– А?! – спросил Генка у самого себя.

Перед глазами Кабанова возникла железная плита, поднявшаяся из асфальта. Она полностью перекрыла проезжую часть дороги.

– Ага! – понимающе сказал Генка.

Но понимание уже не помогло, поскольку тормозить было поздно.

Сначала Кабанов увидел, как переднее колесо байка втыкается в железную плиту. Затем в воздухе мелькнули его руки, не удержавшие руль, а следом за ними просвистели и ноги, движением своим заворачивая тело в некое подобие бублика.

Все происходило в странно медленном темпе, но Генка об этом не думал, как, впрочем, и о том, почему полицейский матюгальник пропел гнусавым тенором строчку из старой песни: «Летать так летать». Его внимание было захвачено видом байка, развалившегося на части.

Обгоняя в полете тело и голову, мимо лица Кабанова промелькнуло переднее колесо мотоцикла, потом бензобак, и сразу же в глаза ударил резкий пучок света. Но длилось это не больше секунды, а затем прямо перед Генкой возникло ветровое стекло локомотива, за которым четко обозначились фигуры трех человек: машиниста, его помощника и патрульного сержанта полиции, застывшего на входе в кабину.

Лица обитателей локомотива были вытянуты, глаза их удивленно округлились, а губы синхронно шевелились. Они хором произносили матерную идиому, знакомую любому россиянину с детства.

Генка ничуть не обиделся, поскольку ему на это не хватило времени.

Он прошептал:

– Окружили, гады…

*

Геннадий Кабанов проснулся и, не открывая глаз, перевернулся на другой бок. Нога съехала вниз и коснулась холодного пола. Он быстро поднял ее, открыл глаза и тут же зажмурился. Свет был неярким, но беспокойным. Рывком подобрав ноги к животу, он сел, протер пальцами глаза и удивленно огляделся. А удивляться было чему.

Генка находился в узком и длинном помещении с прикрученными к стенам лавками, на одной из которых он и сидел. В комнате не было окон, зато имелась большая дверь без следов каких-нибудь ручек или замков на ней, и дверь эта, по всей видимости, была заперта снаружи. Помещение освещала единственная светодиодная лампа, прилепленная к потолку. Она заливала пространство тусклым подвальным светом, из-за чего место, в котором пребывал Генка, выглядело тоскливым и неуютным.

Кабанов опустил глаза вниз и увидел, что все лавки оббиты тонким слоем дермантина, пол покрыт крашеным листовым железом, а стенки и потолок забраны дешевым пластиком. И все это пропускало в комнату какой-то посторонний, до боли знакомый звук!

Прислушавшись, Генка понял, что находится в движущемся поезде. Колеса мягко клацали на стыках рельсов, а вагон плавно покачивало.

– Куда это я еду? – тупо поинтересовался Генка у потолка.

Он потянулся в нагрудный карман за смартфоном, в котором имелся навигатор, но не нашел ни кармана, ни смартфона. Им овладела паника. Как это так?! Кабанов вскочил на ноги и, не обращая внимания на холодный пол, зябко кольнувший ступни, оглядел себя спереди. Осмотр вогнал его в ступор.

Он был одет в мешок!

Обычный пятидесятикилограммовый мешок, в котором хранят муку и сахар. В нем зияли три дырки: две поменьше для рук, и одна большая для головы. Нижний край новой генкиной одежды заканчивался возле колен. Правда, ткань мешка была совсем не синтетической, а мягкой, и структурой своей походила на хлопчатобумажное изделие, но Генке от этого легче не стало.

Задрав низ мешка вверх, Генка понял, что другой одежды на нем нет. В том числе и нижнего белья.

– Странно, – заметил он вслух, опуская края мешка вниз. – Прямо как баба в ночной сорочке. Хорошо – мужа тут никакого нет, ожидающего исполнения супружеского долга.

Ощупав руками голову и лицо, Кабанов обнаружил, что он коротко подстрижен и гладко выбрит.

– В армию загребли, что ли? – поинтересовался Генка у лампы, горящей под потолком. – Вряд ли. Денег военкому отклюжено – роту в сто человек можно месяц кормить мясом вместо сои! Да и в мешки там не одевают. Хоть и дерьмо материал – все же трусы выдают. А это что за одежда? Тьфу! А обувь? Даже шлепанцев никаких нет.

Кабанов улегся на лавку и подтянул к животу озябшие колени.

Кто он? Где он? Как и зачем он здесь вообще? Генка принялся думать, но мысли заворачивались в какой-то абсурдный хоровод и ничего путного в них не было. Да, он помнил имя и фамилию. Он помнил страну, в которой живет, он знал историю мира, но вот отчества в уголках своего мозга отыскать не мог.

Ужаснувшись такому факту, Генка подумал о нежных материнских руках, разомлел было, но вдруг с ужасом осознал, что забыл не только имя матери, но и ее саму! Вот это случай! А в каком городе он жил, где учился, с кем дружил? Тоже не помнит? Да! Так что же осталось в генкиной памяти? О себе только одно: он – Геннадий Кабанов.

Нет! Еще воспоминание о каком-то военкоме, которому пришлось «отклюжить» сумму, достаточную для прокорма целой роты…

Покопавшись еще немного в мыслях, Генка пришел к выводу, что он прекрасно ощущает свой возраст – двадцать пять лет. А вот дата рождения в голову не пришла. Рост – сто семьдесят восемь сантиметров. Вес – семьдесят пять килограммов. Скорее худой, чем толстый. Как-то нехорошо получалось: здесь помню, тут не помню, а в эту газету рыбу заворачивали. Откуда последняя фраза? Бог ее знает.

Кабанов поднес к лицу обе ладони и сжал их в кулаки. Странное дело – в мозгу мгновенно возникло ощущение рифленых мотоциклетных рукояток, требовательно впившихся в бугорки мышц. Он распрямил пальцы, и они тут же послали в голову импульс, связанный с огромным количеством движений. В отличие от самого Генки – пальцы его помнили все.

Они помнили клавиши компьютера и экран смартфона. Они знали, как откупорить бутылку пива и держать вилку с ножом. Они помнили даже горячую нежность обнаженного женского тела. Но последнее относилось не только к пальцам!

Генка резко сел и поставил ноги на пол. Холод тут же вцепился в ступни его ног, и женское тело вынужденно проехало куда-то далеко – туда, где не нужно было помнить о нем. Он опять улегся на лавку и продолжил думать.

Ну, хорошо. Вот он (двадцатипятилетний амнезийный парень) лежит в каком-то странном вагоне на лавке и едет неизвестно куда. А почему? А зачем? А что вообще происходит в мире? Кстати – в каком?

А размер ноги у него сорок второй. И мужское достоинство длиной шестнадцать с половиной сантиметров. Не густо, конечно, но и не мало. И что теперь со всеми этими знаниями делать? Солить их? Главное – больше ничего существенного. Следовательно, должно хватить. Для чего? Для жизни.

Да-да. Именно для жизни. И знание о мужском достоинстве главная штука на свете?! Вот о родителях ничего помнить не нужно, а о мужском достоинстве – пожалуйста. Ну просто необходимо! Особенно, что оно длиной не только шестнадцать сантиметров, но еще и с половиной!..

Взгляд Генки уперся в серый листок, прикрепленный к одной из стенок вагона. Он своим цветом лишь немного отличался от цвета пластика, которым было облицовано помещение, и потому не был обнаружен при первом осмотре.

Кабанов встал, подошел к листку и прочел следующее: «Ругательные слова не употреблять! По стенкам и двери не стучать! На пол не плевать! Туалетом пользоваться аккуратно!»

Никакого туалета в вагоне не было и в помине.

– Твою мать! – воскликнул Генка и прибавил матерное слово.

Ничего не произошло.

– Хрень понапишут всякую, – проворчал Генка, направляясь к лавке. – Ни черта не понятно!

Раздался легкий треск, и звук тут же перерос в жужжание. Генка, замерев на месте, оглянулся и увидел, как от лампы отделился голубоватый круглый комочек величиной с теннисный мяч, который сначала повис в воздухе, а затем медленно поплыл к нему. Комочек этот не внушал никакого доверия, поскольку внутри него происходили жуткие вещи: мерцали маленькие молнии и плясали искры.

Генка запрыгнул на лавку и, выставив вперед руки, крикнул:

– Э! Что за дьявольские шутки?!

От лампы отделился еще один шар и поплыл вслед за первым, который тем временем уже приблизился к Генке на расстояние вытянутой руки.

Кабанов, резко спрятав руки за спину, крикнул:

– Стоямба! Я все понял! Чертыхаться запрещено!

От светильника мгновенно оторвался третий шар и поплыл вслед за вторым.

– Да я вообще молчу! – истерически проверещал Генка.

Крик ему не помог. Первый шар коснулся правого плеча нарушителя словесного регламента и раздался негромкий, но мощный взрыв. Генку швырнуло с лавки. Следом прогремело еще два взрыва, и тело богохульника дважды подбросило и опустило на железный пол.

Когда развеялся дым (оказалось, в потолке имелась автоматически срабатывавшая вентиляция), Генка обнаружил себя лежащим на спине. Только пол теперь был не холодным, а очень горячим, потому что нещадно жег задницу. Кабанов вскочил и взгромоздился на лавку.

Воняло паленой шерстью. Проведя рукой по волосам, Генка понял, что они превратились в вертикально стоящую щетину. Голова и туловище болели, а руки и ноги дрожали. Но никаких повреждений на теле не было!

– Мать-перемать! – хрипло произнес Генка, недобро косясь на светильник.

Ничего плохого не случилось.

– Ага! – воскликнул Кабанов. – Понял! Матом ругайся – сколько хочешь. А богохульство запрещено.

В лампе зашипело, но ничего из нее не вылезло. И здесь поезд, плавно замедлив ход, остановился. Генка, пожав плечами, тупо уставился на дверь.

*

За дверью было шумно. Там кто-то гремел железом и кричал. Из плафона начали выстреливаться синие шары, но опасности для Генки они не представляли, так как подлетали к двери и с военной четкостью выстраивались под потолком в ровные ряды. Кабанов с интересом наблюдал за ними и считал. Насчитав штук двадцать, он сбился. Но шары уже перестали вылетать из плафона. Видимо, их количество было кем-то рассчитано заранее.

Замок щелкнул, дверь поехала в сторону, открывая широкий проем. В вагон сразу же ворвалась масса звуков и запахов, основными из которых были лязг металла и удушающая вонь гари. Клуб желтого тумана стоял за дверью и Генка сквозь него ничего не видел, зато слышал прекрасно.

Сотни мужских глоток орали на разные лады. Слов было не разобрать, но вопли выражали различные чувства. Кто-то кричал от боли, кто-то от радости, а некоторые рулады можно было расценить как песенные вокальные потуги. Все это складывалось в невообразимую звуковую какофонию, от которой кожа Генки покрылась мурашками.

Туман слегка всколыхнулся, и в проеме двери возникла поясная фигура человека. Видимо, пол был значительно выше перрона, потому что фигура, приблизившись, уперлась животом в порог вагона.

Генка увидел перед собой патлато-бородатого мужика, одетого в грязную и рваную майку-алкоголичку неопределенного цвета. Лямки майки провисли, и ворот ее обнажал жирную волосатую грудь. Во что была наряжена нижняя часть тела мужика – взглядом не определялось, но Генка интуитивно пришел к выводу: вряд ли в какую-нибудь приличную одежду.

Встретившись глазами с Кабановым, мужик гаркнул:

– Привет, божий выкидыш! Хочешь к чертям в гости?!

Один из шаров оторвался от потолка и врезался мужику в лоб. Раздался взрыв. Мужик, мелькнув в воздухе босыми ногами, одетыми в черное дырявое трико, улетел в туман.

Оттуда донесся чей-то веселый голос:

– Петруха! Идиот! Это же райский вагон. Получил божью милость в харю?! Ерунда какая, у тебя все равно там мозгов нет! Га-га-га!

С десяток глоток заржало в поддержку. И ровно десять шаров сорвались с потолка и унеслись в туман. Там загрохотало, заухало, затрещало разрядами. Генка, потрясенный увиденным, почесал рукой затылок и зачем-то улыбнулся.

Но из тумана опять вынесло поясную фигуру бородача, которого, по всей видимости, звали Петрухой. Лицо его было серым от гари, волосы топорщились подобно щетке посудомоечного ершика, а из бороды валил дым. С опаской посмотрев на оставшиеся под потолком шары, мужик перевел взгляд на Генку.

– Ничего! – злобно сказал бородатый. – Еще увидимся. Пришлют тебя сюда на исправление! Такого беленького и чистенького. Вот тогда посмеешься, гнида!

Генка, ничего не понимая, сидел и молчал.

Петруха, посмотрев еще пару секунд на придурковато улыбавшегося пассажира, обернулся и крикнул в туман:

– Грузи!

После чего шагнул назад и пропал.

Из тумана раздалась команда, произнесенная хором:

– Раз, два, три!

На железный пол грохнулся кусок окровавленного мяса. Он перекатился прямо к генкиным ногам и застонал. Кабанов понял, что видит не кусок мяса, а избитого до неузнаваемости человека.

Тело последнего опухло так, что напоминало куль картошки, а голова походила на шар для кегельбана. Черные, красные и желтые потеки расплылись по телу кляксами. Кое-где в мясо врубцевались куски материи и Генка догадался, что это остатки такого же мешка, как и тот, в который одет он сам. Лица в обычном понимании слова у человека не было. На Кабанова смотрела страшная кровавая маска, из которой торчал сливой чудом уцелевший нос.

– Ох! – сказала маска, и застонала.

Генка, вскочив на ноги, подбежал к проему.

– «Скорую» срочно! – крикнул он в туман. – Человек умирает!

В облаке вдруг возник просвет и Кабанов увидел крышу какого-то здания, на которой загорелась синими ксеноновыми буквами вывеска: «Станция Фестиваль № 13».

Из тумана возник многоголосый веселый рев. Дверь поехала в сторону, запечатала проем и щелкнула замком снаружи.

– Бессердечные сволочи! – крикнул Генка в закрытую дверь и забарабанил по ней кулаками.

Под потолком зажужжало. Кабанов посмотрел вверх и увидел приближающийся к нему синий шарик. В мозгу его вспыхнула фраза из памятки: «По стенкам и двери не стучать!» Он понял, чего ожидать от следующей секунды бытия и просто закрыл глаза. В вагоне ухнуло.

Лежа на полу и кашляя дымом, Генка услышал следующую фразу:

– Да не суетись ты! Все равно никто не поможет. Ох-хо…

Кабанов открыл глаза и увидел, как кусок мяса, кряхтя, поднялся на ноги, подошел к ближайшей лавке и лег на нее животом. Генка тоже встал, уселся на свое прежнее место и уставился на избитого попутчика. Поезд тем временем, стуча колесами по стыкам рельсов, плавно набирал ход.

*

Нового пассажира звали Колей. Он представился, но фамилию свою почему-то не сообщил, а Генка не стал спрашивать. Видя возбужденное состояние Кабанова, Коля попросил последнего успокоиться, заявив, что избитость его тела никак не влияет на продолжительность жизни и потому сильного вреда генкиному попутчику не причинит.

– Больно, конечно, – добавил он, кряхтя, – но через пару-тройку дней даже шрамов не останется. Сдохшему раз – второй похоронный случай не грозит… А ты как умер?

– Я?! – дал петуха от удивления Генка. – Я не умирал.

– Тьфу на тебя! – устало сказал Коля. – В этой местности живых нет. Запомни это. И привыкни к мысли. Чем скорее привыкнешь, тем лучше для тебя. Никто идиотом не назовет.

Генка вспомнил сон, и неприятный холодок скользнул по его телу. Неужели не сон?! Если это действительно так – значит, переезд проскочить не удалось!

– Чертовы менты! – Генка ударил кулаком по коленке.

– За языком следи! – испуганно крикнул Коля.

Но предупреждение запоздало. В вагоне привычно бахнуло, и Генка опять оказался на полу. Встряхнув головой и выплюнув изо рта клуб дыма, он услышал неприятные булькающие звуки. Поднявшись на ноги, Кабанов взглянул на Колю и остолбенел. Коля, хрипя, смеялся, пуская кровавые пузыри!

Эта картина так поразила Генку, что он молча прошел на дрожащих ногах к своей лавке, уселся на нее и стал зачем-то смотреть на листок с инструкцией. В глазах его все расплылось, а в голове билась мысль: «Это не может происходить наяву!»

– Очнись! – попросил Коля. – Тебя как зовут?

– Геннадием, – представился Кабанов, возвращаясь сознанием в вагон.

– Зеленый, значит? – поинтересовался Коля. – Так вот, Зеленый, ты не спишь. Как и я. Все мы сдохли.

– Почему это я Зеленый?

– В детском мультике крокодил Гена какого цвета был?

– Зеленого.

– Вот тебе и ответ.

Кабанову захотелось встать и дать Коле кулаком в глаз, но он сдержал свой порыв, поскольку такое действие выглядело бы как неприкрытый акт садизма по отношению к уже избитому человеку.

Потому он заявил:

– Я тебе в рыло дам. Только не сейчас. Подожду, когда выздоровеешь.

– Ха-ха! – хохотнул Коля. – Это случится скоро. Здесь раны заживают как на собаке. И убиться невозможно. Кстати, по поводу рыла – посмотрим, кто кому набьет! У тебя что, чувства юмора нет? Подумаешь, Зеленым обозвали… Нормальная кликуха. Скажи спасибо, что не хуже.

– А бывает и хуже?

– Конечно.

– Например?

– Дерьмом зеленым быть не желаешь?

– Ты идиот?

– Не тупее тебя.

– Куда я попал? – вздохнул Генка.

– В рай для придурков.

– ???

– Я серьезно.

Коля, кряхтя, встал с лавки и поплелся в левый задний угол вагона.

– Да ладно! – не поверил Генка. – А что, бывает рай для придурков и для непридурков?

– Всякие места есть, – ответил Коля, шаркая по полу ногой.

– Что ты делаешь?

– Унитаз ищу. Ах, вот он где!

Коля нажал пяткой какую-то точку в полу, и в углу отъехала в сторону часть железного покрытия, обнажив круглую дырку тридцати сантиметров диаметром. В вагон сразу же ворвался звук лязганья колес о рельсы.

Коля, шатаясь, принялся справлять в этот люк малую нужду.

– Эх, только бы не промазать! – проговорил он.

Но, по всей видимости, промазал, так как от светильника отделился голубой шарик, ставший уже привычным в вагоне. В углу шарахнуло пламенем электрического разряда, раздался короткий вопль и Коля, отброшенный силой взрыва, оказался лежащим на одной из лавок. Из ушей его валил дым, а сливообразный нос распух еще больше и видом своим теперь напоминал спелую грушу.

– Это из-за неаккуратного пользования туалетом? – поинтересовался Генка.

– Вот-вот, – простонал Коля. – Чтобы метко гадить в эту дырку, нужно присаживаться на корточки. А я не могу. Задницу исполосовали так, что кожи на ней не осталось. Не гнется теперь задница. Но ничего. Все заживет. А разрыв шаровой молнии что? Тьфу! Мелочь какая после трех дней исправительной командировки.

– Исправительной командировки?

– Ну, это поездка, в которой я сейчас принимаю участие. Меня отправляли в командировку на три дня. Сегодня она заканчивается, и я возвращаюсь домой.

– Ничего себе командировка! – Генка покачал головой. – И все, кто ездит в командировки, возвращаются в таком же состоянии как ты?

– Бывает и хуже.

– Это добровольно?

– Как бы не так!

– И меня могут послать?

– Заслужишь – пошлют.

– Ничего не понимаю, – Генка почесал рукой затылок. – Ну, ты возвращаешься домой с какого-то слета садо-мазохистов. А куда еду я?

– Туда же, – ответил Коля. – В филиал рая для придурков.

– Ты хочешь сказать – я придурок?

– А кто, если едешь именно туда? Здесь ошибок не бывает.

– Пошел ты к… японской матери! – возмутился Генка, опасливо взглянув на светильник.

– Зря злишься, – сказал Коля. – Вот расскажи, как ты умер?

– Да я не знаю, – стушевался Генка.

– Врешь! – констатировал Коля.

– Ну-у-у, – слегка замялся Кабанов. – Помню какой-то странный сон, будто удираю на мотоцикле от полиции.

– Трезвый? – Коля с явным интересом приподнял голову.

– Нет.

– Ага, уже придурок. А дальше?

– А дальше вроде бы я рванул через закрытый переезд, и меня раскатал локомотив.

– Все понятно, – Коля утвердительно кивнул головой. – Придурок вдвойне. А то и втройне. Мы едем в место, где селят таких как ты. Неявных самоубийц. По идее – ты на себя руки не накладывал, значит – места в аду для тебя нет. Далее: ты погиб не сам. Тебя убил поезд. Следовательно – невинно убиенный. Но ездить бухим на мотоцикле (раз), удирать от ментов (два) и проскакивать через закрытый переезд (три) – прямая дорога к смерти! Получается запутанная ситуация: вроде не самоубийца, но это как посмотреть… Вот для таких кретинов как раз и создан поселок, куда ты едешь. Понятно?

– А ты разве не туда же путь держишь? – со злостью в голосе поинтересовался Генка.

– Туда, – подтвердил Коля. – Но я не дурак и через закрытые переезды не проскакивал.

– А как умер?

– Никак! – отрезал Коля. – И вообще, здесь не принято спрашивать причину смерти. Дурной тон.

– Но ты же спросил?! – Генка взвился с места. – И я тебе рассказал!

– Потому что идиот, – сказал Коля и хмыкнул. – Сразу было видно.

Генка в два шага оказался рядом с лавкой, на которой лежал языкатый попутчик, и замахнулся кулаком.

Коля, увидев его жест, испуганно придвинулся к стенке и заорал:

– Помогите! Раненых добивают! Сволочь фашистская!

Генка опустил занесенную для удара руку и сказал:

– Сам же говорил – никто здесь не поможет… Ладно, успокойся. Подожду, когда выздоровеешь. Вот тогда отметелю так, что повторно лечиться будешь!

Он вернулся на лавку.

– Ты что, действительно шуток не понимаешь? – спросил Коля примирительно.

Генка промолчал, отвернув голову в сторону.

– Да ладно тебе! – добродушным тоном продолжил Коля. – Не обижайся. Ведь вместе жить дальше придется. Поселок небольшой. Все друг друга знают. А драться, кстати, нельзя. За такие дела предупреждения раздают. Три штуки в год получишь – и все.

– Что все? – спросил Генка, глядя в стенку.

– Четвертый проступок – трехдневная командировка.

– Так ты штрафник? – с интересом спросил Генка, поворачивая голову.

– Да, – ответил Коля.

– И куда же посылают на три дня?

– Бывает и не на три. Бывает на семь. Чем больше срок, тем дольше тебя дубасят. Станция, где меня погрузили – филиал ада, созданный для рокеров, байкеров, и прочих бородатых придурков. Туда попадают реальные наркоманы, умершие от передоза; алкоголики, захлебнувшиеся во сне блевотиной; богохульники, которые были связаны с различными субкультурами. Наш райский филиал и их адский считаются облегченными вариантами загробных противоположностей, потому и находятся на одной связной ветке. По какой-то странной договоренности наших штрафников возят к ним для воспитания. Слава богу, члены сексменьшинств попадают в другие филиалы, а то моя задница пострадала бы куда комплекснее, чем сейчас!

– Ты все это серьезно? – удивился Генка.

– Ох! – вздохнул Коля. – Куда уж серьезней? Поезд тарахтит по рельсам два раза в неделю. Если тебе назначена командировка, прибываешь к ним на станцию, выходишь… Точнее – тебя выносят. Привязывают к столбу и бьют все, кому не лень. Чем попало: руками, ногами, палками, кнутами и даже камнями. Но только с рассвета и до заката. Ночью дают попить, а с утра – по-новой. Каждый, кто мимо проходит, считает своим долгом приложиться. За ночь раны подсыхают и слегка затягиваются.

– И это райская жизнь?!

– Дурак ты. Даже в райском филиале есть правила, которые нужно выполнять. Я вот, например, хулиганил – и получил сполна. Больше не желаю. Можно сказать, исправился.

– И каковы эти правила?

– Приедешь, узнаешь. Веди себя осторожно, пока новенький. Главное, от работ не отказывайся.

– Работ? – Генка не верил своим ушам. – В раю нужно работать?

– Работать надо везде, – поучающе сказал Коля. – Да и филиал у нас низшего ранга. Для придурков. В филиалах высшего ранга – для святош всяких – почти ничего не делают.

– А если я откажусь работать?

– Тебя отвезут на ту же станцию, где побывал я. Только у отказавшихся нет пути назад. Хулиганы возвращаются, а тунеядцы нет.

– И что с ними происходит?

– А вот этого я не знаю, – сказал Коля. – Говорят, что их дубасят бесконечно.

– Чушь какая-то, – сказал Генка и задумался.

– А как твоя фамилия? – вкрадчиво поинтересовался у него Коля.

Генка хотел было назваться полностью, но сообразил, что Коля никак не упустит шанса просклонять его фамилию, после чего в лучшем случае обзовет его зеленой свиньей.

Поэтому он просто сказал:

– Иди ты опять на исправление! Комплексное.

– О, умнеешь на глазах, – ухмыльнулся кровавым ртом Коля. – И еще. У нас есть несколько личностей, с которыми ругаться не стоит никогда. Один из них – мэр поселка. И зовут его Очкасовым Захаром Романовичем. Запомни это.

– М-да, – протянул Генка. – Очкасов. Интересная фамилия. А откуда у него отчество взялось? Я вот, например, своего не помню. А ты?

– Я тоже, – кивнул головой Коля. – И никто не помнит, кроме членов администрации, управляющих нашим поселком. Видимо, это знание дано им за какие-то заслуги.

Генка задумался опять. И вдруг ему захотелось есть.

Это желание выглядело странным, так как он был почему-то уверен, что в загробной жизни пища может быть только духовной и никакой больше. Кабанов прислушался к ощущениям и пришел к выводу – чувства его не подводят. Ему действительно сильно хотелось кушать!

– Представляешь, – обратился он к Коле, – мне сейчас захотелось есть. Это нормально?

– Ха-ха! – хохотнул Коля. – Нормально. Здесь все – как в прошлой жизни. Раз есть тело – надо его кормить, поить, давать спать и снабжать женщинами. Желательно – легкого поведения. И все это в нашем поселке есть!

– Как же так? – не поверил Генка. – Ведь мое тело раскатал локомотив! А в загробной жизни тел нет.

– Кто это сказал?

– Попы.

– Лгуны они все. Да и как можно верить тому, кто здесь сам не побывал? А поскольку отсюда возврата нет, следовательно – не стоит верить никому. Ты ощущаешь себя в теле? Ощущаешь. Вот и живи, как живется-можется. А что да как – не твоя забота. Тебе здесь даже отчества не дали, а ты хочешь получить ответы на все вопросы!

Поезд стал замедлять ход и у Генки от страха похолодело в груди. Что ждет его в новой жизни? Он этого не знал.

Глава вторая

Новая станция оказалась относительно спокойным местом. Когда дверь медленно отъехала в сторону, в вагон ворвался свежий воздух, наполненный ароматом цветов и сочной зеленой травы. От таких чудесных запахов страх Генки сразу улетучился, но голод не пропал, а только усилился.

На порог дверного проема упала широкая доска и в вагон заехала большая двухколесная тачка, следом за которой появились два коротко стриженных молодых человека обычной внешности, одетых в мешки, подобные генкиному, но обутых в плетеные сандалии. Оба парня были на вид ровесниками Кабанова и действия их никакой вражды в себе не несли. Они почему-то кивнули Генке как старому знакомому и, подойдя к лавке, на которой лежал Коля, остановились. Один из парней был блондином, второй рыжим.

– Здорово, Бублик! – сказал блондин, обращаясь к Коле.

– Привет, – устало помахал рукой в ответ Коля.

– Хорошо тебя отделали, – заметил рыжий. – Почти как меня. Но когда я вернулся из такой же командировки, меня можно было узнать хотя бы по роже. А у тебя сейчас не рожа, а задница.

– Вот-вот, – подтвердил блондин. – Даже на бублик не похожа. Так – плюшка с торчащей из нее грушей.

– Ха-ха-ха! – рассмеялись они хором.

– Дурачье! – ответил Коля с долей презрения в голосе. – Зато теперь я три дня буду валяться в больничке, а вы продолжите трудячить во славу божью.

Рыжий с блондином переглянулись, и хотели было что-то ответить, но со стороны перрона вдруг раздался строгий начальственный кашель и чей-то солидный голос сказал:

– Хорош трепаться! Сейчас состав тронется.

Парни молча подошли к Коле, взяли его за руки и за ноги, подняли с лавки и положили в тачку спиной вниз.

– Ай! – крикнул Коля. – Осторожней! Больно ведь.

Рыжий сложил руки Коли на животе, а блондин схватился за рукоятки тачки, развернул ее и поехал к двери.

– Эй! – крикнул Коля. – Куда вперед ногами?!

– В могилу! – ответил блондин.

Рассмеялись все трое. Только Генка не смеялся, поскольку не совсем понял смысла сказанного.

Тачка, управляемая блондином, проехала по сходне и исчезла из поля видимости. Следом за ней спустился рыжий и тут же убрал доску. Генка продолжал сидеть на лавке, как будто прирос к ней.

– А тебе что, особое приглашение надо? – опять раздался с перрона начальственный голос.

Генка понял, что в этот раз обращаются к нему. Он встал, подошел к двери и спрыгнул на узенький бетонный перрон, за которым зеленел ухоженный газон с разбитым на нем цветником. Приземлившись на корточки, Кабанов выпрямился и оказался перед пожилым представительным мужчиной небольшого роста.

Голова последнего была абсолютно лысой, лицо круглым, нос маленьким, а уши большими как лепестки гостиничной люстры. Из-под лишенных растительности надбровных дуг на Генку смотрела пара прищуренных глаз, на веках которых не было ни одной ресницы.

В голову Кабанову мгновенно занырнуло воспоминание, связанное с какой-то компьютерной игрой. В ней нужно было перемещаться по разрушенному Чернобылю и отстреливать радиоактивных лысых уродов, жаждущих человеческого мяса. Стоявший перед Генкой мужчина до крайности походил на одного из таких монстров и Кабанов непроизвольно вздрогнул.

– Простите, – не сдержался он от вопроса, – вы случайно не сотрудничали с создателями компьютерной игры «Монстры в Чернобыле»?

– Нет, – ответил лысый человек, и прищуренные глазки его недобро блеснули.

Генка пришел к выводу, что человек врет.

– Меня зовут Ю́рисом Е́кабовичем, – представился лысый. – Я заместитель мэра поселка.

У Генки в мозгу тут же поменялись местами буквы «к» и «б» в отчестве лысого, ударение перескочило на букву «а» и он еле сдержался, чтобы не расхохотаться. А Юрис Екабович тем временем достал из-под мышки толстый блокнот, открыл его и принялся туда что-то записывать карандашом.

Кабанов, оглядев начальника с головы до ног, удивился, так как одет лысый был не в мешок, а в достаточно приличный летний костюм, состоявший из легких бежевых брюк и рубашки с короткими рукавами. Правда, обут он был в такие же странные сандалии, как и блондин с рыжим, но они почти не портили его респектабельного вида.

Пока лысый занимался блокнотом, Генка огляделся. Сначала он посмотрел вперед и увидел за спиной Юриса Екабовича небольшое белое здание, на фронтоне которого имелась вывеска. Крупные зеленые буквы на ней гласили: «Станция Райский Кущ № 69».

Посмотрев вверх, Генка обнаружил на небе солнце. Солнце как солнце. Обычного размера. Оно висело над самым краем голубого небосвода и свидетельствовало, что время сейчас утреннее. А поскольку солнце должно вставать на востоке, Генка в мозгу быстренько набросал карту местности, разбив ее на секторы с учетом сторон света.

Переведя взгляд направо, Кабанов увидел спину блондина, толкавшего перед собой тачку, из которой торчали окровавленные ноги Коли. Рыжего с ними уже не было. Последний с праздным видом топтался недалеко от здания. Был он с виду симпатичным парнем ростом не выше Генки, да и комплекцией сильно от него не отстал, вот только мешок, надетый на него, отличался от генкиного двумя накладными карманами по бокам, грубо пришитыми черными нитками.

Посмотрев налево, Генка увидел снующих вдоль поезда людей. Все они были одеты в мешки и толкали перед собой тачки. Кабанов поймал взглядом несколько женщин. Различие между ними и мужчинами определялось лишь размером возимых тачек. Женские были меньше и легче. Приглядевшись внимательней, Кабанов понял, что немного ошибся в своих заключениях.

Женщины были длинноволосыми и носили разные прически, а у некоторых из них на головах кокетливо сидели шляпки, сплетенные из цветов. Что же касается одежды, то мешки, в которых ходили женщины, выглядели доработанными – ушитыми и приталенными. Это вносило некоторый элемент разнообразия в их одежду.

Как оказалось, поезд имел всего один пассажирский вагон, и вагон этот был как раз тем, в котором приехали Коля с Генкой. Остальные вагоны были товарными и работали как самосвалы. Они опрокинули груз под насыпь и заняли прежнее вертикальное положение.

Что за груз доставили на станцию, Генка не понял. Люди возили в тачках какие-то коробки, доски, железки и горки коричневых камней, сильно напоминавших обычную картошку.

Состав вдруг свистнул, скрипнул вагонами и плавно тронулся с места. Он направился в сторону, из которой только что прибыл. Юрис Екабович оторвался от блокнота и посмотрел на Генку.

– А зовут тебя рабом божьим Гением Кабановым, – утвердительно произнес он.

Глаза Генки вдруг застлала мутная пелена воспоминания, из которой неожиданно вынырнул паспорт, открытый на второй и третьей страницах. В графе «Фамилия» нечетко проступали буквы «Кабанов», место для отчества было заляпано белой кляксой, а вот графа «Имя» читалась прекрасно. И стояло там всего одно слово – «Гений»!

– Грм, – поперхнулся Генка. – Вообще-то меня зовут Геннадием.

– Значит – Зеленым! – раздался справа голос рыжего.

Он уже был рядом с лысым и скалился из-за его плеча во все тридцать два зуба.

– Помолчи! – прикрикнул на него лысый, не поворачивая головы.

Рыжий моментально убрался за спину начальника.

– Значит так, Геннадий, – обратился к Генке Юрис Екабович. – Сейчас устраивайся, а завтра в семь тридцать утра прибудешь к мэрии и ознакомишься с нарядами на неделю. Не опаздывай. Рабочий день начинается со второго гудка, то есть в восемь. Гудков всего четыре: подъем, начало работы, конец работы и отход ко сну. Раб божий Денис, – лысый ткнул большим пальцем руки себе за спину, – будет тебе первые дни наставником и проводником. Слушай его. Все понятно?

– Да, – кивнул головой Генка. – Слышь, мужик, а где здесь можно поесть?

Веки лысого распахнулись, и в Генку воткнулся расстрельный взгляд круглых совиных глаз.

– Я тебе не мужик! – рявкнул лысый. – Мужик здесь ты! А я – Юрис Екабович. И попрошу на «Вы»! Меня! Понял?!

– Да понял-понял, – примирительно произнес Генка, осознав, что ссориться с начальством в новом месте не следует. – Просто есть сильно хочется.

– Ну, это желание каждого новичка, – сказал лысый, успокаиваясь и добрея глазами. – Для того и предусмотрен наставник. Он тебе все покажет, расскажет и научит. Занимайтесь.

Лысый сунул блокнот под мышку и важной походкой неторопливо направился в сторону снующих с тачками людей. Генка остался один на один с рыжим насмешником. Тот уже тянул вперед руку.

– Денис Пьянов, – представился он. – Кликуха – Рыжий.

– Геннадий Кабанов, – сказал Генка и пожал протянутую руку.

Он вообще-то не собирался этого делать, а хотел просто заехать Рыжему кулаком в ухо, но жест последнего был настолько открытым, а глаза светились таким искренним дружелюбием, что рука Генки протянулась сама собой и злость к Рыжему просто испарилась.

– Ну, пойдем, что ли, – Денис махнул рукой в сторону зеленой рощи, сквозь листву которой просвечивали крыши каких-то строений.

– Пойдем, – согласно кивнул головой Генка.

И они, обогнув домик станции, направились по хорошо протоптанной тропинке через большой луг к роще. Слева в полукилометре от них вереница людей с тачками двигалась в том же направлении. Расстояние, которое нужно было пройти Денису и Генке, было немалым и они не стали торопиться.

Кабанову захотелось задать вопрос об обуви, так как босиком идти было некомфортно, но утоптанная трава оказалась неожиданно мягкой и неколючей, и он решил пока ни о чем не спрашивать.

– Ты насчет своего настоящего имени не парься, – начал разговор Денис. – Здесь все такие. Народ, в основном нормальный. Хотя мне иной раз кажется – придурочность родителей передалась и нам, жертвам генофонда. Даже если ничего о родителях не помнишь, все равно психически соответствуешь им.

Генка не помнил родителей и потому не обиделся.

– Ты хочешь сказать, что тебя зовут не Денисом? – спросил он.

– В паспорте я был записан как Дионис Пьянов, – с радостным видом сообщил Рыжий. – Кто-то из родителей (или оба) обладал хорошим чувством юмора. Вот и назвал меня в честь бога виноделия, чтоб имя фамилии соответствовало. Да я, в принципе, не обижаюсь. Просто Дионис произносится не так легко как Денис, вот я и переназвался. Кстати, а как ты умер?

– Никак, – ответил Генка, вспомнив урок, полученный в вагоне. – Коля сказал, что спрашивать о смерти здесь – дурной тон.

– Ха! – ржанул Денис. – Слушай его больше. Если никто ничего не помнит, о чем тогда можно поговорить? Только о смерти, которую помнят все, потому что она отпечаталась в сознании в виде яркого зрелищного сна. И зачем секреты создавать? Здесь все про всех знают. Вот я, например, в земной жизни был электриком. Обслуживал трансформаторные будки. А одна из них стояла на берегу канала. И прямо под берегом возле будки вечно что-то плюхалось. Ну, там, в глубине. Как ни приду – круги на воде, пузыри, муть какая-то…

– Ты, наверное, рыбалку любишь? – догадался Генка.

– Еще как! – воскликнул Денис. – Вот в один нехороший день взял я кабель, подсоединил его к трансформатору и сунул в канал другой конец. Ух, жахнуло, чуть трансформатор не сгорел. Гляжу, всплывает! Сом килограммов пятьдесят весом! И прямо под берегом. Я хвать его руками за башку…

– И?! – вскричал увлеченно Генка.

– А-а-а, – расстроенно махнул рукой Денис. – Электричество-то я не отключил, потому меня вштырило похлеще сома. Вот и оказался здесь. Ладно бы вместе с сомом оказался, так нет – отобрал его балансодержатель. Нет справедливости в мире! Ни там, ни тут.

Генка не стал смеяться над незадачливым электриком, а просто рассказал ему свою историю. Оба пришли к выводу, что умерли по-дурацки. Денис оказался крайне говорливым рабом божьим и когда они подошли к окраине поселка, Генка успел узнать много интересного о его населении.

Как оказалось, мужчин и женщин обитало здесь приблизительно поровну, а детей не было вообще. Средний возраст населения колебался от восемнадцати до пятидесяти лет, но были исключения со знаком плюс. К ним относились: мэр Очкасов, Козлаускас и дед Макарыч.

– Кто такой Козлаускас? – спросил Генка.

– Козлаускасы, – поправил его Рыжий. – Супруги, которые попали сюда вместе. Бывает, что люди умирают вдвоем и если они соответствуют рангу придурков – появляются здесь. Мужа ты уже видел. Это Юрис Екабович Козлаускас. А жена его – Инесса Андри́совна Козлаускене. Была б у них дочь, она носила бы фамилию Козлаускайте. Это прибалтийская мулька. По всей видимости, раньше они были Козловыми. Инной Андреевной и Юрием Яковлевичем соответственно. Но потом поменяли фамилии, и попали к нам. Правда, умерли они тоже интересно, но об этом я тебе позже расскажу.

Далее Денис поведал о том, что богохульство в поселке строжайше запрещено. И матерная ругань тоже. Мат преследуется Инессой Андрисовной, которая находится в должности заместителя мэра по культуре, этике и досугу, а также руководит мебельной фабрикой.

– А вот богохульство – другое дело, – продолжал Денис. – В мэрии есть факс. Каждое утро мэр письменно докладывает о происшествиях, случившихся за сутки, и откуда-то получает справку, в которой указано: кто, что и когда произнес. Причем сообщается не только о богохульстве, но и об употреблении имени сам знаешь кого всуе. Затем наступают последствия.

– Какие?

– Потом расскажу.

– А где мы вообще находимся? Что это за местность?

Денис поделился своими мыслями по этому поводу и дал исчерпывающий ответ, который сводился к широко известной фразе – «япона мама его знает».

Как оказалось, люди здесь жили в достаточно удобных климатических и временных условиях. Зимы, лета и осени не было. На дворе стояла вечная весна с комфортными дневными и ночными температурами, и иногда проливающимися ненавязчивыми дождиками. Никакие насекомые не беспокоили сон обитателей поселка. Ни вредные, ни полезные. Они попросту не водились здесь.

Месяц существовал в единственном числе и назывался маем. Делился он на четыре недели по семь дней каждая и включал в себя двадцать восемь суток. Ну а год по привычке состоял из двенадцати месяцев.

Далее Рыжий поведал, что территория поселка ограждена невысоким забором, который подключен к единственному трансформатору и потому забор этот всегда находится под напряжением.

– Даже за железнодорожной веткой есть забор, – сказал он. – А подключен к нему ток напряжением в тридцать тысяч вольт. Я знаю, потому что в отличие от большинства у меня работа постоянная. Я что в том свете, что на этом электрик, и трансформатор – сфера моей деятельности. Электричество поступает откуда-то из леса. Туда торсада протянута. Но нам за забор соваться строго запрещено. Для этого и ток подведен, чтоб не совались.

– И никто не пытался?

– Пытались, конечно. Шибало так, что дым валил не только из ноздрей и ушей, но и из пятой точки! А если настучат, еще и предупреждение можно заработать.

– Железнодорожная ветка заканчивается здесь?

– Нет, она идет через наш поселок сквозняком. Но не думай, будто ты один такой умный. В местах, где рельсы проходят через разрывы в заборах, висят шарики, подобные тем, которые ты наверняка видел в вагоне. Только они раз в двадцать больше и реагируют на малейшее движение любого предмета за исключением поезда. И на посторонние тела в товарных вагонах тоже.

Денис рассказал также о том, что в этой местности не водится ни одного существа.

– Ни зайцев, ни волков. Даже мышей нет. И птицы не летают. Только червяки в земле. И ничего полезного не растет. Одни несъедобные деревья, кусты и цветы. А на кустах ягод не бывает. В том числе и бузины. Да! Еще речка протекает по окраине поселка. Неширокая и неглубокая. А на другом берегу все тот же забор.

– И ничего в ней не водится, – догадался Генка.

– Угу, кроме пиявок, – подтвердил Денис, удрученно вздохнув. – Даже лягушек нет. Я и здесь уже кабель в воду совал, благо трансформатор тоже на берегу находится. Хрен с маслом! Одни пиявки всплыли, сволочи!

– А как здесь насчет связи?

– Никак. Забудь о всяких смартфонах, интернете, даже об обычном проводном телефоне забудь. Из связи есть только факс в мэрии и никому, кроме мэра, не известно, откуда приходят распоряжения. А может даже и он не знает. Я, если честно, не в курсе. Да! Еще телевидение есть! Кабель идет через забор в том же направлении, что и торсада.

Они подошли к поселку и тропинка, оборвавшись, продолжилась ровной асфальтовой мостовой. Генка шел и вертел головой, стараясь внимательно рассмотреть все, что встречалось взгляду.

По обеим сторонам улицы стояли двухэтажные дома, сильно напоминавшие бараки советской постройки времен пятидесятых годов двадцатого века. Но вид они производили ухоженный, так как были окрашены в приятные неяркие тона и утопали в зелени деревьев. Правда, в облике каждого из них проступали странные детали, неприятно тревожащие сердце, и Кабанов, приглядевшись, вдруг понял, какие. В домах не было ни стекол, ни рам! И подъездных дверей не было тоже! Более того – бараки пустовали.

– В них никто не живет? – поинтересовался Генка, ткнув пальцем в один из домов.

– Живут, конечно, – ответил Денис. – Просто все работают. Здесь график хороший. День делится на двадцать четыре часа. Работа начинается в восемь утра и заканчивается в четырнадцать. Без всяких перерывов. А дальше – делай, что пожелаешь. Сейчас десять, потому и тихо.

– Но почему окон и дверей нет?

– Двери есть между комнатами. А окна не нужны. Зачем они, если все время тепло, ветра не бывает, а дождики тихие и капли падают отвесно? Это же рай.

– Да уж, вечный май, – кивнул головой Генка, и сердце его почему-то стало наполняться тоской.

– Вот ч… ча! – вдруг с досадой воскликнул Денис.

Генка оторвал взгляд от ближайшего дома и посмотрел вперед.

Видимо, работали в этот час не все обитатели поселка, потому что к ним быстро приближались три человека и настроены они были совсем не дружелюбно. Этот отряд состоял из одной девушки и двух совсем юных парней. Правое плечо каждого из них украшала голубая повязка с белыми буквами «ДРП».

Поскольку троица вынырнула из ближайших кустов, Генка со своим наставником оказались прямо перед ней и Рыжий не успел ничего объяснить. Тем временем девушка преградила им путь и кровожадно посмотрела на Дениса.

– Попался, рыжий хам! – звонко крикнула она. – Почему ты не в трансформаторе?!

Денис нисколько не испугался.

– Собачкина! – спокойно сказал он. – Уйди с дороги. Других лови.

Генка оживился.

Девушка была явно старше двух юнцов, которые молча сопели позади нее, но не критически. Скорее всего, возраст ее соответствовал возрасту Генки и Дениса. Волнистые темные волосы девушки были собраны сзади в хвост, который рассекал воздух, повинуясь движениям ее быстрой головы. Маленький вздернутый носик вызывающе торчал вверх и хотел драки.

Ростом она едва равнялась с генкиным подбородком, а вот комплекция ее не угадывалась вообще, так как мешок без пояса, надетый на тело девушки, был явно великоват. Приглядевшись, Кабанов с удивлением заметил, что к мешку снизу пришита полоса ткани, которая существенно удлиняла одежду, делая ее похожей на сарафан. Из-за этого ног не было видно вовсе, за исключением маленьких стоп, обутых в красивые плетеные сандалии.

Чем дольше Генка смотрел на нее, тем больше она ему нравилась. Резкая, порывистая, да к тому же еще и симпатичная. Тоска из сердца Кабанова куда-то улетучилась. Более того – ему вдруг показалось, что он уже встречался с этой милой девушкой; и даже не просто встречался, а знаком с ней много лет!

Пока он разглядывал маленькую брюнетку, пытаясь хоть что-либо вспомнить, она продолжала разговор с Денисом.

– Вот я тебя и поймала! – заявила девушка.

– Как же! – с сарказмом в голосе произнес Денис. – Миссис Марпл нашлась. Я никуда и не убегал.

– За прогул с работы получишь предупреждение! Какое будет по счету? Правильно, третье. А потом я тебя снова поймаю, и поедешь ты туда, откуда сегодня Бублика привезли. Вот там и получишь, что заслужил!

– Да успокойся, – сказал Денис. – Ничего я не прогуливал. Меня сегодня отправили на станцию вместе с Грузином. Он Бублика забрал, а меня Козлаускас определил новеньким заниматься.

Хорошенькое личико девушки накрыла тень разочарования. Но это длилось всего секунду. Она тут же встрепенулась и посмотрела на Генку. Кабанов, встретившись взглядом с ее большими карими глазами, мгновенно осознал, что жизнь совсем не закончилась, а только начинается! Может быть…

– Здравствуйте, – произнесла она чистым звонким голосом.

– Здравствуйте, – ответил он и представился, – Геннадий.

– Саманта, – сказала она и решительным феминистским движением протянула вперед правую руку.

Генка бережно пожал ее ладошку. Она осталась довольной.

– Очень плохо, что вводить новеньких в курс нашей жизни посылают всяких хамов! – заявила она, отводя глаза в сторону от настойчивого генкиного взгляда. – Вы, Геннадий, меньше слушайте этого хулигана. Приходите завтра к шести часам вечера в клуб. Там собирается вся интеллигенция поселка. Мне кажется – вам место именно с нами. Кстати, завтра я читаю лекцию: «Что в имени тебе своем?» Будет интересно. Обещаю.

– Спасибо, – вежливо сказал Генка. – Приду непременно.

– Вот и хорошо, – сказала она и, обернувшись, крикнула юнцам, – ну, чего застыли?! Холостой выстрел получился. По местам!

Юнцы сиганули в куст, и милая девушка исчезла там же. Денис дернул Генку за локоть.

– Пойдем, – сказал он.

– Что это было? – поинтересовался Кабанов на ходу.

– Так называемый «Добровольный райский патруль». Вид работы. Назначают туда по очереди в четыре смены по шесть часов.

– И чем они занимаются?

– Ловят хулиганов и недобросовестных тружеников. Здесь засели потому, что некоторые работнички не желают разгружать вагоны, а пытаются покинуть станцию налегке и попасть в поселок обходными тропками.

– Хорошая девушка.

– Кто? Собачкина? Не связывайся с ней! Зануда – каких больше нет в поселке.

Святошу из себя корчит. Типа – не шлюха. Я было пытался с ней переспать. А-а-а…

– Что «а-а-а»?

– Говорит: сначала женись, а потом – пожалуйста, и то – если заслужишь. Дурака нашла?! И без нее обойдусь. Других навалом.

Генка существенно оживился.

– Слушай, а как здесь вообще устроено насчет всего этого? И в раю, выходит, можно по бабам бегать?

– Да не торопись ты жить! – воскликнул Денис. – Я все тебе расскажу. Но сначала нужно выполнить ряд необходимых дел.

*

Маленькую площадь, обставленную по краям деревянными лавочками, окружали строения, непохожие на бараки, виденные Генкой ранее. Они были красивыми, а два из них блестели стеклами окон.

Рыжий, показывая рукой, говорил:

– Вот это большое здание – клуб, в который тебя пригласила дура Собачкина. Там собираются по вечерам все придурковатые придурки, и потому ходить туда не советую – сам дураком станешь. Видишь большие часы на фронтоне? Они здесь единственные, по ним и живем. Вот этот трехэтажный застекленный особняк с крыльцом – мэрия поселка. Вон тот двухэтажный флигель (тоже со стеклами) жилой дом администрации. На первом этаже живет семейка Козлаускасов, а второй занимает Очкасов. Самый главный раб божий, ангельское благословение ему в душу… Вот это эстрада, где по пятницам, субботам и воскресеньям выступает наш оркестр. Такие мероприятия называются танцами, и проводятся прямо на площади. Кстати, суббота и воскресенье считаются почти нерабочими днями. Видишь за зданием мэрии плоскую крышу? Это склад. Вот туда-то нам и надо. Только сначала давай на доску объявлений посмотрим.

Спустя несколько секунд они оказались возле главного входа в мэрию, где увидели громадную доску, прибитую к стволам двух ближайших деревьев. К ней было приколото множество листков, испещренных карандашными каракулями.

– Райский Козлаускас! – воскликнул Рыжий.

Генка догадался, что это выражение было ругательным.

– Напишет так, что никакой ангел не разберет, – продолжил Денис, водя пальцем по строчкам одного из листков. – Ага! Все понятно. Тебя поселили в двадцать третий дом. Комната номер восемь. Там жила семья Прищепкиных. Звали их – Ганнибал и Жозефина. Та еще семейка была! Надо же – Ганнибал Прищепкин! Звучит, ух! А Жозефина? Как нужно не любить своих детей, чтоб так на них душу отвести? Га-га-га!

Рыжий посмеялся в удовольствие и продолжил:

– Тебе повезло. Будешь пока один жить. Есть куда баб таскать. А Прищепкиных этих отправили фестивалить две недели назад. Они работать отказались и синхронно плюнули в лицо Инессе Андрисовне. Хорошо впечатали. Долго, видать, тренировались. А попали сюда, знаешь, почему? В аквапарке, будучи в пьяном виде, занырнули по очереди в трубу тридцати метров высотой не ногами вперед, как это принято по технике безопасности, а головами. Прищепкин всплыл нормально, но с дороги жены убраться не успел. Только он приподнялся, как Прищепкина вылетела на дикой скорости, и они встретились лбами. Потрясающий жизненный финал!

– Так они не вернулись сюда?

– Нет, – покачал головой Рыжий. – Тунеядцы не возвращаются. Так. Что тут у нас?

Он опять принялся водить пальцем по строчкам.

– Ага, – повернулся он к Генке. – Тебя до конца недели записали на глюка́льный завод. Там интересно. Как раз с дедом Макарычем познакомишься.

– Кто это такой?

– Главный глюка́льщик. Мастер своего дела.

– И где он живет?

– В обычной комнате.

– Странно, – заметил Генка. – Я так понял, что здесь отчество существенно повышает статус.

– Да, – согласился Денис. – Но к деду Макарычу это не относится. Говорят, он сам настоял. Скромный. Хотя живет в комнате один и никого к нему не подселяют. И у него единственного есть усы с бородой, зато нет фамилии. А имени никто кроме руководства не знает, потому что он его не говорит… Кстати, тут многие живут в комнатах по-одному. Места хватает. Сначала селят по двое, а потом случается, что кто-то, допустим, женится.

В эту минуту двери мэрии открылись, и на крыльцо вышла стройная молодая шатенка. Заметив Генку с Денисом, она легко сбежала вниз по ступенькам и подошла к ним.

– Привет, Рыжий, – сказала женщина. – Что ты здесь забыл?

– О, привет! – откликнулся Денис. – Вот, новенького просвещаю.

Дама с интересом посмотрела на Кабанова. Генка с не меньшим интересом взглянул на нее и пришел к выводу, что жить здесь еще как можно.

В отличие от Саманты Собачкиной эта женщина совсем не прятала своего тела и никакими феминистскими болезнями не страдала. Ее мешок был подогнан впору и подпоясан как надо, а край его, завернутый кверху, выглядел кокетливой, аккуратно подшитой манжетой, отчего ноги слегка выше колен прекрасно обозревались и потому радовали глаз.

Лет ей было, наверное, столько же, сколько и Генке, а если даже и больше, то ненамного, о чем говорили живые голубые глаза и короткая стрижка шариком, делавшая ее обладательницу похожей на одну из звезд кино двадцатого века. Черты лица женщины были немного резковаты, но это ее ничуть не портило, поскольку взгляд любого мужчины поневоле соскальзывал на грудь, туго обтянутую мешковиной.

– Лада, – музыкально представилась она первой.

Кабанов, с трудом оторвав взгляд от надувшегося на груди Лады мешка, встретился с ней глазами и хрипло представился:

– Геннадий.

– Очень приятно, – сказала она, мило улыбнувшись. – Ну, еще увидимся. Рыжий, ты знаешь, что Бублика привезли?

– Да, – ответил Денис. – Я его и определил в тачку, а Грузин доставил.

– Сильно ему влетело? – в голосе Лады сквозило сочувствие, и Генка вдруг ощутил укол необоснованной пока ревности.

– Средне, – авторитетно заявил Денис. – Мне в свое время больше перепало, потому что я рыжий.

– Надо будет его навестить, – сказала она и, повернувшись к Кабанову, продолжила, – а ты, Геннадий, не теряйся. Приходи в пятницу на танцы.

– Обязательно! – порывисто пообещал Генка и облизнул языком пересохшие губы.

Она хотела еще что-то добавить, но на втором этаже мэрии вдруг открылось окно, и из него прозвучал властный женский голос:

– Чемурдосова, ты еще здесь?!

– Уже лечу, Инесса Андрисовна! – крикнула Лада и убежала, не попрощавшись.

– Вот это женщина! – воскликнул Генка, восхищенно глядя ей вслед.

– А-а-а, – махнул рукой Денис. – Все они шлюхи. Эта Лада сейчас состоит в браке с Андрюхой Грузином (ну, блондином, который Бублика на тачке увез). Целых три недели. Но я чувствую – дело близится к финалу. Он, кстати, ощущает то же самое. Сейчас она по графику работает курьером в мэрии… Ладно. Пойдем устраиваться.

Они направились в сторону склада.

– Какой сегодня день? – спросил Генка на ходу.

– Среда, – ответил Денис. – Что, танцев ждешь? А ты хоть танцевать умеешь?

– Не знаю, – честно ответил Генка, – но, кажется, да.

Рабы божьи обогнули мэрию и оказались перед огромным каменным сараем с бесчисленным количеством дверей и ворот. Вокруг здания сновали люди с тачками, нагруженными разными вещами. Больше всего было тачек с картошкой. Но встречались и те, которые перевозили туалетную бумагу; какие-то канистры, покрытые масляными потеками; а также коробки разного размера.

– Это не весь груз, – сообщил Денис. – Тяжелее всего возить металлолом. Но его доставляют на глюкальный завод. А еще возят столярные отходы. Их сразу же сваливают у ворот мебельной фабрики. Эти конторы находятся за поселком.

– И что там производят?

– Глюкала, табуретки, столы, стулья, кровати и шкафы. Ну, еще всякую мелочь.

– Что такое глюкала?

– Так просто не объяснишь. Завтра сам увидишь.

– А куда идет продукция?

– Часть остается нам. Остальное грузят в поезд, и увозят – япона мама знает куда.

– А когда мне дадут пожрать?

– Скоро.

Они зашли в одну из дверей, где толстый мужик, бывший, по всей видимости, кладовщиком, сверился с какой-то бумажкой и выкатил здоровенную двухколесную тачку. Макнув в банку с зеленой краской кисточку, кладовщик жирно вывел на борту тачки цифры: двадцать три тире восемь и прибавил к ним маленькую букву «а».

– Забирай, – сказал он Генке.

– Ничего себе! – возмутился Кабанов. – Да это не тачка, а целый кузов! Я что – самосвал?!

– Эти вопросы не ко мне, – заявил кладовщик, снова заглядывая в бумажку. – Вот тут написано: Гений Кабанов, двадцать пять лет, физическое состояние выносливое, тачка размером два икс эль. Иди разбираться к Очкасову.

– И пойду! – крикнул Генка.

– Вот вместе с тачкой и шуруй, – невозмутимо произнес кладовщик. – Один уже сходил. Очкасов распорядился забрать у него тачку два икса эль, а выдать вместо нее три икса эль. Так потом этот жалобщик толкал ее с вечно разъезжающимися ногами. И, кстати, до сих пор толкает.

– Не спорь, – посоветовал Генке Рыжий. – Что написано пером – не вырубишь топором. Будешь просто меньше грузить.

– Ха-ха! – ржанул кладовщик. – Козлаускас так поменьше нагрузит, что ноги твои даже без движения разъедутся, а язык вывалится на плечо еще до начала работы!

– Пойдем, – Рыжий дернул Генку за край мешка.

Кабанов взялся за ручки и вывез тачку из помещения. Как ни странно, она вела себя хорошо. Ее резиновые колеса мягко катились по асфальту, и была она легкой в любом маневре.

Они, обогнув сарай, подошли к одной из дверей. В этом месте люди не сновали, и потому вокруг было тихо.

– Хочу предупредить, – сказал Денис серьезным голосом. – Мы сейчас зайдем в посудный склад. Так вот – будь осторожен. С кладовщицей будь осторожен. Понял?

– Понял, – ответил Генка. – Почему?

– Потому что она любовница самого Очкасова. А он очень ревнив. Зовут ее Орнеллой Мясоедовой. Все.

– Чудесное сочетание! – заметил Генка.

Рыжий открыл дверь и исчез внутри сарая. Генка, толкнув вперед тачку, шагнул следом и остановился как вкопанный.

Большая комната была заставлена стеллажами, на которых лежали коробки. В центре помещения находились стол и стул, причем стул стоял боком к двери, и потому кладовщица прекрасно обозревалась в профиль. Эта позиция была достаточно выгодной для нее.

Она сидела на стуле, положив ногу на ногу. Правая рука ее упиралась локтем в поверхность стола и поддерживала ладонью прекрасную голову. Золотые длинные волосы стекали по руке волнами и плескались прибоем возле локтя, а влажные зеленые глаза вопросительно смотрели на Генку, посмевшего нарушить покой богини.

Но это не главное!

Мешок, который служил богине одеждой, был подрезан так сильно, что вся длина ее восхитительных ног сразу открылась Кабанову и мгновенно повергла его в шок. Желудок, требовавший пищи, вдруг заткнулся, зато мужское достоинство резко вспомнило о своих сантиметрах и толчками погнало кровь по телу.

Рыжий, видимо, привыкший к таким явлениям, дал Генке локтем под ребра (отчего тот вернулся к обычной жизни), и произнес бодрым голосом:

– Привет, Орнелла!

– Здравствуй, Рыжий, – ответила богиня хрустальным голосом и Генку опять накрыла прежняя волна.

Она никак не поменяла своей позы, продолжая смотреть на Кабанова.

– Вот, новенького привел, – сообщил Денис. – Надо бы ему получить, что полагается.

– Хорошо, – произнесла Орнелла и медленно встала.

Она была несказанно хороша! И знала об этом. И пользовалась этим от души.

Мешок на ее теле уже не был мешком, а представлялся элегантным коротким мини-платьем, туго подпоясанным, с удлиненным вырезом на груди. Даже сандалии, сплетенные каким-то хитрым способом, крепились на деревянных подошвах с искусно выточенными каблучками, что еще больше подчеркивало красоту ее ног. Все в ней было прекрасно, в том числе и грудь, кокетливо выглядывавшая из слишком откровенного выреза.

Она медленно подошла к одной из полок и слегка нагнулась. Край мини-платья пополз вверх, немного обнажив нижнюю часть ягодиц Орнеллы. Генка чуть не рухнул на пол!

Но Рыжий, встряхнув его, прошептал в ухо:

– Очнись, идиот!

И Кабанов очнулся.

В памяти его вдруг всплыл один из рассказов Марка Твена. В нем ангел божий делил паству на две категории: христиан по призванию и христиан по названию. Мозг Генки моментально произвел корректировку и заключил, что делить таким способом можно не только христиан.

Делить можно кого угодно. В том числе и шлюх. И если Лада Чемурдосова попадала в категорию шлюх по названию, то уж кладовщица Орнелла выходила стопроцентной шлюхой по призванию, что никоим образом не умаляло ее достоинств, а наоборот, делало их ярче и востребованней.

Эти логические умозаключения окончательно привели Генку в чувство, и он нашел в себе силы не смотреть на задницу Орнеллы, поскольку понял, что путь к телу любовницы начальника может закончиться для него получением путевки на фестиваль, с которого только что вернулся Коля Бублик.

Инстинктивно подчинившись столь значимому житейскому закону, Кабанов решил ограничиться благосклонностью особ, не представлявших для него явной опасности. К ним он пока отнес Собачкину с Чемурдосовой, но не исключил возможности появления новых претенденток на роль скрашивательниц его нынешнего положения.

Последняя, правда, была женой какого-то Грузина, но Рыжий сказал, что это скоро закончится, и Генка ему поверил. Он мог и подождать. Если место, в котором он сейчас находится, действительно является раем, то времени у Генки – завались!

Пока мозг Кабанова был занят перекладыванием перспективной любовной добычи с полки на полку, прекраснозадая Орнелла выложила на стол ряд предметов, которые Генке полагалось получить. Среди них обнаружились: деревянные кружка, ложка и миска; чугунные сковородка и котелок; две глиняные бутылки – одна наполненная растительным маслом, вторая пустая; алюминиевые солонка и сахарница. В довесок Генке достались два рулона туалетной бумаги.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Кабанов.

– Заходите по мере надобности, – с явным намеком произнесла Орнелла и улыбнулась, обнажив ровные зубки.

Генка и Денис свалили выданное имущество в тачку и быстро выскочили на улицу.

Затем они зашли в еще одну дверь, где Кабанов получил вафельное полотенце, обычную шестидесятисвечовую лампочку и большой кусок хозяйственного мыла, а также тоненькую тетрадку с простым карандашом. На обложке тетрадки красивыми буквами было напечатано: «Для заявлений и объяснений в любви». Карандаш оказался неточеным.

На вопрос: «Чем его заточить?» кладовщица (толстая наглая баба) ответила: «Зубами. Они здесь не изнашиваются».

В овощной части склада Денис загрузился картошкой и Генка покатил тачку на улицу.

– Это и вся еда? – спросил он.

– Да, – ответил Рыжий. – Соль и сахар получишь в пятницу. Выдаются в полиэтиленовых пакетах.

– Не может быть! – не поверил Генка.

– Еще как может, – сказал Денис. – Вот так и живем. Варим эту картошку, жарим и печем. Некоторые даже умудряются сладкие оладьи из нее делать. Ничего, привыкнешь. А вместо чая побеги черемухи хороши. Завариваешь в котелке и пьешь. Соли я тебе отсыплю, а вот с сахаром проблемка. Сахар здесь – стратегический продукт. Но все по порядку. Сейчас придем в твое жилище, позавтракаем и дальше я прочту лекцию об устройстве нашей жизни.

– А я так и буду босиком ходить? – поинтересовался Генка.

– Ах, да! – хлопнул себя по лбу рукой Денис. – Чуть не забыл про обувь! Ладно, сейчас поедим и займемся этой проблемой в первую очередь.

Они дружно зашагали по улице в указанную Рыжим сторону, а с ними заодно отправились в том же направлении посуда, картошка и два рулона туалетной бумаги, весело подпрыгивавших в большой алюминиевой тачке.

Глава третья

Комната номер восемь находилась на втором этаже двухподъездного дома барачного типа, расположенного метрах в трехстах от площади. С внутренней стороны входной двери нового генкиного жилища торчал гигантский крючок кустарного типа, сделанный из толстой стальной проволоки.

Помещение было разделено невысокой ширмой на маленькую прихожую и собственно комнату. В этой комнате, обклеенной рваными сиреневыми обоями, стояли две кровати с матрасами и подушками, две тумбочки и пара стульев. К одной из стен был прикреплен тонкий телевизор. С потолка свисала кишка электрического провода с патроном, в котором торчала лампочка.

В прихожей Генка увидел стол, край которого занимала маленькая двухкомфорочная электроплита. Из-под стола выглядывало красное пластиковое ведро внушительного размера с торчащим из него краем половой тряпки, а в противоположном углу прихожей застыла в строевой стойке деревянная швабра.

На фоне окна без рамы и стекол телевизор с электроплитой смотрелись несколько гротескно и ассоциировались с луноходами, застрявшими в грунте мертвого спутника Земли. Более того – рваные сиреневые обои пробудили в генкином сознании воспоминание о картине, виденной им в прошлой жизни.

Имя художника, написавшего ее, он не знал, зато вспомнил название, которое звучало так: «Распад стронция в темно-лиловых тонах». Вид нового жилища мгновенно заставил Генку сравнить комнату с безжизненной планетой в момент прохождения ее через облако межзвездного газа.

Кабанов, прогоняя наваждение, почесал рукой затылок, внимательно осмотрел дверь с обеих сторон и пришел к выводу, что снаружи она не запирается вообще.

– И никаких замков? – спросил он у стоявшего за спиной Дениса.

– А что тут красть, кроме сахара? – поинтересовался Рыжий в ответ. – Обстановка одинакова в каждой комнате любого из домов за исключением здания, где проживают рабы божьи Козлаускасы и раб всех рабов божьих Очкасов, венец ему в торец. Замки иметь не возбраняется. Делают сами, если нужно. Ты заходи, чего встал на пороге?

Они вошли и поставили на стол посуду.

– Я сейчас сбегаю к себе за солью (это недалеко, мой дом через дорогу), а ты перетаскай из тачки картошку, – распорядился Денис. – Вон, ведро из-под стола возьми. А картошку высыпь горкой в угол, где швабра стоит. Там ей пока место будет. Потом ящик сколотишь для нее. Прищепкины даже этого не удосужились сделать. Только обои подрать сумели. Зачем? Хотя жили в поселке более трех месяцев. Странные люди, одним словом – придурки! Ну, я пошел, а ты еще воды в котелок набери, поставь на плиту. Сейчас пожрать сварим.

Он покинул комнату, зачем-то прихватив с собой пустую глиняную бутылку, ранее полученную на складе. Генка взял котелок и вышел вслед за Рыжим.

В коридоре было еще три двери и одна ничем не закрытая ниша. Кабанов понял, что остальные двери отделяют от коридора комнаты, подобные его обители. Все они были закрыты, и потому он шагнул в нишу, за которой обнаружил два помещения, расположенные друг напротив друга. Дверей между этими помещениями не было тоже, зато в каждом из них стояли деревянные кабинки.

Оказалось – слева туалеты, а справа – душевые. Кабинок с каждой стороны было по четыре штуки, и принадлежность их обозначалась цифрами на дверцах. Открыв дверь туалета с номером восемь, Генка обнаружил за ней приличный и чистый унитаз. Перейдя в соседнюю комнату, он открыл кабинку с таким же номером, и увидел внутри нее умывальник с краном и душевую трубку, закрепленную на одной из стенок.

Покрутив вентиль крана в разные стороны, Кабанов догадался, что горячей воды ему не видать. Из крана лилась только холодная. Он набрал котелок, вернулся в свою комнату и поставил его на одну из комфорок. В стене за столом обнаружилась розетка, куда Генка воткнул вилку от электроплиты. Повернув ручку регулировки на максимум, он вытащил из-под стола ведро, выбросил из него тряпку и пошел к выходу.

Картошки набралось два ведра, поэтому пришлось ходить за ней два раза. Свалив овощи в кучу, Генка сунул ведро под стол и тут же услышал, что вода в котелке закипела. Поскольку ножа ему не выдали, а чистить овощи деревянной ложкой было откровенно дурацким занятием, он решил сварить картошку в мундирах. Кабанов бросил в кипяток десяток картофелин и, усевшись на стул, приготовился терпеливо ждать.

Дверь распахнулась. В комнату вошел Денис. Он достал из кармана маленький железный ножик, поставил на стол принесенную с собой кружку, пересыпал из бумажного свертка соль в генкину солонку и только после этого торжественно припечатал столешницу глиняной бутылкой. Стук, раздавшийся в комнате, дал ясно понять – бутыль полна.

– Что это? – спросил Генка.

Но вопрос был лишним уже в стадии его произнесения, поскольку воздух в комнате наполнился густым сивушным запахом, а генкины глаза распахнулись хоть и недоуменно, но крайне приветливо. И никакой памяти не потребовалось для узнавания продукта, находящегося в бутылке, так как само естество Кабанова вдруг выразило ликование!

– Но откуда?! – вскричал он. – Здесь?!

– Да не ори ты так, – спокойно сказал Денис, улыбаясь. – Люди везде приспосабливаться умеют. Как ты их не назови: человеками или рабами божьими. Тащи стулья к столу. Сейчас отметим твое прибытие – как полагается!

Дважды просить Генку не пришлось. Через минуту они уже сидели за столом и перебрасывали из руки в руку обжигающе горячие картофелины, усиленно дуя на них. В кружках было налито, а здоровье рабов божьих не требовало никаких лекарств от депрессии, поскольку настроение обоих было замечательным.

– Ты молодец! – сказал Денис, начиная пальцами сдирать кожуру со своей картофелины. – Я самодельный ножик притащил, думал, ты сидишь, ждешь меня, чтобы почистить. А у тебя, оказывается, уже все готово. Наш парень!

– Спасибо! – поблагодарил Генка.

Он уже почистил картофелину и теперь жадно смотрел в кружку, ожидая команды. Заметив это, Рыжий взял в руки свою кружку и приглашающе качнул ей. Кабанов моментально последовал его примеру.

– Ну, за прибытие! – сказал Рыжий.

– Угу! – согласно промычал Генка, и они с Денисом чокнулись посудой.

Кабанов вылил жидкость в рот и, проглотив ее одним махом, застыл с закрытыми глазами.

Выдержав десятисекундную паузу, он произнес сдавленно:

– Крепкий, зараза, но ничего вкуснее не пил ранее!

Макнув картофелину в солонку, он жадно откусил от нее и принялся жевать с аппетитом, блестя увлажнившимися глазами. Рыжий, снисходительно кивая головой, тоже ел, но неторопливо и как бы нехотя.

– Ты ешь, ешь, – сказал он, разливая самогон в кружки. – И слушай, что я буду рассказывать.

Генка, согласно кивая головой, ел, пил и слушал. А Рыжий говорил.

– Сообщаю сразу, – начал он. – Самая главная ценность здесь – сахар. Поскольку диабетом никто не страдает (поясню позже, почему) сахара можно жрать сколько угодно. Но выдается он – килограмм на раба божьего в неделю. В принципе – хорошая пайка. Но для цивилизации картошки это крайне малая величина.

– Почему? – спросил Генка, поедая вторую картофелину.

– Потому что для производства самогона требуется именно сахар! – ответил Денис. – А еще дрожжи. Но с этим здесь проблем нет. Самое интересное – боженька закатал нас в лес, где кроме черемухи, употребляемой для производства чая, ничего съедобного не растет. А среди елок, сосен и дубов нет ни одного дерева, которое могло бы снабдить нас чем-нибудь вкусным. Даже березового сока не нацедишь, потому что берез как раз и нету.

– Угу! – сказал Генка, усваивая информацию вместе с картощкой.

– Но кое-где растет хмель, – продолжил Рыжий. – Мы собираем шишечки и делаем из них дрожжи. Ну, а сахар – социально-значимый продукт. Килограмм в неделю на человека – если холост. А если женат – пять килограммов на семью!

– Ага! – понимающе сказал Генка.

– Вот так. Потому женитьба – выгодное дело.

– А самогонный аппарат?

– Ничего нет проще для тех, у кого руки на месте, а не из задницы растут. На глюкальном заводе металлолома навалом. И трубки всякие попадаются. Бублик с Грузином натаскали, а я собрал. Теперь гоним потихоньку. Да еще Грузин женат. Пока. С сахаром проблем не стало. Если разведется, мы тебя к себе в компанию возьмем. Я смотрю – ты большой охотник до баб.

– А что администрация?

– Не запрещено. Самогонные аппараты имеют многие. Вот только на работе в пьяном виде появляться нельзя. Можно предупреждение схлопотать. Зато в личное время пей – сколько хочешь.

– Так вы здесь все алкаши?

– Нет. Есть убежденные трезвенники. Вон, Собачкина, например. Или дед Макарыч. А остальные используют систему регенерации организма. Тут тело неубиваемо. Никто не стареет. В каком возрасте попал сюда, в таком и будешь существовать. Ссадины заживают за ночь. И хмель испаряется так же. Поспал пару часов – трезв как младенец. А если конкретно измочален (как Бублик) – достаточно дня три-четыре поваляться на койке в больничке.

– Здесь и больничка есть?

– Это мы так называем. На самом деле – сарай за мебельной фабрикой. В нем стоят пару коек, и есть санузел. Жертва фестивальной терапии валяется там и единственная помощь, которую она получает, заключается в доставке вареной картошки три раза в день. Раба божья Козлаускене занимается этим лично, попутно промывая мозги. Бублику предстоит пройти полный курс, и я ему сочувствую.

– Кстати, а почему он Бублик?

– Ха-ха! – ржанул Денис. – Потому что у него фамилия – Ватрушкин. И никакой он не Коля. Родители назвали его Клаусом. То ли в честь вокалиста немецкой группы «Скорпионс» Клауса Майне, то ли в угоду Санта Клаусу. И получился натуральный Клаус Ватрушкин. Га-га-га! Звучит-то как!

– При каких обстоятельствах он умер?

– О, это классная история! Но давай сначала выпьем.

И они выпили.

– Короче: все, что мы помним о прошлом – сон, который приходит во время путешествия в вагоне. И этот сон, видимо, является некоей формой записи последних минут нашей жизни. Далее кое-что возвращается в память, но только через рефлексы, знакомые конечностям, ну и прочим, ха-ха, частям тела. Вот ты, например, служил в армии?

Генка попытался представить себя с автоматом в руках. Не получилось.

– Скорее нет, чем да, – ответил он.

– Вот-вот, – Денис плеснул немного в кружки. – А я точно уверен, что служил. Руки помнят многое, да и так – образы иной раз посещают всякие. Но вернемся к Бублику. Он тоже служил. В артиллерии контрактником. Дело было где-то на юге нашей необъятной страны. Их полк подняли по тревоге и отправили на учения. На полигоне они окопали свои гаубицы и узнали, что стрельбы назначены на завтра. Бублик с одним из сослуживцев оправился в ближайшую лесопосадку справить нужду. И, представь себе, обнаружил там заросли конопли. Ну, юг есть юг. Как с коноплей ни борись, она все равно где-то прорастет!

Генка со знанием дела кивнул головой.

– Ага! – вскричал Рыжий. – Я вижу, ты в теме! Вот тебе и рефлексы… Короче, обкурились они до одури, а тут опять тревога и приказ стрелять из гаубиц. Бублик схватил в руки тяжелый снаряд и попытался запихнуть его в пушку, но поскольку в глазах у него не то что двоилось, а, скорее, четверилось, он промазал и тюкнул взрывателем снаряда в затвор. Жахнуло так, что они с Андрюхой Грузином моментально оказались в вагоне, следующем в известном направлении!

– Грузин тут при чем?

– Так он же этот снаряд ему и подал!

В комнате номер восемь раздался дружный гогот. Если бы рама комнаты имела стекла, они бы вылетели на улицу. Отсмеявшись, Генка с Рыжим выпили, закусили и продолжили разговор.

– А почему этого Андрюху называют Грузином? – поинтересовался Генка. – Лицо русское, сам блондин – блондином.

– О, это еще одна потрясающая история! – ухмыльнулся Рыжий. – Тебе знакома поэма «Витязь в тигровой шкуре»?

Генка вдруг ощутил, что прекрасно помнит это произведение.

– Ее автор Шота Руставели, – ответил он. – Поэма написана хорошим слогом и легко запоминается. Вот, например: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Там много о любви, дружбе и чести. Но напрягает, что все герои по любому поводу и без повода рыдают, проливая потоки слез. Причем занимаются этим, в основном, мужчины. Создается впечатление, будто грузины в средние века только тем и занимались, что ревели, наполняя речки соплями и слезами. Но в целом поэма, конечно, очень красивая.

– Родители Андрюхи тоже оценили ее по достоинству, и потому назвали своего сына в честь одного из героев поэмы. Так и появилась запись в свидетельстве о рождении ребенка: Автандил Карасев. Чем плохо?

Генка, покачав головой, ничего не сказал.

– Он просит называть его Андреем. Ну, а о прозвище Карасев, естественно, не просил. Оно само прилипло. Сначала называли его Карасем, но грузинская составляющая пересилила.

Здесь дверь скрипнула и в комнату всунулась лопоухая вихрастая голова. Глаза ее воровато обшарили помещение и остановились на паре собутыльников.

– Ага, – произнесла голова. – То-то я думаю, кто здесь ржет, если все на работе?

Дверь открылась полностью, и в комнату шагнул юнец лет восемнадцати от роду. Был он тощим и напоминал своей комплекцией жердь, сорванную ветром с забора, а вид имел болезненный. Узкое лицо его сплошь покрывали веснушки, а глубоко засевшие в черепе глаза лучились нездоровым блеском. Из-за спины юнец высунул руку с зажатой в пальцах кружкой.

– Рыжий, – просительно сказал незваный гость, – плесни капельку, а?

– Сахар гони! – ответил Рыжий.

– Я его съел, – виновато признался юнец. – В тот же день как получил.

– Вот теперь иди водички попей, чтоб задница не слиплась, – Рыжий явно не собирался заниматься благотворительностью.

– Ну что ты жадничаешь? – шмыгнул носом юнец. – Налей, а то настучу, что в рабочее время бухаешь.

– Ах, так?!

Рыжий вскочил на ноги, подбежал к окну и, высунувшись на улицу, заорал:

– Патруль!

Со двора прозвучал звонкий голос Собачкиной.

– Что случилось? – спросила она.

– Тут на втором этаже ошивается Радий-Палладий, – ответил Денис. – Видимо, в тунеядцы записался.

Генка, продолжавший сидеть на стуле, увидел, как юнец, подпрыгнув, сделал в воздухе разворот на сто восемьдесят градусов и рванул в коридор.

– Сейчас мы его выловим! – крикнула Собачкина. – Эй, один к подъезду, один на другую сторону дома. Стоять! Вон он, из окна выпрыгнул! За ним! Бегом марш!

Во дворе послышался звук ломаемых кустов и вслед за этим возник дробный топот.

– Стой, стрелять буду! – вопила Собачкина.

– Улю-лю! – орал в окно Рыжий.

– Сдаюсь, только не бейте! – кричал юнец.

Наконец все стихло, и Денис, хлопнув незакрытой Палладием дверью, вернулся к столу.

– Из чего она стрелять собиралась? – поинтересовался у него Генка.

– Ни из чего, – махнул рукой Рыжий. – Так, слышала где-то выражение, вот и использует. Она инициативная и сообразительная. О таких говорят – шило в заднице. Двумя словами – дура неугомонная. Не связывайся с ней.

Они выпили и продолжили разговор.

– Почему он Радий-Палладий? – спросил Кабанов.

– Потому что Радий Бочкин, – ответил Денис. – Сначала хотели обозвать его Бочкой, но он – дрищ дрищем и на бочку совсем не похож. А потом кто-то перепутал химические элементы и обозвал его Палладием. Так и пошло: Радий-Палладий. Бочкин этот из категории всем недовольных юнцов, начитавшихся книжек про Че Гевару и прочих борцов со всеми против всех. Он сразу же начал создавать здесь подпольную организацию, но поскольку никому это не нужно, членом организации стал он сам. Так было, пока не появился подобный ему борец по имени Петлюра Гуцалюк…

– Как-как? – недоверчиво переспросил Генка.

– Ты не ослышался. Такой же тощий дрищ, как и Палладий. Именно Петлюра Гуцалюк. Был с детства идейным националистом. Как и все – не помнит места жительства. Но в этом случае и так ясно. После того как в его регионе поменялось название страны, захотел взорвать какой-то мост. Ну – понятно, какой. Жил, скорее всего, в Крыму. Делал у себя в сарае взрывчатку, и подорвался нечаянно вместе с сараем.

– А Радий?

– Тот купил у черных копателей ржавый наган с патронами и собирался застрелить директора колледжа, в котором учился. Видимо, последний ассоциировался с главным тираном и душителем свободы. Как теоретически подкованный террорист решил попробовать оружие на пригодность. Во время тренировочной стрельбы, которую Радий проводил в цеху одного из заброшенных заводов, пуля попала в бетон, срикошетила и убила самого борца за светлое будущее. Теперь они с Петлюрой всегда вместе ошиваются. Вопрос о национализме, естественно, закрыт. Что здесь с национализмом делать, если и стран никаких нет? Но склонность к борьбе за свободу осталась у обоих. Сто процентов – с работы сегодня смылись вдвоем, и второй придурок где-то рядом. Ну и очкас с ним. Не пойман, как говорится – не вор.

– Кто с ним?

– А-а-а, не парься. Это местный диалект. Ругаться хочется всегда. А богохульство и мат запрещены. Вот и выработались различные понятия.

– И что такое «очкас»?

– Ну, нехорошая личность, противоположная сам знаешь кому.

– Понятно, – Генка рассмеялся. – А что грозит Радию-Палладию за невыход на работу?

– На первый раз отделается неделей в ассенизационной бригаде. На второй – предупреждение.

– В раю есть ассенизационная бригада? – удивился Кабанов.

– А кто канализацию чистить будет? – Денис постучал указательным пальцем себе по лбу. – Ангелы, что ли?

– Ну, можно, например, грешников с фестиваля заставить, – пожал плечами Генка.

– Ага! Заставишь их, как же. Ты их рожи видел? Вот-вот. Да и не наше это дело – заставлять. Говно чистят даже в высших филиалах рая, где живут реальные праведники, заслужившие блаженство. Говорят, у них там тоже наряд есть. Туда попадают либо нарушители режима, либо, если таковых не находится, по очереди вкалывают. Вон, у нас поселок хоть и небольшой, а все равно канализация в домах засоряется. Бублик сейчас отлежится и тоже на неделю загудит в эту бригаду. Так сказать – для начала трудовой деятельности с чистого листа.

– А кто говорит? – спросил Генка.

– Что говорит? – не понял его Денис.

– Ну, кто рассказывает о других филиалах рая?

– А-а, дед Макарыч, кто же еще!

– Он-то откуда знает?

Рыжий задумался.

Помолчав немного, он ответил:

– А знаешь, интересный вопрос! Дед Макарыч много о чем рассказывает, и никто не интересуется у него, откуда он это знает. Видишь ли, он здесь старожил. Потому ему все верят. Деду разрешено ездить поездом до следующей станции и обратно, что он иногда и делает. Может, там, куда он ездит, знают больше нашего.

– Старожил, это какой срок? – продолжил интересоваться Генка. – И, кстати, а сколько здесь живут и куда потом деваются? Что, всем надоедает работать, и их отправляют в вечное фестивальное путешествие с садистским уклоном?

Но вопрос остался без ответа, так как вдруг уличную тишину разорвал звук сирены! Генка, опрокинув стул, вскочил на ноги, а Денис остался сидеть, как ни в чем не бывало. Сирена, поорав несколько секунд, заткнулась и Кабанов, поставив стул на место, уселся на него.

– Все, – сказал Рыжий. – Рабочий день закончен. Четырнадцать часов. Пойдем. Мне надо сделать запись в журнале об окончании смены, а тебя необходимо обуть.

Они допили остаток самогона и Денис предупредил:

– Смотри! Каждую пятницу в пятнадцать часов Козлаускасы выборочно проходят по комнатам с ревизией. Они проверяют чистоту и порядок. Ты, как новенький, будешь подвергнут проверке обязательно. Я бы тебе советовал убрать со стола и выбросить картофельные очистки в унитаз.

– Вы все выбрасываете в унитаз? И полиэтиленовые кульки от сахара?

– Конечно! А куда еще выбрасывать, если нет ни одного мусорного бака?

– Потому у вас канализация все время засоряется.

– А ты спец по канализациям? Смотри, заработаешь кликуху «Зеленый дерьмовоз».

– Нет-нет! – вскричал Генка. – Это я так, к слову.

– Убирать со стола будешь? – спросил Рыжий, пряча ножик в карман.

– Да ну его в пень! – махнул рукой Кабанов. – Потом.

– Смотри сам, – сказал Денис, и вышел в коридор.

Генка последовал за ним. Путь к трансформатору они провели в беседе.

– Самый древний здесь – Макарыч, – рассказывал Денис, продолжая прерванный сиреной разговор. – Сколько он тут торчит – неизвестно, а сам не признается. Второй по сроку – раб божий Очкасов, швабру ему в жабры. Зовут его Захаром Роман-заде. В совокупности с фамилией имя и отчество характеризуют его полностью. Это что-то восточное. Роман-заде значит – сын Романа, а короче – Романович. Но официально – первый вариант, почему – никто не знает… Потом Козлаускасы. Вот о них все известно, поскольку появились они лет пять назад.

– Значит, основное население поселка здесь недавно, – сделал вывод Генка.

– Да, – кивнул головой Денис. – Я, например, всего год. Грузин с Бубликом – восемь месяцев, а Радий-Палладий с Петлюрой – месяца два-три. Остальные – от нескольких месяцев до трех-четырех лет. Около десяти домов пустуют. Я так думаю, что поселок наш новый и еще не заполнен до конца. Хотя, судя по строениям…

– А куда подевались те, что прибыли сюда вместе с Очкасовым или дедом Макарычем?

– Ну, брат, такие вопросы нужно задавать им. Вот и задашь при встрече.

Свернув с асфальта, они углубились в лес по одной из хорошо протоптанных тропинок. Пройдя сквозь редкий ельник, Генка с Денисом оказались на берегу спокойной узенькой речки с пологими берегами, поросшими хилыми деревцами ив. Ширина ее не превышала семи метров, а вода была мутной, как в сточной канаве.

На другом берегу реки торчал плетеный сетчатый забор, следовавший за изгибами русла. Высота его была около двух метров, а длина не угадывалась вовсе, поскольку сетчатая конструкция терялась из виду за первым же поворотом. Там, за забором, рос точно такой же лес, как и со стороны поселка.

Железное сооружение не напрягало глаз и нисколько не портило природу, так как было оплетено хмелем снизу доверху. Зато жгут толстого кабеля, протянутый над речкой на высоте около десяти метров, казался в этом лесу настолько лишним, что вызывал чувство, схожее с досадой.

Из-за высоких деревьев, растущих на противоположном берегу, невозможно было понять, откуда этот кабель идет, зато прекрасно виднелась точка, где он заканчивается. Кабель упирался в бетонную мачту и спускался к большой трансформаторной будке, расположенной на поселковом берегу речки. Из будки выходило несколько толстых проводов, которые разветвлялись через ту же мачту и уходили в сторону поселка, крепясь на невысоких деревянных столбах.

– Мое хозяйство, – указал рукой на будку Денис. – Я здесь работаю постоянно. Повезло. Мне надо кое-что сделать. Я отлучусь, а ты прогуляйся. Походи, осмотрись. Вечером мы к тебе в гости зайдем. Ах, да! – он хлопнул рукой себя по лбу, – дуй за мной.

Рыжий подошел к ближайшей иве, достал из кармана ножик и быстро нарезал пучок тонких веточек. В два счета он сплел из них одну сандалию как раз по ноге Генки.

– Видал, как делается? – спросил он. – Вторую сплетешь сам. Обувь – дрянь конечно, но другой здесь нет. Ничего, привыкнешь. На пару дней хватает, зато материала – хоть отбавляй, – Рыжий кивнул головой в сторону ближайшей ивы.

– Ножик оставь, – попросил Генка.

– Не оставлю, – покачал головой Денис. – Нож – основное орудие электрика. Изоляция там, то – се… И на складе его не получишь. Вот поработаешь на глюкальном заводе – сделаешь сам из какой-нибудь железяки. А веток тебе хватит. Я нарезал с лихвой.

Генка, выбирая стебель потоньше, спросил:

– А что, ток по забору не идет?

– Ха! – ржанул Денис. – Заметил, что хмель зеленый? Однако наблюдательный ты. Правильно заметил. Пока не идет. Но стоит кому-нибудь приблизиться к забору ближе, чем на метр – пойдет моментально!

– Датчики стоят?

– Возможно. Или в заборе, или рядом с ним. Никто их не видел. Тех, кто пытался увидеть, приплющивало так, что потом они долго вообще смотреть не хотели. Ни на что. Уже давно никто к забору не лазит. Ладно, занимайся, я пошел.

Денис направился к будке, а Генка уселся под ивой и принялся плести вторую сандалию. Получилось у него не так ловко как у Рыжего, но вполне сносно. Кабанов обулся и медленно пошел по берегу вдоль русла реки, привыкая к сандалиям.

За поворотом берег оказался полностью заросшим кустарником и потому Генка слегка углубился в лес. Пройдя сотню шагов, он повернул к речке и вышел на чудесную полянку, которую природа украсила трухлявым бревном. Оно лежало прямо у воды и делало полянку необычайно комфортным местом. Но в момент выхода Генки из леса райская красота улетучилась, поскольку ее вытеснили своим видом два прыщавых юнца, сидевших на бревне.

Они были до странности похожи друг на друга: худые, вихрастые и лопоухие. Даже глубоко засевшие глаза их, испуганно уставившиеся на Генку, смотрели одинаково и выражали единственную тревожную мысль: «Атас, нас почи́кали!» Юнцы молчали и краснели ушами.

Генка, подойдя ближе, рассмотрел, что на самом деле юнцы никакими близнецами не были. Они различались и носами и ушами. Только лихорадочно блестевшими глазами не различались и потому походили на заговорщиков, застигнутых на месте тайного заседания.

Приглядевшись внимательней, Кабанов в одном из них узнал Радия-Палладия. Сопоставив информацию, полученную ранее от Дениса, он заключил, что второй юнец был наверняка Петлюрой Гуцалюком.

– Чего испугались? – спросил Генка.

Юнцам, видимо, сразу полегчало.

– Ничего мы не испугались, – сказал Петлюра. – Кого бояться? Уж не тебя ли? Видали мы таких! Ты вообще кто по жизни?

– Да это новенький, – влез Радий-Палладий. – Сегодня притарахтел. Он с Рыжим бухал. Я тебе рассказывал.

– А-а-а, – протянул Петлюра, вскакивая с бревна.

Он крадучись направился к Генке и тот на всякий случай слегка согнул в колене левую ногу, а правую отвел немного назад, чтобы иметь возможность врезать ей куда надо и по чему попало. Но Петлюра, как оказалось, не имел никаких вредных намерений.

Он остановился в двух шагах от Генки и тихо ему сказал:

– Братан, присоединяйся. Нам нужны верные борцы.

Кабанов догадался, что его вербуют.

– В этом проклятом месте только достойные люди смогут изменить существующий порядок вещей, – продолжил Петлюра. – Зачем тебе царство картошки, населенное чавкающими свиньями? Давай построим новый мир. Наш мир, где не будет всяких узурпаторов-Очкасовых и прихлебателей-Козлаускасов; где все будут равны друг перед другом; где не станет никаких глюка́л и глюкальщиков!

– А дальше что? – совершенно серьезно спросил Генка.

– А дальше мы взорвем этот ч… очкасов забор и понесем наш новый прекрасный мир, и подарим его всем, кого встретим на пути. Нежно понесем, на руках…

Он замолк, глядя на Кабанова безумными глазами. Радий-Палладий уже стоял рядом со своим другом-террористом и согласно кивал головой.

– Чем же можно взорвать забор? – с некоторой долей заинтересованности осведомился Генка. – Картошкой?

Оба террориста с подозрением взглянули на Кабанова, но последний говорил искренне и вид имел не насмешливый.

– Из сахара можно сделать взрывчатку, – сказал Радий-Палладий. – Если его не пропивать, а копить – получится мощная штука.

Теперь Генка знал, что юнцы получаемый сахар не едят, а прячут. Он хотел рассмеяться, но вместо этого почему-то напустил на свое лицо задумчивости и сказал:

– А знаете, интересная идея! Но мне надо подумать.

– Чего тут думать? – недовольно спросил Петлюра. – Действовать надо, а не думать!

– Нет, ну почему же, – не согласился с ним Радий-Палладий. – Революция – дело ответственное. Пусть подумает. И ответ даст завтра. На этом же месте. Ты, товарищ, хорошо подумай. Только о разговоре этом никому ни слова. Понял?

– Хорошо, – сказал Генка. – Завтра приду и дам ответ. А как называется ваша организация?

– Вот завтра и узнаешь, – процедил Петлюра.

Взгляд его опять наполнился подозрением.

Генка пошел через полянку в сторону следующего изгиба реки. Террористы молча смотрели ему вслед. Уже собираясь зайти в кустарник, Генка обернулся.

Увидев это, Петлюра крикнул:

– Смотри, у нас длинные руки!

Генка нырнул в ближайший куст и захохотал в полный голос. Ну не смог он сдержаться! И на протяжении последующих двухсот шагов Кабанов продолжал смеяться, вспоминая разговор с подпольщиками. Спустя пять минут с покрасневшими от смеха глазами он опять вышел к речке и остановился, удивленный открывшейся ему картиной. На берегу сидел рыбак с удочкой и делал вид, будто ловит рыбу!

Генка вспомнил, как Рыжий негативно высказывался о живности, водящейся в речке. По словам Дениса – кроме пиявок в воде ничего не плавало. Сомневаться в его рассказах оснований не было, и потому рыбак на берегу сильно заинтересовал Кабанова.

Генка подошел к берегу и увидел деревянный поплавок, который без всякого движения мирно торчал в воде. На траве сидел маленький щуплый старичок с пушистой седой головой. В одной руке он держал удочку, сделанную из осины, а другой рукой, упиравшейся локтем в колено, поддерживал подбородок.

– Бог в помощь! – сказал Генка.

После сеанса здорового смеха, который провел Кабанов во время пути через кустарник, он не совместил громкость своего голоса с тишиной, висевшей над речкой, и пожелание его прозвучало слишком громко, отчего дед, вздрогнув, чуть не свалился в воду. Но, дернув локтями, он все-таки поймал равновесие и смог удержать удочку.

Обернувшись к нарушителю спокойствия, старичок, гневно сверкнув глазами, крикнул тенором:

– Не ори! Тут тебе не митинг! Рыбалка тишину любит!

На Кабанова смотрело морщинистое лицо, окруженное по овалу седыми стрижеными бакенбардами и аккуратной бородкой. Верхняя губа деда была украшена тонкими мушкетерскими усиками, и казалось, будто Генка общается с ушедшим на покой пенсионером-донжуаном.

– Извините, – тихо сказал Кабанов.

Дед, успокаиваясь, взглянул на поплавок. Деревяшка торчала в воде неподвижно. Старичок опять посмотрел на Генку.

– Клюет? – поинтересовался последний.

– Издеваешься, сосунок? – спросил дед.

– Нет, – покачал головой Генка. – Просто удивлен. Мне сказали, что в этой речке ничего не водится.

Старичок вздохнул, посмотрел на поплавок и снова перевел взгляд на Генку. Глаза его подобрели.

– В том-то и дело, – сказал он. – Но вера в чудо никогда не оставляет. Ни человека, ни… в общем – никого. Вот вроде знаешь, что ничего не выловишь! Ну и тешишь себя мыслью, будто пришел просто посидеть на природе, подумать о хорошем и отдохнуть душой. Но где-то в глубине естества все равно шевелится крохотная надежда: вдруг сегодня заплывет сюда какая-нибудь рыбина, пусть даже не золотая, а обычная, мясная. Отгоняешь эту надежду подальше, а она, родимая все равно не умирает. Вот так и получается… Новенький, что ли?

– Да, – ответил Генка.

– Зовут как?

– Геннадием.

– А по-настоящему?

– Геннадием.

– А меня Макарычем.

– Очень приятно. У вас клюет.

– Тьфу на тебя! – Макарыч опять начал злиться. – Я тут ему душу изливаю, а он издевается!

– Да ей-богу клюет! – крикнул Генка. – Подсекайте!

Дед взглянул на реку и мгновенно вскочил на ноги. Поплавок плясал на воде так, будто снизу его дергало электрическим током. Макарыч рванул удочкой, и снасть со свистом выстрелила из воды. Поймав рукой поплавок, дед поднес к глазам крючок с насаженным на него толстым червем-грабаком.

Никакой рыбы на крючке не было, зато висели две черные жирные пиявки, присосавшиеся к червяку. Дед посмотрел на Генку.

– Не понял!– сказал он удивленно. – Это они так дергали, что поплавок уходил под воду? Чем, интересно? У них же ни рук нет, ни ног.

– А может, они сосали вразнобой, – предположил Кабанов. – От неправильной работы насосов тоже тряска случается.

– Нет, – с сомнением покачал головой Макарыч. – Сосать можно по-всякому. Но чтоб от этого поплавок колбасило? Вряд ли.

– Ну, тогда остается еще один вариант, – сообщил Генка. – Возможно – они любовная парочка, занимающаяся размножением. От такого занятия всегда что-либо ходуном ходит.

– Опять издеваешься?

– Да, – честно признался Генка.

Макарыч рассмеялся.

– Веселый ты парень, – сказал он, сбивая щелчком пиявок с червя и забрасывая снасть в воду. – За что попал сюда?

– Да так, – махнул рукой Генка, не собираясь трепать языком перед дедом.

– Такай, не такай – все равно никаких тайн здесь не сохранишь. Я сегодня Бублика навещал, он мне все про тебя рассказал.

Генке в очередной раз захотелось набить Коле морду. Полностью обоснованно.

Поплавок опять принялся дергаться. В этот раз дед не зевал. Он резко подсек и снова перед его глазами оказался крючок с жирным червяком. Пиявки тоже были на месте. Только теперь их количество увеличилось до четырех.

– Бордель открылся! – прокомментировал Генка. – Есть где размножаться, да еще и наливают.

– Шел бы ты отсюда! – враждебно сказал Макарыч. – До твоего появления такого не было.

– Ухожу-ухожу, – миролюбиво сказал Кабанов, пятясь к кустарнику.

Дед молча проводил его недружелюбным взглядом.

Генка, скрывшись в лесу, принялся отводить душу. Он шел вдоль берега и смеялся. Получалось – Рыжий полностью прав. Поселок Райский Кущ № 69 был кунсткамерой, в которой собрались одни придурки! Отсюда вытекала интересная мысль: если поселок создан только для придурков, значит – и сам Генка идиот. Погоняв в мозгу это потрясающее заключение, Кабанов расхохотался еще сильнее.

Отсмеявшись, он остановился и прислушался. Где-то звучали голоса. Много голосов. Там, откуда доносились звуки, людям было весело, так как гремели взрывы хохота и долетали обрывки разговоров, в которых проскальзывала нецензурная брань. Где брань? Здесь? Ой, как интересно!

Генка твердыми шагами направился в сторону, откуда веяло весельем и новизной.

Глава четвертая

Гудок ревел мощно и пронзительно. Генка проснулся, рывком подобрал ноги и сел.

Он был в кровати и сидел на матрасе, сшитом из такой же мешковины, как и его нынешняя одежда. В изголовье лежала смятая подушка, набитая неизвестно чем.

Кабанов осмотрел себя с ног до головы и обнаружил следующее: во-первых, он был гол; во-вторых – находился в своей новой комнате; в-третьих – тело его болело, потому что было избито.

Прислушавшись к ощущениям, Кабанов понял – избитость не смертельна. Кое-где по телу обнаружились синяки, но все они находились в состоянии, которое смело можно было назвать стадией окончательного заживления. Ощупав руками лицо, а затем и всю голову, Генка обнаружил мягкую шишку на затылке, находившуюся в процессе рассасывания, а также припухлость левого глаза, которая тоже не внушала опасения, так как чесалась подобно затянувшемуся шраму, нисколько не влияющему на здоровье.

Мешок лежал на стуле. Генка встал, надел его и, почесав затылок, принялся вспоминать вчерашний день.

*

По мере приближения к берегу речки звуки становились громче, а когда осталось пройти всего несколько шагов, в кустах справа вдруг застонал женский голос. Да так хорошо застонал, что даже идиоту стало бы понятно, чем там занимаются. Генке тут же захотелось сунуться на звук, но элементарное чувство порядочности пересилило любопытство, и он просто прошел мимо.

Раздвинув кусты перед собой, Кабанов оказался на большой поляне, полого спускавшейся к речке. Он остановился и принялся наблюдать за группой молодых людей, занимавшихся непонятным для него делом.

Эта группа состояла из парней и девушек, и было их не меньше десятка. Все они вписывались в возрастную категорию Радия и Петлюры, но занимались не терроризмом, а достаточно мирными делами. Парни и девушки копошились в кустарнике, рвали там какие-то листья и таскали их к центру поляны, где стоял здоровенный верзила не менее двух метров ростом. Он внимательно рассматривал принесенные ему пучки зелени и зачем-то их сортировал.

– Так, это говно, – говорил он басом, вороша листья. – А вот это можно попробовать.

Часть ботвы летела на землю, но несколько листочков, оставленных в руке, бережно скручивалась в трубочку, и складывались в сплетенную из ветвей ивы сумку-авоську.

По всей видимости, работа была в самом разгаре, так как авоська наполнилась уже почти наполовину. Верзила отличался крепким телосложением и откровенно нордической внешностью. Листики в его больших ладонях казались конфетными фантиками, и создавалось стойкое впечатление, будто пальцы молодого человека приспособлены не для такой мелочи, а для двухпудовых гирь или, на худой конец, для огромного галерного весла.

– Шпионишь? – прозвучал вдруг сзади хриплый женский голос.

Генка вздрогнул и резко развернулся.

Перед ним стояла толстая неопрятная девица и была она – в чем мать родила. Волосы на ее голове растрепались, а тело лоснилось от пота. Кабанов с огромной долей уверенности заключил, что стонала в кустах именно она.

– А-а-а, новенький, – протянула девица. – Привет, Зеленый!

Счет к Бублику увеличился.

– Здравствуй, – ответил Генка, стараясь не смотреть на грудь четвертого размера.

– Хочешь секса? – с ухмылочкой поинтересовалась девица.

Генка пока еще не знал, прилично ли такое предложение и как оно соотносится с принятыми в этой местности нормами морали, поэтому ответил осторожно:

– Нет, спасибо.

– Фи, старпёр! – полным презрения голосом ответила девица.

Генка за словом в карман не полез.

– С тобой не хочу, – сказал он.

– Импотент! – бросила девица Генке и вышла на поляну.

– Эй, Снежана, с кем ты разговаривала? – спросил у нее верзила.

– Да там, в кустах, стоит Зеленый, который сегодня прибыл.

– И что он делает?

– Подглядывает и онанизмом занимается.

Сборище юнцов загоготало. Генка покраснел от злости.

– Зеленый, выходи! – весело крикнул верзила. – Будем знакомиться.

Генка вышел, и вслед за ним появилось еще двое юнцов. Они тоже были голыми и потными. Снежана уже стояла на берегу речки и натягивала на себя мешок. Юнцы бросились в ее сторону, и Кабанов заметил серевшую в траве кучку одежды. «Ну и нравы у здешней молодежи, – подумал он. – Или взрывают, или беспорядочно совокупляются».

Верзила уже тянул руку.

Генка подошел, пожал ее и представился:

– Геннадий.

– До́вбень, – сделал то же самое верзила.

– Похож, – не смог удержаться Генка.

Верзила рассмеялся, сверкнув голубыми глазами.

– Это фамилия моя, – пояснил он.

– А имя? – поинтересовался Кабанов.

– Я предпочитаю зваться по фамилии, – сказал верзила.

Генка ничуть не возражал. Подошли остальные молодые люди, и Кабанов со всеми перездоровался за руку. Только имен он не запомнил, поскольку услышано их было слишком много.

Решив начать разговор первым, Генка спросил:

– А что вы здесь делаете?

– Пытаемся найти что-нибудь покурить, – ответил Довбень.

– Коноплю? – удивленно приподнял брови Кабанов.

– Неплохо было бы, – вздохнул Довбень. – Но для начала хотя бы табак найти. Как он выглядит – знаю из всей толпы только я. Остальные сплошь компьютерные гении, ничего не понимающие в растительности. Вот и таскают все подряд.

Довбень показал рукой на авоську.

– Мало-мальски похожие листья мы откладываем, – продолжил он. – Потом сушим и пробуем курить. Пока не нашли ничего нормального. Эх!..

Он вздохнул удрученно, но вдруг резко встрепенулся и сказал:

– Слушай! Помоги нам, а?!

– Как? – Генка развел руками. – Я сам ни ч… ни очкаса не понимаю в сельском хозяйстве.

– Э-э-э, – протянул Довбень с заговорщицким видом. – Здесь не надо ничего понимать! Пойдем со мной.

Он направился вдоль речки по берегу, оглядываясь и призывно помахивая рукой. Генка, пожав плечами, пошел следом, а за ними гуськом припустили и все остальные члены сборища.

Спустя некоторое время взгляду Генки открылась следующая полянка. Она была похожа на прежнюю, но имелась и разница. Заключалась она в том, что на обоих берегах реки стояли две большие липы. И главное – соединены они были толстым кабелем!

Он шел из леса с противоположного берега и уходил в сторону поселка, но крепился не на столбах, а на деревьях. Более того – в отличие от электрического, провешенного на большой высоте, этот кабель был прикручен не выше пяти метров над землей.

– Электричество? – спросил Генка.

Они уже стояли под липой, находившейся на поселковом берегу, и, задрав головы, смотрели вверх.

– Нет, – покачал головой Довбень. – Кабельное телевидение. Идет в здание мэрии, а оттуда распределяется по домам. Короче, есть вариант перебраться на ту сторону. Если залезть на дерево и ухватиться за кабель, можно легко оказаться там, перебирая руками. Здесь не больше десяти метров в длину! Ты жилистый и тренированный, по бицепсам видно. Сгоняй, пожалуйста.

– А почему вы сами не сгоняете? – спросил Генка, которому идея верзилы почему-то совсем не понравилась.

– А-а-а, – разочарованно взмахнул рукой Довбень. – Посмотри на этих доходяг!

Толпа вокруг усиленно сопела и молчала.

– Они же все были засосаны в дырки смартфонов еще с младенчества! Кроме как листья рвать, жрать и размножаться – ничего не умеют! А я слишком тяжел. Боюсь, сил в руках не хватит. Ну, не гимнаст я! Штангу какую поднять или кому-нибудь в рыло дать – это пожалуйста. Да и два предупреждения уже схлопотал… Выручай!

Генку растрогала речь Довбеня, поскольку тот говорил горячо и искренне.

– А какой смысл вообще туда лезть? – спросил Генка.

– Понимаешь, я его носом чую! – воскликнул Довбень, на секунду блаженно прикрыв веки. – Табак чую. Как подует легкий ветерок с того берега, так сразу запашок идет. Его ни с чем не перепутаешь. Ты, главное, запомни: табак высокий как кукуруза, только с большими и широкими листьями. А если махорка – она низенькая, по земле кустарничками растет, но листья тоже широкие, хотя и на порядок меньше, чем у табака…

Быстро говоря это, верзила успел вытряхнуть из авоськи собранные ранее листья и уже протягивал ее Кабанову.

– И еще, – продолжал он, не останавливаясь. – Там есть яблоки! Маленькие, правда, но есть. Я несколько раз плавал на тот берег и собирал их. Они через ячейки железной сетки перекатываются. Правда, орлы?!

Толпа возбужденно загудела на разные лады:

– Да!

– Вкусные!

Генке вдруг страшно захотелось грызануть яблоко. Но он еще сомневался.

– А как же напряжение на сетке? – спросил он.

– Я подходил к забору, – ответил Довбень. – До метра не шибает. Высота кабеля метров пять. Ты в висячем положении вместе с руками – два двадцать где-то. Еще метр восемьдесят остается. Давай, выручай. Мы тебя за это на руках носить будем! Верно, орлы?!

– Да! – заорали орлы хором.

– А Снежанка так вообще зацелует, – добавил кто-то.

– До смерти! – подтвердила Снежана.

– А-а-а! – воскликнул Генка, припомнив грудь четвертого размера. – Была – не была!

– Ур-ра! – взревела толпа.

Зачем он согласился на эту явную авантюру, поддавшись уговорам незнакомого человека, Генка не понимал. То ли его подкупила искренность Довбеня, то ли самогонные пары сделали свое дело, придав ему храбрости, но через пять минут он уже сидел на дереве, крепко ухватившись руками за толстый кабель. Авоська висела у него на шее, и оставалось только дождаться команды снизу.

А там шли последние приготовления.

– Ты вправо на сто шагов по берегу, а ты влево, – командовал Довбень. – Вы двое в лес на тропинку. Завидите патруль – свистите. Нечего хорошего человека подставлять, да еще в самый первый день!

– Эх, смартфон бы сюда! – донесся голос Снежаны. – Вот бы клип получился! Миллион просмотров минимум за такое шоу!

– Заткнись, дура! – рявкнул на нее Довбень, и добавил тише: – Спугнешь – сама полезешь!

Последняя фраза тоже донеслась до ушей Генки, но он не придал ей значения, поскольку был занят классификацией Снежаны.

Выходило, что двухразрядную систему Марка Твена здесь применить было нельзя, так как случай явно выходил за ее рамки. Кабанов решил добавить в классификацию третий ряд, что и сделал благополучно. Сначала он определил Снежану как «шлюху конченую», но потом придумал более цивилизованное выражение, благодаря чему она превратилась в «шлюху по существу».

Итак – возникла потрясающая своей стройностью система, состоявшая из трех разрядов. К первому относились «шлюхи по названию», ко второму «шлюхи по призванию», ну а к третьему – «шлюхи по существу».

Под конец научного исследования Генка вдруг вспомнил о Собачкиной. Соображая, куда ее деть, он пришел к выводу, что никуда. Поскольку она классифицировалась как «нешлюха», то в созданную только что гениальную систему совершенно не вписывалась, и потому Кабанов просто отодвинул ее прочь; чему, кстати, сильно обрадовался.

Наконец Довбень задрал голову вверх и сказал:

– Зеленый, ты, конечно, яблоки бери, но место в кошелке оставь. Помни: основная цель экспедиции – табак.

Снизу кто-то прыснул смехом, но прозвучал звук, похожий на треск отпущенного подзатыльника, и стало тихо.

– Давай! – крикнул Довбень. – Ни пуха, ни пера!

Генка повис на кабеле и, быстро перебирая руками, полез через речку. Мышцы напряглись, но движение давалось легко, и Кабанов догадался, что такого рода упражнение было ему привычно. Мозг его в который раз спросил самого себя: кем он был в прошлой жизни? Ответ, естественно, не пришел, и потому Генка выбросил из головы лишние мысли и сосредоточился на выполняемой задаче.

Забор был уже близок. Генка замедлил движение. Осторожно, стараясь не болтаться, он медленно подобрался к сетке, которая проходила уже почти под ним, и на всякий случай поджал ноги. Но это не помогло.

Когда он оказался непосредственно над забором, в воздухе вдруг резко запахло горелым. Генка посмотрел вниз и увидел, как хмель прямо на глазах почернел и покрылся дымными струйками. В следующее мгновение от верха забора отделилась плазменная струя молнии. Генка задрал колени чуть ли не к подбородку. Молнию это не смутило. Она выстрелила и вонзилась ему прямо в оголенный по случаю отсутствия штанов зад!

Дальше все, что запомнил Генка, происходило в каком-то замедленном темпе и сильно напоминало его падение с мотоцикла на переезде. От дикой боли, резанувшей по ягодицам, он бросил кабель и шлепнулся вниз. Мягко приземлившись на ноги в метре от забора, он оглянулся и обнаружил, что хмель выгорел полностью, сетка раскалилась до малинового цвета и от нее отделился сгусток энергии величиной с колесо грузовика. Этот сгусток подплыл к генкиной заднице, и нежно приложился к ней. Раздался звонкий хлопок.

Такой боли он не испытывал никогда!

Все тело его рвануло на тысячу кусков, но оно не разлетелось. Зато ноги пришли в движение от полученного чудовищного импульса и понесли Генку прямиком в речку. «Сейчас я утону!» – промелькнула мысль в его голове. Но он не утонул. Он бежал по воде как балерун, слегка касаясь поверхности кончиками пальцев. Бросив взгляд через левое плечо, Кабанов с удивлением обнаружил толстую струю дыма, бьющую из его зада!

Но как бы ни замедлилось время в сознании Генки, ширина речки была небольшой, и потому Кабанов спустя всего долю секунды увидел себя кружащим по поляне подобно бракованному экземпляру китайской ракеты, взлетевшему по незапланированной траектории. И движение это происходило с бешеной скоростью!

Сколько дымных кругов он нарезал, память не удержала. Боль вдруг исчезла, время вернулось в обычное русло, а силы покинули неудачливого экспедиционера. Генка остановился, вдохнул полной грудью наполненный гарью воздух и рухнул ничком на траву.

*

Вокруг хохотали. Даже не хохотали, а издевательски ржали!

Генка приподнял голову и посмотрел перед собой. В глазах была какая-то противная муть. Он сомкнул веки, встряхнулся, подтянул колени к животу и медленно встал на ноги. Его слегка покачивало. Он снова открыл глаза. Задница, выступившая в роли реактивного сопла, болела неимоверно.

Он стоял посреди поляны, а прямо перед ним мелькали скалящиеся лица юнцов. Им было весело! Они тыкали в него пальцами и хохотали. А некоторые из них носились по поляне, издавая глотками звуки ракетного рева.

– Тихо! – раздался крик Довбеня.

Юнцы заткнулись, а сам он появился прямо перед Генкой.

– Поздравляю с удачным приземлением! – провозгласил он, мерзко ухмыляясь. – Ты теперь настоящий космонавт! До тебя еще ни одного кабана в космос не запускали! Ура, орлы!

– Ура! – заорала толпа и снова заржала.

Счетчик в мозгу у Генки принялся тикать, начисляя Бублику проценты. И еще ему вдруг страшно захотелось записаться в организацию Радия-Палладия с тем, чтобы провести в отношении Довбеня и его шайки какой-нибудь террористический акт. Но это действие он отодвинул в область перспективы, а пока просто шагнул вперед и двинул ногой в пах Довбеню.

– Хрю-кш-ш! – смешно сказал верзила, складываясь пополам.

Генка, не раздумывая, тут же залепил в левую нордическую скулу правым кулаком. Довбень молча рухнул на траву, а смех вокруг мгновенно оборвался.

– Ты чего, нюх потерял?! – крикнул кто-то.

И толпа хлынула на Генку.

Вот здесь и началась работа! Генка бил куда попало и визги, раздававшиеся вслед за ударами, свидетельствовали о точности попаданий. Тело слушалось не очень хорошо, но работа, выполняемая им, была явно привычной и Кабанов догадался, что мордобой относится как раз к тому полю деятельности, которая раньше была хорошо ему знакома.

Проведя очередной удачный удар, он даже смог вспомнить, что тот называется апперкотом.

Но хотя противники и несли ощутимый урон, их было слишком много для одного дважды грохнутого молнией специалиста. Кто-то подставил ножку, и Генка сам оказался на траве. Вот здесь толпа навалилась конкретно. Откуда-то сверху прозвучал хриплый голос Довбеня.

– Дайте мне эту сволочь! Ну-ка, отползай!

Это было опасно, поскольку кулаки верзилы не внушали уверенности в завтрашнем дне.

Но вдруг раздался свист и кто-то взвизгнул:

– Патруль!

Поляна очистилась вмиг, и Генка снова встал на ноги. Где-то рядом трещали кусты, ломаемые убегавшими орлами, и раздавались непонятные крики.

Один из них показался осмысленным и Кабанов расслышал следующую фразу:

– Ну, Зеленый, ты мне еще попадешься!

Видимо, эту фразу крикнул Довбень, улепетывавший от патруля.

Генка, улыбнувшись, сказал вслух самому себе:

– Я тебя, гниду, сам выловлю!

На поляну вышла троица людей с голубыми повязками на руках. В этот раз никакого молодняка среди них не было. Патруль состоял из мужчин, каждому из которых было далеко за тридцать. Они подошли к Кабанову и с подозрением уставились на него. Генка решил не лезть на рожон и потому стоял молча.

– Чем тут воняет? – шмыгнув носом, поинтересовался старший патруля.

Он был чернявым и горбоносым. Внешность выдавала в нем армянина, но произношение его было чистым, без привычного кавказского акцента.

Остальные члены патруля также отличались от виденных Генкой ранее жителей поселка. Вторым был раб божий с откровенно семитскими чертами лица, а третий выглядел чистой воды таджиком, только что спустившимся с гор.

– Да ты вот на этого клоуна посмотри! – воскликнул семит. – Да он же горел!

Генка оглядел себя и увидел, что мешок, в который он был одет, превратился в изорванную тряпку с многочисленными подпалинами, а ноги его босы. Когда он успел разуться? Видимо, в процессе быстрого бега сандалии пришли в негодность.

Кабанов сунул руку назад и провел ей по тыльной стороне мешка. В районе зада он сразу же нащупал круглую дыру с обожженными краями. Выходило, что задом теперь ни к кому поворачиваться не следовало.

– Глядите! – сказал таджик с характерным среднеазиатским акцентом. – Хмель на заборе сгорел! Не иначе этот ишак пытался сбежать в лес.

– Он был не один, – сообщил семит. – Я слышал звуки мордобоя!

– Ну?! – спросил армянин, сверля Генку недобрым взглядом.

– А что это у него на шее болтается? – вдруг поинтересовался таджик.

Генка машинально провел рукой по груди и наткнулся на авоську, чудом уцелевшую в битве.

– Дай-ка сюда! – потребовал армянин.

Генка снял с шеи кошелку и передал ее патрульным.

– А-а-а! – протянули они хором понимающе и принялись смеяться.

Генка молчал.

– Эй, Зеленый! – вдруг прозвучал голос Рыжего с другого берега. – Что ты делаешь так далеко от поселка? Я же сказал тебе идти знакомиться с местом обитания, а ты очкас знает куда забрался!

Это был именно он. Денис стоял на противоположном берегу и недоуменно смотрел на Кабанова, застывшего перед патрульной троицей.

– Привет, Рыжий! – поздоровался с ним старший патруля.

– Здравствуй, Размик, – ответил Денис. – Что-то тут не так. Погодите, я сейчас к вам присоединюсь.

Он быстро снял с себя мешок, собрал его в узел и, держа над головой, вошел в воду. Загребая одной рукой, Денис быстро переплыл речку, вылез на берег и подошел к патрулю.

– Вы не возражаете, если я голым постою, пока не обсохну? – спросил он, сбивая с тела обедавших пиявок.

– Какие проблемы, дорогой?! – сказал Размик. – Стой сколько хочешь. Женщин здесь нет. А ты как сюда забрел?

– Понимаешь, был резкий скачок напряжения, – пояснил Рыжий. – Дважды падало так, что вышибало автоматы, и в поселке отрубался свет. Прискакал Козлаускас и послал меня проверять периметр. Я и пошел. Вот здесь как раз утечка и произошла. Но уже все в порядке. Забор не поврежден и свет в поселке есть. Автоматика хорошо сработала.

– Видал? – Размик показал авоську Рыжему.

– Опять Довбень нашел какого-то идиота для запуска в космонавты? – спросил Рыжий и хохотнул весело. – Ну всем же было сказано с первого дня в поселке – бесполезно через забор лезть! Пришибет ведь.

– Ты говорил, что в метре безопасно, – сказал Генка.

– Ну да, – кивнул головой Рыжий. – Если по земле ходить. А если по воздуху – шибанет на любой высоте. Потому здесь, наверное, птиц и нет. Стоп! Так это тебя Довбень уговорил? Ха-ха-ха! С боевым крещением. Га-га-га!

Заржали все кроме Генки, которому почему-то было не смешно.

– Ну, я думаю, можно будет теперь управу на этого козла найти, – сказал Размик. – Сейчас вернемся в поселок, и потерпевший напишет заявление. Теперь Довбень не отвертится!

– Не стоит! – возразил ему Рыжий. – Он опять переведет стрелки. Кто-нибудь из его дружков признается, что это именно он организовал хулиганство. Шестерку накажут, а Довбеню – что с гуся вода. У него в банде дисциплина строгая. Вон, эта шлюха Снежана Зарубаева уже дважды фестивалить ездила. Думаете, только за свои проступки? Шиш!

– Так что же делать?

– А ничего. Сами разберемся. Но акт нужно составить. Одежда на Зеленом сгорела, а новую без акта не дадут. Ты, Размик, составь, будто он купался в речке, вылез на противоположный берег, поскользнулся и нечаянно прикоснулся к забору.

– И так два раза?

– Да!

Все кроме Генки рассмеялись.

– Погоди, – сказал Размик. – Зеленый что, в одежде купался?

– Ну да, – кивнул головой Рыжий. – Он стеснительный – дальше некуда.

– Га-га-га! – опять заржали хором.

– Ну, идем в поселок писать бумаги, – сказал Размик.

Рыжий натянул мешок на высохшее тело, нарезал пучок ивовых веток для новых сандалий, и они отправились гуськом по тропинке через лес. Ступая вслед за Генкой, Денис смеялся всю дорогу, так как кроме мелькавшей перед ним голой задницы смотреть было больше не на что.

*

Андрюха Грузин оказался веселым и общительным молодым человеком. И если что-то в его поведении напрягало, относилось оно в первую очередь к качеству юмора, который был откровенно казарменным.

Генка сидел в комнате Дениса, живущего на той же улице, называемой Первой, но в доме под номером десять, находившемся на сто метров ближе к площади. Комнату Рыжий делил вместе с Бубликом, в данный период своей жизни валявшимся в больничке. Раньше с Бубликом жил Грузин, но так как последний женился и съехал к Ладе в дом номер семнадцать по улице Второй, Денис перебрался на андрюхину кровать.

Генка с удовольствием ел жареную картошку, пил самогон и слушал своих опытных товарищей, ставших ему новыми друзьями. Последние тоже пили, но ели мало. Видимо, пища совсем не прибавляла им аппетита. Третий стул они взяли у соседей слева, которые решили устроить пикник и ушли на реку жарить шашлык из картошки.

– Эх, лучка не хватает! – заявил Кабанов.

– Я его сейчас стулом по башке долбану, – сказал Андрюха, обращаясь к Денису. – Мало ему, видимо, того, что он получил от довбеневцев.

– Не надо, – ответил Рыжий. – Он новенький, ему простительно.

– А что, никто не пробовал найти замену луку? – поинтересовался Генка.

– Чего только не пробовали! – воскликнул Денис. – Резали луковицы тюльпанов и прочих цветов. Или сладко, или горько. Короче – не то.

Дверь без стука распахнулась и в комнату вошла Лада. Генка с набитым ртом, перестав жевать, уставился на нее. Грузин взял со стола кружку с самогоном.

– Будешь? – спросил он обыденно.

– Нет, – коротко ответила Лада.

Она была не в духе.

– Я тебя дома жду, а ты пьешь! – требовательно продолжила Лада.

– А что мне еще делать? – искренне удивился Андрюха.

– С женой время проводить, – ответила Лада. – Прогуляться, например.

– Куда? – удивился Грузин. – На глюкальный завод? На мебельную фабрику? В кусты?

– Да куда угодно! – повысила голос Лада. – Хотя бы в кусты. Никакой романтики с тобой нет!

– Какая романтика? – еще больше удивился Андрюха. – Тебе что, шестнадцать лет? Да то, что делают в кустах, у меня прекрасно получается и в кровати.

– Вот и пошли в кровать!

– Так рано же еще!

– Бухать не рано?

– Самое время.

– Хватит! – крикнула Лада. – Бегом домой, я сказала!

На протяжении этого милого семейного разговора Генка с Денисом деликатно молчали, глядя в стену.

Грузин допил самогон в кружке, нехотя встал и сказал:

– Да пойдем, пойдем…

Он вышел в коридор, а Лада, обведя победным взором оставшихся за столом собутыльников, мило улыбнулась.

– Приятного аппетита! – пожелала она на прощанье.

– Спасибо! – хором ответили Денис с Генкой.

Когда за ней закрылась дверь, Рыжий заявил, махнув рукой:

– Не проживут они долго.

– Угу! – согласно кивнул головой Кабанов, снова наваливаясь на еду.

Далее он прослушал лекцию.

Суть ее сводилась к тому, что здоровье почти любому жителю поселка досталось отменное; правда – с некоторыми ограничениями, одно из которых оказалось существенным, но очень удобным. То есть каждый раб божий обладал прекрасными зубами, потенцией, возможностью регенерации поврежденных органов, но репродуктивной функции был лишен, что позволяло не заботиться о контрацепции.

А вот ногти и волосы не росли. Мужчинам не надо было бриться, и этот факт сильно их радовал. Бороду и усы имел только дед Макарыч. А у Козлаускаса вообще никакой растительности на теле не наблюдалось. Даже бровей. Но это были индивидуальные особенности некоторых рабов божьих, объяснения которым не существовало.

В связи с такими обстоятельствами стричь волосы на голове было строжайше запрещено. Стрижка считалась преступлением. И Лада, которая вчера с помощью канцелярских ножниц и Андрюхи Грузина поправила себе прическу, рисковала получить взыскание.

– За что она попала сюда? – спросил Генка.

– Ну, во-первых, ее зовут не Ладой, а Усладой, – сообщил, ухмыльнувшись, Рыжий.

– Услада Чемурдосова? – поднял брови Генка.

– Да, – кинул головой Денис. – А во-вторых, не думай, что она такая спокойная, какой кажется на первый взгляд. На самом деле у нее в заднем месте тоже торчит шило. Может, оно не такое кривое как у Собачкиной, но уж длина-то его намного больше! Да и раскалено оно сильнее.

– Не может быть!

– Еще как может, – сказал Денис. – Жила она в каком-то городе, расположенном на берегу большой реки. На мосту через эту реку ее дружок-коммерсант устроил аттракцион с резинкой. Ну, когда тебя привязывают за ноги и дают пинка. Ты летишь вниз головой и останавливаешься всего в нескольких метрах от воды. Зная, что аттракцион проводится под «черным флагом», то есть – не сертифицирован, а потому незаконен, она все равно решилась на прыжок. Острых ощущений захотелось. Да и бесплатно же для нее. А река-то была судоходной! Как раз в момент прыжка под мостом проходила баржа. А баржа-то выше воды! Но коммерсант этого не учел! Вот Чемурдосова и впечаталась в палубу.

– Бедная девушка! – покачал головой Генка.

– Ве-ечна-а-я па-а-мять рабе божьей Усла-а-де! – провыл Рыжий дурным голосом.

В правую стенку тут же застучали шваброй.

– Кто это? – спросил Генка.

– А, не обращай внимания, – махнул рукой Денис. – Там два сорокалетних маразматика живут. Они постоянно смотрят политического эксперта Скворцова по телеку, вот и поехали разумом. Пошли они в япону икону. Еще восьми вечера нет. До отбоя имеем полное право шуметь.

– Кстати, почему Чемурдосова? Если она замужем, должна быть Карасевой.

– Гм! – поперхнулся Рыжий. – Здесь фамилии не меняются. Бывает – замужество слишком мало длится. Если менять фамилии каждый день – у Очкасова с Козлаускасами крыши поедут, а кладовщики все перепутают.

– Телепередачи здесь показывают в записи?

– Наверное. Там, откуда мы прибыли, жизнь продолжается. Но здесь крутят всего три канала. По первому только политические программы со Скворцовым, каким-то языкатым Компотовым и прочими такими же; по второму мексиканские и индийские сериалы, а по третьему спорт: керлинг и шахматы. Все.

– А футбол или хоккей?

– Этого мы не заслужили, потому что придурки. Футбол, хоккей и единоборства показывают в более козырных филиалах рая. А для придурков – придурочное телевидение. Говорят, что российские сериалы крутят в поселках, где живут не совсем праведники, но и не такие как мы. Типа – середнячки. Мы называем их полупридурками. Один из таких поселков находится по железнодорожной ветке дальше нас и, представь себе, деду Макарычу иногда позволяется съездить туда к кому-то в гости. Но нашим жителям телевидения в принципе хватает. Вон, соседи за стенкой насмотрятся политических передач и начинают спорить. До драк доходит. Хотя и дураку понятно – здесь политика закончилась. Даже Петлюра с Радием живут душа в душу, так как Компотова не смотрят, а занимаются собственной подпольной деятельностью, ибо даже дураку понятно: если смотреть с утра Компотова, а вечером Скворцова, никакой революции не получится.

Дверь открылась, и в комнату вошел Андрюха Грузин. В руках он держал картонную коробку от писчей бумаги. Денис с Генкой удивленно уставились на него.

Андрюха поставил коробку в угол, достал из нее кружку и уселся за стол на свое прежнее место.

– Все! – сказал он, стукнув кружкой. – Я опять холостой. Предлагаю это дело отметить.

– Гы-ы! – отреагировал Рыжий, наливая Грузину. – Выгнала?

– Выгнала, – кивнул Андрюха. – Собралась оладушек сладких нажарить из картошки. Кинулась за сахаром, а его нету. Я его вчера весь тебе на самогон отдал. Побежала в мэрию разводиться.

– Это так быстро делается? – удивился Генка.

– Ничего нет проще, – ответил Андрюха. – В любое время суток. Там на крыльце коробка стоит. Туда бросаешь заявление. Пишешь день недели и время. Все. Утром раба божия Козлаускене регистрирует в специальном журнале. Хочешь – женитьбу, а хочешь – развод. Курьер относит на склад ведомость.

– Баран ты! – воскликнул Денис. – Не мог два дня до пятницы подождать? Получил бы сахара в пятницу и потом – разводись, сколько хочешь.

– Сам ты баран, – миролюбиво ответил Андрюха. – Попробуй ужиться с этой стервой!

– Кстати, – Рыжий налил в остальные кружки самогона. – Зачем ты со своими вещами сюда приперся?

– А куда еще? – недоуменно поинтересовался Андрюха. – Я же тут жил раньше.

Денис сунул под нос Грузину кукиш. Подождав, пока тот налюбуется им, убрал и заявил:

– Вот тебе «жил раньше»! Я, по-твоему, кто? Идиот, чтобы болтаться с квартиры на квартиру? Дудки! Теперь я тут живу.

– А мне куда деваться?

– Ребята! – сказал Генка. – Зачем вы ругаетесь? У меня, вон, койка свободная.

– И то дело, – Андрюха почесал затылок. – Надо будет завтра заявление о переезде написать.

– У вас тут всегда заявления пишут?

– Да. Все через заявление. Это же надо будет номер на тачке перерисовывать. Так и живем.

Они выпили.

– А что это за патрульная троица сегодня была? – спросил Генка. – Сколько я здесь людей видел – вроде все русские. Ну, Петлюра не в счет, поскольку украинец от русского ничем кроме штампа в паспорте не отличается. Даже амбиции одинаковые: мы исключительные, весь мир нас хочет нагнуть и Христос – укроросс. Но эти трое совсем не наши!

– Наши-наши, – сказал Денис. – Почти. Размик Айрапетов – обрусевший армянин, не знающий армянского языка, Кеша Гуревич – крещеный еврей, а вот Додихудо Назархудоев – таджик. И не просто таджик, но даже мусульманин. Последний, возможно, оказался здесь по ошибке, принимая во внимание обстоятельства его смерти. Но мне кажется – балансодержатель не ошибается. Только филиалы у него разные есть. Может, филиал для мусульман переполнен был, вот Додик сюда и загудел. И вообще. Козлаускене говорила, что все заветы остались в той, земной жизни. Мы жили по ним, молились, трудились. А теперь ничего этого не нужно. Раз мы не фестивалим, значит – все заветы выполнили. Теперь пора отдыхать.

– С тачками! – заметил Андрюха.

– Да, с тачками. Ну, а моральный облик жителя рая должен соответствовать моральному облику жителя рая. Вот за этим Козлаускене и наблюдает. А за тачками следит Козлаускас…

– Снаряд ему в хвоста́ускас! – добавил Андрюха и загоготал довольно.

Генка с Денисом переглянулись. Кабанов начал жалеть, что пригласил Грузина жить к себе.

– Ну что ты за человек! – недовольно сказал Рыжий. – Так и прет из тебя солдафонщина.

– Это здоровый армейский юмор, – оправдался Андрюха.

– Если по этому юмору судить об армии, получится, что все военные – педики, зоофилы и дол… понятно кто. Я вот тоже служил, но почему-то юмор у меня приличный. Или взять того же Бублика – никакого хамства от него не услышишь!

– Откуда ты знаешь, что служил? – поинтересовался Андрюха. – Вот мы с Бубликом точно служили, поскольку знаем, как погибли. А ты?

– Да я это просто чувствую!

– Кстати, – вспомнил Генка, – я, когда оказался в вагоне, точно знал, что от армии откосил. Даже рожу военкома, которому деньги заряжал, вспомнил. Выходит, память сообщает о чем угодно кроме информации о родителях и месте жительства.

– Так ты, значит, косильщик от армии? – спросил недобро Андрюха.

Глаза его начали наливаться кровью.

– Ша! – рявкнул Денис. – Все, что было там – там и осталось.

В стенку справа опять застучали шваброй.

– Вот гады! – злость Грузина моментально переключилась на соседей. – Пообщаться не дадут! Ну, сейчас я политинформацию устрою, очкас им в глаз!

Он вскочил на ноги, опрокинул стул и пулей вылетел в коридор.

Рыжий, театрально вскинув руки к потолку, пропел красивым баритоном:

– А я люблю военных – красивых, здоровенных!

В коридоре раздался грохот, похожий на звук ломаемой двери. Рыжий вскочил на ноги и выскочил вслед за Грузином, ну, а за ним подался и Генка.

*

Потрогав пальцами заплывший глаз, Кабанов припомнил, что это повреждение он получил не от довбеневцев. Соседи справа оказались двумя пузатыми мужиками. Каждый из них весил за сотню килограммов и потому в драке, случившейся в тесном коридоре, они получили неоспоримое преимущество.

Сначала пузачи отдубасили Дениса, Грузина и Генку (его умение драться не помогло, потому что удары увязли в животах оппонентов), а потом предложили выпить мировую и в результате вылакали весь находившийся в комнате запас самогона.

Из дальнейшего разговора Генка понял, что Рыжий с Грузином неоднократно отоваривались тумаками у соседей. И Бублик с ними. На вопрос Кабанова: «Зачем участвовать в мазохистском шоу с заранее известным концом?» Грузин недоуменно развел руками, а Рыжий ответил: «Сами не знаем, просто получается так».

– М-да, – протянул Генка, трогая рукой челюсть.

Она слегка побаливала.

Дверь открылась, и в комнату с полотенцем на голом плече бодрой походкой вошел Грузин. Его мешок был элегантно обмотан вокруг бедер.

– Проснулся?! – сказал он веселым голосом. – Первый гудок – семь утра. Иди, умывайся. Через тридцать минут мы должны быть на площади, а надо еще успеть позавтракать.

– Кто тебя разбудил? – спросил Генка.

– Никто. Со временем сам привыкнешь просыпаться за десять минут до подъема.

Лицо Грузина было слегка опухшим, и на правой скуле чернел уходивший в сторону полного исчезновения синяк.

– Ага, – сказал он. – Тут у тебя три вареных картошки есть. Ну, вот и чудесно! Ничего готовить не надо. Дуй умываться!

Генка сходил. В помещении с санузлами он оказался один, из чего заключил, что остальные жители уже здесь побывали. Он посетил туалет и с ужасом вспомнил, что забыл в комнате туалетную бумагу. Но окинув кабинку пристальным взглядом, Кабанов нашел под унитазом не до конца использованный старый рулончик, а также самодельный ершик с деревянной ручкой. Сказав про себя слово «спасибо» супругам Прищепкиным, он отправился умываться.

Вернувшись в комнату, Генка обнаружил, что Андрюха уже позавтракал. Но съел он ровно полторы картошки, а генкину порцию очистил от кожуры, положил в миску, и мусор сгреб тряпкой в ведро.

Такие честность и хозяйственность понравились Кабанову.

– Давай, ешь, – сказал Андрюха, подвигая тарелку к Генке. – Советую полить растительным маслом и посыпать солью. Вкуснее будет. Меня этому бабушка научила. Они после войны плохо жили, сливочного масла не было. А мне нравится. Вот дай мне сейчас пачку сливочного масла…

Грузин на секунду задумался.

– Нет, – продолжил он. – Сейчас бы не выкинул. В прошлой жизни – запросто. А теперь я бы его кусками жрал! Как пирожное.

Генка полил картошку растительным маслом, посыпал солью и, разломив ее деревянной ложкой, быстро съел.

– Очень вкусно, – сказал он.

– Ну, пойдем! – воскликнул Грузин, довольный достигнутым взаимопониманием.

Глава пятая

Перед подъездом стояло более десяти тачек. Грузин сказал, что они им сейчас не понадобятся.

– Я тоже сегодня работаю на глюкальном заводе. Там свои тачки есть. И на мебельной фабрике также. Вообще-то личные тачки требуются всего три раза в неделю. Два при разгрузке поезда по средам и воскресеньям и третий раз в пятницу для получения картошки, сахара и соли.

Они медленно пошли по улице в сторону площади. По пути Генка спрашивал, а Грузин отвечал.

– Каким образом мусульманин оказался здесь?

– Как и все – дурацким, – охотно пояснил Андрюха. – Он был гастарбайтером. А такие рабочие не выбирают поле деятельности. Фирма заключила подряд – вперед ишачить! Вот и выпало на его долю красить колокольню одного из православных храмов. А накануне у него случился день рождения. Естественно, он его отметил по обычаю страны, в которой работал. То есть нажрался водки. Утром, опять-таки по обычаю – похмелился. И полез на колокольню.

– Надо полагать – свалился? – весело поинтересовался Генка.

– Не перебивай! – обиженно воскликнул Андрюха. – Это же не главное! А главное – в этот момент под церковью проходил Кеша Гуревич. Еврей теперь говорит, что сон, который ему приснился, показал, будто шел он на встречу с церковным старостой. Последний, будучи жуликом от религии, пообещал продать ему какую-то редкую икону. Увидев на колокольне красившего крест Назархудоева, Гуревич остановился и принялся давать тому советы. Додик его обматерил. Завязалась ругань. Ну, Додик захотел послать советчика еще и фигурально, взмахнул рукой и жахнулся вниз, прибив собой еврея. Вот так они сюда и попали. Теперь Гуревич поясняет, что пытался спасти Додика своим телом как подушкой, но никто в это не верит.

– А Размик? – поинтересовался Генка.

– А Размик совсем не Размик! – раздался голос Рыжего.

Денис присоединился к ним возле своего дома и тут же встрял в разговор. Они поздоровались.

Рыжий моментально перехватил инициативу и продолжил вместо Грузина:

– Он обрусевший армянин, обосновавшийся в каком-то городе России. И фамилия у него Айрапетов. Но в горах, где до сих пор идет война (мы сошлись во мнениях, что имеется в виду Карабах) живут его родственники, которые армянский язык знают хорошо. В отличие от него. По предположению Размика – в день его рождения из Карабаха прибыл какой-то важный дедушка и назвал его армянским именем Мраз. Родственник, видать, был авторитетным и потому в паспорте так и записали: Мраз Айрапетов.

– Бедный ребенок! – пожалел младенца Генка.

Они неторопливо шли к площади и рядом, обгоняя их, двигались другие люди. Но троица не обращала на них внимания, поскольку была увлечена разговором.

– Где-нибудь в Армении это, может, и является нормой. Но не в России, поскольку уменьшительным именем служит слово Мразик. А с таким именем, согласись, даже в детском саду делать нечего. Вот родители и переназвали его Размиком. Кстати – распространенное армянское имя. Переводится как «воин».

– А это случайно не форма имени Рамзес? – поинтересовался Генка. – Армяне вообще-то специалисты по отбиранию имен у соседей.

– Да хоть Гамлет! – воскликнул Рыжий. – В России все равно лучше, чем Мраз.

– И как он умер? – спросил Кабанов.

– С его слов – по-дурацки.

– Это понятно. Все здесь такие, как я погляжу. Конкретнее.

– Пожалуйста, – с готовностью продолжил Денис. – В один прекрасный момент он вспомнил о своей исторической родине и поехал воевать. Видимо – в Карабах. Скорее всего – из-за неудач в личной жизни. Сон, который ему приснился, рассказывает, будто он бухал в палатке с сослуживцами и вспомнил о подвиге адмирала Нельсона, который в разгар Трафальгарского сражения появился на палубе флагманского корабля в адмиральском мундире. Ну – в роли мишени. А Размик вышел из палатки, взобрался на бруствер окопа и справил малую нужду в сторону противника. Снайпер, естественно, не смог пропустить такую цель. Вот и все.

– Ну, вообще-то Нельсон все сражение провел в адмиральском мундире, – сказал Генка, – хотя ему предлагали одеться обычным офицером. С точки зрения военного дела – полный идиотизм. А с точки зрения примера и воодушевления – чистая комиссарская жертвенность. А вот насчет Размика могу сказать – он не первый. Существует много случаев идиотизма подобного рода. Вот, например, отец французского короля Генриха Четвертого Антуан Бурбон. Он тоже бухал в палатке с офицерами, а потом вышел за палисад и справил малую нужду в сторону противника. Там и снайпера не понадобилось, потому что противник был совсем рядом. Геройство, скажешь?

– Слушай, – вмешался в разговор Андрюха. – Откуда ты все это знаешь?

– Что знаю? – удивился Генка.

– Ну, все это. Про Нельсона, и про этого, как его? А! Бурбон – флакон ему в кордон!

Генка задумался на несколько секунд.

– Не помню, – наконец ответил он. – Само в голове появляется. Как будто там и было.

– Но у меня в голове такое почему-то никогда не появляется, – сказал Андрюха.

– Потому что в твоем чайнике кроме военных команд сроду ничего не болталось, – сказал Рыжий. – А у него есть. Значит, человек занимался интеллектуальным трудом, в отличие от тебя, дурака военного.

– Что вы все: дурак да дурак?! – возмутился Андрюха. – Если военный, значит, по-вашему, сразу дурак?

– Нет, что ты?! – примирительно воскликнул Денис. – Военные – вершина человеческой эволюции. Все, потом поговорим…

Они вышли на площадь.

Перед крыльцом мэрии стояла толпа, вытянутая полукольцом. Генка окинул взором площадь и пришел к выводу, что здесь собралось около четырехсот человек. Толпа была неплотной и говорливой. Люди, разбившись на небольшие кучки, негромко беседовали, и от этого над площадью повис тихий гул.

Гул вдруг резко смолк. Люди обратили свои взгляды в сторону крыльца.

– Пойдем скорее! – сказал Грузин, дернув Генку за локоть. – Сейчас начнется.

Они быстро подошли к толпе и заняли место в одном из проходов, разделявших кучки.

Из-за угла мэрии вышел человек, в котором Генка узнал одного из членов вчерашнего патруля. Им оказался Додихудо Назархудоев, неудачно покрасивший колокольню. В руках он держал какую-то лохматую тряпку.

Остановившись перед крыльцом, Додихудо встряхнул тряпку, и она развернулась в коврик, сплетенный из ветвей ивы. Постелив коврик на асфальт, таджик встал на него коленями, стукнулся лбом в мостовую и над площадью понеслись звуки молитвы, произносимой на арабском языке.

– Ты же говорил, что все обеты выполнены и потому здесь молиться не надо, – обратился Генка к Денису.

– Ты смотри-смотри, – шепнул ему Рыжий. – Он это каждый день вытворяет. Дальше будет интересней.

Двери мэрии распахнулись, и на крыльцо вышла чета Козлаускасов. Если с Юрисом Екабовичем Генка уже успел познакомиться, то Инессу Андрисовну он увидел впервые, и она сразу же произвела на него отталкивающее впечатление.

Козлаускене представляла собой ту категорию зрелых женщин, которых в народе принято называть мымрами, грымзами, стервами, ну и так далее, и в том же духе. Она была стройна, высока и даже по-своему красива, но от ее красоты веяло холодом и надменностью. Зато одевалась Инесса Андрисовна не в пример остальным обитательницам поселка.

Она была одета в костюм, состоявший из блузки с длинной юбкой, и изящного пиджачка-безрукавки, а голову серьезной дамы украшала маленькая соломенная шляпка с несколькими бутончиками свежих роз, пришпиленных к тулье. Сандалии, правда, были обычными, но Генка уже привык не обращать внимания на такие мелочи.

Тем временем Додихудо, заметивший появление начальства, резко перешел на русский язык, но этим не ограничился. Он увеличил громкость голоса, и молитва стала отчетливо слышна каждому, кто находился на площади.

– О горе мне, горе! – вопил таджик. – Зачем, о Всевышний, заточил ты меня среди этих неверных?! Они настолько убоги, что могут мечтать только о жареной свинине! О Милостивый, сжалься надо мной, и отправь в наш рай, мусульманский! Ведь если я в раю – мне положены гурии! А у меня их нет! Значит – это не рай…

Козлаускас, сойдя по ступенькам вниз, остановился перед таджиком и сказал:

– Назархудоев! Опять ты затеял балаган?

Додихудо приподнял голову над землей и сообщил без пафоса:

– Я молюсь. Не мешай мне, неверный.

– Тебе же сказали, что молиться уже не надо. Там нужно было молиться.

Козлаускас указал пальцем руки вниз.

– Я молился усердней всех! – опять завыл таджик. – Я соблюдал заповеди!

– Хоть бы здесь не врал! – с негодованием произнесла с крыльца Инесса Андрисовна. – А кто на колокольню пьяным лазил? И это мусульманин, которому алкоголь запрещен?

– Мне пьяным можно, – снова без пафоса сказал Додихудо, – я исмаилит.

– Да хоть сталактит! – рявкнул Козлаускас. – Я тебе триста раз говорил, что Господь один для всех, и он не ошибается! Сколько ты еще будешь мозги полоскать?!

– Пока мне не выдадут положенных Писанием гурий! – заявил Назархудоев.

– Да оглянись вокруг! – потребовал Козлаускас. – Здесь гурий – только выбирай.

– Не-е, – протянул таджик.

Он уже стоял на ногах и водил указательным пальцем перед носом Козлаускаса.

– Эти гурии – сами себе гурии, – продолжал Додик. – А мне нужны собственные. Как в Писании сказано!

– Ну, бери и женись! На любой! Хотя бы вот на этой!

И Козлаускас ткнул пальцем в первую попавшуюся женщину, стоявшую ближе всех. По какой-то странной случайности ей оказалась Зарубаева.

– Ну уж нет! – вскричали хором Додихудо и Снежана.

Их взгляды встретились, и между ними промелькнула почти ощутимая молния.

Генка, наблюдавший за происходящим с еле сдерживаемым смехом, пришел к выводу, что Снежана и Додихудо друг друга не любят. По всей видимости, они уже сталкивались на почве половых отношений, и опыт обеих сторон теперь носил в себе какую-то нехорошую карму.

– Почему? – спросил Козлаускас.

– Потому что она гурия даже не сама себе, – сказал Назархудоев, – а сама всем. И еще националистка в придачу!

– Зарубаева! – строго воскликнул Козлаускас. – Ты националистка?!

– Нет, – покачала головой Снежана. – Просто он не в моем вкусе.

– Потому что таджик? – спросил Козлаускас.

– Вот вам жена ваша нравится? – вдруг поинтересовалась Зарубаева.

Генка, стоявший напротив Козлаускаса, увидел, как от неожиданно заданного вопроса тот застыл, будто его поразил гром. Глаза заместителя мэра прищурились, уши покраснели, а под скулами заиграли желваки.

– Грм! – прочистил он горло. – Нравится, конечно!

Инесса Андрисовна, замершая на крыльце, с облегчением выдохнула воздух.

– Значит – она в вашем вкусе, – пояснила Снежана, мило улыбаясь. – А он нет! Не мой тип. Вот и все.

Здесь Козлаускасу, по-видимому, надоела беседа, и он гаркнул на таджика:

– Пошел вон отсюда!

Уловив кардинальную перемену в настроении начальника, Назархудоев мгновенно скрутил коврик и юркнул в толпу. Козлаускас, продолжая пылать ушами, поднялся на крыльцо и занял место рядом с женой, которая, как только что выяснилось, была полностью в его вкусе. И здесь случилось явление!

Двери еще раз открылись. На крыльцо медленно вышел человек.

Не худой и не толстый. Не низкий и не высокий. Не блондин и не брюнет. Даже не седой, но так – с проседью. А возраст? Не молодой и не старик. И если что-то в его облике бросалось в глаза – только аккуратные бакенбарды, спускавшиеся с висков.

А одежда на нем была простой. Как у Козлаускаса: бежевая рубашка с короткими рукавами и брюки. Но ноги его были обуты в настоящую обувь! И пусть это были обычные теннисные туфли, но они были именно туфлями и ничем иным!

Над толпой пронесся легкий шепот, в котором можно было угадать единственное слово – «очкас». Наступила гробовая тишина.

Человек открыл большой блокнот, поднес его к лицу на вытянутую руку и принялся негромко, но выразительно читать. Слова, срывавшиеся с его языка, были слышны всем.

– Внимание! – начал он хорошо поставленным голосом. – Начнем с приятного. За добросовестное соблюдение господних установок и ответственное отношение к охране райского порядка в муниципальном образовании поселке Райский Кущ рабе божьей Саманте Собачкиной объявляется очередная – сорок седьмая по счету – благодарность. И премия в размере двух килограммов сахара.

Толпа вяло захлопала в ладоши.

– Слыхал?! – возбужденно сказал Генке Андрюха Грузин. – Вот на ком тебе надо жениться. У нее сахара – вся комната завалена!

– Ты на ней женись! – предложил Грузину Денис, посмеиваясь. – Не желай зла товарищу, и сам его не получишь.

Аплодисменты стихли и Очкасов продолжил:

– А теперь о тварях, допустивших вопиющие нарушения! Тварь господня Радий Бочкин приговаривается к неделе ассенизационных работ за поползновение к тунеядству.

Никто не захлопал.

Очкасов обвел толпу взглядом и стал читать дальше:

– Твари господней Снежане Зарубаевой за постоянный промискуитет объявляется третье предупреждение. Далее. Твари господней Усладе Чемурдосовой за стрижку волос на голове объявляется первое предупреждение. Вроде бы на сегодня все. Ах, нет… Кто это у нас? Ну-ка, Ну-ка… Гений Кабанов!

Очкасов поднял голову и свысока принялся оглядывать толпу. Генка растерялся.

– Гений Кабанов! – повелительно позвал Очкасов.

Рыжий пнул Генку коленом, и тот, очнувшись, громко крикнул:

– Здесь!

– Выйди сюда, – сказал Очкасов. – Мы на тебя посмотрим.

Генка на негнущихся ногах вышел из толпы и застыл перед крыльцом, чувствуя затылком четыре сотни взглядов, уткнувшихся в него. Очкасов с Козлаускасами рассматривали его спереди.

Мэр заглянул в блокнот и произнес:

– Ты, Кабанов, всего сутки здесь, а уже нарушаешь.

Генка молчал.

– Молчишь? – спросил Очкасов. – Правильно. Объявляю: за использование вчера имени и названия божьего всуе, выразившееся в произнесении фраз «бог в помощь», «ей-богу» и «Христос – укроросс» на первый раз раба божьего Кабанова тварью господней не называть, но замечание объявить! Свободен!

Генка быстро встал на место.

– Всем приступить к облагораживающему труду! – скомандовал Очкасов, и толпа тут же развалилась на ручейки.

– Пойдем! – Грузин ударил Генку по плечу.

– Я с вами, – заявил Рыжий. – В трансформатор всегда успею, а вот Бублика надо навестить. Мебельная фабрика как раз по пути к глюкальному заводу.

И он похлопал себя рукой по правому карману, из которого торчало горлышко глиняной бутылки.

– Ты смотри, осторожнее там, – беспокойно сказал Грузин. – Накачаешь Бублика, он дыхнет на Инессу Андрисовну, в рот ей барбарисину, она и упадет!

– Не упадет, – уверенно ответил Рыжий. – Козлаускас на нее каждый день тем же самым дышит. Привыкла, небось.

– Ребята! – очнулся, наконец, Генка.

Он стоял, опустив руки, и непонимающе смотрел на товарищей.

– Что, никак в себя не придешь? – спросил Рыжий. – Не парься, все нормально!

– Что такое замечание?

– В смысле наказания – пустой звук, – пояснил Грузин. – А вот сахара ты в пятницу не получишь. Одно замечание – минус недельная пайка. Лучше бы ты в дерьмовозы угодил! Вон, Радий-Палладий хоть и с запахом – зато с сахаром. Остается тебе одно: срочно жениться на Собачкиной, а то не нальем. Га-га-га!

– Да ладно, ладно тебе, – поддержал Генку Рыжий. – Шутит он.

Они шли по неширокой асфальтовой дороге, проложенной через лес.

– И кто же меня сдал с этими словами? – размышлял Генка вслух. – Ну, первую фразу я сказал деду Макарычу, по-моему. Вторую в беседе с Довбенем, а про Христоса я рассуждал по поводу Радия и Петлюры.

– Я же тебе говорил: у Очкасова в кабинете есть факс, – сказал Денис. – Туда и приходит каждое утро информация о сквернословах.

– Получается, все разговоры пишутся?

– Наверное.

– И здесь нет покоя от спецслужб!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Рыжий. – Да. Только земные спецслужбы даже в подметки не годятся райской службе, у которой из всех атрибутов контрразведки имеется только факс!

– И как вами зовется хозяин этих мест?

– Балансодержатель.

– ?!

– У кого на балансе содержание поселка? У него. Вот и все. Мы здесь не мудрствуем лукаво. Имя ли всуе, название – один очкас. Лучше не экспериментировать.

– Кстати, а почему я Довбеня с утра не видел? – спросил Генка.

И Рыжий с Грузином рассказали.

Оказалось – Довбень занимает положение, подобное положению Рыжего. Но если последний был работником, обслуживающим трансформатор, Довбеня закрепили за водокачкой, которая находилась за глюкальным заводом. Им обоим не нужно было появляться по утрам перед мэрией, и сегодня Рыжий заглянул туда только потому, что шел навестить Бублика, а площадь располагалась по пути.

Довбеню от роду было двадцать шесть лет и появился он здесь за год до Рыжего. Большего хулигана и пакостника в поселке не существовало, но все ему сходило с рук. Это было связано с его редкой пронырливостью и умением организовать вокруг себя круг людей, согласных ради него отправиться куда угодно – хоть в огонь, хоть в воду.

А звали его Святозавром. Нет, не Светозаром, а именно Святозавром. То ли родители его были неграмотны, то ли паспортист оказался чересчур веселым человеком; а может, совпали оба фактора, но Святозавр Довбень пошел по жизни пружинящим от бодрости шагом и теперь отзывался только на фамилию.

Банда его насчитывала около двадцати парней и девушек, и все они были реально опасны, так как по одному нигде не ходили.

– Погоди, – непонимающе сказал Генка. – Но ведь драки здесь запрещены. Ведь за такие проступки можно отправиться на фестиваль!

– И отправляются, – ответил Рыжий. – Но только не он. Или вину на себя берут, или Очкасов спускает их проделки сквозь пальцы.

– И как же вы живете? Боитесь его и обходите стороной?

– Нет, – усмехнулся Денис. – С нами у него договор. Он нас не трогает. После того как он Бублика с Андрюхой в космос запустил, у нас война была.

– Чего-чего? – не поверил Генка. – Так я не один таким дураком оказался?

– Ты же сам заметил, что здесь сплошь идиоты собрались, – сказал Грузин. – Чем мы тебя хуже или лучше?

– И что, вы по-очереди…

– Нет. Довбень показал нам сухой лист конопли. Потом выяснилось, что он его вырезал из кленового листа и высушил. Короче, этот козел нас так охмурил, что мы полезли по кабелю гуськом. Сначала Бублик, а сразу за ним и я.

Генка, остановившись, принялся смеяться. Поскольку смех заразителен, Рыжий тут же поддержал его, а следом присоединился и Андрюха. Люди, обходя смеющуюся троицу, застывшую посреди дороги, недоуменно косились, но не препятствовали свободному изъявлению чувств.

Отсмеявшись, троица двинулась дальше.

– Сначала мы втроем попытались набить Довбеню рожу, – рассказывал Рыжий. – Набили нам, потому что их было много. Мало того – мы заработали по предупреждению каждый, поскольку явились организаторами мордобоя. Тогда я сходил к Инессе Андрисовне и попросил записать нас в вечерний патруль на всю неделю. Здесь есть правило – патрульный неприкосновенен. И мы устроили охоту за шайкой. Следили за Довбенем, куда бы он ни пошел, и реагировали на любое хулиганство. Это ему надоело, и он заключил с нами устный договор. Теперь Довбень нас не трогает.

– А чем они вообще занимаются? – спросил Генка.

– Ну что здесь может делать молодежь? На танцы они не ходят, так как музыка им не нравится. Книг не читают. В клубе, кстати, есть библиотека. Просто безобразничают. Вон, недавно Довбеню пришла в голову мысль разнообразить пищевой рацион. Для этого он решил наловить пиявок, с целью пожарить их. Поймали они Петлюру с Радием и загнали в реку, чтобы последние выступили в роли живцов. И так несколько раз. Их поймала Собачкина, будучи в патруле. Естественно, Довбень перевел стрелки на своих бандитов. На следующий день все стулья в клубе оказались вымазаны дерьмом. Собачкина, бедная, плакала, отмывая. Она заведует клубом. Добровольно и в личное время. Теперь даже Собачкина старается не трогать эту банду.

Они подошли к перекрестку, от которого вправо уходила асфальтовая дорожка.

– Ну, мне сюда, – сказал Рыжий. – После работы встретимся.

– Мы тоже зайдем к Бублику, – кивнул головой Грузин. – В два часа.

Денис свернул на дорожку, а Генка с Андрюхой пошли прямо.

*

Завод оказался огромным кирпичным сараем, схожим со складом, в котором Генка получил картошку. Никакого забора вокруг не было. В роли ограждения выступали кучи металлолома, наваленные по периметру здания. Из куч торчали трубки, швеллеры, уголки и прочая железная мелочевка.

Люди заходили в сарай и растворялись в нем. В основном, мужчины. Женщин было мало и, как впоследствии узнал Генка, занимались они только уборкой и другими, не связанными с металлом делами.

Перед входом образовалась небольшая очередь. Там стоял дед Макарыч и, сверяясь с блокнотом, говорил каждому входящему, что тому предстоит делать.

Выглядело это следующим образом:

– Фамилия! Пендрыкин Юлиан? Сверлильный станок номер пять. Фамилия! Завтрак Марцелл? Пресс номер один. Фамилия! Нато́птанный Леонард? Сверлильный станок номер двенадцать. Фамилия! Лягушкина Эсмеральда? Уборка в седьмом секторе. Фамилия! Киркор Пугачев? Сортировка металлолома. Фамилия! Бездидько Афродита? Контроль над уровнем воды в баках!

Генка с Грузином встали в очередь.

– Фамилия!

– Карасев Автандил.

– Доставка хлама на отбраковку!

Андрюха юркнул в двери цеха.

– Фамилия!

– Кабанов Геннадий, – сказал Генка.

Возникла заминка. Дед Макарыч, тупо глядя в блокнот, сказал:

– Нет тут никакого Геннадия. А вот Гений есть.

Он поднял глаза, посмотрел на Генку и заявил:

– А, веселый парень. Ты это брось. Как написано, так и представляйся. Понял?

– Понял, – сказал Кабанов.

– Итак, – вернулся дед к блокноту. – Кабанов Гений. Ознакомительный день под руководством наставника. Следующий!

Генка шагнул через порог и оказался в огромном цеху с высоким потолком. Стены внутри здания по периметру подпирали станки, основная часть которых была предназначена для сверления дырок в металле. Некоторые из них выполняли работу, связанную с фрезеровкой, а один служил прессом. В центре цеха находились баки. Было их много и размеры баков разнились от маленьких к большим.

Во все емкости была налита вода, уровень которой не превышал метра от пола. В самом центре – между баками – стоял длинный железный стол, и место это было главным на всем заводе. Здесь распоряжался дед Макарыч.

Андрюха Карасев подвозил тачку, нагруженную различными железяками, и вываливал ее содержимое на пол. По указанию пальца Макарыча он выкладывал на стол интересующие Макарыча детали. После пристального осмотра таких железяк дед либо оставлял их на столе, либо бросал в тачку.

В последнем случае он говорил:

– Никуда не годится! В ширпотреб.

Грузин укатывал тачку, ставшую наполовину легче, за порог и привозил следующую. За время, пока он ездил, дед успевал разметить мелом каждую из оставленных на столе железок. Причем сразу писал размеры отверстий, которые необходимо было просверлить.

Подъезжал другой раб божий с тачкой, грузил в нее отмеченные железяки, и развозил их по станкам, где остальные рабы божьи усердно сверлили дырки в указанных Макарычем местах.

– А какой смысл всей работы? – спросил у деда Кабанов.

Он уже больше часа наблюдал за деятельностью всего завода и никак не мог понять принципа этой деятельности.

– Это будет заметно после того, как привезут уже просверленные заготовки, – пояснил Макарыч, хитро сощурив глазки. – У тебя как со слухом?

– Да вроде нормально, – сказал Генка.

– Нет, с другим слухом. С музыкальным.

– Есть, – кивнул головой Генка. – Я играю на фортепиано. Музыкальную школу окончил. И на гитаре тоже могу.

Кабанов опять поразился тому факту, что память выдает всякие необязательные сведения именно тогда, когда нужно.

– Вот и хорошо, – дед подобрел лицом. – Глюкало – точная штука. Высокохудожественное произведение искусства! Это, можно сказать, музыкальный инструмент, живущий собственной жизнью. Но красота его звучания доступна только эстетам – корифеям слуха и звука, которых, к сожалению, так мало во вселенной.

Дед печально закивал головой.

– Но они есть! – вдруг резко воспрянул он. – И для них мы производим дивные музыкальные инструменты, хрустальным звуком своим бередящие души и зажигающие сердца!

Первым дивным музыкальным инструментом оказался сорокасантиметровый кусок швеллера, продырявленный тонкими сверлами в шести местах по краям. В центре его зияло большое круглое отверстие. Дед, бережно взяв в руки швеллер, подошел к самому здоровому баку и позвал Генку.

– Эй, Кабанов, подойди-ка сюда!

Генка подошел.

– Сейчас ты услышишь музыку небесных сфер! – заявил истинный корифей слуха.

С этими словами дед разжал пальцы. Швеллер, кувыркаясь, шлепнулся в воду, издав при этом звук, чем-то похожий на «бульк». И утонул.

– Ну как? – с гордым видом поинтересовался дед.

– Потрясающе! – нашелся с ответом Генка.

– Да? – Макарыч с подозрением смотрел на Кабанова. – Слух, я вижу, у тебя действительно есть. Но вот качество его вызывает сомнение. Неужели ты не услышал, что левая часть швеллера сыграла в диссонансе с правой? А центр заглушил своим хлюпом весь боковой «глюк» и произвел только «бульк»?

– Услышал, конечно! – пошел ва-банк Генка. – Но все равно швеллер достаточно перспективен с позиции музыкальности. Надо только еще дырок насверлить в нем!

– Это подход неуча! – завелся дед. – Не стоит сверлить новые дырки! Нужно просто с левого края расширить их с шестерки до восьмерки, а в центре сделать десятку рядом с основной дырой! И только тогда варварский «бульк» превратится в эстетический «глюк» неземной красоты!

– Да! – важно покачал головой Генка, соглашаясь с дедом. – Мне кажется – вы полностью правы. Именно этого не хватает изделию.

– Доставай! – потребовал Макарыч.

Генка, нагнувшись через бортик бака, поднял швеллер со дна и дед, пометив нужные места мелом, отправил заготовку на доработку. А дальше дело пошло веселее.

Грузин подвозил к столу новые и новые тачки, Генка бросал в воду всякие уголки, швеллеры, распиленные обрезки труб, а Макарыч слушал и вносил коррективы в звучание плюхавшихся в воду предметов. Но Генка тоже не зевал. Он нет-нет, но подсказывал деду, а иногда даже позволял себе спорить с ним!

Один раз он даже повысил голос.

– Нельзя здесь сверлить дырку! – заорал Генка, размахивая ржавой крестообразной железякой. – Лучше фрезой вырезать борозды по каждому лучу и тогда вся конструкция, брошенная плашмя, глюкнет так, что у слушателей от эстетического наслаждения уши порвутся на мальтийские кресты!

Дед, глядя на Кабанова с легким обалдением, восхищенно заметил:

– Ну, наконец-то понимающий человек объявился! Помощником моим будешь!

И страшно Генку зауважал.

К двум часам дня у деда весь стол был завален готовыми образцами глюкал. Причем многие из них – по выражению самого деда – стали натуральными шедеврами глюкального искусства, и заслуга эта была приписана Генке.

– Ну, сынок, порадовал ты меня! – тряс генкину руку дед, когда прозвучал двухчасовой гудок. – Все! Отныне постоянно работаешь здесь. Я распоряжусь.

Генка, выйдя из цеха, дождался Грузина, и они зашагали по дороге к поселку.

– К Бублику сначала зайдем, – сказал Андрюха. – Проведаем.

Генка не возразил, и они свернули на дорожку, по которой утром ушел Рыжий.

*

Мебельная фабрика ничем особым от механического завода не отличалась. Сарай сараем. И ограда была похожа, только вместо металлолома состояла из отходов древесной промышленности. Из куч, опоясывавших сарай, торчали какие-то криво распиленные доски, дверцы от шкафов, листы прессованного картона и куски фанеры различной формы.