Читать книгу Туристы (сборник) - Виктор Фролов - Страница 5

Рассказ внезапно прервался на полуслове, а мужчина хрипло затянул, страшно фальшивя, некогда бывший популярным мотивчик. Также вдруг, встряхнув нечёсаной шевелюрой, будто отгоняя наваждение, вернулся к повествованию:

– Надо же, как вцепилась песня! Опять, как и в тот день, о чём вам рассказываю. Шагал, значит, просёлком по жаре меж шеренг пшеницы и бубнил беспрерывно себе под нос как калика перехожий: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди…». Откуда вышел и куда путь держал, спросите? Или безразлично вам? Нет, голубчики, потерпите: если уж решил, всё расскажу без утайки.

Возвращался я тогда из лагеря. Из какого-какого! Брови от удивления не поднимайте. Да, из пионерского же, вестимо! Жёнка моя, теперь бывшая, на летние месяцы туда кашеварить подрядилась. Это для того, значит, чтобы нашего сыночка на свежий воздух вывезти из пыли стольного града. Вообще-то она у меня инженер. Мальцу тогда пятый годок пошёл. Дед с бабкой, как с той, так и с другой стороны, желания воспитывать внука не обнаруживали. На папаню, на меня, то есть, как на человека без определённых занятий, взбалмошного, не всегда трезвого, надежды никакой. Вот радетельница, спасительница наша, своей карьерой институтской и пожертвовала, записавшись на три месяца в лагерную обслугу.

Впрочем, заболтался я с вами, аж горло пересохло – ровно, как и в тот раз. Пора глотнуть…

Сделав пару глотков, мужчина осушил кружку, демонстративно перевернул её кверху донышком, потряс, облизнулся, с сожалением проводив взглядом упавшую на столешницу каплю, затем продолжил:

– Тогда-то я в сельском магазине, узнав, что автобус, который до станции, лишь к вечеру ждут, затарился двумя полулитровыми бутылками белого портвейна (повезло-то как!). Не торчать же было сиднем на остановке, вот пёхом и навострился. Дорога долгая предстояла, без горючего не осилить!

Выпить-то оно всегда гоже, но не натощак же, с утра пожевать потребно. О закуске, как водится, не подумал. Другого не оставалось, как колоски срывать, лущить, да зёрнами пшеничными птицам подобно насыщаться. Опять же, еда!

Да, теперешние дни – раздолье!

Вот, в былые времена, недруги слухи распускают, за пару колосков на каторгу упекали. Я-то до подобных фантазий не податлив, да и вы не верьте! Брешут. А вот, что заряд соли в зад от объездчика огрести вполне было реально, то знаю наверняка. Пусть на собственной шкуре не испытал, врать не стану, но свидетельствовать о подобных происшествиях с дружками-приятелями школьных лет основания имею.

Так вот, иду себе, стало быть, за приятными размышлениями да запевками одну тару и опорожнил. Хорошо пошло! Пустую бутылку на виду оставил, положил на обочине возле васильковых зарослей – сорняк, а глаз радует, взгляд притягивает. Народ у нас бережливый, хозяйственный. Точно, приметит кто-нибудь, подберёт, да с доплатой, естественно, на непочатую обменяет в сельпо.

А тут впереди и рощица показалась. Там, в прохладе под деревьями творческой личности передохнуть самое место. Да не просто истуканом сидячи, а со смыслом: впечатлениями напитываться, рассуждать о бренном бытии нашем, из горлышка прихлёбывая. Впрочем, куда вам, обывателям – не понять прелести ментальной нирваны. Колосков, к слову, припас загодя – не мухомором же зажёвывать!

Отдохнул, выкушал и на станцию поспел в самый раз: электропоезд готовился к отправлению. Поднялся на переходной мост, чтобы на нужную платформу перейти, гляжу – впереди барышня поспешает, ладненькая такая, под тяжестью сумки скособочившись.

Так-то я не шибко боек до случайных знакомств, но тут обстоятельства особые, состояние возбуждённое, от жары, надо полагать. На ходу зацепил ладонью ручку сумки, на себя потянул, буркнув:

– Помогу, а то опоздаешь!

Девчушка недоверчивая попалась, сопит, тужится, но ручку не отпускает, виснет. Пришлось дать дополнительные разъяснения:

– Да, не бойся, не отнимаю богатство твоё! Я тоже на электричку. Давай, поторопимся, не то следующую час ждать придётся!

Тут она сдалась, поверила, должно, в искренность намерений интеллигентного человека, и затрусила следом.

Сели на скамейку, естественно, рядом – багаж-то её у меня под локтем. Помолчали. Знаете, с детских лет люблю в окно вагонное глазеть, и тут не удержался. Когда столбы да берёзки замелькали, прилип к окну, в родные пейзажи вглядываясь. Вдруг слышу:

«Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Вся жизнь впереди – надейся и жди!» Сперва опешил, но быстренько сообразил: то уже не внутренний голос, а спутница себе под нос застрекотала, видать вспомнила что-то приятное.

Тут уж я не выдержал, отвлёкся от изучения перелесков, рассмеялся в голос:

– Представляешь, пока шёл к станции, в голове – будто пластинка с песней этой самой крутилась. Как думаешь, просто совпадение или родство душ налицо?

Не помню, что девушка ответила, но разговор полился живой и непринуждённый. Рассказала, что едет с дачи, где родители лето проводят, а ей город более по душе. На естественный вопрос, где проживаю, ответил без задней мысли: на севере, мол. Имея в виду северную часть города, где и находится родительский дом. Но тут же сообразил, что некая двусмысленность получилась, однако конкретизировать не стал, интригу сохранил.

Слово за слово, до интимных вещей дошли. Поведала мне новая знакомая, что сбылась, наконец, её давнишняя мечта: приобрела арабскую кровать полутораметровой ширины.

Ну, скажите, может ли нормальный мужик подобные откровения истолковать иначе, как приглашение в гости? Нет, конечно! Так вот и я о том же.

Состав к перрону подкатил, я сумку в охапку, барышню под ручку и рысцой на другую сторону площади, к продуктовому магазину: с пустыми-то руками в гости не пойдёшь!

До начала обеденного перерыва минут десять оставалось, но в дверях уже маячил амбал в грязном халате, отгоняя назойливых просителей. Такие в давние времена порядки были, вам, нынешним, не ведомые.

Я к нему: «смилуйся, мол, добрый человек! Душа горит». Вошёл в положение цербер, допустил к прилавку. Взял на последние бутылку хорошего вина, да конфет шоколадных коробку – самый по тем годам джентельменский набор.

Выхожу радостный – не сбежала, ждёт меня краса-девица с баулом подле ног. Однако не с приятным известием.

– Давай, – говорит, – прощаться. Меня муж дома заждался. – Увидела моё изумление, рассмеялась. – Ты это, про кровать услышав, размечтался? Я же просто так, радостью своей поделилась, без никакого намёка. Ко мне нельзя. Сегодня. А к тебе на Север, наверное, только на оленях и доберёшься?

– Нет, – отвечаю, – можно и городским транспортом. Но тоже неувязка – мамка дома. Ладно, напиши, по крайней мере, номер своего телефона. Может, так сложится, что увидимся!

– «По крайней мере?», – хихикнула, – ладно, подставляй руку, напишу.

Достала из сумочки тюбик губной помады, да на ладони строчку из семи цифр и изобразила:

– Сбереги, – говорит, – до дома, не смажь!

– Ну и чё, сохранил номер-то, – собеседник с мясистыми губами, смачно отхлебнув из кружки, с интересом взглянул на рассказчика.

– Не только сохранил, но и воспользовался. Но – то, как говорится, уже другая песня. Потому, наполнить тару надлежит. Желает кто угостить художника? – крепенький, среднего роста мужичок поднял давно не стриженную сивую голову и нетрезвым взглядом из под кустистых бровей обвёл собравшихся за столиком.

– Момент, Сергеич! – губастый ткнул локтем ближайшего к себе собутыльника, худощавого высоченного мужика: – давай-ка, Стержень, сбегай, нацеди пивка Айвазовскому. А я из заначки беленькой плесну в стакан для поднятия духа. Пиво без «прицепа» – деньги на ветер! Прими, мазилка, да вещай дальше!

Сдув пену с возникшей перед ним кружки, хлебнув, Сергеич продолжил:

– Так вот, говорю, домой приехал после такого облома, сами понимаете, никакой. Согласитесь, обидно ведь! Я-то, я её на холсте изобразить во всей красе намеревался, а она…

Но решил твёрдо: добьюсь своего, и на другой же день набрал заветный номер. Утомлять не стану, долгий и не простой разговор произошёл, но уломал-таки. Условились в ближайшую субботу встретиться у метро ВДНХ.

Пришёл, как и положено, с букетом пионов. Битый час впустую топтался у киосков, что подле выхода. Понял – обманула. Куда правильному мужчине в такой ситуации податься? Верно, в пив-бар. По пути решил в «кругляк» заглянуть. Кто, может, помнит, это гастроном такой, недалеко от павильона «Космос». В нём можно было иной раз и приличного винца взять.

Так, значит, захожу в «кругляк» – и к витрине. Ассортимент, стало быть, изучаю. А из-за прилавка голос, точно из иного мира, грудной такой, приветливый:

– Кто же та счастливица, кому вы, молодой человек, такой роскошный букет-то подарить собрались?

Тут только сообразил, что пионы я, дурень, по-прежнему в руке держу, не сподобился избавиться по дороге. А как поднял глаза на источник гласа того небесного, так и пророс к месту: статная, румяная красавица – ну прямо-таки Марья-царевна из сказки! Рука с цветами сама к ней потянулась:

– Да, вот, – говорю, – вам цветочки и нёс!

– Спасибо, – с улыбкой отвечает. – Пионы я очень люблю. Только вот что-то не припомню, когда это мы с вами познакомиться успели!

– А коли до сих пор не довелось, – нашёлся я, – так ведь ещё не вечер! Сейчас и познакомимся. Я, к слову, вольный художник такой-то.

– А меня – Наталья зовут. Заведую этим вот торговым предприятием. Девушка, что этот отдел обслуживает, приболела. Вот мне и пришлось подменить её сегодня за прилавком. Так что побуду до закрытия обыкновенной продавщицей.

Говорит, а сама ласково так улыбается. И глаз сияющих с меня не сводит. Затрепетало у меня в груди, жар по всему телу разлился.

– Что же, Наталья! Погода отличная, погуляю я, пожалуй, до закрытия вашего гастронома по территории. А потом провожу вас до дома. Не возражаете?

– Буду рада. Только зачем же по улице-то шляться. Заходите в подсобку, перекусите пока. Скорее время пройдёт.

Привела Наталья меня в служебное помещение. Колбаски настрогала, хлеба нарезала. Бутылку «Акстафы» откупорила, это такое марочное вино креплёное, вроде портвейна. Вы, конечно, и не пробовали его, куда уж!

Покайфовал я в одиночестве, а вскоре и конец рабочего дня наступил. Присоединилась ко мне Наталья, составила, так сказать, компанию. Вот дотемна и просидели, проговорили. Она – о замужестве неудачном, сынке-подростке, без отца обалдуем растущем. Что до меня – сами знаете, чем павлин в предвкушении «свадьбы» занят – распусканием хвоста, да возвышенным клёкотом.

– Ну, ты и силён, Айвазовский, баб клеить! А прикидывался-то простаком, – перебил рассказчика грузный старик в линялом тельнике, выглядывавшем из под байковой рубахи.

– Умолкни, Боцман, не шухари! – цыкнул на него губастый. – Дай приличному человеку высказаться, не всё вас, шелупонь, слушать!

– Да, чё я, Губошлёп! Клёвый, говорю, мужик – Сергеич-то! Давай, смотаюсь, ещё пивка ему возьму!

– Повремени, друг, – барственно прервал рассказчик суетливого, послушайте, что дальше-то было.

Посидели мы с Натальей хорошо в тот вечер. Персонал по домам разошёлся, и мы, утомившись, в её кабинете на диванчике закемарили. Я всё порывался портрет подруги на обёрточной бумаге написать, а она, шутя, останавливала: «успеешь ещё, никуда это от тебя не уйдёт»!

И, видите, как в воду глядела! Закрутили мы с ней всерьёз. Недели не прошло, собрал я пожитки и насовсем к Наталье переехал. Потом, как положено, с женой развод оформил. А с ней расписались. Как в угаре время шло, будто приворожила меня баба.

Рисовать её одну только и мог в те дни. Наталья на работу, а я – малевать её портреты в разных видах, да интерьерах. Некоторые, не совру, совсем неплохо удались. Говорила, подругам дарит. Потом слушок дошёл – приторговывала моими работами по случаю. Я-то не в претензии. Считай, на её содержании находился. Торговый люд, он ведь никогда не бедствовал! Это уж потом, когда оба на пенсию вышли, как бы сравнялись доходами.

А вот теперь в самую пору и стопарик пропустить. Подхожу я, друзья, к печальным страницам своего повествования.

Художник сделал жадный глоток из стоявшего перед ним стакана, запил пивом, повёл головой, высматривая, чем бы закусить, захрустел приглянувшимся солёным огурчиком. Стоявшие подле стола уважительно ожидали продолжения исповеди.

– Вот ведь, казалось бы, живи – да радуйся! На всём готовом, обихожен, при продуктах. Ан, не тут-то было. Вроде бы и трезвый, а рука нет-нет сама, ни с того ни с сего вдруг начнёт голову пацанчика набрасывать. Да, не какого-нибудь там, «левого», а сынка моего, Алёшеньки. К тому дню уже пара годков миновала, как не виделись мы с ним.

Почему, почему?! Да, потому! Натаха не позволяла: «Чем ты ему пособить можешь – ни заработка постоянного, ни смекалки жизненной. Квартиру им, считай, подарил – куда уж больше! У тебя, – говорила, – рядом паренёк растёт, вот и занимайся его воспитанием, художник! У того, твоего, мамка есть, не сирота он. А когда станет старше, в жизни что понимать начнёт, сам прибежит, увидишь. А нет – так то его дело». Перечить такому ведь не станешь, вроде, как и права баба. Уходишь – уходи! Так сам себя и убеждал.

Но чувствам не прикажешь, со временем совсем невмоготу стало, так охота было повидаться! Поехал к школе, где сынок обучался. Дождался окончания занятий. Вышел Лёшка мой с приятелями в компании – годков пятнадцать ему уже тогда было. Увидел папаню, сплюнул многозначительно в мою сторону и отвернул брезгливо мордашку.

Не передать словами, как обидно сделалось. Но, в то же время, понятно: заслужил, чего ожидать-то? Хотя, в душе надеялся: со временем поймёт, придёт! Даже к встрече готовиться начал – рисовал от торговки своей втихаря портреты родителей моих покойных, ещё деда с бабкой, да по памяти дом в селе, где те проживали. Показать хочу, лучше слов картины чаяния мои передадут Лёшке-то. Чтобы знал корни свои, помнил, чтил. До поры прячу рисунки, будто сглазу боюсь или порчи какой.

Так-то я обычно по Натахиным заказам малюю русалок на пруду среди кувшинок, да чёрных котов громадных, что на купальщиц из вод морских глазеют. Говорит, спрос на подобные картинки у её многочисленных дружков, да подружек из заприлавочного мира. Приторговывает. Думает, не знаю! Да, пусть её, хоть какой-то прок от меня семейному бюджету.

– А что приёмный-то твой? – воспользовался паузой губастый. – Признал тебя?

– Так, ведь, подле меня, под моим надзором вырос – как же иначе! До сих пор – свои дети уже имеются, а всё папаней зовёт. А малышня – дедом. Только пусто у меня внутри будто становится, как вижу их. Не моя кровь. Ну, нет отклика! Знаю – не виноваты ребятки. Сам замутил, сам всё испоганил. Понимаю и… зубами скриплю от досады на себя, тогдашнего, но улыбаюсь. Улыбаюсь, и презираю себя за слабость свою давнишнюю.

Сергеич склонил вихрастую голову, упёршись лбом в стойку, и замычал от тоски, мотаясь из стороны в сторону.

Губошлёп и Стержень пожали плечами, не проронив ни слова, выпили, чокнувшись с Боцманом, с непониманием, но сочувственно, глядевшим на сотоварища…