Читать книгу Молчание Соловья - Виктория Карманова - Страница 2

Пролог

Оглавление

Беспросветно-плотные, сырые тучи накрыли город, и сумерки сгустились гораздо раньше, чем это обычно происходило при ясной погоде. От теплого летнего дня не осталось и следа. Его остатки уничтожил внезапно налетевший холодный ветер, остервенело треплющий темную листву деревьев и опустошающий городские улицы от последних прохожих.

Ветер ворвался во двор дома №47 по улице Кривохаткинской, закрутил маленькие смерчи-гномики из мелкого мусора и погнал по кругу унылую потрепанную картонную коробку безымянного предназначения.

Дарья Митрофановна встала со скамейки, отряхнула с юбки семечковую шелуху и поглядела на мрачное небо. «Не к добру разгулялось», – вынесла она свой вердикт в адрес небесной канцелярии.

В это время дверь подъезда заскрипела и с натугой открылась.

– Ты чего это надумала, милая моя? На ночь глядя, да по такой погоде! – Дарья Митрофановна всплеснула руками, увидев соседку с большими сумками, – Кому сейчас твои пирожки понадобятся?

Соседка поставила сумки на землю, с трудом разогнулась и махнула рукой:

– Дождя-то не будет, точно. А до вокзала меня Пашка подбросить обещал, да вот не едет что-то, паразит…

– Не уж-то, Серафимовна, на железнодорожный поедешь торговать?

– А что? Скоро проходящий поезд будет, в самый раз успею. Раскупят все в два счета. Да куда же этот малохольный подевался? – Серафимовна оставила сумки, вышла на дорогу и посмотрела вдоль улицы:

– Едет, чертяка.

Дарья Митрофановна, кутаясь в вязаную кофту, подошла к соседке:

– А может, не поедешь? Сегодня день-то… – она оглянулась настороженно по сторонам и понизила голос, – день ведь – тот самый!

– Так вот ты о чем! – соседка отмахнулась, – делать тебе нечего, только всякие сказки пересказывать. Не верю я, и ты не верь. Ерунда все.

Бренча плохо закрепленными железными внутренностями, подъехал старенький «Москвич». Из машины выскочил наголо стриженый парень в серой футболке и джинсах и наспех покидал сумки на заднее сидение автомобиля.

– Павлик, деточка! Поосторожней, – забеспокоилась Серафимовна, – смотри, чтоб крышки с кастрюль не съехали. Остынут пирожки – тогда хоть выкидывай!

Оба сели в «Москвич». Серафимовна помахала соседке из-за стекла, и машина, газанув, вылетела на дорогу.

Дарья Митрофановна и опомниться не успела, как осталась одна посреди темного и пустынного двора. «Какие же это сказки, – развела она руками, – когда сама Великоцкая из пятой квартиры позавчера рассказывала, что своими ушами слышала, как Фомичу брат говорил и божился, будто собственными глазами видел, как третьего дня…».

Дарья Митрофановна снова посмотрела на тучи, перекрестилась и заторопилась домой, продолжая на ходу мысленный заочный спор с уехавшей соседкой.

Серафимовна торговала пирожками на железнодорожном вокзале уже не первый год. Не то, чтоб пенсия у нее была слишком маленькая. Здесь она утоляла, прежде всего, свою неизбывную жажду общения, чувствовала себя нужной, причастной к чему-то большему, нежели ее простая, незатейливая жизнь. На вокзале всегда было тепло, светло, людно и шумно. Играла музыка, тренькали игровые автоматы, бегали мальчишки, предлагая газеты и журналы, сновали во все стороны серьезные грузчики, катя перед собой тележки с багажом.

Однако сейчас при виде аквариумного здания, подсвеченного изнутри тусклым, голубоватым светом, Серафимовна почему-то сникла. Ей очень захотелось обратно домой, но идти на попятную было поздно – пообещав «забрать бабулю часика через полтора», Пашка уехал так же стремительно, как и появился в свое время во дворе дома №47. Деваться Серафимовне было некуда, и она, ступая медленно и настороженно, вошла в здание вокзала через распахнувшиеся перед ней автоматические двери.

Огромный зал ожидания оказался безлюден и тих. Одинокое эхо шагов Серафимовны отозвалось в стеклах высоких окон и растаяло в сумрачных лестничных пролетах. Пустота и холод царили там, где обычно было не протолкнутся даже в самое позднее время. Электронное расписание поездов не работало. Билетные кассы и справочная были закрыты. Только в углу на пластмассовой железнодорожной скамье дремал, поеживаясь от вечерней сырости, бомжеватого вида старичок в мятой шляпе. Да замусоленная, словно сшитая из разных лоскутов кошка, бродила, обнюхивая визитные карточки, оставленные днем ее случайными ухажерами.

Серафимовна присела на краешек скамьи подальше от старика и утерла внезапно выступившую на лбу испарину. Она была женщиной простой, малообразованной, но при этом не суеверной. И рассказы о странных и загадочных случаях, которыми так любили делиться ее соседи, вызывали у Серафимовны, в зависимости от настроения, когда скуку, а когда и смех. Она не верила ни в инопланетян, ни в домовых, ни в гадалок и ни в целителей.

Но в последнее время все больше ходили слухи, самые разные, от которых у чувствительных кормящих мам пропадало молоко, пацаны, напившиеся пива, трезвели в момент, а старушки богобоязненно крестились и шептали «Чур, меня! Чур!». Вот говорили будто бы, что когда первый день новолуния выпадает на первое число месяца, которое к тому же еще и понедельник, на пригородный железнодорожный вокзал нельзя приходить ни в коем случае. А кто придет без особой нужды, тот и пропадет без следа. Неужто об этом самом дне хотела предупредить ее Дарья Митрофановна, отговаривая от поездки?

«Сказки все, – сказала сама себе Серафимовна, пытаясь унять неприятную дрожь в руках, – брехня…». Но найти вразумительное и простое объяснение происходящему она так и не смогла. Торчать здесь целый час до приезда внука? От этой мысли Серафимовне и вовсе стало жутко.

Она засобиралась выйти на улицу, но тут бомж, что примостился на лавочке в другом конце зала, повел плечами, пару раз кашлянул и еще выше поднял воротник своего пиджачка. Серафимовна скосила в его сторону глаза: «Ишь ты, холодно ему, наверно. И костюмчик-то на нем прохудился. И забыл, поди, бедолага, когда ел в последний раз…».

Старушка вздохнула, сняла крышку с одной из своих кастрюль и достала оттуда внушительных размеров пирожок, источающий восхитительные ароматы хорошо пропеченного дрожжевого теста, горячего сливочного маслица и начинки, намешанной из рубленого яйца и молодого зеленого лучка. Медленно, с опаской она приблизилась к старичку, положила ему на колени пирожок, предусмотрительно завернутый в салфетку, и быстро засеменила обратно на свое место.

И вдруг в тот момент, когда Серафимовна вновь склонилась к кастрюле, чтобы укрыть свою уникальную продукцию от губительного охлаждения, кто-то внезапно схватил ее за руку. Она охнула, подняла глаза и потеряла дар речи. Старичок, что спал крепко всего лишь секунду тому назад на другом конце зала, стоял теперь напротив Серафимовны, крепко вцепившись в ее запястье, и сверлил ее взглядом желтых, как у тигра, глаз.

«Убивают!» – заголосила Серафимовна, но не услышала сама себя, будто кричала в подушку.

Старик усмехнулся и прикоснулся пальцем к губам: «Т-с-с-с! Тише. Это – всего лишь сон… Обычный сон».

«Как же, знаем мы эти ваши сны, – возразила мысленно Серафимовна, пытаясь освободить руку, – после таких „снов“ половины выручки не досчитаешься».

А старик, словно зная, о чем она думает, усмехнулся, надкусил пирожок и приподнял шляпу.

«Разрешите откланяться. И, что бы ни случилось, очень прошу Вас, оставайтесь на месте, пока все не закончится», – услышала у себя в голове Серафимовна его голос, но удивляться своей внезапно открывшейся способности к телепатии у нее уже не было сил. Она хотела бежать, но ее ноги, ставшие в один момент ватными, не смогли оторваться от пола. Оцепенев от ужаса, Серафимовна смотрела на старика. А тот еще раз усмехнулся, доедая гостинец, а затем повернулся и пошел к кассам.

Все, что произошло затем в здании пустого пригородного вокзала и свидетельницей чему случайно стала пожилая женщина с двумя кастрюлями жареных пирожков, не укладывалось ни в какие рамки обычного житейского мировосприятия и впоследствии в корне изменило отношение Серафимовны к разного рода слухам и мистическим россказням.

Сначала что-то неуловимо поменялось в мире, ставшем в один момент пугающим и незнакомым. Стены здания загудели подобно гигантскому органу и потянулись вверх, туда, где на головокружительной высоте возник треск тысяч плотных, тугих черных крыльев, несущихся в стремительном водовороте. Пол задрожал под ногами и раздался потусторонний звук, отдаленно напоминающий гудок приближающегося поезда.

Внезапно окошко кассы №2 озарилось малиновым светом и распахнулось само собой. Табло расписания ожило, засветилось, защелкало, и по нему помчались со страшной скоростью неразборчивые сочетания горящих букв и чисел.

Пестрая кошка села посреди зала и уставилась на табличку с надписью «Выход в город». Посмотрела в том же направлении Серафимовна и увидела, как большие стеклянные двери бесшумно разошлись в стороны, и в зал ожидания стали входить люди.

Первой шла высокая, стройная женщина в вечернем темно-синем платье с блестками. Казалось, прибыла она сюда прямо из театра, если бы не ее домашние туфли, отороченные розовеньким пухом. Наклонив голову и крепко прижимая к груди фотографию в простой деревянной рамке и самодельную, сшитую из лоскутов куклу, женщина двигалась прямо на Серафимовну, словно слепая. Не дойдя до скамейки, на расстоянии вытянутой руки она остановилась, прислушиваясь к чему-то, от чего стала похожа на большую испуганную птицу. Затем откинула волосы со лба, обошла скамейку и направилась к кассам. Серафимовна следила за ней, прижав руку к губам и еле сдерживаясь, чтобы не закричать: у женщины не было глаз!

Другие люди, что появлялись в зале, выглядели не менее странно. Профессорского вида старичок в пляжных шортах и большим кожаным портфелем, из которого торчали наспех уложенные листы бумаги; футболист в испачканной форме, запыхавшийся и растерянный; жених без невесты; молодая мамаша с пустой детской коляской, – все они тоже шли на ощупь, молча, прислушиваясь только к одним им доступным звукам, иногда сталкиваясь друг с другом, и также в полном молчании расходясь в разные стороны. В конце концов, они достигали освещенного малиновым светом окошка кассы, где их ожидал старик в мятой шляпе, получали от него билеты и уже более уверенным шагом выходили на перрон.

Снова раздался гудок поезда, уже более высокий и пронзительный. Электронное табло расписания, наконец, успокоилось, и на нем ярко зажглась зеленая надпись: «Ваше время вышло. Переход на станцию КОНЕЧНАЯ».

Последним вышел на перрон маленький мальчик в школьной форме с собачьим поводком в руках. Пустой ошейник на конце поводка волочился по полу, позвякивая металлическими заклепками. Вслед за ним двинулся и старичок. За старичком побежала кошка, разбрызгивая во все стороны зеленые и золотые искры. У самых дверей она обернулась на Серафимовну и, усмехнувшись, сказала: «Повезло тебе, бабуля!».

Двери закрылись, табло погасло, и стало темно.

Молчание Соловья

Подняться наверх